Острова в сердце Африки

Долина реки Луангвы

Как только попадаешь в Замбию, оказываешься в глубине континента. Позади Восточная Африка с ее двумя сезонами дождей и, несмотря на то, что часть Замбии расположена на той же параллели, что и Танзания, и там встречаются многие восточноафриканские виды растений и животных, в ней замечаешь сильное влияние юга. Прежде всего это южноафриканский климат с чередованием влажного и сухого сезонов.

Прежде чем писать о долине реки Луангвы, мне хотелось бы сделать одно признание. Мое знакомство с Африкой началось с посещения этой долины, и ей мне пришлось уделить больше всего времени. Хотя мне тогда нездоровилось и там я переносила климат тяжелее, чем в любом другом районе Африки, долина Луангвы всегда останется для меня своеобразным магнитным полем, притягивающим к себе мои помыслы.

Река дает долине жизнь, к ней сходятся все пути. Я отношусь к тем людям, которые, путешествуя, всегда стараются следовать вдоль рек, и полагаю, что тяга к текущей воде на заре человечества прогоняла людей из лесов и помогала им осваивать другие территории.

В своих мечтах я представляла себе, как спускаюсь вниз по реке, пересекающей пустынный холмистый ландшафт, но при этом я никогда не думала о море. Возможно, парадоксальное сочетание многообразия и постоянства, которое воплотилось в моей мечте со времен детства, и придало ей притягательную силу и привлекательность. Может, это моя мечта своими корнями уходит в далекое прошлое, когда люди во внутренней части Африки месяцами и годами шли вдоль нескончаемых рек, не имея представления о конечной цели путешествия, о море.

Луангва стала рекой моих грез скорее всего именно потому, что находится далеко от океана. От истока до места ее впадения в реку Замбези, самую крупную и наиболее полноводную реку Южной Африки, — 640 километров, а оттуда еще тысяча километров до устья этой реки близ Чинде в Мозамбике, на берегу Индийского океана.

Долина Луангвы имеет ширину около 95 километров и простирается от Форт-Хилла близ границы с Малави до Фейры в Замбии. На западе долина окаймлена крутыми склонами гор Мучинга, на востоке поверхность постепенно поднимается по направлению к возвышенностям в Малави. Абсолютные высоты гор составляют примерно 500–600 метров над уровнем моря.

В этом разделе я ограничусь рассмотрением двух национальных парков, находящихся в долине Луангвы, с разделяющим их так называемым Коридором — территорией общей площадью свыше 14 000 квадратных километров. Я хорошо представляю себе Южный национальный парк площадью 9050 квадратных километров, особенно его центральную и северную части. В последующем изложении, говоря о долине Луангвы, обычно я имею в виду именно Южный национальный парк.

Река Луангва создала уникальные природные условия в долине, изобилующей разнообразием зверей и птиц. Это довольно быстрая и очень извилистая река, русло которой часто меняет направление, формируя настолько причудливые петли, что случайные туристы, попав в них, сбиваются с толку, не в состоянии понять, где восток, а где запад, и им кажется, что река устремляется прямо на север, хотя, как известно, она течет на юг, к Замбези. Изгибы и петли создают своеобразные места обитания в долине. Иногда река прокладывает новое, более прямое русло, а значительная часть прежнего образует старицу. Местное население называет их «Луангва-вафва» («Мертвая Луангва»). Со временем старица мелеет и наполняется водой только в сезон дождей. В некоторых глубоких понижениях образуются более или менее постоянные водоемы — «лагуны». Здесь находят себе прибежище гиппопотамы и множество видов птиц. Другой тип переувлажненных низин называют «дамбо», там часто видны поросшие травой ложбины среди редкостойных лесов и кустарников.

Благодаря обилию воды в протоках, лагунах и дамбо в долине сохранилась богатая флора и фауна на обширной территории. Особенно поражает разнообразие типов растительности. По берегам самой Луангвы, постоянных и временных водотоков произрастают большие зеленые деревья, среди которых наиболее характерно для этих мест колбасное дерево (Kigelia africana). Встречаются также Trichelia emetica и различные смоковницы (Ficus capensis, F. capreifolia, F. natalensis и F. sycomorus).

На значительных участках долины доминируют деревья мопане (Colophospermum торапе), повсеместно растущие на глинистых почвах, бедных питательными веществами. Они произрастали в долине Луангвы очень давно, о чем свидетельствуют их ископаемые остатки, обнаруженные, например, вдоль Мупамадзи на северо-западе Южного национального парка. Возраст этих находок исчисляется сотнями тысяч лет. Понятие «лес мопане» может ввести в заблуждение. Темных, тенистых лесов в нашем понимании в Замбии и во всей Тропической Африке нет, там представлены только разреженные, осветленные лиственные леса. В сентябре — октябре, когда деревья мопане сбрасывают всю листву, лес остается совсем без тени.

В лесу мопане мало других древесных пород, они часто встречаются на открытых равнинах. Среди них особенно впечатляет баобаб (Adansonia digitaria). Он может расти до двух тысяч лет, и, следовательно, — самое древнее из живых созданий долины. Большую часть года его ветви голые и похожи на корни. Африканцы говорят, что бог сажал это дерево вверх корнями. Узловатый гладкий ствол баобаба напомнил Ливингстону гигантскую морковь. В нем скапливается целый ряд жидкостей и минеральных солей, поэтому стволы баобабов часто разрушают слоны. Та же участь постигает в долине разные виды акаций.

Из плодовых деревьев, которые очень любят слоны и другие млекопитающие, нужно отметить марулу (Sclerocarya caffrа) и эбеновое, или черное, дерево (Diospyros mespiliformis). Плоды их действительно вкусны — однажды я не могла оторваться от них, пока не появилась стая павианов. Съедобны и плоды индийского тамаринда (Tamarindus indica), их также любят павианы и мартышки. Это дерево почти всегда растет на термитниках, поэтому некоторые любят порассуждать, на тему, что появилось раньше — тамаринд или термитник? Норман Карр (Carr, 1977), изучавший и деревья и термитов, склоняется к мнению, что первыми появились термиты. Обширные кучи, придающие ландшафту характерный облик, — это не что иное, как древние сообщества с организацией, которую нам, к счастью, еще не удалось превзойти. Внушительное впечатление производит осуществленное термитами кондиционирование воздуха и сложное устройство их сооружений с независимыми системами камер, ходов и воздушных полостей. Всего насчитывается более тысячи разных видов термитов.

Кустарниковая растительность открытых равнин состоит из различных видов рода Combretum, Oncoba spinosa, Feretia aeruginescens, которая остается незаметной, пока в конце сухого сезона не покроется мириадами серовато-розовых цветов, увядающих через пару дней, и Securinega virosa, издающей по вечерам соблазнительный запах печеного картофеля.

Еще один четко выраженный тип природных обстановок в долине — поймы, которые целиком или частично затапливаются в сезон дождей. Здесь нет никаких деревьев. Основной фон растительности представлен жесткой травой касенсе. Прогуливаясь по равнинам, можно познакомиться с болезнетворной травой, называемой «носорожьей оглоблей» (Hydrophila auriculata). Встречают также осанку прямую среди кустарников Disperma crenata с синими цветками. Этот кустарник — галофит, местное население с помощью весьма трудоемких методов добывало из него соль.

Характерный для высоких плато Замбии сухой тропический лес (миомбо) с преобладанием деревьев брахистегии и юлбернардии отсутствует в долине Луангвы, кроме районов, пограничных с плато.

Для туристов в долине Луангвы особенно привлекательны пешеходные прогулки, разумеется, в сопровождении вооруженного егеря.

Впрочем, скорее неопытные туристы, чем дикие звери, вызовут необходимость применения оружия. Опытный наблюдатель хорошо знает, на какое расстояние можно подойти к тому или иному животному, чтобы оно оставалось спокойным, и как следует себя вести, если случайно застанешь его врасплох, а оно почувствует угрозу нападения.

Натуралист и писатель Норман Карр разработал пешеходные маршруты по зарослям кустарников Замбии. Он хотел показать дикую природу такой, какой она была до введения сафари на автомобилях, и ему это действительно удалось, хотя приходится учитывать, что в наши дни путешественники не желают отказывать себе в комфорте, устраивая удобные лагеря среди кустарников, чего не было у прежних путешественников.

Если возникнет желание увидеть много животных и на близком расстоянии, не следует выбирать пешеходные сафари, а лучше проехать на вездеходе. Зато во время пешеходной прогулки удается больше узнать о жизни животных и птиц в тесной связи с их окружением, самим побывать в этой обстановке. И, конечно, получаешь несравнимое с поездкой на вездеходе удовольствие.

Когда сидишь в машине, многое теряешь — ускользают звуки, запахи, не замечаешь следов, не видишь насекомых, да и с крупными животными дело обстоит совсем по-иному. Одно дело — встретить слона, находясь в мерно шумящем вездеходе, другое — увидеть его, проходя где-нибудь поблизости и при этом оценивая расстояние, на которое можно приблизиться. Или одно дело — быстро подъехать к группе антилоп, испуганно замирающих на месте, и совсем другое — осторожно подползти к ним, прячась за кустами в траве, подобно опытному браконьеру. В таких случаях становится ясно, насколько неестественно в этой ситуации стоять во весь рост: большинство животных подпускает к себе идущего человека на расстояние 50–60 метров, прежде чем обратиться в бегство, а если подползать к ним, расстояние уменьшается вдвое.

Проходя пешком через кустарниковые заросли, можно наконец ощутить, каково находиться здесь, в мире животных. Трехчасовой переход дает совершенно иное ощущение расстояния и гораздо большую возможность наблюдать ландшафт, чем поездка в машине. Вечером чувствуешь себя отдохнувшим, появляется ясность мысли, что совершенно исключено после дня, проведенного в машине под гул мотора, на пыльных разбитых дорогах.

Времена года в долине Луангвы не отмечаются крупными миграциями, как в Серенгети, но в климатическом отношении они значительно более резко выражены.

Мой любимый сезон — май — июнь, когда прекращаются дожди и на пороге стоит африканская зима. Уровень воды в реках постепенно понижается, и открывается возможность посетить большие пойменные участки парка, которые в течение полугода были отрезаны от внешнего мира. Все это время животные не видели людей, и мне, несмотря на высокую траву и густые кустарники, никогда не удавалось провести там более интересные наблюдения, чем в этот сезон.

Солнце светит почти весь день, но уже нет той влажной духоты, которая характерна для сезона дождей; настроение приподнятое и пробуждается интерес к жизни. Зелень трав становится такой яркой, что режет глаз; деревья и кустарники покрываются листвой. Это лучшая пора в жизни животных. Слоны, отощавшие во время сухого сезона, вновь утопают по колени в сочной траве. За ними интересно наблюдать.

Среди антилоп наибольшее оживление заметно у пуку ⁴⁴. К концу сухого сезона они выглядят особенно жалкими, а теперь их шкура блестит, словно золото. Пуку — одна из самых распространенных антилоп в долине, и для наблюдений за ней достаточно одного дня. Но тем не менее эта антилопа — подлинная редкость, если иметь в виду ее весьма ограниченный ареал, который почти целиком находится в Замбии. Пуку относится к тому же подсемейству, что и болотные козлы, личи и тростниковые козлы, и вполне благополучно сосуществует в пределах своего ареала. Причину его ограниченного распространения выяснить не удалось.

Пуку интересен своим поведением в период гона, резко отличаясь в этом отношении от импал. В долине Луангвы пуку и импалы обитают совместно и весьма наглядно иллюстрируют разные пути решения проблемы сохранения вида. В обоих случаях это осуществляется посредством дифференциации территорий, затем их пути расходятся. Жизнь пуку протекает спокойнее, чем импалы. Более удачливый самец пуку остается на своем участке и привлекает к себе самок, которые охотно присоединяются к его стаду. Не все участки одинаковы, самые сильные и бойкие самцы захватывают лучшие участки, и у них появляются шансы приманить к себе побольше самок.

После выбора участков у пуку в стаде воцаряется мир и спокойствие. У импал же в период гона царит атмосфера постоянного беспокойства. Самец будоражит самок и, стремясь сохранить свою группу в полном составе, защищает самок от посягательств посторонних самцов. Едва он отвернется, как тут же появляется другой самец и начинает ухаживать за его самками, которым нравится такое внимание. Если он утратит бдительность, то может и вовсе остаться ни с чем: всех самок уведут. Поэтому он собирает всех своих подруг в тесную группу и патрулирует вокруг них, вступая в драку с любым подошедшим к стаду самцом.

Это нелегкая работа. Она изматывает, сопряжена с риском попасть в зубы леопарду или быть разорванным на куски гиеновидными собаками, еще ужаснее побежденным другим самцом, который пожнет плоды. Но импалы так не думают. Заросли кустарников оглашаются сухим треском, когда они пускают в ход рога. Оставшиеся без гаремов самцы сбиваются в стада и меряются силами, и те, кто победил, всегда готовы бросить вызов самцу — владельцу участка или по крайней мере ухаживать за чужими самками. Немногие самцы у импал удерживают за собой гарем более года.

В мае — июне рукава, протоки и лагуны еще наполнены водой. В эту пору часто представляется случай увидеть робких антилоп канн. Мне особенно повезло в 1978 г., когда я видела много стад, в которых у каждой самки было по детенышу. Как и во все времена года, здесь можно также наблюдать большого куду, очень красивое животное, обитающее в кустарниковых зарослях. Когда оно появляется на прогалине в лесу, ландшафт приобретает облик старинного парка, изображенного на прекрасном гобелене, где мир выглядит гораздо более привлекательным, чем наш.

Травостой вдоль реки настолько высок, что, когда идешь по лугам, рискуешь натолкнуться на спящих буйволов или слонов, которые, понятно, могут и разозлиться. Между прочим, распространено ошибочное представление, что слоны спят стоя. Мне много раз приходилось видеть, как они спали, лежа в высокой траве, и всякий раз удавалось вовремя ретироваться, не разбудив их.

В июле — августе зима в полном разгаре. На плато, хотя и редко, по ночам бывают заморозки. В долине ночью очень холодно, а утром над рекой стелется легкий туман, что воскрешает в памяти картину нашей северной природы. Требуется некоторое время, чтобы прогрелся холодный ночной воздух. Дни стоят изумительно приятные, теплые. Выходя из дома, предусмотрительный человек одевается гораздо теплее, чем нужно в условиях Африки.

Можно сказать, что в эти месяцы природа долины достигает наивысшего расцвета. Впечатление от долины весьма своеобразное. Кажется, что время остановилось. Дни похожи один на другой: небо высокое, ясное, воздух прозрачен из-за больших перепадов ночных и днёв-ных температур. Долина зеленая, но луга повсеместно стравлены, за исключением низин, где трава жесткая и невкусная. В таких понижениях ночью скапливается холодный воздух, и поэтому днем температура там на несколько градусов ниже, чем на более открытых местах. Поскольку травостой низкий, деревья кажутся более высокими. Местность идеально подходит для прогулок. Только в поймах, где следы слонов, затвердевая, образуют глубокие ямы, надо идти, внимательно вглядываясь под ноги. В дневные часы погода очень приятная, а вечером душу радует лагерный костер, который действительно необходим.

Долина долго остается зеленой и кажется неестественно красивой, хотя с апреля не было ни одного дождя. К концу августа днем уже жарче, а ночью теплее, и в начале сентября начинается настоящая засуха.

Пойменные луга утрачивают зеленые тона и незаметно приобретают желтые или серебристо-серые — из-за низкой сухой травы. Деревья мопане сбрасывают листву. В эту пору лес словно мертвеет. С наступлением жары уровень воды в Луангве падает с каждым днем, пока не остается немного воды в главном русле и наиболее крупных лагунах.

В октябре повышается влажность воздуха, но и жара усиливается, люди быстро устают, легко раздражаются. Англичане называли октябрь «месяцем самоубийств», так как почти все случаи самоубийств в колонии приходились на это время.

Чтобы совершить пешую прогулку, надо встать до рассвета и побродить несколько часов, уже в девять-десять часов утра чувствуешь себя утомленным и хочется забраться в тень. Около четырех часов пополудни зной немного спадает, и можно еще раз погулять, прежде чем (чуть позже шести) стемнеет. Ночью душно, ни о какой прохладе не приходится помышлять раньше двух-трех часов утра, когда уже пора вставать.

Все же многие наблюдатели считают это время года наиболее благоприятным. Поскольку вся трава примята или выжжена, дикие животные концентрируются в основном поблизости от реки. Уровень воды в ней совсем низкий, и на песчаных отмелях видны следы почти всех млекопитающих долины, которые спускаются по ночам на водопой. Звери тоже страдают от жары и обнаруживают признаки истощения из-за недостаточного и малокалорийного питания. Они мало двигаются. Выходя на утреннюю прогулку и возвращаясь спустя несколько часов домой, застаешь животных почти на тех же местах.

В это время года прекраснее всего выглядит небо. Над плато собираются грозовые тучи, а над долиной еще вибрирует прозрачный воздух. Вот проносятся первые кратковременные дожди. Еще светит солнце, но уже чувствуешь запах дождя и видишь, как дождь приближается темной полосой в небе и изливается где-нибудь за несколько километров. От земли поднимается пар и пахнет, как в теплице. Эти первые дожди не бывают особенно живительными: из-за жары влага быстро испаряется, а следующий дождь может пройти только через неделю.

Первый сильный дождь сразу же изменяет облик долины. За ним проносится серия грозовых ливней. Небо все более затягивается облаками, и лишь изредка, в просветах, показывается солнце. Обычно мы и в это время выходим на прогулку, но влажность воздуха настолько высокая, что трудно дышать. Внезапно температура резко понижается — иногда на десять градусов за столько же минут, гремит гром, и начинается ливень, который охватывает не менее половины территории парка и сопровождается порывистым ветром. Падающие капли размером с небольшое яйцо и очень тяжелы. Десять минут назад мы обливались потом, а теперь насквозь промокли и так замерзли, что зуб на зуб не попадает. Под дождем, который хлещет по лицу, мы мчимся к лагерю. Под ногами скользкая глина, налипающая на подошвы большими комьями.

Но и в нашем маленьком лагере среди кустарников не особенно приятно. Дождь пробивает крытый травой навес, и все постели намокли. Одну из самых долгих ночей я просидела, закутавшись в мокрое шерстяное одеяло, дрожа, как собака. На рассвете, когда я уже не чаяла остаться в живых, неожиданно проглянуло солнце. Снова потеплело, по небу поплыли легкие облака, которые после полудня превратились в тучи. Мы малодушно двинулись назад, под более надежную крышу основного лагеря в Чибембе. По дороге нас застал дождь, вездеход бросало из стороны в сторону на мокрой глине, рыхлым слоем покрывавшей более плотную породу и не создававшей никакой опоры.

За время последнего маршрута я видела крайне мало слонов. Это означало, что начался влажный сезон: когда в горах Мучинга льют дожди, там собираются почти все слоны, чтобы поесть свежих побегов, а также плодов, созревающих в начале сезона. Иногда, конечно, слоны расходятся по ложной тревоге и потом возвращаются. Небо теперь постоянно серое, тяжелое и выглядит так, будто сезон дождей уже наступил.

Другой признак начала влажного сезона — прилет карминной щурки. Имеется в виду ее южный вид (Меrops nubicus). Песчаные отмели в руслах рек Луангвы и Чобе на севере Ботсваны — основные районы ее гнездования. Эти птицы устраивают гнезда в углублениях на песчаных отмелях, где они собираются большими колониями. Им надо насидеть яйца, вывести птенцов и улететь до того, как повысится уровень воды в реке и их колонии зальет. Остается загадкой, как щурки узнают о том, рано или поздно начнется сезон дождей? Но факт остается фактом: если щурки прилетят рано, то и сезон начинается раньше, а если они появятся позднее, то и дожди заставят себя ждать. В этом можно быть почти уверенным. Слово «почти» применено потому, что в отдельные годы щурки прилетают, когда уже начались дожди. В таких случаях весь выводок данного года гибнет. В ритмах природных процессов что-то нарушилось, и взрослые щурки по праву могли бы посетовать на старые приметы, на которые, видимо, больше нельзя полагаться.

В сухой сезон карминные щурки очень оживляют пейзаж долины, привлекая внимание своей расцветкой и воздушной «акробатикой» возле колоний. Эти птицы редко встречаются за пределами своих немногочисленных мест гнездования. Наблюдать их в таком обилии — одна из привилегий, которые предоставляет долина Луангвы путешественникам.

Даже в разгар сезона дождей они обычно льют не постоянно, не каждый день, но масса дождя увеличивается, и самое позднее в конце ноября долина быстро покрывается зеленью. Река медленно наполняется за счет осадков, выпавших не только в данном месте, но и выше по течению. Уровень воды поднимается постепенно, с середины ноября, и в конце февраля, а иногда даже в марте река выходит из берегов. Заполняются лагуны, пересохшие русла. Дороги во многих районах национального парка нередко становятся непроходимыми: глина удерживает воду на поверхности. Ручьи и лужи перетекают дороги в стратегически важных участках. С ноября по май большие территории парка недоступны для посетителей. Туристы в это время собираются в Мфуве, где имеется несколько действующих круглый год лагерей.

В дождливый сезон нельзя устраивать регулярные пешеходные сафари, можно лишь в солнечные утренние и дневные часы побродить по окрестностям. Правда, охота к прогулкам быстро пропадает из-за внезапно начинающихся ливней, когда сапоги переполняются водой, да килограмма два глины прилипает к подошвам. Даже у закоренелого любителя пеших прогулок появляются веские причины отправиться в маршрут на вездеходе.

В феврале Луангва затопила низкие отмели, разлилась по топким пойменным лугам, участки которых совсем скрылись под водой. Месяц назад там можно было бегать, теперь в воде стоят аисты и плавают рыбы. Можно подойти к такому участку поймы, когда вода только начинает его заливать. Птицы патрулируют эту территорию, чтобы поймать грызуна и выловить насекомых, спасающихся бегством. За несколько часов равнина превращается в мелководное озеро с новой фауной длинноногих куликов.

Если удастся вовремя подойти, можно также увидеть как сухое русло реки наполняется водой. Внезапно появляется пенистая тяжелая масса, врывается в русло и тянет за собой быстро набухающий ручеек. Однажды мне довелось наблюдать за львом у реки Мушилаши, когда ринулся такой опасный поток. Лев невозмутимо спал на сухом песке. Когда к нему подступила вода и подмочила брюхо, он сразу смекнул, в чем дело, и во всю прыть понесся вверх на берег.

Теперь Луангва широкая и глубокая, с быстрым, стремительным течением. В самые многоводные годы она разливается даже по возвышенным участкам поймы. Последний раз это произошло в марте 1978 г. — тогда, казалось, почти вся долина затоплена водой. Жители деревень выбирались на самые высокие места и оттуда, как с островов, наблюдали за разливавшейся рекой.

Именно в это время в долине происходят значительные перемены. Речные отмели подрезаются течением, а их нависающие края обрушиваются в воду вместе с большими деревьями, отправляющимися в быстрое и опасное путешествие по реке. Из-за боязни натолкнуться на них местное население с опаской пользуется лодками. Если образуется достаточно крутой изгиб русла, бывает, что река проложит новый путь, — покинутое старое русло превратится в озеро-старицу, «мертвую Луангву».

Из всех животных долины больше всего в такой период наслаждаются гиппопотамы. Они вновь приобретают обширные жизненные пространства. Как только лагуна или протока хоть немного заливается, ее сразу же захватывает один или несколько гиппопотамов. Конечно, в эту пору самая глубокая и бурная Луангва и для гиппопотамов не совсем идеальная среда: они предпочитают довольно мелкую воду, где могут ходить по дну.

Слоны меняют свои трофические привычки. Вернувшись из похода в горы Мучинга, они снимают урожай трав, как комбайны. Благодаря сочному и питательному корму слоны быстро приобретают свежий и здоровый вид. Впрочем, и у них возникают свои проблемы: бывает, что Луангва подхватывает течением переправляющегося вброд слоненка и он тонет. Иногда даже взрослые слоны гибнут, увязнув в иле.

Дождь несет с собой живительную силу, с ним приходит новая жизнь и в заросли кустарников, однако мне показалось, что животные выглядели довольными только во время первых дождей, а потом они не проявляли особого восторга.

Под бьющими струями звери имеют жалкий вид, они жмутся к кустам и деревьям, с которых тоже капает вода. Многие животные, чтобы не вязнуть в грязи, предпочитают в эту пору бродить по дорогам. Казалось бы, в сезон, когда густая растительность мешает вообще что-либо разглядеть, и животных никаких не увидишь, а на деле теперь-то и встречаешь их чаще, чем прежде, — на дорогах. Особенно не по душе прятаться под мокрыми кустами льву, и сейчас его можно наблюдать чаще, чем в любое другое время года. Охотно патрулируют на дорогах гиеновидные собаки и антилопы.

О том, как много воды бывает в конце сезона дождей, я особенно ясно поняла, возвращаясь однажды вечером домой, в Чинзомбо. В свете автомобильных фар мы заметили плывшего по дороге крокодила средних размеров.

Для меня влажный сезон в долине Луангвы представляет наибольший интерес благодаря птицам. Европейские перелетные птицы здесь не столь многочисленны, как в Восточной Африке, но производят внушительное впечатление. Деревенские ласточки сидят на телеграфных проводах, ведущих в управление парка в Мфуве, по затопленным лугам вместе с тропическими птицами бродят перевозчики и фифи. Появляются там и стаи белых аистов, но не в таком обилии, как стаи белобрюхих аистов. Эти птицы подобно огромным воздушным эскадрильям, сильно шумят, когда приземляются. Кроме белобрюхих аистов долину в период дождей посещают африканские перелетные птицы, включая многочисленных кукушек, а также кукала. Временными мигрантами являются и различные вдовушки, и огненные ткачики в роскошных брачных оперениях темно-красного, тускло-желтого и аспидно-черного цветов. Из почти постоянно обитающих там птиц нужно отметить маленьких буро-серо-крапчатых ткачиков, которыми интересуются только страстные любители птиц. Во время тока самцы облачаются в щегольские одежды и выглядят, как редкие, необычные иноземные птицы.

Паводок достигает кульминации в марте. В марте — апреле дождей меньше, в апреле уровень воды быстро идет на спад и наконец в мае круг замыкается.

Итак, мы можем получить совершенно противоречивые представления о климате долины Луангвы в зависимости от того, в какое время года туда попадем. Одни описывают долину как выжженный солнцем пустынный ландшафт, другие — как насыщенную влагой, унылую заболоченную местность, где бродишь по колено в иле и слякоти.

В прошлом путешественники часто попадали в долину в самые неблагоприятные времена — либо жаркие, либо влажные. Поэтому и появились щекочущие нервы описания смертоносного климата долины. Титул «коварной местности» закрепился за долиной Луангвы с давних пор, а в 1934 г. знаток дикой природы С. Питмен писал: «Не только из-за опасности подхватить сонную болезнь, но в первую очередь из-за губительного климата долина является местом, которого большую часть года надо избегать» (Pitman, 1934).

В недобрые старые времена малярия и ее осложнения, прежде всего гемоглобинурийная лихорадка, угрожали путешественникам и охотникам. Здесь легко было подхватить дизентерию. Поскольку в таком климате раны легко подвергаются инфекции, заражение крови было довольно обычной причиной смерти. Страшная сонная болезнь настолько распространилась в долине в начале нынешнего столетия, что значительные части ее были закрыты для охоты и проезда.

Сейчас, благодаря профилактическим мерам и новым методам лечения тропических заболеваний, территория национального парка открыта для посетителей круглый год. Найдены весьма эффективные профилактические меры против малярии и средства борьбы с разными формами дизентерии. Небольшие раны обрабатываются перекисью водорода или йодом. От сонной болезни заранее защититься невозможно, но сама вероятность заражения резко сократилась. Эта болезнь теперь излечивается, если ее диагностировать своевременно, симптомы ее нередко такие же, как при гриппе; она сопровождается сильной головной болью. Укус мухи цеце сам по себе не является признаком сонной болезни, он опасен, если рана сильно загноится и не приняты своевременные меры лечения.

В одном отношении долине Луангвы повезло больше, чем многим другим районам Африки. Речь идет о бильгарциозе, который распространяется червем, живущим в воде. Промежуточные формы его проникают через кожу, повреждая внутренние органы. Болезнь разносится посредством фекалий людей, имевших паразитов, и ее трудно обнаружить из-за довольно обычных и неопределенных симптомов. Поскольку в национальном парке нет поселений, он все еще свободен от бильгарциоза и является одним из немногих районов Африки, где можно свободно переправляться вброд через реки и мыть ноги в водоемах.

Из всех путешественников, побывавших в долине Луангвы, я с особой симпатией отношусь к Давиду Ливингстону⁴⁵, человеку, который прошел почти 50 тысяч километров по Африке, нанес на карту и описал территории площадью примерно 2,5 миллиона квадратных километров. Претерпев неисчислимые лишения, болезни и муки, этот человек нашел в себе силы записать в своем дневнике: «Для того, чье сердце умиротворено, различные формы жизни в природе неописуемо привлекательны» (Schapera, 1960).

Вошло в моду неверно оценивать Ливингстона и изображать его как старого хрыча с тяжелым характером, не желавшего сотрудничать с другими европейцами, и с позиций вульгарного психологизма судить о его неуживчивом нраве. Будто бы он отвернулся от своей семьи и родственников и во время продолжительных путешествий по внутренним районам Африки якобы подвергал спутников тягостным испытаниям. Наконец, ему ставят в вину то, что он как первопроходец проложил путь колониализму со всеми его последствиями.

Возможно, имеется в виду его вторая экспедиция по Замбези в 1858–1864 гг., когда Ливингстон пошел на рискованное предприятие, в результате которого погибли некоторые члены экспедиции. Ливингстон был действительно весьма требовательным, молчаливым, легко возбудимым и нетерпимым. Об этом можно судить по его дневникам. Что же касается семьи Ливингстона, то ради истины следует сказать, что ее положение разделялось многими семьями моряков и солдат. Возможно, косвенно он способствовал проникновению колониализма, но не следует забывать, что вместе с тем он желал покончить с рабством. Его призыв «Исцелите открытую рану!» всколыхнул весь британский народ. Призыв Ливингстона касался расширившейся и ужесточившейся системы работорговли, которая велась при посредничестве арабов в Занзибаре, хотя принудительный труд в Англии был отменен еще в 1772 г. и это положение было распространено на всю Британскую империю в 1807 г.

Прежде всего благодаря деятельности Ливингстона англичане стали оказывать все большее давление на султана в Занзибаре. В 1873 г. (год смерти Ливингстона) султан был вынужден наконец подписать указ, объявлявший вне закона всю работорговлю в его владениях. Англичане действительно позаботились о том, чтобы указ выполнялся, что, правда, привело к расширению колонизации. В то время ликвидация работорговли тем не менее улучшила положение племен внутренних районов Черной Африки, и вряд ли справедливо предъявлять Ливингстону претензии в отсутствии предвидения колониальной экспансии. Он больше, чем любой другой европеец, проявлял сочувствие местному населению и гневно обличал жестокость торговли невольниками.

Понимание местных условий Ливингстоном и его беспредельное терпение по отношению к африканцам, которые уважали и оберегали его, изображались лишь как выражение своеобразного патернализма, истоки которого таились в некотором комплексе неполноценности, что и вызывало напряженность в отношениях Ливингстона с равными ему европейцами. Возможно, в подобных рассуждениях и есть крупица истины, однако вряд ли это само по себе может объяснить движущие силы гораздо более сложной личности Ливингстона или раскрыть причины его колоссальных достижений, бывших выражением этих сил.

Рассматривая Ливингстона через призму опыта дерзких всезнающих поколений, важно помнить, что сам он вовсе не был открытым человеком и что огромные запасы энергии и душевных сил высвобождались у него, когда он переставал ставить под сомнение свои действия и приходил к завидному убеждению, что его деяния направляются богом. Подобно тому как бог вел самого Ливингстона, так Ливингстон осторожно направлял африканцев.

Возможно, когда-нибудь мы научимся оценивать исторические личности с учетом реальных возможностей того времени, в котором они жили, вместо того чтобы самонадеянно судить их, опираясь на современные идеологические установки и систему мышления.

Поскольку сам Ливингстон придерживался именно таких установок, можно легко простить его слабости. Стэнли первый пустил в ход выражение «самая черная Африка». Ливингстон еще бродил по той Африке, и утренний свет казался ему ободряющим, ибо прогонял беспокойные ночные сны. Лесные тропинки приводили к светлым прогалинам и залитым солнцем равнинам, а душа африканцев иногда озарялась небесным светом, и они готовы были проявлять заботу и великодушие. Бедный, одинокий путешественник — будь то Ливингстон или Мунго Парк в Западной Африке, видел отблески этого света, в то время как хорошо оснащенные экспедиции их не замечали и возвращались, унося с собой образ вероломного жестокого дикаря.

Я испытываю уважение к Ливингстону и восхищаюсь его огромной работоспособностью и широким кругом интересов. В самых невыносимых условиях он самоотверженно продолжал записывать сведения по географии, ботанике, зоологии, медицине, этнографии и лингвистике. Разумеется, как первооткрыватель он находился в завидном положении, но это никоим образом не умаляет значение его систематических наблюдений, наполненных радостью познания.

Другим крупным исследователем Африки XIX в. был Ричард Беотон. Как и Ливингстон, он окутан словесным туманом. Современные лекторы, видимо, читают их книги об Африке только для того, чтобы бить авторов указкой по пальцам и вылавливать у них оскорбительные цитаты. Однако я столь же очарована Бертоном, сколь восхищена Ливингстоном, но, если бы мне пришлось путешествовать по Африке, я, возможно, выбрала бы Бертона, которого, благодаря его всесторонним интересам и обширным знаниям, можно было бы назвать представителем эпохи Возрождения. Кроме того, его личность и спустя почти сто лет после смерти оказывает большое притягательное воздействие. Было бы приятно встретить Ливингстона на лесной прогалине, побеседовать с ним, но с Бертоном я не решилась бы разговаривать.

Бертон изучал язык за время, которого моим друзьям хватило бы лишь на то, чтобы запечатлеть в памяти самые обычные бранные слова. У него был невероятный аппетит на чужие народы, чьи своеобразные обычаи, особенности нравов он каталогизировал, соблюдая, однако, дистанцию. Он положительно оценивал лишь арабскую культуру. Когда Бертон пишет об арабах, он характеризует самого себя: гордый до абсурдности, с идеалами чести, заимствованными от рыцарских времен, легко ранимый и твердый, прекрасный и великодушный, быстро ощущающий презрение и неспособный прощать причиненные обиды, наделенный обаянием и очарованием, обращенным в равной мере к мужчинам и женщинам.

До своих путешествий ему не приходилось общаться со множеством людей. Бертона порицают за его мнение об африканцах, за то, что у него не нашлось сказать ничего хорошего о своих согражданах, с которыми он враждовал большую часть жизни. Возникает искушение предположить, что его загадочные поездки в Аравию и экспедиции в Африку были лишь способом избежать конфликтов. Показательно, что, когда в Африке он позволил своей рассудительности сбить себя с толку, это было по вине другого англичанина. Я имею в виду его пресловутую экспедицию к великим африканским озерам в поисках истоков Нила в 1856–1858 гг. Спутником его был Джон Спик, который так же, как и сам Бертон, служил офицером в индийской армии, но был представителем более молодого поколения. Отношения между ними скоро переросли в отвращение и ненависть, и, когда Спик достиг озера Виктория и провозгласил, что оно является истоком Нила, Бертон пустил в ход все свои недюжинные способности, чтобы доказать, что Спик ошибся. Это подавило Спика и, вероятно, довело его до самоубийства. Контраргументация Бертона — блестящая демонстрация гнева ученого, и его доводы насчет того, почему только что открытое озеро не могло быть истоком Нила, убедительны и поныне. Кажется, Гёте сказал, что интеллигентные люди никогда не бывают так проницательны, как в том случае, если они не правы.

На самом деле, лишенный фантазии тугодум Спик был прав, а блестящий провидец Бертон ошибся, хотя должно было произойти совсем наоборот. Это одна из многих неприятностей, которые, как магнит, притягивались к Бертону, куда бы он ни устремлялся.

Можно сказать, что если Ливингстоном руководил живой доброжелательный интерес, то Бертона вдохновляло отвращение. Более того, в нашем распоряжении есть их собственные слова, показывающие, насколько противоположны были девизы, выбранные для их экспедиций. Тогда как Ливингстона направлял бог, Бертон заявлял, что его гонит сам дьявол. Возможно, из-за этих противоположных исходных установок в их восприятии Африки так мало точек соприкосновения. Несмотря на опустошения, причиненные работорговлей, у Ливингстона ландшафты часто выглядят как пасторальные идиллии, конечно, сотворенные рукой создателя, тогда как у Бертона ландшафт переполнен тревогами, столкновениями и вырождением. Под влиянием усвоенной им арабской культуры Бертон вряд ли смотрел на работорговлю с каким-то особым ужасом, скорее он относил ее к проявлениям животного состояния народа, внушавшего ему отвращение. Зато Ливингстон видел бессмертную душу, дремавшую в несчастных созданиях, которые приближались к кончине, не получив никаких представлений о грехе и милосердии.

Ливингстон рассматривал внутреннее, Бертон — внешнее, и картины обоих, разумеется, приобретали разную окраску в зависимости от индивидуальной манеры видения. Чего-нибудь абсолютно правильного или абсолютно ошибочного в этих картинах нет, и оба путешественника способствовали созданию многоплановой картины, которая ускользает от современного наблюдателя, проезжающего по тем местам, где эти путешественники побывали. Человек и некоторые другие приматы располагают на редкость эффективным зрением, но внешние образы, попадающие на сетчатку нашего глаза, являются лишь частью общего обзора, который формируется благодаря нашей способности накапливать не только собственные, но и чужие впечатления и опыт.

Ливингстону как будто больше сопутствовали дожди, чем многим другим Исследователям. Может быть, этой небесной влагой создатель наградил его за пять первых сухих лет, проведенных на краю Калахари, и его не осуждают за то, что в одной из своих бесед с богом он дал понять, что и этого достаточно.

Ливингстону довелось работать в долине Луангвы три месяца в конце 1866 г., и все это время шли дожди. «Страна — огромный ряд волн, все они покрыты джунглями, и нет никаких следов троп», — писал он в своем дневнике (Waller, 1874). Я часто удивляюсь, как он мог держаться так сухо и корректно. Надо простить ему то, что радость открытия несколько подмокла: противные дожди и раскисшая земля, воины нгони и постоянный голод сдерживали его пыл. Ливингстон, впрочем, отличался от большинства других исследователей тем, что он меньше всего был охотником, и, следовательно, ему не хватало пищи даже в долине Луангвы с ее обилием диких животных.

Я обращаюсь к Ливингстону в этом разделе потому, что он писал о птице, которая лучше всего символизирует реку Луангву, создавая ее своеобразное акустическое оформление. Цитата, приведенная в эпиграфе к разделу, если следовать истине, имеет отношение скорее не к долине Луангвы, а к экспедиции Ливингстона, когда он скитался по болотам у озера Бангвеулу западнее долины Луангвы, на пути к своей гибели в деревне Читамбо. Запись в дневнике (одна из самых последних) была сделана 13 апреля 1873 г., когда его внимание привлекла африканская птица, следовавшая за ним по всем рекам и озерам, которые он изучал все 30 лет, проведенных в Африке.

Шведское название птицы переводится как «рыбный орлан» (fiskörn, или skrikhavsörn). Сходное английское название fish eagle⁴⁶ вполне отвечает буквальному переводу со шведского. (Наиболее употребительное русское название этой птицы — орлан-крикун. — Л. С.) Он повсеместно распространен к югу от Сахары, где есть озера и водотоки. На реках Луангва, Замбези и Окаванго этих птиц множество. В Восточной Африке они облюбовали район озера Найваша, устраивая там свои гнезда и питаясь рыбой. В других местах Восточной Африки они почти не встречаются, поскольку предпочитают пресноводные озера и реки.

Забавно видеть, как орлан-крикун ловит рыбу. Он летит на небольшой высоте, до тех пор пока не увидит тень от рыбы, плывущей у самой поверхности. Тогда ой, выпустив когти, падает вниз и почти исчезает под воду, пока не схватит добычу, и затем несколькими мощными взмахами крыльев поднимаемся в воздух, устремляясь к своему гнезду на дереве, где не спеша лакомится принесенной в когтях рыбой. Подобно всем орлам, орлан-крикун выбирает себе подругу на всю жизнь. Причина гармоничного брака состоит в необходимости сохранения за собой охотничьего участка. Если бы птицы меняли партнеров каждый год, это привело бы к постоянной борьбе за участки. Система участков хорошо организована: берега рек разделены на полосы между парами орланов-крикунов, и раздоры возникают только в тех случаях, когда пары изгоняют подросших птенцов.

Орлан-крикун — наиболее заметная и самая шумная из хищных птиц долины Луангвы. Большую часть года он первым подает голос по утрам. Перед самым рассветом, затемно, раздается громкий веселый крик, который вызывает неописуемое удовольствие при одной мысли о том, что еще можно немного понежиться в постели и что впереди целый день в долине.

Почти так же рано проявляют свою активность шпорцевая кукушка, которую иногда называют «бутылочной птицей» из-за ее крика, похожего на звук льющейся из бутылки воды, и капская горлица, чей настойчивый звонкий трехслоговый крик англичане расшифровывали, как «How’s fa-ther?» (Как отец?). В Ботсване, напротив, говорят, птица выкрикивает название этой страны; «Бот-сва-на, Бот-сва-на!»

Еще один, весьма характерный крик, который часто слышится перед рассветом, — это необычный глухой гортанный «хо». Его издает самая крупная из птиц-носорогов — рогатый ворон, к которому у меня особое отношение.

Эта история восходит к моему первому посещению Замбии. Я оказалась в национальном парке Сумбу у озера Танганьика и после долгих переговоров наняла егеря, который сопровождал меня в пеших маршрутах. Мы вышли на рассвете, четко разработав план нашего пути, после того как он рассказал, что родился и вырос в долине Луангвы, а я сообщила, что только что приехала сюда, но бывала и раньше в этих местах. Мы прошли совсем немного, когда он вдруг остановился и воскликнул: «Ох!»

Я редко видела, чтобы мужчина так внезапно преоб-ражался. До этого он все переживал, что мы не увидим достаточно много из того, чтобы мне хотелось, а теперь вдруг размяк и стал улыбаться, что называется, от уха до уха.

Видишь этих птиц? — спросил он.

— Конечно, — ответила я, гордясь, как петух, своими вновь обретенными познаниями. — Это рогатые вороны!

— Дома, в долине Луангвы мы говорим: если, отправляясь на охоту, первым увидишь эту птицу, то тебе будет везти весь день.

— Как интересно, — заметила я. — Надеюсь, так оно и будет.

— Хорошо, — сказал он. — Что бы ты хотела увидеть?

Я заразилась его настроением и назвала трех животных, которые, как мне было известно, обитали в Сумбу, но я никогда не верила, что встречу их:

— Ситатунгу, голубого дукера и антилопу-прыгуна.

— Отлично, — сказал он. — Пошли.

Мы почти бегом направились к мокрому лугу у озера. В самом топком месте росли непроходимые заросли тростника.

— Здесь обычно бывают ситатунги, — сказал мой проводник, — но ведь ты хотела бы видеть их на открытом месте?

— Да, конечно, — подтвердила я.

Мы обошли топь и забрались на каменистый холм, откуда открывался пейзаж, лежащий за тростниками, и стали всматриваться. На мгновение у опушки леса промелькнул темно-красный детеныш ситатунги и мгновенно исчез.

— Фантастика! — воскликнула я.

— Это пустяки, — сказал он. — Тебе ведь хотелось бы увидеть самца с большими рогами?

Я стала объяснять, что и этого вполне довольно, но он прервал меня.

— Посмотри туда, — указал он в направлении дальнего конца тростниковых зарослей, где на открытом месте разгуливал самец ситатунги с рогами большего размера, чем я когда-либо видела в музее, темно-красный, с длинной густой шерстью. Когда он поднимал ноги, были видны характерные расширенные копыта, хорошо приспособленные для передвижения по трясинам и топям — местам, где обитают эти животные. Здесь он стоял перед нами во всей красе. В бинокль я видела его очень четко.

— Ты, конечно, хотела бы разглядеть его как следует? — спросил Себастьян.

Ветер постоянно дул от ситатунги в нашу сторону. Первую половину пути нас разделяли тростниковые заросли, но, когда мы обогнули их, оказавшись на открытом лугу между тростником и животным, возникла критическая ситуация.

— Ползи! — прошептал Себастьян.

Он остановился у тростников, а я поползла вперед, быстро перебирая руками и коленями. На лугу было несколько кочек с осокой, за которыми я пыталась укрыться, чтобы не спугнуть ситатунгу.

Животное чувствовало что-то неладное и поднимало голову, принюхиваясь. При этом я каждый раз замирала, и, хотя оно смотрело прямо на кочки, меня оно не видело, да и ветер дул от него в мою сторону. Подобно другим животным, которые не знают, как им поступить, ситатунга стал рвать крупные пучки осоки с кочек. Когда он нагибался, я подползала ближе; как только поднимал голову, я замирала. Каждый раз он смотрел прямо на меня, принюхивался, словно размышлял о чем-то. Вероятно, животное что-то заметило, но инстинкт ему пока ничего не подсказывал.

Наконец я подползла так близко, что, поднимись я во весь рост, сильно напугала бы его. Но я молча лежала и наблюдала. Не зная еще, что происходит, ситатунга потоптался на месте, а затем поскакал в обход тростниковых зарослей.

Мы с Себастьяном сияли, как медные кастрюли, и благодарили друг друга.

— Вот это да! — крикнула я ему, выражая похвалу, и добавила, немного поддразнивая его:

— А теперь на очереди голубой дукер!

— Очень хорошо, — сказал он невозмутимо.

Мы вновь поднялись на холм и вышли к сухостойному участку леса. Себастьян нагнулся и показал на основание ствола дерева. Я не сразу разглядела там маленькое животное, которое сперва приняла за зайца. Оно стояло в тени под деревом, пригибаясь к земле.

Это и был голубой дукер — живехонький и словно сошедший с иллюстрации в определителе животных, с серо-голубой шерстью, с небольшими черными шипами на рогах, с темной полоской на морде и угольно-черными глазками-пуговками. Он наблюдал за нами с величайшей настороженностью. Голубого дукера — самую маленькую и пугливую антилопу-дукера, можно разыскивать полвека, да так и не увидеть.

Не знаю, кто больше радовался, Себастьян или я. Дукер обратился в бегство, а я сидела на камне и вздыхала.

— Это неразумно, — произнесла я наконец. — Не знаю, как ты ведешь себя. Я отказываюсь от антилопы-прыгуна.

Мы спустились по камням с холма, не думая о тишине и осторожности, как вдруг серо-коричневое животное с жесткой шерстью, пригнув голову, пронеслось, будто выпущенное из пушки ядро, вверх по склону, в сторону каменных развалов. Однако я успела разглядеть его: это была антилопа-прыгун. Прыгая по каменным выступам, она на миг замерла, приняв одну из балетных поз, вытянувшись на своих остреньких копытцах, и исчезла.

У меня перехватило дыхание, но день еще не кончился: на обратном пути к озеру я впервые увидела сервала-самца, который даже не числится в официальном списке животных Сумбу и которого Себастьян никогда прежде не видел.

С того дня я убедилась в том, что рогатые вороны приносят удачу. За все время пребывания в долине Лу-ангвы я никогда раньше их не встречала. Потом видела леопарда, какую-то редкую птицу, новорожденного слоненка и еще многих интересных животных. Наверное, я и леопарда никогда бы не заметила, если бы мне не повстречался рогатый ворон.

Когда позже я стала читать о народе биса, к которому принадлежал Себастьян, то узнала, что у них имеются и другие приметы и животные, приносящие удачу охотнику. Это может быть группа полосатых мангустов, шлемоносный сорокопут, орёл-скоморох или африканский марабу, шеренга муравьев-солдат или живой варан (мертвый означает неудачу).

Животные, приносящие неудачу, к счастью, довольно редко встречаются. К ним относятся водяной мангуст, кобра или какая-либо другая черная змея, турако с красными крыльями, черно-белые птицы, летящие с востока на запад, богомол — хищное насекомое, в совершенстве имитирующее небольшой сучок.

То, что маленький богомол рассматривается как вестник неудачи, само по себе крайне интересно, поскольку это главный образ в мифологии бушменов. Образ богомола Мантиса существовал чуть ли не со времён сотворения мира и благодаря своей хитрости и необычной способности к перевоплощению сумел многое сделать, когда создавался мир. Некоторые исследователи, как, например, У. Блик, показали, какое важное место занимал культ богомола у южных бушменов. Теперь факты говорят о том, что образ Мантиса постепенно стирается в сознании современных бушменов во всей области их расселения.

Археологи обнаружили следы бушменской культуры и в долине Луангвы. Совершенно ясно, что банту-язычные народы должны были вступить в контакт с коренными бушменскими племенами во время распространения их на территории нынешней Замбии. Мифология бушменов, вероятно, содержала много чужеродных элементов для бантуязычных народов, и бытующее у племени биса в долине Луангвы представление, что богомол приносит неудачу, может быть следом в коллективной памяти от контактов с коренными обитателями долины и их чужеродной и потому пугающей мифологии.

Прошло много времени с тех пор, как бушмены кочевали по долине Луангвы. Последняя группа бушменов-хукве в Замбии численностью несколько тысяч человек сохранилась на юго-западе Баротсе, большая часть которой проживает в полосе Каприви, вдоль границы с Анголой. Примерно треть бушменов Замбии поселилась в деревнях, остальные еще ведут традиционный образ жизни, занимаясь охотой и собирательством на территории площадью около 2500 квадратных километров, которая ежегодно урезается сопредельными племенами скотоводов.

Кроме бушменов-хукве, в Замбии сохранились остатки племени охотников и собирателей, утратившего родной язык и настолько смешавшегося с другими племенами, что его культура исчезла, но ее своеобразие сохранилось в памяти соседних племен, которые называли их тва. В Замбии остатки племени тва живут прежде всего на болотах Бангвеулу и Луканга. Они упоминаются в старой этнографической литературе, но трудно сказать, связаны ли они с древней бушменской культурой, распространявшейся на юге и востоке Африки. Как полагают некоторые исследователи, тва по происхождению скорее связаны с пигмеями, поскольку существуют нечеткие представления о пигмеях-охотниках, называвших себя акафула, которые жили к западу от реки Луангвы на территории нынешнего национального парка и были постепенно изгнаны проникшими туда племенами. Как мы видели, бушмены и пигмеи осваивали разные территории, но, поскольку некогда центральноафриканский лесной пояс простирался через всю Замбию, нельзя полностью исключить, что пигмеи могли населять лесные местности и в Замбии, тогда как бушмены обитали на более открытых участках.

Руководствуясь устными традициями бантуязычных народов, этнографы создали довольно упрощенную картину появления их на исторической арене. Археологи и языковеды сходятся в том, что язык банту возник за 1000 лет до н. э. на территории нынешнего Камеруна среди людей каменного века, которые рано освоили некоторые формы земледелия и скотоводства. Однако неясно, как им удалось распространить свое влияние на всю Африку к югу от Сахары. Прежние исследователи обычно описывали этот процесс как инвазию таинственного жизнеспособного народа с развитой техникой, культура которого одержала верх над культурой разрозненных и плохо организованных племен охотников и собирателей. В Центральной Африке расцвет культуры и организации бантуязычных народов приходился на средние века в обширном племенном союзе Лунда на территории нынешнего Заира. Оттуда волны цивилизации распространялись по Южной и Центральной Африке. Современные замбийские племена сложились в XVII–XVIII вв., последние из них — даже в XIX в., как раз перед приходом европейцев.

Археологами установлено, что картина освоения Замбии была очень сложной. Эта страна занимала ключевое положение в предыстории южной части Африки, как показали исследования Дж. Д. Кларка (Clark, 1970) и Д. В. Филлипсона (Phillipson, 1977), к которым я отсылаю заинтересованных читателей.

Выяснилось, что предки бантуязычных народов населяли области, расположенные к югу и востоку от территории нынешнего Судана и к югу от нижнего течения реки Конго. Еще в IV–II вв. до н. э. в этих областях развивались культуры железного века. Примерно в начале I в. до н. э. культура железного века с четкими бантускими традициями распространилась на юг через Анголу в северную Намибию. В начале нашей эры культура бантуязычных народов проникла на территорию Кении и северной Танзании. Наибольшая экспансия к югу происходила примерно около 300–400 гг. н. э. через возвышенности, находящиеся к западу от озера Малави, а оттуда — через нынешнюю Замбию до Трансвааля в Южной Африке. В более западных районах проходила такая же экспансия до провинции Шаба в Заире и западной Замбии, где западный поток мигрантов-банту встретился с восточным. В период от 500 до 1000 гг. н. э. в Шабе происходил сильный рост населения, способствовавший развитию культур позднего железного века, на основе которых постепенно сформировался племенной союз Лунда.

Недаром в соответствии с устными традициями происхождение многих современных замбийских культур берет начало от Лунда. XVII и XVIII вв. в истории Африки во многих отношениях соответствовали эпохе великого переселения народов в Европе. Масштабы миграций в Африке были весьма велики. К тому времени племенной союз Лунда затрещал по всем швам — частично из-за перенаселения, частично из-за внутренних противоречий. Раскол привел к выделению групп племен из союза, и именно такие группы переселились в Замбию.

Однако все же не ясно, были ли эти выходцы из союза Лунда первыми мигрантами-банту в данной местности или они слились с предыдущими переселенцами в одну мощную волну. Как упоминалось выше, в Замбии какие-то племена бантуязычных народов осели еще с IV в. н. э. Однако во времена ранней миграции, как и более поздней, стоял вопрос не о колоссальных ордах, сметавших все живое на своем пути, а о постепенном проникновении в течение длительного периода. На протяжении веков происходили взаимные контакты между группами племен и сопровождавший их обмен генами и идеями не всегда имел насильственный характер. Современные замбийские племена подчеркивают, что они происходят из племенного союза Лунда, поскольку группы, переселившиеся оттуда в Замбию, унаследовали гораздо более развитую культуру и технику и поэтому заняли ведущее положение, подчинив себе местные племена не только в физическом, но и в культурном отношении. Как известно, победители создают историю, и понятно, что новые группы заинтересованы в показе своего количественного превосходства над местным населением, изображаемым как «остатки». В настоящее время тоже имеются примеры малых племен, которые воспринимают язык и культуру господствующего племени.

В этой связи надо подчеркнуть теперь, что сам термин «банту» (что в буквальном переводе означает «народ») относится не к расе, а к языку. На территориях, где за три тысячи лет бантуязычные народы распространились разными путями из своего исходного очага в Камеруне, со временем местным группам населения удалось воспринять элементы культуры многих весьма различных пришлых племен, и в результате в генетическом отношении проявились большие различия. Зато в лингвистическом отношении термин действительно охватывает все языки банту, которых насчитывается около 2000 (многие, впрочем, надо классифицировать как диалекты). Все они имеют одинаковую структуру, хотя даже для тренированного слуха трудно уловить какие-нибудь черты сходства между юго-западными языками банту, с одной стороны, и центрально-восточными, с другой.

Раскопки, проведенные в долине Луангвы, прежде всего в Начикуфу близ Мпики (откуда пошло название целого ряда культур от каменного до железного веков), показывают, что носители традиционной культуры каменного века здесь, так же как и во многих других районах Африки, по крайней мере какое-то время, существовали бок о бок с переселенцами-банту. Насколько добровольно происходило восприятие или отрицание новой культуры, мы, естественно, судить не можем. Однако, вероятно, еще тысячу лет назад в долине Луангвы широко распространилась культура позднего железного века, которая, судя по анализу соотношений типов керамики, вытесняла другие культуры. В этой связи любопытно заметить, что, хотя устное творчество уводит все культурные традиции к племенному союзу Лунда, все же на обширной территории заметно преобладание древней, луангвской, керамики.

Среди замбийских племен, в настоящее время изготовляющих керамику в долине Луангвы и прилегающих районах можно отметить чева, нсенга, тумбука, лала, ламба, биса и бемба, и все они связывают свое происхождение с племенным союзом Лунда. Однако изучение их керамики совершенно однозначно доказывает, что выходцы из этого союза не только завоевывали, но и воспринимали какие-то элементы культуры, с которой они входили в соприкосновение.

Общее число племен в Замбии очень велико — свыше ста. Надо заметить, что если археологические построения кажутся сложными, то этнографические намного превосходят их. В последующем изложении я ограничусь кратким перечислением некоторых групп племен, населявших долину Луангвы, а затем сконцентрируюсь на одной из них — биса.

У. В. Брелсфорд (Brelsford, 1966) отмечает, что миграций из Лунда начались около 1600 г. Первыми стали переселяться небольшие племена. Более значительные, такие, например, как бемба, сохраняют предания, в которых рассказывается, как они покорили других, более ранних выходцев из племенного союза Лунда, поселившихся в Замбии. Считают, что бемба и биса первоначально относились к одной группе, которая после внутренних неурядиц в конце XVIII в. раскололась. Эта версия представляется вероятной, учитывая, что языки этих групп близки.

Появление этих двух племен посеяло большую тревогу среди других племен долины. Бемба освоили плато Замбии и никогда не селились в долине, но совершали туда набеги, беспокоя как биса, которые мигрировали в долину (правда, одна из групп биса все еще живет на плато), так и племена, обитавшие там раньше и теперь испытывавшие давление со стороны и биса и бемба.

Среди этих племен выделяются, например, сенга и тумбука. Последние в прошлом владели крупными частями долины и очень пострадали во время межплеменных войн XIX в. Амбо и кунда, как считают, одновременно проникли в долину Луангвы и, по-видимому, поддерживали между собой преимущественно добрососедские отношения. В тех местах, где они появились, уже жили нсенга, и там обычным явлением были смешанные браки. Нсенга — это ветвь чева, чьи основные группы проживают в современном Малави: Они захватили долину во второй половине XVIII в. и впоследствии разделили участь тумбука.

Общим для всех этих племен было то, что они на протяжении значительной части своей истории мало враждовали друг с другом, но позднее испытали давление биса, бемба, ангони и работорговцев.

Племя ангони из-за воинственной политики зулусского правителя Чаки вынуждено было эмигрировать из своих родных мест в Натале. В 1835–1845 гг. воины ангони разделились — одна часть ушла на территорию современной Малави, другая, объединившись с чева, обосновалась в долине Луангвы. Как полагают, уже через 30 лет с начала переселения из Наталя первоначальные мигранты были в явном меньшинстве по сравнению с «новыми» ангони, которые повели племя далее. Польза не всегда передается от более сильных к более слабым: апгони в районе Чипаты говорят на языке племени чева.

Много волнений и межплеменных войн в Замбии в конце XVIII и в XIX вв. можно отнести за счет работорговли. Она возникла в Замбии довольно поздно, поскольку эта территория значительно удалена от побережий океанов, но оказала пагубное воздействие на племена, которые все еще окончательно не осели в ходе миграций и сталкивались между собой в поисках мест для поселений и охотничьих угодий.

Бемба — второе по численности племя в нынешней Замбии (тонга — самое многочисленное на юге). Оно всегда отличалось хорошей организованностью и обладало централизованной властью со сложной социальной структурой. Это одно из немногих племен, которое смогло выстоять против ангони. В середине XIX в. эти племена сильно страдали от работорговли. Наиболее известный маршрут невольничьих караванов проходил от Килвы, на побережье озера Малави в восточную провинцию Замбии. Оттуда пути следовали в разные части Замбии, расположенные к западу от Луангвы. Позднее был проложен еще более значительный караванный маршрут, проникавший в Замбию с севера, со стороны озера Танганьика. Долина Луангвы стала играть большую роль в работорговле, поскольку тогда эта территория располагала одной из самых многочисленных популяций слонов в Африке. Работорговцы могли пополнить свои доходы благодаря невольникам, которые переносили слоновую кость к побережью океана.

Биса традиционно были искусными охотниками и поэтому в долине Луангвы считаются знатоками природы и животных. В настоящее время они населяют так называемый Коридор между северной и южной частями национального парка. На востоке границей служит река Луангва, на западе — горы Мучинга. Поскольку биса действительно знают места, которые я описываю, и поскольку я познакомилась с ними лучше, чем с другими племенами долины, я собираюсь рассказать о них немного подробнее.

В устной традиции биса насчитывают 13 вождей, с тех пор как это племя выделилось из большой группы бантуязычных народов, включавшей еще племена бемба и, возможно, сенга. Исходя из этого считают, что племя биса сложилось как самостоятельная единица в начале XVIII в. Это было неспокойное время, когда племена боролись за гегемонию, а также перегруппировывались и мирным путем. Контакты между биса и бемба не всегда были столь кровопролитными, как изображают их предания. Но ясно, что периоды неустойчивого мира нередко прерывались нашествиями и локальными конфликтами, и есть основания утверждать, что за период от начала миграции племен до прекращения работорговли каждое племя эпизодически находилось в скрытой или явной вражде с соседними племенами.

Биса успешно выдержали конфронтации с племенами кунда и чева, но сами потерпели поражение в столкновении с бемба. Тем не менее биса никогда не подчинялись бемба и не во всех отношениях уступали им. К примеру, удалось установить, что биса поддерживали торговые связи с восточным побережьем Африки около 50 лет, пока бемба не наладили прибыльную торговлю с арабами. Впоследствии, однако, биса, должно быть, весьма сожалели, что когда-то вообще наладили такие отношения: им становилось все труднее поставлять достаточное количество слоновой кости и рабов, спрос на которых сильно возрос. В конечном итоге сами биса в свою очередь становились жертвами набегов наемных солдат, которые занимались поставками невольников. Ф. М. Томас охарактеризовал ситуацию следующим образом: «Единство племени было ослаблено работорговлей и не могло противостоять… натиску бемба. Однако и до того, как результаты этих вторжений стали полностью очевидны, ангони обрушились на них, и биса так и не смогли восстановить то территориальное и торговое положение, которое они некогда занимали» (Thomas, 1958).

Тем не менее биса сохранили достаточно много индивидуальных особенностей и значительную территорию. В XX в. они широко занялись торговлей, прежде всего слоновой костью, с португальцами в Зумбо. Северная Родезия к тому времени стала британским протекторатом, и уже в 1901 г. биса и другие замбийские племена были обложены налогом в пользу британской администрации в размере три шиллинга с хижины. Это повлекло за собой далеко идущие последствия, поскольку мужчины в трудоспособном возрасте вынуждены были работать на рудниках, зарабатывая деньги, тогда как дома поля обрабатывали женщины и старики.

Помимо того, британское правительство вмешивалось в жизнь племени. В 1907 г. было запрещено так называемое читемене — своеобразное подсечное земледелие, применявшееся в Африке с незапамятных времен. Англичане сочли его слишком расточительным методом, поскольку масса отличных деревьев ежегодно превращалась в дым, и постепенно, по мере роста населения, оказывалось все более нерациональным, чтобы после сведения лесов и непродолжительного возделывания земля забрасывалась до последующего использования. Однако закон стал Крайне непопулярным, и власти, проявив изворотливость, отменили его через два года. Еще годом раньше, в 1906 г., англичане попытались провести закон против мелких обособленных землевладений, так называемых митанда, чтобы сконцентрировать население в деревнях, где насчитывалось бы не менее 20 хижин, но оказалось, что система «митанда» имела важную функцию, поскольку поля подвергались нашествиям всевозможных «мародеров» — от слонов до грызунов — и потребовалась бы строгая сторожевая служба, чтобы ущерб не был особенно значительным.

Во время первой мировой войны биса были призваны в армию в качестве носильщиков. Многие из них умерли от эпидемий и тропических болезней — гораздо больше, чём на полях сражений, и когда оставшиеся в живых воины вернулись домой, то увидели, что племя пострадало еще и от сонной болезни, которая свирепствовала тогда в долине. В 1912–1925 и 1927–1934 гг. долина была закрыта для посторонних посетителей.

Набор на рудники Медного пояса начался в 1903 г., и уже в 1930 г. более половины всех трудоспособных мужчин находились вне дома. Земледелие и семья оказались полностью на плечах женщин, которые оставались, чтобы продолжать род. Если все мужчины побывали в Медном поясе, то лишь треть всех женщин когда-либо выезжала за пределы долины.

Многоженство и разводы у биса довольно распространены, что отчасти обусловлено отсутствием мужчин, отчасти связано с обычаями. Поскольку мужчина по традиции был охотником и воином, который подвергался большим опасностям, чем женщины, и женился позже, в племени всегда был некоторый избыток женщин. Мужчина, у которого имеются средства взять себе вторую жену, при этом вдвое увеличивает свой земельный надел. Многоженство имеет очевидные преимущества также для женщин, живущих в обществе, где значение их определяется способностью рожать детей. (Замечу, что многие африканцы были обеспокоены моей бездетностью. «Кто будет за тобой ухаживать, когда ты состаришься? — спрашивали они меня. — Кто тебя похоронит, когда ты умрешь?»)

Поскольку биса принимали участие во второй мировой войне, многие пожилые люди с гордостью рассказывают, как они сражались в рядах королевских африканских стрелков и что повидали в дальних странах. Старый егерь Мвенда, к примеру, побывал в Италии и напичкал два поколения биса рассказами о жизни итальянцев.

В 1940 г. были организованы южный и северный резерваты для охраны диких животных. В несколько официозном документе живущим там биса предписывалось покинуть их территории. Численность биса в пределах резерватов была невелика из-за мухи цеце и слишком большого числа диких животных. Там было невыгодно заниматься земледелием в сколько-нибудь значительных масштабах. Кроме того, биса практиковали традиционное подсечное земледелие, и это вынуждало их переселяться на новые места через равные промежутки времени. Поскольку в Коридоре хватало места для всех биса, переселение не обернулось для них катастрофой, хотя, конечно, они его и не одобряли. Сопротивление было оказано несколько позже, когда большая часть полей, принадлежащих племени тонга, была затоплена вследствие сооружения Карибского водохранилища в долине Замбези.

Администрация национального парка издала ряд указов, которые отрезали биса от их традиционных охотничьих угодий. Вначале не предусматривалось запрещения охоты для биса. По краям Коридора были выделены охотничьи угодья и биса за недорогую лицензию приобретали право убить в год какое-то количество диких животных на этих угодьях с целью удовлетворить домашние потребности. Тогда, в 1940 г., население было невелико, и охотничьих угодий вполне хватало.

Теперь дело обстоит несколько иначе. Численность биса растет, несмотря на относительно высокую детскую смертность, а территория остается прежней. Легко предвидеть день, когда Коридор потребуется расширять.

По мере роста населения возрастает и необходимость в увеличении не только охотничьих угодий, но и посевных площадей, и буфера между полями и охотничьими угодьями исчезают. В свою очередь, это означает, что поля подвергаются частым набегам зверей. Чтобы справиться с этими мародерами, вызывают егерей, которые отстреливают их, что ведет к сокращению численности диких животных в охотничьих угодьях. Биса вынуждены совершать более далекие охотничьи походы и, увлекшись погоней за животными, могут оказаться в пределах национального парка. И если охотников задерживают, их наверняка объявляют браконьерами. Но этим дело не ограничивается: все мужчины племени биса в Коридоре превратились в потенциальных браконьеров.

Исходя из сказанного можно было бы сделать вывод, что из-за создания национального парка ущемлены интересы целого племени. Трагично, что оно вынуждено было прекратить жизненно важные традиционные занятия. Следующий шаг, очевидно, приведет к деградации культуры данной этнической группы: подрастающее поколение сочтет традиционные занятия нелепыми и ненужными. Стюарт Маркс, автор очень интересной монографии о биса, сообщает, что во время полевых работ ему не встречались молодые люди из этого племени, проявлявшие интерес к охоте, тогда как для представителей старших поколений она все еще играет важную роль и служит основной темой многих рассказов и преданий (Marks, 1976).

К счастью, охота не была главным источником пропитания для биса, разделявших присущее бантуязычным народам пристрастие к земледелию. Они, вероятно, случайно поселились в богатых дикими животными местностях и поэтому в большей мере, чем многие другие народы той же языковой семьи, вынуждены были интересоваться охотой, которая со временем превратилась в подсобное занятие. Земледелие играет весьма существенную роль в их жизни, а охота — подчиненную, и она все более вытесняется. В современной густонаселенной Африке, вероятно, неизбежно постепенное отмирание охоты как средства обеспечения домашних потребностей. Времена меняются, и биса сами не склонны тосковать о прошлом и вызывать жалость к себе на пороге будущих перемен. Они продолжают заниматься земледелием и хорошо приспособились к изменившейся обстановке (включая и использование ими рабочих мест в национальных парках).

Все же ограничения на охоту, несомненно, вызывают раздражение среди местного населения. Выше я упоминала, что нигде в Африке не удается достичь равновесия между потребностью жителей в охоте для домашнего потребления и необходимостью пресечь коммерческое браконьерство. Охотники биса, убившие импалу в национальном парке или промышляющие в охотничьих угодьях без лицензии, оказываются в таком же положении, что и браконьеры, которые уничтожают целые стада животных в районах Бангвеулу и Кафуэ, чтобы продать мясо голодающему населению городов, или отстреливают носорогов и слонов по заданию какого-нибудь синдиката. Поскольку в любом случае риск одинаково велик, остается лишь выбрать самое прибыльное поле деятельности.

Хотя егеря часто сетуют на то, что браконьерство в Замбии приняло ужасающие размеры, мне кажется, что здесь оно менее распространено, чем в Восточной Африке. Ресурсы дикой природы здесь более велики. Мое мнение сложилось на основе посещения национальных парков Замбии, куда доступ открыт. Как обстоит дело в таких закрытых районах, как Вест-Лунга, равнина Луива и Сиома-Нгвези, которые десятилетиями посещались браконьерами, мне трудно судить.

В Замбии меньше ощущается неприязнь к туристам, чем в Восточной Африке. Даже создается впечатление, что биса научились извлекать известную пользу из них. Администрация парков и компании по проведению охоты и сафари часто нанимают местных жителей на работу. Сокращение потока туристов во влажный сезон вполне устраивает биса, поскольку в это время они занимаются земледелием. Ввиду нехватки более конкретной информации я вынуждена использовать мои личные наблюдения. Могу сказать, что каждый раз, когда я приезжала в долину Луангвы (начиная с 1975 г.), я видела в деревнях много домов и замечала, что они гораздо лучше, чем были прежде. Все больше семей обзаводились велосипедами, радиоприемниками и швейными машинами. Если исходить из подобных критериев, то, несомненно, благосостояние жителей долины Луангвы повысилось.

Однако во многом биса живут по старинке. Стюарт Маркс рассказывает, что они сажают три семени в каждую ямку: «одно — для слона, другое — для цесарок, третье — для себя». Если учесть, какую долю урожая пожирают крысы и мыши, сколько портится во время хранения, биса как хозяева предстают в героическом свете.

Главные культуры у них — дурра (род сорго) и, кукуруза. Возделывают они также земляной орех (арахис), просо, рис, сахарный тростник, кассаву (род маниоки), бобы, табак. Когда наступает сезон дождей, биса вспахивают поля, сажают семена, чтобы в июне — июле собрать урожай. Основное орудие труда у них — мотыга, главные работники в поле — женщины.

Климат долины считается довольно неблагоприятным и для местного населения, которое до недавних пор не имело таких, как у европейцев, возможностей защиты от разных заболеваний. Довольно широко были распространены сонная болезнь и проказа. В этих краях существует поверье, будто проказа разносится полосатыми или пятнистыми животными. Самую высокую смертность, однако, давали и до сих пор дают малярия и туберкулез. Различные внутренние паразиты вызывают анемию. За отсутствие многих других хворей надо благодарить замечательные африканские чугунные котлы. Грипп и некоторые детские заболевания рассматриваются как довольно невинные напасти, хотя они временами уносят не одну жизнь. Например, в 1978 г. у биса умерло много детей от кори. Страдало население и ют ныне отошедшей в историю оспы, часто свирепствовавшей во время прохождения караванов невольников.

На фоне ненадежного земледелия, естественно, добыча на охоте служила желанным для биса дополнением в рационе. Приведенные ниже данные базируются на работе С. Маркса (Marks, 1976), изучавшего охоту, ее эффективность, методы и добычу.

Западни, ловушки и силки запрещены и открыто не используются. Лук и копье давно уступили место огнестрельному оружию, часто выпуска прошлого века. Патроны и порох изготовляют сами охотники. Из этого смертоносного оружия они убивают слонов, гиппопотамов, буйволов, импал, бородавочников и зебр, которые являются основными объектами охоты. Кроме ружья охотник обычно берет с собой топор и копье, чтобы не расходовать патроны на подраненных животных.

Показатель охотничьей удачи изменчив. При использовании старинного огнестрельного оружия он составляет 9—33 процента, современных ружей — 33–57 процентов. В среднем охотник проходит от 46 километров в августе (хорошая видимость, сухая земля) до 14 километров в феврале (высокая растительность, плохая видимость, раскисшая земля). Самый продолжительный суточный маршрут (упоминаемый С. Марксом) достигает 64 километров.

Часто встает вопрос, может ли местное население, располагая обычным оружием, уничтожить всех животных в округе, как утверждали защитники природы на протяжении ста лет. С. Маркс считает, что это невозможно, и ссылается на результаты исследований в восточной Замбии и Ботсване, свидетельствующие, что охота для домашнего потребления не может в корне изменить половую и возрастную структуру популяций диких животных⁴⁷.

В свете этих данных должна быть разрешена охота в определенных масштабах даже в национальных парках, но есть веские причины, говорящие не в пользу этого заключения. Чисто практически трудно определить рамки охоты «для домашнего потребления». Где провести черту и как осуществить контроль? Кто станет следить за ведением охоты и распределением добычи? Насколько можно быть уверенным, что смелые и хитрые биса не придумают какую-нибудь гениальную уловку, позволяющую им добывать гораздо больше мяса, чем разрешено?

Зная, как мало в мире осталось заповедных участков дикой природы, может быть, самое разумное — не экспериментировать с предоставлением права на охоту Для домашнего потребления? Но, как мы увидим, полный запрет тоже ставит определенные проблемы. В долине Луангвы это прежде всего проблема слонов.

В те далекие времена, к которым относятся сведения о первых путешествиях, в долине Луангвы обитала масса слонов. Работорговцы получали большие доходы; заставляя невольников переносить слоновую кость из Замбии к побережью океана, и местные племена тоже были заинтересованы в сбыте этого товара. За 50 килограммов слоновой кости они могли получить до трех тюков материи. О важности этой торговли можно судить по тому, что спрос на невольников и слоновую кость чуть не привел к расколу племени биса. Ради слоновой кости многие из восточноафриканских наемников оставались в долине Луангвы и принимали участие в межплеменных войнах.

Нам хотелось бы думать, что сто лет назад Африка была сплошным миром дикой природы, в котором обитало множество слонов и других животных. Такое представление не соответствует истине (во всяком случае, если иметь в виду территорию, расположенную вдоль маршрутов невольничьих караванов), и это отмечал еще Джозеф Томсон (Thomson, 1881), который во время экспедиции к Великим озерам в 1878–1880 гг. вышел в северные районы Замбии: «В течение четырнадцати месяцев моего пребывания в обширной области Великих озер я ни разу не видел ни одного слона. Двадцать лет назад они беспрепятственно бродили в этих местах, а теперь почти полностью истреблены. Менее десяти лет назад Ливингстон сообщал о множестве слонов у южной оконечности озера Танганьика… Ныне там не осталось ни одного».

Сто лет назад долина Луангвы считалась одним из последних крупных очагов обитания слонов. О том, насколько жестоко их преследовали, видно из отчета о путешествии по долине Луангвы в начале XX в., в котором отмечалось, что на теле каждого слона гнойные раны от пуль и что эти животные готовы к нападению, как только почувствуют запах человека.

Значит, если и в долине Луангвы число слонов постепенно уменьшалось, можно с уверенностью сказать, что для них главным врагом действительно был человек. Выше отмечалось, что у слонов хорошая память и они могут передавать свой опыт следующим поколениям. Поэтому интересно выяснить, как многолетнее преследование изменило поведение этих животных.

Живущие на воле слоны днем свободно передвигаются по местности, общаясь между собой без соблюдения норм тишины и порядка. Когда люди подходят к ним слишком близко, они уступают дорогу, но без всякой паники. В конце XIX в. в долине Луангвы появились особые слоны, которых многие охотники считали прирожденно злобными. По ночам они быстро, как ветер, покрывали большие расстояния, не издавая никаких звуков, и постоянно были начеку. Многие охотники погибали, раздавленные слонами, в основном теми, которые зачастую имели личный опыт знакомства с огнестрельным оружием. Даже спустя много лет после пре-кращения самой жестокой охоты на слонов за долиной Луангвы закрепилась дурная слава, укреплявшаяся регулярными сообщениями об убийстве очередного охотника, а иногда и стороннего наблюдателя.

Фрэнк Мелланд, знаток слонов и долины Луангвы, был одним из первых, кто находил такое поведение слонов закономерным следствием кровавых преследований. В своей книге (Melland, 1938) он утверждал, что подобное поведение слонов Луангвы в ту пору не было естественным, и, действительно, потребовалось много времени, прежде чем оно изменилось в тех самых природных резерватах, которые создавались, когда писалась упомянутая книга.

Мелланд оказался прав: со времени организации резервата в долине Луангвы прошло 40 лет и всего 10 лет — после учреждения национального парка. Следовательно, только очень старые слоны могут помнить об охоте, проводившейся в широких масштабах, хотя луангвские слоны и теперь знакомы с отдельными браконьерами. Современную ситуацию все же никоим образом нельзя сопоставить с той, которая имела место в конце XIX в., когда систематично истребляли этих животных, и которая фактически не осталась в памяти ныне живущих слонов. Они значительно присмирели. Подобно большинству животных слоны реагируют на запах человека с отвращением и убегают, демонстрируя свое недовольство фырканьем и широкими взмахами ушей. В 99 случаях из 100 они, как будто из чувства собственного достоинства или самоуважения, не нападают. Иногда, правда, демонстрируют силу, и люди, если они не в машине, в испуге убегают. И это вполне естественное поведение. Обычно слоны ведут беззаботный образ жизни без истерической настороженности, которую отмечали у них раньше охотники.

Прошло немало времени, с тех пор как слоны долины Луангвы перестали смотреть на человека как на смертельного врага и привыкли к тому, что в националь ном парке их охраняют лучше, чем за его пределами. На этой почве и возникла «проблема слонов»: все больше этих животных скапливалось на территории, которая в обычном состоянии не могла бы вместить такую крупную популяцию. Слоны, очевидно, инстинктивно придерживались границ, совпадающих с обозначенными на карте администрации парка. На востоке граница доходит до реки Луангвы, и на ее восточном берегу как раз находится охотничий кордон. В сухой сезон, когда пастбища истощаются, растительность на восточном берегу реки привлекает слонов, хотя они опасаются, что там их могут подстрелить, но им известно и то, что человек слеп и беспомощен ночью.

Поэтому в сумерках можно различить, как слоны спускаются к реке у заветного брода, а затем спокойно и целенаправленно переходят на противоположную сторону реки и под покровом темноты исчезают среди зелени. Если встать перед самым рассветом, до того как подаст голос орлан-крикун, и отправиться на западный берег, можно увидеть, как с первыми утренними лучами солнца большие группы слонов, словно призраки, окутанные ночной мглой, еще расстилающейся над поверхностью воды, выбираются на песчаные отмели и затем стройными колоннами исчезают в национальном парке, в то время как охотники еще отсиживаются на кордоне.

Слоны, вероятно, понимают, что у них в национальном парке есть какая-то защита, а за его пределами именно люди обрекают их на гибель. Поэтому еще попадаются отдельные слоны, которые без всякого повода бросаются в атаку, и если однажды доведется столкнуться с таким животным, то вряд ли потом будешь говорить, что слоны не опасны, — достаточно приглядеться к людям, имеющим большой опыт пребывания в условиях дикой природы среди слонов. Они все без исключения ведут себя осторожнее или, если хотите, боязливее, чем люди, относительно недавно прибывшие в районы кустарников либо имеющие при себе надежное оружие.

Однажды я шла в небольшой группе туристов, как вдруг увидела четырехтонную слониху, которая бесшумно двигалась навстречу нам со скоростью 40 километров в час. Хобот опущен, уши откинуты назад, и не было никаких сомнений в том, что у нее серьезные намерения. Нас сопровождал егерь, но он, так же как в мы, испугался и начал поспешно заряжать патронами старое ружье. Глядя на это ружье без особой надежды, я подумала, что, наверное, оно стреляло в какого-нибудь крупного зверя лет тридцать назад. К счастью, мы заметили слониху, когда стояли сомкнутой группой. Мы громко захлопали в ладоши и закричали: «Хо! Хо!», пытаясь испугать ее. Слониха заметила нас, но с пути не свернула, хотя и не ушла прочь, — видна была ее нерешительность. Она чуть замедлила ход, и когда находилась примерно в 30 метрах от нас, егерь взял ружье наизготовку. Мотнув головой, слониха отступила и скрылась в чаще леса.

Слоны, которые мотают головой, машут ушами, фыркают и бьют ногами, редко имеют агрессивные намерения. Конечно, когда сидишь в вездеходе (со включенным мотором, с ногами на педалях и рукой на переключателе скоростей), можно, сохраняя спокойствие, наблюдать за происходящим. Неожиданные нападения слонов не часты и почти всегда заканчиваются тем, что слон начинает явно колебаться и затем останавливается, соблюдая определенную дистанцию, оглушительно трубит и удаляется с таким видом, что, мол, его заставили уйти и тем самым унизили.

В другой раз я повстречалась с агрессивно настроенным слоном, сидя в вездеходе. Когда мы ехали по лесу мопане следом за носорогом, внезапно у нас прокололась шина. Болты были залиты краской и не затягивались гаечным ключом. Приподнятый на домкрате вездеход стоял, а мы били молотками по болтам, ругая идиота, который их покрасил. Вдруг мы заметили, что одна самка отделилась от стада слонов, которое, как нам казалось, было на значительном расстоянии, и, приседая, двинулась на нас, бесшумно, с опущенным хоботом и откинутыми назад ушами. Мы надеялись, что она остановится, ограничась демонстрацией силы, но слониха продолжала свой наступательный бег. Тогда нам ничего не оставалось делать, как хлопать в ладоши и орать: «Хо! Хо!», но она, не останавливаясь, все шла и шла на нас.

— Садитесь! — крикнул Клифф, который вел машину. — Я сам сниму домкрат.

Он завел вездеход, и, когда слониха была метрах в двадцати от нас, мы сорвались одним махом с домкрата и отчаянно стали маневрировать между деревьями мопане. Слонихе словно подбросили в нутро углей; когда она увидела, что мы удираем, то вновь ринулась за нами. Наконец мы немного вырвались вперед, и тогда она остановилась, торжествующе подняла хобот и повернула его в нашу сторону. Мы тоже остановились, и, заметив это, она припустилась следом. Пришлось нам оторваться от нее метров на сто — тут она сочла, что расстояние между машиной и стадом достаточно велико. В стаде находился ее новорожденный слоненок, что, вероятно, и было причиной агрессивности. Взволнованная, я отправилась за домкратом, вознося хвалу тому идиоту, который покрасил болты: благодаря ему мы не стояли на трех колесах, когда к нам рванулась слониха.

Напавшая на нас слониха была без бивней, и ее поведение подкрепляло слова старых охотников о том, что слоны, у которых нет бивней, особенно опасны. Имеются в виду не те слоны, что сломали себе один или оба бивня, а те, что родились без них. Этот пробел обусловлен наследственностью — у слоних, лишенных бивней, детеныши тоже рождаются без бивней, и эта черта присуща отдельным группам, членов которых объединяют родственные связи.

Почему же эта наследственная черта более широко распространена среди слонов долины Луангвы? Возможно, агрессивность унаследована ими от той эпохи, когда слоних без бивней не отстреливали и поэтому они не боялись человека.

В то же время они видели, как убивают или увечат их сородичей, и это порождало в них ярость и отчаяние. Нрав также может быть в какой-то мере унаследован — ведь потомство стремится копировать поведение родителей.

О том, сколько слонов было уничтожено в прошлом веке, точно не известно. Первые цифры, имеющиеся в нашем распоряжении, относятся к 1871–1875 гг., когда, как считают, легендарный торговец Джордж Вестбич — человек, носивший в шляпе зубную щетку как единственную уступку цивилизации, — ежегодно вывозил около 13 500 килограммов слоновой кости со своей станции Панда-Матенга в долине Замбези. Большая часть товара поступала наверняка из долины Замбези и северной Ботсваны, поскольку слоновая кость из долины Луангвы в основном переправлялась к восточному побережью Африки или к португальцам в Зумбо, однако данные по Панда-Матенге все же дают некоторое представление о том, какое количество слоновой кости находилось в Северной Родезии.

Официальные данные по всей Замбии имеются начиная только с 1922 г. Публиковавшиеся показатели колебались от 1040 до 2850 килограммов. Возможно, они не слишком высоки, но ведь, кроме того, немало слоновой кости вывозилось из страны по неофициальным каналам. Однако, даже если увеличить приведенные цифры, на 100 процентов, можно в свете имеющихся представлении о поголовье слогов в Замбии сказать, что отстрел такого масштаба, возможно, и терпим.

Зато данные 20-х годов о весе бивней указывают на колоссальные масштабы происходившего тогда отстрела. В частности, эти данные приводит Питмен (Pitman, 1934). В начале 20-х гг. средний вес бивня едва достигал 6,5 килограмма. Этот показатель значительно возрос к концу десятилетия, когда была установлена определенная минимальная величина бивней. Ради сравнения надо сказать, что самый мощный бивень весил 102 килограмма — невероятно тяжелый груз, наверняка не доставлявший радости его носильщикам. Бивни весом свыше 50 килограммов считаются весьма крупными, а в 20–30 килограммов — обычными для слонов в нынешних национальных парках.

Приведенные цифры свидетельствуют о том, что в начале XX в. не осталось ни одного слона с приличными бивнями и что проводился отстрел подросших детенышей и молодых самок с целью вообще что-нибудь получить. Тонкий наблюдатель, натуралист и охотник Ф. Силус (Selous, 1881) откровенно признавался: «Мы видели всего восемь особей: самку без бивней и семь других, вряд ли вполне взрослых. Слоны, впрочем, теперь так редко встречаются, что нельзя пропускать даже детенышей».

Это признание красноречиво говорит о невысокой способности слонов к восстановлению поголовья. Короче говоря, проблема сводится к тому, что слоны в долине Луангвы продолжают вымирать. Виноват человек, который проник в их мир, занимающий слишком малую территорию (хотя южная часть долины Луангвы размером с Уэльс, а северная — вдвое меньше). Слоны могли бы еще 30 лет назад распространиться на гораздо большую территорию. И сейчас часть их мигрирует в горы Мучинга и, в ограниченных масштабах, к северу до Сумбу и к западу до района Бангвеулу, но даже южная часть долины Луангвы начинает все более походить на экологический остров, где слоны прижились и размножаются. Однако их нынешняя территория меньше, чем в прошлом, а отстрел невелик, и в этом, повторяю, заключается суть проблемы.

Желудок правит всеми, и в том числе слонами. Подсчитано, что за день слон потребляет от 100 до 250 килограммов корма, и, чтобы быть здоровым и бодрым, ему требуется затрачивать почти 18 часов в сутки на до-бычу пищи. Конечно, не все это время у него занимает непосредственно процесс поглощения еды. Сюда входит и поиск ее, валка деревьев, обламывание ветвей, обгладывание коры и т. д. Переваривание пищи у слона — процесс весьма эффективный, но в то же время его мож-)но назвать и неэффективным. Он эффективен потому, что пища проходит через организм слона с огромной скоростью и результат этого процесса — крупные кучи, в которых четко можно различить, какие деревья, травы и плоды были съедены. А неэффективен из-за того, что усваивается относительно малая часть пищи. Следовательно, слону, чтобы существовать, приходится набивать свою утробу с большим запасом.

В других отношениях слон тоже парадоксален. Можно со столь же равным основанием считать его экономичным и неэкономичным в выборе пищи. Экономичным — потому, что в своем вегетарианском (ограниченном) рационе он всеяден и приспособлен для использования всех ресурсов растительного царства между небом и землей. Неэкономичным — оттого, что он сносит большие деревья, чтобы добраться до листвы на их верхушках, или губит их, обгладывая кору, добираясь до необходимых ему лубяных волокон и питательных веществ.

Подобные рассуждения не могут привести к сколь-либо полезным выводам. Так же можно порассуждать и о жирафах, о которых, с одной стороны, можно сказать, что он имеет самую длинную шею, а с другой — самую короткую. Самую длинную — если измерять ее в сантиметрах, но самую короткую — в том смысле, что, по сравнению с другими животными, жирафу труднее всех достать что-нибудь с поверхности земли.

Прекрасный аппетит и быстро увеличивающееся брюхо слона сопровождаются постепенным изменением среды его обитания. В густых зарослях он оказывает услугу другим животным, прокладывая тропы и тем самым делая непроходимые кустарники доступными для небольших антилоп. Однако местность с избыточной популяцией слонов становится безвозвратно оголенной, и животным, предпочитающим густую кустарниковую или древесную растительность, в таких местах нечем поживиться — им приходится переселяться в другие места. Предоставленные самим себе, слоны создают из кустарниковых зарослей саванну, и в конечном счете наступает момент, когда и самим слонам там больше нечем питаться и, если есть возможность, они покидают разоренную территорию и не возвращаются туда, пока там не восстановится растительность.

В тех районах, откуда слонам некуда уйти, создается критическое положение. Проблемой слонов занимаются специалисты по диким животным и охране природы Африки после трагедии, происшедшей в парке Цаво.

Эта трагедия была связана с обострившейся проблемой слонов, разделившей специалистов на два лагеря: одни выступали в пользу отстрела слонов, другие — против. Если представить упрощенно, возникновение проблемы относится к тому времени, когда браконьерство сдерживалось, а распашка земель и заселение прилежащих территорий способствовали росту численности слонов на территории парка, которая никогда раньше не отличалась такой плотностью их популяции. За несколько лет в 50—60-х годах слоны Цаво весьма существенно преобразили среду. Исчезли деревья и кустарники, на сухих равнинах от пожаров сильно выгорали травы — в целом среда деградировала. Кризис разразился в конце 60-х годов, когда Кения пережила несколько засушливых лет подряд. Погибали от голода не только слоны, но и носороги, популяция которых так же сократилась. Слоны какое-то время обходятся травой, но черный носорог, питающийся преимущественно листьями и молодыми побегами, совсем теряет силы от скудной травяной диеты. Когда воцарилась жара, эти животные массами гибли от голода и жажды.

Споры о том, надо ли сокращать численность слонов на ранней стадии или надо предоставить природе развиваться своим путем, все еще не утихают.

Проблема затрагивает особенно тех, кто посвятил свою жизнь созданию национальных парков в Восточной Африке. Дело было поставлено с ног на голову: друзья природы, ранее обвинявшие поборников отстрела в отсутствии гуманности, теперь ругают тех, кто ратовал за развитие природы без всякого вмешательства извне, а также за недостаток гуманности по отношению к бедным животным, гибнущим в Цаво.

Наверное, обе позиции имеют свои положительные стороны. Лично я всей душой присоединяюсь к поборникам невмешательства в природу. Ни одна из природных обстановок не является статичной: там все время происходит напряженная борьба между видами, причем одни стремятся выжить за счет других. Следовательно, равновесие в природе можно рассматривать как условное равновесие, при котором каждый пытается удержать свои позиции. Резкие изменения климата или иная нагрузка на среду нарушают равновесие и направляют развитие по пути, на котором разные компоненты постепенно снова достигают равновесия, и т. д.

Современное положение в Цаво вкратце можно описать следующим образом: избыточная популяция слонов нанесла урон кустарниковой и древесной растительности, распространились степи и саванны. Но надо ли рассматривать такое состояние как вырождение? Скорее, эта часть цикла, подобная той, которую, судя по имеющимся свидетельствам, Цаво проходил и в прошлом. Саванна сама по себе — крайне жизнеспособный биотип, но она не может прокормить слишком много слонов. Должен быть естественный выход: либо миграции, либо смертность от голода или болезней. Когда численность популяции слонов снова уменьшится, кустарниковая и древесная растительность восстановится и вернутся животные, поедающие эту растительность. Соответственно наступят лучшие времена и для слонов. И так далее.

Все очень просто. Проблема состоит лишь в том, что цикл охватывает несколько столетий и что человек не способен предвидеть столь отдаленное будущее или позволить себе вмешаться в ход естественного процесса, тогда как природа развивается по своим законам. Кроме того, надо вновь подчеркнуть, что даже такой гигантский национальный парк, как Цаво (площадь 20 000 квадратных километров) больше не является саморегулирующейся природной единицей. Вытесняемым оттуда видам некуда податься, и нет области возобновления, откуда они могли бы вновь вернуться в парк, когда условия там станут подходящими для них. Вправе ли в таком случае один вид разрушать среду за счет других?

Если же стоять на противоположной точке зрения, то можно найти не менее веские аргументы. Обе позиции так или иначе за сохранение уголков нетронутой природы в мире, который в остальном мы коренным образом преобразуем. Но как определить термин «нетронутый»? Не тронутый людьми или «нетронутый» в смысле «неизмененный»?

В некотором отношении я считаю свидетельством нашей слабости то, что термин «нетронутый» во всех дискуссиях об охране природы все больше приобретает значение «неизмененный». Но ведь сама природа меньше в всего подходит под это определение, и об уязвимости данной позиции свидетельствует то, что у нас нет возможностей предоставить природе развиваться самостоятельно.

Поэтому, вероятно, пора перестать лицемерно говорить о нетронутой природе и реалистически взглянуть на оставшиеся районы дикой природы, которые мы хотим сохранить в тех условиях, в каких мы их нашли. Это значит, что нам следует быть готовыми к вмешательству разного рода, чтобы помочь природе сохранить равновесие, которое, собственно, не является для нее естественным. Если мы решились идти таким путем, мы должны быть готовыми ко все большему вмешательству, поскольку ответная реакция природы на нашу программу отстрела сводится к ускоренному росту популяции. Все это правомочно, если в 2080 г. мы могли бы сказать: «Точно так же долина Луангвы выглядела сто лет назад! Это была дьявольская работа, но она велась и теперь еще ведется под неусыпным контролем!»

Такая цель понятна, и, если выбрать идеальный период и снабдить парк вывеской «Долина Луангвы 1960», мы создадим красивый и хорошо устроенный природный музей, который нужен не меньше, чем археологические и этнографические коллекции, предназначенные для напоминания о наших корнях. Итак, я не выступаю против самой идеи, а лишь проявляю определенное беспокойство по поводу того, как мало осталось у нас от природы и что мы не можем позволить ей развиваться своим путем.

По мнению многих специалистов, нынешний процесс в долине Луангвы надо приостановить, а это следует сделать только посредством сокращения численности популяции слонов. Ведь долина находится не в таком критическом положении, как Цаво, поскольку здесь и в сухие годы есть вода. Причину массовой гибели животных (кроме опустошительной эпидемии) трудно себе представить, зато можно почти так же отчетливо, как в Цаво, увидеть признаки изменения окружающей среды. Многие готовы пойти еще дальше и говорят о вырождении.

Даже неспециалисты замечают следы разрушительной деятельности слонов. Большие участки леса мопане выглядят так, словно по ним прокатилась война: большие деревья сломаны или повалены, а иные, с обглоданной корой, гибнут стоя, молодые деревца вырваны с корнем или объедены так, что торчат только палки. Роскошные баобабы, которыми славятся эти места, уничтожаются. Эти деревья стоически терпят, когда обгладывают их кору. Однако слоны выдалбливают сердце-вину, дающую животным многие питательные вещества, в том числе известь. Порой видишь в стволах баобабов глубокие, часто даже сквозные отверстия, куда попадает влага, способствующая гибели деревьев.

Это наиболее очевидный ущерб, причиняемый парку слонами. Норман Карр, знаток растительного мира долины, указывает и на те последствия, которые ускользают от взора случайного посетителя. По его мнению, растительность долины постепенно обедняется. За последние 20 лет исчезло около 30–40 видов на территории парка, тогда как эти же растения еще плодоносят за его пределами, потому что нагрузка от слонов там меньше. Особенно не повезло различным акациям: зонтичная акация (Acacia fortilis) почти исчезла; A. kir-kii и A. alfida удерживаются с трудом; от Capparis tomentosa, некогда одного из самых распространенных кустарников, теперь остались большей частью только стволы и зеленеющие прикорневые побеги.

Грэм Кофли в ходе исследований в долине Луангвы опубликовал показатели разрушительной деятельности слонов. Ежегодно эти животные уничтожают 55 квадратных километров леса мопане, что соответствует 4 процентам его прироста. Каждый взрослый слон за год губит около 80 деревьев мопане. Кроме того, валится около 4 процентов других деревьев и еще 7 процентов находится в очень плохом состоянии из-за повреждения корней. 24 процента всех деревьев в лесах типа Kigeliа — Combretum в той или иной форме испытали воздействие слонов.

Бьющие тревогу люди представляют себе пустынный пейзаж с мертвыми деревьями и голодающими слонами, без бушбоков, лошадиных антилоп и больших куду, поскольку для их существования необходима древесная и кустарниковая растительность. С помощью специально подобранных фотографий можно было бы, с одной стороны, составить потрясающе наглядную документацию о том, как далеко зашли разрушительные процессы в парке, а с другой — создать идиллическое представление о ландшафте с морем зелени, подобным тому, каким его видел Ливингстон, когда здесь была масса непуганых зверей всевозможных видов — от типичных лесных до саванных. Истина лежит, как это часто бывает, посередине: слоны преобразовали среду, и ландшафт стал более открытым, чем 30 лет назад, однако природа долины не собирается умирать, все еще сохраняя великолепное многообразие типов местообитаний, придающее такую привлекательность национальному парку и для людей, и для животных.

Грэм Кофли — человек, который в глазах общественности представил долину Луангвы как выдающуюся обитель слонов в Африке. Когда пишут о слонах Африки, обычно имеют в виду Восточную Африку, и поэтому распространилось представление, что последние крупные популяции слонов находятся в Танзании, в первую очередь в заповеднике Силус по реке Руфиджи. Но там обитает около 80 000 слонов, тогда как, отметил Кофли, в долине Луангвы этих животных насчитывается 98 000.

Как определяется численность слонов — тема сама по себе очень интересная. Результаты, к которым приходят исследователи с помощью сложных современных методов, все без исключения превышают прежние оценки, хотя, по словам старых охотников, нынешний животный мир представляет собой лишь жалкие остатки от былого богатства. Значит, предыдущие оценки были сильно сдвинуты к нижнему пределу, а современные — свидетельствуют о том, что животный мир вовсе не находится под угрозой истребления, как часто полагают.

В 1904 г. во всех британских владениях в Центральной Африке насчитывалось до 15 000 слонов. В начале 30-х годов Пигмеи, обследовав среднюю и верхнюю части долины Луангвы, пришел к выводу, что там обитает 7000 слонов. Этот показатель тогда многим показался завышенным. В 1951 г. В. Поулс насчитал всего 926 слонов в Южном заповеднике. Поэтому удивление вызвали данные 1964 г. Джонни Айса, который в результате первого в истории долины аэровизуального обследования назвал цифру около 15 000 особей для того же заповедника. По оценкам Кофли, сделанным спустя девять лет, численность популяции слонов возросла до 31 000.

Еще в середине 60-х годов был пущен в ход пробный вариант так называемой программы отстрела. Бойню и холодильник организовали на противоположной стороне Луангвы, как раз напротив национального парка, чтобы мясо животных можно было продавать в городах.

Отстрел слонов в национальном парке — непростое мероприятие. К тому же на туристов он производит гне-тущее впечатление. Им не нравится зрелище раненых слонов, бродящих по дорогам, или их трупов, оттаскиваемых с территории парка. Африканец, примирившийся с утратой традиционных охотничьих угодий, испытывает горькое разочарование, и ему в голову приходят циничные мысли при виде совершенной убойной машины, пущенной в ход на том месте, где он сам некогда «угрожал» культурному наследию нации лишь тем, что убил импалу.

Будучи реалистами, африканцы должны лучше понимать необходимость отстрела, чем туристы, сообразительность которых, к сожалению, и без того неверно оценивается в природоохранных кругах. Чтобы пощадить их чувства, решили вести отстрел слонов подальше от туристских троп и устроить бойню за пределами видимости из парка. Впрочем, очень быстро выяснилось, что слонам программа пришлась не по душе. Ни до, ни после ее реализации не приходилось видеть такого множества слонов, бродящих около дорог и туристских стоянок, как во время отстрела. Лицам, проводившим его, все труднее удавалось забивать слонов на близком расстоянии от бойни, а далеко от нее стрелять не имело смысла, так как мясо не удавалось своевременно привезти в холодильник, а на жаре оно быстро портилось.

Программа была введена в действие в 1965 г. и продолжалась с перерывами до 1969 г., когда ее отменили, поскольку она потерпела, по мнению многих, полную неудачу. За четыре года было убито 464 слона — меньше, чем намечалось (в значительной мере из-за того, что надо было сберечь мясо). Массовый отстрел слонов не соответствовал темпам обработки туш животных. Впоследствии попытки возродить программу не предпринимались. Каждый специалист по диким животным при посещении долины Луангвы качал головой и предрекал конец света.

Для исследователей же программа предоставила возможность изучать отправляемый на бойню материал. За два года работавший по проекту в качестве биолога Джон Хэнкс воссоздал полную картину морфологии и образа жизни луангвских слонов (Hanks, 1979).

Подобно некоторым другим животным, слоны обнаруживают большую индивидуальную изменчивость, и за средними показателями скрываются значительные отклонения. Хорошим примером служит вес новорожденных слонят. Нормальным считался вес 120 килограм мов, но известен рекорд, зафиксированный в парке Кригера в ЮАР, — 164,6 килограмма у новорожденной самки. В свою очередь, Хэнкс отметил вес вполне здоровой самочки — всего 68 килограммов.

Другим примером изменчивости является продолжительность беременности: средний показатель для детенышей обоих полов колеблется от 17 до 23 месяцев.

Слонята рождаются довольно беспомощными, и родители трогательно о них заботятся. Я видела всего нескольких новорожденных слонят. Однажды наблюдала, как мать-слониха стояла, глядя вдаль полным нежности взглядом, с хоботом, покоившимся на малыше, возившемся у ее ног.

Проходит несколько дней, прежде чем слоненок сможет поспевать за матерью во время обычных передвижений группы, хотя у него еще нет должной координации и хобот только мешает ему. В детстве он ощущает беспредельную любовь со стороны всех членов группы, состоящей чаще всего из матери, бабушки, теток и кузин и, возможно, еще каких-нибудь родичей. Состав групп нестабильный, бывают небольшие, но достаточно мобильные группы на какое-то время примыкают к материнской. Можно, однако, уверенно констатировать, что слоны одной группы хорошо знают друг друга и мирно уживаются между собой.

Слоненок никогда не бывает одинок. Если мать не обращает на него внимания, всегда найдется взрослый слон, который ему поможет и приласкает. Слоны не делают различий между своими и чужими детьми, но слоненок хорошо знает свою мать, а она в опасных ситуациях готова защитить прежде всего своего детеныша. Бедной матери приходится вмешиваться, когда детеныш погадает в переделку, начав, играя, задевать буйволов и носорогов, которые зачастую не понимают его безобидных намерений обратить их в бегство. И мать, чтобы ее слоненку не сделали ничего плохого и его не забодал лишенный чувства юмора буйвол, спешит ему на выручку.

Охотнее всего слоненок играет с другими слонятами, и особенно спокойно они ведут себя в воде. Они также любят катать друг друга в грязи у реки, и это у них хорошо получается благодаря хоботам и округленным формам их туловища. В процессе длительного роста слонята обучаются всему, что необходимо знать и делать слонам, и прежде всего правилам общения с другими слонами. Более спокойного детёныша, чём детёныш слона, трудно себе представить. Если он увязает в иле, всегда найдется какой-нибудь слон, который сможет его вытолкнуть оттуда, иногда он и сам справляется, ухватившись за что-нибудь хоботом.

Слоны получают не только помощь и поддержку, но и «образование». Однажды я была свидетельницей «лекции по самоуверенности». Мы отправились гулять пешком и оказались у крутого берега небольшой речки как раз в то время, когда к другому берегу подошла группа слонов из пяти самцов, трех самок, детеныша-подростка и двухлетнего малыша и приготовилась переходить реку вброд. Они не видели и не слышали нас, тем более что ветер дул в нашу сторону. Мы сидели на берегу, наблюдая, как они осторожно спускались к воде по крутому склону, причем слоненок-двухлетка шел посередине. Река не была тогда полноводной, и они легко переправились.

Но тут начались осложнения. Все слоны легко поднялись вверх по склону, а малыш застрял задними ногами в иле, в то время как передние уже были на высоком береговом уступе. Поняв, что не может выбраться, он затрубил. Стоявшие на берегу слоны обернулись, и один из них (вероятно, мать) спустился по склону и оказался в воде чуть ниже своего чада. Проще всего было бы вытолкнуть его наверх, на сухую землю, и затем подтащить по склону. Малыш, видно, тоже на это рассчитывал, потому что когда он не получил дружеского толчка, то завизжал, как поросенок, попавший в беду. Однако мамаша, не обратив внимания на визг, стала медленно выходить из воды. Она подняла верхнюю часть туловища, наглядно показывая, что требуется лишь небольшое дополнительное усилие. Малыш оставался в своем неудобном положении и верещал.

Остальные слоны следили за развитием событий с оживленным интересом. Когда все попытки матери оказались тщетными, предводительница группы тоже спустилась к реке и присоединилась к ней. Теперь обе стали показывать, как выходить на берег, детеныш же, попытавшийся выйти вслед за ними, снова потерпел неудачу. Тогда мать и бабушка поняли, что так дело не пойдет. Однако им хотелось, чтобы детеныш сам поднялся на берег, и тогда предводительница забралась дальше в воду, нашла песчаную отмель, которая более полого выступала из воды, и осторожно обошла ее, подровняв путь, по которому слоненку предстояло выйти на берег. Тем временем мать загнала детеныша обратно в воду и вместе с ним, плескаясь, подошла к предводительнице. Та медленно, как бы давая урок, пошла по утоптанной тропе и поднялась вверх по склону. Малыш последовал за ней, а мать подгоняла его сзади, и ему удалось взобраться фактически без посторонней помощи.

Все обучение длилось не более 20 минут. Достаточно было секунды, чтобы вытолкнуть детеныша на сухую землю, и не намного больше времени, чтобы подтолкнуть его вверх по склону. Вместо этого мать и предводительница преподали ему наглядный урок, как самому преодолевать препятствия.

Примерно два слоненка из трех выживают к концу первого года. К смертельному исходу приводят прежде всего разные болезни, а также несчастные случаи, которые все же иногда бывают, несмотря на всю заботу слонов о своем потомстве.

Слоны относятся к тем немногим животным, которые никогда не бросают больных товарищей. Однажды я видела примерно шестилетнего слона, страдавшего тяжелой болезнью суставов. Он едва передвигался, и было очевидно, что он недолго протянет: болезнь захватила весь организм. Мать все время шла рядом с ним, позволяла ему отдыхать, прислонившись к ней. Она отощала, поскольку не могла отойти от своего дитяти и поесть вдоволь. По-видимому, у нее еще было немного молока ⁴⁸, которое поддерживало слоненка в большей мере, чем трава и ветки. Остальные члены группы уходили все дальше, и было ясно, что, когда слоненок умрет, бедной, одинокой матери придется долго разыскивать своих спутников.

Нередко слонята сильно увязают в грязи в период дождей и, охваченные паникой, погружаются так глубоко, что даже с помощью взрослых слонов не могут выбраться и гибнут. В лагере Норман-Карр рассказывают об одной трудоемкой операции по спасению 4—5-летнего слоненка. Он утопал, а его мать в отчаяний носилась взад и вперед по сухому берегу. Когда прибыла команда спасателей, слониха была вне себя и стала нападать на них. Между тем спасатели обвязали слоненка веревкой и начали его вытаскивать с помощью вездехода, при этом пришлось отгонять самку, стреляя у нее над головой. Когда слоненок выбрался на сушу, он был не в худшей форме и решительно бросился на своих спасителей.

Зная способность слонов усваивать уроки, мы Думали, что слоненок и его мамаша впредь будут обходить грязь стороной, но не тут-то было: наш неудачник-слоненок оказался в той же самой трясине, что и неделю назад. Мать точно так же носилась взад и вперед по берегу. Егеря вынуждены были отогнать ее гораздо дальше, чтобы предоставить спасателям возможность действовать, За все время операции слоненок отчаянно визжал, а слониха трубила так, что разрывалось небо. Когда слоненок был спасен, он сразу затих, замолчала и слониха, и, что интересно, сразу же двинулась прочь. Егеря сделали попытку погнать малыша в том же направлении, надеясь, что мать остановится и подождет его. Но она не пожелала даже обернуться.

Последнее, что видели спасатели, это двух слонов, уходящих в разные стороны. У такого маленького слоненка немного шансов на благополучный исход ночлега В кустарниковых зарослях. Действительно наутро егеря видели, как беднягу пожирал лев. Гибель его была предопределена…

Даже при ангельском терпении по отношению к своим детям слонихи иной раз хотят их проучить. Слонята любят пугать других животных, и матери обычно добродушно защищают своих чад. Однако порой их терпению наступает предел (наверное, такое же случается и у людей). Как-то днем мы ехали на вездеходе, когда слоненок лет шести предпринял притворную атаку на нас — фыркал, визжал, размахивал ушами. Это действительно произвело бы впечатление, если бы он не был так мал. Мы остановились и начали смеяться. Прошло немало времени, прежде чем подбежала обеспокоенная слониха, столкнула слоненка с дороги и сильно шлепнула его хоботом, чтобы он понял, что на людей нельзя бросаться, если за тобой не стоит какая-то сила.

Обычно, когда самцы достигают половой зрелости (примерно в том же возрасте, что и люди), окружающие проявляют к ним меньшую терпимость. Очень рано выясняется, что характер у самцов более тяжелый, чем у самок (воплощений женских, добродетелей) и, когда самцы начинают нарушать покой самок, их изгоняют из родного стада. Изгнание происходит не сразу: слон-подросток возвращается, и его снова принимают. Даже после полного изгнания они иногда бродят вокруг своей группы.

Образ жизни слонихи выгодно отличается от образа жизни слона. Ее окружают другие самки, которых она знает и любит, а также свои и чужие детеныши, на которых она изливает всю свою нежность. Поскольку самки постоянно общаются с себе подобными, они кажутся умнее самцов, являясь носителями коллективного сознания группы: в критических ситуациях старая самка-предводительница определяем, как поступить остальным.

Отношения самцов с другими слонами носят случайный характер. Иногда встречаются группы из нескольких самцов, живущих в гармонии и взаимопонимании, но такие группы легко распадаются, обычно мы видим самцов, кочующих поодиночке. Однако это не означает, что у них нет разного рода контактов с другими слонами в тех местностях, по которым они передвигаются. Самцы, вероятно, держатся поблизости от самок, обитающих около водоемов и бродов, и нередко самец наносит короткий визит в женскую группу, пробуя самок, а затем уходит.

Бывает и настоящая дружба среди самцов. Известны случаи, когда одних и тех же слонов годами наблюдали вместе, и в литературе приводится немало примеров о дружбе старого слона с одним или двумя молодыми самцами, что рассматривалось как своеобразное проявление заботы о стариках. Однако это, скорее, свидетельство обоюдной пользы: старые самцы знают все тропинки в долине, им известно, какие реки не пересыхают даже во время самых сильных засух, какие броды надежны и какие надо обходить стороной. Они могут приспособить передвижение группы в зависимости от сезонного созревания растений в разных местах долины.

Молодой слон, предоставленный самому себе, ведет довольно рассеянную жизнь. Он часто и подолгу меряется силами с другими самцами, что редко приводит к серьезным столкновениям. Так, постепенно, самцы вырабатывают нужные нормы поведения и своим миролюбивым видом украшают ландшафт, вырастая в больших и мощных животных с крупными сверкающими клыками.

Все же у взрослых самцов порой наблюдается затянувшийся период полового созревания. Один такой слон иногда попадался нам поблизости от Мфуве. Когда вездеход останавливался, слон бросался на него в атаку, но неприятель не убегал, и его запал быстро ослабевал. Почувствовав себя ущемленным, он начинал трубить, крутиться, валить деревья и кустарники, пугая находившихся поблизости животных. Через какое-то время слон как будто забывал о вездеходе, вызвавшем у него приступ безумия, и, не переставая трубить, удалялся в кустарники, откуда до нас доносился подобный ружейному огню грохот ломаемых деревьев и кустарников. Это весьма напоминает поведение ребенка в переходном возрасте, когда он, добиваясь своего, кричит и топает ногами.

Процесс размножения у слонов сильно растянут. Пока самка беременна (почти два года) и кормит детеныша, она не проявляет почти никакого интереса к самцу. Мнения о характере сексуальных отношений среди слонов очень противоречивы: одни говорят, что слоны в любви такие же романтики, как и люди, другие, что они, наоборот, грубы. Я же полагаю, что обе точки зрения правомочны. Мне приходилось наблюдать, как молодые слоны стояли, прижавшись друг к другу лбами с перевившимися хоботами, и в таких случаях уместно говорить о нежности, но можно также представить себе, что она исчезнет, как только поблизости окажется опытная самка в состоянии течки.

Слоны достигают половой зрелости в возрасте 11–13 лет, хотя самки обычно рожают первого детеныша чуть позднее. Слон, которому перевалило за 20, находится в расцвете сил, но продолжает расти. Бивни у него растут до самой смерти, однако постепенно стираются от тяжелой работы. Как у людей, у слонов больше развита правая сторона, но среди них попадаются и левши, что выражается в большей стертости левого бивня. Нередко слоны ломают бивни. Это очень больно и потом, если нерв воспалится, может довести животное до безумия. Так называемые слоны-разбойники, которые становятся опасными для окружающих, часто имеют нагноение на месте сломанного бивня.

Слоны живут до той поры, пока у них сохраняются зубы во рту. Бивни — это своего рода передние зубы, применяемые как рабочее орудие. Коренные зубы имеются в шести комплектах, по одному в каждой половине челюсти, они постепенно сменяют один другого, так что у слона никогда не бывает более двух зубов на каждой половине челюсти⁴⁹. Поскольку новый зуб вырастает длиннее и шире предыдущего, можно довольно точно определить возраст животного.

Считают, что первый зуб прорезается, когда слону исполняется год. В два года появляется второй зуб, в шесть — третий, в 15— четвертый и в 28— пятый. Шестой зуб формируется в 47 лет. Примерно в 60 лет этот зуб сильно стирается и в экскрементах слона можно заметить плохо пережеванную пищу. Поэтому 60 лет считают своего рода возрастным пределом диких слонов, однако они могут прожить еще несколько лет и без зубов, поселившись в болотистой местности, где круглый год есть зеленая трава. Такая диета не содержит всех необходимых слону питательных веществ, и поэтому процесс старения ускоряется; верхний предел жизни у слонов приближается к 70 годам.

Выше упоминалось, что слонам требуется масса еды и поэтому они уничтожают много деревьев. По мнению Фрэнка Мелланда, они не трогают лишь плодовые деревья. Когда я всерьез задумалась над этим, то вспомнила, что ни разу не видела слонов, валящих деревья марула или мученья, хотя в то же время им удается переломить очень крупные деревья мопане, раскачивая их до тех пор, пока они не треснут. Однажды я находилась в долине в то время, когда созрел хороший урожай плодов марула, и с интересом наблюдала за поведением слонов. Они подошли к дереву марула и раскачали его. Манна небесная, посыпавшаяся на них сверху в виде плодов размером с теннисный мяч, намного превзошла все их ожидания.

Как правило, слоны не портят плодовые деревья, надеясь на очередной урожай, а в отношении других деревьев создается впечатление, что слоны, особенно самцы, получают удовольствие, когда валят их, хотя иной раз дерево падает прямо на них. Но вообще-то они искусные «лесорубы», способные правильно оценить наклон и высоту падения. Особенно это проявляется, когда слоны, словно умышленно, валят деревья мопане на дорогу, преграждая дуть туристам. Приходится оттаскивать их в сторону или объезжать. Масштабы деятельности слонов очень велики.

Слоны — крупные специалисты по прокладке дорог. Они безошибочно находят наилучший путь вверх и вниз по крутым склонам. Как никто другой, слоны правильно выбирают наиболее целесообразный путь между двумя пунктами. Недаром на заре колониализма в Африке строители дорог получали предписание следовать слоновыми тропами. Полагают, что нынешние, созданные людьми, дороги, пересекающие ландшафты за пределами национальных парков, повторяют систему древ-них слоновых троп. Иной раз стоит задуматься над тем, что мы ходим по проложенным слонами путям, а взамен этого так быстро Вытеснили этих животных, и теперь они вытесняют сами себя из резерватов — последнего, что досталось им в удел.

По некоторым прогнозам, численность популяции слонов будет расти до тех пор, пока долина не превратится в пыльную равнину, если люди не предпримут какие-то меры. Тем не менее известно, что популяция этих животных располагает налаженными внутренними механизмами, которые хотя бы частично, но в расчете на перспективу могут ее регулировать. Камнем преткновения служит довольно распространенное мнение, будто нам не подвластна «долгосрочная перспектива», когда дело касается защиты окружающей среды.

Исследования других животных показали, что, если популяция становится слишком велика, происходит либо миграция, либо естественная гибель за Счет эпидемий, либо задерживается скорость воспроизводства, что является реакцией на нагрузку. Для луангвских слонов миграция в больших масштабах исключена, но другие альтернативы остаются в силе. Если разрушение среды зайдет так далеко, как предсказывают некоторые специалисты, можно представить себе ситуацию, при которой состояние популяции слонов ухудшится и может произойти их массовая гибель.

Третья альтернатива — естественное регулирование рождаемости — обычно считалась слишком медленно действующей. Иен Дуглас-Гамильтон указывал, что, когда на ограниченной территории слонов станет слишком много и им некуда будет мигрировать, самки позже достигнут половой зрелости и будут рожать первого детеныша не ранее чем в 20 лет, а интервалы между родами увеличатся (Hamilton, 1975).

Мы не знаем сущность и причины этих процессов, но очевидно, что такая реакция самой природы на сложившуюся ситуацию — самое удовлетворительное решение.

Поборники отстрела считают этот путь слишком медленным: нынешняя популяция слонов очень велика и по статистическим законам будет расти и впредь, даже после того как рождаемость станет уменьшаться.

Хотелось бы выяснить, есть ди теперь признаки подобной тенденции в долине Луангвы? Последний учет слонов проводился там в конце 1979 г., и тогда было сделано заключение, что численность слонов в долине внезапно сократилась, с 98 000 до 65 000!

Если сравнить эти цифры с показателями Кофли, то увидим, что они не намного больше. Это объясняется тем, что показатели Кофли были получены на верхнем пределе, а новые — на нижнем (или, возможно, Кофли учитывал большую территорию). Руководил новым учетом не кто иной, как Иен Дуглас-Гамильтон, которого упрекали за то, что он якобы каждого слона считал дважды. Однако методы, разработанные им на основе многолетнего опыта полевых исследований, наиболее надежны из имеющихся в настоящее время. Хотя ставится под сомнение возможность сокращения численности популяции слонов на 35 процентов за период с 1973 по 1979 г., при доверительной вероятности выборки на 10 процентов выше данных Кофли и 10 процентов ниже данных Дуглас-Гамильтона окончательный результат однозначно подтверждает, что численность популяции слонов за период 1973–1979 гг. сильно сократилась.

А каковы причины? Механизмы естественного регулирования за короткое время не могли дать сильный эффект. Эпидемии нам не известны. Дуглас-Гамильтон и егеря в долине считают: браконьерство!

Во время облетов над Коридором Дуглас-Гамильтон обратил внимание на обилие мертвых слонов, у которых не было бивней, — следовательно, они умерли неестественной смертью. Даже в самих парках находят убитых слонов и носорогов. В 1979 г. я сама впервые увидела мертвых слонов и носорогов, лежавших на виду в парке. Значит, за последние два года масштабы браконьерства, в долине Луангвы сильно возросли, однако, если допустить, что и Кофли и Дуглас-Гамильтон в общем были правы, трудно поверить, что 30 000 слонов могли быть убиты браконьерами за шесть лет. Если мы сократим оценку Кофли до 90 000 и увеличим оценку Дуглас-Гамильтона до 75 000 особей, то и в этом случае остается еще 15 000 слонов, гибель которых надо как-то объяснить (при условии, что показатели рождаемости и смертности были сбалансированы естественным путем в течение года).

Разница настолько велика, что я лично склонна рассматривать уменьшение численности слонов как общий результат ошибок учета, браконьерства и естественного регулирования.

В природе равновесие восстанавливается не тогда, когда люди начинают осознавать проблему, а когда происходят ответные реакции у животных. Применительно к луангвским слонам можно представить себе, что основа для сокращения рождаемости была заложена еще в начале 60-х годов, а возможно, и раньше и что после Наибольшего прироста в начале 70-х годов теперь наблюдается естественный спад.

Меня всегда удивляло то, что егеря и защитники животных годами предсказывали конец света, если не принять решительные меры по уменьшению численности слонов, а теперь прогнозируют крушение национальных парков из-за браконьерства. Популяция слонов уменьшилась как при самой действенной программе отстрела, причем егерям это не стоило ни гроша, но тем не менее они не удовлетворены. Сейчас они бьют себя в грудь и говорят, что браконьерство продолжает уничтожать все созданное в ходе многолетней самоотверженной работы. Тем самым они пытаются доказать, что только егеря могут определять, кто должен проводить отстрел слонов. Но это не так: лица, занимающиеся охраной природы и диких животных в Замбии, вполне могут со знанием дела решать актуальные проблемы. Осознав же необходимость отстрела, егеря обосновывали это тем, что им лучше, чем кому-либо, известны местные экологические условия. В свое время они так же вели борьбу с браконьерством, которое, судя по ситуации в Восточной Африке, действительно наносит ущерб животному миру.

Теперь все поняли, насколько возросло браконьерство в долине Луангвы, а раньше оно не вызывало там таких серьезных опасений. Оба национальных парка граничат с рекой Луангвой, и, чтобы выйти из них, надо перейти через единственный мост, у которого осуществляется контроль убитых животных. На западе рубежом служат горы Мучинга, но для браконьеров они не являются преградой. С давних пор люди, а также дикие животные проложили через эти горы тропы на плато, поэтому совсем нетрудно переправить мясо и трофеи на грузовиках в Коппербелт. Безработица в Замбии настолько велика, что легко нанять и охотников, и носильщиков.

Проблема касается не столько слонов (хотя ясно, что много слоновой кости уплывает из-под носа у казны), сколько носорогов. Долина Луангвы была одним из последних пристанищ этих животных, и Дуглас-Гамильтон считает, что они все еще встречаются там в достаточно большом количестве. Провести учет носорогов в густых кустарниках нелегко, поэтому так велика разница в показателях их численности. В долине, как полагают, не менее 4000 и не более 12 000 черных носорогов, сконцентрированных в густо поросших кустарником местностях вдоль некоторых крупных проток и в самых благоприятных местообитаниях поблизости от основной реки.

Территория обширная, и речь идет вовсе не о какой-то слишком большой популяции. Признаков резкого сокращения ее пока не обнаружено, но тем не менее в конце 1979 г. было введено патрулирование для выявления браконьеров, чтобы спасти носорогов долины, прежде чем возникнет опасность их полного истребления.

Как было сказано выше, проблема охоты очень важна и для местного населения, и для защитников природы. Одновременно отметим парадоксальный факт, что в Замбии и других странах Африки так называемая профессиональная охота на высшем уровне косвенно дает средства на содержание национальных парков.

Необходимо еще раз напомнить, что ни одна из развивающихся стран не сможет содержать национальные парки, если они не будут давать, большие доходы, чем земледелие и скотоводство. Туризм приносит твердую валюту многим африканским странам, но для Замбии это незначительный источник доходов по сравнению с профессиональной охотой. Медь — основной источник твердой валюты этой страны, второе место занимает охота на высшем уровне. Отчисления, поступающие за счет доходов от туризма и идущие на содержание национальных парков, — это мелочь по сравнению с прибылью, которую приносит вооруженный до зубов охотник на крупных животных, приезжающий из Италии, США или ФРГ для участия в сафари в сердце Африки.

По соседству с долиной Луангвы компания «Замбия Сафари» устраивает специальные охотничьи рейлы силами профессиональных охотников на крупных животных, обеспечивая этих денежных мешков всем необходимым. Охотники-профессионалы — неплохие знатоки Африки, отличные стрелки, приятные собеседники, умеющие рассказывать неприличные анекдоты и петь застольные песни. Они продумывает меню, выбирают вина и проводят в компаниях по 24 часа в сутки. Жизнью лагеря руководит штаб из 12 человек. Местные охотники должны следить за передвижениями диких животных, искать особи с прекрасными рогами и подводить своих клиентов к ним так близко, чтобы они могли вовремя убить животное, а если те промажут, то быть готовыми стрелять. При этом они не должны терять терпение и быть всегда в хорошем расположении духа. Развлекая клиентов, постепенно совершенствовать свою охотничью сноровку, чтобы выдержать в дальнейшем суровый экзамен на инструктора, — такова их задача.

Охотничий лагерь располагается обычно на высоком берегу реки Луангвы, хорошо вписываясь в окрестный ландшафт. Домики — традиционные бунгало под травяными крышами, с удобными постелями, душем и туалетом. В лагере обязательно имеется большая площадка, используемая как бар и столовая. Еду готовят искусные повара, а внимательные официанты, повинующиеся любой гастрономической прихоти посетителей, подносят ее и быстро убирают пустые тарелки. По желанию клиента на стол могут поставить шампанское, чтобы отпраздновать подстреленную цесарку.

За лагерем находятся рабочие помещения, в которых служащие из местных жителей ремонтируют автомобили, снимают шкуры с убитых животных и обрабатывают их для изготовления чучел, чистят и лакируют рога. Автомобили проходят профилактический осмотр. В Замбию по импортным лицензиям ввозят специально оборудованные охотничьи машины и другие транспортные средства. Местные умельцы за короткое время становятся первоклассными механиками.

Каждую группу охотников ’сопровождают проводники и носильщики из народа биса. Охотничья этика запрещает стрелять из машины, и, после того как местопребывание диких животных установлено и главный инструктор дает добро, охотник пешком пробирается сквозь кустарники в сопровождении проводника и инструктора, следующих впереди, и идущего сзади носильщика с ружьем. Когда вся группа добирается до намеченного места, охотник берет у носильщика ружье, инструктор шепчет «пли!», и охотник стреляет. Если он попадет, его сердечно поздравляют, в случае неудачного выстрела говорит инструктору, что сам этого не хотел. Когда дело касается такого опасного животного, как слон, носорог, буйвол пли лев, инструктор должен быть готов стрелять одновременно, но поражает дель, конечно, только пуля клиента.

За это клиент платит около 600 долларов в день и предварительно около 1000 долларов за так называемую лицензию, дающую право на отстрел небольших антилоп, буйволов и гиппопотамов. Если ему хочется убить льва, это обходится в 300 долларов, за леопарда надо платить 400, за слона — 500, за жирафа, большого куду, канну, лошадиную антилопу и зебру — дополнительно. Для приехавших на охоту впервые существует список, которого необходимо придерживаться (в нем указано до 46 видов разных животных). Более опытные могут выбирать самые изысканные объекты.

Замбия из всех африканских стран отличается наибольшим разнообразием диких животных, к тому же добыча там самая доступная. Уже в 1977 г. доходы от этой отрасли дали стране более 2 миллионов долларов в твердой валюте. Охотничье хозяйство предоставляет работу значительной части местного населения: лагеря каждый год организуются заново, и для строительства одного лагеря нанимают 30 человек; кроме того, 6 месяцев в году в каждом лагере постоянно заняты 12 человек.

Клиент и инструктор выбирают себе лучшие куски мяса, все остальное отправляют местным властям, которые распределяют его среди населения, обменивающего часть его на яйца и плоды азимины. Даже если учесть доходы от медных рудников, можно сказать, что охота в расчете на квадратный метр площади является самой производительной отраслью экономики страны.

В таких условиях охотничье хозяйство надо рассматривать как гарантию существования национальных парков. Грубо говоря, избалованный приезжий охотник, отправляющийся в заросли кустарников, чтобы с комфортом убить там нескольких животных, приносит охране природы больше пользы, чем разгуливающие по национальным паркам туристы. Эту ситуацию не всегда правильно оценивают, охота на крупных жи-вотных порождает ненависть в широких кругах защитников природы.

Лично я лишена всяких иллюзий и полагаю, что легко быть идеалистом, если не считаться с экономической реальностью. Впрочем, не только эта реальность говорит в пользу охоты на крупных животных, но, как это ни парадоксально, и соображения, касающиеся самой охраны природы. Охотничье хозяйство часто выполняет защитную функцию, поскольку инструкторы зорко следят за передвижениями людей на своих участках и во многих случаях могут предотвратить браконьерство. В Восточной Африке было установлено, что браконьерство значительно усилилось после запрещения профессиональной охоты на крупных животных.

Мне кажется, что такая охота не может представлять опасность для существования отдельных видов животных в долине Луангвы. Ведь охотничье хозяйство само заинтересовано в том, чтобы был обеспечен доступ к разным животным: чрезмерный отстрел подрывает этот бизнес. Поэтому заранее принимается решение, какие виды следует временно исключать из промыслового списка, чтобы дать возможность им восстановиться. В настоящее время наложен запрет на отстрел канн и жирафов, на очереди стоит лошадиная антилопа. Современное состояние фауны совершенно несопоставимо с тем обилием диких животных, о котором сообщали путешественники прошлого.

Даже носорог должен быть как можно скорее взят под охрану. Эта тема для охотников на диких животных очень сложная: с одной стороны, они признают, что непростительно охотиться на носорогов, а с другой — противодействуют их охране, поскольку охота на них — крупная козырная карта Замбии в конкурентной борьбе за клиентов. Зато разрешение на отстрел слонов все еще нетрудно приобрести. Не располагая новейшими данными, все же считают, что ежегодный прирост популяции слонов составляет около 3000 особей, тогда как охотники отстреливают менее 500.

Исходя из доводов разума, я допускаю необходимость охоты на крупных животных, однако подчеркиваю, что сходство между фешенебельно организованной охотой для приезжих и охотничьим промыслом местных жителей с целью собственного потребления невелико. В последнем случае речь идет о культурной традиций, унаследованной от первобытный людей. Запретить этот промысел — значит пойти против сложившегося правосознания. Местное африканское население обычно не выражает особого негодования по отношению к браконьерству, возможно, потому что человек, несмотря на все плоды просвещения, до конца не осознает, почему ему не следует охотиться в богатых дикими животными местах, где этот промысел существовал со времен первоначального заселения.

Я охотно допускаю, что у европейского или американского охотника на крупных животных может возникнуть потребность слиться с природой и что охота вызывает массу эмоций, возрождающих инстинкты предков, однако трепетное напряжение, с каким они готовятся к охоте, характер самой охоты и затем самодовольный восторг над поверженной добычей не идут ни в какое сравнение с целенаправленным, деловым характером настоящего охотника, каким является, например, бушмен. Кроме того, у приезжего охотника нет уважения к добыче, в то время как оно присуще бушмену, для которого животное скорее поверженный конкурент, а также символ высокой потенции и выражение торжества. Эти люди говорят о дичи так, словно они говорят о женщине, выясняя, имело ли оно желанные преимущества по сравнению со средним уровнем и позволило ли сдаться после захватывающей охоты; при этом счастливый выстрел представляется естественным завершением мероприятия.

В долине Луангвы можно поохотиться и на леопарда. Запрет на ввоз шкур леопардов в США не беспокоит американских охотников: надо лишь отправить посылку в Мексику и оттуда ее переправят через границу и принесут домой. Если выслеживать леопарда пешком, можно бродить бесконечно долго, так и не увидев даже его хвоста. Инструкторы поэтому используют необычайно простой, но надежный способ. Охотник сначала убивает импалу, потом сооружает площадку на дереве и привязывает импалу к другому, хорошо просматриваемому с этой площадки дереву. До наступления темноты охотник вместе с инструктором забираются на площадку со всем арсеналом оружия и ждут. Леопард, обитающий в этой местности, непременно почует запах крови и очень скоро объя-вится. Когда по издаваемым звукам станет ясно, кто он основательно принялся за еду, включают сильный прожектор, свет ослепляет леопарда, и его убивают.

Метод настолько эффективен, что его стали применять и в охоте на львов. Конечно, охотиться на льва можно и днём, но это нелегкая работа и к тому же опасная, особенно если промахнешься.

Один из немногих конфликтов между охотниками и служащими парка вспыхнул из-за льва. В парке обитал лев с необычайно красивой гривой и покорным гаремом. Он был гордостью всей местности. Участок льва граничил с охотничьими угодьями, и инструктор возымел виды на этого льва. После не особенно удачной вылазки с взыскательным клиентом он убил зебру и поволок ее вдоль границы. Как только лев вышел за границу, почуяв соблазнительную добычу, его убили. «Неспортивно и незаконно!» — кипятились мы на нашей стороне границы. «Это вполне законно!» — отвечал, охотник с другой стороны. Гарем убитого льва разбежался, львицы оказались перед болезненной процедурой смены власти.

В разделе о Серенгети упоминалось, что в некоторых местностях львы охотно специализируются на определенных видах добычи. В долине Луангвы они отдают предпочтение буйволам. По крайней мере 70 процентов всех животных, убитых львами, составляют буйволы, но это не значит, что они брезгуют другими видами, если им представится удобный случай. И все же буйвол — его основная пища, и, если хотят установить местопребывание льва, нужно прежде всего отыскать крупное стадо буйволов.

Взрослый буйвол — лакомый объект, но требуется много усилий, чтобы его одолеть. Это не всегда удается, поэтому иногда львы получают серьезные травмы и увечья. Ранят они друг друга и во время взаимных баталий, но сломанные ноги и отвисающие нижние челюсти скорее всего результат ударов копытом или рогом буйвола, решившего недешево продать свою жизнь. Иногда лев ломает себе шею из-за неудобной позы, когда он, замерев, припадает слишком низко к земле. Уже простое сопоставление веса (до 800 килограммов у буйвола и всего 100 килограммов — у львицы) показывает, что исход борьбы нельзя определить заранее.

За львицами долины Луангвы прочно установилась слава строптивых, с дурным нравом зверей. Одни районы Африки, по-видимому, больше привлекают львов-людоедов, чем другие. В начале нынешнего века таким районом считался Цаво, где львы-людоеды наводили ужас на индийских кули, строивших железную дорогу от Момбасы в Уганду. Долина Луангвы также периодически оказывалась во власти подобных львов. В 20-е годы львы-людоеды терроризировали всю округу Мпика, в 1929–1930 гг. они наводили ужас в окрестностях Мсоро. Эти львы проявляли исключительную хитрость, избегая ловушки и засады, и, естественно, местные жители стали считать их злыми духами, принявшими львиное обличье.

Обычно различают две главные причины людоедства у львов: первая — сокращение в результате отстрела численности диких животных настолько, что львам приходится искать иную добычу, и вторая — возраст или другие обстоятельства, поставившие льва в такое положение, что он больше не может преследовать бегущее животное. Зверь, который в 1973 г. убил и съел Питера Хендкина, спутника Нормана Карра, оказался старой львицей со сточенными клыками и сломанной задней ногой. Другие же убитые в долине людоеды были молодыми и в хорошей форме, причем они обитали в местах, где водилось много разных животных. Ранее мы отмечали, что молодые львы — неопытные охотники и потому временами им трудно прокормиться. (Возможно, это еще одна причина людоедства.) Некоторые полагают, что «память» о вкусе человеческого мяса передается у львов из поколения в поколение так же, как и о вкусе мяса буйвола, но, поскольку львы-людоеды появляются в долине со значительными интервалами, это предположение не заслуживает особого доверия. Однако надо отметить, что львы с юного возраста проникаются «уважением» к человеку, и только очень смелый лев может напасть на него.

Как бы то ни было, луангвский лев даже по внешнему виду кажется более опасным и коварным, чем львы Восточной Африки, которые лежат и греются на солнце, вызывая удивление туристов. Побывав в долине Луангвы, я согласилась с мнением, что возбужденный лев может броситься на вездеход. Как правило, в долине эти животные менее заметны, чем в Восточной Африке, поэтому встретить льва во время пешей прогулки довольно опасно. Существует железное правило: не уходить далеко от лагеря и особенно — не следовать за львом в кустарники. Как-то раз мы легкомысленно нарушили эти правила, зайдя в разреженный кустарник, и пошли за львицей от куста к кусту, пока не заметили, что она оказалась позади и фактически преследует нас.

Поскольку к львам в долине всегда проявлялось особое уважение, они обнаруживают мало «почтения» к людям и в особенно темные, безлунные ночи пробираются прямо через расположенные в кустарниках туристические лагеря. Однажды вечером лев и львица спаривались прямо у лагеря и разошлись только под утро. Поужинав, мы рано разошлись по своим маленьким домикам и большую часть ночи слушали приглушенное львиное урчанье и мурлыканье, напоминавшее разбивающийся о берег прибой.

Вряд ли есть какой-либо иной, столь пугающий звук, чем тот, который издают по вечерам общающиеся между собой львы за пределами освещенной керосиновой лампой территории. Они поддерживают контакт друг с другом низкими жалобными голосами или, положив голову на землю, начинают реветь так, что даже у привычных людей волосы встают дыбом. Нет сомнений в том, что посетитель, лежащий под своей трепещущей москитной сеткой, — захватчик явившийся в мир львов. В Восточной Африке говорят, что рев льва можно перевести на язык суахили следующим образом: «Нчи я нани? Янгу! Янгу!» («Чья это земля? Моя! Моя!»). Очевидно, так оно и есть!

Исследователи считают, что одна из основных функций львиного рева — это объявление участка прайда.

Однажды утром в Чибембе я оказалась свидетельницей необычной сцены. Самец, сбившийся с пути на участке, принадлежавшем местному прайду, был отогнан двумя самцами этого прайда, и стычка сопровождалась таким бешеным ревом, который едва ли доводилось когда-нибудь слышать человеку.

Насколько луангвские львы поддерживают славу о своем коварстве, настолько другие животные долины прилагают все усилия, чтобы слухи об их диком и опасном нраве не оправдались. Кроткие носороги так мирно семенят по долине, будто и не принадлежат к тому же виду, что их воинственно настроенные сородичи в Восточной Африке. Даже буйволы исключительно спокойны, и, привыкнув смотреть здесь на стадо буйволов как на стадо коров, трудно представить себе буйволов Сумбу, где из-за браконьеров они стали коварными и опасными. (Зато слоны там настроены более миролюбиво, чем в долине Луангвы.)

Однозначного ответа на вопрос, почему в различных местах животные одного и того же вида ведут себя по-разному, не существует. Многое в их поведении объясняется реакцией на браконьерство (одни животные спасаются от браконьеров бегством, другие, наоборот, нападают на них). Важную роль в мире животных играют также наследственный фактор и особенности среды. По мере обособления популяций поведение животных в разобщенных группах все более разнится.

Самым опасным млекопитающим долины Луангвы считается не лев и не слон, а внешне добродушный гиппопотам. Его вид придает своеобразие прибрежному ландшафту, который он оживляет и звуковыми эффектами. Когда проблема слонов утратит свою остроту, все внимание сосредоточится на проблеме гиппопотамов. Подобно слонам эти животные сильно размножились с тех пор, как их взяли под охрану в национальных парках, и это еще один пример того, что там не все идет «естественным» путем. В Африке на гиппопотамов охотились тысячи лет, ставя западни, применяя топоры на суше и острые гарпуны в воде. Еще 50 лет назад гиппопотамы в долине встречались редко.

Теперь им стало тесно. Согласно данным учета, в Южном национальном парке обитает около 14 000 особей, что составляет почти 15 гиппопотамов на каждый километр реки. Во влажный сезон водотоков им хватает, но в сухой, когда протоки и лагуны пересыхают, а уровень воды в реке понижается, гиппопотамы страдают от скученности.

С воздуха видно, как они тесно лежат вдоль всей реки, а в облюбованных местах их скопления особенно велики. По ночам им приходится проделывать все больший путь в поисках новых участков в приречных кустарниках, которые все сильнее стравливаются и в Которых сухая трава становится все беднее питательными веществами. В реке разыгрываются жаркие баталии между покрытыми царапинами и ранами самцами.

Побежденных изгоняют из группы, а также из воды, и они уходят в густые приречные кустарники. Здесь им не грозит нападение своих сородичей, но днем холм — настолько чуждая среда для гиппопотама, что он чувствует себя там весьма неуютно. Если в это время появится человек и преградит путь животному к воде, оно сразу же бросится в атаку.

Гиппопотам — одно из немногих животных, которое сначала угрожает либо предупреждает о нападении, но, когда он завелся, его трудно остановить. Если человек спокойно идет вдоль берега реки и видит, что из кустов выскакивает и несется прямо на него гиппопотам, ему не помогут крики «хо! хо!» и хлопанье в ладоши. Надо мгновенно освободить животному путь к воде. Гиппопотам почти никогда не продолжает преследование, если проход к реке для него открыт.

Гиппопотама считают самым опасным животным среди млекопитающих, крокодил же — наиболее опасное из всех животных вообще. Это пресмыкающееся функционирует в своей экологической нише уже по крайней мере 40 миллионов лет. Крокодила можно успешно изучать в долине Луангвы. Когда видишь скопище крокодилов в долине, трудно поверить в то, что во многих других местностях Африки этот вид находится под угрозой уничтожения и что река Луангва и ее притоки — один из последних крупных очагов обитания африканских крокодилов.

Здесь они лежат, не таясь, на песчаных отмелях, разные по величине (от полуметра до 5–6 метров) и по цвету — от желтого до зеленого и серого, с широко раскрытыми (тогда видна желто-оранжевая пасть) или стиснутыми челюстями.

Стремительного роста популяции крокодилов в долине Луангвы не наблюдается, поскольку, видимо, здесь функционирует своя система природного равновесия. Крупная самка Откладывает яйца (до 80 штук) в ямку, которую она потом засыпает песком. Там они лежат, прогреваясь теплом, поступающим от солнца и из земных недр. Самка обычно присматривает за яй-цами, но иногда ей все же приходится спускаться К воде, и тогда, бывает, варан, обожающий крокодильи яйца, выкапывает и поедает их. Останется ли жить вылупившийся из яйца крокодиленок, зависит от того, жива ли мать, потому что детеныши не могут сами выбраться из ямы. Услышав их писк, она раскапывает песок и спихивает в реку детенышей, которых в большом количестве поедают птицы и прожорливые сородичи. Те, кому удается уцелеть, продолжают род, однако вследствие высокой естественной смертности никогда не возникнет такая ситуация, при которой никого, кроме крокодилов, в реке не останется.

Вначале они прибавляют в длину по 40–50 сантиметров в год вплоть до достижения половой зрелости (примерно в шестилетнем возрасте), потом растут медленнее, однако вес и толщина прибавляются до самой смерти (предельный срок 70 лет). Абсолютный рекорд длины для самцов чуть превышает 6 метров, а веса — более 500 килограммов. Самки редко достигают в длину свыше 4 метров.

Крокодилы питаются преимущественно рыбой, и только самые большие особи хватают крупных млекопитающих. Как бы то ни было, нам везет, что у крокодилов очень замедлен обмен веществ и им не надо есть часто, и все же довольно много людей ежегодно попадает в пасть этим рептилиям. Особенно прачки и водоносы, много времени проводящие у реки, но иногда жертвами оказываются и случайные посетители. Например, в конце сентябре 1979 г. крокодил утащил ребенка служащего в Чибембе. Малышу было пять лет, он спустился к берегу и угодил в пасть большому крокодилу. Другие дети заметили это и в панике прибежали в лагерь, один из мужчин бросился к реке и начал убивать всех крупных крокодилов, которые выбирались на песчаную отмель. Убийцей оказался четвертый из застреленных, успевший разорвать ребенка на части.

Прежде чем начать кровавую трапезу, крокодил обычно топит свои жертвы, но «резчик» он неважный. Челюсти его могут двигаться только вверх и вниз, но не в стороны. Это значит, что крокодилу трудно расчленить крупную добычу, чтобы проглотить ее кусками. Больших антилоп крокодилы затаскивают в подводные полости песчаных банок и держат их там, пока мясо не станет мягким и легко отделяться от костей.

В реке иногда можно увидеть гиппопотамов-самоубийц; их наполненные воздухом туши течение выносит к берегам песчаных отмелей, где они становятся добычей нескольких десятков огромных крокодилов. Несмотря на ужасное зловоние, эти хищники набрасываются на тушу, дерутся, стараясь урвать наиболее доступные мягкие части. Прикрывая нос и рот платком, в таких случаях можно наблюдать, как едят крокодилы. Видно, что их челюсти устроены так, чтобы хватать, но не жевать или резать. Чтобы урвать кусок, крокодил крепко сжимает свою жертву челюстями, затем поворачивает туловище на целый оборот и таким образом отделяет кусок захваченного зубами мяса.

Это довольно трудоемкий процесс, но крокодилу отнюдь не легче, когда он пытается проглотить животное целиком, а оно слишком велико, даже для его огромной пасти. Однажды я наблюдала, как крокодил пытался проглотить бородавочника. Он начал с задней части туловища, небольшой и имеющей обтекаемую форму, но, когда дошел до головы, жертва застряла в глотке, и торчащие клыки стали окончательным препятствием. Мне казалось, что крокодил не сможет целиком проглотить бородавочника и подавится. Время шло, а он неподвижно лежал на песке и из его широко разинутой пасти торчала причудливая морда бородавочника. Я устала от неподвижного сидения на месте и решила размяться, а когда вернулась, крокодила с его бородавочником уже не было. Потом я часто упрекала себя за то, что не выяснила до конца, как крокодил расправился с жертвой.

Одна из причин того, что крокодилы благополучно существуют миллионы лет, связана с наличием у них исключительного слуха и острого зрения. Приблизиться к ним чрезвычайно трудно, поэтому для туриста риск окончить жизнь, будучи расчлененным на куски крокодилом, минимальный. Когда подходишь к берегу, они удирают, и, даже если есть несколько особей, которые плещутся в воде, без особого шума можно спокойно перебираться через реку. Однако, как отмечалось выше, в местах, где крокодилы привыкли видеть беззащитных людей, регулярно спускающихся к воде, они научились устраивать засаду.

Заслуживает внимания факт мирного сосуществования крокодилов с гиппопотамами. Новорожденные гиппопотамы должны быть лакомыми объектами для этих крупных пресмыкающихся, но тем не менее крокодилы хватают их крайне редко. Остается предположить, что сосуществование основано на равновесии террора: крокодил глотает детеныша гиппопотама, а его взбешенная мамаша хватает в свою огромную пасть крокодила. Кажется, что эти рептилии мирно сосуществуют с птицами: гуси, аисты и кулики спокойно расхаживают среди них и собирают корм. Однако это не так, о постоянном мире между ними не может быть и речи: в чреве убитых крокодилов находят кости как раз тех самых видов птиц, которые как будто так невозмутимо гуляют около этих хищников.

Долина Луангвы имеет еще одну достопримечательность — небольшую и специфичную группу жирафов, которые удостоились названия thornicrofti — по фамилии их исследователя Торникрофта, пославшего экземпляр животного в Музей естественной истории в Лондоне. Исследование показало, что луангвский жираф — особая форма. Популяция жирафов в долине Луангвы так давно обособилась от ближайших популяций на юго-западе и севере, что стала приобретать черты самостоятельности. Изоляцию нельзя объяснить только географическими причинами, ведь другие подвиды, например масайский жираф на севере, также предпринимают длительные кочевки по территориям с различными природными условиями. Итак, нам неизвестно, отчего луангвский жираф столь своеобразен, поэтому и стоит изучать эту группу численностью всего в несколько сотен особей, имеющую довольно ограниченный ареал в рассматриваемой долине.

Популяции жирафов не грозит уничтожение, напротив, она медленно увеличивается, и, когда видишь величественных темноокрашенных самцов и элегантных светлоокрашенных самок, отдаешь должное старине Торникрофту, который, выйдя на пенсию, уделил немало времени изучению прекрасного экземпляра, выставленного в Музее естественной истории, скромно надеясь, что кто-нибудь ненавязчиво поставит вопрос о его авторстве в описании данного животного.

Наиболее интересное хищное животное долины Луангвы — гиеновидная собака. Еще в 40-х годах она официально считалась «вредным животным». На нее охотились, и ее травили мышьяком. Популяция ее уменьшается, отчасти, возможно потому, что подвержена всяким типичным для собак заболеваниям.

Теперь исключительно редко удается установить контакт с этими животными, которых путешественники прошлого видели большими стаями. За весь влажный сезон 1979 г. мне удалось выследить стаю из девяти собак, но, вернувшись в сентябре — октябре, я застала в той же стае лишь пять особей.

Гиеновидная собака внешне напоминает рисунок на конфетных обертках, выпускаемый фабрикой «Ирис» в финском городе Пори. Мех у нее будто подстрижен под современный молодежный стиль, весьма индивидуальной окраски — желтой, бежевой, серой и белой на темной плюшевой основе. Морда с крупными округлыми, торчащими вперед ушами, придает ей некоторое сходство с гиеной. Несмотря на индивидуальные особенности, у всех этих животных пушистый хвост с белым кончиком. Гиеновидных собак считают самыми опытными охотниками среди хищных животных. Конечно, иногда и у них бывают промашки, но все, кто изучал этих собак, поражались, насколько успешнее идет охота у них, чем у представителей кошачьих. Причина успеха — в умении преследовать намеченную жертву сообща и в течение длительного времени. Этим они напоминают волков.

Выбрав жертву, гиеновидные собаки, не разбирая дороги, иногда сквозь стада других животных мчатся за ней. Если же добыча все-таки ускользает, вожак стаи (чаще всего сука) меняет тактику и переключается на другую жертву. Для стайных животных это верная тактика: если бы у них каждый охотился поодиночке на разных животных, то успеха не достиг бы.

У гиеновидных собак существует определенная иерархия, и начинают они свои охотничьи вылазки с ревностного исполнения приветственных церемоний, которые с человеческой точки зрения напоминают вызов духов, но сама охота направляется инстинктом. Говорят, что если какая-нибудь из собак остановится передохнуть, то ее сменяет отдохнувшая соплеменница, которая теперь бежит впереди всех, а остальные сознательно держатся позади, чтобы суметь перехватить преследуемое животное, если оно изменит направление.

В долине Луангвы гиеновидные собаки охотятся в основном на импал, тогда как в Серенгети и Нгоронгоро они промышляют также гну и даже зебр. Когда собаки бросаются в преследование, импала убегает в Своего рода запрограммированном шоке, но она обретена. Быстро, с жадностью, проглотив куски мяса, собаки с набитыми животами медленно разбегаются. Если в логовах есть суки со щенками, собаки направляются домой и кормят их, отрыгивая полупереваренные жвачки. Щенки едят мясо уже в двухнедельном возрасте и очень рано обучаются умению вызывать рвоту⁵⁰. Такое отрыгивание — очень важный элемент групповой организации собак.

Если нет щенков, они часто ложатся передохнуть и переварить съеденное недалеко от места охоты. Преимущественно такими я и наблюдала луангвских гиеновидных собак — довольных, общительных, игривых. Из всех животных, обитающих в кустарниковых зарослях, они меньше всего боятся человека, что в свое время позволяло легко их отстреливать. Иногда они приходили взглянуть на вездеход и укладывались в его тени, а затем, утратив к нему интерс, уходили в заросли.

Перед охотой стая таких собак производит иное впечатление. После приветственных церемоний сначала их движения кажутся бесцельными, суетливыми, но вот появляется нечто, обращающее на себя их внимание. Они останавливаются и напряженно замирают, вытянув носы по направлению ветра. Если объект охоты оказывается в поле зрения, какая-нибудь из собак встает на задние лапы, чтобы получше рассмотреть его. Когда затем стая приходит в движение, становится ясно, за каким животным ведется охота.

Одно из обвинений, которое защитники животных выдвигали раньше против гиеновидных собак, состояло в том, что они вызывали панику и уничтожали все живое на больших территориях в считанные недели. Подчеркивалась также их жестокость — довольно своеобразный аргумент для отважных охотников, готовящихся к длительной охоте, чтобы убить запуганную и измученную антилопу. Переполняющая душу сентиментальность в сочетании с жестокостью и хладнокровием! Подобные «восхитительные» черты человеческой психики часто оказывались роковыми для некоторых видов животных. За свои вкусовые привычки гиеновид-ные собаки с негодованием преследовались людьми, обожавшими бифштексы с кровью.

Неверно, что эти собаки опустошают территорию, уничтожая всех зверей. В долине Луангвы одна стая собак появлялась в Лупунга через каждые 5–9 дней. Во влажный сезон там было самое большое скопление антилоп. Когда собаки охотились, естественно, все живое исчезало из поля зрения, но, как только они кого-нибудь убивали, все возвращались на свои места. Собаки никогда не задерживаются подолгу, они проносятся по территории радиусом 20 километров и держат ее под контролем. Гиеновидные собаки приносят скорее пользу, чем вред копытным животным и способствуют кругообороту в стадах.

Ни одно животное не смогло бы выжить в ходе эволюции, не располагая определенной экологической нишей, которую оно занимает, и это особенно относится к хищникам, стоящим на вершине трофической пирамиды. Если хищному животному действительно удалось бы вытеснить или истребить все живое на своем пути, оно бы само исчезло. Хищники полностью зависят от добычи, и их численность сокращается, если добычи становится меньше. В долине Луангвы очень много диких животных, и есть надежда, что популяция гиеновидных собак там восстановится.

Довольно распространен в долине леопард. Чуть ли не каждый день замечаешь его следы или убитую им, а теперь висящую на дереве антилопу⁵¹. Долина Луангвы — одно из немногих в мире мест, где, выйдя из дома на прогулку, можно увидеть леопарда. — Большинство этих животных я наблюдала в июне, когда трава была еще высокая. Лежащий под кустом леопард чувствует себя в надежном укрытии и не бросается, пока не подойдешь к нему вплотную. Когда вот так, неожиданно, замечаешь такого зверя, просто дух захватывает от восторга.

Однажды мы вспугнули молодую самку леопарда и выгнали ее из кустов. Затем подошли к месту, где она лежала, — оказалось, мы оторвали ее от трапезы. У жертвы — великолепного водяного козла — были переломаны шейные позвонки. Просто не верилось, как такая маленькая самка могла сокрушить столь крупное животное.

Стоя там, мы услышали возмущённое ворчанье и увидели, как промелькнули и скрылись в кустарнике две львицы. Тогда мы поняли, что водяного козла убили именно львицы. Устав от борьбы, они спустились к лагуне напиться, а тем временем самка леопарда, которая, вероятно, наблюдала за происходящим с дерева, воспользовалась случаем, чтобы урвать несколько кусков мяса.

Львов и леопардов разделяет глубокая вражда — маленькая самка леопарда шла на риск: в любой момент можно было ожидать возвращения львиц. Однако она находилась в привычной среде — в небольшом лесу у лагуны, где могла моментально скрыться. Лев же в такой местности не чувствует себя как дома, поэтому проявляет несвойственные ему беспокойство и нервозность. Самка леопарда рискнула, вероятно потому, что была отчаянно голодна и наверняка еще не умела самостоятельно охотиться.

Настойчивый слух о том, что на больших равнинах встречается гепард, основывается не столько на непосредственных наблюдениях, сколько на предположении: нет никаких причин, чтобы ему там не быть. Следовательно, не надо удивляться, если в долине появится гепард, но все же это будет сенсацией.

На фоне обилия диких животных численность гиен в долине кажется небольшой. Возможно, они здесь более пугливы, чем в других местах, и ведут исключительно ночной образ жизни. Ряд признаков свидетельствует о том, что в долине Луангвы гиен немного. Например, иногда попадаются части убитых животных с мясом на костях, чего нет в Восточной Африке, где кости добела обгладываются гиенами.

Тот факт, что в долине гиен довольно мало, а львов относительно много, подводит к заключению, что гиены здесь легко справляются со своим назначением и, следовательно, они менее отважные охотники, чем в Серенгети — Нгоронгоро. Видимо, им не требуется быть таковыми, как показывает зрелище, которое я наблюдала однажды утром на лесной прогалине, когда двенадцать гиен пожирали тушу взрослого буйвола. Пресытившись, они пребывали в дурном настроении и, по-видимому, давали себе зарок никогда больше не впихивать в себя столько еды. Не было никаких признаков пребывания львов поблизости, и, вероятно, гиены сами убили буйвола таким же способом, который я описывала в разделе о горах Абердэр.

В долине водится только один вид шакалов — полосатый, с великолепной серой, в продольных полосах шерстью и с длинными ногами. Это весьма робкое животное. Трудно представить себе, что он может охотиться на что-либо, кроме грызунов, насекомых и некоторых птиц. Судя по фекалиям, в его пищевой рацион входят, так же как у нашей лисицы, плоды и коренья.

Многие из некрупных хищников долины ведут ночной образ жизни. Ночью езда по территории национального парка запрещена, но за его пределами можно совершить прогулку на вездеходе с включенными фарами.

Насколько наше восприятие зависит от дневного света или искусственного освещения, замечаешь, когда заходишь ночью в кустарник. Хорошо знакомые днем места выглядят чужими, пропорции нарушаются, очертания животных изменяются. Для большинства зверей ночью окружающая их среда тоже кажется несколько иной, но им она ночью столь же хорошо знакома, как и днем. Человеку с его болезненной ночной слепотой трудно узнать самые привычные формы, и он замечает животное лишь по точкам светящихся в темноте глаз, пока не поймает светом фар и не различит неясные очертания, в которых с трудом распознает им-палу, водяного козла или зебру.

В нашем слегка дребезжащем автомобиле мы отделены от всех звуков в кустарниковых зарослях. Слоны плавно проходят мимо, неясные, как тени от облаков. Бродящие по деревенским полям и пожирающие остатки урожая гиппопотамы в свете фар кажутся лиловыми пятнами. Нажав на тормоза, мы избегаем столкновения со стадом буйволов, пробежавших через дорогу и скрывшихся в облаке пыли.

Чтобы разглядеть небольших ночных животных, направляем световой луч пониже, ближе к земле. Здесь отовсюду на нас устремлены взоры. Блеснут и исчезают глазки мелких грызунов, а вот фары поймали генету (в этих местах она светло-серая с черными пятнами), зайца, маленького и кажущегося беспомощным (распространен по всей Африке), резко окрашенную африканскую цивету с мордой, как у енота-полоскуна (железы циветы вырабатывают сильно пахнущую жидкость, применяемую в парфюмерном производстве), медоеда, фантастический облик дикобраза (в возбужденном состоянии он раскрывает весь свой арсенал игл и громыхает так, что перекрывает шум вездехода).

Медоед, возможно, наиболее интересное животное, которое встречается в ночной тьме. Знатоки африканской фауны испытывают к нему особое уважение, считая этого небольшого, размером с барсука, зверя самым отважным в мире. Может быть, недостаток фантазии заставляет его предпочесть бой бегству? Однако есть свидетельства, что требуется немало усилий, чтобы лишить его жизни. У него невероятно жесткая шкура, зубы и когти, которые подошли бы и для вдвое большего зверя. Нападая на крупного врага, медоед хватает его за брюхо. Рассказывают, что особенно страдают от него буйволы-самцы.

Конечно, медоед бросается на буйвола не для того, чтобы полакомиться его мясом, а по другим, скрытым для нас, причинам. Можно ли вообще рассматривать его как хищное животное? Оно, скорее, всеядное. Жесткая шкура нужна медоеду, чтобы добираться до своего любимого лакомства — меда. Кажется, что такую шкуру нельзя ни прокусить, ни проткнуть, ни разорвать. На вид медоед тяжел и неуклюж, но как ловко он карабкается по деревьям в поисках меда! В этой и других своих трофических привычках (мелкие млекопитающие, насекомые, корнеплоды и плоды) он напоминает медведя, с которым вовсе не состоит в родстве и который к югу от Сахары не встречается.

Дикобраз из долины Луангвы может весить до 20 килограммов. Благодаря своим растопыренным иглам он непобедим, заставляя отступить даже льва. Эти иглы ему необходимы как защитный механизм, поскольку, видимо, все хищники видят в нем лакомый кусок. Неверно, что дикобраз «стреляет в морду нападающего своими иглами», но, несомненно, может нанести тяжелое увечье. Свернувшись в клубок, он вонзает несколько острых игл в нос или в лапы врага. Единственный способ подобраться к дикобразу — схватить его за спину, но именно так можно поранить лапы. Сам дикобраз — миролюбивое животное, потребляющее в основном растительную пищу, но у него необъяснимое пристрастие к костям.

Еще одно крупное животное, ведущее ночной образ жизни, — трубкозуб. Он довольно часто встречается в долине Луангвы, однако мне ни разу не удалось его увидеть. Трубкозуб — единственный представитель одноименного семейства (Orycteropodidae)⁵². Его строение приспособлено для специфической пищи — термитов. Морда у него узкая, а нос составляет с длинным рылом одно целое, туловище округленное и заканчивается сильным рулевидным хвостом, ноги короткие и крепкие с большими острыми когтями. Это животное создано, чтобы рыть, причем вырытые им норы нередко используются другими млекопитающими, а также змеями и птицами. Трубкозуб разрывает твердые, как цемент, термитники, а затем длинным липким языком набирает термитов и пожирает их.

Выхваченное из тьмы светом фар, он кажется адским чудищем, словно сошедшим с полотен Босха. Есть люди, которые провели всю жизнь среди кустарниковых зарослей и ни разу не видели трубкозуба, однако многочисленные признаки свидетельствуют о несомненном его пребывании там. В настоящее время ареал этого животного охватывает всю Африку к югу от Сахары.

Если направить луч света на деревья, увидишь огромные рубиново-красного цвета глаза, принадлежащие обыкновенному галаго, или, чуть поменьше, желтые глаза галаго Аллена. У них длинный серый хвост, пушистый, как у белки, пять пальцев и стабилизатор. Это полуобезьяны, однако по разделению суточной жизнедеятельности они далеко отстоят от других приматов. Эти ночные животные днем спят, прячась от света, а ночью проявляют активность. В мире ночных животных я — интересующийся гость, однако во тьме он представляется мне столь же чуждым, как морское дно.

Я принадлежу к виду, приспособленному к дневному свету, и день для меня начинается с первым пеньем птиц на рассвете. Честно говоря, я научилась различать птичьи голоса с величайшим трудом. В своем стремлении как можно больше увидеть в окружающем меня мире я часто забываю, что этот мир можно еще и слушать. В кустарниковых зарослях неумение сосредоточиваться — большое препятствие к познанию, и я всерьез подумываю, а не походить ли мне несколько дней с завязанными глазами, чтобы научиться слушать. Из практических соображений это трудно осуществить — за все время моего пребывания в Африке я почти не воспринимала акустическую среду, мне удавалось распознать лишь ничтожную долю разных ее составляющих.

Слабое развитие слуха я ощущаю как досадный недостаток, поскольку птицы — мое увлечение. Самые приятные в Африке минуты я испытывала, наблюдая за птицами, и потому ими хочется закончить этот раздел. Я усаживаюсь под деревом на берегу лагуны в долине Луангвы и пытаюсь представить себе, сколько разнообразных птиц может одновременно появиться в поле зрения.

Я выбираю сезон, когда все европейские мигранты улетели, но это незначительно сократило поле исследований. Самые заметные — возможно потому, что они крупнее остальных, — аисты. Более всего распространены в долине желтоклювые аисты, часто собирающиеся крупными стаями: когда они подлетают и приземляются при встречном ветре, их можно принять за небольшие самолеты. Еще крупнее, но очень своеобразные на вид — седлоклювые аисты, которых мы уже встречали в Серенгети. Аист-разиня почти вдвое меньше. Он черного цвета, его клюв, как у старинных щипцов для орехов, специально предназначен для жесткой пищи, такой, как улитки и моллюски.

Колпица — это не аист, но его близкий сородич. Африканская колпица похожа на европейскую, но отличается цветом клюва и лап. Не очень заметен, но весьма интересен молотоглав, тоже сородич аистов. Он получил свое название благодаря направленным назад перьям затылка, отчего голова в профиль приобретает внешнее сходство с молотком. С этой птицей у африканцев связана такая же дурная примета, как у нас с желной: если она сядет на крышу хижины, будет война, смерть или несчастье, а если встретишь ее где-нибудь в пути, не жди ничего хорошего. Молотоглав прекрасный строитель. Вьет прочные трехкамерные гнезда на каком-нибудь подходящем дереве. Из трех камер две служат для того, чтобы вводить в заблуждение змей и хищных птиц, а в третьем самка откладывает яйца. Гнезда такие крепкие и надежно сконструированные, что на них может стоять мужчина. На постройку гнезда уходит шесть месяцев, и оно служит потом много лет.

Из ибисов встречаются два вида — священный ибис и ибис-хадада, чья болтливая речь на высоких тонах (слышится нечто вроде «хадада») обращает на себя внимание даже невнимательных людей.

Следующая крупная группа птиц — цапли. У нашей лагуны мы одновременно видели обычную серую цаплю внизу у кромки воды и черноголовую — немного выше, на суше. В воде стояли большая и малая белые цапли. Среди спускавшихся на водопой буйволов мы замечали стаю египетских цапель. Цапля-голиаф — редкий гость в лагунах, она больше любит бродить вдоль берега реки. В долине Встречаются еще четыре вида цапель, но не было случая обнаружить их у нашей лагуны.

Выделяются в ландшафте долины гуси. Самый распространенный из них египетский гусь. Эти птицы всегда встречаются парами. Иногда попадается на глаза крупный шпорцевый гусь. Утки обычно наблюдаются редко, и чаще всего — белощекая свистящая и шишкоклювая утки.

По зарослям нильской капусты бродит малая яка-на, прекрасная в своем блестящем ржаво-красном наряде и синем налобном шлеме. У нее очень крупные лапы, приспособленные для того, чтобы равномерно распределять вес птицы. Якана уверенно чувствует себя среди плавающих растений. Поблизости мы замечаем ходулочника и еще три вида куликов.

Над лагуной парят два орлана-крикуна, а когда всматриваешься в небо, видишь орла-скомороха, восточного степного орла (часто сопровождающего грифов и пожирающего падаль), а если повезет, то и воинственного орла, самого мощного из орлов Африки. Мы видели бурого змееяда, который сел на соседнее дерево, и пролетающего мимо черного коршуна, осмотревшего гнездо соседа на берегу реки. Если мы сидим достаточно долго, мимо нас проносится пара грифов, чтобы удостовериться в нашем существовании.

Поблизости копошится стая шлемоносных цесарок. На опушке леса поодаль кричит красноглазая горлица, а на земле мы замечаем пару капских горлиц и пятнистого голубя. Быстро, как стрелы, проносятся над нами попугаи Майера, изящно окрашенные в коричневый, бирюзовый и желтый цвета, а стая ньясских попугаев-неразлучников спускается к лагуне напиться. Недалеко порхает лиловогрудая сизоворонка, сверкая чудесной расцветкой, никак не соответствующей ее резкому крику.

Мимо пролетает какая-то из птиц-носорогов (в долине обитают пять их видов). Иногда среди ветвей деревьев мы различаем рогатого ворона, а порой нам удается разглядеть красивого золотисто-бурого рыбного филина, который в долине Луангвы считается редким. Он необычайно тихо скользит среди деревьев вдоль проток даже днем.

Вверху, над нами, долбит дерево бородатка, а внизу устремляется к воде африканская трясогузка. На ветке сидит изящная небольшая птичка ржаво-красного цвета с серо-голубой головкой и длинным пышным хвостом — это райская мухоловка. На соседних деревьях мы видим бородатого бюльбюля и дронго, черноголовую иволгу, которая издает нежные, напоминающие звуки флейты трели, полосатых тимелий.

Среди прыгающих вокруг скворцов различаются длиннохвостый скворец и синеухий блестящий скворец. Буйволовые птицы, сопровождающие стада буйволов, — сородичи скворцов, составляющие самостоятельный род, — в долине Луангвы представлены двумя видами — красно- и желтоклювым. Повсеместно в лесах мопане устраивают гнезда похожие на воробьев птички — воробьиные ткачики. Когда мы поднимаемся, чтобы уходить, к реке прилетает стайка канареечных вьюрков.

Здесь упомянуто около 60 видов птиц — и это лишь шестая часть видов, обитающих в долине Луангвы.

На пути к лагуне, проходя через кустарник, мы без всякого почтения обходимся с самой главной защитницей природы Африки. Она протыкает своим раскаленным острым жалом одежду, но мы отбиваем ее атаку, раздавив ногтями. Это единственный способ убить муху цеце.

Вместо панд, антилоп и прочей красоты, службе охраны природы следовало бы использовать в качестве эмблемы муху цеце (Glossina morsitans). Эта ядовитая тварь прочно освоила территорию площадью более 10 миллионов квадратных километров к югу от Сахары и довела ветеринаров и скотоводов до отчая-ния, что косвенно способствовало сохранению в Африке столь многих районов дикой природы.

Гораздо эффективнее, чем любые формы законодательства, муха цеце препятствует распространению домашнего скота на обширных территориях: скот заражается смертельной болезнью нгана, от которой при отсутствии прививок гибнет почти 100 процентов поголовья. Дикие животные за миллионы лет адаптации приобрели иммунитет, тогда как домашний скот стал беспомощной жертвой. Впрочем, если бы в 40—50-х годах была осуществлена программа опрыскивания, большая часть национальных парков Африки никогда не была бы создана.

В долине Луангвы есть полоса менее доступная, чем остальная территория. Когда человек проникает туда, его то и дело посещает наваждение и он хватает флакон с репеллентом, сколько бы ему не внушалось, что муха цеце должна жить и размножаться в мире, где она всегда способствовала сохранению равновесия в природе.