Осуждённые грешники (ЛП)

Глава тридцать первая

— Ты же сказала мне, что стала на путь праведный, Малышка Пенн.

Голос Нико доносится до моей спины с другого конца бара, и я вздыхаю в шейкер для коктейлей. Прошлым вечером, когда я сновала по бару-пещере, пытаясь максимально использовать фальшивую десятисекундную фору Рафаэля, я поймала взгляд Нико, сидящего за покерным столом. Он посмотрел на меня, потом на своего кузена и обратно, и по искре раздражения в его взгляде я поняла, что этот разговор неизбежен.

— В последнее время, я могу посоревноваться своей праведностью с монахиней.

— Нет ничего честного в том, чтобы учить Рори считать карты.

Я храбро смотрю на его отражение в зеркале за барной стойкой, надеясь, что моя ангельская улыбка смягчит его резкость.

Ничего подобного.

— И тебе лучше бы не упоминать мое имя.

Вот это обещание я не нарушу.

— Да ладно, Нико. Это само собой разумеющееся.

Не обращая внимания на его пылающий взгляд, я наливаю ром, сахарный сироп и мяту поверх льда, поглядывая на рецепт, который я написала на внутренней стороне запястья, чтобы убедиться, что ничего не напутала. Поворачиваясь с шейкером в руке, я снова пытаюсь улыбнуться Нико своей ангельской улыбкой. На случай, если он не заметил ее в первый раз.

— Хочешь стать подопытным кроликом для моего первого в жизни мохито? За счет заведения.

Он пристально смотрит на меня.

— Я Висконти. Для меня все за счет заведения.

— Господи, как эта яхта зарабатывает деньги, я никогда не…

— Послушай, — Нико перебивает меня, опираясь предплечьями о стойку, чтобы сократить расстояние между нами. — Раф дал тебе эту работу в качестве одолжения мне, и после вчерашнего трюка тебе повезло, что ты все еще работаешь. Я знаю, что все вы, девочки, думаете, что Раф — это…

Он постукивает татуированными пальцами по стойке, подбирая слово.

Если он скажет — джентльмен, клянусь, я…

— Джентльмен.

Вздох.

— Но не обманывайся только потому, что он милый и много улыбается. Он все еще… Рафаэль Висконти.

Я не была полностью лжива. По большей части, я была честной. Если не считать бумажника Блейка, единственным мужчиной, с которым я играла после возвращения на Побережье, был Рафаэль. Черт, каждое наше взаимодействие — это игра. Каждый раз, когда он рядом со мной, я чувствую себя так, словно стою у колеса рулетки с закрытыми глазами и собираюсь поставить всю свою душу на черное.

Мой взгляд устремляется к двери казино, как это происходило каждые две минуты на протяжении последнего часа. Я проснулась сегодня днем в состоянии бреда, под кайфом от того, что руки Рафаэля были в моих трусиках, а его убийственное признание шепталось мне на ухо.

К черту Мартина О’Хара и его отвратительного брата, Рафаэль, который признался в своей суеверности вот все, о чем я могу думать. И он не только суеверен, он также думает, что я — невезучая. Я. Девушка с кулоном и историей о спасении от верной смерти.

И, черт бы меня побрал, если я не собираюсь использовать это в своих интересах во всех последующих играх.

Что ж, таков был мой план, пока Рафаэль не вошел в дверь казино, бросил один взгляд на мою самодовольную ухмылку и заказал водку. Теперь я не чувствую себя такой самодовольной.

Гнусавый протяжный голос отвлекает мое внимание от пьяных поцелуев и ставок на миллион долларов.

— Если Раф тебя уволит, ты всегда можешь прийти и поработать на меня, детка.

Бенни. Он скользит к Нико сбоку и направляет свою изящную реплику мне в грудь.

Я со стуком ставлю шейкер и свирепо смотрю на него.

— Какой сиське ты предлагаешь работу, Бенни? Левой или правой?

Его пристальный взгляд скользит по-моему, озорство сопровождается кривой усмешкой.

— Двум по цене одной. Что скажешь?

Нико бормочет что-то себе под нос и отвлекается на свой телефон.

— Ты же знаешь, что каждый напиток, который ты закажешь у меня сегодня, будет с моей слюной, не так ли? — я огрызаюсь в ответ.

Он облизывает губы и подмигивает.

— Это только улучшит вкус.

Господи.

Мне никогда не нравился Бенни. Даже когда мы были детьми, он всегда был просто придурковатым старшим братом Нико. Вечно дрался, вечно пропадал в номерах Visconti Grand с разными девчонками. Я сомневаюсь, что у него в голове больше трех мозговых клеток. Скорее всего, она слишком забита сиськами, драками и ставками.

Как раз перед тем, как он открывает рот, чтобы добавить в разговор еще один слой пошлости, чья-то рука дает ему подзатыльник. Позади него материализуется Лори с раздраженным выражением лица.

— Прекрати приставать к моим сотрудникам, Бенедикто.

— Переспи со мной еще раз, и я подумаю об этом, — его глаза следят за ее задницей, пока она направляется в кладовку.

— В прошлый раз, когда я трахалась с тобой, мне пришлось сменить номер, потому что ты не переставал наяривать мне, — бросает она через плечо.

Я разражаюсь хохотом, и жесткий взгляд Бенни устремляется на меня.

— Это неправда, — ворчит он, соскальзывая с барного стула. — Cazzo…

Он стремительно уходит вслед за Лори, а я возвращаю свое внимание к Нико.

— Твой брат — придурок.

— Бывает моментами, — он достает из кармана бумажник. Я сразу же понимаю, что это не его, потому что инициалы Б.В. поблескивают золотом в свете встроенных ламп. — Вот, — он открывает его и достает пачку банкнот. — Назови это компенсацией.

Я хмыкаю, но все равно засовываю деньги в лифчик.

— Ты плохо на меня влияешь, Нико.

— Делай, как я говорю, а не как я поступаю, Малышка Пенн, — парирует он, и в его грозово-серых глазах вспыхивает огонек. — Хотя, если серьезно, то знаю, ты сказала, что не хочешь работать в Лощине, но если тебя действительно уволят, у меня есть для тебя идеальная работа.

— Не буду вешать тебе лапшу на уши. Я очень плоха в работе барменом, — я показываю ему рецепт, написанный на моем запястье размазанными чернилами. — Видишь?

— Я вижу, как минимум по цвету этого мохито. Он не должен быть коричневыми, ты в курсе? — он соскальзывает с табурета и стучит костяшками пальцев по барной стойке. — Это такая работа, которая, как мне кажется, будет интереснее для тебя, нежели гостевой бизнес, — он смотрит на свой сотовый в руке. — Увидимся на рождественской вечеринке для сотрудников, хорошо? Тогда мы сможем обсудить все подробнее.

Лениво махнув рукой через плечо, он прикладывает телефон к уху и исчезает в соседней комнате.

Я обдумываю его слова. Чем, черт возьми, я могу заниматься в Лощине, кроме как работать в гостевом бизнесе? Весь город — одна большая пещера, полная покерных игр и вечеринок. Там, конечно, есть шикарная академия, но я сама даже школу не закончила, так что сомневаюсь, что смогла бы в ней работать.

Прежде чем я успеваю придать этому большое значение, в баре звонит телефон. Рассеянно я поднимаю трубку и зажимаю ее между ухом и плечом.

— Да?

Бархатный протяжный голос Рафаэля струится по линии и ласкает мою щеку.

— А, это как раз та маленькая поджигательница, которую я искал.

Мое сердце замирает в ожидании следующего удара, и я сжимаю трубку, пытаясь сохранить бесстрастность.

— Еще водки в твой кабинет, босс? — сладко говорю я. — Или шалфея для отпугивания злых духов?

В трубке раздается смешок.

— Нет, Пенелопа. Только тебя.

Щелк.

Желудок сжимается, я смотрю на трубку, прежде чем с обреченным вздохом повесить ее обратно.

Рафаэль хочет видеть меня в своем кабинете? Это не может быть хорошо.

Непрекращающийся шторм сотрясает кремовые коридоры, дождь стучит в иллюминаторы, словно пальцы, отчаянно требующие моего внимания. В каждой комнате, через которую я прохожу, звук становится тише и громче от нервного ожидания.

Оказавшись за дверью кабинета Рафаэля, я делаю глубокий вдох и стучу. Никакого ответа не следует. Я стучу снова, чуть более настойчиво, но тишина непоколебима.

Раздражаясь, я толкаю дверь плечом и тут же жалею о своей поспешности. Воздух здесь ощущается по-другому. Слишком прохладно для комфорта, слишком тихо для умиротворения. Присутствие Рафаэля, сидящего в кожаном кресле за письменным столом, просачивается сквозь его идеальные поры и обвивается вокруг моей шеи и запястий, словно шелковые цепи.

Инстинкт самосохранения заставляет меня схватиться за дверь.

Воображаемое шипение рулетки и звук удара игральных костей о стол заставляют меня захлопнуть дверь пяткой босой ноги.

— Ты хотел меня видеть, босс?

Освещенный лишь неярким лунным светом, пробивающимся сквозь залитое дождем стекло, жесткие линии силуэта Рафаэля неподвижны. Движется только его взгляд, скользящий от золотой покерной фишки в его руке к моему лицу. Он чернее чернил. Безнравственен. Внезапно тишина наполняется жаром, пронизывающим морозный воздух и покрывающим волдырями мою кожу.

Я зарываюсь пальцами ног в плюшевый ковер, чтобы не свернуться калачиком.

— Не хочешь ли ты сыграть со мной в игру, Пенелопа?

Игру?

— В какую игру?

— Орел или решка. Классика всегда самая лучшая, не так ли?

Его глаза вспыхивают лукавым весельем, а мои стараются изобразить безразличие.

Я делаю шаг вперед, сокращая расстояние между собой и опасностью.

— А что насчет ставки?

Мой взгляд прослеживает, как его рука тянется к хрустальному бокалу на столе. Когда он делает глоток, и прозрачная жидкость, и циферблат его наручных часов поблескивают.

— Ты выигрываешь — я тебя поцелую. Я выиграю — ты меня поцелуешь.

Моему разуму эта идея не нравится. Учитывая шансы один к двум и миллион несуществующих долларов на кону, я была бы идиоткой, если бы согласилась, независимо от того, какой горячий сейчас кулон вокруг моей шеи.

А вот мое тело…

Пространство между моими бедрами сжимается от одной мысли о том, что его губы прижаты к моим. У меня слюнки текут от восторга от такой рискованной авантюры.

Чувствуя, как безрассудный туман пронизывает мои кости и подстегивает меня, я кладу руки на его стол и наклоняюсь над ним.

— В чем подвох?

Его взгляд горяч и непримирим, он прослеживает изгиб моей шеи и останавливается на моем кулоне.

— Никакого подвоха.

— Тогда решка, она никогда не подведет, малыш.

Эта фраза вылетает у меня изо рта и рассекает тяжёлый воздух между нами, прежде чем я успеваю ее остановить.

Он продолжает смотреть на мой кулон, и на его губах медленно растягивается дьявольская ухмылка. Эти ямочки углубляются от озорства и чего-то неприличного.

Мое сердце учащенно бьется, когда он достает пенни из кармана брюк. Кровь шумит у меня в ушах, когда он балансирует ею на тыльной стороне большого пальца.

Он быстро смотрит на меня, и когда он щелкает, подбрасывая, я чувствую это на своем клиторе.

Все замедляется, кроме моего пульса. Один оборот. Два оборота. Три. Я могу сосчитать каждое вращение монеты, когда она падает на стол.

Звон меди о дерево оглушителен.

Она приземляется между стеклянным стаканом и пресс-папье. Затаив дыхание, я наклоняюсь и смотрю на нее. Рафаэль не беспокоится, он только откидывается в кресле, проводит двумя пальцами по губам и изучает мою реакцию.

Решка.

Смесь из возбуждения и облегчения захлестывает меня с такой силой, что у меня подгибаются колени и гудят кончики пальцев.

Маниакально смеясь, я отталкиваюсь от стола и расхаживаю по кабинету, словно он принадлежит мне. Не знаю, от чего я в восторге: от мысли стать внезапным миллионером или узнать, каков на вкус язык Рафаэля.

Черт, да кого я обманываю?

— Миллион долларов. Ух ты. Может быть, я куплю себе яхту, поставлю ее на якорь вон там, — я жестом указываю на темный океан за окном, — и буду направлять лазерный луч в твой кабинет каждый раз, когда ты будешь пытаться работать, — моя рука скользит по шелковистой занавеске. — Или я скуплю все булавки для воротников в мире, и тебе придется вернуться к ношению скучных старых галстуков.

Я оборачиваюсь и встречаюсь взглядом с Рафаэлем. Он наблюдает за мной с оттенком веселья, поворачивая свое кресло, чтобы следить за тем, как я расхаживаю по его тускло освещенному кабинету.

— Где же ты хочешь меня поцеловать? Полагаю, мы могли бы сделать это наверху, в казино, чтобы все знали, что ты большой неудачник. Или… — я поворачиваюсь к французским дверям, прижимаю руку к залитому дождем стеклу и испускаю драматический вздох. — Мы могли бы сделать это под дождем. Знаешь, как в сцене из «Дневник памяти»?

— Никогда не смотрел.

— Господи, ты что, живёшь под камнем? — я снова оборачиваюсь, на моем лице написано ожидание. — Ну?

Он упирается каблуком в ковер и откатывает кресло на несколько сантиметров от стола. Его рука дважды ударяет по его краю.

— Здесь, на нём.

— Что?

Он вскидывает голову, кульминационный момент его шутки ярко горит в его глазах.

— Я что похож на мужчину, который встает на колени, Пенелопа?

— Я… я не понимаю.

Он смотрит на меня несколько секунд, словно упиваясь моим замешательством, чтобы утолить собственное наслаждение. Затем он изображает удивление.

— Ты же не думала, что я собираюсь поцеловать тебя в губы, не так ли? — он качает головой, расстегивая манжеты. — Ну, это означало бы, что я должен тебе миллион долларов.

У меня звенит в ушах, затем осознание оседает на моей коже, как пыль, охлаждая огонь под ней. Мои конечности тяжелеют, а мозг затуманивается.

— Ты сказал, что поцелуешь меня, — шепчу я, слишком ошеломленная, чтобы обращать внимание на то, насколько плаксивым звучит мой тон.

— И я так и сделаю.

— Н-но, ты же сказал, что здесь нет никакого подвоха.

Он хмурится.

— Нет никакого подвоха. Я сказал, если ты выиграешь — я поцелую тебя, а если выиграю я — ты поцелуешь меня, — греховный блеск загорается в его глазах. — Я не сказал куда.

С колотящимся сердцем я отступаю назад и прижимаюсь лопатками к стеклу. Конденсат почти не охлаждает кровь и не приводит к рациональным доводам в моей голове. Конечно же, он не имеет в виду… там, внизу? Мой взгляд поднимается и встречается со взглядом Рафаэля, и мы вступаем в новую битву — битву воли.

Я пристально смотрю на него.

Он пристально смотрит на меня.

С тех пор как я ступила на это Побережье и спустилась по лестнице, мы с Рафаэлем играли в шахматы. Мы оба играем грязно, и ни один из нас не любит проигрывать. Теперь я оказалась одна на доске, не имея даже гребаной пешки для защиты.

Какие у меня есть варианты? Я либо подхожу к его столу, либо выхожу за дверь. И если я выберу второе, поражение не только сожрет меня изнутри, но и этот высокомерный мудак одержит победу дважды.

Итак, я делаю шесть шагов к столу Рафаэля. Его глаза темнеют, становясь еще более зловещими, когда он следит за моими движениями. Интересно, думал ли он, что я выберу дверь вместо того, чтобы разоблачить его блеф?

Когда моя задница опускается на край стола, нервная дрожь пробегает по мне, превращаясь во влажный жар между бедер. Мое дыхание громче, чем шум бури, бьющейся в окна, и с каждой напряженной секундой оно становится все более прерывистым.

Рафаэль же, напротив, словарное определение слова хладнокровие. Он откидывается назад, подносит к губам стакан с водкой и бесстрастно оценивает открывшееся перед ним зрелище. Наконец, он ставит напиток рядом с моим правым бедром, и холодное стекло обжигает меня через рабочие брюки.

Он облизывает губы и встречает мой вызывающий взгляд. Затем со вздохом, который наводит на мысль, что довести это пари до конца так же увлекательно, как заполнить налоговую декларацию, он наклоняется вперед.

Мое зрение затуманивается, когда он проводит ладонями вверх по моих бедер и останавливается. Потом просовывает два указательных пальца за пояс, стягивая мои брюки и резинку стринг вместе. Он изображает улыбку, достойную благотворительного сбора средств, которая противоречит грешнику, живущему в его глазах.

— Позволь?

Это не вопрос. Не совсем. Если бы это было так, он бы подождал ответа, прежде чем грубо стягивать с меня вещи. Они скользят по моим ногам как по маслу, но только потому, что от шока я закинула ладони за спину и выгнула её.

Рафаэль не торопится снять брюки с моих ног. Он спокойно и без всякого выражения выпутывает мои стринги из штанов и держит их между большим и указательным пальцами в пространстве между нами. Мой пульс учащается при виде того, как он держит этот клочок кружева. Как будто он только что испытал неудобство, обнаружив их в своей стирке.

Он окидывает взглядом стринги и сглатывает.

— Они крайне неуместны для работы, Пенелопа.

Напряженность в его тоне только заставляет мою кожу гореть еще сильнее.

Молча, он поправляет мои брюки, складывает их у себя на коленях, а затем кладет на край стола рядом со мной. Затем он начинает делать то же самое с моими стрингами. Каждое его медленное, шелковистое движение — это еще одна секунда перенесенной пытки. Как будто он избегает неизбежного, либо в наказание мне, либо самому себе.

От предвкушения у меня кружится голова, и я не могу больше терпеть ни секунды.

Откидываясь на локти, я раздвигаю бедра. Сквозь полуприкрытые веки я наблюдаю, как Рафаэль замирает. Он не отрывает взгляда от моих рабочих штанов, и тонкая ткань моих стринг исчезает в его кулаке.

В конце концов, не поворачивая головы, он скользит взглядом между моих ног. Его глаза темнеют, и он проводит рукой по горлу.

— У тебя всё… — у него сводит челюсти. — Естественно.

Несмотря на сводящую с ума похоть, потрескивающую в моем нутре, меня переполняет раздражение. У меня там все ухожено, но точно не гладко. Не знаю, как он не заметил этого, когда ласкал меня пальцами в тени «Виски под Скалами».

— Не совсем. Проблема?

Он издает мягкий, горький смешок, как будто считает меня чертовой идиоткой.

— Я не один из тех маленьких мальчиков, которых ты привыкла трахать, Пенелопа.

Ну, я трахалась только с двумя парнями, и ни один из них не делал этого. Напоминание о том, насколько он старше меня, пугает, и мои бедра судорожно сжимаются.

Он прочищает горло и перекатывает кресло так, чтобы оказаться между моих ног. Рукава его пиджака задевают внутреннюю поверхность моих бедер, заставляя мышцы моего живота сжиматься.

Я вся горю, съеживаясь под пристальным взглядом, под бременем тишины. Я перевожу взгляд на потолок, пытаясь замедлить дыхание.

Когда Рафаэль говорит, его горячее дыхание щекочет мой клитор, отчего мои глаза, блять, чуть не закатываются к затылку. Он так чертовски близко.

— Ты уже мокрая, — говорит он бесстрастным тоном.

Господи, к чему все эти заявления о наблюдениях? Это еще один метод пыток, о котором я не слышала?

Я скрежещу зубами и притворяюсь скучающей.

— Мне двадцать один, я всегда мокрая.

Шипение с привкусом водки раздается у моего клитора. Боже.

— Мокрая для кого, Пенелопа?

Я улавливаю раздражение в его тоне. После той грязной тактики, которую он использовал, чтобы поставить меня в такое положение, он должен чувствовать хотя бы толику моего дискомфорта.

— Для любого горячего мужчина, который ступит на яхту.

Он бормочет что-то по-итальянски себе под нос, затем хватает меня за обе лодыжки и с силой задирает мои ноги на стол, так что пятки упираются в заднюю поверхность бедер. Это движение ошеломляет меня, спина скользит вверх по деревянной поверхности, и бумаги каскадом падают на пол.

Надеюсь, они были важными.

Уперев кулаки в бока, я сжимаю лопатки вместе и пытаюсь унять теплый румянец, распространяющийся по каждому сантиметру моей кожи. Прохладный ветерок в сочетании с горячим дыханием напоминает мне о том, насколько я обнажена.

Без предупреждения его рот прижимается к моему клитору, проводит по нему языком, а потом начинает сосать.

Медленно. Небрежно. Этот жест настолько противоречит его идеальному образу, что делает его в десять раз сексуальнее. Моя кровь горит так сильно, что превращается в пар, обжигая мое тело и искажая его так, как может только похоть. Мой позвоночник выгибается, а бедра наклоняются. Мое горло открывается, чтобы издать сдавленный вздох.

И тут он отстраняется.

Инстинкт побуждает меня резко выпрямиться и схватить его за волосы, чтобы удержать на месте. Он приподнимает подбородок, в ложбинке которого блестят мои соки, и встречает мой безумный взгляд.

— Да?

Я свирепо смотрю на него, едва в состоянии думать из-за возбуждения в моей киске. Его дыхание замедляется с каждой секундой тишины, а в глазах появляется вызов.

— Ты что-то хочешь сказать, Пенелопа? — хрипло говорит он.

Да. Я хочу умолять его не останавливаться. Я хочу умолять его подбросить монетку еще раз и надеяться, что выиграю еще один раунд. Но ничто из этого не сорвется с моих губ без приставленного к моей голове пистолета. Потому что все это требует попрошайничества. Он и так уже выигрывает: ради всего святого, я голая по пояс лежу на его столе.

Мне нужно уравнять шансы.

Может быть, это похоть сводит меня с ума, а может быть, мне горько от того, что он украл у меня два оргазма в течение двадцати четырех часов, поэтому я делаю то, что он сделал со мной.

Его пристальный взгляд следит за моей рукой, когда я выпутываю ее из его волос и провожу по лобку. Я прижимаюсь к своей киске. Осознание медленно проносится по его лицу, уничтожая весь триумф в глубине его глаз. Когда я ввожу в себя два пальца, смущающий хлюпающий звук привлекает внимание к моей влажности, он сжимает внутреннюю сторону моего бедра и зачарованно наблюдает.

— Пенелопа…

— Ты плохой мужчина, Рафаэль, — говорю я, погружая пальцы глубже в свою киску. — А ты знаешь, что случается с плохими мужчинами?

Его плечи напрягаются, и, выровняв дыхание, он неохотно поднимает глаза на меня. Узнав свои собственные слова, сказанные прошлой ночью, на его губах появляется демоническая ухмылка.

Он знает, что его ждет.

Он не отталкивает меня, когда я кладу свободную руку на его шею. Не дергает головой, когда я вынимаю два пальца из киски и медленно растираю свои соки по его нижней губе.

Его гортанный стон охлаждает мои костяшки пальцев, когда я покрываю его рот своей влагой. Господи, я больше никогда не смогу смотреть в зеркало и пытаться убедить себя, что я леди. Это так по-животному. Так развратно. Только безумная похоть и злопамятство могли толкнуть человека на такой поступок.

— Они никогда не побеждают, — шепчу я.

Сверкнув кольцом с цитрином, он хватает меня за запястье, останавливая мои движения, когда я снова провожу пальцем по его нижней губе. Он удерживает меня на месте, а затем с ленивым, полуприкрытым взглядом наблюдает за мной, засовывая мои пальцы себе в рот, высасывая все мои соки дочиста.

В беспамятстве я издаю стон при виде этого зрелища. Он выглядит так же развратно, как я себя чувствую. Словно сшитое на заказ платье, золото и идеальная стрижка уже не в силах скрыть живущего внутри монстра. Как только он дочиста облизывает мои пальцы, он захватывает нижнюю губу ртом и разглаживает перед своих брюк.

— Возвращайся к работе, Пенелопа.

Хотя его лицо ничего не выражает, в его тоне звучит почти поражение. Кажется, я выиграла эту игру. Не так ли?

Или, может быть, мы оба просто неудачники.

Как бы то ни было, я не протестую. Если я сейчас же не выберусь из темноты этого кабинета, боюсь, больше никогда не увижу свет. Сердце и клитор бьются в бешеном ритме, я сползаю со стола и поднимаю брюки.

Мой взгляд падает на кулак Рафаэля, прижатый к бедру. Из-под него выглядывает край моих кружевных трусиков.

— Могу я…?

Его хватка усиливается.

— Нет.

Я поднимаю взгляд на него.

— Теперь они мои.

Опьянение захлестывает меня, сметая все язвительные реплики. Вместо этого я натягиваю брюки, без трусиков, зная, что влага между бедер останется со мной до конца смены.

На нетвердых ногах я двигаюсь к двери, стараясь не оглядываться, потому что не уверена, что смогу справиться с тем, что увижу за столом.

Выйдя на освещенный мост, я прерывисто выдыхаю.

Позади меня закрывается дверь кабинета.

На два оборота.