Остров Невезения

26

Долго ждать не пришлось.

Пребывая в изоляции, я утратил чувство времени. Связь с внешним миром поддерживалась лишь сквозь окошко, расположенное под потолком, да и то с матовым стеклом. Растворившись в собственных мыслях, я не замечал, как течёт время. Мои вялотекущие камерные размышления о несовершенстве мира, о неискоренимом славянском акценте и возможных путях выхода из тупиковой ситуации прервал полицейский, открывший дверь.

— Привет, приятель! На выход, — скомандовал он, оставаясь у входа в камеру. — Ты нас покидаешь, — пояснил он.

Я вышел и обулся в свои туфли. Он провёл меня в помещение, где уже находились трое парней.

— Привет, — буркнул я, и присел на скамью. В ответ мне безразлично ответили кивками и неразборчивыми звуками. Возникла пауза.

— Чего ожидаем? — тихо спросил я парня сидящего рядом со мной.

— Попутчиков, — коротко, но приветливо отозвался тот. — Нас перевозят в стационар, слава Богу, — пояснил он.

— Куда? — не совсем понял я.

— В тюрьму. Не знаю, в которую. В одну из ближайших, где могут нас принять. Надеюсь, с этим нам повезёт, — пояснял он.

— Тюрьмы разные? — снова спросил я его.

— Да, отличаются некоторыми условиями. Но, во всяком случае, там нам будет лучше, чем париться здесь в полицейском участке.

— Уж это точно, — подтвердил другой товарищ.

— Тебя за что? — возник разговорчивый сосед.

— Поддельный паспорт, — коротко ответил я.

— Ты не гражданин Великобритании? — уточнил он.

— Нет, не гражданин.

— Тогда тебя просто депортируют. Преступление ерундовое, они держать тебя не станут. Отправят домой при первой же возможности, — консультировал он.

Заметив, что я не обрадовался его предсказаниям, он снова вернулся к моему делу.

— Ты же не осуждён? — спросил он.

— Нет. Лишь предварительно рассмотрели и решили не выпускать меня до суда, — ответил я.

— Понятно. Увидишь, они даже не станут рассматривать твоё дело в суде. Просто депортируют, — важно предсказывал он.

Я ничего не ответил. Но мой случайный собеседник плохо переносил паузы.

— Курить хочется! Долго они ещё?! Скорее бы съехать, — проворчал он.

— Точно! — отозвались двое других.

Я понял, что все эти парни уже имеют какой-то арестантский опыт.

— Меня-то уж точно осудят, — вовсе негрустно сообщил мне мой новый товарищ, надеясь поговорить со мной ещё.

— Чего ожидаешь? — проявил я участие.

— Может всяко обернуться. Зависит от многих обстоятельств. Мы с приятелем совершили нападение, завладели суммой денег…

Дверь открыли, и к нам привели ещё одного. Мой собеседник прервал свой рассказ.

— Выходите по одному, — скомандовал полицейский.

Парни охотно поднялись и направились к выходу.

Нам по очереди надевали наручники и выводили в прихожую. Там нас ожидали двое служащих в иной, не полицейской форме, — мужчина и женщина.

Полицейские передавали им папки с нашими делами и пластиковые мешки с личными вещами. Мужчина принимал имущество арестантов и выполнял бумажные формальности, а женщина препровождала нас к специальному автобусу.

Спецавтобус с открытой задней дверью был плотно подогнан к выходу. Женщина провела меня по узкому проходу посреди салона. Пространство, по обе стороны, было отделено дверями с глазками. Открыв одну из дверей, она предложила мне войти в ячейку с зарешёченным окошком. Пространства хватало лишь сидеть на жёстком сидении или стоять. Она сняла с меня наручники и закрыла дверь снаружи. В ячейке оказалось тесно и душно. Мне отчаянно захотелось поскорее начать и завершить это путешествие в металлическом карцере. В окошко я видел внутренний двор полицейского участка. Стояла солнечная летняя погода. Я до боли остро почувствовал стеснённость, неволю, бессилие, досаду… Постарался избавиться от панических настроений. Другие пассажиры бодро обменивались замечаниями сквозь перегородки. Кто-то уже выяснил, куда нас повезут.

— Что из себя эта тюрьма? — узнал я голос своего собеседника.

— Слышал, что не очень хорошее место. Я надеялся на другую. Посмотрим, — ответил кто из соседней ячейки.

— Fuck'n sweat bus. I hate it![70] — выругался незнакомый мне голос.

— Если кто-то хочет пить или ещё что, просто нажмите кнопку вызова, — возникла сопровождавшая нас женщина.

— Я хочу курить! — отозвался мой новый знакомый.

— Shut up, please,[71] — довольно вежливо для тюремного надзирателя, ответила ему служебная тётя.

Автобус тронулся. Настроение моих попутчиков несколько поддерживало мой упавший дух.

— Brother! Fraud passport… Are you with us?[72]

Обратился ко мне разговорчивый приятель.

— Да, я здесь, — отозвался я. — Далеко ехать?

— Не очень, я полагаю. Пока ещё не домой, братан, это где-то здесь в Англии, — посмеиваясь, ответил он.

— Sutton, Surrey, с полчаса езды будет, — ответил незнакомый голос.

Автобус выбрался из городка Кроули и понёс нас по трассе. Я наблюдал из окна зелёные пейзажи южной Англии и успокаивал себя мыслью, что это всего лишь временная неволя и новый, возможно любопытный, для меня опыт. Движение на трассе выглядело совсем не по-деловому. Часто встречались открытые кабриолеты с компаниями, всем своим видом демонстрирующие намерение хорошенько отдохнуть на природе. Глядя на такое из своей душной собачей будки, я невольно чувствовал себя неким недоумком, козлом отпущения.

Я нажал кнопку вызова. Смотровое окошко открылось, и сопровождавшая нас тюремная женщина вопросительно взглянула на меня.

— Хорошо бы получить прохладной воды, — ответил я.

Она кивнула головой и исчезла. Спустя минутку, она подала мне через специальную щель в двери бумажный стаканчик с холодной водой.

— Спасибо, — принял я воду.

— Чего-нибудь ещё? — машинально спросила она, намереваясь закрыть окошко.

— А свежим воздухом обеспечить можно? Здесь совсем нечем дышать, — громко ответил я, чтобы уже невидимая надзирательница услышала меня.

Послышались солидарные выкрики других арестантов. Кто-то выругался в адрес автобуса-душегубки, кто-то потребовал включить, наконец, кондиционер, кто-то хотел пить, курить.

— Хорошо, хорошо, — согласно отозвалась сопровождающая.

Вскоре откуда-то сверху начал поступать прохладный воздух. Ехать стало комфортнее, моё настроение изменилось к лучшему. Расположившись поудобней, я расслабился в ожидании новых наблюдений и впечатлений. Дорожные указатели упоминали неизвестные мне населённые пункты. Виды из окна обнадёживающе подтверждали, что мы находимся на территории благополучного юга Англии.

На стационарное поселение прибыли во второй половине дня.

Автобус остановился у высокой глухой бетонной стены. Вскоре он снова тронулся и проехал на территорию заведения. Развернувшись перед зданием, остановился. Я мог видеть, как механические ворота бесшумно задвинулись, отрезав нас от внешнего мира. На закрытой тюремной территории так же светило солнце. Я отметил ухоженные и эстетически изощрённые цветочные клумбы. Таковое положительно поддержало мой упавший дух.

Нас, по одному, выводили из автобуса в ближайшее помещение. Туда же вносили и наши вещи.

Освобождая нас от наручников, служивые приглашали подходить по очереди к их коллегам за стойкой для выполнения формальностей. На форме служащих и на всех информационных стендах присутствовала эмблема с аббревиатурой НМР (Her Majesty Prison.[73]). Двое тюремщиков принялись выполнять бумажную работу, задавая гостям стандартные вопросы о дате рождения и гражданстве. Другие разбирали вещи и составляли опись.

Это место напоминало мне приёмные отделения в советских войсковых частях и в стационарных лечебных учреждениях.

В ожидании я снова оказался рядом со своим новым приятелем. Он бодрился и не умолкал.

— Так я тебе не досказал… — обратился он ко мне. — Мы с приятелем подстерегли двух сборщиков выручки на их пути из супермаркета к автомобилю…

Я выразил удивление и проявил искренний интерес. Невольно стал рассматривать его внимательней.

Парень лет тридцати, среднего роста, худощавый, бесцветный, с глубокими залысинами. Судя по его лексике и произношению, образованием не обременён. Однако в нём наблюдалась дерзкая самоуверенность и хватка человека, воспитанного улицей.

— И, угрожая им оружием, потребовали передать нам сумки с выручкой. Наш автомобиль, с работающим двигателем, стоял рядом. Те, не сопротивляясь, послушно сдали две сумки с наличкой и позволили нам отъехать. Но уже на следующий день нас вычислили, отыскали, опознали и предъявили обвинение, — продолжал он.

— Вы даже не успели воспользоваться добычей? — искренне сожалел я такому финишу.

— Но мы успели поделить и спрятать добытое! — бодро утешил он меня.

— Здорово! — одобрил я.

— Моя подруга обо всём позаботится. Мы с ней давно присмотрели парикмахерскую, которую хотели бы купить.

— Почему именно парикмахерскую? — удивился я его доверчивости. Нашёл, кому доверить наличные, — подружке!

— Она сама имеет парикмахерский опыт и знает, кого можно взять на работу. Думаю, вскоре деньги начнут работать и приносить доход, — оптимистично закончил он свою историю, словно мы находились где-то в пабе, вольны распоряжаться своими и украденными деньгами и не ограничены во времени и пространстве.

— Ты доверяешь своей подруге? — спросил я о том, что более всего мне не понравилось в его истории.

— Вполне. Мы давно и хорошо знаем друга, — как-то не убедительно ответил он.

Я хотел спросить, на какой срок он рассчитывает, но подошла наша очередь, и мы разошлись. Нами снова занялись.

Ответив на несколько вопросов, и, ознакомившись со списком принятых на хранение личных вещей и наличных денег, я оставил свою подпись и уступил место следующему.

Конечно же, моя теннисная ракетка снова привлекла их внимание и скрасила кому-то рутину тюремной службы. Все служащие, кто оказался рядом, подержали в руках нелепую для этого места вещь. Вернувшись к моему имуществу, служащий предложил мне оприходовать имевшиеся при мне сто с чем-то фунтов или какую-то часть этой суммы, на мой личный счёт.

— Какой личный счёт? — удивился я.

— Если у тебя здесь есть какая-то сумма на счету, то на эти деньги ты сможешь получать товары в нашем магазине, — пояснил он мне.

— В вашем магазине? — соображал я.

— Если ты не захочешь ничего брать в тюремном магазине, деньги, оставшиеся на твоём счету, тебе выдадут при освобождении, — терпеливо разъяснял служащий.

Он ожидал моего решения. Кто-то из рядом стоящих арестантов подсказал мне:

— Деньги на счету — это супер! Табак, шоколад, аккумуляторы для плэйера, телефонные карточки… — популярно объяснили мне.

Это убедило меня. И я дал согласие, чтобы мне зачислили на тюремные расходы пятьдесят фунтов.

— Правильное решение, чувак! — одобрил потенциальный совладелец парикмахерской.

Мне позволили взять с собой моё радио и попросили снова расписаться относительно пятидесяти фунтов и радио-плэйера Sony.

Далее, нас провели в соседнюю комнату. Это помещение было приспособлено для личного досмотра доставленных и переодевания. Пока мне выдавали казённую одежду, я бегло просмотрел информационный стенд.

Построено на месте бывшей психиатрической больницы, это учреждение обслуживает Королевский суд Гилфорда и Кройдона и соседних мировых судей.

Из наспех прочитанных выписок из законов я узнал, что в случае, если суд не признает арестованного виновным, то за время, проведённое им в предварительном заключении, ему будет выплачена денежная компенсация.

А пока мне указали на кабинку, куда следовало войти и переодеться. Сопровождавший меня служивый просил не закрываться шторой.

— Раздевайся, — подсказал он мне, оставаясь у входа в кабинку.

Я стал снимать с себя свою, уже несвежую, одёжку. Оставшись в одних трусах, я вопросительно взглянул на служивого, державшего в руках комплект одежды для меня.

— Всё снимай, — подсказал он мне.

Я снял и трусы.

— Повернись, — командовал он.

Я повернулся к нему спиной.

— Присядь.

Я присел и встал. Из меня ничего не выпало.

— Одевайся, — подал он мне казённую робу и ушёл заниматься следующим.

Это были новые трусы, носки, футболка и подобие спортивного костюма серого цвета. Я быстро оделся и отметил, что в такой форме гораздо комфортней. Совсем по-домашнему.

Свою одежду следовало сложить в полиэтиленовый мешок с эмблемой НМР. Служащий составлял список сданной на хранение одёжки и снова просил расписаться.

Вручив нам комплекты постельного белья и гигиенические наборы, трое тюремщиков призвали нас следовать с ними.

Мы вышли из помещения и прошли к другому корпусу. Я огляделся. Кроме административных зданий, отметил несколько многоэтажных однотипных корпусов с зарешёченными окнами. Нас провели в ближайшее здание, оказавшееся неким медпунктом.

Принимали по одному. Предполагалось, что нам сегодня спешить некуда. Мы сидели на стульях в ожидании. Выходящему из кабинета вручали продовольственный набор и уводили на поселение. Наконец, дошла очередь и до меня. Я вошёл и закрыл за собой дверь. Это оказался не кабинет, а просторная комната, в которой могли одновременно принимать несколько медработников. Но в этот вечер работала лишь одна женщина среднего возраста.

— Присаживайтесь, — указала она на стул у её стола и приготовила чистую анкету.

Я присел и ожидал, пока она впишет мои данные в медицинскую карту. Закончив, она пригласила меня измерить давление. Закончив процедуру, сделала запись в мою карту.

— И что? — поинтересовался я.

— Немного выше нормы. Но это можно объяснить эмоциональным состоянием, — пояснила она и пригласила пройти к весам. Отношение веса и роста были в норме. Медсестра вернулась за стол к заполнению моей карты. Я тоже присел на стул для пациента.

— У вас есть какие-нибудь серьёзные жалобы на здоровье? Принимаете ли вы какие-то медикаменты? Страдаете ли вы алкогольной или наркотической зависимостью? — задала медсестра свои вопросы и приготовилась ставить отметки в карте.

— Сейчас я остро нуждаюсь в порции шоколада. И так всегда, когда я переживаю стрессовые состояния. Это уже физическая зависимость, — ответил я.

— Не поняла, — бегло взглянула она на меня. Но алкогольной или наркотической зависимости нет? — уточнила сестра и продолжила делать отметки в моей анкете.

— Алкогольной и наркотической нет. А вот без шоколада и сухого вина мои шутки звучат, как голый, злой сарказм, и это уже совсем не смешно, — жаловался я. — Досаждаю людям и порождаю недоразумения, становлюсь социально неприемлемым, — давал я подробный отчёт о своем душевном здоровье.

— Я понимаю. Вас сейчас все и всё раздражает. Шоколад и прочие сладости здесь можно будет покупать в магазине, один раз в неделю. Потерпите, — безучастно отвечала сестра, заполняя мою карту.

— Далее. Вы натурал или гэй? — продолжила она.

— Натурал, — привычно ответил я.

И про себя подумал, что они официально спрашивают об этом чаще, чем о национальности, социальной принадлежности и образовании.

— Курите?

— Нет. Мне не хотелось бы оказаться в одном помещении с курящими.

— Мы стараемся, по мере возможности, учитывать такие пожелания. Надеюсь, для вас найдётся свободная одноместная ячейка (cell). Есть ли у вас ещё какие-нибудь жалобы, пожелания? — спросила она, закончив бумажную рутину.

— Да. Если можно, расшифруйте код моей ДНК? — заказал я. — Возможно, это поможет мне установить первопричину моего хронического невезения, поражения и раздражения.

Она, наконец, взглянула на меня с гримасой понимания и сочувствия.

— К сожалению, здесь не то место, где можно выполнить вашу просьбу. Кстати, это пока весьма дорогая процедура, и такое ещё и не везде могут делать. А уж, тем более, здесь. Надеюсь, в скором будущем это станет доступней, — серьёзно ответила медсестра на мой запрос. — Кстати, вы не похожи на пациента, которого все и всё раздражает. И шутки ваши вполне забавны и безобидны, — добавила она.

— Надеюсь, что вам действительно так показалось, — я понял, что приём окончен и пора уступить место следующему.

Мысленно я сам себе поставил диагноз: переутомление от чуждого окружения и невезения. Лечение: изоляция от общества и полный покой в одиночной камере.

После беглого медицинского допроса-осмотра меня провели в соседнюю комнату, там вручили пластиковый пакет.

— Твой ужин, постель, посуда, мыло и прочее, — коротко пояснили мне. — А это твой личный номер, — указал он на комбинацию цифр и букв на какой-то карточке с моим именем. — Запомни этот номер, как своё имя, — механически инструктировал меня тюремный работник.

Меня повели далее.

Территория исправительного заведения оказалась немалой. Но в тот момент я думал о том, в каких условиях меня могут закрыть? Ибо, как я понял из объяснений адвоката, следующий этап заключения предполагался не менее месяца.

Меня провели в корпус с множеством одинаковых, пронумерованных металлических дверей в стене. Все они были заперты. Среди овального пространства стоял бильярдный стол. На уровне второго этажа вместо потолка была натянута металлическая сетка, подобно паутине. Вероятно, это было ограничительное средство против возможных прыжков с высоты. На втором и третьем этаже, по кругу, размещались такие же двери сетка.

Как в дурдоме. Вспомнился бассейн без воды.

Мой охранник подошёл к одному из номеров на первом этаже, выбрал из связки ключ и открыл увесистую дверь. Жестом, он пригласил меня пройти в камеру. За мной снова громко захлопнулась металлическая дверь. Я почувствовал одновременно облегчение и тоску.

Окно с мощной решёткой открывалось. Я бросил казённое имущество на кровать и приоткрыл окно.

Вечерело. Вид на квадратную асфальтированную площадку, с трёх сторон окружённую однотипными корпусами меня не порадовал. Многие окна уже освещались. Звучал коктейль разнообразных звуков. Кто-то пытался разговаривать, крича друг другу из-за решётки, где-то играла музыка, неподалёку работал телевизор. Очень напоминало студенческое общежитие, только здесь никто не гулял и не орал под окнами.

В камере были кровать, привинченная к бетонному полу, умывальник с мутным не стеклянным зеркалом, столик, на котором стоял электрический чайник. Я удивился электрической розетке в стене. Кем-то оставленные на столе газеты, чайные пакетики и несколько пачек овсяных хлопьев, говорили о недавнем присутствии здесь предшественника. Такие же хлопья вручили и мне на ужин. Я взглянул на постельное бельё, увидел бумажку с номером, который мне советовали запомнить. Я значился здесь, как EL 8473. Все мои имена заменили этой безликой комбинацией. Надеюсь, временно.

Я отметил, что у меня нет никакого желания спать. Попробовал радио ФМ. В этой камере мой приёмник вполне устойчиво принимал почти все станции, которые я мог слушать в Лондоне, будучи свободным. Музыка не воспринималась, мне было не по себе. Захотелось отжаться от пола, выплеснуть застоявшуюся энергию, встряхнуться от пережитых отрицательных эмоций. Взглянув на пол, я отказался от этой идеи. Поймал себя на мысли, что это место вызывает у меня чувство брезгливости. Но беспокоило не только это. В углу, возле унитаза, стояла швабра с ведром и какие-то моющие средства. Я тупо накинулся на первый обнаруженный источник раздражения.

Сначала я помыл пол. Но так и не успокоился. Принялся драить мокрой мыльной тряпкой стены. Следы чьих-то грязных рук на светлых панелях действовали на меня, как красная тряпка на быка, я не мог спокойно на это смотреть. Я тёр их с какой-то ненавистью, ругая всех чуждых мне засранцев, оставляющих везде следы своего пребывания. Во мне проснулся человеконенавистник, которого все достали: те, кто вторгались в мою жизнь, кто хочет поиметь меня, как вечного донора, кто видит во мне дежурного козла отпущения… Я просто утратил контроль над собой. Если бы в камере оказались чистые полы, я бы просто выпустил пар привычным для меня способом-упражнением, без проявления антисоциальных настроений с тряпкой в руках.

Подчистив свой одноместный номер, я с удовлетворением огляделся и успокоился. Для достижения полного покоя мне всё же не хватало выполнить свой комплекс камерных упражнений. Но пол был ещё влажный. Я присел за стол и включил чайник, с намерением попробовать казённый чай.

Сидя за столом, отметил, что здесь неплохие условия для письменных изложений своих наблюдений, впечатлений. Но в настоящий момент я пребывал не в том состоянии духа. Вода в чайнике закипала. Я тоже. Пол высох. Я кинулся кулаками на пол и выплеснул из себя не дающую покоя энергию, подобно пару из кипящего электрочайника. Стоя перед открытым окном с решёткой, я глубоко дышал, оглядывал освещённый тюремный двор для прогулок и невольно слушал гомон перекликающихся голосов. Точно, дурдом! Однако, меня положительно утешала перспектива спокойного ночлега в одноместном номере со всеми удобствами, (кроме душа и телефона с Интернетом), с радиомузыкой на случай бессонницы.

Как я и предполагал, на новом месте глубокого оздоровительного сна этой ночью не вышло. То, что предназначалось в качестве подушки, оказалось жёстким и крайне неудобным. Армейское правило; спать, когда это возможно, не срабатывало. Я утрачивал навыки выживания. Мысли не отпускали меня, музыка не радовала. Лишь временами я проваливался в чуткий, беспокойный сон. Всю ночь я отчаянно и бесполезно боролся с высокой тюремной подушкой, полу осознанно фильтруя непрерывный поток накопившихся впечатлений и навязчивых мыслей. В ту ночь мне следовало бы засесть за предоставленный мне стол и конспектировать всё, что лезло в мою возбуждённую головушку, не придавая особого значения качеству изложения. Просто фиксировать всё увиденное, услышанное, доставшее.

Меня словно сверху лишили мягкой подушки и нещадно грузили, терзали мыслями, толкали к столу. А я упрямо хотел отключиться и забыться. К рассвету я ненадолго провалился в зыбкий сон, сначала утратил бодрость сознания, затем и чувство реальности.

Новый день в новом месте, под названием Highdown, в городишке Sutton, графства Surrey, я начал в опустошённом состоянии, так и не начав в ту ночь пользовать идеальные казённые условия для изложения накопившихся впечатлений. Многие мысли, будоражившие меня ночью, к утру слиняли из моей утомлённой памяти.

Тюремные служащие просто открывали замки и распахивали двери настежь, а заключённые выходили из камер. Послышались голоса и удары бильярдных шаров. Я умылся и тоже вышел на общую территорию.

Дверь камеры следовало оставить раскрытой. У бильярдного стола уже образовалась очередь. Кто-то с полотенцем удалялся в душевою комнату. Мне следовало бы тоже помыться, но я отложил это на потом.

— Detox! — громкоговорители призывали кого-то на процедуры. Несколько человек с внешними признаками устойчивой наркотической зависимости, услышав команду, как зомби, поползли куда-то, где выдавались пилюли. Полёт над гнездом кукушки!

Не успел я определиться относительно душа, как ко мне обратился какой-то чувак.

— Как поживаешь, сосед? — приветливо обратился тот.

Передо мной стоял мужчина ниже среднего роста, с причёской, не соответствующей исправительному заведению. У него были длинноватые, прямые чёрные волосы. Он выглядел этак лет на сорок. Всей своей внешностью он напоминал мне Аль Пачино. Только у этого, вместо вспыльчивой агрессивности латиноса, на лице блуждала улыбка уязвимого и неуверенного в себе парня. Он стоял передо мной в ожидании ответа.

— Привет, — ответил я и тоже выдавил из себя улыбку.

— Я Стив, — дружелюбно продолжил он.

— Сергей.

— Я вчера слушал шум твоей активности и гадал, неужели новый сосед стены моет? — осмелел он и заговорил со мной более уверенно.

— Точно. Я вчера всё перемыл в камере.

— Ну, ты чудак! — удивился Стив. — Ты осуждён?

— Нет.

— А я уже осуждён. За мелкую кражу, всего на три месяца, — сообщил он о себе. — А с тобой что случилось?

— Ничего особенного. Пользовался поддельным паспортом.

— Ты русский? — удивил он меня.

— Да. А что?

— Здесь уже есть один русский, он тоже осуждён за поддельный паспорт, — сообщил он, как некую хорошую для меня новость.

— Очень интересно, — поощрил я его общительность.

У моей открытой камеры появился какой-то тип со списком в руках. Он что-то сверял с карточкой на моей двери, где значилось моё полное имя и присвоенный номер.

— Это к тебе, — указал на него Стив.

— Сергей? — обратился тот ко мне. На шее у него висела пластиковая карточка, обозначавшая его неким служащим.

— Сергей, если тебя интересует наш тренажёрный зал, тогда приглашаю тебя на инструктаж, — представился он.

— Интересует, — вежливо ответил я.

— Хорошо, я записываю тебя, Сергей, — сделал он отметку в своём списке и побежал далее.

Не успел я расспросить об этом Стива, как к нам приблизился пожилой сухой дядя, в котором нетрудно было опознать служителя католической или англиканской церкви.

— Добрый день, Отче, — вежливо приветствовал его Стив, и отступил на пару шагов в сторону, предоставив меня тюремному представителю Бога.

— Сергей? — обратился ко мне отец, заглянув в список.

— Да, это я.

— Вот тебе расписание, если пожелаешь посетить службу, обращайся к дежурному офицеру, — сухо инструктировал он меня.

— Хорошо, — без особого энтузиазма, принял я его приглашение.

— Если у тебя есть какие-то просьбы или поручения ко мне, я готов помочь, — предлагал он, подозрительно рассматривая меня, учуяв во мне чужака и иноверца.

— Спасибо, — пожал я плечами, дав понять, что вопросов и просьб к нему пока не имею.

Отче кивнул головой и молча покинул меня.

— Это нечто вроде карантина для вновь поступивших, — снова возник Стив. — Тебе всё здесь покажут, проинструктируют, помогут избавиться от наркотической зависимости, — объяснял мне сосед.

Слушая его, я рассеянно разглядывал обитателей. Особый интерес они проявляли к бильярдному столу и телефонным автоматам. Для пользования телефонами они применяли какие-то особые карточки.

Вероятно, это были карточки некоего тюремного телекоммуникационного оператора. Большинство обитателей курили. Нетрудно было заметить, что сигареты и телефонные карточки здесь служили внутренней валютой. С любопытством наблюдая за происходящим вокруг, я вяло подумывал о том, как следует себя здесь вести?

У бильярдного стола живо состязались. Проигравшего сменял следующий игрок. Ожидающие своей очереди наблюдали за игрой и шумно советовали играющим. Почти все курили. Вскоре я заметил, что обе руки у них постоянно заняты. В одной руке — сигарета, другая рука — запущена в штаны, где каждый гоняет свою пару бильярдных шаров. Выглядело это комично. От наблюдений меня отвлёк какой-то нагловатый типок цыганской внешности.

— Привет, брателло! — возник передо мной смуглый парень в замызганном спортивном костюме.

— Привет, — рассеянно ответил я.

— Я слышал, ты здесь за поддельный паспорт? — не то спросил, не то констатировал он. Акцент выдавал его как представителя южных стран.

— Да, я пользовал таковой, — ответил я, рассматривая его.

— Я выхожу отсюда через неделю, — заявил он. — Если тебя интересуют паспорта, мы могли бы скооперироваться, — предложил он.

Я удивился.

— Это зависит, — задумался я, — от качества и цены, — продолжил я, без особого интереса.

— Итальянские паспорта и удостоверения личности, настоящие, сделаны отлично… — завёлся он, как базарный торговец.

— Итальянец, — подумал я. — Неряшливый, болтливый и брехливый…

Закончив рекламу своих услуг и не дождавшись от меня ответа, он снова спросил.

— Ты русский? — и продолжил, — здесь есть ещё один русский, Дима, — он кивнул в сторону бильярдного стола, у него тоже были поддельные паспорта.

Нашу беседу прервали объявлением о завтраке. Следовало взять свои тарелки, которые мне вчера вручили при поступлении, и получить пайку на кухне, куда потянулся народ.

Это оказалось пространство, подобное студенческой или заводской столовой. Но там не было столов.

Едоки становились в очередь, которая продвигалась вдоль стойки, за которой кухонные работники, такие же заключённые, выдавали порции. Получатели завтрака называли свой номер, а раздающий отыскивал получателя в списке, делал отметку и выдавал положенную порцию. На завтрак давали; пакет молока 250 г, булочку или пакет овсяных хлопьев и яблоко. Получив своё, каждый уносил это в свой номер. Служащие контролировали процесс и закрывали за нами двери камер. Вскоре наступила тишина. Все были заняты важным делом. Выпив молоко, я завалился на нары и законтачил с радио ФМ. Однако вскоре за дверью снова послышался шум. Мою дверь снова открыли. Никакой личной жизни!

— Gym class, — буркнул тюремщик, распахнувший дверь, и удалился.

Я вышел из камеры. Заключённые группами куда-то расходились. Я заметил спорт-инструктора со списком в руках и пару заключённых вокруг него.

Присоединился и я к ним. Дождавшись ещё троих, инструктор призвал нас следовать за ним. Он привёл нас в небольшой спортивный зал, заставленный тренажёрами, и предложил присесть на скамейки. Он объявил, что каждый желающий тренироваться, должен записаться у него, и тогда в определённое время нас будут доставлять сюда для занятий спортом.

— Но прежде следует ознакомиться с правилами, — назидательно заявил тюремный тренер.

Звучало неплохо для тюрьмы. Но, как и во всех общественных спортивных залах, здесь так же стоял запах пота. Не такой сильный, но достаточно устойчивый. Это всегда отталкивало меня от коммунальных тренажёров.

Инструктор по-деловому быстро показал нам, как следует обращаться со всем этим спортивным инвентарём, соблюдая технику безопасности. После этого просил каждого подойти и расписаться в его журнале. Закончив с этим, он провёл нас обратно. Двое дежурных тюремщиков призвали нас занять свои места и снова заперли нас в камерах.

Я успел лишь приготовить и выпить кофе. В процессе спокойного пребывания в одиночке, в моих мыслях снова зашевелилась идея — приступить к изложению своих впечатлений. Но мою камеру снова открыли и на корню прервали творческий процесс.

— Education department,[75] — рявкнул тюремщик и удалился к следующей двери.

— Когда же меня оставят в покое?! — подумал я и вышел.

Вне камер топтались четверо из тех же новеньких. Один из тюремщиков взял нас под свою опеку. Бегло взглянув на нас, он сделал отметки в своём списке и приказал следовать за ним.

Он вёл нас какими-то коридорами, открывая и закрывая своими многочисленными ключами двери и решетчатые перегородки. Наконец, он привёл нас в библиотеку. Там нас встретила работница, которая бегло объяснила нам, как можно брать здесь книги и как их следует возвращать в библиотеку. Нам предоставили возможность осмотреться и, при желании, взять что-нибудь почитать.

Библиотека оказалась вполне приличной. Я признал, что эта тюрьма — не самое плохое место.

Наш сопровождающий поблагодарил библиотекаря, и повёл нас далее. Перейдя в другой корпус, мы оказались в некоей школе. Двери по обе стороны коридора были отмечены табличками с наименованием классов. Тюремщик заглянул в один из классов и позвал кого-то. К нам вышел мужчина в штатском. Он коротко разъяснил, что администрация исправительного заведения заинтересована в том, чтобы заключённые, во время отбывания срока, извлекли максимальную пользу от пребывания здесь.

Он приглашал нас выбрать, какие занятия мы хотели бы посещать, и сделать об этом заявку. Нам раздали анкеты, просили заполнить и подать любому служащему. Тюремный учитель, заметив безразличие, с которым заключённые приняли анкеты, напоследок добавил.

— Да, я забыл сказать. За каждый день посещения учебного класса, если преподаватель зачтёт учащемуся этот день, заключённому на его счёт начисляется определённая сумма.

— Сколько!? — заинтересовались слушатели.

— За пять полных учебных дней ученику начисляют 10 фунтов, — ответил учитель.

Интерес слушателей снова сник. Кто-то недовольно пробубнил что-то по поводу just fucking ten quid…[76]

Наши воспитатели поняли, что говорить с нами больше не о чем. Преподаватель покинул нас, а надзиратель повёл обратно.

Вернувшись в камеру, я ознакомился с анкетой отдела образования. В списке предметов, предлагаемых к изучению, я выбрал IT (Информационные Технологии). Когда я посещал бесплатную советскую школу, такого предмета ещё не было. Теперь мне предлагали восполнить пробел в моём образовании и обещали приплачивать за это деньги, хотя и смешные.

Я поставил отметку напротив выбранного предмета и указал свой номер.

Вскоре послышался шум открывающихся и закрывающихся дверей. Я понял, что это учащиеся вернулись с занятий, их загоняют в номера. Снова наступила тишина. Доносились голоса из открытых окон. Из обрывков переговоров я уловил, что кто-то договаривался с кем-то обменяться при встрече газетами и кассетами. Спустя полчаса, нас всех снова выпустили из камер.

— Dinner,[77] — рявкнул тюремщик, распахнувший дверь моей камеры.

Я и сам уже ощущал потребность в этом.

— Thank you, — отозвался я никому не нужной благодарностью.

В этот момент он уже открывал соседнюю дверь Стива, ему было не до моей вежливости.

Я вышел с тарелками в руке и влился в поток себе подобных. Перед обедом у обитателей заметно улучшилось настроение. На пути к кормушке я встретился с соседом Стивом.

— Как поживаешь, Сергей? — приветствовал он меня.

— Не так уж плохо. Хочу пойти на занятия, кому следует подавать заявку? — спросил я.

— Хорошая идея, Сергей! Там здорово убивать время. Полдня пролетает незаметно! — комментировал Стив. — Заявку о своём намерении можешь вручить любому офицеру или бросить в тот ящик для всяких заявлений, — указал он на деревянный ящик на стене.

Находясь уже в очереди у раздачи обедов, я заметил, что блюда были в ассортименте (точно, как в студенческой столовке) и потребители могли что-то выбирать. Двое-трое тюремных служащих присматривали за процессом раздачи. Когда подошла моя очередь, я вручил тарелки раздающему, назвал свой номер и указал на жареный картофель, курицу и салат. Тот сделал отметку в списке, взглянул на меня.

— Возьми у офицера меню, — указал он на служащего со списком в руке, стоящего на выходе от кормушки.

Отходя с полными тарелками в руках, я приостановился у офицера. Я заметил, что заключённые предпочитают обращаться к ним как governor (управляющий, смотрящий за порядком).

— Извините, — обратился я к нему по-граждански, — могу я получить меню?

— Твой номер? — отозвался тот. И услышав номер, отыскал меня в списках. — Вскоре получишь меню на следующую неделю. А эти дни пока будешь получать, что дают. ОК? — ответил он.

— ОК, — согласился я, не совсем понимая существующий порядок. И отвалил со своей горячей обеденной порцией.

Несколько тюремщиков ходили от камеры к камере и закрывали двери за входящими. Только я вошёл в свою камеру, как перед дверью возник служивый, с заботливым намерением запереть меня для спокойного приёма пищи.

— Один момент! — остановил я его. — Примите мою заявку на посещение уроков, — передал я ему анкету.

— ОК, — принял он бумажку, и захлопнул дверь.

Я сосредоточился на поглощении и оценке тюремного обеда.

Вкусовые качества продуктов питания в этой тюрьме приблизительно сравнимы со средней студенческой столовкой в городе Одессе, в брежнёвские и горбачевские времена, т. е. до развала СССР.