Остров вечного лета

НА КРЫЛЬЯХ СПУТНИКА

Нас встретили те самые цейлонские учителя, которые более полугода назад побывали в Советском Союзе. Возглавлял их председатель туристского учительского клуба Джеям Тсамотсерам, тамил по национальности. В составе нашей группы были люди, принимавшие их тогда в Москве и в Риге; встречались друзья, имеющие общие воспоминания.

Но и те из нас, кому не довелось принимать цейлонцев в Москве, быстро нашли общие интересы с встречающими. Мы с первых минут поняли, что Цейлон все еще находился под колоссальным впечатлением от сообщений о запуске первых советских спутников Земли. И первые восторженные вопросы, обращенные к нам в Коломбо, были о спутниках.

С этого момента и все двадцать пять дней, проведенных нами на Цейлоне, русское слово «спутник» сопровождало нас как наш верный спутник и друг. Его приветливо скандировали ребятишки на торжественных встречах в школах, его кричали нам в окна автобуса люди, узнавшие советскую делегацию. «Спутник?» — восхищенно спрашивали официанты в закусочных и продавцы в магазинах, рабочие каучуковых фабрик и кондуктора автобусов.

Подъехали к отелю «Савой» — белоснежному четырехэтажному зданию конструктивистского типа с козырьковыми навесами над каждым ярусом мелкорешетчатых окон. Прежде чем разводить нас по номерам, всю группу со словами «спутник, спутник» повели к витрине обувного магазина, приютившегося у входа в отель.

За стеклом, среди большого ассортимента дамских туфелек, помещался крупный глобус. Вокруг голубого шара весело вертелись два советских спутника. А вдоль экватора не менее ретиво обращались две капиталистические босоножки…

И на скольких еще встречах и банкетах президент клуба Тсамотсерам выступал с речью, рекомендуя своих гостей то одному, то другому коллективу цейлонцев… И сколько раз пришлось ему повторить, представляя руководительницу нашей группы:

— Во главе делегации стоит лидер тред-юниона (профсоюза), объединяющего два с половиной миллиона учителей, профессоров и научных работников Российской Федерации, в том числе тех, которые изобрели спутник.

Эти слова неизменно встречались овацией, и нам было нелегко привыкнуть к этой неожиданной и столь мало заслуженной нами роли представителей советской астронавтики. Впрочем, мы вскоре поняли, что на нашу долю выпала и еще более почетная миссия — быть почти первыми на Цейлоне недипломатическими представителями деятелей советской культуры и науки (до нас тут побывали лишь кинооператоры да одна небольшая группа артистов).

И часто рождалось само собою чувство, что мы облетели весь Цейлон на чудесных крыльях любви к советским спутникам и советским людям.

ПУСТОЕ МОРЕ

Быстро сброшено московское дорожное платье, сунуты по шкафам начавшие нас так тяготить теплые вещи. Им на смену вынуты предельно легкие белые рубашки, кофты, платья, брюки.

Лето, ликующее январское лето. Океан зелени. Любое здание осеняют перистые знамена кокосовых пальм. В садах и палисадниках бушуют цветы на клумбах и на кустах. Вовсю, ярко и крупно, белым, красным, лиловым цветут многочисленные деревья.

Куда пойти прежде всего? Интересно и ново решительно все. Но самым главным и неотложным у каждого из нас оказалось одно и то же: море! Всего маленькая улочка, пересечь прибрежную железную дорогу и — вот она, нежная и мягкая синева Индийского океана! Он встречает нас тихий, еле всплескивающий кружевную бахрому на серовато-желтую полосу берегового песка.

На многие километры распростерся Коломбо вдоль этого чудесного пляжа. Казалось, какое счастье для столицы при круглогодовой экваториальной жаре находиться на берегу океана! Люди имеют возможность в любую минуту освежиться в его волнах. Мысленно мы уже представляли, как усеяны пляжи Коломбо глянцево-бронзовыми телами сингалов и тамилов…

И вот он перед нами, дивный, осененный кокосовыми пальмами золотой пляж Коломбо — и на всем пляже ни одного, да, да, ни единого купающегося или загорающего человека!

Ну, загорать, понятно, тут большинству незачем. Но нет купающихся! Непостижимо. Неужели из-за опасностей? Акулы, скаты? Руководительница группы не советовала нам купаться в первом попавшемся месте, чтобы не нарушить приличий. Мы терпим, мы не бежим, как хотелось бы, в воду, в чем есть. Мы только разулись и медленно бредем по щиколотку в пене легкого наката.

По пляжу бродит одинокий сингал в белой юбке (так здесь одеваются мужчины). Спрашиваем его, почему тут не купаются? Он плохо говорит по-английски и поэтому больше жестами, чем словами, объясняет, что причиной этому — прибой, волны, страшно.

— Какой же прибой, когда море еле плещется? Нет, тут какая-то загадка.

Забегая вперед, скажу, что терпения нашего хватило ненадолго. Ну, как можно, живя рядом с морем, не окунуться в нем спросонок утром или в преддверии жаркой, не сулящей ни часа прохлады ночи? Выходившие на вечернюю прогулки по пляжу сингалы с недоумением смотрели на наше купанье. Они членораздельнее сказали нам, что опасны здесь не акулы, не скаты, а некие таинственные подводные течения, якобы засасывающие и уносящие человека. Сколько ни напрягаю память, но в своих океанологических познаниях не могу отыскать ничего похожего.

С наслаждением купаемся. Впрочем, наслаждений оказалось меньше, чем ожидалось: теплая вода чуть прохладнее воздуха, поэтому едва освежает. Может быть, этим объясняется малая притягательная сила моря? Многим из нас, избалованным слабой соленостью черноморской воды, не показалась достоинством и куда более свирепая просоленность Индийского океана. Трудно нырять с открытыми глазами — соль сразу начинает разъедать глаза. Но ведь и на прославленных пляжах Ривьеры и Италии вода не преснее?

Днем позже мы прочитали заметку в одной из местных газет. В ней говорилось не только о том, что наша группа купается в необычных местах, но и о том, что жители Коломбо снимают с себя ответственность за наше благополучие.

И ведь надо было в этот же день одному из членов нашей группы — Александру Гордееву, преподавателю физкультуры из Тюмени, — наступить во время очередного купания обеими ногами сразу на двух морских ежей! Оказалось, что эти животные недаром носят такое колкое название. Они даже оставляют свои иглы в теле уколотого неприятеля. Из обеих ступней нашего Саши гулявшие по пляжу сингалы тут же у моря извлекли более двадцати игл. А потом, немало мучаясь от оставшихся каменистых заноз, наш спортсмен продолжай вынимать из своих «подошв» ежедневно еще по штуке, по две. Он аккуратно собирал их в спичечную коробку и берёг как поистине кровью добытые сувениры. Мы уже подшучивали над ним, не осваивает ли он дополнительную профессию факира, умеющего ходить по иглам…

Заметка в газете, иглы в пятках… Пришлось сдержать свои инстинкты и прекратить неположенные купания. Утешало одно: в графике экскурсионных мероприятий все же стоял выезд в знаменитый дачный пригород Коломбо — на курорт Маунт-Лавиния. Почему-то в этом месте разрешалось и считалось вполне безопасным купаться; такова была норма приличия, установленная еще англичанами, такова осталась традиция и по сию пору. По воскресеньям на купание в Маунт-Лавинию мчатся на своих машинах и немногочисленные европейцы и столичная сингальская аристократия.

Еще в дореволюционные годы, когда в Коломбо вели свои дела русские чаеторговцы Чоков, Высоцкий и Щербачев, их любимым местом отдыха и разрешенного купания была все та же Маунт-Лавиния. Для простоты они произносили это название «Мотовиловка»…

Все отличие побережья «Мотовиловки» от Коломбо заключается в том, что здесь полосу песчаного пляжа прерывает несколько небольших скалистых гряд. Одна из них, выступая от небольшого мыса в море, тянется затем вдоль берега и таким образом «гасит» волну. Закипающие полосой буруны отчетливо показывают, где прячется этот подводный мол. В дни зимнего штиля было странно думать, что такая ограда важна, но летом, при лобовом для Коломбо юго-западном муссоне, вполне возможно, что этот естественный ковш Маунт-Лавинии является действительно единственным безопасным местом для купания.

На мысу взгромоздился фешенебельный, но довольно безвкусный по своей архитектуре отель. И тут-то выяснилось, что купание в Маунт-Лавинии стоит… по рупии с человека. Стало понятно, что своими бесплатными купаниями прямо в Коломбо мы не только шокировали и тревожили горожан, но и подрывали устои монополии платной купальни…

Еще ряд дней спустя мы вернулись в беседе с одним богатым сингалом к теме о море, и он осветил нам странную «моребоязнь» цейлонцев еще одним лучом. Здесь, как и в Индии, еще существуют касты. Внешне это не очень заметно, но браки между представителями различных каст, как правило, не допускаются и поныне Низшими кастами оказались уборщики нечистот, мясники, прачки, барабанщики, носильщики мертвых…

Земледельцы — каста, занимающая положение выше, чем рыбаки…

Аристократ прямо дал нам понять, что его не привлекает купание в том же самом море, в котором плещутся низшие касты. Сколько неожиданных нитей и пружин — океанологических, экономических, социальных — переплетено даже в таком простом вопросе, как купание в море!

Ласковый, голубой океан. Косые стволы кокосовых пальм с махровыми радиально-перистыми кронами. Прибрежные заросли пандануса с дикой чащей воздушных корней (заглянул в такую куртину, и из нескольких кубометров тенистых переплетений пахнуло сыростью настоящих джунглей). Золотой-золотой, манящий пляж со смешными бегающими боком крабиками да рачками-отшельниками, напялившими на себя чужие раковины. И на десятки километров — ни души купающихся. Непонятное пустое безлюдное море.

О ЖЕНСТВЕННОСТИ

Из девяти миллионов жителей Цейлона шесть с половиной сингалы. Сами себя они называют «сингала», а англичане переделали это в «сингалииз». Наверное, поэтому и в русскую литературу вошло и так упорно держится неправильное произношение «сингалез».

«Сингала» означает «потомки львов». Окажись мы на Цейлоне двумя годами раньше, мы попали бы на всенародное торжество 2500-летия страны. Отсчет этого немалого срока ведется с того дня, как «потомок льва» сингал Виджая пересек Покский пролив и высадился на Цейлоне, дав начало нации.

В десятках старых книг об острове можно прочитать о «женоподобности сингалезов». Правда, в те времена многие сингалы носили женские прически — пучки с заколками и черепаховыми гребешками. Сейчас в городах мужчины с пучками единичны, это редкие старики. В деревнях обычай коренится прочнее. Но все же и там ни бритые, ни бородатые лица женственными от наличия пучка не становятся.

Другой признак «женственности» мужчин — пресловутая сингальская юбка — «комбой». Точнее, это своеобразно декорирующая тело белая простыня. Ее носят и бедняки, и аристократы, и рабочие, и министры, у которых нам довелось побывать на приемах. Все это были вполне мужественные люди. Нам, европейцам, носящим узкие душные трубы брюк вокруг каждой ноги, такие ненужные в экваториальном климате, оставалось только завидовать преимуществам мужского сингальского туалета.

Сингалы — строители грандиозных ирригационных сооружений античной древности, сингалы, вынесшие полторы тысячи лет борьбы с нашествиями воинственных северян, сингалы, на наших глазах вместе с тамилами строящие молодое Цейлонское государство, сидящие в парламенте, возделывающие землю, работающие на фабриках, преподающие в школах… Нет, пора опровергнуть этот тезис о женоподобии сингалов, вызывающий совершенно напрасные сомнения в их мужестве.

А такие черты как приветливость, мягкость, отзывчивость, оптимистичность? Да, они очень свойственны сингалам. Но ведь и эти черты не являются в остальном мире монополией прекрасного пола!

Сингалы, впрочем, как и сингалки, удивительно красивы. Уточним, красивы с точки зрения индоевропейских норм (у монголов, малайцев, негров свои варианты, свои каноны красоты и нормы прелести). Как часто, желая похвалить лицо, мы называем его древнеримским или древнегреческим. А сколько угодно римских носов и греческих лбов можно найти у ныне здравствующих сингалов.

Ни в одной стране мне не приходилось любоваться таким количеством лиц, применять мысленно столько определений «красавец», «красавица», как на Цейлоне. Буро-бронзовая кожа, угольно-черные волосы, живые жгуче черные глаза, восприимчивые умные лица, на которых написана такая готовность выслушать и понять собеседника…

Впрочем, не всегда легко сразу понять друг друга.

Рассказываю сингальскому учителю математики о полете на ТУ-104. Я не тверд в английской речи и поэтому особенно внимательно слежу за лицом собеседника: все ли ему понятно? А он с чарующе понимающей улыбкой после каждой фразы отрицательно качает головой! Нет, пожалуй, даже не отрицательно: вправо — влево движется один подбородок. Так у нас делают, когда хотят сказать: «ай-ай-яй, как не стыдно». Но сияющее белозубое лицо при этом выражает согласие, удивление, радость.

Вспоминаю, что где-то читал об этом жесте: такое покачивание головы означает совсем не отрицание. Напротив, это согласие — утвердительный жест.

Директор школы кому-то машет рукой, как у нас машут на прощание. В ответ на этот жест к нему подбегает ученик. Оказывается, и махание рукой совсем не прощальное, так подзывают к себе: ладонь как бы подгребает приглашаемого подойти ближе.

И эту особенность жестикуляции мы поняли далеко не сразу. Задним числом смутились: сколько раз, уезжая из очередных колледжей или с предприятий, мы приветливо по-русски махали руками провожавшим нас хозяевам (они на прощание поднимали руку вверх как при салюте). И, вероятно, у многих цейлонцев возникла мысль о странности русского обычая: уезжая, звать с собою вдогонку.

Еще Индия порадовала нас после Кабула свободой и достоинством, с каким держатся ее женщины. Не менее радовало это же и в женщинах Цейлона. Гордые, спокойные, с открытыми умными лицами, величавые, как статуи в античных тогах. Юбка типа индийского сари, декорирующая фигуру до пят, может быть, и стесняет движения, но превращает любую, даже миниатюрную девушку чуть не в богиню. Обнаженный пояс воспринимается как органическая и притом красивая деталь туалета. Но главное — это перекличка, созвучие красок. И всего-то два-три цвета: у коротенькой кофты — лифа, у тоги — юбки да еще иногда у полупрозрачного капронового шарфа, усыпанного звездными блестками. Но каждая женщина и девушка умеет отыскать и подобрать свои неповторимые сочетания этих тонов и еще больше хорошеет, сама превращается в произведение искусства.

Мне, как географу, довелось прочитать немало книг о Цейлоне, и я знал, что этот остров — страна изумительных бабочек, прекрасных птиц, ярких цветов и драгоценных камней. Но теперь мы увидели, что географы скрыли от нас главную из красот Цейлона — красоту его женщин и их одеяний.

КОЛОМБО

Название «Коломбо» — в переводе «голубь» — так легко связывать с периодом португальского господства на Цейлоне, что немало авторов пишет с самоуверенной прямотой: город назван так португальцами в честь… мореплавателя Колумба.

Однако город Каламбу (как, кстати, и теперь произносят имя своей столицы многие сингалы) упоминал уже арабский путешественник Ибн-Батута, который посетил Цейлон еще в 1340 году, то есть более чем за 150 лет до открытия Колумбом Америки. А от «Каламбу» недалеко и до «Калан-Буа», второго названия реки Келани- Ганга, протекающей через столицу Цейлона.

Большинство писавших о Коломбо начинало, его портрет с морского порта, куда подходили корабли, и с территории старого форта — теперешнего правительственного и делового центра столицы, который примыкает к порту. Но мы не приплыли, а прилетели в Коломбо, поэтому на пути от загородного аэродрома Ратмалана нам открылись сначала совсем не порт и не форт, не «сити» и не отели, а кокосовые лесосады с косыми стволами вперекрест, пригородные коттеджи Маунт-Лавинии и длинное шоссе-проспект, ведущее к Коломбо с юга, от города Галле. В английском произношении Галле давно превратилось в Голль, поэтому и улица называется Голль-роуд — «Голльское шоссе».

Улица эта не набережная, но она проложена так параллельно и близко к берегу, что океан чувствуется и местами виден за ближайшими кварталами садов и зданий. Дома в один-два-три этажа, множество мелких магазинов с громкими вывесками, вроде «Салон королевы» или «Дом льва», кинотеатры, коттеджи богачей, изредка многоквартирные стандартные жилые дома для цейлонской интеллигенции, католические и англиканские церкви, вывески довольно неожиданного характера, вроде «Библейского общества».

По улице лихо мчатся в левосторонних потоках огненно-красные двухэтажные автобусы и вереницы автомобилей (их в Коломбо много — по одному на каждые десять жителей). Но тут же снуют бесстрашные велосипедисты и трусят горбатые бычки — зебу, запряженные в булоккары — особые двуколки-фургоны.

А вот и другие двуколки — они запряжены людьми. В Дели мы видели только мото- и велорикш. В Коломбо все рикши пешие. Изможденный старик везет двуколку, в которой развалился откормленный четырнадцатилетний барчук. Сухой долговязый юноша лет двадцати везет целую семью сингалов — папу, маму и двух ребятишек. На стоянках рикши усердно приглашают пешеходов в свои экипажи. Многие не прочь и позировать для фотографирования, конечно, в надежде на «бакшиш» — этим универсальным термином тут объединяются все виды чаевых, подачек и взяток.

Мимо громоздкого, но, говорят, самого фешенебельного отеля Голль-Фэйс внезапно выезжаем на обширную длинную площадь, простершуюся вдоль берега океана. Это даже не площадь, а просто газон, по которому, S-образно изгибаясь, бежит на север, к порту и форту, продолжение Голльского шоссе. Газон совсем как в Дели.

Это гордость Коломбо, его знаменитая эспланада Голль-Фэйс («Голльский фасад» столицы). Отсюда и имя отеля.

Как странно: пустая площадка, пустой газон и никакого особого архитектурного ансамбля. И сколько, однако, прелести, сколько воздуха и простора приносит в Коломбо самое существование Голль-Фэйса! Только здесь чувствуешь, как «всею грудью» открыт город к океану: на горизонте отсюда всегда видны океанские корабли, ожидающие на рейде своей очереди войти в порт.

Эрнст Геккель видел, как Голль-Фэйс второй половины прошлого века был местом вечерних променадов самой элегантной знати Коломбо: молодые джентльмены красовались верхом, дамы в экипажах. Это был смотр туалетов, соревнование в умении украсить себя цветами. Теперь по плавно изогнутой, как знак интеграла, асфальтовой магистрали Голль-Фэйса мчатся только автомобили, и лишь над самым прибоем проложена каменная набережная, которая и сейчас манит людей дышать — с одной стороны простором моря, с другой — раздольем широкого газонного луга.

У северного конца «эспланады» — мост через канал, соединяющий с океаном большую лагуну, за каналом — «форт». Португальцы построили его тут в 1517 году, но стены его давно уже срыты. С точки зрения тогдашней стратегии колонизаторов крепость была расположена отлично: она занимала выдающийся мыс Юпитера, массив которого наподобие острова обособлен лагуной и протоками из нее. Протоки теперь превращены в благоустроенные каналы, а изгиб берега к северу от форта преображен с помощью мощных волноломов в большую искусственную гавань.

Форт встречает нас вполне европейскими зданиями парламента и секретариата. Перед парламентом недавно открыт памятник первому премьер-министру независимого Цейлона — Сенанаяке.

Можно по-разному судить о скульптурных достоинствах статуи, но сам по себе факт открытия в Коломбо памятника цейлонцу знаменателен. До сих пор здесь знали памятники только британским королям, королевам и генерал-губернаторам. Когда мне доводилось дарить цейлонцам виды Московского университета с изображением памятника Ломоносову, это было у многих предметом немалого удивления:

— Ученому… и вдруг памятник?

В здании парламента краткий визит к премьер-министру. Господин Бандаранаике радушно принимает нашу делегацию, оживленно жестикулируя, говорит о стремлении Цейлона к миру, о дружбе с нашей Страной, о концепции политики нейтрализма, о желательности усиления обмена культурными силами. Премьер-министр рассказывает о своей любви к русской литературе — к Толстому, Достоевскому, Чехову, о своей былой мечте написать эпопею из жизни народов Цейлона, равную по масштабам «Войне и миру»…

— Впрочем, — добавляет он с улыбкой, — если бы мне это удалось, я тогда, вероятно, не оказался бы премьер-министром.

В память о нашем посещении преподносим господину Бандаранаике альбом пейзажей природы нашей страны, изданный с английским текстом.

Другое здание — дворец, именуемый Домом королевы. Здесь мы отдаем визит представителю королевы как главы государства. Этот представитель по традиции, оставшейся в наследство от колониальной эпохи, называется генерал-губернатором.

Совеем недавно дворец был средоточием британской власти над островом. Теперь связи с Англией во много крат уменьшились: из ключевых бастионов экономики британцы держат в своих руках главным образом банки и внешнюю торговлю. Внутри же страны англичане быстро сдают позиции: предприятие за предприятием, плантацию за плантацией у них скупают сингалы и тамилы.

Но Цейлон — доминион в составе Британского содружества наций, и королевой Цейлона является, так же как и в Англии, Елизавета. Может показаться, что у Цейлона общие с бывшей метрополией не только королева, но и лев на гербе, но это уже неверно. Да, герб и флаг Цейлона украшает лев, но этот лев — символ сингальской нации, народа львов, несравненно древнее льва на гербе британцев.

Во дворце генерал-губернатора просторно, торжественно. Мерно вертятся огромные вентиляторы-опахала. Часть стражи в вычурно расшитых мундирах, слуги — босые, в белых сингальских одеяниях. Нас угощают оранжевым и пронзительно зеленым напитками — оранжадом и очень распространенной здесь водой «слоновой марки».

Было приятно увидеть, что генерал-губернатором Цейлона является не какой-нибудь чопорный колонизатор. Представлять королеву доверено смуглому цейлонцу, господину Олеверу Гунетиллеке. Здороваясь, он подолгу держит руку каждого из нас и проникновенно смотрит в глаза.

Еще один прием — на сей раз у министра просвещения и лидера одной из партий правительственной коалиции— у господина Даханаике. Встреча была в саду перед зданием министерства. Тут мы повидались и с цейлонскими гостями Московского фестиваля 1957 года и с видными деятелями науки и культуры Цейлона, в их числе с географом С. Ф. Де-Сильвой, автором переведенной у нас на русский язык солидной «Географии Цейлона».

Сам министр — темпераментный, порывистый — с покоряющей убежденностью и энтузиазмом рассказывал нам о культурно-историческом значении последней из прежних столиц Цейлона, города Канди, центра мирового буддизма. Несколько кинофильмов, показанных нам тут же в саду, перенесли нас и во времени и в пространстве в разные части Цейлона. Мы увидели и те древние города, которых нам не удастся посетить лично, и то феерическое религиозное празднество-шествие (так называемую Перахеру), которое так торжественно проводится здесь в августе в дни полнолуния.

«Сити» — самый официальный и неэкзотический участок Коломбо. Здания здесь казенного европейского стиля, много казарм, контор, мало зелени. Здесь же работают крупные универмаги и бойко торгуют сотни мелких магазинов и магазинчиков. Среди зазывал находятся знающие пять-шесть самых необходимых русских слов, вроде «здравствуйте», «милости просим», «заходите хотя бы поглядеть» — фраз, выученных в расчете на моряков и транзитных пассажиров русских кораблей, иногда заходящих в Коломбо.

Удивляет количество вывесок с фамилиями «Де-Сильва», «Перейра», «Фернандо». Это совсем не испанцы и не итальянцы. Такие фамилии — наследие лет португальского владычества, памятники насильственного крещения в католичество и массового переименования сингалов на португальский лад. Несчетные Де-Сильвы и Перейры — не креолы и не мулаты; это коренные сингалы, но в отличие от большинства своего народа, исповедующего буддизм, они католики. В их домах можно видеть католические картины, изображения Христа, репродукции Сикстинской Мадонны и, как правило, множество свадебных фотографий хозяев дома.

А есть и другие сочетания: сингальская или тамильская фамилия с английским именем — это крещеные в англиканской церкви. Заместитель Тсамотсерама по туристскому клубу сингал Дасанаике, а по имени мы его зовем мистер Кингсли.

Разъезжая по Коломбо, знакомимся с «Островом рабов»— кварталом, мрачное название которого связано еще с временами хозяйничания Ост-Индской компании, державшей тут своих невольников; видим и «Коричные сады» («Синнамон Гарденз») — участки, которые действительно были в прошлом заняты плантациями коричных деревьев, а теперь превращены в район самых изысканных вилл и небольших домашних парков цейлонской аристократии.

Из запоминающихся черт города нельзя не отметить еще одной: удивительно часто расположенных бензозаправочных станций. Они кричат о себе резким сочетанием красного и белого цвета, из которых первый призван привлекать к себе внимание и одновременно символизировать огнеопасность, а второй хорошо подчеркивает царящую на этих станциях поистине амбулаторную чистоту.

По надписям у станций видно, что здесь соревнуются две компании: американская «Колтекс» и английская «Шелл» (в переводе «раковина»). Наш автобус, принадлежащий, видимо, проанглийским хозяевам, всегда заправляется у станций, украшенных изображением ярко-красной створки моллюска-гребешка, то есть у «Шелла».

На перекрестках укреплены знаки, изображающие две босых голых ноги. Это знак перехода улиц для пешеходов. Сейчас на Цейлоне грамотно более трех четвертей населения, а когда-то этот знак явно был рассчитан на неграмотных.

ОЦЕПЕНЕВШИЙ ПОРТ

В порту странное ощущение тишины и пустоты. Уснуло десятка полтора кораблей на рейде. Уснула вода гавани, огражденная четырьмя волноломами. Безлюдно на дебаркадерах, непонятная тишина у длинных и скучных пакгаузов. Как в царстве спящей красавицы, застыли портовые краны.

Неужели порт может так вымереть в обычный обеденный перерыв?

Сопровождающий быстро поясняет в чем дело: порт бастует. Рабочие конфликтуют с хозяевами. Штрейкбрехеров не находится.

Морской транспорт — один из немногих решающих рычагов, с помощью которого англичане все еще контролируют экономику Цейлона. Решающих, ибо цейлонцы ввозят 50 % потребного им риса (это при таких-то неосвоенных просторах «целинно-залежных джунглей»!). Решающих, так как вся жизнь Цейлона — в экспорте чая, кокосовых продуктов и каучука — живая иллюстрация к тезису об однобокости колониального хозяйства. Цейлон для англичан был незастекленной теплицей — давал им плоды тропической природы, и какое дело было белым колонизаторам до пропорций в хозяйстве, до проблем самоснабжения и благополучия темнокожих людей острова…

Впрочем, теперь не всегда можно назвать роль англичан решающей и во внешней торговле. Вот яркий пример.

Британцы и американцы понизили цены на каучук, ссылаясь на рост производства синтетической резины. На грань катастрофы была поставлена одна из важнейших отраслей цейлонского земледелия — ведь каучук: кормит здесь сотни тысяч людей.

И помощь пришла — не с европейского северо-запада, а с азиатского северо-востока. Народный Китай согласился закупать цейлонский каучук в обмен на нужный островитянам рис. Но ведь этим нарушалась англо-американская блокада свободного Китая? Тогда английские судовладельцы получили запрет перевозить каучук в Китай и рис из Китая…

И все-таки блокада не оказалась решающей. Помочь Цейлону и Китаю вызвались друзья из народно-демократической Польши: они предоставили свои суда для перевозок и сорвали бойкот, организованный колонизаторами.

Идем по безлюдным, но загруженным всякими товарами складам. Целые пакгаузы копры — мякоти кокосового ореха. Бидоны и бутылки кокосового масла. Ящики чая — необозримыми штабелями. Ящики каучуковых полуфабрикатов. Ведь Цейлон для Англии и США лишь сырьевая база.

А вот и предметы импорта. Целые дома из нагроможденных один на другой ящиков с маркой «Роттердам». Что же за товар плыл сюда в таком количестве из далекой Голландии? Оказывается, картошка! Немудрено, что этот «фрукт» становится на Цейлоне дорогим, как золотые яблочки.

СЕВЕР КОЛОМБО

За мостом через канал начинается Петта. Эти кварталы в отличие от европеизированного «форта» Сити англичане любили называть Черным городом. Здесь теснее улочки, мельче лавчонки, больше щедрости красок, свойственных восточным базарам, больше и бедноты на улицах. Бедноты, но не черноты. Цвет кожи у людей любых кварталов Коломбо теперь одинаково темен — европейцев остались считанные единицы. Привыкнув к абсолютному преобладанию темнокожих людей на улицах и уже считая, что это нисколько не удивительно, мы, напротив, вскоре стали удивляться встречам с европейцами, и сколько раз было так, что кто-нибудь кричал, глядя из окна автобуса: «Смотрите, смотрите, европеец!»

И не мудрено. На всем Цейлоне сейчас насчитывается лишь 7000 постоянно живущих белых — это всего в 10 раз больше, чем на острове осталось слонов. А встречая рабочего слона на дороге, мы тоже всегда кричали: «Смотрите, смотрите, слон!»

Улицы Петты, как и всюду в Коломбо, полны автомобилями. Но здесь толкотня и неразбериха. Бесконечные заторы и пробки усиливаются обилием бычьих упряжек и рикш. Водоворот экипажей, клубок, распутать который, кажется, непосильно никакому регулировщику. Уличное движение в советских городах вспоминаем как некий идеал упорядоченности и дисциплины…

Нелегко и пешеходам. Товары из лавочек здесь решительно устремляются на тротуары, и продавцов нисколько не смущает, что это затрудняет движение: чем больше затрудняет, тем заметнее будет товар, тем скорее его купят. И толпы людей буквально лавируют между грудами вылезших на тротуары бананов и ананасов, горами огненно-оранжевых свежих кокосов, лотками галантерейной мелочи и цейлонских сувениров. Тут и армия черных слоников из эбенового дерева, и искрящиеся серебристым и золотистым блеском медные блюдца кандийской чеканки с тончайшими орнаментами по металлу, и фарфоровые статуэтки факиров с танцующими кобрами…

А вот лотки с ярко-зелеными листьями — это бетельная жвачка. В такие листья завертывают орех арековой пальмы и подолгу его жуют. Под влиянием этой зелени и катализатора-известки рот наполняется киноварно-красной слюной. Бетель жуют на юге Азии сотни миллионов людей — это своеобразный наркотик, возбуждающее, тонизирующее средство. Слюну периодически сплевывают, поэтому тротуары и дороги по всему Коломбо, а в Петте особенно, замазаны красными пятнами. Кажется, что улицы забрызгали неряшливые маляры, расплескавшие на ходу ведра с суриком.

Едем вдоль северного пригорода, именуемого Мутвол. Это рыбацкие кварталы, примыкающие к сухому доку и городскому водному резервуару. То и дело видны европейские церкви. Мы в одном из районов наибольшего на всем Цейлоне распространения христианства. Тут и англиканский кафедральный собор «Христовой церкви», окруженный величавыми грибообразными фикусами.

Как много в Коломбо деревьев с широкими грибовидными и зонтовидными кронами! Всей мощью ветвей дерево стремится к свету, хочет испарять побольше избыточной влаги, и каждая крона вырастает в могучий сферический шатер, в исполинский купол из глянцевой зелени.

С раскидистых горизонтальных ветвей свисают неряшливо оборванные веревки. А некоторые ветви так длинны и тяжелы, что под них подставлены некрасивые прямые подпорки в виде тонких вертикальных бревен. Подходим ближе, и я испытываю сильное смущение. Это совсем не веревки и не подпорки, а просто-напросто воздушные корни, знаменитые воздушные корни тропических деревьев, о которых столько раз и читал и рассказывал своим ученикам. Кто же знал, что они так невзрачны! Корни, не достигшие земли, болтаются, точно концы веревок от оборвавшихся качелей. А укоренившиеся — сами превращаются в деревья, выглядят совсем инородными по отношению к ветвям «материнского» дерева: никакого постепенного перехода от «корня» к ветви; резко входящий прямой угол, кора совершенно разного цвета и фактуры. Вот и возникает впечатление, что это подпорки, какие ставят под прогибающиеся балки в ветхих постройках…

Рядом — вереницы рыбацких хижин. Скромные клетушки, совсем не чета светлым многокомнатным «бенгалоу» — коттеджам аристократических районов Коричных садов. Но наши хозяева предпочитают показывать нам соборы и богатые дома, так что в гости к рыбакам мы не попадаем.

Зато осматриваем первый на острове рыбный завод — недавний подарок, доставленный Цейлону из Канады. Канада же подарила и один из двух траулеров, на которых в 150 милях севернее Коломбо производится лов рыбы. Траулеры приходят раз в неделю, привозя до 50 тонн каждый. Это всего 3–4 % общецейлонского улова.

Остальное доставляют мелкие рыболовецкие кооперативы.

Рыбы много, самой разнообразной; особенно ценна морская «сир-фиш», рыба-сир. Впрочем, как это ни удивительно, рыбные промыслы Цейлона далеко не удовлетворяют потребностей населения в рыбе. На остров, окруженный водами океана, приходится… ввозить рыбу из других стран.

Сопровождающие рассказывают нам, что как раз в эти дни в Коломбо идут успешные переговоры правительства с советской экономической делегацией и что одним из пунктов советской технико-экономической помощи Цейлону будет организация рыболовства и рыбной! промышленности на современном техническом уровне.

Канадец-директор в сопровождении стажера-сингала, своего будущего преемника, показывает нам завод — весь путь рыбы, отгруженной с траулера — электроподъемник, конвейер, приемный стол, развозку на ручных тележках по сортам, на весы… Часть рыбы идет отсюда под струи холодной воды и прямо на рынок в свежем виде, а другая часть в мойку и в цех филе.

Ходим из цеха в цех по январской экваториальной жаре и вдруг ощущаем родную прохладу. Шеф богатырским движением распахивает перед нами дверь неправдоподобной толщины, и на нас дышит острым морозом огромный холодильник. Какое блаженство окунуться всем телом в этот мир ледяного воздуха! Казалось, мы! готовы были завидовать висящим и лежащим тут тушам мороженых рыб…

Но, чур не злоупотреблять таким удовольствием!. Попасть в холодильник распаренным здешней жарой — риск подцепить любую простуду. Не досадно ли ил вместе с тем, не смешно ли будет простудиться под экватором! С сожалением выходим и вновь окунаемся в тепло, облекающее все тело, как ватой.

Осматриваем цех изготовления льда — манящим чудом выглядят его зеленовато-голубые глыбы. А вот совсем противоположное ощущение — жесткая сухость сушильных камер, першащая в горле. Цех изготовления рыбьего жира, лаборатория розлива его по бутылкам. Ремонт неводов, изготовленных из манильской пеньки и нейлона. Радиорубка для связи с теми, кто в море…

Завод современного облика собран из типовых деталей. Видно, что таких заводов в Канаде отштамповано сотни.

Здание в стиле предельно экономичного конструктивизма— все из стекла, металла и пластмасс. Оффис — контора весьма малолюдная, расположена не без умысла над холодильником. Под потолками настойчиво вращаются вентиляторы.

Выходим на огромный балкон, вернее — на крышу нижележащего этажа. Ощущение безграничного простора, сочетание слепящей белизны здания и расплавленной голубизны океана.

КРЕЩЕНСКАЯ ЖАРА

Когда в Москве мы пытались представить себе условия освещения, ожидающие нас на Цейлоне, мы успокаивали себя: ведь январское солнце над Коломбо стоит совсем уж и не так высоко — вроде как июльское солнце в Сочи. Это важно было знать, скажем, фотографам, чтобы правильнее выбирать выдержку при фотосъемках.

Жара, по данным климатических таблиц, тоже не Обещала быть слишком свирепой. Что особенного, если Средняя январская температура равна здесь плюс 26 градусам по Цельсию? Я терпел в Туркмении жару и до плюс 42!

Но там 42 градуса — это крайняя цифра, а здесь 26 — средняя за месяц. При этом на Цейлоне на редкость малы амплитуды колебаний температуры, как в течение года, так и в ходе суток. Средняя температура самых жарких месяцев — апреля, мая, августа, сентября, когда солнце бывает в зените, и та не поднимается выше 27–28 градусов. Таково смягчающее влияние морского климата и экваториального воздуха.

Но, может быть, дневная жара сменяется ночной прохладой? Нет, в том-то и дело, что Цейлон вечно, круглый год, днем и ночью купается в одном и том же морском экваториальном воздухе, ничем не вентилируемом, ниоткуда со стороны не охлаждаемом.

Послеполуденная жара, что ни день, достигает 28–30 градусов Цельсия, но ночью термометр не может упасть ниже 24. Ни о каких одеялах не хочется и думать — даже простыня тяготит. И на сон грядущий, и утром спросонок, и еще два-три раза на дню лучшее блаженство — пробыть хоть пяток минут под холодным душем. Пять холодных душей в день в январе!

19 января — знаменитая пора крещенских морозов. Как забавно произносить здесь: «крещенская жара».

А дожди? Где же полагающиеся экваториальные ливни, которые, согласно правилам географии, должны здесь лить ежедневно, в послеполуденные часы? Почему уже неделю сияет над нами почти безоблачное небо, а груды облаков толкутся лишь далеко у горизонта, заволакивая высоты Цейлонского нагорья?

Хоть и близко к экватору расположен Цейлон, а все же и тут различимы некоторые сезоны — не по температуре, так по режиму дождей. И недаром именно январь с февралем имеют репутацию сухого сезона в Коломбо. Что же это за сухость? Какая сила мешает здесь ежедневно возноситься вверх нагретому в полдень воздуху, возноситься и при охлаждении рождать влажные тучи, проливающиеся обильными ливнями?

Эта сила — все тот же северо-восточный муссон, овевающий остров в «зимние» месяцы. Взбираясь в гору со стороны Бенгальского залива, он отдает бенгальским склонам нагорья свою влагу. К юго-западу же этот муссон проникает в нисходящем потоке, иссушается и к тому же как бы гасит своим напором тенденции экваториального воздуха, не дает ему подниматься, охлаждаться, затуманиваться. Таким же образом летние пассатные ветры пресекают подъем воздуха над Средиземьем — потому столь сине и солнечно летнее небо Италии.

Но вот на исходе первой недели, проведенной в Коломбо, мы чувствуем в погоде что-то новое: жара уже с утра заметнее, как-то весомее и душнее. Часов с десяти небо подергивается мутноватой дымкой. Вроде температура и не выше обычной, но в оранжерейно влажном воздухе дышится тяжелее. За полдень все небо закладывают облака, серые, плотные. Это настоящие грозовые тучи, только почему-то необычно высокие. Наше северное дождливое небо хмурится насупившись, тучи опускаются на мир, как шапки, надвинутые на глаза. А тут — просторное, высокое, хотя и пасмурное как огромный торжественный зал с бог знает куда приподнятым потолком.

Высокое небо! Не следствие ли это того, что и водяные пары, возносясь над землей у экватора, достигают достаточно прохладных горизонтов, где они могут сгущаться в тучи на несравненно больших высотах, чем, скажем, над Москвой? И если это так, то «высокое небо» должно быть зональной особенностью жарких стран!

А как же объяснить сегодняшнюю погоду? Вероятно, ослаблением муссона. Он нынче не смог гасить своим нисходящим потоком нормальных для Коломбо восходящих токов воздуха.

Значит, мы наблюдали, как в борьбе этих потоков взяли верх восходящие. И было так приятно ощутить под вечер, как из этих невероятно высоких дождевых туч упали на землю первые при нас на Цейлоне капли дождя. Это был никакой не ливень, а всего лишь робкий намек на дождик — и все-таки мы видели настоящие экваториальные по своему происхождению осадки. Это значило, что весна заявляет свои права: именно весной Коломбо становится ареной ежедневных экваториальных дождей, связанных с положением солнца в зените.

Такие же ежедневные послеполуденные дожди льют здесь и осенью. И только летом, когда зенитное солнце перемещается далеко за Мадрас и Нагпур, юго-запад острова оказывается во власти могучего океанского ветра — юго-западного муссона. Он приносит наветренной летом покатости Цейлона вдвое и втрое больше влаги, чем ее рождала бы нормальная экваториальная циркуляция воздуха. Именно летние ветры с дождями повышают количество осадков в Коломбо до двух с лишним тысяч миллиметров в год, а на нагорье выливают чудовищный слой воды мощностью до 5000 миллиметров.