От Андропова к Горбачёву

Заключение Съезд неоправданных ожиданий и неожиданных сюрпризов

Первый съезд Хрущева был антисталинским, первый съезд Брежнева — антихрущевским. Все ожидали, что первый съезд Горбачева, судя по его выступлениям и чистке против брежневских кадров, будет не только антибрежневским, но и съездом больших реформ и существенных преобразований. Однако были и серьезные сомнения, ибо внушительные силы противостояли этому: миллионная партийно-государственная бюрократия, всесильная политическая полиция и просталинская «идеологическая мафия», которые великолепно понимали, что любые реформы, в конечном счете, приведут к сужению их власти и потере ими своих материальных привилегий. События накануне съезда тоже не располагали к оптимизму.

XXVII съезд партии, объявленный заранее «историческим», был назначен как раз в юбилейный день тридцатой годовщины другого действительно исторического съезда — XX съезда 25 февраля 1956 г., на котором Хрущев разоблачил преступления Сталина. Такое совпадение дало западным наблюдателям повод спекулировать, что и первый съезд Горбачева тоже будет в своем роде историческим, как завершение разоблачения сталинщины в духовной жизни страны и начало либерализации политической системы. Красноречивый ответ на такие ожидания дала «идеологическая мафия» Кремля за два-три дня до открытия съезда в газетах «Правда» и «Известия», отметив в больших статьях другой «исторический» юбилей: девяностолетие со дня рождения верховного шефа духовной инквизиции эпохи Сталина — знаменитого мракобеса Жданова. А еще ранее — недели за две до открытия съезда, в интервью с французской коммунистической газетой «Юманите», Горбачев положил конец всяким спекуляциям насчет либерализации, заявив, что сталинизм — это выдумка врагов коммунизма, что не было никакого сталинизма. Вот диалог Горбачева с названной газетой: «Вопрос. В различных кругах на Западе часто задается вопрос: преодолены ли в Советском Союзе остатки сталинизма? Ответ. Сталинизм — понятие, придуманное противниками коммунизма, чтобы очернить Советский Союз и социализм в целом». («Правда», 8.02.1986). Едва ли сам Сталин ответил бы лучше. Что же касается вопроса, — почему XXVII съезд назначен на вторник 25 февраля, то есть юбилейный день открытия антисталинского XX съезда, то на это шеф-информатор или дезинформатор ЦК Замятин ответил на пресс-конференции, что вторник 25 февраля повторяется через каждые 30 лет. Воистину, нахальства советским пропагандистам не занимать.

На Западе забывают, что большевизм подобен хамелеону. Он способен менять цвет, лицо, даже язык, если меняется политическая среда, если это требуется в его стратегических целях. Но в одном он абсолютно постоянен: в неизменности своей внутренней тоталитарной сущности. Однако есть объективные исторические процессы, которые могут выйти из-под контроля большевиков, если их новые лидеры окажутся незадачливыми. Материалы первого съезда Горбачева дают основание думать, что неконтролируемые процессы могут начаться как раз в результате того, что Горбачев решил потревожить систему правления экономикой в эпоху Брежнева, которая на деле была продолжением ортодоксально сталинской системы в том смысле, что партаппарат не только руководил политикой, но он фактически заменял государственный аппарат в оперативном руководстве всеми экономическими процессами в городе и деревне. Более того. На предприятиях, стройках, на дорогах, в колхозах и совхозах местные партаппаратчики под видом осуществления контроля партии над работой администрации вмешивались в дела, в которых они не были компетентными, давали руководящие указания, в которых было все, кроме здравого смысла. Мудрая партия по существу рубила сук, на котором она сидит, и успешно завела экономику в тупик, из которого ее могли бы вывести не просто реформы, а радикальное изменение существующей административной системы управления, когда ЦК партии занимается партийными делами, Совет министров государственными делами, а хозяйственники хозяйственными делами.

Все современные нам политические системы руководствуются таким разделением труда и поэтому функционируют нормально. Социалистическая система хозяйствования, хотя в принципе и антихозяйственная, ибо она не стимулирует материальные интересы людей, тоже могла бы как-то функционировать, если бы освободить ее от ярма партийного абсолютизма. Первым шагом к этому были бы радикальные экономические и административные реформы. Кандидат в члены Политбюро Б. Н. Ельцин выразил на съезде недовольство хозяйственных руководителей, когда заявил, что партийные органы «настолько глубоко влезли в хозяйственные дела, что стали порой утрачивать свои позиции как органы политического руководства. Неслучайно, что постепенно структура отделов ЦК стала чуть ли не копией министерств». («Правда», 27.02.1986).

Почти с первых же дней своего прихода к власти Горбачев постоянно заявлял о необходимости «радикального поворота» в экономике, но намеренно и прямо-таки скрупулезно избегал включить в свой многословный лексикон синоним «поворота» — слово «реформа». Ленин такое слово употребил во время перехода к НЭПу. Когда Сталин ликвидировал НЭП, то и слово «реформа» было объявлено контрреволюционным атрибутом духовной лаборатории меньшевизма и «ревизионизма». Перед партией, воспитанной в этом духе, Горбачев не осмеливался называть задуманную им реорганизацию реформой. Как бы для разведки реакции партии и ее элиты вслух выразился на этот счет, как уже указывалось, шеф КГБ Чебриков, 7 ноября 1985 г., заявив: нам нужны реформы! Реакцию партии новое руководство представляло себе почти точно: — там наверху виднее, если нужны реформы, так пусть будут и реформы! Но элита рассуждала иначе, да, реформы, лишь бы они не касались нашей власти и наших привилегий!

Полагая, что элита подчинится воле партии, Горбачев решился нарушить табу. Впервые за время своего генсекства он заявил на съезде: в экономике «ситуация такая, что ограничиться частичными улучшениями нельзя — необходима радикальная реформа». Но чтобы застраховать себя от возможной отрицательной реакции как элиты, так и формально верховного суверена партии в лице съезда, Горбачев решил сообщить съезду, что слово «реформа» принадлежит не ему, а самому Ленину, причем во множественном числе, что признавалось до сих пор трижды табу. Такая была служебная цель следующей цитаты из Ленина: «Всякие радикальные реформы наши обречены на неудачу, если мы не будем иметь успеха в финансовой политике». («Правда», 26.02.1986).

Уже это лавирование нового генсека, словно между Сциллой и Харибдой, показывало, насколько глубоко укоренились в партии и в ее ведущих кадрах сталинские догмы о реформах и реформизме. Только теперь становится понятным, почему Горбачев подчеркивал на экономическом совещании ЦК в июне 1985 г. необходимость, как он выразился, «осуществить всеми мерами перелом в умах и настроениях кадров сверху донизу».

Мало кто может сомневаться, что когда владыки Кремля собираются между собой в узком кругу, то они спрашивают друг друга: страна у нас велика, мы занимаем одну шестую часть мира, земля у нас богатейшая, до революции при примитивной технике в сельском хозяйстве мы были житницей Европы и занимали по экспорту хлеба второе место на мировом рынке после Америки. Теперь у нас самая передовая в мире социалистическая система сельского хозяйства с высокой техникой и обильными удобрениями, а урожаи у нас самые низкие, хлеб ввозим из Америки, Аргентины и Австралии, молоко пьем от частных коров колхозников, овощами и фруктами питаемся от их же мизерных приусадебных участков, — в чем же причина? Ответ знает каждый советский лидер, но даже умнейший из них, к тому же ученый агроном, сам генсек Горбачев, не осмеливается выразить его вслух: виновата колхозно-совхозная система. Виноват сталинский «социализм в деревне», при котором, как и во время «военного коммунизма», узаконено изъятие государством хлеба сельских тружеников за бесценок.

Вот свидетельство первого секретаря Волгоградского обкома Калашникова на прошедшем съезде партии: «Нынешняя политика цен такова, что работать на самоокупаемости не могут даже те колхозы и совхозы, которые справляются с плановыми заданиями, а розничные цены не покрывают затрат на производство продуктов питания». («Правда», 2.03.1986). Где и когда это бывало в истории, чтобы крестьяне продавали свой хлеб ниже его себестоимости, кроме как при колхозной системе? Горбачев не обошел этой проблемы в своем докладе, но был предельно осторожен в ее трактовке, а главное внимание сосредоточил на промышленной экономике. Он подробно развивал тот центральный тезис, который выдвинул еще на апрельском пленуме ЦК КПСС (1985 г.), как универсальный рецепт по преодолению застоя в советской экономике. Этот тезис гласит: «Какой бы вопрос мы не рассматривали, с какой бы стороны не подходили к экономике, в конечном счете все упирается в необходимость серьезного улучшения управления хозяйственного механизма в целом». («Правда», 24. 04.1985).

«Радикальных перемен» Горбачев ждет от «капитального ремонта» уже существующего управления «хозяйственным механизмом». Если машина не двигается с места, то все же смешно искать причину этого в устройстве ее руля, а не в моторе. Мотор экономической жизни — это труд. Даже советские комсомольцы знают из марксовой политэкономии, что любой принудительный труд нерентабелен. В античном мире рабы были собственностью рабовладельцев, при феодализме крестьяне были собственностью феодалов, при социализме все советские люди являются собственностью монопартийного государства. Это государство гарантирует им, как и те рабовладельцы своим рабам, минимум жизненных благ. Все, что они заработали сверх этого минимума, идет в карман всепожирающего государства. Поэтому у них нет стимула к поднятию производительности своего труда для обогащения своих угнетателей. Партийные сказки, что советские трудящиеся работают на свое собственное государство, еще как-то имели эффект в первые годы после революции, когда еще не было новой бюрократии с привилегиями, но когда Сталин создал и поныне господствующий «новый класс» с такими материальными привилегиями, которые и не снились дореволюционному дворянству и бюрократии, то тогда народ увидел, что он работает не на себя, даже не на государство, а на умножение и расширение привилегий советского нового господствующего класса, и вот с этих пор история советского общества пошла прямо по Марксу: появился новый тип классовой борьбы между новой советской буржуазией и новым советским пролетариатом, но уже в форме, совершенно неизвестной на Западе. Стоит остановиться на ее истоках. Ведь в Советском Союзе любой труд, кроме труда шабашников и труда на приусадебных участках, принудителен, ибо тот, кто отказывается трудиться на том месте, которое указывают ему органы власти, наказывается в уголовном порядке. Как рабы к рабовладельцам, как крепостные к помещикам, так и советские люди прикреплены к одному монополисту-работодателю — к партийному государству, которое платит им не реальную стоимость их рабочей силы, а столько, сколько оно само устанавливает от себя, исходя из необходимого жизненного минимума для рядового советского человека. Так установился уже ставший традиционным от поколения к поколению чисто сталинский минимум стандарта жизни основной массы тружеников, тогда как зарплата и материальные привилегии представителей «нового класса» глубоко засекречены (на пресс-конференции во время съезда, когда один иностранный корреспондент задал Алиеву вопрос, как велико его жалованье, то он дал ничего не значащий ответ, что он получает столько, сколько получает крупный хозяйственник, а привилегии «нового класса» оправдывал тем, что эти люди работают 24 часа в сутки!).

Сталина давно уже нет, после него выросло новое трудовое поколение, а «железный занавес», став дырявым, дает советским людям возможность сравнивать свой стандарт жизни со стандартом жизни тружеников на Западе. Мне кажется, что из этого сравнения вырос тот вездесущий феномен, о который, как рыба об лед, бьются советские лидеры — тот стихийный, но всеобщий саботаж труда, на который я уже указывал при анализе новой программы. Работа рассматривается, как трудовая повинность, которую каждый советский человек обязан отбывать. Трудясь вполсилы — если речь идет о производстве. Отсиживая положенные часы, по возможности ничего не делая, — если речь идет об учреждениях. Это я и называю неизвестной Марксу новой феноменальной формой классовой борьбы при социализме, который ведь построен по его же рецепту.

Советский человек отлично понимает, что у него нет никаких шансов стать богатым или даже зажиточным при существующей системе оплаты его труда. Но он знает также, что его прожиточный минимум ему всегда гарантирован. В этом смысле он не столько труженик, сколько иждивенец государства, которое само обязалось обеспечить ему этот минимум, не признавая безработицы. Но создалась парадоксальная ситуация: советский труженик хочет выйти из государственного иждивения и стать самостоятельным работником, продающим свой свободный труд на свободном рынке тому, кто платит ему больше, как это делается во всех странах, кроме коммунистических. Естественно, что «новый класс» не хочет выпускать на волю этих своих неофициальных рабов, ибо если люди станут независимыми от государства, то само государство станет зависимым от этих людей, как в странах демократии. Это было бы началом конца господства «нового класса». Вот в этом тотальном порабощении труда монопартийным государством и заключается кардинальная причина, почему производительность труда в Советском Союзе в несколько раз ниже, чем в странах свободного труда и свободного рынка.

Горбачев утверждал на съезде, что весь смысл его «радикальной реформы» сводится к тому, чтобы повысить эффективность и качество производства, поднять заинтересованность работников в результате труда, вызвать инициативу и социалистическую предприимчивость у руководителей экономики путем новых «экономических методов».

Осведомленные люди улавливали в этих словах явные намеки на некоторые элементы ленинского НЭПа («личная материальная заинтересованность», «предприимчивость», «качество»), но Горбачев не решился быть более конкретным. Как и в чем будут выражаться на практике его «новые экономические методы» — осталось неясным. Единственно новое и принципиально важное слово во всем докладе Горбачева касалось сельского хозяйства. Говоря о необходимости использования «экономических методов хозяйствования» в сельском хозяйстве, Горбачев заявил: «Речь идет о творческом использовании ленинской идеи о продналоге применительно к современным условиям». «Продналог» был задуман Лениным вместо «продразверстки» периода «военного коммунизма». При «продразверстке» у крестьян реквизировали все продовольственные, сырьевые и фуражные излишки, а «продналог» отменял этот порядок. Он устанавливал новый порядок, по которому крестьяне должны были сдавать государству только определенную, заранее установленную долю хлеба. Остатки крестьяне могли менять на промышленные товары, правда, было оговорено, что «обмен допускается в пределах местного хозяйственного оборота» (резолюция X съезда по докладу Ленина).

Слово НЭП еще не было произнесено, когда вводился этот продналог на X съезде в марте 1921 г., и мало кто догадывался, во что все это развернется. Только через три месяца, на X партконференции, в конце мая 1921 г., партия объявила, что продналог означает провозглашение в стране «новой экономической политики», при которой будет оказана «поддержка мелким и средним предприятиям», как частным, так и кооперативным. Более того, допускалась сдача в аренду нерентабельных государственных предприятий частным лицам, кооперативам, артелям, товариществам. Я уже рассказывал, что Ленин, подчеркнув, что судьба коммунистического режима будет решена, в конечном счете, на хозяйственном поприще, закончил на этой конференции речь указанием: если советской России удастся доказать на деле превосходство коммунистической хозяйственной системы над системой капиталистической, то «тогда мы выиграли в международном масштабе наверняка и окончательно». (Ленин, ПСС, т. 43, стр. 341).

Горбачев говорил вот об этом ленинском «продналоге», ставшем первым шагом к НЭПу. Применительно к новым условиям в сельском хозяйстве генсек растолковал ленинские идеи о «продналоге» так: «Колхозам и совхозам намечается устанавливать твердые по годам пятилетки планы закупок продукции, которые не будут изменяться. Одновременно им предоставляется возможность все полученное сверх плана, а по картофелю, плодам, овощам — значительную часть плановой продукции использовать по своему усмотрению (продавать на колхозном рынке, использовать для других нужд, в том числе для личного подсобного хозяйства)». Очень важно и такое дополнение: «Широкое распространение получит подряд и аккордная система на уровне бригады, звена, семьи с закреплением за ними на договорный срок средств производства, включая землю». Эту часть своего доклада Горбачев заключил словами: «Возможности для инициативы и предприимчества открываются большие… Условия хозяйствования на селе кардинально меняются».

В этой новой конституции в сельскохозяйственной политике явно видны контуры китайского НЭПа. Горбачев коснулся также перманентного дефицита по снабжению, как и скандального состояния сферы обслуживания бытовых нужд народа. Здесь он тоже сказал нечто новое: «Надо внимательно рассмотреть предложения об упорядочении индивидуально-трудовой деятельности… Общество от этого только выиграет». Общий вывод Горбачева по данному вопросу заслуживает того, чтобы его написали аршинными буквами на каждом советском заборе: он сказал, что из всего намеченного им плана ничего не получится, «если мы не сумеем насытить рынок разнообразными товарами и услугами». Советский рынок периода НЭПа именно был таким. Горбачев лучше нас осведомлен, как глубоко чужд и враждебен его план «радикальных перемен» всей партийной и государственной бюрократии, для которой весь пройденный до сих пор путь священен, а политика сталинской партии на этом пути для нее всегда была и остается непогрешимой. Горбачев рискует вступить в конфликт с этой бюрократией, когда заявляет: «Партия может успешно решать новые задачи, если сама находится в непрерывном развитии, свободна от комплекса "непогрешимости”». Тут Горбачев своим свидетелем вновь выдвигает самого Ленина: «Когда обстановка изменилась и мы должны решать задачи другого рода, то здесь нельзя смотреть назад и пытаться решить их вчерашним приемом. Не пытайтесь — не решите!». Съезд не принял концепции Горбачева о «радикальной реформе». Выступая на съезде, ни слова о реформах не сказал тот, кто впервые употребил этот термин — Чебриков. Его не употребил и ни один из выступавших в прениях ораторов, в том числе и члены Политбюро и Секретариата ЦК. В пространной резолюции съезда по докладу Горбачева также нет ни слова о реформах. Сам ближайший единомышленник генсека — председатель Совета министров СССР Н. И. Рыжков в своем экономическом докладе не только избег этого сакраментального выражения буржуазной политической философии, но, наоборот, сообщил «идеологам буржуазии», что Кремль и впредь будет «укреплять и совершенствовать централизованное плановое руководство экономикой… В этом вопросе очевидно, что мы не оправдали, да и никогда не оправдаем надежды буржуазных идеологов». («Правда», 4.03.1986).

Рыжков ошибается, «Буржуазным идеологам» и самой буржуазии более выгодно, чтобы Советский Союз навсегда остался «развивающейся страной», как источник сырья и рынок сбыта для ее товаров. Ничего мировая буржуазия так не боится, как буржуазных реформ в СССР. Эта гигантская страна с ее талантливыми народами и величайшими природными богатствами, будучи освобождена реформами от догматических оков коммунизма, явилась бы для мировой буржуазии опаснейшим конкурентом на мировом рынке. Здесь интересы коммунистических догматиков и «буржуазных идеологов» идут рука об руку.

Вскоре после назначения Горбачева генсеком Громыко выразился: «Мы выбрали человека, но не программу». Эти загадочные слова, сказанные где-то мимоходом, очень быстро стали сбываться в том смысле, который едва ли придавал им сам Громыко — новый генсек приступил к осуществлению непредусмотренной интенсивной чистки против тех, кто «единодушно» выбрал его, но не его программу чистки против самих себя. Меньше всего думал о чистке и Громыко, рекомендуя Горбачева на пост генсека, сам тоже ставший в какой-то мере ее «почетной» жертвой. Со стороны никого не удивляло, что Горбачев чистит партийно-государственный аппарат от дряхлой и неработоспособной олигархии, но явное недоумение вызывала лишь бесцеремонность, с какой новый генсек выкидывает старые кадры, не объявляя им благодарность за долгую службу и не сообщая партии и народу, в чем они провинились, хотя в печати усиленно проповедовали лозунг нового генсека — «За широкую гласность». Многие знали, что единственная сила, которая в этой чистке стоит за спиной генсека, — это КГБ. Но люди знали и другое. Если КГБ дадут волю чистить, то не исключена опасность, что партийная чистка может перерасти во всеобщую духовную и физическую инквизицию, как это было во время Сталина. Это путало всех: и олигархию, и партию, и народ. Один из старых большевиков сталинской выучки накануне съезда опубликовал в «Правде» письмо, требуя даже восстановления в уставе партии его сталинского параграфа о периодических чистках. Совершенно необъяснимой оставалась и легкость, с которой удавалось проводить чистку, точно так же, как невозможно было понять и видимую безропотность ее жертв. Кто же эти жертвы? Кого ведут на политический эшафот? Они верхи партии — еще вчера всесильные, всем известные, многократные орденоносцы, герои социалистического труда — первые секретари партии, министры, члены ЦК, его Секретариата и Политбюро. И вот, никто из них не говорит генсеку хотя бы в припадке отчаяния: «Я эту власть строил и ее защищал, когда ты еще под столом бегал. Караул! Протестую!!» Ведь теперь не сталинские времена. Можно протестовать и даже не признавать себя виновным. Видимо, партийные вельможи лишены таких «привилегий» из-за намордника, который они сами надели на себя под названием «железной дисциплины» партии.

Между тем в своей спешке и самоуверенности Горбачев допустил ошибку, которая могла стать роковой, если бы он имел дело с людьми без «намордников». Ведь он снимал с высоких должностей не просто чиновников, а членов пленума ЦК КПСС, но ни он, ни Политбюро не имели права исключать этих людей из состава ЦК. Для исключения члена ЦК требуется подача не менее двух третей голосов пленума ЦК при тайном голосовании. Собрать столько голосов в брежневском ЦК против бреж-невцев Горбачев, конечно, не мог. Когда около трети членов пленума ЦК оказались снятыми со своих руководящих постов в Москве и провинции, генсек лишь увеличил число своих врагов в ЦК, от которого ведь по уставу зависит быть или не быть ему генсеком. Мне сдается, что из этих вычищенных старых кадров образовалось нечто вроде, как выражаются немцы, «ноттемей-ншафт» — «сообщество потерпевших бедствие», которое не без успеха могло апеллировать к сочувствию остальных членов ЦК, ждавших той же участи. Чистки ждали еще два члена Политбюро: первый секретарь ЦК Казахстана Кунаев, где былоуже вычищено более пятисот руководящих работников («Правда», 9.02.1986], и первый секретарь ЦК Украины Щер-бицкий, где чистка явно не удалась в силу чисто национальных причин. Однако прежде чем вывести Кунаева и Щербицкого из Политбюро, надо было снять их с должностей первых секретарей на их национальных съездах партии. Съезды этих республик, как политически и национально наиболее трудоемкие, были назначены после окончания съездов во всех других национальных республиках. Это и спасло Кунаева и Щербицкого. Активы Казахстана и Украины увидели на примерах тотальной чистки других республик и областей, что их ждет, если их первые секретари не будут переизбраны. Это сплотило их вокруг своих секретарей. Чтобы снять члена Политбюро Гришина с должности первого секретаря Московского горкома с тем, чтобы потом вывести его из Политбюро, Горбачеву пришлось лично руководить московской городской партконференцией, но он не осмелился для той же цели поехать на съезды компартий Украины и Казахстана.

Щербицкий и Кунаев были переизбраны первыми секретарями и остались членами Политбюро. В новой чистке, конечно, не было ужасов сталинских времен. Их не расстреливали, как Сталин и его чекисты расстреливали в тридцатых годах старых большевиков. Их посылали на пенсии, сохраняя за ними их былые материальные привилегии. В разгар новой чистки «Правда» писала, явно лукавя, что происходит собственно не чистка, а «очищение»: «Партия проводит сейчас огромную работу в том числе и по очищению своих рядов. Идет не чистка, а именно очищение. От массовых чисток мы отказались давно». («Правда», 13.02.1986).

Мало вероятно, чтобы это заявление «Правды» могло успокоить тех, кто стоял на очереди для такого «очищения», тем более, что «Правда» зло высмеивала не только «знаменитых отцов», но и их «наследственных принцев». Вот выдержки из сатирических стихов в этой газете:

Об «отце»

О «сыне»

(Юрий Благов, «Правда», 25.01.1986)

Вот все это вместе взятое вероятно привело к тому, что опальные члены ЦК решили выразить в какой-то форме свое недовольство на предстоящем предсъездовском пленуме ЦК, не без основания рассчитывая на солидарность своих старых коллег, все еще находящихся у власти. Ведь сатирические стрелы против «наследных принцев» целились не только в одного — Юрия Брежнева, но и в Игоря Андропова, Анатолия Громыко и тысячи других «принцев», которым их высокие посты тоже достались не из-за их личных талантов, а потому, что их «папы знамениты». Ведь это не секрет, что дети высшей партийно-государственной бюрократии начинают свою карьеру не снизу, как все смертные, а в той высшей среде, в которой они родились. Власть в СССР не наследственна в сословном смысле, но она вполне преемственна в силу принадлежности родителей «балбесов» к господствующему классу.

Есть улики, подтверждающие, что опальные члены ЦК проявили активность накануне съезда для защиты своих интересов. В Кремле умеют хранить тайну закулисной борьбы, но ее конечный результат выходит наружу в виде «решения по организационным вопросам», когда сообщается, кого возвысили, кого передвинули, а кого и грубо выкинули, хотя и не даются никакие объяснения, почему и как все это произошло.

На предсъездовском заседании Политбюро и вслед за ним на февральском пленуме ЦК обсуждались не только доклады Горбачева и Рыжкова, но и «организационные вопросы». Едва ли они касались только вывода Гришина из Политбюро и Русакова из Секретариата. Вероятнее всего, обсуждалась общая организационно-кадровая политика нового генсека. Несомненно обсуждался и список будущего состава пленума ЦК. Такой список составляет Политбюро, а утверждает пленум ЦК. Это ведь неписаный закон — данный состав пленума ЦК предрешает состав будущего ЦК, который надлежит съезду «выбирать». Судя по итогам этих «выборов» на съезде, а также анализируя текст доклада Горбачева, утвержденного пленумом, приходишь к выводу, что на февральском пленуме ЦК подверглась критике как общая политика нового руководства, так и организационно-кадровая политика Горбачева. Оглашенные на съезде политические, экономические и организационные решения были приняты на этом пленуме ЦК.

За это говорят, кроме внезапного прекращения чистки, еще два принципиально важных заявления Горбачева на съезде, которые он тщательно избегал делать до февральского пленума ЦК. В первом заявлении он почти буквально повторил то, что говорил Брежнев о кадрах: «Кадры — самое главное, самое драгоценное наше достояние». («Правда», 26.02.1986).

Это был явный отбой чистки. Тот, кто непосредственно руководил чисткой — Лигачев, притворился, что ничего особенного не произошло и никакой чистки не было. Он даже сделал реверанс в сторону старых кадров, к которым, видите ли, только прибавились «свежие силы». «Испытанный кадровый корпус, — сказал он, — пополняется выдвижением свежих сил». («Правда», 28.02.1986). Более важным было вынужденное признание нового генсека, что он будет держаться ленинских норм «всемерного развития демократии внутри самой партии, осуществляя на всех уровнях принцип коллективного руководство». Являются ли оба эти заявления тактическим ходом Горбачева, рассчитанным на стабилизацию своего режима, остается его тайной. Зато они свидетельствуют о попытках старых кадров предупредить единовластие Горбачева и восстановить коллегиальность в руководстве. Лигачев даже утверждал, что «во всех случаях Политбюро и Секретариат действовали коллегиально», но не осмелился то же самое сказать о пленумах ПК, которыми столь очевидно манипулировало новое руководство.

В отношении внешних дел Горбачев повторил уже разобранную нами внешнеполитическую стратегию из новой программы. Поэтому ограничимся здесь общими замечаниями. XXVII съезд был в отношении его участников необычным зрелищем даже по сравнению с предыдущими съездами: он напоминал три разных форума сталинских времен, которые заседают вместе, — съезд КПСС, Конгресс Коминтерна и ассамблею «народного фронта» тридцатых годов. В самом деле, посмотрите на состав участников съезда. В нем участвовали, по классификации Лигачева, «152 делегации коммунистических, рабочих, революционно-демократических, социалистических, социал-демократических, лейбористских и других партий… Они прибыли из 113 стран всех частей мира». («Правда», 26.02.1986).

Горбачев заявил, что в свободном мире существуют три основных центра империализма: США, Западная Европа и Япония, которые якобы погружены в глубокие противоречия между собой. Здоровая экономическая конкуренция, движущая сила развития техники и экономики на Западе, по Горбачеву-не великое преимущество, а недостаток свободного мира. Как бы обращаясь к делегатам из стран третьего мира, Горбачев утверждал: «Система империализма продолжает жить в значительной мере за счет ограбления развивающихся стран, их самой безжалостной эксплуатации». Этот же империализм способствует геноциду народов. Иностранные делегаты, преимущественно из стран третьего мира, активно участвовали в прениях, но никто из них не напомнил Кремлю советский геноцид в Афганистане и его неоколониальный режим в странах Восточной Европы.

Беспрецедентным диссонансом прозвучали на съезде речи представителей двух поколений большевизма — от «молодых» Ельцина и от стариков Громыко. Речь Ельцина — апология молодости и новаторства, речь Громыко — гимн сталинско-брежневской старине и старикам. В этих речах нашла свое отражение суть конфликта двух линий двух поколений. Ельцин начал с заявления, что, следуя ленинскому оптимизму, съезд происходит в атмосфере «призыва к борьбе со старым, отжившим во имя нового»; он нарисовал лицо старого режима и стиль старых руководителей: «Много возникает "почему”. Почему из съезда в съезд ряд одних и тех же проблем? Почему в нашем партийном лексиконе появилось слово "застой”? Почему за столько лет нам не удается вырвать из нашей жизни корни бюрократизма, социальной несправедливости, злоупотреблений? Почему даже сейчас требование радикальных перемен вязнет в инертном слое приспособленцев с партбилетом?» («Правда», 27.02.1986).

На все эти «почему» у старых партийных руководителей, по Ельцину, не было ответов потому, что не было «мужества своевременно объективно оценить обстановку». Он добавил: «Непререкаемость авторитетов, непогрешимость руководителя, "двойная мораль” — в сегодняшних условиях нетерпимы». В попустительстве коррупции Ельцин прямо обвинил брежневский ЦК: «Неужели в ЦК КПСС никто не видел, к чему идут дела в Узбекистане, Киргизии, в ряде областей и городов, где шло, прямо скажем, перерождение кадров». Ельцин осмелился задеть и тему о «привилегиях». Он сказал, что когда бываешь в народе, «неуютно чувствуешь, слушая возмущение любыми проявлениями несправедливости… Но особенно становится больно, когда напрямую говорят об особых благах для руководителей… Мое мнение — там, где блага руководителей всех уровней не оправданы, их надо отменить». Ельцин поставил вопрос, почему обо всех этих вещах он не говорил на прошлом съезде, и тут же ответил: «Видно, тогда не хватило смелости»!

Громыко выступил после Ельцина. Громыко начал речь с косвенной критики языка и стиля партийных документов нового руководства: «У коммунистов всегда в почете деловой язык, строгие деловые оценки, нам чужды просто красивость и выспренность в оценках». А по существу дела заявил следующее: «Мы все хотим видеть молодежь преданной идеалам коммунизма — идеалам старших поколений, своих отцов… Не положено никому забывать, что это они, старшие поколения, защищая дело революции, добывали свои победы клинками красной конницы… В годы войны против фашистских агрессоров — это они, старшие поколения советских людей…» и так далее.

Ближе касаясь внутрипартийных дел и стараясь выражаться по возможности метафизически, чтобы скрыть происходящую в ЦК борьбу «старых» и «молодых», Громыко невольно выдал как раз эту борьбу. Вот замечательное место в его речи на этот счет: «Съезд является ярким свидетельством сплоченности рядов партии и ее идейного единства… Никому не должно быть позволено под предлогом поощрения здорового и нужного дела критики и самокритики прибегать к вымыслу о трещинах в нашей партии… Тех, кто этим занимается или занялся бы, следует ставить на место — по заслугам. Критика как мощное и эффективное оружие партии и охаивание честных коммунистов — это не одно и то же, и даже вовсе не одно (аплодисменты)». Это аплодировали члены «сообщества пострадавших» вместе со всеми представителями поруганного старшего поколения. Однако важно то, о чем Громыко говорил только намеками: во время чистки партия дала «трещину», старые кадры восстали, и тогда молодым кадрам пришлось капитулировать на названном февральском пленуме ЦК. Иначе не было бы никакого смысла во всей этой критике Громыко против «охаивания» старых кадров. Я далек от мысли, что Громыко мстит Горбачеву за свое уничтожающее «повышение». Зато вполне допускаю, что он взбунтовался и отказался подписывать дальнейшие указы Верховного Совета о снятии своих старых коллег министров, когда увидел, что скоро кто-то другой подпишет указ Верховного Совета о его собственном снятии, Громыко был единственным оратором в прениях по докладу Горбачева, которого съезд наградил качественно такими же аплодисментами, что и самого генсека: «бурные, продолжительные аплодисменты», — гласит протокол съезда («Правда», 27.021986). Громыко возглавил бунт стариков против «младотурок». Речь Громыко и итоги выборов нового ЦК на съезде свидетельствуют, что «трещина» в партии не чей-то вымысел, она обозначилась в Политбюро и проходит по ЦК.

Следует отметить один интересный момент в речи Лигачева, который свидетельствует, что не во всем дарит гармония между генсеком и «вторым генсеком». Газета «Правда» — центральный орган ЦК КПСС. Со времени Сталина она считается непогрешимой и поэтому стоит вне критики, какой подвергаются другие органы советской печати. Поэтому как сенсация прозвучало заявление Лигачева на съезде, что у «Правды» он обнаружил серьезное грехопадение.

Он говорил, что некоторые газеты в предсъездовских «обсуждениях» допустили «срывы», но назвал только «Правду»: «К сожалению, отдельные газеты допустили срывы, в том числе не избежала их и редакция "Правды”». («Правда», 28.02.1986).

В чем же заключались эти срывы «Правды»? В ней были напечатаны, кроме цитированных выше стихов, выдержки из читательских писем, в которых содержалась принципиальная критика по двум принципиальным вопросам. Тут же замечу, что такие письма никогда не появились бы в «Правде», если бы их печатание не было согласовано лично с самим генсеком. Приведем выдержки. Рабочий В. Иванов пишет: «У меня сложилось мнение, что между Центральным Комитетом и рабочим классом все еще колышется малоподвижный, инертный и вязкий партийно-административный слой, которому не очень-то хочется радикальных перемен».

Старый коммунист Н. Николаев пишет: «Рассуждая о социальной справедливости, нельзя закрывать глаза на то, что партийные, советские, хозяйственные, профсоюзные и даже комсомольские руководители подчас объективно углубляют социальное неравенство, пользуясь всякого рода спецбуфета-ми, спецмагазинами, спецбольницами и т. п… Привилегий быть не должно. Пусть начальник пойдет вместе со всеми в обыкновенный магазин и на общих основаниях постоит в очереди — может быть тогда и всем надоевшие очереди скорее ликвидируют». («Правда», 13.02.1986).

После выступления Лигачева главный редактор «Правды» Афанасьев считал, что его партийная карьера кончилась. Он заявил иностранным корреспондентам, что он, вероятно, вернется обратно к научной работе (он один из редких талантов в советской социологии). Но Афанасьев ошибся. Горбачев ввел его в членский состав нового ЦК, что доказывает, что в данных вопросах генсек взял сторону того, кому он, очевидно, давал указание напечатать «крамольные» стихи и письма.

Если новый генсек пришел к власти не на съезде, а между съездами, то он должен считаться с ЦК, созданным его предшественником, вынужден лавировать, заключать компромиссы, может быть, расходящиеся с курсом, который он намеревается проводить. Особенно трудным может стать положение генсека, который пришел к власти, опираясь на силы вне аппарата партии — на политическую полицию. Так пришел к власти Андропов, так сделался генсеком и Горбачев. Готовясь к своему первому съезду, Горбачев вероятно почувствовал все трудности новой ситуации и всю ограниченность своей власти нового генсека, имея дело со старым ЦК и будучи зависимым от КГБ. Горбачев достаточно натренированный партаппаратчик, чтобы видеть, что сила, которая привела его к власти, легко может его и убрать, если он постарается проводить собственную политику. Поэтому первой заботой Горбачева перед съездом было ограничение возможностей КГБ организовать новый заговор.

Отсюда его дальновидный шахматный ход, исключительное значение которого могут понять только посвященные: снятие верховного чекиста Федорчука с поста министра внутренних дел СССР и назначение на его место своего приятеля, коллеги и непосредственного соседа, когда Горбачев работал на Северном Кавказе, — бывшего первого секретаря чеченоингушского обкома А. В. Власова. Внутренние войска МВД СССР переходят в подчинение КГБ в оперативном отношении, если где-нибудь вспыхнуло народное восстание, но может ли КГБ использовать их в заговорщицких целях, зависит от того, кто возглавляет МВД СССР (Брежнев во главе МВД СССР держал своего друга Щелокова, которого КГБ начал усиленно дискредитировать, готовясь к захвату власти). Вот этот акт Горбачева и привел к образованию первой трещины между ним и КГБ. Свое недовольство по этому поводу Чебриков выразил на съезде, когда, не только вопреки существующему порядку, но и конституции СССР, заявил, что органы КГБ «обеспечивают безопасность не только государства, но и безопасность советского общества». («Правда», 1.03.1986). Общественная безопасность-это не функции КГБ СССР, а МВД СССР.

К съезду готовились одинаково интенсивно как исполнительная власть меньшинства Горбачева, так и законодательная власть большинства брежневского ЦК. Подготовка Горбачева была у всех на виду: снятие с должностей брежневских соратников в центре и засидевшихся секретарей партии на местах, подбор будущих делегатов XXVII съезда на местных конференциях и съездах преимущественно из новых людей, чтобы их голосами выбрать угодный генсеку ЦК (76,5 % из 5000 делегатов присутствовали на съезде впервые). Подготовка брежневского большинства пленума ЦК к съезду не была видна, она велась за кулисами. За время своего генсекства Горбачев достаточно, порой вызывающе, поиздевался над этим пленумом. Он часто созывал пленумы, из избранного числа его членов, только для голосования. Даже на том «историческом» пленуме ЦК, на котором его объявили генсеком, по сведениям «Шпигеля», присутствовала только одна треть его членов. Однако обойти заседания пленума ЦК в его полном составе не было никакой возможности как раз накануне съезда. Выбор, как поступить со своим оппозиционным ЦК, у Горбачева тоже был ограничен: либо разогнать такой ЦК, либо капитулировать перед его внутриполитическими требованиями.

В чем же они заключались? Они выяснились на съезде как в принятых решениях, так и в отказе принять решения, которых все ожидали:

1. Никаких «радикальных реформ» не будет, будут лишь перестройки существующего управления «экономическим механизмом» и некоторые социальные заплаты на рубище советского «полицейского социализма».

2. Чистка прекращается.

3. Новый Центральный Комитет на 60 % состоит из старых его членов, куда включены и виднейшие представители опальных кадров, снятых с их ответственных должностей (Тихонов, Байбаков, Пономарев, маршал Огарков, маршал Толубко, адмирал Горшков).

4. Материальные привилегии партийно-государственной «номенклатуры» остаются в силе.

5. Генсек не единоличный лидер, а «первый среди равных».

Горбачев предпочел капитуляцию и принял эти требования. Однако старые кадры явно не поварили Горбачеву на слово, что у него нет амбиций диктатора и он будет лояльно их выполнять, соблюдая принципы «коллективного руководства». Это недоверие ему выражено в двух важнейших решениях съезда: в резолюции съезда по его докладу и в новом уставе. В резолюции сказано: «Исходя из того, что здоровая, нормальная жизнь немыслима без строгого соблюдения внутренней демократии, принципа коллективности руководства, съезд считает актуальной задачей повышение роли коллегиальных органов». («Правда», 6.03.1986).

Несмотря на то, что в преамбуле устава партии периода Хрущева и Брежнева, а также в проекте нового исправленного устава Горбачева уже говорилось о «коллективности руководства», съезд посчитал за лучшее дополнить существовавшее при всех генсеках определение «демократического централизма» новым пунктом, в котором записал, что должна быть «коллективность в работе всех организаций и руководящих органов партии». («Правда», 6.03.1986).

Разве нужны еще более веские доказательства, что старая олигархия и партийно-государственная бюрократия демонстративно напомнили новому генсеку границы его власти и поставили его под свой контроль? Покровитель и союзник генсека — КГБ, верно оценив создающуюся в партии ситуацию, решил воспользоваться ею для усиления собственной власти, лавируя между старыми и новыми кадрами при помощи своих классических методов — шантажа, провокации и интриг. Дискриминированная им армия не в восторге от своего верховного главнокомандующего. Партократия видит в нем узурпатора. Лигачев, вероятно, метит в генсеки. Громыко явно заявляет претензии на роль духовного вождя партии и верховного судьи в ее внутренних делах. Тяжелые времена предстоят Горбачеву. Все догадки Запада — кто сидит в Горбачеве — маленький Сталин, большой Брежнев или советский Дубчек, — остались без ответа и после его первого съезда. Нам ничего не остается, как продолжать гадать.