Остров вечного лета

КОЛОМБО — КАНДИ

Мы в сквозном маршруте по острову. Первый этап поездки-столбовая дорога всех приезжающих на Цейлон туристов: Коломбо — Канди, путь в сердце Цейлона. Город Канди недаром удостоился столь высокого титула. Сердцем Цейлона он стал еще в годы позднего средневековья, когда сингалы, оттесненные тамильскими нашествиями с северной равнины, осели в предгорьях Цейлонского поднятия и, переменив несколько раз местоположение своей столицы (она побывала и в Гам-поле, и в Котте, близ Коломбо, и в Курунегале, и еще в ряде пунктов), с 1592 года прочно утвердили ее в Канди.

Сами сингалы называли свою столицу «Нувара», то есть просто «городом», но часто говорили и обо всем столичном районе, называя его горным. Это звучало «канда». Действительно, горное положение отличало эту столицу от античных и средневековых столиц Ланки, располагавшихся на равнинах. Португальцы, водворившиеся на берегах Цейлона в XVI веке, а затем и сменившие их голландцы, вынужденные считаться с существованием независимого сингальского государства, приняли слово «канда» за название самой столицы, исказив его в «Кандй». Кончилось дело тем, что и сами сингалы привыкли называть свой город не Нуварой, а Канди.

Сингальская держава рухнула лишь под напором британских войск, которые в 1815 году с невероятными трудностями и большими жертвами, изнемогая в непролазно-бездорожных джунглях от лихорадок и укусов мириадов пиявок, овладели городом Канди.

Но не только воспоминания о былой столичной славе помогают цейлонцам считать этот город сердцем страны. Здесь, на берегу большого и красивого пруда, высится главный буддийский храм острова — храм Святого Зуба. Зуба с большой буквы, ибо большинство сингалов все еще верит, что этот (если судить по размерам) слоновий зуб является зубом самого Будды.

Канди — не только сердце, но в большой мере и мозг Цейлона, его крупный научно-культурный центр. В ближайшем пригороде древней столицы, именуемом Перадения, уже больше ста лет процветает научное учреждение мирового значения — Цейлонский ботанический сад, а с 1954 года в Перадению же переселился Цейлонский университет.

Летим в автобусе по кандийской дороге, по кокосовым лесосадам, мимо уймы лавчонок с ананасами. Стены лавок увешаны гирляндами ананасов, перед ними на лотках целые пирамиды этих же, то иззелена-розовых, то шелковисто-золотистых чудо-фруктов. Хочется назвать все шоссе ананасной аллеей.

То справа, то слева от дороги видны долинные рисовые поля, залитые водой и внешне напоминающие весенние разливы на болотах. Местами в них видны пахари, по колено в воде и грязи погоняющие быков или буйволов.

Унизанные непрерывными вереницами усадеб, кокосовые лесосады продолжаются вплоть до предгорий, лишь изредка сменяясь гевейными. Отдельные гнейсовые лбища становятся все более массивными, сочленяются в увалы и встают по сторонам от дороги целыми зелеными кряжами. На их склонах — уже знакомый нам горный чайный ландшафт. Но и тут вдоль дороги не прерываются вереницы хижин.

В рестхаузе местечка Амбепусса завтракаем. Наш гид в поездке по нагорью, директор одной из школ Канди, добрый и веселый мистер Мендис обещает показать нам все, чем мы заинтересуемся.

Любуемся новым для нас вариантом горной природы. Привычные зеленые горнолесные кряжи — мало ли мы видели таких низкогорий на Карпатах и на Кавказе, на Урале и на Сахалине! Но с некоторых поворотов вдруг прорисуется силуэтом на фоне неба уцелевшая на гребне пальма, да подскажет память, что сегодня 31 января, и поймешь: вся эта зелень совсем не карпатская и не сахалинская, и ты находишься в еще невиданной, невероятной стране вечного лета.

Перед большим витком на подъеме автобус останавливается, и нам предлагают проделать часть пути пешком. Не верим своему счастью — чувствовать своими ногами грунт дороги, спрямлять ее зигзаги по щебенчатым тропкам, трогать тропические кусты и деревья, ковырять перочинным ножом обнажения кирпично-красной почвы — латерита.

Из движущегося автобуса видишь лишь мелькающий фильм. Идя пешком, впитываешь все детали огромной застывшей картины и запоминаешь ее — пусть одну и, может быть, не самую лучшую, но зато навеки.

За широкой долиной, над гребнем хребтика, ограждающего горизонт, высится странная обособленная гора, идеально плосковерхая, точно ее состругали, и с обрывистыми, почти отвесными склонами — не искусственно ли воздвигнутая крепость? Кому-то она своей формой напоминала лежащий том библии. Отсюда и ее название: Байбл-рок — «Библейская скала».

Чтобы уловить и выразить глубину панорамы со «скалой-Библией», захватываю видоискателем аппарата в качестве детали первого плана будущей фотографии какой-то придорожный щит. Но, оказывается, он тут, и поставлен с расчетом на использование для этой цели. Когда снимок будет отпечатан, то даже на нем можно будет различить настойчивую рекламу «Пейте минеральную воду львиной марки». Что ж, цель хозяев достигнута. Их приглашение не только пакостит превосходную панораму на месте, но на тысячах фотографий расходится и по всему миру.

Рядом крутой изгиб дорожного серпантина. Вместо; того чтобы лишним взрывом снять преграждавшую путь нависшую скалу, строители дороги продолбили тут крохотный туннельчик, точнее — просто оставили скальную арку. Декоративный прием ради увеличения живописности пути. Но попробуйте сфотографировать его, и в кадр неминуемо въедет еще одна назойливая реклама, на сей раз мыла и пудры.

У основания поросшего пальмами склона струится, отливая голубизной среди зелени, чистая горная речка. На скальной терраске распластался и блаженствует на солнышке двухметровый варан. Встретишь такого, непредупрежденный, и, пожалуй, примешь за крокодила.

Неожиданно в этом мире торжественно молчаливых кудряво-зеленых круч и тихо журчащей реки раздается откуда-то сверху резкий гудок паровоза. Мы знали, что неподалеку от нас из Коломбо в Канди идет и железная дорога, но где она проложена — не представляли.

Вскидываем головы и видим: над головокружительными кручами на несколько десятков метров выше нас врублен едва заметный горизонтальный карниз, и по нему, ныряя из туннеля в туннель, бойко катится, словно игрушечный, паровозик с гирляндой вагончиков.

Садимся в догнавший нас автобус и, сделав еще несколько витков, шоссе поднимается к уровню железной дороги. Она подходит к нам слева, и, вместе с шоссе, устремляется в широкую выемку перевала Кадуганнава. Мы поднялись уже более чем на полкилометра над морем.

Перевал через предгорный кряж, ограждающий Кандийскую котловину. В недавнем прошлом это были важнейшие стратегические ворота горной столицы сингалов. При современном совершенстве дорог и начисто сметенных джунглях трудно себе представить, как именно здесь бедствовали и гибли изнуряемые лесными пи-явками батальоны английских завоевателей Цейлона.

Перевал, но в сторону Канди не открывается никаких видов. Склон по ту сторону седловины совсем малозаметен. В сущности мы поднялись не на хребет, а на склон уступа, ограждающего с юго-запада Кандийское плоскогорье.

Жилые домики вдоль дороги так и не прекращались на всем пути от Коломбо почти ни на одну сотню метров. Перед нами прошел весь сплошь покоренный и заселенный человеком юго-запад Цейлона.

Перед самым въездом в Перадению — мост через крупнейшую реку Цейлона. Быстро, но спокойно мчит свои мутные буро-красные воды Махавели-Ганга — «Большая песчаная река». На мосту стоят люди — нас встречают представители города Канди и Цейлонского университета.

Корпуса его недавно отстроены, они на год моложе новых зданий Московского университета на Ленинских горах. Нам показывают неплохо оборудованные аудитории и лаборатории, кабинет географии с большими коллекциями крупномасштабных карт. К сожалению, болен глава университетских географов Цейлона — профессор Куларатнам. Задаем ряд вопросов по геоморфологии и климату острова его ассистентам.

На приеме, который устроило нам руководство университета, мы с профессором Степановым, оба географы из Московского университета, выступаем с приветствиями цейлонским коллегам и вручаем им ряд трудов московских географов.

Университет расположен в живописной долине на склоне невысокого хребта. Сейчас облик городка очень проигрывает из-за полного обезлесения окружающих склонов. Если удастся на месте этих лысых скатов воссоздать всю роскошь влажнотропической зелени, хотя бы в виде культурного парка, — расположению университета в этой области вечно нежаркого лета (высота около 500 метров над морем!) можно будет только позавидовать.

Мы в рестхаузе Перадении. С интересом осматриваю домик, который не поленились подробно описать останавливавшиеся в нем же Гюнтер, Липский, Пузанов… Узнаю даже соседние деревья, детально обрисованные в их записях. И, наконец, вот они перед нами, ворота всемирно известного Пераденийского ботанического сада.

САД ИЗ ОКНА АВТОМОБИЛЯ

Мне уже приходилось читать у Гюнтера и Липского, что сад Перадении спланирован в стиле большого английского парка и что девственных джунглей тут нет. Но все-таки где-то подсознательно жила надежда, что хоть здесь мы сможем окунуться в уголки с первозданным сумраком тропических дебрей.

И вместо этого мы мчимся в легковых автомобиля по асфальтированным аллеям, среди заботливо подстриженных газонов, и сидящие за рулями преподаватели университета показывают нам в окна главные достопримечательности сада. Вон аллея молодых королевских пальм, вон участок хвойных деревьев, вон прудик с цветами лотоса. В таком темпе и с такой степенью «подробности» можно осмотреть весь сад и за полчаса.

Все же и из такого объезда территории нам запомнилось несколько истинных чудес. Разве не чудо, например, одно-единственное дерево, стоящее посередине обширного луга и занимающее своей горизонтально раскинутой кроной площадь более 50 метров в диаметре? При взгляде издали оно напоминало исполинский гриб на коротенькой ножке с несоразмерно широкой шляпкой. Мы упросили своих гидов остановить машины и буквально побежали по зеленому лугу под невероятный навес.

Этикетка под толстым стволом гласила, что это яванская смоковница, фикус Бенджамина. Три-четыре воздушных корня поддерживали горизонтальные сучья лишь у самого их основания, совсем рядом со стволом. Многие ветви простирались на всю свою 25-метровую длину без единой вертикальной подпорки. Под навесом дерева-гриба была глубокая тень и ощущалась даже легкая свежесть.

Как пьедестал огромной плетеной вазы, ореолом вокруг ствола раскинулась сеть могучих радиальных корней — у такого великана-гриба должна быть и достойная уравновешивающая подставка.

На краю луга — несколько пальм, сутуловатых, осадистых. На концах невысоких стволов густые пучки веерных, как у хамеропса, вай. Плодов никаких не видно, а нижние листья, надломленные и безжизненные, придают пальмам неопрятный вид. Мы и не обратили бы внимания на этих нерях, но наши гиды показывают их нам как драгоценную достопримечательность парка.

— Дабль-коконат! Дабль-коконат (двойной кокосовый орех)! — говорят спутники, и мы сначала не понимаем в чем дело: внешне пальма не похожа на кокосовую. Лишь прочитав этикетку «Лодоицеа сейшеллярум», вспоминаю: это знаменитая пальма Сейшельских островов. Долгое время были загадкой прибиваемые к берегам Южной Азии прибоем крупные (до 40 сантиметров длины и до 25 килограммов веса каждый) орехи, напоминающие сдвоенные перемычкой кокосовые, и никто не знал, на каких же пальмах растут эти «двойные кокосы». Лишь с открытием Сейшельских островов (северо-восточнее Мадагаскара) была обнаружена виновница создания этих орехов — сейшельская лодоицеа.

Это редкое, ныне специально охраняемое дерево поразительно медленно растет и долго живет. Давая по одному листу в год, оно, лишь прожив полтысячелетия, достигает зрелости. Не торопится пальма и с размножением: орех ее созревает десяток лет, да и на прорастание ему нужно не менее года. Все это — качества, которые могли развиться только в условиях длительной островной изоляции, где не было нужды в борьбе с более быстро развивающимися соперниками. В начале века в саду высажена целая аллейка молодых лодоицей. Сейчас это всего пятидесятилетние низенькие «девочки», а к 2400 году ожидается их совершеннолетие.

Проезжаем мимо озерца, окаймленного нильским папирусом, и останавливаемся в аллее колоссальных пальм, составляющих главную гордость Пераденийского сада и всей цейлонской флоры. Это прославленный талипот, или зонтичная пальма, царица пальм всего мира.

В противоположность сейшельской старушке, медленно живущей целые тысячелетия, талипоту свойственно жить краткой и пылкой, всего лишь полувековой, почти как у человека жизнью. Достигая 40–60 лет, великанша единственный раз за свои полвека, но зато могуче и вдохновенно цветет: над вершиной ее поднимается исполинский (до 14 метров высоты!) фонтаноподобный султан, раскинувший в стороны кисти-соцветия, словно огромные страусовые перья. Но это цветение не только единственное, но и предсмертное: все жизненные силы отдала пальма этому палево-желтому фонтану красоты и силы. Уже поникли, померкли листья цветущего гиганта, и срок созревания его плодов будет сроком гибели всего дерева.

Когда-то на Кавказе, во время ночлега у костра на высоком хребте среди альпийских лугов, о талипотовой пальме мне с увлечением рассказывал и даже читал о ней свои стихи зоогеограф профессор Пузанов, в молодости путешествовавший по Цейлону. Помню, тогда так захотелось хоть раз увидеть эту пальму, и, как она, не бояться краткости жизни, если можно закончить ее таким. торжественным и животворным цветением.

Теперь я воочию вижу эту мечту своей юности, казавшуюся такой несбыточной. Как и встреча с любой мечтой, осуществимость сказки чуть разочаровывает, а некоторые буднично реальные детали кажутся даже раздражающими. Зачем, например, в нижних частях этих стройных стволов напялены, точно драные гамаши, чехлоподобные утолщения с черенками — остатки юношеских листьев?

Целая аллея великанов — они еще не цветут. И лишь одна ближайшая к нам пальма, так и хочется сказать, во цвете лет красуется гордым султаном цветов и стоит уже с увядшими листьями в ожидании смерти.

Многометровый лист, талипота не только красив: он и полезен. Это готовые зонты и веера, это и материал для древнесингальского «пергамента» — именно на этих высушенных и разрезанных на полоски «ола» нацарапана и затем втерта в царапины тушью многовековая летопись сингалов — эпопея Махаванза.

Вот еще несколько пальмовых аллей: одна — из сухотропических пальмир 70-летнего возраста; другая — из антильских королевских пальм совсем молода: ее составляют всего лишь 30-летние деревья. Будущие королевы стоят здесь еще несформировавшимися бутылевидными «коротышками-девушками», но уже и в этих принцессах проступают черты будущей царственной стройности.

А вот и двоюродные сестры королевских — пальмы «кэбидж», то есть «капустные». Их родина — Панама. Они образуют дивную колоннаду высочайших тонких и удивительно стройных стволов, строго вертикальных (вот уж где нет наперекрест один другому наклоненных стволов, свойственных кокосовым рощам!). Шапка упадет с головы, если, стоя под этими пальмами, пытаться взглянуть на их поднебесные кроны. Эти красавицы посажены здесь в 1905 году — им сейчас по 53 года.

В цейлонских лесах нельзя найти ни хвоинки, — в дикой флоре острова совсем отсутствуют хвойные. В Пераденийском же саду нас уже издали приветствует высокая башнеобразная араукария Кука — хвойное дерево с островка Норфолк, затерянного в океане к северо-западу от Новой Зеландии.

А это что за гиганты уперли в землю свои вековые стволы? Удлиненные, как у ясеня, но лаковые вечнозеленые листочки… Лиловато-коричневая, удивительно благородного цвета гладкая кора…,И через немногие трещины в коре этого на вид лиственного дерева сочится настоящая хвойная смола, а на земле валяются шишки.

Перед нами действительно хвойное дерево, но каждая хвоинка его листовидно расширена — признак частый у тропических и субтропических хвойных. Растения влажных и теплых стран не боятся испарять избыточную влагу, а значит и не заботятся об уменьшении испаряющей поверхности.

Грандиозными многоохватными колоннами, ногами чудовищных слонов кажутся эти допотопные стволы. Перед нами так называемая сосна-каури, на самом же деле вовсе не сосна, а агатис робуста, чудо-дерево Новой Зеландии. Как и талипотовые пальмы, эти богатыри совсем юны для своих исполинских размеров — им еще не стукнуло и 70 лет.

СКАУТЫ И ГАЙДЫ

В Канди нас тоже ждут учителя и ученики. Bечерний чай проводим с учителями и любуемся концерном, на котором нам демонстрируют свое искусство местные танцоры. В Коломбо мы уже повидали кандийские ритуальные танцы в профессиональном исполнении, но тут был на лицо приоритет места: Канди сообщало исполнению кандийских танцев полную подлинность.

На танцорах сверкающие металлическим блеском и ярчайшими красками костюмы. На голове одного из них целая пагода на фоне сверкающего вертикального щита с концентрическими орнаментированными кругами. Сферические металлические наплечники, трехстворчатые щитки на ушах… Над глазами выступает каркасный козырек с диковинными побрякивающими подвесками, ниже подбородка висит блестящая «салфетка» в виде сетки из счетверенных бисерных нитей. На голых руках, и ниже и выше локтей, бряцает по нескольку металлических браслеток.

Танцорам подыгрывает неистовый барабанщик в чалме и серьгах. Талия его перехвачена розовым кушаком, юбка обычная, сингальская.

В мужских кандийских танцах мало изящества. Танцоры изображают преимущественно злых духов, что, видимо, не располагает к грациозным телодвижениям. Люди шевелятся угловато, пугающе зловеще, медведисто. Вся соль в постепенном усложнении ритма и нарастании темпа: учащается махание руками, дробнее становится топот, резче содрогания туловища…

Концерт затягивается так, что близится время ужина, которым нас угощает сегодня сам мистер Мендис. Перед этим он еще завозит нас в свой колледж — приезжаем туда уже в сумерках.

Выходим из автобуса, готовые к обычным приветствиям и рукопожатиям. Но вдоль забора раздаются выстрелы — это рвутся приветственные петарды, салют скаутов, и слышны отрывистые слова команды. Мы видим строй юношей в короткорукавных гимнастерках и трусах хаки. Их головы повернуты влево, а один из них, отдавший команду, уже подбегает к нам со словами рапорта, уверяющего в их верности отечеству, религии и королеве. Это почетный караул бойскаутов.

Юноши демонстрируют нам свои игры и импровизированные спектакли у костра, рассказывают о значении различных нашивок и эмблем, полученных отдельными мальчиками за успехи, например в оказании первой помощи, в полевой кулинарии, в изобретательстве, художествах, туризме и т. п.

Через несколько дней в одном из городков мы познакомились и с другим вариантом детской организации. Во дворе очередного колледжа нас встретили девочки в форменных кофточках и коротких юбках хаки, стоящие в строю. Тоже бойскауты? Но ведь «бой» означает «мальчик», а как называется организация девочек? Оказывается это «гайд-гёлз», девушки-проводники («гайд» — английское произношение принятого у нас «гид», то есть экскурсовод).

Девушки продемонстрировали нам умение с одной спички зажечь костер, молниеносно поставить палатку, сварить пищу. Они увлечены краеведением. Вот их коллекции: гербарий, семена, горные породы и целая выставка рисунков с натуры.

Гайд-гёлз позаботились о нас и устроили трогательную экспозицию тропических плодов — у каждого фрукта была этикетка с английским, латинским и сингальским названиями. Именно этого нам не хватало: за столом во время угощений появлялось такое количество диковинных фруктов, что мы едва успевали их пробовать, но не всегда хватало времени спросить и запомнить что как называется.

ХРАМ СВЯТОГО ЗУБА

Но вернемся в Канди. Следующий день, отведенный ботаническому саду, должен был все же включить и посещение главной достопримечательности самого города-храма Святого Зуба.

Центр бывшей столицы украшен большим благоустроенным прудом. Мнения лиц, писавших о Канди, часто расходились: одни авторы писали о местоположении города с умилением, чуть ли не как о филиале рая на земле, и особенно много похвал расточали этому «озеру»; другие, напротив, не скрывали своего разочарования, оценивая живописность ситуации Канди как посредственную.

К кому из ценителей мы присоединимся? Котловина, конечно, живописная, зеленая, и водный бассейн, как всегда, украшает любую местность, удваивает ее пейзаж зеркальными отражениями. Но это живописность заурядная, свойственная тысячам подобных городков в любой низкогорно-лесистой стране, будь то Средний Урал или Тюрингенский Лес в Германии. Одна поправка — на вечное лето и щедрую зелень пальм.

Храм Зуба — «Далада Малигава» — в ремонте, но можно ли по такой прозаической земной причине прекращать поклонение хранящейся в нем святыне? Повесить вывеску «Храм закрыт на ремонт» здесь никому не придет в голову. Между устоями строительных лесов, творилами с известью и чанами с краской лежат ничком на каменных полах и молятся верующие. Местами их так много, что хоть перешагивай. Обувь мы, конечно, оставили при входе и осторожно передвигаем босые ноги, чтобы не задеть распростертых на полу тел.

Обстановка, несмотря на ремонт, таинственно торжественная. Все время раздается дробный треск барабанов, звучат странные призывные мелодии, исторгаемые неизвестными нам инструментами.

Долго ждем в тесном вестибюле, напоенном одуряющими ароматами. Различаем в них знакомые нам запахи плюмерий и жасмина, но к ним примешан еще целый спектр неведомых благовоний.

Наконец, нас вводят в совсем небольшую комнатку, в центре которой стоит на внушительном постаменте сияющая золотом башня типа маленькой дагобы. Ее поддерживают изящные лотосы, сделанные из чистого золота. Нам рассказывают, что внутри этой священной раки помещается еще шесть концентрических, одна в другую вложенных рак — так у нас. делают игрушечных матрешек. Чем меньше дагоба, тем роскошнее она украшена драгоценностями, ибо в самой внутренней наименьшей дагобе покоится главная реликвия — Святой Зуб.

Увидеть его — честь, оказываемая далеко не всем. Елизавете, королеве Цейлона (и Британии), его показали. А вот британскому же премьер-министру Макмиллану, только что при нас посетившему Цейлон, — нет. Это нас все же утешило: если даже Макмиллану не показали Зуба, не будем обижаться и мы.

Около раки стоит буддийский монах в оранжевой тоге. Человек средних лет, упитанный, с веселым бойким лицом. Он гораздо более склонен к шутливым улыбкам, чем к напускной торжественности и благолепию. Пожилой сингалке, принесшей к раке на подносе какие-то дары, святой отец ухмыльнулся с таким подмигиванием, что по православным нормам вполне заслуживал бы оплеухи.

Этакая «демократичность» служителя храма, можно сказать в самой его святая святых, неприятно резнула. Мы вспоминали эту сцену с невольной досадой, обходя на обратном пути простертые тела фанатично и беззаветно верующих.

Миллионы людей боготворят в качестве святыни Зуб, о котором во многих книгах можно прочитать, что это простой кусок слоновой кости двухдюймовой длины.

Но дело совсем не в уверенности молящихся, принадлежала или не принадлежала эта таинственная кость челюсти самого Будды. За две тысячи лет Зуб приобрел значение символа.

В 311 году нашей эры его привезла на Цейлон индийская принцесса, причем для этого ей пришлось прятать святыню в своей прическе. Его боготворили во времена расцвета древних столиц — Анурадхапуры и Полоннарувы, строили для него специальные храмы, тоже называвшиеся Далада Малигава; его ежегодно возили в золотом ларце на священном слоне по улицам в дни феерических шествий Перахеры; его спасали от врагов, похищали и возвращали. Португальцы публично сожгли «языческую кость», думая, что этим они искоренят буддизм. Но людей, верящих в символ, было легко убедить, что сожжена была фикция, истинный же Зуб, перепрятанный на это время, чудесно спасся. В начале XVIII века Зубу был воздвигнут ныне существующий храм в Канди.

Все это следует помнить, пытаясь проникнуть в психологию верующих и оценить значение обожаемой святыни.

В других залах храма нам демонстрируют целую серию статуй Будды — золоченые и хрустально прозрачные, подсвеченные. Кругом затейливые орнаменты, гротескные горельефы чудовищ, расточительные инкрустации из самоцветов.

Выходим на балкон Октагона — восьмигранной башни, под которым во рву с водой плавают крупные черепахи. Этот Октагон, по-сингальски — Паттирипува, заключает в себе ценнейшее хранилище древних рукописей. Именно здесь хранятся манускрипты Махаванзы древнецейлонской летописи, нацарапанные на ола — листьях талипотовой пальмы.

Конечно, если бы мы располагали для осмотра Канди еще одним днем, мы бы сумели повидать в этом городе немало интересного: и дворец последних королей, и музей кустарных изделий из слоновой кости, и кандийскую чеканку по металлу, и самые мастерские волшебников-чеканщиков. Наконец, по-видимому, очень хороши и многочисленные аллеи в ближайших окрестностях города, носящие имена британских губернаторш — леди Блэйке драйв, леди Хортонз драйв… Судя по обилию таких названий, можно предположить, что жены английских губернаторов Цейлона немало распоряжались парковым благоустройством Канди.

Но сейчас нам не до музея и не до аллей с именами леди Хортон и Блэйк. Мы рады, что храм Зуба занял у нас лишь час времени. Значит, целый день мы проведем в другом, в тысячу раз более интересном и волнующем храме — ботаническом саду Нерадении.

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ ТРОПИЧЕСКОЙ ФЛОРЫ

Теперь мы осмотрим Пераденийский сад уже не из окон бешеных автомобилей, а пешком; мы, как хозяева, сами выбираем себе для осмотра все, что нам интересно.

День с утра пасмурный, в воздухе моросящая сырость. В храме мы на это не обратили внимания, но в саду… Что делать, надо испытать зимний муссон в действии, не только иссушающем, как в Коломбо, но и увлажняющем. Из солнечной приморской столицы мы почти ни разу не видали гор, их всегда скрывали хмурые тучи. А теперь мы сами поднялись на высоту 500 метров и даже перевалили на северо-восточную покатость Цейлона — вот и ощущаем эту влагу наощупь.

Дождя в сущности нет, и после стольких дней экваториальной жары такая погода могла бы даже освежать. Но тут начинается скорбь фотографов: сколько было надежд на цветные съемки роскошно цветущих растений сада! А при пасмурном небе и мороси какое же цветное фотографирование? Даже путеводитель не всегда раскроешь, чтобы ориентироваться в маршрутах по саду…

Территория его занимает трапециевидную площадку, омываемую с трех сторон большой и крутой излучиной реки Махавели-Ганги.

От главного входа идем по длинной оси этой площади, по Главному центральному маршруту. Но уже один из первых же поворотов вправо манит нас названием' Лианного маршрута. Свернули и оказались… в давно желанном уголке из настоящих гигантов влажнотропических дебрей. Было трудно распознать в чаще лиан, декорирующих огромные деревья, какие ветви и листья принадлежат лиане или эпифитам, а какие дереву-«хозяину».

Лианы свисали гирляндами, тянулись от дерева к дереву, как обезьяньи качели, душили чьи-то прямые стволы своими вьющимися древесными стволами. Лианы-удавы, лианы-канаты, цепи, тросы…

По одному из деревьев лепится особенно много пальмовых листьев. Это карабкается лазающая пальма, пальма-лиана ротанг, или калямус, вооруженная зверскими шипами. Она чемпион среди растений мира: какое из них превзойдет его стебель, достигающий 300 метров длины?

А вот и старый знакомый. По ветвям и стволам цепляется угловатыми поворотами стебля-ствола растение с крупными, как у лопуха, вечнозелеными листьями. Листья рваные, но больше не по краям, а с дырами посередине. Обитатель комнатных кадок, часто неверно именуемый филодендроном, он превосходно себя чувствует на открытом воздухе в цейлонском саду, развешивая бороды из воздушных корней. Его истинное название — Монстера делициоза, то есть «Красивое чудовище», хотя неплохо подошел бы к этому растению и перевод «Чудовищная красавица».

На изучение одной этой аллеи сада нужно потратить несколько дней. Столько здесь растений, из стольких они мест привезены и посажены! Бразилия переплелась с Индонезией, Мексика с Конго. Эти сплетения лиан и названий как бы символизируют географическое представительство флор в Пераденийском саду. Перед нами отнюдь не только цейлонский сад. Это целая энциклопедия мировой тропической флоры.

Снова выходим на Центральный маршрут. Многие фикусы, подобно осмотренному нами вчера фикусу Бенджамина, удивляют своими корневыми пьедесталами. Радиальные корни выпирают из земли в виде досок, поставленных на ребро, высотой до полуметра. С помощью таких досковидных контрфорсов ствол обеспечивает себе должную устойчивость даже в болотистых джунглях с их раскисающим и оплывающим грунтом. Совокупность упоров создает пьедестал, обладающий весьма значительной конструктивной жесткостью.

Свернули в аллею гигантских лиственных деревьев-канариумов и поняли, что все досковидные корни фикусов, виденные нами до этого, кажутся детскими игрушками. В театре посмеялись бы над художником, вздумавшим сделать подобную декорацию. Какой же чудак станет приделывать к основаниям стволов такие бутафорские вертикальные ребра! Но перед нами не декорация, а живые величавые деревья, и их корневой «пьедестал» разросся как бы вверх по стволу. Высота корневых «досок-ребер» достигает 2 и даже 3 метров, а ширина их плоскостей — метра и двух. К стволу они примыкают примерно так же, как направляющие ребра оперения к корпусу торпеды. Толщина каждой лопасти всего 3–4 сантиметра, так что ребра эти кажутся сделанными из толстой фанеры и кое-как покрашенными в серый цвет. Человек скрывается за некоторыми из ребер в полный рост. Это уже крайняя, рекордная форма досковидных корней.

Дорога выходит к Махавели-Ганге и радует нас все новыми и новыми пейзажами. То мы видим дерево с плодами в виде пушечных ядер, то дерево, увешанное… колбасами, так выглядят его плоды. На одной из этикеток надпись «фикус паразитика» и пояснение, что ствол этого фикуса, скрученный словно канат из нескольких древовидных лиан, имеет в качестве своего устоя задушенную ими гвинейскую масличную пальму…

Над рекой встают могучие купы гигантских бамбуков, каждая из них как огромный букет. Неожиданно эффектна окраска их стеблей то сизо-голубая, то лиловато-зеленая…

В одном месте из реки выступают серые куполовидные островки. Что эта, гнейсовые скалы? Но никаких порогов рядом не видно. Неожиданно один из островков пошевелился, и стало ясно, что это купающийся слон. Священные слоны кандийского храма любят чистоту, и их часто купают. Долго наблюдаем, как погонщики уговаривают своих подопечных повернуться с боку на бок, как трут им спины и уши. Вымыть целого слона, пожалуй, нелегкая работа!

Неподалеку от качающегося моста через Махавели-Гангу луговая терраса с невзрачными, мало чем запоминающимися деревьями. Было даже досадно, так хотелось навсегда запомнить их наизусть — ведь это были знаменитые с недавних пор бальзовые деревья, те самые, из которых был построен легендарный плот «Кон-Тики»!

Группа высоких деревьев на одной из аллей уже издали обращала на себя внимание. Во-первых, тем, что на их ветвях висели какие-то крупные грушевидные мешки — не то плоды, не то гнезда коричневато-черного цвета; во-вторых, тем, что именно над этими деревьями стоял неприятный птичий крик и носились стаи крупных птиц, похожих, если смотреть издали, на ворон (кстати, ворон на Цейлоне куда больше, чем павлинов и зимородков).

Подходим ближе и понимаем, что на этих деревьях обитают совсем не вороны, а крупные рукокрылые млекопитающие, тропические летучие собаки. Грушевидные «плоды» — это висящие тела тех же животных в естественной для них позе отдыха.

Странное впечатление — летают огромные бурые птицы со звериными мордами и когтистыми задними лапами. Иногда пробуждаются и висящие «груши» — то им нужно почесаться, то помахать на себя одним из крыльев, как веером — ведь и им тоже жарко…

С особым чувством смотрим мы на маловыразительное ядовитое деревце (родом с острова Явы) со страшным названием анчар (по-латыни Анциарис токсикафиа), легенда о котором когда-то вдохновила Пушкина на дивное стихотворение.

Осматриваем питомник орхидей и небольшой «кактусятник». Кактусам — гостям из сухотропической Мексики нелегко дышится во влажной теплице Цейлона, поэтому их держат в подсушиваемой оранжерее.

Посещаем беседки-памятники крупнейшим деятелям сада, его директорам Джорджу Гарднеру и Джорджу Генри Кендику Твэйтсу. Первый из них возглавлял сад в 1843–1849 годах, а второй с 1849 по 1880 год. Не грех было бы помянуть добрым словом и первого директора сада — ботаника Александра Мууна, основавшего его в 1821 году и составившего первую «флору» Цейлона!

Впрочем, основателю было на что опереться. Площадь, занятая садом, уже в XVIII веке служила королевским парком сингальских самодержцев. Заслуга Мууна заключалась в перенесении сюда многих растений-экзотов из Коломбо и Калутары, где возникали первые зачатки этого сада.

Не нашлось покуда средств для памятников и преемникам Твэйтса — ботаникам Траймену, Уиллису. Зато довольно обильно оснащен сад «живыми памятниками» — растениями, посаженными в честь пребывания в нем тех или иных высоких гостей. Вот английский король Эдуард VII в 1875 году посадил здесь отводок священного фикуса — дерева «бо»; теперь это внушительное дерево.

Близ беседки Твэйтса высится железное дерево, по-сингальски дерево «на». Оно посажено… Николаем Вторым в 1891 году, когда последний из Романовых путешествовал вокруг Азии, еще будучи наследником русского престола.

Вам покажут посадки принца Уэльского и короля бельгийского, назовут в числе высоких гостей и лорда Маунтбеттена, командовавшего британскими войсками в Юго-Восточной Азии в 1945 году. Но тщетно вы будете ждать, чтобы в саду красовалось дерево, посаженное Эрнстом Геккелем или Гюнтером, натуралистами, которые, как никто, содействовали популярности и славе природы Цейлона. Когда-то и русские природоведы, прекрасные пропагандисты Цейлона, Краснов с Клингеном, и Липский, и Пузанов были в глазах тогдашних руководителей сада лишь рядовыми посетителями-натуралистами. А насколько у них больше было бы прав, чем у любого принца, оставить о своем посещении именно такую память!

Вот, пожалуй, небольшое тамариндовое деревцо будет достойным памятником: оно посажено первым премьер-министром независимого Цейлона господином Сенанаяке в память первого же дня независимости страны — 4 февраля 1948 г.

А вот и совсем свежая ограда: она охраняет веточку, которую посадил посетивший сад только вчера почетный гость — глава правительства Чехословацкой республики. Многозначительный первый росток дружбы Цейлона с народами народно-демократических стран!

Географы и ботаники, мы льнем к каждому дереву, к каждой этикетке. Ведь столько читано об этих великанах тропических лесов, о диптерокарпусах и терминалиях, об эйжениях и калофиллюмах, о саловых, тековых и эбеновых деревьях — и вот все они в натуре перед нами, с необъятным разнообразием видов. Так хочется все их перевидать, все запомнить… Но начинаем понимать, что натуралисту, конечно, и дня, и недели мало для того, чтобы охватить и запомнить основные богатства Пераденийского сада.

Кстати, главный ботаник Петербургского ботанического сада Липский дал в итоге своей примерно полуторамесячной поездки на Цейлон подробное описание Пераденийского ботанического сада в своей книге «Цейлон и его ботанические сады», изданной в 1911 году.

День в саду Перадении! Теперь весь сад, как живой, со всеми своими аллеями, луговинами и приречными кручами, стоит у нас перед глазами, а привезенный с собой с Цейлона путеводитель позволяет мысленно совершать все новые и новые экскурсии по саду — и это тоже приносит наслаждение.