Остров вечного лета

ДОРОГА ВВЕРХ

Путь вверх по широкой долине среди чайных гор. Ложе долины совсем пологое, так что машина мчится, как по равнине, и притормаживает, да и то совсем немного, лишь из-за частых поворотов.

В цейлонских автобусах, кроме шофера, имеется кондуктор-проводник. Одна из его обязанностей — выбегать и командовать при наиболее крутых разворотах или при слишком тесных разъездах со встречными машинами. Крутой вираж, без заднего хода не развернешься, а обрыв вниз порядочный; проводник выскакивает и кричит шоферу, осторожно осаживающему машину.

— Райт! Райт! (Правильно! Правильно!).

Английское R почти не различимо на слух, и нам слышно:

— Ай! Ай!

«Горно-чайный» ландшафт однообразен, и все-таки природа поминутно преподносит нам новые впечатления. В большую долину то и дело открываются долинки притоков. Они совсем плоскодонные и удивительным образом лишены тех шлейфовидных подножий, которыми обычно смягчен переход от плоского дна долины к более крутым склонам. У этих цейлонских долинок по всей линии подошвы склона проходит резкое ребро, словно нарочно подкопанное.

Впрочем, так оно и есть: пологость днищ у подножий явно искусственная. Ведь вся площадь дна до последнего метра возделана под рис, а по самым подошвенным вгибам прокопаны каналы, подводящие воду для залива полей. Вот и получаются долины-ящики, долины — плоскодонные корыта.

Круче склоны, извилистее дорога. Шофер виртуозно разъезжается со встречными машинами. Иногда все же приходится давать задний ход и слушать обнадеживающее «Ай! Ай!» штурманского помощника. Оглядываясь, видим, что машина при этом так нависает кузовом над обрывом, что хочется сказать «ай-ай» совсем в другом смысле.

Миновали одну из древних столиц Цейлона — Гам-полу. Трасса нашего подъема проложена далеко в обход прямого подъема на нагорье. Впереди и по сторонам видны обширные плосковерхие кряжи. Это края верхних плоскогорий Цейлона. Еще выше громоздятся вершинные гребни — у них диковатые грубо обрубистые формы, подобные уже виденной нами Библейской скале.

За рекой на противоположном склоне долины прочерчен карниз железной дороги, иногда видны и миниатюрные поезда.

Решительный подъем на уступ в дне долины, и мы переносимся с уровня Кандийского плато на вышележащее плоскогорье Хаттон. Это плоскогорье высотой в 1200–1600 метров все целиком занято плантациями чая.

Немного не доехав до городка Хаттон, останавливаемся у маленького отеля с гордым названием «Пик». Это первая точка на подъеме от Канди, с которой отчетливо виден Адамов пик. Хозяева с расчетом выстроили здесь свой отель — место располагает к отдыху в середине дальней дороги.

Из Хаттона можно было бы отправиться в верховую или пешеходную экскурсию на вершину священной горы. Еще Геккель говорил, что непростительно, побывав па Цейлоне, не посетить Адамова пика. Но этот тезис не был принят во внимание составителями нашей программы. Пообедав в «пиковом» отеле, мы едем от Адамова пика совсем в другую сторону, правда, тоже в достаточно известное место — к света» (так переводится название курорта Нувара-Элия).

Теперь наш путь пролегает уже по верхнему этажу плоскогорий Цейлона.

У горных панорам есть своя гипнотизирующая власть. Чем выше поднимаешься по склону, чем больше глубей тонет внизу, в океане воздуха, чем неохватнее дали раскрываются за спинами ближних хребтов, тем сильнее чувство торжества, охватывающее человека. Жадными взглядами ловим, глотаем все новые ракурсы горных красот Цейлона.

Плоскогорье оказывается совсем не монотонным, оно ступенчато. Хаттонское плато изрыто глубокими долинами, по ним мчатся пенистые реки, мчатся и… неожиданно низвергаются с отвесных стен всей своей мощью, образуя феерические водопады. Вот один из уступов развернулся перед нами анфас, и нам сразу стало понятно, что за облачко пара клубится над прорезающим этот уступ ущельем. Его создает водопад с раздвоенной струей, именуемый поэтому Близнецы. Карнизы шоссе врублены здесь над совсем головокружительными обрывами.

Переваливаем через невзрачный хребтик и чувствуем, как что-то изменилось в природе. Вместо сплошных ковров бугорчатого чайного плюша с вуалью теневых деревьиц, вместо всего этого грандиозного рукоделия, занимавшего горы до горизонта, у дороги стали встречаться какие-то серые пустоши — то ли заброшенные плантации, то ли просто замусоренные пустыри, с которых неизвестно кто и зачем сводил лес.

У редких кустов и деревьев, торчащих вдоль дороги, непривлекательный запыленный вид — матовая, словно жестяная листва. Куда исчезло ощущение изобилия, щедрости природы?

Было трудно после насквозь возделанного юго-западного Цейлона привыкнуть к мысли, что здесь же, совсем рядом, может существовать бесплодная, безлесная и на протяжении целых километров безлюдная природа. Мы не сразу поняли, что перед нами первые участки нагорных цейлонских патн — так здесь называются своеобразные нагорные степи, которые произрастают на более сухих северо-восточных склонах нагорья.

Помню, что кто-то сравнивал патны с саваннами. Саванна… Красивое, обещающее такую романтику слово. Неужели эти мусорные пустоши и есть саванны?

Плантации чая все же встречаются, но не сплошные, а клочками. Видно, что здесь предел успешной культуры чая: пояс сплошных плантаций окружен полосой чайного «арьергарда», где. успехи чаеводов перемежаются с неудачами. Еще выше, если и попадаются пашни, то они заброшены, здесь слишком прохладен и сух воздух, и чай не достигает тут той прелести, как в ярусе от 1000 до 2000 метров на влажной покатости нагорья.

Впереди открывается вид на пологую черно-зеленую от густого леса гору, широкий расплывчатый каравай. Прикидываю по карте и вижу, что именно здесь поднимается высочайшая вершина нагорья и, значит, всего Цейлона. Мистер Мендис подтверждает это и тут же обучает нас произносить ее сложное имя: Пидуруталагала, в переводе — циновочная гора. Высота вершины 2525 метров над уровнем океана. Но ведь и мы поднялись на высоту 1900 метров, так что вершина эта совсем ненамного превышает уровень цокольного плоскогорья. Короче говоря, в ней нет ничего величественного. Немудрено, что задорная пирамида Адамова пика и при меньшей высоте (2243 метра) оказалась несравненно популярнее высочайшей вершины страны.

По фасу лесистого купола видны неглубокие лощины со ступенчатыми руслами, и даже издали заметны серебристые нити водопадов. Видимо, геологически совсем недавно тут происходили выдвигания отдельных глыб цейлонских недр; в частности, такое «молодое» поднятие испытала и глыба Пидуруталагалы. Если бы оно не было столь молодо, подобные водопады не могли бы уцелеть у нас на виду, словно подвешенные на ее склонах. Они давно успели бы прорезать эту гору ущельями вплоть до уровня окружающего ее цоколя.

ГОРОД СВЕТА

Шоссе устремляется в обширную котловину, раскинувшуюся у подножия Пидуруталагалы. Местами в зелени садов проглядывают уютные коттеджики дачно-курортного стиля.

Вдоль шоссе мелкими оранжевыми огоньками светятся цветы придорожного кустарника — лантаны. О любопытной судьбе «того растения мы еще в Москве читали у Гюнтера. Одна из губернаторш — любительниц садов уже упоминавшаяся леди Хортон привезла этот кустарник в 1830 году из Южной Америки в качестве украшения для своего сада. Но цейлонские птицы, в особенности мадрасские соловьи, прельстившиеся ягодами лантаны, стали усиленно содействовать переносу её семян, и кустарник, не имеющий тут привычных ему врагов (в Южной Америке было кому сдерживать его размножение), расселился как сорняк по всему острову, а затем и по всей Южной Азии в огромных количествах. Видимо, его местное имя — леди Хортонзвууд — цейлонцы произносили без особой любви к виновнице такого «обогащения» цейлонской флоры.

Дно котловины обрамлено аллеей могучих деревьев. Можно принять — их издали за кедры, но это особые крупнохвойные кипарисы, по виду, кроме формы хвои, не имеющие ничего общего с привычными нам пирамидальными. Кроны широкие, растрепанные.

За аллеей плоский луговой овал, местами поросший кустиками золотистой акации и окаймленный по всей окружности овальной же беговой дорожкой. Первое впечатление от знаменитой Нувары-Элии оказывается довольно прозаичным.

Почему раньше всего мы увидали тут именно ипподром? Нувара-Элия, в сокращенном английском произношении Нюрелия, являлась для колонизаторов-северян подлинной отдушиной, форточкой в прохладу среди оранжерейно знойного воздуха Цейлона; сюда устремлялись правители всех рангов и вся островная аристократия и проводили здесь как жаркую осень, так и не менее жаркую весну. Проводили, значит нуждались в развлечениях. Ипподром — одно из первых по важности развлечений нюрелийских курортников.

Одно из первых, но не первое. Главная слава Нувары-Элии — это ее стадионы для игры в гольф — подобие нашей лапты. Клюшками бьют по белому мячику, и он взлетает неведомо как далеко, с гудящим свистом в полете. За сотни метров среди луга виден — широкий овальный окоп — мишень для попадания.

В речке, чуть не по пояс в воде, бредет пожилой тамил, высоко подоткнув юбку, и что-то держит в ее задранном подоле. Что он может собирать там в воде? Подол наполнен белыми шариками. Чуть не спросили, не черепашьи ли это яйца? Тамил смеется над нашим интересом к его занятию: это не яйца, а. мячи для гольфа. Подбирание невесть куда запущенных мячиков — специальная профессия. Аристократия не утруждает себя беганьем за улетевшими игрушками — для этого есть «бой». Конечно, в применении к этому пожилому тамилу слово «бой» в переводе должно уже означать не «мальчик», а скорее «малый», что, впрочем, звучит ненамного почетнее.

В парке Нувары-Элии много диковинных растений. Привлекают взгляд ажурной воздушностью крон австралийские уроженки — казуарины. Если южные хвойные влажных жарких стран так стремились испарять побольше влаги, что у них в результате погони за ростом испаряющей поверхности даже хвоя стала напоминать листья (вспомним слоноподобные «сосны» каури в саду Нерадении!), то обитатель засушливых областей Австралии — казуарина — достигла противоположного: ее листья сузились даже не в хвоинки, а в тонкий светло-зеленые нити. Трудно поверить, что это дерево лиственное.

Горнотропический мир Нувары-Элии в известной мере аналогичен субтропическому (конечно, не во всем, прежде всего потому, что сезоны, достаточно свойственные субтропикам, тут почти неразличимы). И если частыми туманами и пасмурностью эта местность, столь иронически названная «городом света», напоминала британцам Шотландию, то по характеру своей растительности она, конечно, ближе к субтропикам. Многие путешественники прямо сравнивали пейзажи Нувары-Элии с Ривьерой и Италией…

Да, пожалуй, нечто общее со Средиземьем в парковой флоре тут есть: кипарисы… длинноиглые сосны… А вот и пинии — это уже совсем Неаполь! Впрочем, как раз нет! На пинии с их грибовидными кронами тут удивительно похожи крупные калофиллюмы, по-сингальски деревья кина, со спирально закрученной корой.

У некоторых деревьев и тут, как в Пераденийском саду, громогласные этикетки, извещающие, что данное древо посажено какой-либо высокой персоной.

Город тонет в зеленых садах, но совсем не таких, как в нижних, приморских тропиках.

Пальм нет. Взамен их у многих вилл стоят стройные древовидные папоротники, немного напоминающие пальмы:.строго вертикальный ствол и раскидистый букет перистых вай, почти горизонтально расходящихся в стороны. Но вайи не кожистые, как у пальм, а легкие, кружевные, ажурные, у них нежная весенняя зелень.

Растения, которые мы привыкли видеть травой, стоят здесь гордыми стройными деревцами. Мы их встречали такими только на картинках с изображениями флоры былых геологических эпох. Все новые пополнения коллекций тропических впечатлений. Ведь древовидные папоротники характернейшие представители современных горнотропических лесов. Видя эти пальмовидные деревца, я как бы мысленно присутствую и во многих других горных странах тропиков — на Яве и на Тайване, в Австралии и в Андах Эквадора.

В Нуваре-Элии не жарко, но и не прохладно. Температура настолько умеренная, что не напоминает о себе, и о ее существовании забываешь. Нам повезло — был сравнительно солнечный день, а чаще здесь лежат туманы, нагоняемые то северо-восточным, то юго-западным муссоном, а весной и осенью — просто послеполуденные экваториальные облака. Тогда становится прохладнее. По ночам бывает даже такое чудо в условиях Цейлона, как иней. Школьников со всего острова-специально привозят сюда полюбоваться этим редким явлением. Британские хозяева щедро оборудовали свой курорт каминами и наслаждались около них, вспоминая домашние очаги Англии.

Впрочем, им должны были импонировать и частые туманы и сырость торфяных болотец с осокой, столь многочисленных в котловине Нувары-Элии, ведь и это могло напоминать родные туманы и болотца Ирландии!

Курорт существует уже более ста лет. Впервые англичане оценили достоинства этого места еще в 1826 году (они забрели сюда в ходе охоты за дикими слонами), и уже через три года тут была основана «санаторная станция» для отдыха колониальных войск, изнемогавших от жары в низинах. А потом развернулось строительство коттеджей и создана была даже сезонная резиденция правительства — «коттедж королевы».

От «города света» всего два с половиной часа ходьбы до высочайшей вершины Цейлона по удобной и легкой тропе. Но гостеприимные хозяева считают, что нам интереснее сидеть на местном стадионе, смотреть на состязания по бегу и вручать победителю призы, а потом, конечно, ужинать… Пытаемся рассказать, что в Крыму мы поднимаемся на Ай-Петри с ночи, чтобы встретить восход солнца на вершине, что советуем так делать другим и хотели бы поступить так же здесь… Гиды сокрушенно кивают, сочувствуют, но пересмотреть намеченную программу не осмеливаются.

Шоколадные юноши, победившие в беге, с горящими торжествующими глазами получают из рук советских гостей завоеванные медали. Мы понимаем, как это многозначительно для всех тамилов и сингалов, собравшихся на праздник. А совсем рядом покоится такая близкая и пологая Пидуруталагала, теперь уже ясно, что окончательно недоступная для нас…

Мало ли откуда уезжаешь, не все повидав, и утешаешься: «Осмотрю при следующем приезде». А каково уезжать от непосещенных достопримечательностей на Цейлоне?

ЭКВАТОРИАЛЬНОЕ КРИВОЛЕСЬЕ

Покинув Нувару-Элию, мчимся по увалистому плоскогорью. С Пидуруталагалы к самой дороге спускаются странные корявые леса. При всей густоте крон при взгляде вверх по склонам видно множество коленчато-: узловатых пепельно-серых стволов. Многие из них скручены спиралью, в жгуты, точно выжимаемое белье.

Да и кроны не радуют: угрюмого синевато-сизого или мертвенно-зеленого цвета. Жестяная листва, словно с самых скверных и давно проржавевших похоронных венков.

Зловещий, как бы заколдованный недоброй силой, сероствольный лес. Присмотришься, оказывается, он очень сложен, и форма листьев разнообразна — тут масса различных видов. Особенно много рододендронов. Они здесь древовидные и украшены ярко-красными цветами. Которые-то из этих деревьев знаменитые ниллу, любимая пища диких слонов.

Каких только нет тут семейств: лавровые, миртовые, магнолиевые, вересковые… А по внешнему виду представители любого из них удивительно одинаковы — это отмечал еще Геккель. Со многих деревьев и тут свисают лианы, по стволам лепятся «чужеядные» растения — эпифиты. Встречаются древовидные папоротники, придающие на редкость допотопный облик ландшафту: они только одни и остались в этом лесу стройными. Остальное — гнутые, кривляющиеся, словно пляшущие вприсядку стволы…

Но ведь это же знакомая картина угнетенного горного криволесья! У нас на Кавказе такое приурочено к высотам тоже около 2 километров над морем и окаймляет собой, как путаная бахрома, всю верхнюю границу леса.

Впрочем, что же получается? Криволесье на Кавказе и на Цейлоне оказалось на одной и той же высоте? Но это же парадоксально. Мало ли известно горных стран в тропиках, где верхняя граница леса, а значит, и зона криволесья подняты несравненно выше? В Гималаях, в тропических Андах, на Тайване угнетение леса происходит лишь выше 3500 и до 4000 метров. Ниже красуются могучие высокоствольные леса, в Гималаях — кедровые, на Тайване — состоящие из других диковинных хвойных. Почему же на Цейлоне на этой скромной, едва двухкилометровой высоте совсем нет высокоствольных лесов, а растет одна корявая мелочь? Неужели здесь не ужились бы богатырские кавказские пихтарники? На таком уровне и в более суровом климате Западного Кавказа вымахивают пихты по 50–60 метров высоты!

Но в том-то и разгадка, что Цейлон давно и прочно изолирован от холодостойкой флоры более северных гор. Изолирован не только проливом (эта изоляция геологически недавняя), но и всем обширным сухотропическим югом Индостана. Растения-северяне не имели доступа на остров. В дикой флоре Цейлона нет хвойных, вот и некому процветать в верхнегорном мало-мальски прохладном климате.

Напрашивается и еще один вывод. В угнетенности нагорной флоры проявляется недавность поднятия самого нагорья. Именно в ходе этого поднятия были вознесены на Цейлоне в зону холода экваториальные деревья. Окажись на их месте растения северные, их не испугали бы понижения температуры до плюс 2 градусов, и даже заморозки! Но будь это поднятие достаточно давним, то и из экваториальных растений могли бы выработаться холодостойкие и при этом достаточно мощные и рослые виды.

Нет, видимо, поднятие происходило совсем недавно (об этом же напоминают и многие черты рельефа). Вот и не успели растения-южане преодолеть климатические невзгоды и реагировали на них прямой капитуляцией: лес словно встал на колени и пополз по земле, дорожа каждой каплей тепла в приземном слое воздуха.

Конечно, это лишь первое предположение. Его надо проверять, тщательно анализируя флору, ведя доскональные полевые исследования. Глядя из окна автобуса, теории создавать не годится. Но весь облик этого экваториального криволесья наталкивает на такие мысли, и хочется ими поделиться. Быть может, для последующих исследователей будет не бесполезна и эта рабочая гипотеза?

САД ХАКГАЛА

Остановка у подножия крутой, грубо обрубленной скалы, именуемой Хакгала. Это одна из тех самых верхних глыб нагорья, которые своими топорными формами так резко контрастируют с окружающими мягкими плоскогорьями, с полого округлыми хребтами, с расплывчатой массой Пидуруталагалы.

Сомнения нет, это те же угловатые формы, что и у виденной нами Библейской скалы — Байбл-рок. Но та имеет совершенно столовый вид — плато при отвесных стенах. А Хакгала перекошена и как бы надломлена посередине. Так надламывается, воздев нос и корму, — разрубленный поперек минным взрывом корабль перед тем как погрузиться в пучины.

Очевидно, эти глыбы сложены какими-то очень стойкими породами. Вероятно, мы видим останцы, то есть, остатки некогда более сплошного покрова, одевавшего нижележащие древнейшие гнейсы… Толща была мощная, это, наверное, и определило высоту останцов.

Рельефу гор присуща определенная красота пропорций. У Кавказа, Тянь-Шаня, Альп существуют свои особенно удачные соотношения высот гребня и вершин, глубины и ширины долин. Они не всюду повторяются:? в тех же горах встречаются участки с менее удачными сочетаниями, и мы меньше ими любуемся. Запоминаем же лучшее и по нему равняем свои представления об «идеалах красоты» горных пейзажей…

А на Цейлоне? О, нет, отнюдь не с непривычки нам кажется, что пропорции изящества гор здесь нарушены.

Хакгала удивительна? Да. Грозна и величава? Тоже да. И, представьте, некрасива! Она громоздка, диссонирует с привольем окружающих плоскогорий. Она крупна, как бы не умещается в ландшафте, перегружает его, как слишком в скромную комнату…

Гораздо красивее, чем сама гора, ее крутые подножия. Здесь расположен горный филиал Пераденийского ботанического сада, именуемый, как и гора, Хакгала.

Вдоль подошвы горы протянулась «парковая» часть сада с благоустроенными дорожками, клумбами, розарием, фонтанами и бассейнами. Этот участок почти сто лет назад (в 1860 году) был облюбован тогдашним директором Перадении Твэйтсом для опытов по акклиматизации хинного дерева. Опыты были успешны, и уже в 1868 году лондонский рынок начал получать хинин с плантаций Хакгалы. Лишь с 1882 года новый правитель участка Уильям Нок, а затем его сын приступили к созданию существующего ныне роскошного сада-парка, развернув здесь широкие опыты по акклиматизации множества новых для Цейлона горнотропических и субтропических растений. Нам рассказывают, что сад Хакгала послужил источником широкого распространения по всему нагорью экзотических видов растений, нашедших теперь на Цейлоне как бы вторую родину. Эвкалипты и казуарины, магнолии и криптомерии во многих местах стали обычными в горных ландшафтах острова.

Возделанная часть сада занимает всего 22 гектара с небольшим, но в состав его территории включены еще две сотни гектаров непролазных джунглей, одевающих склоны горы. Тут к границам сада подходят и дикие слоны, и леопарды, и олени, и кабаны, а обезьяны и белки хозяйничают на самой территории парка.

Калифорнийские и мексиканские кипарисы, индийский красный «кедр» — цедрела, гималайские длиннохвойные сосны, средиземноморские субтропические пальмы — хамеропсы, австралийские гревиллеи, можжевельник с Бермудских островов, голубой эвкалипт с Тасмании… Замечательная коллекция мировой субтропической флоры!

Восьмиугольная деревянная беседка-памятник одному из организаторов сада — мистеру Ноку (сыну). Отсюда открывается одна из красивейших панорам Цейлона. В одну сторону за привольными парковыми газонами над кронами деревьев видна насупившаяся отвесами громада скал Хакгала, а в другую расстилаются тонущие в знойном мареве плоскогорья сухой восточной провинции Цейлона — провинции Ува…

Большие цветники. Теплица для более теплолюбивых растений (высота тут около 1700 метров; значит, для многих жителей тропиков климат Хакгалы прохладен). Коллекции орхидей, азалий, 50 видов эвкалиптов….

Насколько же лучше, чем местное экваториальное криволесье, чувствуют себя здесь более холодостойкие пришельцы из северных и южных субтропиков! Еще Баз убеждаемся в этом, поднявшись по крутым тропинкам на границу «джунглей» и сравнив роскошь де-‘ кручено-жестяными уродцами горного мелколесья.

СУХОЕ НАГОРЬЕ

Обширные безлесные плоскогорья изрыты такими крутостенными долинами, и дорога проложена над обломами круч так смело, что на многих виражах у пассажиров автобуса ёкают сердца.

На далеких днищах долин и каньонов видны зеркальные лестницы террасированных рисовых полей, а на склонах все те же неуютные серо-зеленые патны, по которым то там, то сям прижились дикарями даже такие сухолюбы-пустынники, как мексиканские агавы. Если бы не они, то для беглого взгляда в ландшафте и не было бы ничего тропического. Так и кажется, что мы едем по Армении, например по Лорийской степи и по безлесным склонам Малого Кавказа.

Это сходство вызывало двойное чувство. С одной стороны, было досадно, что на нагорье так мало небывалого, фантастического (ведь нас все еще обуревала ненасытная жадность получать от Цейлона что-то бея конечно новое и неправдоподобное). А с другой стороны, Цейлонское нагорье оказывалось простым, родным, легко запоминающимся, прямым аналогом многих давно знакомых ландшафтов, и это было приятно… Цейлон без пальм и бананов, без горных джунглей и древовидных папоротников, без чайных плантаций и гевейных рощ… Горно-степной, словно завоеванный сорняками Цейлон…

Нет, все же есть отличие от нагорной Армении. На этих круглый год зеленеющих пастбищах совсем не видно крупных стад скота. То ли не рентабельно тут животноводство, то ли плохи тропические травы…

Оглядываемся в сторону Хакгалы и Пидурутала галы. Над плоскими увалистыми просторами патн возвышаются более крутые лесистые склоны этих вершин У основания их склонов лес на определенной высоте кончается, словно обрубленный. Впрочем, так оно и есть. Безлесье патн когда-то было для ботаников проблемой, и шли споры: исконное оно, или произошло в результате вмешательства человека?

Вид нижнего края лесного покрова отчетливо подтверждает- сделанный и большинством ботаников вывод: патны — формация не исконная; они распространились на месте сведенных лесов, вероятно, взамен такого же крученого-верченого экваториального мелколесья и криволесья, по какому мы недавно проехали.

В центр провинции Ува — город Бадуллу, «самый веселый на Цейлоне», если верить путеводителям, приехали в темноте. Во время очередного приема коллекция тропических ощущений пополнилась у одной из наших спутниц совсем неожиданно.

На ее ноге ниже колена висела уже присосавшаяся черно-лиловая пиявка. Цейлонцы не позволили женщине самой оторвать кровопийцу — ведь, отрываясь, пиявка оставит в коже часть своего присоска, и рана будет болеть, гноиться, возможно заражение.

Путеводители рекомендуют брызнуть на присосавшуюся пиявку соком лимона. Обожженная кислотой пакость сама уберет присоски из укушенного тела. У нас с собой не было лимонов, да, признаться, мы, проводя все время в автобусах, уже и не верили в реальность существования цейлонских пиявок, хотя и географы и историки этой страны упоминали о них очень настойчиво. Когда-то от массовых укусов этих тварей гибли войска колонизаторов.

Цейлонцы чиркают спичками, гасят их и тыкают в вампирку горячими головками. Для пиявки это прижигание еще убедительнее, чем лимонная кислота, и она, сжавшись, покидает укушенную ногу.

Теперь мы даже завидуем потерпевшей, что именно ее укусила долгожданная, и, значит, действительно реально существующая в здешних травах сухопутная пиявка!

…Речи вскоре кончились, но на начавшемся тут же в ужине сразу возобновились. В Бадулле около половины населения составляют сингалы, а другую половину — тамилы. В речах и тут, как в тамильском «университете» в Коломбо, почувствовался накал страстей, причиной которого была все та же возня, затеянная националистами. Представители спорящих группировок «ухитрялись, даже в ходе приветствий в адрес нашей делегации, награждать «друг друга» словесными пинками и ехидными подковырками.

СОРЕВНОВАНИЕ С КОЛХИДОЙ

Близ Бадуллы грохочет один из эффектнейших водопадов Цейлона. Нам даже не верится, что сегодня нас везут не на очередной прием-банкет, а только в гости к водопаду.

Все те же кручи безлесных склонов, напоминающие Армению. И такие же, как на Малом Кавказе, смелые зигзаги шоссе с поворотами почти на 180 градусов.

Но вот один из поворотов приводит нас в неожиданно ярко-зеленую и густолесистую долину видимо, особенно выгодно ориентированную по отношению к зимним ветрам, приносящим тут влагу. После суровой сухости патн снова пахнуло пышностью влажнотропической природы.

Автобус останавливается, и мы с радостью узнаем, что к водопаду отсюда ведет только пешеходная тропа. Тропа по цейлонскому горному лесу!

Какое счастье оказаться, наконец, в сохранившемся тропическом лесу (уцелел он тут, вероятно, вследствие большой крутизны склонов реки Бадулла-Оя). Впереди перед нами вся долина, одетая густым темно-зеленым плюшем лесов, а по ее тальвегу мчится бешеная река, рычащая на крутых порожистых перепадах.

Тропа, осененная свисающими сверху гирляндами лиан, ведет нас почти горизонтально, косогором, куда-то выше по реке, лишь постепенно приближаясь к круто падающему нам навстречу тальвегу. Карниз тропы врублен в страшную кручу и подводит к таким отвесам, что к ним пришлось прикрепить продольные балконоподобные мостики (на Памире такие называют оврингами).

Думали, что так и будем идти по горизонтали, пока вышележащая часть русла реки не окажется на нашей высоте. Однако все же приходится круто спускаться! Гуще и влажнее зелень, сырее воздух — он уже напоен брызгами грохочущего потока.

Приходится протирать очки и прятать фотоаппараты — в упор водопад не сфотографируешь. Он уже виден сквозь зелень впереди и внизу — могучее ревущее и мятущееся привидение.

Дунхинда — так называется водопад — рушится неузеньким, сорвавшимся с обрыва ручьем. Здесь свергается целая река всем фронтом своей ширины. Десяти метров свободного падения превращают часть потока в огромное облако водяной пыли. Вода ниспадает не единой стеной — в ней различимы разные ярусы и кулисы. Масса воды хлещет неравномерно; ее избытки устремляются то в одну, то в другую часть водопадных этажей и штор. Очертания пенных вертикалей поминутно меняются, словно вода на глазах лепит из пены подвижные белоснежные статуи…

Хочется унести с собой хоть часть этого неистощимого могущества, окрыляющей свежести… Возвращаемся, и лишь издали, на всякий случай, фотографируем гремящего в зелени белого богатыря. При этом приходится хоть на мгновение протереть стекло объектива от вездесущих брызг водяной пыли.

Несмотря на обратный подъем, нас охватывает чувство облегченности, прилив новых сил… Но почему я иду по этому лесу, веющему сырым дыханием тропической зелени из каждой трущобы, а меня и тут не покидает чувство, что вокруг что-то издавна знакомое, даже родное?

Ну, конечно, знакомое! Разве не такая же зелень и свежесть, не такая же праздничность декорировки стволов лианными плющами свойственна горноколхидским лесам нашей Абхазии? Пусть там нет орхидей и древовидных папоротников, но там есть свое величие высокоствольных пихт и буков, стихийный разлив вечнозеленых зарослей понтийского рододендрона и лавровишни… Да ведь дело и не в подсчете, где что есть и где чего нет. Важнее общее впечатление.

Ошеломлены ли мы цейлонскими дебрями? Пожалуй, не больше, чем когда-то горноколхидскими. Мы были как бы загипнотизированы громкими словами о некоем сверхъестественном изобилии природы жарких стран и считали себя, со своим знанием лишь колхидских субтропиков, чуть ли не ограниченными провинциалами, не знающими главного, большего…

Спору нет, цейлонский лес в несколько раз превзойдет Колхиду по многим статистическим показателям: флористы насчитывают здесь лишние тысячи видов, а геоботаники выделят пяток добавочных ярусов в структуре самого леса и подлеска. Но общее впечатление от пейзажа складывается отнюдь не в ущерб нашему Западному Закавказью.

Что ж, вынесем из этой маленькой экскурсии еще одну радость: гордость за величие и богатство своей природы, убеждение в том, что ее яркость и пышность соизмеримы с хваленейшими ландшафтами цейлонских тропиков и что дебри Западной Абхазии и окрестностей Красной Поляны заслуживают не менее громких слов, чем те, какие расточал Эрнст Геккель влажнотропическим дебрям Цейлона!

ВЕЧНОЕ НАЧАЛО ЛЕТА

Плоскогорья Цейлона можно сравнить с крышей, имеющей общий уклон к северу и приподнятой на юге. Этот поднятый край увенчан грубоглыбистым хребтом, который крутым склоном поднимается над южным побережьем острова. Прославленная Саутс-Уол, «Южная стена» нагорья, отличается наибольшим на Цейлоне размахом высот, а значит и наибольшей широтой и величием открывающихся с нее панорам. На этих кручах сохранились и самые обширные, хотя и немногочисленные участки девственных влажнотропических дебрей.

В водораздельном кряже, высящемся над Южной стеной, есть брешь — рекламируемый во всех путеводителях перевал Хапутале. Точка, видимо, равнозначная по эффектности кругозоров Байдарским воротам или айпетринским кручам Крыма.

Наш путь из Бадуллы пройдет в 15 километрах от Хапутале. Заехать туда — дело лишнего получаса, а это откроет нам целый юг Цейлона!

Едем мимо горного курорта Бандаравелы. Его климат считается лучшим на всем Цейлоне. На высоте 1,5 километра нет изнурительной жары, а положение на восточной покатости острова избавляет Бандаравелу от беспощадной сырости в период юго-западного муссона. Средняя температура весь год почти не удаляется от цифры 4-20 градусов по Цельсию. Это не вечно жаркое, а лишь вечно теплое и несырое лето, точнее — вечное начало лета.

Вокруг Бандаравелы широко разбежавшиеся кряжи, увалы и плоскогорья, занятые патнами. Обширные днища долин и их пологие склоны целиком состоят из исполинских лестниц — террасированных полей. Здесь они только что подготовлены к очередному посеву, и поэтому видна вся искусная лепка влажных глиняных бортиков каждой ступеньки.

Когда-то Микеланджело мечтал изваять статую прямо из горы. Цейлонцы превзошли замысел великого ваятеля. Они своими руками изваяли из вязкой глины целые горы. Чудовищная по объему и дважды в год возобновляемая работа! Террасы на десятках, сотнях, наверное, тысячах гектаров — недолговечные, перед каждым посевом заново воздвигаемые памятники великого трудолюбия цейлонских земледельцев…

Развилок дорог. Стрелка, указывающая путь к перевалу Хапутале, смотрит налево. Но автобус, не останавливаясь, избирает правую дорогу, и заветная брешь в Южной стене, которая была уже видна совсем рядом, начинает непоправимо удаляться. Тсамотсерам показывает на часы и разводит руками: и тут очередной ленч расценивается как нечто более важное, чем панорама с Южной стены.

Казалось, было от чего приуныть? Но, если географы и бывают менее счастливы, чем другие, заочно зная, сколько им не показали, то зато географы же оказываются и счастливее других, ибо им видно многое страшно интересное даже там, где неспециалисту ландшафт покажется заурядным и будничным.

У тусклых увалистых плоскогорий восточной части «Крыши Цейлона» настолько неэкзотический вид, что легко принять их за среднерусские увалы, и даже рощицы молоденьких эвкалиптов сошли бы за осинник. Но географы и геологи нашей группы наслаждались и всей картиной плоскогорий и каждой их деталью — ведь перед нами были поверхности, обязанные своим возникновением древним этапам выравнивания. Эти равнины могли быть выглажены только в те времена, когда находились на несравненно меньших высотах, почти на уровне моря. То, что они теперь вознесены так высоко, могло быть лишь результатом новейших, геологически сравнительно недавних поднятий.

Геоморфологи Цейлона спорят между собой — была ли эта поверхность единой и лишь потом оказалась взломана и перемещена на различные уровни, или «вознесение» древней поверхности происходило в несколько приемов. Когда древнейшая из равнин уже была поднята на какие-то сотни метров, в подножия поднявшегося блока могли, как бы подкапываясь с периферии, врезаться более молодые подгорные равнины…

Геоморфологи привыкли видеть рельеф не мертвым, неподвижным, а словно живым, развивающимся, шевелящимся. Им видно множество примет такой подвижности. Мы понимаем, что большинство замечательных водопадов Цейлона унаследовано от недавно возникших или подновленных тектонических уступов. Недра нагорья надламывались, дыбились, торосились, и реки были вынуждены «спрыгивать» водопадами с недавно приподнятых глыб. Размер отступания водопадного уступа от первичной трещины расскажет о сроке последних движений по разлому…

Мы видим, что молодость «торошения» нагорья бесспорна. И, однако, первые впечатления все же позволяют предполагать, что более правы те геоморфологи, которые говорят о большей древности верхних плоскогорий острова по сравнению с нижними. Мы еще вспомним об этом при поездке через северные равнины.

Северная покатость «крыши» нагорья построена сложно. Это не просто наклоненная к северу плоскость. Она в свою очередь двускатная, со склоном к западу и к востоку. На коньке в виде выступа, как лука у седла возвышается каравай Пидуруталагалы, а почти на самой седловине между этим караваем и «Главным» — южным хребтом уместилась уже знакомая нам Нувара-Элия.

Западное крыло плоскогорья — плато Хаттон — мы видели на подъеме от Канди. Восточное — плато Велимада — сейчас перед нами. Плоскогорье изрыто глубокими долинами, на дне одной из них приютился городок Велимада.

Проезжаем его в знаменательный день — 4 февраля (в 1958 году это день десятилетия независимости Цейлона). Посылаем отсюда поздравительную телеграмму; премьер-министру Бандаранаике.

Большой парадности празднества не чувствуется. О торжестве говорят лишь несколько куда-то спешащих автобусов, наполненных поющей и барабанящей молодежью. Те, у кого не хватает барабанов, с не меньшим искусством исполняют виртуозные ритмические узоры пальцами прямо на обшивке автобуса, выставив руки в открытые окна.

Еще раз проезжаем через Нувару-Элию, машем знакомому ипподрому и парку. Путь наш лежит на север, снова через Канди, но на сей раз более прямой и, говорят, более красивой дорогой через перевал Рамбода.

Дорога оправдывает эту репутацию. Спуск с перевала идет крутейшим склоном, серпантинами в десятки витков, в стиле Млетского спуска Военно-Грузинской дороги. Однообразные склоны чайных гор увенчаны здесь причудливыми естественными замками и крепостями глыбистых верхнегорий.

Далеко на севере, за Канди, видны обособленные хребты с высокими бугорчатыми гребнями. У них меткое название Наклз: по-английски это косточки суставов, сочленяющих пальцы с остальной кистью.

Зигзаги спустили нас к реке. Думалось, что теперь чуть не до Канди покатимся у самого русла. Но не прошло и минуты, как слева от нас оказались крутые обрывы, а река опять рылась на добрую сотню метров ниже. Как это произошло? Ведь, кажется, мы никуда не подымались?

Оглядываемся и понимаем. За нами остался величественный уступ — граница верхнего плоскогорья, и река, чтобы достичь нижележащего уровня — уровня Кандийского плато, — вынуждена была спрыгнуть с этого трамплина длинным водопадом.

Вдоль дороги стали попадаться пальмы, сначала поодиночке, а затем и рощами. На первой же остановке у заправочной станции мы ощутили, что нас окружает влажная ласковая жара, от которой мы, сами того не заметив, успели уже отвыкнуть за три дня поездок по верхам нагорья.

Там, наверху было так нежарко, что мы просто забывали думать о климате! Легкое и свежее вечное начало лета нагорья, насколько же оно привольнее и приятнее банно-влажного вечного лета подножий!