От Андропова к Горбачёву

Глава 1. Последний съезд Брежнева

В последние годы правления Брежнева в центре внимания Кремля стояли два события: XXVI съезд КПСС (1981) и «пролетарская революция» в Польше в августе 1980 г. Проанализируем эти события.

Накануне XXVI съезда Брежнев преподнес знатокам протокола ЦК (а этот протокол ведется куда скрупулезнее, чем его вели дворы абсолютистских монархий) сюрприз, на который не отважился бы не только Ленин, но и сам Сталин.

Брежнев дал понять в «Правде», что он, как генеральный секретарь, стоит выше Политбюро (по уставу высшие руководящие органы партии идут по нисходящей линии так: съезд партии, пленум ЦК, Политбюро, Секретариат, генсек). Так, когда Политбюро вынесло от имени ЦК постановление об утверждении «Основных направлений экономического и социального развития», Брежнев присовокупил к нему свое личное постановление: «1. Одобрить проект ЦК КПСС… 2. Опубликовать проект ЦК КПСС… 3. Провести обсуждение проекта… Генеральный секретарь ЦК КПСС Л. Брежнев». («Правда», 2.12.1980).

Формула раньше гласила, в согласии с уставом, что ЦК одобряет проект любого докладчика, в том числе и генсека, у Брежнева получилось наоборот. Что это — сознательный анти-уставный акт или протокольный ляпсус? Но этот ляпсус очень характерен для стиля брежневского руководства и вполне укладывается в рамки раздуваемого до абсурда «культа Брежнева» (по телевидению и во всех кинотеатрах идут серии фильмов, снятых по мемуарам Брежнева, в стиле всепобеждающего древнерусского богатыря, перед которым бледнеют все эти мифические Геркулесы и исторические Наполеоны). До сих пор при перечислении имен членов Политбюро имя Брежнева называли всегда в общем списке, хотя и первым, не соблюдая алфавитного порядка, обязательного для других, а теперь его выделили, по примеру Сталина, из общего списка, называя его отдельно как генсека, а потом идет общий список членов Политбюро. Ожидал советских телезрителей и другой сюрприз. До сих пор доклады Брежнева на съездах партии и сессиях Верховного Совета транслировались прямо из зала, а теперь транслировались только начало и конец доклада, а дальше текст читал диктор. Это вызвало целый переполох среди иностранных журналистов, которые, не будучи допущены на съезд, сидели в Прессбюро съезда у телевизора. Сколько бы они ни добивались узнать причину, они толком ничего так и не узнали.

Объяснение, видимо, простое: уже из этого начала доклада было видно, как Брежневу было трудно его читать. Осилить почти четырехчасовой доклад он просто был не в состоянии. Он, видимо, читал наиболее важные отрывки, а в остальном сослался на письменный текст, заранее розданный делегатам.

На съезд было назначено 5002 делегата из областей, краев и национальных республик (формально пропущенные через местные конференции и съезды, они еще до прибытия в Москву проверяются и утверждаются отделом организационнопартийной работы ЦК КПСС. Среди них пара сотен статистов из «рабочих и колхозников», а остальные высшая партийная и государственная бюрократия).

Как по форме и стилю, так и по содержанию работы XXVI съезд Брежнева не был обычным съездом, обсуждающим и дискутирующим острые проблемы внутренней и внешней политики, а представлял из себя огромное сборище партийной и государственной элиты, в котором, кроме пяти тысяч делегатов, участвовало также более тысячи гостей из-за границы и столичного партийного актива. Только, в отличие от шума толпы на обычных сборищах, здесь царила мертвая тишина, строевой порядок и давящая торжественность. Напрасно Брежнев жаловался в докладе, что все еще не сформировался «советский человек». Если бы возможно было воскресить Ленина и привести его обозреть зал этого сборища, он, наоборот, сказал бы: «Да, советский человек создан», — и, пользуясь терминологией своего соратника Троцкого, может быть, только добавил бы: «Сталин вырастил от моего имени голосующее стадо людей!» Надо отдать должное большевикам: они унифицировали не только мысли, но и низменные побуждения людей: честолюбие, эгоизм, пороки, продажность. Пользуясь этой стороной человеческой натуры, Сталин и создал того «советского человека», который уникален как гражданин — он поменял личную свободу на спокойствие, человеческое достоинство на привилегии, сомнения гражданина на уют мещанина. Он, как говорил Эренбург, усовершенствованный коммунистический человек («ускомчел»), который без малейшего притязания на цинизм может сказать о себе: «голова мне нужна, чтобы не думать». Он до глубины души убежден, что это тоже его редкая привилегия, что тяжкую обязанность думать за него взял на себя мудрый ЦК! Поэтому он будет голосовать за любые решения этого ЦК, одинаково как за благотворные, так и преступные. И история с него ничего не спросит — он был всего лишь винтиком механизма ЦК, представителем «голосующего стада». Поэтому понятно, что и на XXVI съезде царил тот же классический сталинский ритуал: ЦК объявил свои мудрые решения, а в пятитысячной аудитории поднялся лес рук за эти решения — без вопроса, без возражения, без воздержания, при диких криках «слава, слава, слава», «бурная и непрекращающа-яся овация», как отмечает протокол.

На съезде было представлено семнадцать с половиной миллионов коммунистов, из которых 43,4 % «рабочих» (что это за рабочие, можно судить по тому, что все члены Политбюро тоже являются «рабочими» или «крестьянами»), 43,8 % интеллигенции, то есть партийной и государственной бюрократии, 12,8 % «колхозников» (то есть колхозная бюрократия). После последнего съезда была проведена негласная чистка — из партии были исключены 300 000 членов и 91 000 кандидатов за разные преступления (коррупция, взяточничество, присвоение «социалистической собственности», пьянство, всякого рода «уклоны»), В связи с этим Брежнев заметил: «Никаких поблажек и никому, когда речь идет о чести и авторитете нашей партии, о чистоте ее рядов». Среди исключенных был и ряд видных коммунистов — диссидентов (известный писатель Виктор Некрасов, старая коммунистка Дерт, ученая Орлова-Копелева), а также много рядовых членов партии, эмигрировавших на Запад.

Известная установка Сталина — в руководящие органы партии выдвигать не представителей гуманитарных наук, даже не представителей юридических наук, а представителей инженерно-технического персонала — последовательно проводилась в жизнь и руководством Брежнева. Он сообщил съезду, что три четверти секретарей Центральных Комитетов республик, крайкомов, обкомов, две трети секретарей горкомов и райкомов партии имеют техническое образование. Затаенный мотив этой установки — представители гуманитарных наук склонны к рассуждениям и своеволию, а специалисты — исполнительны и более покорны. Но у них есть и недостаток (Брежнев: «специалисты не обладают достаточным политическим опытом»), то есть послушны верхам, но не умеют командовать низами. Поэтому всех этих специалистов пропускают через высшие партийные школы и курсы. Брежнев сообщил, что из этих специалистов в истекшие годы после последнего съезда 32 000 человек прошли через партийные школы и 240 000 человек-через партийные курсы, где их обучали только одной науке: как управлять партией и государством. Их профессора — члены Политбюро, Секретариата ЦК и министры СССР. Через такие школы и курсы прошли в свое время и почти все члены нынешнего ЦК. Брежнев, как и надо было ожидать, поставил вопрос и о пересмотре действующей ныне «Программы КПСС», принятой в 1961 г. Брежнев не дал ответа на кардинальный вопрос: почему двадцатилетняя «Программа КПСС» не была выполнена. Единственно, что он сказал о причинах ее пересмотра, это следующее: «Ныне действующая "Программа КПСС” в целом правильно отражает закономерности общественного развития. Но с момента ее принятия минуло 20 лет», Брежнев только косвенно признался, что со строительством обещанного коммунистического общества к 1980 г. (Программа: «Нынешнее поколение будет жить при коммунизме») ничего не вышло, ибо оказывается, что между социализмом и коммунизмом лежит еще один этап или одна фаза, которая не была известна не только Марксу и Энгельсу, но также и Ленину со Сталиным — это фаза «реального», «зрелого» или, по последней терминологии, «развитого социализма». К разочарованию тех, кто предвкушает, что вот-вот водворится коммунизм и рай благоденствия осчастливит «нынешнее поколение», Брежнев доложил, что по его новому «научному открытию» в марксизме новый этап или новая фаза — это «необходимый, закономерный и исторически длительный период в становлении коммунистической формации». Из внутренних проблем особенно тревожат Кремль национальные отношения в стране, где представлены более ста различных народов. Послевоенная политика партии в этом вопросе, особенно в период правления Хрущева и Брежнева, сводилась к планомерной и интенсивной денационализации нерусских народов через их языковую русификацию и дерусификации самих русских через их ассимиляцию с нерусскими народами — это и называется на языке партии формированием «единого советского народа». Эта политика встречает уже открытое сопротивление с обеих сторон — как со стороны русских («неославянофильство», «почвенники», «русская партия»), так и со стороны национальных меньшинств в Прибалтике, на Кавказе, в Туркестане, в Татаро-Башкирии. Причем некоторые из нерусских народов, которым административно навязывают русский язык вместо родного языка, являются культурно-исторически более древними христианскими народами, чем сам русский народ — например, армянский и грузинский народы. Советское правительство в Москве издало ряд распоряжений (Высшая аттестационная комиссия, министерство высшего образования СССР), которые запрещают писать в грузинских вузах дипломные работы и диссертации на грузинском языке. Против этого, как известно из самиздата, в письме на имя Брежнева протестовало в 1980 году 365 видных грузинских ученых и деятелей культуры, с именами, известными не только в СССР, но и на Западе. Какая была реакция Брежнева на это письмо — неизвестно, но в своем докладе он говорил, что «в нашей стране уважают национальные чувства, национальное достоинство каждого человека», однако ударение Брежнев делал на «формирование культуры единого советского народа-новой социальной и интернациональной общности».

По второму «острому вопросу», почему ведущие должности в национальных республиках занимают люди не коренной национальности, Брежнев открыто поддержал великодержавников: «Состав населения советских республик многонационален. И естественно, что все нации имеют право на должностное представительство в их партийных и государственных органах». Это был косвенный ответ на жалобы эстонских, латышских и литовских коммунистов, что у них повсюду командуют русские коммунисты, а местные коммунисты выполняют роль помощников и переводчиков. Брежнев сказал, что партия будет бороться и против «антисемитизма», но так как он связал борьбу с «антисемитизмом» с борьбой против «сионизма», то он по существу амнистировал антисемитизм, ибо в советских условиях легальной формой активизации антисемитизма как раз и является борьба с «сионизмом». Писателям и художникам Брежнев обещал тяжелую жизнь. Партия будет «активно и принципиально выступать в тех случаях, когда появляются произведения, порочащие нашу советскую действительность. Здесь мы должны быть непримиримы», — сказал он.

За успехи в строительстве «развитого социализма» Брежнев щедро роздал похвалы Советам, профсоюзам, комсомолу, партии, ее ЦК, Политбюро, Секретариату, но дифирамбы пел только одному учреждению: КГБ. Стоит привести сказанное о нем: «Острота классовой борьбы на международной арене предъявляет высокие требования к деятельности органов государственной безопасности, к партийной закалке, знаниям и стилю работы наших чекистов. Комитет государственной безопасности СССР работает оперативно, на высоком профессиональном уровне… Зорко и бдительно следят чекисты за происками империалистических разведок. Они решительно пресекают деятельность тех, кто становится на путь антигосударственных, враждебных действий (это по адресу диссидентов — А. А). И эта работа заслуживает глубокой признательности партии». Это и есть признательность КГБ за успехи его подрывной, террористической и шпионской практики внутри и вне СССР.

Ораторы, которые были назначены ЦК для выступления по докладу Брежнева, должны были заранее представить аппарату ЦК тексты своих выступлений, в том числе и иностранные гости. Все выступления были составлены по одному шаблону: доклад Брежнева — «великий теоретический и практический вклад в сокровищницу марксизма-ленинизма».

Некоторые делегаты даже побили все предыдущие рекорды по «культу Брежнева» — так, когда первый секретарь Грузии Шеварднадзе назвал доклад Брежнева «документом больше чем эпохальным», то первый секретарь Краснодарского крайкома Медунов его переплюнул, назвав доклад Брежнева «гениальным». Разумеется, ни одного критического замечания по адресу ЦК не было.

С молчаливого согласия компартий из 94 стран, представленных на съезде, и, конечно, с одобрения Политбюро, главы делегаций Израиля и Турции внесли на съезде предложение созвать новую мировую конференцию компартий (последняя такая конференция была в 1969 г.). Трудно судить, какова ее реальная перспектива, но само это предложение показывает, что Кремль хочет координировать в новых условиях мировое коммунистическое движение, разработать его новую стратегию и активно возглавить проведение в жизнь такой стратегии. Это тоже ответ президенту Рейгану, обвинявшему Кремль, что он держит курс на «мировую революцию». Этот же ответ вновь звучал и в заключительной речи Брежнева при закрытии XXVI съезда, когда он сказал: «Революционное преобразование мира невозможно предотвратить».

По существующим внутрипартийным законам и исторически сложившейся традиции на XXVI съезде сначала должны были быть подведены итоги выполнения двадцатилетней программы партии (1961–1980), принятой в 1961 г. на XXII съезде, согласно которой советское общество должно было сегодня выглядеть так, как выглядит «спецраспределитель» Кремля: жены членов Политбюро и секретарей ЦК приходят в этот распределитель, выбирают товары и продукты в потребном количестве и качестве и увозят их по своим квартирам, не платя ни одной копейки (Сталин однажды хотел отменить такой «коммунизм», но это не удалось даже ему!). Как же выполнила партия эту программу? Брежнев даже не поставил этого вопроса, но жизнь уже дала ответ на него. Вот новейшая статистика ООН.

Динамика мировой хозяйственной продукции (доля в процентах) с 1960 по 1980 год[1]

СССР не только не догнал Америку, но его обогнала даже Япония, которая в год объявления «Программы КПСС» отставала от СССР больше чем в три раза! Если рассуждать не категориями наличных ракетно-ядерных арсеналов, а категориями экономической мощи каждой страны или группы стран, то надо пересмотреть и уже изжившую себя теорию о двух «сверхдержавах» — США и СССР. В 1980 год мир вступил при пяти «сверхдержавах» (по своей валовой продукции в миллиардах долларов) в следующей последовательности[2]:

1. Европейское сообщество 2700

После этих общеизвестных данных совершенно дико звучит заявление председателя Совета министров СССР Тихонова: «Советский Союз выпускает сейчас пятую часть промышленной продукции планеты». («Правда», 7.11.1980). Только в одной отрасли — в отрасли военной экономики — Советский Союз догнал и перегнал Америку, что ярко иллюстрирует следующая таблица Лондонского института стратегических исследований:

Расходы на вооружение в миллиардах долларов[3]

По экспорту оружия Советский Союз в 1980 г. уже догнал Америку: Советский Союз экспортировал в 1980 году оружия на сумму 7,1 миллиарда долларов против 6,7 миллиарда американского экспорта («Зюддойче Цайтунг», 31.12.1980).

На Западе говорят по аналогии с собственной экономикой о советском «военно-промышленном комплексе». Эта аналогия вводит в заблуждение. В советском государстве нет ни одной отрасли человеческой деятельности, которая не была бы поставлена на службу войне: одни работают прямо на войну — это чисто военная индустрия, военно-исследовательские учреждения, другие работают косвенно или между делом (военные цехи на гражданских заводах, засекреченные части в гражданских исследовательских учреждениях], не говоря уже о широкой сети мероприятий по мобилизации местной промышленности для нужд войны по так называемым «мобпланам».

Что же касается обещанной рентабельности колхозов и совхозов, то достаточно напомнить, что, по той же статистике ООН, США производят 230 миллионов тонн хлеба в год, СССР — 180 миллионов, один американский фермер кормит 75 человек, а один колхозник — только 10 человек («Вельт ам Зоннтаг», 26.10.1980].

Даже после второго десятилетия, по признанию Брежнева, только 80 % городских жителей получат отдельные квартиры («Правда», 22.10.1980]. Теперь, когда мы знаем, что партия не только не выполнила своей двадцатилетней программы (1961–1980], но и не находит нужным дать объяснения о причинах ее невыполнения, то уже этот один факт заставляет отнестись скептически к реальности обещаний и ее новой десятилетней программы (1981–1990]. Однако ее выгодно отличает от первой программы, во-первых, скромность в обещаниях (учли уроки], во-вторых, «эластичность» в цифровых наметках («от до»], в-третьих, нагромождение канцелярского пустословия, которое можно толковать и так и этак. Центральный тезис «Основных направлений» на 1981–1990 годы гласит: «В восьмидесятые годы Коммунистическая партия будет последовательно продолжать осуществление своей экономической стратегии, высшая цель которой — неуклонный подъем материального и культурного уровня жизни народа… исходя из этого, в ближайшее десятилетие: обеспечить дальнейший социальный прогресс общества, осуществить широкую программу повышения народного благосостояния». («Правда», 2.12.1980].

После этого следует второй тезис, от которого много ждешь: «Обеспечить более высокие темпы роста продукции отраслей группы "Б” промышленности по сравнению с темпами роста продукции отраслей группы "А” промышленности»[4].

Казалось бы, что после такого тезиса партия заявит о радикальном структурном пересмотре сталинской экономической доктрины о примате роста тяжелой промышленности (гр. «А») над легкой (гр. «Б»), Ведь собственно в результате этой сталинской доктрины существовал и существует в СССР перманентный кризис недопроизводства средств потребления. Авторы брежневской программы и не собираются отказаться от этой доктрины. Все, что они обещают в новой одиннадцатой пятилетке, по сравнению с предыдущей, это увеличить темпы роста легкой промышленности на… один процент! Читайте: «Увеличить производство промышленной продукции за пятилетие на 26–28 процентов, в том числе средств производства на 26–28 процентов и предметов потребления на 27–29 процентов»[5].

Однако партийные статистики — мастера жонглировать цифрами, и поэтому такой план будет считаться выполненным, если он выполнен на 27 % по легкой и на 28 % по тяжелой промышленности. В этом весь фокус этого «от до».

Новая пятилетка обещает увеличить объем легкой промышленности по сравнению с предыдущей на 18–20 %, рыбной промышленности на 10–12 %, сельскохозяйственной продукции на 12–14 %, но все это сопровождается оговоркой: «обеспечивать опережающий рост производительности труда», что должно дать увеличение ее в легкой промышленности до 20 %, а в сельском хозяйстве до 24 %. Задача явно утопическая при нынешней системе оплаты труда. Увеличение среднемесячной зарплаты для рабочих и служащих предусмотрено на 13–16 %, или в деньгах до 190–195 рублей в месяц (сейчас 165 рублей), доходы колхозников должны повыситься на 20–22 % (сейчас их доход в рублях 90-130). Что же можно купить на это «увеличение»? Рабочий может купить себе один костюм, а колхозник только одни брюки!

Весь мир с любопытством, а некоторые и с опаской ждали, какой ответ Кремль даст на своем XXVI съезде на прямые и конкретные обвинения президента Рейгана и государственного секретаря Хейга:

1) Советское руководство, пользуясь методами обмана и лжи, продолжает добиваться своей исконной цели — мировой революции и мирового господства;

2) Советское руководство повсюду поддерживает международное террористическое движение.

Ответы Брежнева и Суслова были косвенные, по форме сдержанные, а по существу вызывающие. Суслов заявил: «Мы с большим удовлетворением сообщаем, что на XXVI съезд по приглашению ЦК КПСС прибыли 123 делегации коммунистических, рабочих, национально-демократических и других партий и организаций из 109 стран всех континентов нашей планеты». («Правда», 24.02.1981).

Суслов уточнил и расположение этих вспомогательных опорных пунктов большевизма, приславших делегации, по континентам: 12 «братских партий» из социалистических стран, 24 компартии из Западной Европы, США, Канады, Австралии, Новой Зеландии, 27 компартий из Азии и Океании, 31 компартия из африканских стран, 29 компартий из Латинской Америки.

Брежнев посвятил данному вопросу целый раздел доклада под названием: «КПСС и мировое коммунистическое движение». Там сказано, что «К рубежу 80-х годов международный рабочий класс и его политический авангард — коммунистические партии — подошли уверенной поступью… Коммунистическое движение продолжало расширять свои ряды, укреплять свое влияние в массах. Сейчас компартии активно действуют в 94 странах мира… Наша партия, ее ЦК вели активную работу, направленную на дальнейшее расширение и углубление всестороннего сотрудничества с братскими партиями». Брежнев нарисовал «жуткую» картину преследования коммунистов в «странах капитала»: «Через террор и гонения, через тюрьмы и колючую проволоку концлагерей, в самоотверженной работе на благо народов, проносят коммунисты стран капитала свою верность идеалам марксизма-ленинизма и пролетарского интернационализма… Честь и слава коммунистам!» (Бурные продолжительные аплодисменты. «Правда», 24.02.1981).

В самом начале своего доклада Брежнев доложил съезду, что в союзе с этими силами сфера влияния коммунизма расширилась, а сфера «империализма» сузилась: «Новыми победами ознаменовалась революционная борьба народов. Свидетельство тому — революции в Эфиопии, Афганистане, Никарагуа, свержение монархического режима в Иране… Сузилась сфера империалистического господства в мире… Резко возросла агрессивность политики империализма — прежде всего американского»[6]. Таков ответ Брежнева президенту Рейгану.

Брежнев совсем не думал оправдываться перед Рейганом, вовсе не отрицал приписываемые ему методы и цели. Наоборот, он и Суслов фактами и примерами доказывали, что по осуществлению поставленной Лениным и партией цели они значительно продвинулись вперед.

На Западе ожидали другого: Кремль будет отрицать приписанные ему методы и цели, а главное — боялись, что Рейган и Хейг своими резкими выступлениями надолго закрыли двери к дальнейшим переговорам с Москвой. Но опять произошло «неожиданное»: Брежнев на съезде торжественно предложил встречу с Рейганом, более того, он заранее согласился и на то, о чем раньше Кремль не хотел и разговаривать — на новые переговоры о ракетах в Европе (после известного решения НАТО о «довооружении»), на распространение зоны уведомления о военных маневрах и передвижениях войск на всю европейскую часть СССР (раньше Кремль соглашался уведомлять о движении войск только в западных районах СССР) и, что еще более важно, Кремль соглашался начать новые переговоры по СОЛТу-2.

Нельзя найти лучшего доказательства для подтверждения старой истины: в Кремле уважают силу и сильных людей! То, что не удалось ни Картеру, ни Конгрессу, ни союзникам по НАТО, а именно — склонить Москву к новым переговорам по ракетам, расширению зоны контроля и по СОЛТу, Рейган добился лишь одной речью от 29 января 1981 г. Однако не надо обманываться насчет истинных мотивов искомой встречи — главная ее цель — разведывательная. Кремль как свою американскую, так и мировую политику строит на учете личных качеств и возможностей каждого американского президента. По-Поэтому и тактика Кремля варьируется в зависимости от того, кто сидит в Белом Доме. Учитывая все: влияние в Конгрессе, черты характера, привычки, связи, человеческие слабости, честолюбие, религиозность, осведомленность в советской тактике и стратегии. В трех случаях такая политико-психологическая «анатомия президента» себя оправдала — в отношениях с президентами Рузвельтом (Ялта), Никсоном («разрядка», СОЛТ-1), Картером (СОЛТ-2, советская бригада на Кубе), в двух случаях сорвалась — в отношениях с президентом Труманом (Берлинская блокада, Иранский Азербайджан, Греция и Турция, Корея) и в отношениях с президентом Кеннеди (Берлинский ультиматум и ракетная авантюра на Кубе), но вот предстоит самая ответственная проверка — с кем имеет дело Кремль в лице нового президента Рейгана?

По существу советской политики безудержного вооружения Брежнев ничего утешительного не сказал. Рейган в речи перед Конгрессом от 17 февраля говорил: «Начиная с 1970 г., СССР потратил на вооружение на 300 миллиардов долларов больше, чем США». Брежнев, который делал свой доклад через неделю после речи президента Рейгана, не стал оправдываться или опровергать это утверждение президента. Он только заявил, что он никому не даст достигнуть или перейти того уровня вооружения, которого достиг ныне Советский Союз. Вот его слова: «Мы и не позволим создать такое превосходство над нами. Подобные попытки, а также разговоры с нами с позиции силы абсолютно бесперспективны».

В то же время Брежнев продолжал развивать известную советскую политику по разложению НАТО изнутри, делая одним условные комплименты (Жискар д’Эстен, Шмидт, Брандт), другим выговоры. Брежнев угрожающе заявил, что размещение на территории европейских членов НАТО «новых американских ракетно-ядерных средств» наносит ущерб их безопасности. Не уточняя, какой же «ущерб» Советский Союз хочет им нанести, Брежнев прибег к прямому шантажу: «Так что у правительств и парламентов этих стран есть основание еще и еще раз взвесить весь этот вопрос».

Брежнев уделил большое внимание успехам СССР по интеграции «стран социализма» восточной Европы. Отметив «влиятельную и благотворную роль» организации Варшавского договора и ее Политического консультативного комитета в европейских и международных делах, Брежнев сообщил, что уже созданы и действуют новые органы: Комитет министров иностранных дел, Комитет министров обороны. Компартии связаны между собою на каждом уровне — республик, краев, областей, районов и даже крупных предприятий, периодически созываются общие собрания секретарей ЦК по идеологии, по международным отношениям, по партийно-организационной работе. Через эти каналы происходит интенсивная унификация внутренней и внешней политики «братских стран» с политикой КПСС.

Так же интенсивно происходит и «экономическая интеграция» «братских стран» с экономикой СССР. По этому поводу Брежнев отметил: «На прошлом съезде мы, как и другие братские партии, выдвинули в качестве первоочередной задачи дальнейшее углубление социалистической интеграции на базе долгосрочных целевых программ… Сейчас эти программы воплощаются в конкретные дела. Интеграция набирает темпы». Иначе говоря, экономика восточноевропейских стран постепенно, но систематически превращается в интегральную часть советской экономики, что и подготовит окончательное поглощение сателлитов Советским Союзом под маркой создания новой международной «социалистической федерации народов СССР и Восточной Европы», как завещал сам Ленин. Этой стратегической цели Кремля нанесли чувствительный удар польские рабочие, создавшие свой независимый от коммунистов профсоюз «Солидарность», примеру которых последовали польские крестьяне, писатели, студенты.

Двусмысленной и заискивающей надо признать трактовку Брежневым вопроса о Китае. Впервые после разрыва с китайской компартией Брежнев удивил нас отказом от всякой критики внутренней политики Китая, и даже упоминание Китайской Народной Республики в докладе, в разделе «Развитие мировой социалистической системы, сотрудничество стран социализма», было неожиданным и нелогичным, если вспомнить, что на протяжении почти двадцати лет политический режим в Китае фигурирует в советской пропаганде как антисоциалистический, даже фашистский режим. Кремль возлагает определенные надежды на эволюцию китайской внешней политики в отношении Москвы. Брежнев, ссылаясь на отрицательную оценку, которую дает новое китайское руководство периоду «культурной революции», замечает: «Нам нечего добавить к такой оценке», — и продолжает: «Во внутренней политике Китая сейчас происходят изменения. Истинный смысл их еще покажет время. Оно покажет, в какой мере нынешнему китайскому руководству удастся преодолеть маоистское наследие». Словом, Брежнев признает отныне режим в Китае социалистическим и вновь просится в друзья Китая, многозначительно добавляя: «Империалисты друзьями социализма не будут». Клюнет ли Китай на этого червячка, покажет время.

Компетентность и мобильность советского руководства, с каждой сменой его состава, повышается, его способность реагировать на нужды времени обостряется. Это может привести к победе реформаторских тенденций если не в руководстве, то в широких кругах партии.

Эти тенденции будут тем сильнее, чем слабее станут позиции догматиков. Уже в брежневском руководстве можно было проследить противоборство позиций государственников-прагматиков, с одной стороны, и идеологов-догматиков — с другой. Брежнев не находился ни в одной из этих групп, он удачно лавировал между ними. Старые догматики не только идейно, но и физически доживают свои дни, а новое поколение идеологов, которое стоит в очереди к вершине идеологической власти, может оказаться способным пойти против многих «табу» старых догм. Достаточно сослаться на новые идеологические кадры, рвущиеся к власти, — во-первых, они действительно молодые, вокруг 50 лет, во-вторых, и это очень важно, они в большинстве своем кандидаты и доктора наук, отлично владеют главными европейскими языками и знают Запад по постоянным личным контактам. Они уже сейчас оказывают свое влияние на общую политику. Язык и мыслительные категории, заимствованные ими из западной литературы, начинают перекочевывать в советскую литературу, в некоторых случаях даже и в партийные документы (они же ведь реабилитировали и социологию с ее пока что ограниченными «опросами общественного мнения»). Они, конечно, не откажутся от обычной и обязательной марксистско-ленинской фразеологической тарабарщины, но они слишком уж хорошо знают из сравнительного анализа дел в СССР и на Западе, в чем корень зла во внутренней политике страны. Поэтому могут давать разумные советы по модернизации сложившейся системы. Однако это не будет ни «конвергенцией», ни «деидеологизацией» по двум причинам: 1) большевизм на протяжении трех поколений настолько иммунизировал свой аппарат власти против любых внешних влияний, что даже разумные советы по изменению деталей системы инстинктивно настораживают его, ибо в них усматривается посягательство на монополию власти партаппарата, а это толкает его еще более вправо; 2) большевизм выработал у своих вождей поразительную преемственность уникального образа мышления, в фокусе которого находятся не интересы общества, не интересы государства, а интересы собственной власти.

Если перейти к оценке внешней политики брежневского руководства, то мне представляется, что превращение Советского Союза во время правления Брежнева в военную супердержаву уже открыло новую эру в мировой политике: прикрываясь детантом и пользуясь безнаказанностью за свои очередные агрессивные акты, Советский Союз начал включать в сферу своего влияния все, что находилось до Второй мировой войны под влиянием западных держав, то есть страны третьего мира. Эту политику, имеющую первые существенные успехи на трех континентах — в Азии, Африке и Латинской Америке — новое руководство будет не просто продолжать, оно постарается осуществить стратегическую концепцию Ленина: покорить Запад через покорение его колониального (теперь уже бывшего) тыла еще в нынешнем столетии. Вовсе не обязательно, чтобы это происходило при прямом участии советской армии, как в Афганистане; это может происходить при помощи методов, которые завещал тот же Ленин: организация «освободительных войн», «революционных переворотов» плюс новое изобретение брежневского руководства — «заместительские войны» и подрывные акции сателлитов Кремля, чтобы сам Советский Союз не оказался непосредственно втянутым в конфликт с США. Поэтому и стратегическая доктрина преемников Брежнева будет та же, что и сейчас — любыми усилиями и любыми жертвами добиваться и впредь военного превосходства на суше, море, в воздухе, космосе. Не обязательно для развязки войны, но обязательно для оказания устрашающего политического и психологического давления как на «слабые» страны свободного мира, так и на все страны третьего мира. Уже наметившуюся сложную и лукавую игру Кремля в Европе, особенно вокруг Западной Германии, чтобы оторвать Европу от Америки, а Германию от Европы, наиболее успешно поведет новое руководство. После этого исторический поединок в плане знаменитого ленинского «кто кого?» будет происходить у СССР только с одной Америкой.

Вот в разработке плана этого поединка представители названной выше новой идеологической смены партии и заграничная сеть столь же квалифицированных резидентов советской разведки будут играть выдающуюся роль. С их отличным знанием сильных и слабых сторон западной системы, с их возрастающим резервом специальных и специализированных кадров для стран третьего мира (которые основательно изучают как историю, так и языки местных народов), новая «идеологическая мафия» ЦК и агентура КГБ планомерно и целеустремленно работают по включению третьего мира, страну за страной, в орбиту советского влияния. Ничему этому Запад не может, да и не хочет ничего противопоставить. Наоборот, до сих пор Запад боролся там с правыми «реакционными» режимами, оказывая моральную и материальную поддержку только левым «прогрессивным» силам, то есть по существу поддерживая затаенные цели советской глобальной экспансии в самых различных уголках земного шара.

Глава 2. Польская революция и Кремль

На том же XXVI съезде КПСС Брежнев угрожающе заявил: «Социалистическую Польшу мы в беде не оставим и в обиду не дадим… Пусть никто не сомневается в нашей решимости обеспечить свои интересы». Значение победы польского пролетариата в августовской мирной революции 1980 г. выходит за рамки страны и времени. Это была первая в истории победа внутри коммунизма над коммунизмом. Она была одержана не контрреволюционерами изнутри и не интервентами извне, а тем классом, именем которого прикрываются сами коммунистические правители: пролетариатом. Она была одержана на периферии советской империи, но его дальнобойные удары были нацелены в эпицентр этой империи. Поэтому всемирно-историческое значение первой при коммунизме «мирной пролетарской революции» в Польше заключается в «прецеденте», который может открыть новую эпоху: польский пролетариат доказал, что организованной волею всех рабочих в любой части советской империи можно добиться восстановления исконных прав рабочего человека: 1) права на создание независимых от партии и государства профсоюзов, 2) права на забастовку для улучшения своего материального и правового положения. При неумолимой твердости, солидарности и дисциплине польских рабочих Кремль был поставлен перед тягчайшей дилеммой: «прецедент» или танки. Кремль не решился на вооруженную интервенцию, как в 1953 г. против берлинских рабочих, в 1956 г. против Венгрии, в 1968 г. против Чехословакии, в 1979 г. против Афганистана. Почему же тогда наш новоявленный претендент в «Цезари», Брежнев, не осмелился, как осмелился тот Цезарь, перейти польский исторический «Рубикон»?

Не только мы, но и советские лидеры хорошо знают из истории, что польский «Рубикон» наделен взрывчатой вулканической мощью, огненная лава которой может потрясти устои всей империи. Но даже и это не остановило бы господ из Кремля, если бы они на опыте Афганистана не узнали горькую для себя правду: сегодняшние советские солдаты ненадежны, чтобы ими успешно душить свободу других народов.

Значило ли это, что Кремль, приняв «прецедент», хотел смириться с ним? Абсолютно нет. События в Польше застигли Кремль врасплох. Вынужденную паузу он использовал, чтобы, выждав подходящее время, объявить польский «инцидент» не состоявшимся при помощи самих же польских коммунистов-чекистов и просоветских генералов. Отсюда военный переворот генерала Ярузельского. Советские руководители великолепно понимали, что, легализовав, хотя бы даже молчаливо, польский пример, они провоцируют в будущем цепную реакцию рабочих забастовок с теми же требованиями не только в сателлитах, но и в самом советском тылу. Вот это воистину было бы началом конца всей обанкротившейся политической и экономической системы Советского Союза. Однако, по учению основателей советской империи, «активная несвобода» должна быть не только тотальной, но и «единой и неделимой» во всех частях империи, ибо здесь тоже действует свой собственный духовный закон «сообщающихся сосудов». В самом деле, почему поляки должны иметь то, чего нет у чехов и венгров, а чехи и венгры должны иметь то, чего нет у румын и восточных немцев, а все они вместе должны иметь то, чего нету самих русских и украинцев, узбеков и грузин? Таков был заколдованный круг, в котором вертелось растерянное и запуганное насмерть брежневское руководство. Между тем проблема могла быть разрешена просто и на пользу как «низов», так и «верхов»: объявить в стране радикальные политические, экономические и социальные реформы, признав заодно и право народов советской империи на самоопределение. Но великие реформы всегда были делом рук людей с государственным кругозором, творческой фантазией и безоглядным политическим мужеством. Таких людей в Кремле не было. Брежневы и Сусловы были способны только праздновать перманентные юбилеи, принимать пышные парады, обнародовать пустопорожние резолюции, а в остальном — «тащить и не пущать» дома, оказывать «братскую помощь» вовне. Поляки учат советских рабочих: если они хотят свободной жизни и жить по-человечески, то они должны взять на себя ту роль, которую советская конституция признает за рабочим классом — ведущего класса советского общества. Польские рабочие подали советским рабочим и другой урок величайшей исторической важности: как заставить закоренелых сталинистов убраться вон из руководства страны и принудить разумных руководителей капитулировать перед волей рабочего класса — и этот урок может быть назван одним словом: организация'. Первичными ячейками польской рабочей организации явились рабочие комитеты на верфях Гданьска (быв. Данциг), вслед за ними возникли рабочие комитеты на многих других предприятиях, которые, объявив забастовку, переименовали себя в забастовочные комитеты. Для успеха дела был очень важным и второй организационный шаг — создание Центрального забастовочного комитета с представителями от всех предприятий края в количестве до 700 человек, во главе которого стал никому не известный вчера, но всемирно известный отныне молодой вождь польских рабочих Лех Валенса. Солидарность польских рабочих оказалась так велика, что, например, на верфях имени Ленина в забастовке участвовали и все коммунисты, кроме двух: управляющего и секретаря партии. Объявив свои требования, рабочие заняли предприятия, создали рабочие патрули для соблюдения порядка. И порядок этот был образцовым революционным порядком!

Забастовочные комитеты запретили все, что будет мешать этому порядку, в том числе передачу и употребление любых алкогольных напитков. Дни мучительного, но и геройского ожидания («пришлют или не пришлют Советы свои танки?»] проходили в молитвах, патриотических песнях («…не погибла еще Польша»!] и на фоне, который в. Гданьске в двух символах иллюстрировал контрасты польской трагедии — в нескольких шагах от памятника виновнику этой трагедии, Ленину, был вывешен обрамленный свежими цветами портрет Папы Римского, поляка Войтылы! Представляем себе, как злились на польских рабочих в Политбюро и КГБ за то, что они, выставив портрет Папы, не снесли бронзовую голову Ленина — какое было бы «вещественное доказательство» «контрреволюции» «анти социалистических элементов»! Феноменальная картина, беспрецедентная во всем рабочем движении мира — никаких выкриков, никаких эксцессов, никаких эмоций, во всем стоическое спокойствие, калькулированный расчет, трезвый разум плюс не допускающая малейшего сомнения решимость добиться поставленной цели или молча умереть всем вместе тут же у заводских ворот под трижды проклятыми советскими танками. И в этом тоже польские рабочие подали наглядный урок одновременно и Кремлю, и советским рабочим. Тем временем лавина рабочих забастовок поползла мерной и устрашающей поступью почти по всей стране, явно угрожая перейти во всеобщую забастовку. Предупреждая это, польское коммунистическое правительство капитулировало и приняло все 21 их требование. Наиболее важными среди этих требований были, конечно, требования политические: 1] признание свободных независимых профсоюзов, 2] гарантирование права на забастовку, 3] уважение свободы слова, печати, мнения, 4] допуск к средствам массовой информации представителей всех Церквей, 5) освобождение всех политзаключенных, 6] назначение должностных лиц не по партийным билетам, а по квалификации, 7) ликвидация привилегий сотрудников милиции, органов госбезопасности и партаппарата и закрытие спецмагазинов для них, 8) сооружение памятника жертвам расстрелов в 1970 г.

После того, как Политбюро в Варшаве подтвердило принятие этих условий, Центральный забастовочный комитет реорганизовал себя в Центральный рабочий комитет и приступил к подготовке выборов в новые, свободные и независимые от партии и государства профсоюзы — «Солидарность». Опять новая символика: коммунисты одни ключи вручают Леху Валенсе от дома, в котором он может разместить свой Центральный рабочий комитет, а другими ключами открывают тюремную камеру перед председателем Польского диссидентского комитета Куронем, который был брошен туда со всем своим комитетом за поддержку рабочего движения. Фантастическое развитие, сказали бы мы, если бы не знали, что политические доходяги из Кремля и башибузуки на Лубянке уже тогда ковали новые планы для ликвидации победы польского пролетариата. Газета «Правда» открыто их выболтала, когда заявила, что борьбой и победой рабочего класса руководили «антисоциалистические элементы» и «контрреволюционеры». Людям, у которых кризис перепроизводства бомб, танков и бездонных резервуаров лжи, не нужна человеческая логика: ведь в то время, когда польские рабочие героически добивались своей победы, польские «антисоциалисты» сидели за решетками, а две тысячи польских коммунистов на верфях имени Ленина поголовно участвовали в забастовке. Или другой штрих: чтобы не давать повод Кремлю для интервенции (если Кремлю нужен «повод», то он его сам организует], западные лидеры воздерживались не только от материальной и моральной помощи, но и от любых заявлений в пользу польских диссидентов и рабочих (одновременно предлагая кредит Варшаве, т. е. Москве], а западные органы информации сообщали только то, чего не сообщали коммунистические органы, а именно — в Польше идут забастовки. Вот эти сухие сообщения западных агентств советские пропагандисты объявляют «вмешательством во внутренние дела Польши»! Все это можно было бы объяснить отсутствием у советских идеологических тугодумов не только фантазии, но и элементарного чувства юмора, если бы мы не знали, что всем еще памятные предыдущие интервенции Кремля тоже подготовлялись под такими же сфабрикованными советской пропагандой «доводами» и «предлогами».

Надо заметить, что польские диссиденты и польские рабочие преподали как советскому рабочему движению, так и советскому диссидентскому движению еще и третий урок непререкаемой истины: диссидентское и рабочее движения могут иметь успех лишь во взаимодействии и взаимопомощи.

Не умаляя значения уникальности «польской модели», все же надо сказать, что ее основные идеи все-таки «экспортные» из СССР: и самиздат и диссидентское движение и забастовки, и даже попытки создать свободные профсоюзы пришли из СССР. Но поляки сделали то, до чего не додумались в СССР: польская интеллектуальная оппозиция с самого начала ушла в рабочие массы, поставив себя на службу польского рабочего класса как его защитник, как его информационный рупор и вожак. Первоначально польский диссидентский комитет так и назывался: «Комитет защиты рабочих». Вполне возможно, что хорошо изучившие Ленина польские интеллектуалы внесли (за это на них и бесятся в Кремле) в польский рабочий класс две ленинских идеи почти восьмидесятилетней давности («Что делать?»), которые, однако, никогда не были так актуальны, как сегодня, и именно в странах советской империи: во-первых, идея организации, во-вторых — идея привнесения извне интеллектуалами политического сознания в рабочий класс. Ленин писал в той книге: «Сила рабочего класса в организации. Без организации масса пролетариата ничто». В другом месте: «Пролетариат не имеет другого оружия в борьбе за власть, кроме организации». В заключении: «Дайте нам организацию революционеров, и мы перевернем Россию». Как раз в этой же работе Ленин выдвинул и свой знаменитый тезис: сам по себе рабочий класс не в состоянии выработать какое-либо политическое или социал-демократическое сознание, это сознание должны привнести извне буржуазные интеллигенты, какими и были, по Ленину, Маркс и Энгельс. Если в Польше во время «мирной революции» 1980 г. обе идеи Ленина повернулись против его же наследства, то это только доказывает правильность организационных идей Ленина. Отказываться от использования правильных идей только потому, что их сформулировал ваш враг, это все равно, как если бы феллах упорно отказывался пересесть с верблюда на машину на том основании, что ее изобрел гяур. Вернемся к условиям в СССР. Грубо говоря, в советских условиях интеллектуалу нужна свобода, а рабочему — хлеб. Если бы удалось сочетать борьбу за свободу с борьбой за хлеб — то это привело бы в движение весь советский рабочий класс. Социальные компоненты не только мотивируют, но и играют роль революционных дрожжей в движении угнетенных масс. Советский интеллектуал хочет свободы предлагать правительству разумные альтернативы, поэт хочет свободы писать стихи как ему заблагорассудится, даже танцор хочет свободы танцевать без указок «балетмейстеров» из Политбюро. Желания советских рабочих более прозаические — они хотят накормить свои семьи досыта и жить в человеческих условиях. «Классовые» интересы здесь — разные, но источник всех бед один: советская тоталитарная тирания. Поэтому та стратегия освободительного движения имеет шансы на успех, в фокусе которой находятся невиданные в старой России и невозможные на сегодняшнем Западе кричащие социальные контрасты в новоклассовом коммунистическом обществе — с одной стороны, жизнь в изобилии и роскоши миллионного партийно-бюрократического класса, с другой стороны, прозябание в нищете широких слоев трудящейся массы.

Что господствующий партийно-бюрократический класс железной стеной оградился от простых людей и ревниво оберегает свои привилегии, это понятно, но страшно и непонятно молчание народной интеллигенции. Ведь даже в западную литературу слово «интеллигенция», как социальная категория, пришло из старой России, под которым подразумевали людей, посвятивших свою жизнь служению народу. Сама русская литература была значительна не только художественным гением, но и великим гуманизмом ее творцов. Она формировала социальную совесть общества, порицая несправедливости и разоблачая пороки социальной системы. А советская литература, взяв на себя позорную роль «подручного» партии, превратилась в ее «агитпроп», и тем самым обрекла себя на бесплодие. Когда же из ее среды появился первый раз классик-гуманист, гениальное перо которого воздвигло бессмертный памятник многомиллионным (самим режимом признанным невинными] жертвам «Архипелага ГУЛага», то его изгнали из страны под торжествующий вой Союза советских писателей. Когда великого гуманиста советской эпохи, академика с мировым именем, ученого и общественника загоняют в горьковскую клетку тюремщиков, то интеллектуальный мозг страны — Академия Наук СССР — осуждает не партийных тюремщиков, а своего члена. Когда профессора военной Академии, заслуженного генерала Отечественной войны, после многолетних истязаний в психтюрьмах, коварно выставляют из страны, верхи советского офицерского корпуса не только не протестуют против произвола жандармов КГБ, но еще лижут им пятки, а ведь в той же старой России армейские офицеры даже руки не подавали жандармским офицерам.

Невежественный и забитый раб, приведенный силой к молчанию — явление печальное, но интеллигентный раб, сознательно и добровольно пресмыкающийся перед современным партийным рабовладельцем, — это уже отвратительное зрелище. Однако в Советском Союзе кроме «образованцев» есть и интеллигенция. Интеллигенция, выдвинувшая Сахарова, Солженицына и Григоренко, выдвинет и тех интеллигентных вожаков, которые помогут советскому рабочему классу повторить «польскую модель» на советской земле.

Глава 3. Борьба за наследство Брежнева

Каждый генсек сидит на пороховой бочке, и фитиль находится в руках его собственного окружения. Оно может взорвать эту бочку, если он заболеет двумя страшными недугами, которые Сталин назвал в одном случае — «идиотской болезнью беспечности», а в другом — «головокружением от успехов». Первой болезни был подвержен Хрущев, за что и слетел. Болезнь Брежнева была последнего рода. Сосредоточив в своих руках формально большую власть, чем даже Сталин (он был генсеком, «президентом», председателем Совета обороны, верховным главнокомандующим], Брежнев возомнил себя советским Цезарем, в котором КГБ искусственно культивировал страх перед потенциальным советским Брутом, чтобы вернее править им. Невероятно честолюбивый и падкий на лесть, он, по существу, был марионеткой в руках чекистов и советского генералитета. Интересы военных были чисто профессиональные — они хотели от него, чтобы он безотказно ставил свои подписи под всеми их требованиями по вооружению. Интересы чекистов были политические. Они добивались полной политической и правовой реабилитации «органов» как фундамента режима, после тех унижений и разоблачений, которым они подвергались при Хрущеве. За эту задачу взялся шеф чекистов Юрий Андропов. Талантливый комбинатор и дворцовый интриган, он был технологом власти сталинской выучки с ее синтезом политики с уголовщиной.

Ослепленный болезненным властолюбием, Брежнев широко использовал услуги Андропова и его КГБ в борьбе со своими соперниками в Политбюро. Ведь Брежнев был выдвинут на пост генсека заговорщиками как компромиссная «серая фигура» без амбиции на единоличную власть, к тому же тот же октябрьский пленум ЦК 1964 г., свергнувший Хрущева, вынес решение, ограничивающее власть генсека — руководство должно быть коллективное в лице Президиума ЦК. Первый секретарь (генсек] не может быть одновременно и главой правительства. История доказала, что Брежнев далеко не был такой уж «серой фигурой», ибо, опираясь на опыт, изобретательность и чекистскую фантазию Андропова, Брежнев тотально очистил Политбюро от своих соперников — из 14-ти членов нового руководства семеро было исключено, двое умерли «внезапно», а Брежнев стал новым «президентом» СССР.

Андропов знал из богатой уголовными методами истории сталинского правления, что КГБ достигнет своей цели, если ему удастся дискредитировать в глазах Брежнева его ближайших сподвижников в заговоре против Хрущева как потенциальных заговорщиков против него самого и исключить их одного за другим из «коллективного руководства». Люди эти в одной группе власти, они все вместе и каждый в отдельности боялись нового возвышения КГБ и поэтому составляли заслон против его «ренессанса». Хрущева они свергли не потому, что он поставил «органы» под контроль партии, а потому что он старался править партией единолично. Пока эти люди входили в «коллективное руководство», КГБ оставался не господином, аслугой режима. Из той же уголовной истории сталинщины Андропов хорошо запомнил и другой сталинский рецепт — если ты хочешь возвышения «органов», то надо выдавать собственный террор за террор «врагов народа». Так родилась идея организации «покушения» на Брежнева.

1 декабря 1934 г., чтобы поставить политическую полицию над партией и убрать неугодных ему лиц с политической сцены, Сталин подослал партийного работника Николаева убить Кирова, и этот свой террор приписал «врагам народа» — зино-вьевцам и троцкистам. 23 января 1969 г., через два года после своего назначения шефом КГБ, Андропов подослал чекистского лейтенанта Ильина «убить» Брежнева у Кремлевских ворот, чтобы, напугав Брежнева, заставить его вернуть «органам» власть и привилегии, которых лишил их Хрущев. Я не одинок в этом мнении. Французский полковник русского происхождения Михаил Гардер пишет: «После чехословацких событий КГБ предпринял сложный маневр с целью проникновения в партократию и захвата в ней ключевых позиций. Маневр этот начался с покушения на Брежнева 23 января 1969 г., исполнитель, лейтенант Ильин, был явной жертвой чекистской провокации. Для КГБ это покушение было беспроигрышной лотереей. При всех вариантах можно было объяснить, что для их безопасности олигархам необходимо вернуть чекистам их былые привилегии». («Часовой», ноябрь 1984 г.).

Сегодня уже ясно, что это Андропов, играя на честолюбии Брежнева и потакая его амбициям, собственно и создавал «культ Брежнева», сравнимый по внешней помпезности только с культом Цезаря (куда до него Сталину и Мао). Причем Андропов делал вид, что бесконечное возвеличение Брежнева — это не его инициатива, так хочет благодарная партия, армия, чекисты, народ. Иногда Андропов намекал даже на то, что сам Брежнев презирает подхалимов, льстящих ему. Но и тут Андропов действовал так, как действовал шекспировский герой: «Я говорил Юлию Цезарю — Юлий Цезарь не любит льстецов, говоря это, я ему льстил».

Однако льстил Андропов новоявленному «Цезарю», пока не достиг цели своей лести, — войдя в его доверие, поставить «органы» на один уровень с партией и армией. Так образовался «треугольник» верховной власти — партаппарат, военный аппарат и КГБ.

Это была только ближайшая цель, конечная цель была другая — захватить власть самому, чтобы поставить КГБ и над партией, и над армией. К этой конечной цели Андропов шел методами, достойными его великого учителя, — выдвижением собственных ставленников на ключевые позиции, чекизацией партаппарата, провокацией против ближайших сторонников генсека, под конец дискредитацией самого генсека. Наиболее кричащие факты стали достоянием гласности, другие остаются тайной КГБ — например, серия «внезапных смертей» далеко не старых ставленников клики Брежнева-Черненко на местах, последним из которых был кандидат в члены Политбюро Рашидов. В той же мере, в какой безнадежно больной Брежнев терял контроль над текущими событиями и аппаратом власти, возвышалось влияние Андропова и его сторонников. На этой основе произошла поляризация сил даже в самом Политбюро. Я не люблю, когда кремленологи произвольно или по наитию делят членов Политбюро на соревнующиеся группы, причем так самоуверенно и безапелляционно, словно авторы сами присутствовали на заседании Политбюро во время бурных дискуссий там. К тому же, кремлевские астрологи, толком не зная функционирования механизма партийного аппарата и его устоявшихся традиционных норм, все внимание сосредотачивают на оценке отдельных личностей, которых ведь тоже никто толком не знает. Поэтому получается произвольное разделение членов Политбюро по западному образцу на «голубей» и «ястребов», или просто на сторонников и противников генсека. Свои знания кремлевские астрологи черпают из двух источников: 1) Кто где стоял или сидел по отношению к генсеку, что только отчасти отражает действительную картину, ибо основной костяк реальной власти и представители ее трех институций — партаппарата, КГБ и армии — сидят где-то на задворках или вообще находятся за кулисами; 2) Кто какие речи произнес и сколько у него было ссылок на генсека.

Кто голосовал против генсека при его избрании или кто часто сталкивается с ним при решении важных вопросов, тот должен в своих публичных выступлениях создать впечатление, что он лояльный сторонник генсека и спорное решение принято единогласно, как это сделал, например, Черненко, выдвигая кандидатуру Андропова, или Горбачев, выдвигая Черненко после Андропова. Подхалимаж по адресу Брежнева служил для андроповцев маскировкой их подлинной цели — пробраться ближе к Политбюро, чтобы помочь Андропову захватить власть. Есть еще некоторые важные детали, без учета которых вообще трудны какие-либо прогнозы. Эти детали касаются вопросов: 1] Какова роль пленумов ЦК и его Политбюро; 2] Каков статус кандидатов в члены Политбюро, когда на его заседаниях происходят голосования.

По уставу, пленум ЦК, состоящий примерно из трехсот человек, есть высший законодательный орган партии между ее съездами. Сталин превратил его в совещательный орган, каким он является и по сегодня. Однако пленум ЦК играл, может играть и дальше роль арбитра или высшего партийного суда, если в Политбюро произошел раскол между генсеком и большинством Политбюро.

При Хрущеве вернулись к «ленинским принципам» только на словах, а при Брежневе установился порядок, при котором пленумы ЦК созывались аккуратно раз в шесть месяцев для «единогласного» утверждения решений Политбюро к очередным сессиям Верховного Совета СССР, на которых эти решения опять-таки единогласно утверждались как советские законы. Пленумы раньше собирались дискутировать и решать вопросы большой политики. Ничего подобного не происходит сейчас. Пленумы превратились в автоматы механического голосования за уже принятые Политбюро решения. Внутрипартийная демократия даже на уровне пленума ЦК существует только на бумаге — в уставе партии. Бывают случаи, когда первые секретари обкомов, ЦК республик, генсек на «легальном» основании могут обходить бюро и Политбюро, если данный секретарь или генсек знает, что по тому или иному вопросу он не получит большинства на заседании — это метод манипулирования решениями. Для этого существуют два пути — создавать комиссии при бюро или Политбюро, наделяя их правами высших органов (так поступал Сталин даже в период своего единовластия], другой путь — это принимать решения бюро или Политбюро «по опросу». Поскольку в графе «за» стоит подпись первого секретаря или генсека, то рискованно подписывать в графе «против».

Надо сказать пару слов и о кандидатах в члены Политбюро. Когда Политбюро заседает в полном составе, тогда все они имеют только совещательный голос. Однако все они — заместители тех или иных членов Политбюро, и поэтому, когда отсутствует член Политбюро, к которому данный кандидат прикреплен, то он автоматически получает право решающего голоса. Так что если отсутствуют не только провинциальные члены Политбюро, но кто-нибудь и из москвичей (по болезни, по командировке), то соответствующий кандидат получает его голос. Это один из принципов «ленинских норм» коллективного руководства. Кроме всего этого, надо учитывать при прогнозах и частые перебежки членов и кандидатов Политбюро из одного лагеря в другой накануне или в ходе кризиса в руководстве (так, многие из членов Политбюро перешли в лагерь Андропова в дни агонии Брежнева и после его смерти, когда выяснилось, какие реальные силы стоят за ним — КГБ и армия). Таким образом, на высшем уровне партийной политики в период кризиса действует закон «сообщающихся сосудов», во время которого решающую роль играют не отдельные личности на открытой сцене, а названные институции за сценой. Никто из посторонних не может знать по свежим следам событий, кто на какой позиции стоял, кто к какой группе примыкал. Однако противоречия на вершине власти постоянны, чаще персональные, редко принципиальные. Противоречия между группами в Политбюро никогда не касаются генеральной линии, а доли власти каждого из партийных бояр.

Судя по глухим отголоскам в партийной печати, такие противоречия обострились накануне XXVI съезда партии. Принятое на этом съезде решение сохранить статус-кво в руководстве без перевыборов — было воистину соломоново решение, явившееся результатом трудного компромисса борющихся за власть групп. На этот раз к противоречиям личного характера прибавились противоречия во взглядах: как и при помощи каких методов выйти из экономического и социального кризиса системы. КГБ, лучше всех информированный о пороках руководящих кадров, требовал смены старых кадров и усиления карательной политики, чтобы поднять дисциплину, производительность труда и эффективность экономики. Армия этому сочувствовала. Партаппарат сопротивлялся. Так образовались две группы: брежневцев и андроповцев. Брежневцы боролись за сохранение сложившихся позиций власти, а андроповцы за их изменение путем обновления и омоложения кадров всей иерархии власти, считая это предварительным условием преодоления экономического и социального кризиса в стране. Разумеется, такая позиция андроповцев не могла быть популярной на съезде чистокровных брежневцев. Они потерпели поражение. Но поражение явилось одновременно и уроком. То, что не удается в легальных рамках, должно быть добыто испытанными методами политических и бытовых интриг. Для политической интриги повод дал сам Брежнев неслыханным в истории партии «антиконституционным», то есть анти-уставным актом. На Западе это прошло незамеченным из-за незнания тонкостей партийного протокола. Во французском издании своей книги о Брежневе я отметил этот «антиконституционный» акт, но неправильно оценил его как просто «протокольный ляпсус».

В партии существует закон, согласно которому Политбюро и пленум ЦК КПСС обсуждают и одобряют проекты постановлений по политическим, экономическим и социальным вопросам предстоящего съезда партии. Месяца за два до открытия съезда по постановлению тех же органов эти проекты публикуются в печати для «широкого обсуждения». «Обсуждения», впрочем, сводятся к «единодушному» одобрению, критические выступления не публикуются. Так вот, читатели газеты «Правда», знающие партийный порядок, были удивлены, когда прочли беспримерный в истории партии, даже при единоличной диктатуре Сталина, «монарший указ»: «Одобрить проект ЦККПСС…» (см. выше). Этот «антиуставный акт» можно было истолковать как «партийный переворот». Вероятно, его соперники так его и истолковали. Во всяком случае, с тех пор и начались интриги андроповских чекистов против Брежнева и его «днепропетровской мафии», которые приняли особенно интенсивный характер и масштаб в последний год генсекства Брежнева.

Весьма возможно, что этот антиуставный акт тоже был спровоцирован чекистами, которые держали в ближайшем окружении Брежнева своих людей вроде постоянного помощника генсека Александрова-Агентова; он ведь прямо перешел от покойного Брежнева к новому генсеку Андропову, от Андропова к Черненко. Потом от Черненко к Горбачеву. Этот же Александров или его сотрудник вручил Брежневу на его выступлении в Баку фальшивый текст, поставив его в смешное положение перед миллионами советских телезрителей; когда ему вручили наконец правильный текст, Брежневу пришлось оправдаться: «Товарищи, я тут не виноват», — сказал он, но не выгнал Александрова, при всех условиях виновного за этот промах. Интриганы, которые подсунули Брежневу куда более опасный и, конечно, взрывчатый текст, ставящий генсека выше ЦК, все-таки добились своей ближайшей цели: дезавуировать Брежнева как неудавшегося диктатора. Брежневу пришлось сначала на пленуме ЦК в феврале 1981 г., а потом на самом съезде партии признать, что он не единоличный вождь, а исполнитель воли коллективной диктатуры, называемой «коллективным руководством». Надо заметить, что это обычное для партии после Сталина упоминание о «коллективном руководстве» на высшем уровне при Брежневе уже более десяти лет, как совершенно исчезло со страниц партийной печати. Конечно, фигурировало Политбюро, но всегда подчеркивалось, что «во главе с Брежневым». Для обывательского политического мышления формула недвусмысленная: во главе старой России стоял царь — значит решал царь, во главе советской России стояли новые цари Ленин и Сталин — значит, решали они, во главе Политбюро стоит Брежнев, как новый царь, — значит, решает он один. Ведь не случайно, что в Пекине всех генсеков называли «новыми царями». Брежнев никогда не отводил такое ложное впечатление о его царском единовластии. Наоборот, односторонние подборки в «Правде» западных откликов на разные его выступления, в которых Брежнев рисовался хозяином страны, должны были служить укреплению верноподданнических чувств в советских людях к своему «монарху». Теперь, готовясь к съезду и на съезде, Брежнев должен был разочаровать своих «верноподданных».

За день до открытия XXVI съезда, 21 февраля 1981 г., состоялся предсъездовский пленум ЦК, на котором обсуждался отчетный доклад Брежнева съезду. На этом пленуме впервые за все время генсекства Брежнева как раз и возник вопрос, кто же руководит партией и государством — одно лицо или коллегия лиц. Какое по этому поводу было принято постановление, можно видеть из передовой статьи «Правды». Вот что говорится в этой статье: «Партия постоянно развивает внутрипартийную демократию… КПСС стремится к тому, чтобы принцип коллективного руководства неукоснительно соблюдался во всех звеньях — от первичных организаций до Центрального Комитета». (22.02.1981).

В отчетном докладе ЦК съезду Брежнев должен был сообщить съезду, что вопросы не только большой политики, но даже и текущие дела решал не он один, а коллегия лиц в лице пленума, Политбюро и Секретариата ЦК. На этот счет он приводил и конкретные данные. За отчетный период, сообщил он, состоялось 11 пленумов ЦК, 236 заседаний Политбюро и 250 заседаний Секретариата ЦК. Брежнев должен был указать, что «при подготовке к заседаниям, как и в ходе обсуждения, высказывались различные мнения, вносились многочисленные замечания и предложения… В этом единстве — сила коллективного руководства». Он признался, что, вопреки его антиуставному поступку, не генсек стоит выше Политбюро, а Политбюро стоит выше генсека. Вот его слова: «Политбюро — это поистине боевой штаб нашей многомиллионной партии. Именно здесь аккумулируется коллективный разум партии и формируется партийная политика». («Правда», 24.02.1981).

Это была публичная самодисквалификация неудавшегося Цезаря под давлением силы, которой обязан режим своим существованием — КГБ во главе с Андроповым. Вот с этих пор обозначилась и претензия КГБ поставить во главе партии своего шефа. С этих пор начались и скрытые атаки чекистов против основной болезни брежневского режима — против повальной эпидемии коррупции во всех его звеньях — снизу доверху. Однако на самом съезде на эту тему было наложено табу. Партолигархия не любит стирать свое грязное белье при людях, разоблачения Хрущевым кровавых преступлений Сталина и сталинских чекистов были исключением. В узких кругах съезда решили сохранить коррупционный режим в неприкосновенности уже тем, что вынесли беспрецедентное в истории партии решение о политическом руководстве — не производить никаких выборов руководящих органов партии — оставить Политбюро, Секретариат, генсека в старом составе. Так же поступили и с пленумом ЦК, добавив сорок новых членов и двадцать кандидатов. Борьба чекистов против Брежнева вновь переносится за кулисы, чтобы исключить из игры партию и не тревожить безмолвный народ.

Психологические атаки, которые развернуло чекистское подполье после съезда против Брежнева, явно ухудшили здоровье генсека, что чекисты не без успеха и часто демонстрировали по советскому телеэкрану. Решающую победу андроповцы одержали, когда Политбюро покинули два его ведущих члена: «внезапно» умер идеологический лидер партии Суслов и пал жертвой еще не выясненных интриг КГБ «кронпринц» Кириленко, довоенный закадычный друг Брежнева. «Внезапно» умер и другой личный друг Брежнева, его военное око в Москве, — маршал Кошевой, на похоронах которого Брежнева показывали по телеэкрану плачущим. Еще два удара пришлось Брежневу принять на себя — КГБ представил дискредитирующие материалы на его других друзей — на члена ЦК и первого секретаря Краснодарского крайкома Медунова, того самого, который назвал на последнем съезде доклад Брежнева «гениальным документом», и на другого его личного друга — министра внутренних дел СССР Щелокова. Ко всему этому прибавились и чисто семейные неприятности. Вскоре тот же КГБ обвинил дочь Брежнева в участии, вместе с ее другом, в каких-то валютных спекуляциях. Андропов умудрился обвинить даже своего первого заместителя по КГБ и шурина самого Брежнева, Цвигуна, в участии в темных делах дочери Брежнева. Его как будто вызвал на допрос к себе сам Суслов. Чекисты пустили слух, впрочем, вполне правдоподобный, — Суслов предложил Цвигуну покончить жизнь самоубийством. Через день стало известно, что Цвигун «внезапно» умер (в том же январе 1982 г. «внезапно» умер также и Суслов). Чекисты настолько распоясались, что осмелились пустить в ленинградском журнале «Нева» пародию на лауреата Ленинской премии по литературе «писателя» Брежнева, не называя его по имени, но по всем другим признакам этот «писатель» был не кто иной, как сам Брежнев. Трудно в этих чекистских джунглях разобраться, где тут правда и где легенда, но важны их последствия. Для самоуверенного Брежнева, который давно привык считать свою власть непоколебимой, свою персону неприкосновенной, дифирамбы чекистов и военных по своему адресу искренними, эти удары явились, видно, совершенно неожиданными.

Они полностью парализовали его волю к сопротивлению. Уже тогда за его спиной, как выяснилось потом, чекисты и военные заключили между собой политический торг по двум совершенно конкретным вопросам: о будущем наследнике генсека и судьбе гонки вооружений СССР — США.

Почему военные, которые именно Брежневу обязаны тем, что СССР стал военной супердержавой, а чекистов всегда ненавидели, пошли на сговор с КГБ? Дело в том, что американская военная технология качественно далеко ушла вперед по сравнению с советской военной технологией, как на земле, на море, в воздухе, так и в космосе, что явно потревожило советский Генеральный штаб. Отсюда новые требования военных к партийному руководству: резко повысить финансирование производства новых систем и новых типов вооружения. Сам начальник советского Генштаба маршал Огарков возглавлял эту группу наиболее воинствующих советских милитаристов. (Когда при Черненко и его «кронпринце» Горбачеве он еще раз повторил такое требование в мае 1984 г. в газете «Красная звезда», то его в начале сентября того же года сняли]. Брежнев не был в состоянии удовлетворить новые требования Генштаба, не рискуя банкротством государства, тем более, что бездумно начатая в Афганистане авантюра поглощала огромные средства бюджета (кстати, вот итоги советско-афганской войны по американским данным: за шесть лет СССР израсходовал на эту войну более 40 миллиардов долларов, потерял убитыми и ранеными 30 000 солдат, убитых афганцев один миллион человек, бежавших из страны около пяти миллионов человек, — такова цена советской «братской помощи»]. Вероятно, эту ситуацию страны Брежнев старался объяснить военным, когда за две недели до своей смерти — 25 октября 1982 г. — устроил в Кремле прием дня советского генералитета в присутствии более 500 маршалов, генералов и адмиралов. Возможно также, что Брежнев их ни в чем не убедил, но и ничего не мог обещать больше того, что им дается. Однако то, что не мог обещать генсек Брежнев, то обещали чекисты, если трон больного Брежнева займет их шеф — Андропов, предусмотрительно переведенный еще в мае 1982 г. в Секретариат ЦК из КГБ. Причем своим преемником по КГБ Андропов сумел назначить не законного кандидата на этот пост — своего первого заместителя Цинева, ибо тот был ставленником Брежнева, а своего человека из украинского КГБ — Федорчука. Так подготовились чекисты к «дворцовому перевороту» в Кремле Юрия Андропова. Об этом речь пойдет в следующей главе.

Глава 4. Дворцовый переворот Андропова

Даже не очень искушенные во внутрипартийных делах иностранцы заметили, что в Кремле после смерти Брежнева произошло нечто неожиданное и загадочное. Немецкий леволиберальный журнал «Шпигель», на страницах которого часто выступают высшие советские функционеры, писал, что Андропов «пришел в Кремле к власти почти с налета». (15.11.1982). Американский журнал «Ньюсуик» констатировал: «Эра Андропова, как и его предшественников, началась загадочно». (22.11.1982). Даже разведывательные службы американского правительства были застигнуты врасплох приходом к власти Андропова. Газета «Интернэшонал геральд трибюн» писала на этот счет: «Чиновники администрации Рейгана сообщают, что эксперты разведок и специалисты по советским делам при администрации были удивлены, как далеко, оказывается, шагнул Андропов на путях установления своего доминирующего влияния. Еще за несколько дней до смерти Брежнева разведслужбы доложили Рейгану, что после Брежнева к власти придет триумвират». (17.11.1982).

До своего перевода из КГБ в секретари ЦК (май 1982 г.) Андропов вообще не котировался на партийной бирже потенциальных «кронпринцев». Еще в январе 1982 г., при жизни Суслова, по протоколу иерархии кремлевских вождей, Андропов занимал девятое место. После смерти Суслова и неожиданного вывода из Политбюро Кириленко (что фактически произошло весной, а оформлено было только на ноябрьском пленуме), Черненко занял третье место (после Брежнева и формального председателя правительства Тихонова), а Андропов — четвертое. Вот с этих пор и началась борьба между двумя «кронпринцами» — «кронпринцем» от имени партаппарата (Черненко) и «кронпринцем» от имени полицейского аппарата (Андропов).

Развернулось и гадание в мировой печати: кто из этих двух займет кресло медленно, но зримо умирающего генсека. В этом активно участвовали и чекистские функционеры на Западе. Удивительным образом, они стали информировать, а не дезинформировать по главному вопросу — кто будет генсеком. Снабжая, однако, информацию комментарием — каждому, кто им был интересен, они шептали на ухо: «Генсеком будет либерал, интеллектуал и реформатор — Андропов». После же перехода Андропова из КГБ в аппарат ЦК советские функционеры в Западной Германии сообщали доверительно, согласно «Шпигелю» (15.11.1982), что Андропов — «второй человек в ЦК» и что он сторонник «реформ и разрядки». В Польше и Венгрии партийные чиновники также рассказывали, что наследником Брежнева будет именно Андропов и что он осуществит реформы. («Ньюсуик», 22.11.1982). Немецкий журнал «Цайт» сообщил, что Андропов «не радикал, а просвещенный консерватор». (19.11.1982).

Обобщенный итог «информационной» работы чекистов на Западе подвел влиятельный американский журнал «Тайм»: «Парадоксально, что новый советский лидер широко пользуется как в американской, так и в европейской прессе репутацией либерала и интеллектуала с прозападным уклоном». «Тайм» знает, чья это работа, ибо продолжает: «С тех пор, как Андропов покинул КГБ в мае, Советы усердно внушают о нем подобное представление… Многие советские интеллектуалы в Москве, советские туристы за границей и эмигранты (!) на Западе подчеркивают, рисуя его портрет, что он культурный человек, о котором сложилось представление как о верховном полицейском». (22.11.1982).

Почти все процитированные органы печати писали, что Андропов «либерал и интеллектуал с прозападным уклоном», что Андропов говорит по-английски, а «Цайт» добавлял, что Андропов говорит и по-фински, по-венгерски, немного по-немецки, играет в теннис, любит джазовую музыку, абстрактное искусство… В отличие от других учеников Сталина, он совсем не антисемит, ибо сам якобы полуеврей с материнской стороны. («Цайт», 19.11.1982). (Если даже Андропов полуеврей, то это мало о чем говорит: Маркс был полный еврей, хотя и крещеный, но ярый антисемит своего времени. Брежнев был женат на еврейке, урожденной Гольдберг, и имел от нее детей, но это не мешало ему проводить политику советского «государственного антисемитизма»).

После того, как Андропов стал генсеком, Кремль в свою очередь тоже «улучшил» его биографию: до сих пор писали, что Андропов родился в «семье служащего», стали писать, что родился в семье «железнодорожника»; до сих пор писали, что он имеет только среднее специальное образование (окончил техникум водного транспорта), теперь стали писать, что у него высшее образование. Однако ни его происхождение, ни его «хобби», ни то, «полиглот» ли был Андропов, — не имеет никакого значения дня его политической характеристики. Нас интересуют другие вопросы:

1. Как Андропов пришел к власти.

2. Какую политику он собирался вести.

Кто внимательно изучил историю партии, — начиная с ленинских времен, — тот знает, что в восьмидесятилетней истории большевистской партии еще не было случая, чтобы смена ее высшего руководства происходила в нормальном порядке, предусмотренном ее уставом. Каждое очередное руководство приходило к власти через партийный дворцовый переворот. Достаточно указать на партийные перевороты после революции.

1. Переворот Ленина прошв ЦК (первый переворот, который совершил Ленин в 1917 г. после возвращения из-за границы, был не октябрьский переворот против Временного правительства, а апрельский переворот против собственного ЦК за его политику «условной поддержки» Временного правительства).

2. Переворот «тройки» (Зиновьева, Каменева, Сталина) против умиравшего Ленина и законного наследника на его престол — Троцкого и троцкистов (1924 г.).

3. Переворот «четверки» (Маленков, Берия, Хрущев, Булганин) против умиравшего Сталина и его законного наследника — Молотова и молотовцев (1953 г.).

4. Неудавшийся переворот молотовцев и маленковцев против Хрущева (1957 г.).

5. Удавшийся переворот «тройки» (Суслов, Брежнев, Косыгин) против Хрущева (1964 г.).

Даже скудные данные из советских официальных источников о ходе и исходе событий 1982 г. в Кремле дают основания предположить, что Андропов тоже пришел к власти через партийный переворот, вопреки воле Брежнева и назначенного им своим наследником Черненко. В последнее время Черненко фактически занимал кресло тяжелобольного и неработоспособного Брежнева как второй секретарь ЦК КПСС, что по внутрипартийным законам должно было гарантировать ему трон генсека.

Чтобы в какой-то мере объяснить, почему Андропову удалось скинуть его с этого кресла, надо остановиться на некоторых моментах истории падения (при Хрущеве] и возвышения (при Брежневе] органов КГБ. После расстрела руководящей клики чекистов во главе с Берия в декабре 1953 г., после разоблачения преступлений и культа Сталина на XX съезде (1956 г.] и открытого разоблачения террористической практики чекистов тридцатых годов на XXII съезде (1961 г.] «органы» достигли низшей точки падения своего влияния и власти. При Сталине на всех уровнях партийной иерархии шефы «органов» входили, как надзиратели, в состав бюро партийных комитетов — от бюро райкомов, обкомов, крайкомов, центральных комитетов республик до Политбюро включительно. Хрущев отменил эту практику, поставив «органы» под контроль партаппарата. Новый шеф КГБ Семичастный был избран на XXII съезде только кандидатом в члены ЦК (потом за участие в перевороте против Хрущева он был переведен в члены ЦК]. Сам КГБ был снижен в своем юридическом статусе — он больше не входил прямо в состав правительства, а находился при правительстве — его статус так и гласил: «КГБ при Совете министров СССР».

Когда в мае 1967 г. секретарю ЦК КПСС по соцстранам Андропову предложили пост председателя КГБ, то он, знающий себе цену, согласился на это назначение при условии, что его сделают кандидатом в члены Политбюро. Этим Андропов сразу достиг двойной цели: собственного повышения в партийном ранге, что было одновременно и повышением авторитета поруганных Хрущевым «органов». Как это и положено, провинция взяла пример с центра — местных шефов КГБ вновь начали вводить в состав партийных комитетов.

Чтобы повысить авторитет «органов» по проведению в жизнь разработанной ими ловушки — «разрядки» в международных делах — и в связи с этим для усиления борьбы с внутренней оппозицией, Андропова сделали членом Политбюро (1973 г.]. Местные партийные комитеты последовали этому примеру тоже, введя в бюро шефов КГБ. Это была не только полная политическая реабилитация «органов», это было нечто большее: отныне КГБ стал равноправным участником «треугольника» верховной власти — партия, армия и политическая полиция. Вполне естественно поэтому, что с ростом реальной власти КГБ пришлось пересмотреть и его юридический статус. 5 июня 1978 г. Президиум Верховного Совета СССР принял указ о переименовании «КГБ при Совете министров СССР» в «КГБ СССР». В книге «Сила и бессилие Брежнева» (изд. «Посев», 1979 г.) я писал по этому поводу: «Андропов третий чекист после Ежова и Берия, который стал членом Политбюро. Уже одно это говорит о той высоте власти, которой достигли чекисты при Брежневе… Но Брежнев не может не знать, хотя бы на опыте Ежова и Берия, как трудно здесь скалькулировать элемент риска. Ведь КГБ, собственно, и есть единственная легальная власть, которая нелегально может организовать свержение самого генсека». (Стр. 48, 49).

Я утверждаю, что так оно и случилось: еще не остыл труп Брежнева, как Андропов ссадил с брежневского кресла исполняющего обязанности генсека Черненко и сам сел в него, опираясь на КГБ и армию. Берия расстреляли якобы за то, что он хотел поставить МВД и себя над Кремлем, а Андропов поступил именно так — и это не вызвало ни малейшего сопротивления со стороны партаппарата. Что же касается Политбюро, то надо думать, что большинство его членов задним числом санкционировали переворот Андропова — лишь бы пост генсека не достался ненавистному им партийному выскочке и брежневскому фавориту Черненко. Более того. Они заставили Черненко унижаться перед захватчиком его власти, предложив ему выступить на чрезвычайном пленуме ЦК с выдвижением кандидатуры Андропова.

Чрезвычайный пленум ЦК КПСС, созванный 12 ноября 1982 г. для избрания генсека, судя по информационному сообщению, совершенно не обсуждал вопрос, кто должен быть избран генсеком. Пленум тоже, как и Политбюро, принял к сведению совершившийся переворот. Весьма красноречиво об этом говорит сам протокол пленума. Кто открывает пленум? В нормальных условиях пленум должен был открыть исполняющий обязанности генсека Черненко или один из старых членов Политбюро. Но открыл его сам Андропов, который свою необычно краткую речь в несколько минут закончил словами: «Пленуму предстоит решить вопрос об избрании Генерального секретаря ЦК КПСС. Прошу товарищей высказаться по этому вопросу».

«Товарищи» высказались только в лице одного «товарища»: Черненко. Он два раза подчеркнул, что Политбюро «единодушно», «все члены Политбюро» выдвигают генсеком Андропова (если действительно так было, то не надо это подчеркивать дважды). Почти вся речь Черненко была посвящена не избранию нового генсека, а величанию Брежнева, а в самом Андропове Черненко тоже хвалил брежневские качества руководителя: «… Юрий Владимирович хорошо воспринял брежневский стиль руководства, брежневское отношение к кадрам… Юрию Владимировичу присущи… пристрастие к коллективной работе». («Правда», 13.11.1982).

И что же дальше?

Андропов даже не задал вопроса, есть ли желающие высказаться, имеется ли отвод против его, Андропова, кандидатуры. Поскольку председателем пленума являлся он сам (в протоколе не указано, чтобы кто-нибудь его заменял на этом посту), то, очевидно, он же и поставил на голосование свою кандидатуру. Генсек был избран, как полагается, единогласно. Пленум продолжался, судя по протоколу, около часа или немножко больше, процедура избрания генсека — несколько секунд!

Уже состав комиссии по организации похорон Брежнева был необычным — ее возглавлял сам Андропов еще до того, как стал юридически генсеком. Он включил туда всех наличных в Москве членов и кандидатов Политбюро, плюс секретарей ЦК КПСС, но почему-то в нее не были включены Долгих, Демичев, Соломенцев, Русаков (в комиссию по похоронам Сталина входили вожди второго и третьего ранга и возглавлял ее не первый секретарь ЦК Маленков, а второй секретарь ЦК Хрущев). Этим самоназначением Андропов хотел продемонстрировать, кто «командует парадом», и психологически подготовить партию к своему официальному утверждению на пост генсека.

Совершенно скандальным был как с точки зрения традиционного партийного протокола, так и в отношении почитания памяти покойного тот факт, что на похоронах не разрешили выступить самым близким, первым соратникам Брежнева: заместителю Брежнева по партии — Черненко, заместителю Брежнева по Верховному Совету — Кузнецову и даже официальному главе советского правительства — Тихонову. Все они ведь из его «мафии».

Из членов Политбюро выступили только вчерашний глава КГБ Андропов и возглавитель армии Устинов, ярко символизируя этим, какие силы организовали «дворцовый переворот» в Кремле.

Что за политический тип представлял собой новый лидер Кремля? Маленький Сталин? Другой Брежнев? Или, как утверждала мировая печать — со слов чекистов, — «реформатор, либерал и интеллектуал»? При нынешнем состоянии нашей информации трудно гадать на эту тему. К тому же, мы совершенно не знаем истинных мотивов, которыми руководствовался одиозный начальник одиозного учреждения — КГБ, когда брал на себя всю полноту власти над партией. Если он действовал по принципу: «Власть — все, конечная цель — ничто», то он и маленький Сталин и большой Брежнев в одном лице. Если же власть была ему нужна, чтобы давно назревшими экономическими и социальными реформами попытаться вывести советское государство из тупика, а советскому народу создать, наконец, сносный материальный уровень жизни, — тогда люди могли быстро забыть, что он был возглавителем «просвещенной инквизиции» с ее психотюрьмами и модернизированным ГУЛагом.

Возможны ли такие реформы? Скепсис, высказанный Я. Трушновичем в № 12 журнала «Посев» за 1982 г., тут к месту, — но в политике, даже в советской политике, все возможно, тем более, что у Андропова альтернатива была так ясна и проста: догма — или хлеб, догма — или выход из перманентного кризиса экономики. Если Андропов действительно был «реформатор и интеллектуал», то эту альтернативу он должен был видеть не хуже западных критиков советской экономической системы. Однако вынужденные либеральные реформы в экономической области не могут сделать самого диктатора автоматически «либералом». Особенно это относится к диктаторам таких тоталитарных систем, как советская. Поэтому, если экономические реформы в СССР в какой-то мере еще возможны, то политические реформы исключены уже в силу природы самой власти. «Просвещенный сталинизм» — таков идеал партократии.

Если бы произошло чудо и Андропов начал бы реформировать политическую систему хотя бы в той мере, в какой это старался делать Хрущев (впрочем, сумбурно и непоследовательно), то его постигла бы участь того же Хрущева. Но такая опасность Андропову не грозила. Если мы ничего не знаем о том, что он собирался делать в области экономики (да Андропов сам признавался, что у него «готовых рецептов нет»), то мы точно знаем его политическую программу. Он ее вложил в уста своего ставленника и преемника, нового руководителя КГБ СССР — генерала Федорчука — на ноябрьской сессии Верховного Совета СССР. Выступление Федорчука на ней нечто вроде «тронной речи» «либерала» Андропова.

Федорчук обосновывал перед сессией «проект закона СССР о государственной границе СССР». Со времени Сталина мы знаем, что советская граница была и остается «на замке», безотносительно к тому, какие государства окружают СССР, «вражеские» капиталистические или «братские» социалистические. И законы на этот счет тоже сталинские, то есть сверхдраконовские. Казалось бы, что еще можно придумать такое, до чего не додумался сам Сталин? Но Федорчук нашел, что можно придумать: двойной замок! «Двойной замок» ставит перед собою и двойную цель: восстановить «железный занавес» в его первозданном виде и раздуть в стране шпиономанию высокого сталинского класса. Я позволю себе привести выдержки из этого удивительного в нынешних условиях полицейского документа. Федорчук заявил: «Сейчас наш классовый противник активнее и массированнее, чем когда-либо прежде, ведет против нашей страны тотальный шпионаж, осуществляет идеологическую диверсию, старается нанести ущерб советской экономике. В подрывной деятельности империалистические спецслужбы важное место отводят враждебным действиям на нашей границе… западные разведорганы и центры идеологической диверсии пытаются засылать в нашу страну своих агентов и эмиссаров, нелегально ввозить в СССР оружие и взрывчатые вещества, наркотики, специальные радиосредства и портативную множительную технику, печатные материалы подрывного характера… Пограничные войска, советские чекисты… прилагают все силы к тому, чтобы надежно ограждать советское государство и общество от подрывной деятельности империалистических спецслужб, разного рода антисоветских центров, их шпионов и эмиссаров». («Правда», 25.11.1982).

Я не думаю, что из Федорчука получился бы новый Ежов, а из Андропова новый Сталин (такие чудовища рождаются в сотни лет один раз). Но на таком языке с народами СССР разговаривали как раз Ежов и Сталин накануне «Великой чистки». Характерно и другое: Федорчук считал себя вправе выставить «аттестат политической зрелости» своему предшественнику. Он говорил: «Все мы знаем Юрия Владимировича Андропова как талантливого руководителя и организатора, политического деятеля ленинской школы, обладающего широким кругозором и большой прозорливостью, глубоким видением проблем и мудрой осмотрительностью при принятии решений. Работая 15 лет на посту председателя Комитета государственной безопасности СССР, товарищ Андропов сыграл выдающуюся роль…» и т. д.

Но самое поразительное в речи Федорчука — это та абсолютно точная характеристика места и роли органов КГБ в системе диктатуры, которые они вновь приобрели после Хрущева в эпоху Брежнева. Правда, об этом мы знали и без Федорчука, но в СССР не было принято выражаться на этот счет вслух. Федорчук выразился, и выразился с похвальной откровенностью полицейского циника: «Органы КГБ стали на деле выполнять роль боевого отряда партии…» («Правда», там же). Вот этот самый «боевой отряд партии» и привел к власти Андропова, как в свое время «боевые отряды штурмовиков» нацистской партии привели к власти Гитлера.

Какова же могла быть внешняя политика Андропова? Чтобы ответить на это, надо выяснить другой вопрос: в какой мере внешняя политика в эпоху Брежнева была политикой самого Брежнева? На последний вопрос я уже отвечал в книге, посвященной Брежневу. Я утверждал там, что у Брежнева никакой своей собственной линии не было ни во внутренней, ни во внешней политике, ибо он был лишь исполнителем, который скрупулезно проводил в жизнь волю триединой реальной власти в стране: партаппарата, политической полиции и армии. Внешний мир связывал политику «разрядки» с личностью Брежнева, а на самом деле на ней красовалось яркое клеймо кухни Андропова «made in KGB».

Истинную цель «разрядки» Запад распознал только тогда, когда при ее помощи Советский Союз догнал и перегнал Америку по стратегическому ядерно-ракетному вооружению, нацелил на Европу до 300 атомных ракет средней дальности, да еще водрузил знамя «марксизма-ленинизма» над дюжиной государств в Африке, Азии и Латинской Америке. Это была инициатива и творчество не Брежнева, а Андропова. Об этом я и писал в упомянутой книге. Да простит мне читатель, если из нее я приведу еще одну цитату, тем более, что книга написана еще тогда, когда мало кто допускал, что начальник тайной полиции и чекистских войск через два-три года займет пост генсека партии. Вот соответствующее место: «Разработанная мозговым трестом КГБ концепция, известная под почти кодовым словом "разрядка", легализовала — при поразительной беспечности Запада — инфильтрацию чекистских идей и людей во все организации и учреждения свободного мира, парализовала организованное сопротивление против советской идеологической агрессии, увековечила советское порабощение восточноевропейских народов, санкционировала право чекистов финансировать и вооружать "освободительные войны” и "революционные перевороты" "советских братьев” в джунглях Азии, Африки и Латинской Америки. Все возрастающий поток — на основе той же "разрядки" — западных кредитов, техники и технологии позволяет Кремлю не только продолжать гонку вооружений, содержать огромную армию, но и отсрочить экономическую катастрофу, постоянно угрожающую из-за ненасытной прожорливости военной машины». («Сила и бессилие Брежнева», стр. 6, изд. «Посев», 1979).

Вполне логично, что, став во главе Кремля, Андропов продолжал бы эту же свою собственную политику «разрядки» еще более последовательно, главное — еще более эффективно. Личные интеллектуально-полицейские качества Андропова гарантировали этой политике такие выдающиеся успехи, которые и не снились Брежневу. Брежнев был типичным советским мещанином на вершине власти сверхдержавы, и эта власть его интересовала в первую очередь как источник собственного материального благополучия и византийского великолепия. Поэтому в Кремле не хватало гаражей для коллекции его заграничных автомобилей, а на груди самого Брежнева места для новых орденов, точь-в-точь как у бывшего владыки Центральной Африки Бокассы. Именно поэтому он и был выдвинут в генсеки заговорщиками против Хрущева.

А вот Андропова никто не выдвигал — он сам выдвинулся. Если бы даже у нас не было никаких других доказательств, достаточно этого бесспорного факта исторического значения, чтобы быть уверенным, что в лице Андропова мы имели дело не с мещанином, даже не с узколобым полицейским, а с рафинированным политиком высшей сталинской школы (Федорчук, для «красоты слога», говорил, что Андропов политик «ленинской школы»). Такой уже не выступит на встречах с главами иностранных держав со шпаргалкой в руках и не станет беспрерывно запрашивать мнение Политбюро по спорным вопросам, как это делал Брежнев. В международных делах самой трудной и самой сложной проблемой для Андропова явился весь тот комплекс, который связан с вопросами сокращения атомного стратегического оружия и достижения соглашения в переговорах в Женеве насчет атомного ракетного оружия средней дальности действия в Европе.

Ключ к выполнению пресловутой «продовольственной программы» партии лежит в арсенале советского вооружения. Если будет продолжаться и дальше гонка вооружений с американцами под лозунгом «кто кого превзойдет», — то эта «программа» сорвется еще до того, как приступят к ее выполнению. Если бы Андропов договорился с Рейганом о прекращении гонки вооружений с обеих сторон или даже о сокращении существующего оружия, — тогда Советский Союз мог бы перебросить освободившиеся средства из военного бюджета на выполнение названной «продовольственной программы» (это, конечно, только смягчит остроту продовольственного кризиса, но не ликвидирует его, пока не будет ликвидирована сама первопричина перманентного кризиса — колхозная система).

Однако встает новый вопрос: если бы даже Андропов из-за тяжелого внутреннего положения захотел заключить соответствующий договор, то разрешила ли бы ему армия, при помощи которой он пришел к власти, заключить такой договор? Мы хорошо помним, как Хрущев хотел сократить личный состав армии и военный бюджет, а освободившиеся средства перебросить на поднятие сельского хозяйства. Соответствующее решение было принято Советом министров СССР в сентябре 1964 г. А через месяц — в октябре 1964 г. Хрущева свергли, опираясь на армию. После этого, смертельно боясь собственного свержения, Брежнев подписывал любые ассигнования на вооружение, которые от него требовала армия. Ведь нельзя забывать, что после Сталина и Хрущева не советские лидеры правят советской армией, а советская армия правит советскими лидерами в вопросах большой военно-политической стратегии. Люди гадали: не побоится ли Андропов вступить в конфликт с интересами этой армии, если он заключит договор с Америкой и попытается положить конец наращиванию советского вооружения? Беспрецедентное столкновение между партаппаратом и военным аппаратом по поводу заявления Рейгана о его плане производства новых межконтинентальных ракет «МХ», чтобы догнать по этой части Советский Союз, показывает, что армия по-прежнему чувствует себя хозяином положения. Дело в том, что когда недавно «Правда» заявила, что СССР не думает «соревноваться» с США в создании всякой новой системы вооружения (такое заявление «Правда» могла делать только с ведома или даже по поручению Андропова), то Устинов поспешил дезавуировать «Правду», сообщив, что СССР не позволит американцам перегнать его и будет производить такие же новые системы стратегического оружия, как и Америка.

До тех пор, пока советская армия пользуется правом вето в вопросах вооружения и разоружения — не быть контролируемому разоружению. Путь к этому лежит через «разоружение» советских милитаристов, то есть через чистку аппарата министерства обороны и Генштаба от вояк, чрезмерно усердствующих во вред благополучию народов СССР, делу мира и нормальных отношений между СССР и США. Андропов это знал точно.

Во внутрипартийной политике Андропов хотел обновления и омоложения кадров партийного и государственного аппарата. «Кадровая политика» Брежнева, сформулированная партаппаратом как «бережное отношение к кадрам», сводилась к тому, что руководящие «выборные» функционеры партии и государства оставлялись на своих постах пожизненно, не зная не только «выборов», но и пенсионного возраста. Для этого свою карьеру генсека Брежнев начал с того, что отменил введенный Хрущевым на XXII съезде в устав партии параграф об обязательном и систематическом обновлении выборных органов в процентных нормах от первичных партийных организаций до Политбюро включительно. Отсюда партийный и государственный аппарат стал дряхлым, неподвижным, безынициативным — чем выше, тем больше. Отсюда же чисто брежневский феномен, невозможный при Сталине и Хрущеве: тотальная коррупция чиновников на всех уровнях иерархии вплоть до московских министерств, даже до окружения Политбюро. «Присвоение социалистической собственности» чиновниками, «расхищение социалистической собственности» обывателями, повсеместные взятки должностным лицам за услуги, более того — продажа и купля самих должностей в снабженческих учреждениях, — обычные явления «советского образа жизни». Самое страшное: такая практика никого не возмущает, да и происходит все это по негласному принципу «круговой поруки» и взаимного покрывательства.

«Ностальгия» по Сталину в иных кругах советского общества, собственно, и объясняется как своеобразный протест против этой вакханалии всеобщего разгула и разложения советского господствующего класса. Из всех внутренних проблем, которые достались Андропову от его предшественника, вот эта проблема, коррупция, являлась, на мой взгляд, самой тяжелой и почти неразрешимой (ведь ее глубокая причина не в характере советского обывателя или даже советского чиновника, а в самой советской системе). В последние годы Азербайджан во главе с Алиевым был как бы вроде «опытного поля» КГБ по чистке партийного, государственного и хозяйственного аппарата от коррупционных элементов. Андропов хотел распространить азербайджанский опыт Алиева на всю страну и начать его с чистки партийного аппарата, который всюду покрывает преступников с партбилетами.

У нового генсека была и другая, но уже более важная причина начать чистку именно с партаппарата. Вожди партократии давно усвоили ту политическую аксиому, что преданными и надежными кадрами при данной системе являются только те кадры, которые своим выдвижением и карьерой обязаны не предыдущему, а данному вождю. Куда легче захватить власть умирающего вождя при помощи «боевого отряда партии», чем удержать ее против сопротивления и саботажа партаппарат-ной иерархии. Нынешняя «Великая чистка» Горбачева как раз и доказывает, как он глубоко воспринял эту аксиому, не побоявшись начать ее прямо с Политбюро.

Через десять дней после смерти Брежнева, на ноябрьском пленуме ЦК КПСС, Андропов подверг уничтожающей критике хозяйственную политику своего предшественника. Он заявил: «Хотелось бы со всей силой привлечь ваше внимание к тому факту, что по ряду важнейших показателей плановые задания за первые два года пятилетки оказались невыполненными… Главный показатель эффективности экономики — производительность труда — растет темпами, которые не могут нас удовлетворить. Остается проблема несопряженности в развитии сырьевых и перерабатывающих отраслей… Планы по-прежнему выполняются ценой больших затрат и производственных издержек… Все еще действует сила инерции, привычка к старому…» Констатировав такое неотрадное положение в экономике, новый генсек сам поставил вопрос о необходимости изменения экономического механизма. Он сказал: «В последнее время немало говорят о том, что надо расширять самостоятельность объединений и предприятий, колхозов и совхозов. Думается, что настала пора, чтобы подойти к решению этого вопроса…» Но как к нему подойти, как реорганизовать экономическую систему, чтобы она стала эффективной, новый вождь Кремля с несвойственной лидерам Кремля откровенностью заявил: «В общем, товарищи, в народном хозяйстве много назревших задач. У меня, разумеется, нет готовых рецептов их решения». И, явно намекая на лозунг Брежнева «экономика должна быть экономной», Андропов добавил: «Одними лозунгами дело с места не сдвинешь». («Правда», 23.11.1982).

К этой центральной проблеме всего народного хозяйства страны Андропов еще раз вернулся в своей статье «Учение Маркса и некоторые вопросы социалистического строительства в СССР». Андропов писал: «Наши заботы сейчас сосредоточены вокруг повышения эффективности производства, экономики в целом… Что же касается ее практического решения, дело движется не так успешно… Почему от огромных капиталовложений мы сейчас не получаем должной отдачи, почему не удовлетворяющими нас темпами осваиваются в производстве достижения науки и техники?» (Журнал «Коммунист», № 3, февраль 1983 г., стр. 22).

На правильно поставленный вопрос Андропов дал ложный ответ: неэффективность советской экономики он объяснил недостатками в усовершенствовании и перестройке хозяйственного механизма и форм и методов его управления. Как и его предшественники, Хрущев и Брежнев, Андропов искал своих «рецептов» не в сфере реформ социально-экономической системы, а в сфере административно-бюрократической перестройки. Мы еще помним бесконечные хрущевские бюрократические организации, реорганизации, ререорганизации, помним, как Брежнев и его соратники, ликвидируя «субъективизм» и «волюнтаризм» Хрущева, как раз и создали нынешний хозяйственный механизм. Брежнев докладывал на XXV съезде КПСС (1976) о «новом механизме», призванном творить хозяйственные чудеса. Но выяснилось, что новый хозяйственный механизм как раз и завел советскую экономику в окончательный тупик. Неужели Андропов хотел усовершенствовать еще раз вот этот уже усовершенствованный «механизм»?

Советским лидерам, которые бесконечно клянутся именем Ленина, как раз не хватает ленинского чувства реальности: когда первоначальный советский коммунизм (он назывался тогда «военным коммунизмом») потерпел крах, Ленин не стал искать «усовершенствованный хозяйственный механизм», а объявил НЭП. Ленин честно объяснил и причину введения НЭП а: «Мы думали (при "военном коммунизме” — А. А.), что по коммунистическому велению будет выполняться производство и распределение… Если мы эту задачу пробовали решить прямиком, так сказать лобовой атакой, то потерпели неудачу». (Ленин. Сочинения, т. 33, стр. 47). А через год после введения НЭПа Ленин объяснил и причины, почему советская хозяйственная система все еще плохо работает.

Он в своем отчете ЦК на XI съезде (1922 г.) сослался на то, что говорят о коммунистах в народе: «Капиталисты все же умели снабжать, а вы умеете? Люди вы превосходные, но то дело, экономическое дело, за которое вы взялись, вы делать не умеете… Принципы коммунистические, идеалы хорошие, — ну прямо расписаны так, в рай живыми проситесь, — а дело делать умеете? Старый капиталист умеет, а вы не умеете», — и Ленин закончил доклад словами: «Мы хозяйничать не умеем». (XI съезд РКП(б). Стенографический отчет. 1961 г., Москва, стр. 17–18). Прошло более 60 лет, а эти слова Ленина никогда не были так актуальны, как сегодня. Андропов это только подтвердил. Кризис советской экономики есть социально-структурный кризис самой экономической системы. Поэтому его решение в рамках советского режима возможно только радикальными реформами типа ленинского НЭП а, что в нынешних условиях означало бы: денационализация легкой промышленности, приватизация сферы обслуживания, деколлективизация сельского хозяйства, легализация рынка. Если Андропов действительно хотел, чтобы советский рабочий не бегал от работы, а бегал за работой, то он должен был поступать так, как поступают во всех индустриальных странах Запада: сделать советский рубль обратимым (конвертируемым), каким и был червонец при НЭПе, а советские магазины заполнить высококачественными товарами с нормальными ценами, как заполнены сейчас в Москве «Березки» для иностранцев и закрытые распределители для партийно-бюрократической элиты. Это явилось бы прямым следствием названных мною экономических реформ. Однако ничто так не пугает партократию, как само слово «реформа». Поэтому вы никогда не встретите этого слова в партийной литературе, если даже речь идет о действительных реформах, которые произвел сам Ленин. Здесь в идеологию большевизма исторически вкоренился догматический комплекс вражды ко всякого рода «реформам», как их проповедовала немецкая социал-демократия при капитализме (Бернштейн), или как требуют реформ «реального социализма» еврокоммунисты. Как раз говоря об этих «реформистах», Андропов дал понять, что он не пойдет ни на какие реформы, которые затрагивают догматические основы советского «марксизма-ленинизма».

Вот его слова: «Приходится слышать порой, будто новые явления общественной жизни "не вписываются в концепцию марксизма-ленинизма”, что он будто бы переживает "кризис” и надо, дескать, "оживить его” вливанием идей, почерпнутых из западной социологии, философии или политологии. Дело здесь, однако, совсем не в мнимом "кризисе” марксизма. Дело в другом — в неспособности иных теоретиков, называющих себя марксистами, подняться до истинных масштабов теоретического мышления Маркса, Энгельса, Ленина… Не размывать марксистско-ленинское учение, а, наоборот, бороться за его чистоту… вот путь к познанию и решению новых проблем». («Коммунист», № 3, февраль 1983 г., стр. 22].

Я думаю, что вывод отсюда ясен: от правления Андропова каких-либо существенных экономических преобразований ждать не приходилось. Приходилось ждать усиления репрессий.

Преследование по «бытовым преступлениям» входит в функции МВД СССР, Прокуратуры и судебных органов, а если дело касается партийных чиновников, то это входит в компетенцию партийно-надзорных органов — народного контроля при правительстве или партийного контроля при ЦК. Но эти органы либо сами были задеты коррупцией, либо не проявляли никакого желания ссориться с партийно-государственной бюрократией, руководствуясь указанием Брежнева о «бережном отношении к кадрам». Вот тогда еще, при жизни Брежнева, органы КГБ включились в борьбу с коррупцией, начав ее в двух наиболее зараженных коррупцией республиках — в Грузии и Азербайджане. Во главе партии этих республик поставили чекистов (Шеварднадзе и Алиев, их сделали даже кандидатами в члены Политбюро]. Со своей первоочередной задачей — чистка аппарата власти от коррупционных элементов — они справились блестяще.

Некоторые высшие функционеры этих республик погибли при загадочных обстоятельствах — министр внутренних дел Азербайджанской ССР Гейдаров и его заместитель Кязимов были кем-то застрелены в кабинете («Бакинский рабочий», 5.07.1978], но кем и почему они были застрелены, общественность так и не узнала, в июне 1978 г. погиб в «автомобильной катастрофе» председатель Совета министров Грузии Патарид-зе, без свидетелей и без других пострадавших. Говорят, есть какой-то мистический закон «серийности» в несчастных случаях. Азербайджано-грузинские несчастные случаи начали повторяться и в других республиках и краях: в декабре 1980 г. председатель Совета министров Киргизской ССР Ибрагимов был застрелен в больнице, но убийцу так и не нашли, а в октябре того же года первый секретарь ЦК Белоруссии Машеров в бронированном автомобиле и сопровождаемый эскортом погиб в «автомобильной катастрофе», в которой, очевидно, никто из других пассажиров не пострадал (Машеров был кандидатом в члены Политбюро, поэтому на его похоронах должен был по протоколу присутствовать минимум кандидат в члены Политбюро, но этого не случилось].

«Неожиданно» или «внезапно» умерли первые секретари обкома Якутии (Черняев], Татарии (Мусин], Таджикистана (Расулов], секретарь Президиума Верховного Совета СССР (Георгадзе], вторые секретари ЦК Украины (Соколов], Ленинградского обкома (Суслов], главный редактор журнала «Проблемы мира и социализма» (Задоров]. Сюда же надо отнести и смерть Цвигуна. По этому поводу немецкий «Шпигель» в свое время заметил: «Целый ряд смертных случаев мог вызвать в среде партийной элиты скрытый страх, что наступила новая опасная эра». («Шпигель», № 1, 1983 г., стр. 71]. Доказать это невозможно, но, апеллируя к практике «органов» в прошлом (коллегия ОГПУ в двадцатых годах, «чрезвычайные тройки» НКВД в тридцатых годах имели право расстреливать людей без суда и следствия], можно допустить, что существовало какое-то глубоко засекреченное чрезвычайное судилище по делам преступлений высших чинов партии и государства, которых судить нормальным судом невозможно, не дискредитируя режим.

Два высшие назначения Андропова находились в прямой связи с этой проблемой — назначение чекиста Алиева первым заместителем Совета министров СССР, при одновременном введении его в члены Политбюро, назначение своего преемника на посту председателя КГБ министром внутренних дел СССР с производством его, заодно, в чин генерала армии (на этом посту он был Андропову важнее, чем во главе КГБ, который он сам фактически возглавлял и дальше].

Советская пресса получила указание более смело разоблачать случаи коррупции, злоупотребления властью и нарушения существующих законов. Но Андропова ждало здесь решительное поражение. Советская коррупция, как указывалось, органическая болезнь советской структуры власти: бюрократия, которая неподконтрольна ни свободно избранному парламенту, ни свободно функционирующей и от партии независимой печати, как раз свободна творить коррупцию и безнаказанно злоупотреблять властью. Еще лорд Актон знал, что власть портит людей, а абсолютная власть портит абсолютно. Правда, в давние времена среди идейных большевиков были люди, которые видели корень зла советской системы именно в отсутствии свободной печати. Так, старый большевик, бывший секретарь Московского комитета партии Г. Мясников, писал в брошюре «Больные вопросы», что в советском государстве ввиду монополии партии в области печати процветают коррупция, взяточничество, злоупотребления властью, а партийная печать молчит или прикрывает партийных бюрократов. Проанализировав тогдашнюю советскую действительность, он пришел к выводу: «У нас куча безобразий и злоупотреблений: нужна свобода печати их разоблачать», — поэтому он предлагал объявить свободу печати «от монархистов до анархистов». Ленин в личном письме Мясникову ответил: «Мы самоубийством кончать не желаем и поэтому этого не сделаем». (Ленин. Сочинения, т. 32, стр. 479–480).

«Дозированные» разоблачения Андропова послужили лишь толчком к усовершенствованию техники коррупции и к рафинированности ее методов.

Глава 5. «Теоретик» Андропов и наследник Черненко

Начну с замечательной цитаты из речи Андропова на июньском идеологическом пленуме ЦК КПСС 1983 г.: «Стратегия партии в совершенствовании развитого социализма должна опираться на прочный марксистско-ленинский фундамент. Между тем, если говорить откровенно, мы еще до сих пор не изучили в должной мере общество, в котором живем и трудимся…» («Правда», 16.06. 1983 г., далее цитаты из речи Андропова везде по этому номеру).

После такого заявления Юрия Андропова партийному мужику ничего не остается, как воскликнуть, вспомнив своего далекого предка: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» В самом деле, что же получается: десятилетиями учили партию, что уже Ленин сформулировал «основополагающие законы» советского социализма, а что касается пресловутого отныне «развитого социализма», то его законы доподлинно сформулированы в решениях ХХIII, XXIV, XXV, XXVI съездов КПСС, в «девятитомнике» Брежнева, в сборниках «избранных статей и речей» всех членов Политбюро, в том числе и самого Андропова; все бесчисленные учебники, монографии, энциклопедии в миллионных тиражах твердят о том же. Что же, все это теперь объявляется макулатурой?

Выступление Андропова по данному вопросу как раз и было всем своим острием направлено против «макулатурной» теории и практики Брежнева и его помощника Черненко. Более того, оно прямо было направлено против следующего положения Черненко в его основном докладе на пленуме: «Подлинными достижениями марксистско-ленинской мысли последнего времени мы по праву считаем положения и выводы, содержащиеся в материалах ХХIV-ХХVI съездов КПСС, Пленумов ЦК, в выступлениях Генерального секретаря ЦК Ю. В. Андропова (где же Брежнев? — А. А.). Разработка концепции развитого социализма, путей повышения эффективности производства в условиях научно-технической революции, постановка вопроса о становлении бесклассовой структуры общества… эти и другие теоретические обобщения вооружают партию новыми идеями, научно обоснованным, взвешенным подходом к актуальным проблемам современности». («Правда», 15.06.1983).

Если бы в Черненко не сидел карьерист, то он должен был бы открыто ответить на уничтожающую критику основного положения своего доклада Андроповым и подать в отставку, тем более, что текст его доклада несомненно утверждался на Политбюро. Он этого не только не сделал, но еще перед лицом всей партии и страны изменил человеку, которому был обязан тем, что стал членом Политбюро — Брежневу, согласившись выбросить его имя и его «девятитомник» «Ленинским курсом» из перечисленных «подлинных достижений» марксистско-ленинской мысли.

По существу критики Андропов, конечно, был прав. Невероятное убожество марксистской теоретической мысли и тотальная беспомощность в теоретических вопросах ведущих кадров партии — вот наиболее характерные черты состояния советского идеологического фронта. Все эти «советские звезды» в марксизме — Пономаревы, зимянины, Замятины, загладины, арбатовы — идеологические шаманы и в теории такие же примитивы, каким был и их покойный шеф-идеолог Суслов.

Партия, которая гордится своим происхождением от основоположников «передового учения» — Маркса и Энгельса, от учителей революции и диктатуры — Ленина и Сталина (маршал Устинов и вице-адмирал Григорьев после долгого перерыва вновь коленопреклоненно вспомнили о Сталине — см. «Правду» от 9.05 и 21.08.1983), партия, которая на путях к власти выдвинула много талантливых теоретиков и пропагандистов, — вот эта самая партия сегодня располагает одними зарегистрированными пропагандистами около 500 тысяч человек, и среди них нет ни одного человека, который выделялся бы талантом, если есть, то такому не дают хода.

Секрет тут очень простой: они наемные циники, у которых только одна мечта — карьера чиновника. Истинный пропагандист есть человек идеи и убеждения, безразлично, какая это идея — политическая, философская, религиозная. Чтобы убедить других, самому надо верить в свою идею, — это элементарное правило пропагандного искусства. Первые русские марксисты группы Плеханова глубоко верили Марксу: «идеи, овладевшие массой, становятся материальной силой». Ленин перевернул эту формулу, зная, что «материальная сила», то есть власть, овладевшая массой, может творить свои собственные идеи. Придя к власти в крестьянской стране, вопреки букве и духу марксизма, Ленин решил декретировать и «идею коммунизма» и даже построить его средствами государственного принуждения. Однако в понимании исторического смысла Октябрьской революции Сталин оказался больше реалистом, чем Ленин. Он знал, что строительство коммунизма — утопия. Но эту утопию можно поставить на службу той «материальной силе», которую дала революция — на службу неограниченной и абсолютной власти. Власть стала идеей, а коммунизм — средством удержания, укрепления и расширения этой власти.

Сталин, начисто уничтожив идеалистов большевизма, создал свою партию — партию мастеров власти — нынешнюю КПСС. Попытки Хрущева, разоблачив преступления Сталина, гальванизировать идейные позиции старого большевизма кончились тем, что правоверные сталинцы похоронили его самого. Последовавшая затем эпоха Брежнева оказалась эпохой тотальной безыдейности, духовной прострации и морального разложения кадров всей пирамиды власти. Война, которую объявил Андропов этому брежневскому наследству, уже проиграна, ибо система оказалась сильнее нового генсека. Ее можно либо совсем уничтожить, либо заменить, как Сталин заменил ленинскую систему коллективной диктатуры системой личной диктатуры, но ее нельзя «ремонтировать», выбрасывая оттуда одних олигархов и набирая туда других таких же олигархов, только стоявших ступеньками ниже. Вот когда Андропову дали почувствовать все это, то он решил апеллировать к «идеологической совести» системы. Отсюда — созыв идеологического пленума ЦК.

Со времени Сталина существует закон: партийным теоретиком может быть всякий партаппаратчик, но теоретиком партии и «продолжателем дела Ленина» может быть только один генсек. Это его монопольная привилегия. Совершенно не важно, что в вопросах философии марксизма, марксистского экономического учения или истории и теории социализма очередной генсек — сущий профан, какими были и Хрущев с Брежневым. Важен его пост — он генсек, и поэтому только он может сказать новое слово в марксизме-ленинизме. Остальные члены Политбюро пользуются привилегией первыми цитировать генсека.

Генсеку и членам Политбюро доклады пишут их референты. Поставленные в строгие догматические рамки, референты как чумы боятся наговорить какую-нибудь идеологическую «ересь», поэтому выдают «на-гора» такую серую «словесную руду», от которой, вероятно, тошнит их самих: ни живого слова, ни блеска ораторского искусства, ни — Боже упаси — остроумного анекдота не ищите в речах партийных руководителей.

Наблюдатели давно заметили, что в этом отношении как раз в речах Андропова нет-нет да и проскользнет иная оригинальная мысль или даже живое слово. Отсюда, вероятно, и пошла легенда, что верховный шеф КГБ — интеллектуал. Разберемся, насколько этот «интеллектуал» присутствует в «программной речи» Андропова на идеологическом пленуме ЦК. Она была посвящена разработке новой редакции, как он выразился, «действующей Программы».

Андропов начал речь с констатации следующего очевидного положения: «В нашем распоряжении богатейший арсенал средств просвещения и воспитания… Главные наши противники… — формализм, шаблон, робость, а порой и леность мысли».

Этот совершенно правильный диагноз — «формализм, шаблон, робость и леность мысли» — страдает отсутствием указания на их источник: на партийно-полицейскую систему власти. Андропов точно знает, что эти явления в советской идеологической жизни не случайные, а имманентные черты советского режима и поэтому неистребимы, пока существует данный режим. Генсек, который всерьез объявил бы им войну, перестал бы возглавлять партию. Поэтому Андропов спешит оговориться: «Но даже самая яркая и интересная пропаганда, самое умелое и умное преподавание, самое талантливое искусство не достигнуть цели, если они не наполнены глубокими идеями…»

А «глубокие идеи» — это та же самая идеологическая тарабарщина партии с ее незыблемыми догмами в общественных науках и «соцреализмом» в искусстве. Андропов заявил, что, приступая к составлению новой редакции «действующей Программы», надо руководствоваться указанием Ленина на VIII съезде партии (1919 г.) по поводу составления второй программы партии. Вот слова Андропова: «В связи с разработкой второй Программы партии В. И. Ленин говорил: "Нисколько не преувеличивая, совершенно объективно, не отходя от фактов, мы должны сказать в программе о том, что есть, и о том, что мы сделать собираемся”». (Ленин, ПСС, т. 36, стр. 55; «Правда», 16.06.1983).

Андропов взял из Ленина абсолютно неудачную цитату. Ленин как раз и записал в свою программу вещи, которые он не только не собирался делать, но и никогда не мог делать, не изменяя себе. Заглянем в эту вторую программу партии и процитируем то, что собирался делать Ленин: «…лишение политических прав и какие бы то ни было ограничения свободы необходимы исключительно в качестве временных мер борьбы с попытками эксплуататоров отстоять или восстановить свои привилегии. По мере того, как будет исчезать объективная возможность эксплуатации человека человеком, будет исчезать и необходимость в этих временных мерах, и партия будет стремиться к их сужению и к полной их отмене». (Восьмой съезд РКП (б). Протоколы. 1959 г., М., стр. 403, 395).

Хотя комментарии излишни, все же заметим: прошло более 60 лет, и все условия, о которых там говорится, выполнены, а свободы и права не только не восстановлены, а еще более ограничены.

Чем же вообще вызвана необходимость переработать «действующую Программу», принятую на XXII съезде КПСС в 1961 году? Вот ответ Андропова: «Многое из того, что записано в Программе, уже выполнено. Вместе с тем некоторые ее положения — это надо прямо сказать — не в полной мере выдержали проверку временем, так как в них были элементы отрыва от реальности, забегания вперед, неоправданной детализации».

Этот типично эзоповский стиль партийного жаргона призван наводить «тень на плетень». Ведь в данном случае надо было объяснить, что же это за «многое», которое уже выполнено? что это за «элементы», которые оторвались от «реальности»? в чем была «детализация», которая оказалась «неоправданной»?

Если мы сами заглянем в «действующую Программу», становится понятным, почему Андропов не мог быть конкретным в отношении «некоторых ее положений, не в полной мере выдержавших проверку временем». Достаточно привести сердце-вину этой третьей программы 1961 года, чтобы показать, что она была такая же утопическая, как и «вторая программа» Ленина в 1919 году: «В итоге второго десятилетия (1971–1980)…в СССР будет в основном построено коммунистическое общество». (XXIII съезд КПСС. Стенографический отчет, т. III, стр. 271, М„1962 г.).

Комментарии здесь тоже излишни. Достаточно привести косвенные комментарии самого Андропова. Оказывается, по законам социализма, которые не были известны ни Марксу, ни Ленину, ни даже изобретательному в таких случаях Сталину, между первой низшей фазой коммунизма (социализмом) и высшей его фазой (самим коммунизмом) существует еще одна фаза, или, по выражению Андропова, новый особый этап — этап «развитого социализма». О нем докладывал на последнем съезде партии Брежнев. О нем говорил и Андропов: «…Нужно превыше всего ясно представить себе характер того этапа общественного развития, на котором мы сейчас находимся. Партия определила его как этап развитого социализма».

Вот задачей новой редакции программы Андропов ставит не строительство уже провалившегося коммунизма, а «совершенствование» этого «развитого социализма»: «Программа партии в современных условиях должна быть прежде всего программой планомерного и всестороннего совершенствования развитого социализма…»

Сколько же времени надо для его завершения? Андропов не ответил на этот вопрос, а ответ Черненко был вполне «диалектическим»: «Советское общество вступило в исторически длительный этап развитого социализма; его всестороннее совершенствование — наша стратегическая задача. Уже в этих положениях наглядно выражена диалектика современной стадии нашего развития. Это — этап зрелого социализма. Но это лишь начало этапа». («Правда», 15.06.1983).

Поскольку Андропов говорил о преемственности ведущих основ марксистско-ленинского мировоззрения в новой редакции программы, то он остановился и на ряде теоретических догматов марксизма. Начал Андропов свой теоретический вклад в марксизм со знаменитого положения Маркса о роли и месте производительных сил и производственных отношений в развитии социально-экономических формаций. По отношению к советскому обществу Андропов трактует его так: «Хорошо известно, что облик каждого общества определяется в конечном счете уровнем развития его производительных сил, характером и состоянием производственных отношений. Мы в своем общественном развитии подошли сейчас к такому историческому рубежу, когда не только назрели, но и стали неизбежными глубокие качественные изменения в производительных силах и соответствующее этому совершенствование производственных отношений. Это не просто наше желание… это объективная необходимость… В тесной взаимосвязи с этим должны происходить и изменения в сознании людей, во всех тех формах общественной жизни, которые принято называть надстройкой».

Чехов говорил примерно так: незачем указывать в рассказе на такую деталь, что в комнате висит ружье, если в ходе рассказа это ружье не понадобится. Андропов поступил именно так, когда, превратив марксовы «производственные отношения» в субъективный фактор, обошел совершенным молчанием, почему Марксу важна была сама теоретическая конструкция об их роли в общественном развитии, безотносительно к тому, о каком типе общества идет речь. Стоит только процитировать самого Маркса, как становится ясным, почему не понадобилось Андропову продолжение главной мысли Маркса на этот счет. Вот эта мысль Маркса, сформулированная им как имманентный закон развития любого общества, в том числе и социалистического: «В общественном производстве в своей жизни люди вступают в определенные, необходимые, от их воли не зависящие отношения — производственные отношения, которые соответствуют определенной ступени развития их материальных производительных сил. Совокупность этих производственных отношений составляет экономическую структуру общества, реальный базис, на котором возвышается юридическая и политическая надстройка… На известной ступени своего развития материальные производительные силы общества приходят в противоречия с существующими производственными отношениями, или — что является только юридическим выражением этого — с отношениями собственности, внутри которых они до сих пор развивались. Из формы развития производительных сил эти отношения превращаются в их оковы. Тогда наступает эпоха социальных революций». (К. Маркс. «К критике политической экономии», М., 1949, стр. 7, везде курсив наш — А. А].

Андропов ссылается именно на этот закон Маркса, а его суть о противоречиях, которые неизбежно приводят к революции, игнорирует. Всякие там сталинские фокусы, что у Маркса речь якобы идет об «антагонистических противоречиях» классового общества, отпадают уже по самой формулировке Маркса, к тому же само советское общество новоклассовое.

Андропов думает, что противоречия между производительными силами и производственными отношениями в советском обществе можно ликвидировать «кардинальным повышением производительности труда», чтобы «достичь в этом плане высшего мирового уровня», что широкое применение роботов «радикально изменит положение в области производительности труда» и «таким образом здесь мы подходим к вопросу совершенствования производственных отношений».

Я не настаиваю на правильности открытого Марксом «имманентного закона», ибо если бы он был действительным законом общественного развития, то советскому социализму полагалось погибнуть давным-давно. Однако стремиться к «совершенствованию производственных отношений» — это, с одной стороны, явно антимарксистская ересь, ибо, по Марксу, «производственные отношения», как мы видим, не зависят от воли людей, даже от воли генсека, а, с другой стороны, генсек впадает на этот раз в «противоречие» сам с собою, когда «высший мировой уровень» «загнивающего капитализма» ставит в пример «передовой и прогрессирующей» социалистической экономике.

Однако по существу дела Андропов был прав: если когда-нибудь советское производство станет эффективным, то не в результате роста энтузиазма скандально низкооплачиваемой рабочей силы, а повсеместным использованием той силы, которую не надо ни кормить, ни одевать: «широким применением роботов».

Не очень оригинальным явился вклад Андропова в будущую программу и по вопросу о судьбе государства при коммунизме. Что говорили на этот счет основоположники марксизма, хорошо известно из их писаний, хотя они никогда не цитируются в советской литературе с тех пор, как появился «корифей всех наук» — Сталин. Причины этого ясны из изложения сути дела. Фундаментальное положение о судьбе государства сформулировал Энгельс: «Когда не будет общественных классов, которые нужно держать в подчинении, когда не будет господства одного класса над другим… тогда исчезнет надобность в государственной власти… Государство не "отменяется”, оно отмирает». (Ф. Энгельс. «Анти-Дюринг», М., 1933, стр. 202].

В резолюции Ленина на апрельской конференции партии 1917 г. прямо записано, что даже само переходное советское государство явится новым «типом государства без полиции, без постоянной армии, без привилегированного чиновничества». Как же собирался Андропов поставить вопрос о судьбе государства в новой программе? Вот ответ Андропова: «Что касается более далекой перспективы, то мы, коммунисты, видим ее в постепенном перерастании советской государственности в общественное самоуправление. И произойдет это, как мы считаем, путем дальнейшего развития общенародного государства…»

Словом, «отмирание» государства произойдет путем «дальнейшего развития государства». Может быть, в этой формуле присутствует всеспасающая «диалектика», но Энгельс и Ленин отсутствуют здесь начисто. Зато присутствует Сталин, который заявил в 1933 г. на пленуме ЦК: «Отмирание государства придет не через ослабление государственной власти, а через ее максимальное усиление». (Сталин. «Вопросы ленинизма», стр. 394).

Нет основания предполагать, что Андропов в данном вопросе думал иначе, чем думал Сталин, ибо хорошо знал, что Сталин, бросив в мусорный ящик истории марксистско-ленинский утопический хлам в виде теории об «отмирании государства», тем самым спас как раз коммунистический режим от неминуемой гибели.

В социально-экономической области будущей программы приоритеты или иерархия ценностей у Андропова идут по общеизвестной ленинско-сталинской последовательности: на первом месте стоят интересы партии, на втором месте — интересы государства, на третьем месте — интересы коллектива и только на последнем, четвертом месте, идут интересы личности, хотя и в будущую программу перекочевали пустые слова из «действующей Программы»: «Все для блага человека, все во имя человека».

Для советских идеологов человек, который живет в советском государстве, есть прежде всего единица физического труда и единица его измерения («человеко-день»), как лошадь является единицей измерения мощности машины. По советской идеологии, именно труд перековал обыкновенного человека в «советского человека». Именно в труде он будет «совершенствоваться» как «советский человек» и дальше. Поэтому Андропов хочет, чтобы «трудовая перековка» началась с детских лет: «Формирование человека начинается с первых лет его жизни… партия добивается того, чтобы человек воспитывался у нас не просто как носитель определенной суммы знаний, но прежде всего — как гражданин социалистического общества… Хорошее средство воспитания — соединение обучения с производительным трудом».

Однако советского гражданина меньше всего интересуют догматические постулаты программы, его занимают вещи весьма прозаические: ну, хорошо, с объявленным в третьей программе коммунизмом ничего не вышло, и без него, конечно, можно обойтись, но как будет обстоять дело в новой программе с обещанным в ее старом тексте «изобилием материальных благ для всего населения»? Можно ли их ожидать хотя бы при «развитом социализме»? — спрашивает советский гражданин.

Ответ Андропова на этот вопрос был совсем не утешительный, хотя по-прежнему вполне «диалектический». Андропов ссылается на тот же будущий «коммунизм», который воистину приобрел свойство горизонта — чем больше к нему движешься, тем скорее он удаляется. Вот его ответ: «У нас все имеют равные права… Полное же равенство в смысле одинакового пользования материальными благами будет возможно лишь при коммунизме. Но до этого еще предстоит пройти долгий путь».

Международным задачам советского коммунизма в новой программе должно быть уделено особое внимание — с новыми целями и с новыми акцентами. Необходимость этого Андропов объяснял так: «Опыт мирового развития за последнюю четверть века диктует необходимость доработки многих положений Программы, касающихся международных проблем. Существенно изменилось соотношение сил на мировой арене. Произошло небывалое обострение борьбы двух мировых общественных систем… Все яснее становится: империализм неспособен справиться с социальными последствиями небывалой по глубине и масштабам научно — технической революции… Империализм запутался во внутренних и межгосударственных антагонизмах, потрясениях, конфликтах».

Есть ли у западного мира будущность? Андропов думал, что будущность только у коммунизма, а западный мир обречен на гибель: «Коммунисты убеждены, что будущее за социализмом. Таков ход истории». Андропов был полон решимости продолжать «экспорт революции», отрицая это на словах. Поэтому он полагался не на стихию самих революций, а на их организацию. Отсюда его требование: «Идет борьба за умы и сердца миллиардов людей на планете. И будущее человечества зависит в немалой степени от исхода этой идеологической борьбы… исключительно важно уметь донести в доходчивой и убедительной форме правду о социалистическом обществе, о его преимуществах, о его мирной политике до широких народных масс во всем мире».

В новой программе Андропов предлагал уделить центральное внимание «слабым звеньям» капитализма — странам Азии, Африки и Латинской Америки. Начатая в период «разрядки» под его руководством политика экспансии в эти страны будет продолжаться. Андропов был готов восстановить и дружбу с Китаем. Не называя Китай по имени, Андропов говорил: «Мы за дружбу со всеми странами социализма. Что касается наших ближайших друзей и союзников — стран социалистического содружества, то у нас общее мнение: жизнь требует не просто расширения сотрудничества, но и повышения его качества, эффективности. Это означает, во-первых, дальнейшее совершенствование политического взаимодействия… Мы стремимся, во-вторых, к качественно новому уровню экономической интеграции».

«Дальнейшее совершенствование политического взаимодействия» и «новый уровень экономической интеграции» в перспективе означают только одно: унификацию и абсолютизацию политической и экономической власти стран Варшавского договора в одном верховном центре — в Москве.

Перманентный нажим Москвы в этом направлении как в СЭВ, так и в Консультативном Совете Варшавского договора насторожил страны «социалистического содружества». Отсюда заметный рост тенденции центробежных сил в этих странах; некоторые из них открыто отстаивают примат своих национальных интересов над интересами советскими (свои собственные интересы Кремль вечно называет «интернациональными»), Как эти тенденции, так и события в Польше заставляют Москву потуже затянуть железный корсет «интеграции». Тревогой и озабоченностью прозвучала речь Андропова как раз по данной проблеме: «Когда ослабевает руководящая роль Компартии, возникает опасность соскальзывания к буржуазно-реформистскому пути развития… и в возникшем вакууме появляются самозваные претенденты на амплуа выразителей интересов трудящихся (это о Польше и Валенсе с его "Солидарностью" в десять миллионов членов. — А А]. Нет отпора националистическим настроениям — и возникают межгосударственные конфликты, для которых, казалось бы, и базы-то нет в социалистическом мире».

Итак, продолжение политики глобальной экспансии в странах третьего мира, форсирование курса политической и экономической унификации в странах «социалистического содружества», развернутое идеологическое наступление на страны западного мира — таковы были стратегические замыслы Андропова во внешней политике, которые он хотел видеть зафиксированными в будущей программе.

Андропов был не теоретик, а стратег. В этой роли он уже начинал вырисовываться как душеприказчик Сталина во внутренней политике и как последовательный продолжатель дела Ленина во внешней. Если где-нибудь на земном шаре, в джунглях или песках, городских трущобах или в правительственных кварталах, вспыхивает пожар — революционный, национальный, религиозный, то КГБ Андропова его канализирует и эксплуатирует для осуществления общего стратегического плана Ленина, известного под названием «прорыва цепи мирового империализма по его слабым звеньям». Если перевести мысль Ленина на современный политический язык, то это значит следующее: путь к покорению Запада лежит через покорение стран третьего мира, которые являются для него сырьевыми, энергетическими и стратегическими базами. Отрезанные от своих обычных источников сырья и рынка сбыта, варясь в собственном соку, западные индустриальные страны не только придут в промышленный упадок, связанный с неслыханной безработицей и нищетой, но и станут ареной больших социальных столкновений и конфликтов. Вот в этот момент, по расчетам КГБ и КПСС, на сцену выйдет «его величество» рабочий класс со своим коммунистическим авангардом и, опираясь на СССР, возьмет власть в свои руки.

Андропов не хотел мировой войны, он хотел лишь ленинской «мировой революции». Намеренно балансируя в своей политике глобальной революционной экспансии на грани даже атомной войны, Андропов рисковал потерять чувство меры и незаметно для самого же себя перейти ту роковую черту, за которой наступает катастрофа. Он все еще остался для нас неким загадочным сфинксом в политике. Мы хорошо знали его учителей — Ленина и Сталина. Одной веры с Андроповым, те были реалистами в мировой политике и шли на риск в большой международной игре, когда у них все карты были козырные.

У Андропова не все карты были козырные. Знал ли это сам Андропов?

Андропов умер через 15 месяцев после прихода к власти (1982–1984), не успев ничего совершить. Он был полнокровным, волевым, изобретательным и холодным политиком кристально-чистой сталинской закваски без всяких посторонних примесей, моральных или эмоциональных. Как и его учителю Сталину, все человеческое было ему чуждо, кроме ницшеанской «воли к власти». Именно поэтому он старался навести полицейский порядок внутри страны, а коллективное руководство постепенно убрать. Во внешней политике он был опаснее Сталина, ибо располагал тем, чем не располагал Сталин — ракетно-ядерным превосходством над остальным миром. Это не означало, что он это оружие безоглядно пустит в ход. Оружием часто побеждают, не стреляя, — во многих случаях достаточно им лишь угрожать, чтобы добиться цели. Чем страшнее и больше оружия, тем вернее победа без войны, — так думают в Кремле. Внешнеполитические условия не только сопутствовали Андропову, они просто провоцировали его на продолжение уже доказавшей себя успешной советской политики революционной экспансии в третьем мире и советской политики разложения, инфильтрации и морально-политического разоружения в западном мире. Приписывая Америке намерение начать атомную войну, Андропов сознательно культивировал страх перед атомной войной как у своего народа, чтобы он и дальше продолжал работать на сверхвооружение, живя впроголодь, так и среди европейцев, чтобы оторвать Западную Европу от Америки. Если бы Андропову удалось достичь этой цели, то вся Европа была бы коммунистической без единого выстрела.

Ироническое замечание Николая I, что Россией правит не император, а столоначальники, стало былью после смерти Андропова: во главе великой советской империи стал классический столоначальник — Константин Устинович Черненко. Однако столоначальник столоначальнику рознь. Мы знаем, что у Сталина более четверти века столоначальником был пресловутый Поскребышев, перед которым дрожали даже члены Политбюро, но тому едва ли приходила в голову мысль, что он когда-нибудь займет кресло Сталина. А вот Черненко тоже работал более четверти века столоначальником Брежнева, из них 18 лет, когда Брежнев был генсеком. Работал интенсивно, усердно, лояльно, как и Поскребышев, но никогда не забывал конечной цели своей карьеры: когда-нибудь занять трон своего повелителя. Этот трон ему полагался по всем внутри-партаппаратным законам, когда умер Брежнев, но оберчекист Андропов предупредил его.

По своему образовательному цензу Черненко занимал последнее место в Политбюро — он окончил только среднюю школу, что же касается других школ, которые, по утверждению казенных биографов, он окончил, то тут речь идет об известной еще во времена Сталина практике «улучшения» биографий руководящих партийных кадров: одним сочиняли «пролетарское происхождение», если они были выходцами из семей чиновников (типичные примеры: Маленков, Булганин, Брежнев, Андропов], другим вручали дипломы высших школ по общественным наукам, хотя они никаких школ не кончали. Так получил диплом от подчиненного ему Кишиневского пединститута и Черненко, работая заведующим отделом пропаганды и агитации ЦК партии Молдавии, где первым секретарем ЦК был Брежнев. Сказанным я не хочу присоединиться к хору западных публицистов, которые вообще отрицают за Черненко какие-либо заслуги. Черненко принадлежал к тому типу людей, которых американцы называют «селфмейдмен» — человек, обязанный всем самому себе. В Советском Союзе есть одна уникальная наука, которая называется «партийное строительство». Этим выражением названы ленинская наука и искусство, как тотально и тоталитарно руководить партией, государством и народом. Вот этой науке Черненко учился более пятидесяти лет внутри партаппарата, начиная с секретаря первичной парторганизации и кончая работой в ЦК КПСС. Причем поразительно, что за всю эту полувековую деятельность он всегда находился на вторых ролях, даже тогда, когда работал в низовом партаппарате, но зато каждый его новый начальник убеждался, что на вторых ролях Черненко просто незаменим, именно как усердный службист и скрупулезный исполнитель. Самый нескромный из лидеров большевизма — Сталин — однажды выразился, что «скромность украшает большевика». Это изречение Сталина Черненко, вероятно, принял как руководство к действию, ибо все известные высказывания о нем говорят о его исключительной внешней скромности. С такими личными качествами в логово партийных волкодавов, с их законом «естественного отбора», когда сильные съедают слабых, Черненко остался бы вечным столоначальником, если бы случайно дороги Черненко и Брежнева не скрестились в Кишиневе в 1950 году.

С этих пор Черненко — неизменный спутник и «второе я» Брежнева. Эту встречу двух партаппаратчиков сегодня уже можно назвать исторической. Психологически они разные типы, в отношении организаторских талантов они дополняли друг друга, а в быту Брежнев был жизнелюб с повадками советского «плейбоя».

Черненко, наоборот, был сухим педантом и, как его нарек Брежнев, «беспокойным» работягой, но вот сделавшись начальником «внутреннего кабинета» Брежнева, он работал за двоих — за себя и за Брежнева. Благодарный Брежнев ответил взаимностью, назначив его секретарем ЦК, членом Политбюро, да еще явно метил его в свои наследники. У Черненко было и другое качество, нужное генсеку, но которого начисто был лишен сам Брежнев — дар обобщения партийного опыта по руководству партией и государством. Брежнев определенно думал, что его наследником должен быть Черненко, который сделал беспрецедентный в истории партии взлет карьеры в столь короткий срок — за неполных три года он стал из личного секретаря Брежнева сначала секретарем ЦК, потом кандидатом в члены Политбюро, наконец членом Политбюро… Для такой стремительной карьеры, кроме помощи Брежнева (впрочем, помощь была взаимная], надо было иметь и нечто свое личное — талант организатора, комбинатора, мастера власти плюс то, что на партийном языке называется «теоретической подкованностью». В отношении первых качеств он счастливо дополнял своего патрона, что же касается партийных догм, то он превосходил многих других партаппаратчиков по таланту их отстаивания (это почувствует каждый, кто сравнит начетничество в произведениях Суслова с творческой жилкой в произведениях Черненко о партийном строительстве].

Однако все сказанное совсем не означает, что вопрос о наследнике Брежнева был уже решен положительно и в один прекрасный день Черненко займет кресло генсека. Совсем нет. Остаток пути к вершине власти у Черненко был более крутым и потому более опасным. Я на это обстоятельство указывал еще при жизни Брежнева: «Неожиданным выдвижением своего протеже на вторую роль после себя Брежнев провоцирует обойденных соперников Черненко и законных претендентов на кремлевский престол — на интриги, подвохи и продолжение глухой борьбы не только против Черненко, но и против самого себя». («Сила и бессилие Брежнева», 1979, стр. 181, «Посев»),

У всех на памяти, как эти интриги и подвохи захлестнули власть генсека Брежнева, особенно в последние месяцы его жизни, когда ввиду его тяжелой болезни вопрос о наследнике стал актуальным. Самое кратковременное генсекство Черненко было и самым бесцветным.

Что же обещал Черненко народам СССР в отношении подъема материального уровня их жизни? Ответ его звучал, как издевка. Он заявил после своего избрания генсеком: «Глубокое удовлетворение вызывает широкий отклик трудовых коллективов… добиться сверхпланового повышения производительности труда на один процент и дополнительного снижения себестоимости продукции на полпроцента… Думаю, что следует рассмотреть вопрос о том, чтобы все средства… которые будут получены за счет этого… направить на улучшение условий труда и быта советских людей». («Правда», 14.11.1984).

Словом, синицу, которая у нас в руках, мы вам не дадим, но если хотите хорошо поесть, то ловите журавля в небе. Ведь мифическая цифра полтора процента и есть тот журавль, которого еще надо поймать. Так цинично с народом не разговаривал еще никто из предшественников. Не было у меняющихся генсеков никаких принципиальных изменений и во внутренней политике. Все компоненты руководства, все винтики механизма власти, разработанные Лениным и усовершенствованные Сталиным, оставались и остаются в абсолютной неприкосновенности. Система эта сама себя называет в целях камуфляжа «социалистической демократией», а на деле тут нет ни «социализма», ни «демократии», а есть новый тип тирании, которую я назвал «тоталитарной партократией». Рассмотрим ее в действии.