От Данте к Альберти

Глава IV В ПРЕДДВЕРИИ РЕНЕССАНСА

Один из величайших поэтов в истории мировой культуры — Данте Алигьери (1265–1321) — был предтечей Возрождения. Его творчество представляло собой поразительный синтез средневековых идей; вместе с тем Данте гениально предугадал многое из того, что послужило в следующую эпоху материалом для создания новой культуры.

Данте родился во Флоренции в семье мелкого дворянина, человека среднего достатка, не занимавшего в городе сколько-нибудь значительного положения. Его отец принадлежал к партии гвельфов. Флоренцию раздирали партийные распри: с 1250 по 1260 г. власть принадлежала гвельфам, с 1260 по 1266 г. — гибеллинам, затем снова гвельфам. В «Божественной комедии» Данте с горечью говорит, обращаясь к своей родине:

В молодости Данте принимал участие в военных походах и битвах. Он сблизился с поэтами «нового сладостного стиля» (dolce Stil nuovo). Основателями этого литературного направления в 60–70-х годах XIII в. являлись болонский юрист Гвидо Гвиницелли и знатный флорентиец Гвидо Кавальканти (старший друг Данте). Развивая традиции провансальской и сицилийской лирики, они придали поэзии философский характер: рассуждали о происхождении и сущности любви, о силе ее воздействия на людей, рассматривали любовь как средство совершенствования человека. Однако культ Прекрасной дамы был абстрактным, и порой трудно понять, идет ли речь о реально существующей женщине или о символе. И все же в стихотворениях поэтов этой школы, уподоблявших женщину ангелу, иногда даже мадонне, ощущается рост самосознания человека, а подчас и живое чувство.

Поэзия Данте скоро переросла рамки этой школы. Его дервое крупное произведение — «Новая жизнь» — представляет собой сонеты и канцоны, включенные в более позднее (начала 90-х годов) прозаическое повествование. Частично оно является комментарием к поэзии, разъясняющим, по выражению Данте, ее «настоящий смысл», а частью содержит описание реальных эпизодов жизни Данте. В этом сочинении, которое поэт назвал «книгой моей памяти», он рассказывает об истории своей любви к юной флорентийке Беатриче. Впервые Данте встретил ее, когда ему было девять лет, а Беатриче— восемь, и «с этого времени Амор (любовь. — М. А.) стал владычествовать над моею душой, которая вскоре вполне ему подчинились»^{137}. Когда девять лет спустя Данте вновь увидел Беатриче, его любовь вспыхнула с новой силой:

Данте рассказывает о встречах с нею в церкви и на улице, на свадебном пиру другой флорентийки, о своем горе, когда она, поверив ложным слухам о нем, перестала отвечать на его приветствия, о смерти подруги Беатриче, ее отца и, наконец, самой Беатриче (умершей в 1290 г. в возрасте 25 лет). На протяжении всех этих лет Данте даже не помышляет о сближении с ней. Герой остается пассивным, он довольствуется блаженством, заключенным «в словах, восхваляющих госпожу». Беатриче изображается как источник благодати для всех окружающих.

Еще при жизни Беатриче Данте посетило видение ее смерти, которую он воспринимает как космическую катастрофу, заимствовав образы помрачения солнца и землетрясения из Апокалипсиса:

Когда же Беатриче действительно умерла, Флоренция стала «градом скорбей», и «всех людей пленила скорбь моя, печали их — увы! — неутолимы»^{140}.

Гиперболизм образов «Новой жизни» — дань поэтической традиции. Но в то же время это произведение — по сути своей первое повествование о духовном мире человека, о глубоком смятении, смене надежды печалью, радости — скорбью. Само действие — описание конкретных событий — оттесняется на задний план изображением переживаний поэта. «На фоне неясно очерченного внешнего мира вырисовывается мир внутренний. Вместо достоверности пейзажа, обстановки, внешности — достоверность переживаний во всем их разнообразном проявлении. Идеализация сочетается с реальностью изображения, но реальностью не бытовой, а психологической»^{141}. Главная проблема «Новой жизни» — «решение основных вопросов бытия — любви и смерти, отношение к ним человека, их воздействие на него и его приобщение через них к человечеству и миру»^{142}. Решение еще в значительной мере средневековое… И все же процесс индивидуализации чувства начался.

Предвосхищением гуманистического возвеличения человека является уверенность в своих силах, которая звучит в торжественном заверении Данте в конце повести: в будущем он надеется «сказать о ней (Беатриче. М. А.) то, что никогда еще не было сказано ни об одной женщине»^{143}, — обещание, которое он выполнил в «Божественной комедии».

В середине 90-х годов Данте стал принимать участие в политической жизни Флоренции. Являясь гвельфом, он выступал против магнатов и притязаний папы Бонифация VIII, стремившегося поставить Флоренцию в зависимость от себя. В 1300 г. он был избран в приорат (правительство). Именно с этого времени раскол в партии гвельфов на черных (в своем большинстве — магнатов) и белых (в основном — пополанская группировка) привел к кровавой распре между ними. Борьба завершилась изгнанием белых в 1302 г. из Флоренции. Данте, принявшего сторону белых гвельфов, переворот застал за пределами Флоренции. Он был приговорен по ложному обвинению сначала к двухлетнему изгнанию с конфискацией имущества, а затем, поскольку он не вернулся для судебного расследования (что отдало бы его в руки врагов), — к казни. Пусть его «жгут огнем, пока не умрет», гласил приговор. Так начались годы изгнания, когда Данте в полной мере познал,

Данте скитался по Италии, вынужденный искать приюта у того или иного синьора — правителей Вероны, Лукки и других городов. Поразителен отрывок из трактата «Пир», в котором Данте, прерывая абстрактные философские рассуждения, неожиданно пишет: «После того как гражданам Флоренции, прекраснейшей и славнейшей дочери Рима, угодно было извергнуть меня из своего сладостного лона, где я был рожден и вскормлен вплоть до вершины моего жизненного пути… — я как чужестранец, почти что нищий, исходил все пределы, куда только проникает родная речь… Поистине, я был ладьей без руля и без ветрил; сухой ветер, вздымаемый горькой нуждой, заносил ее в разные гавани, устья и прибрежные края…»^{144}.

Вскоре после изгнания Данте отошел от белых гвельфов, в среде которых начались бесконечные свары и предпринимались различные авантюры. «Безумство, злость, неблагодарность их ты сам познаешь», — пишет о них Данте (Рай, XVII, 64–65). Он остро осознает гибельность гражданских распрей, обагряющих кровью городские улицы и поля Италии.

В «Божественной комедии» имеется такой эпизод: Данте встречает в аду обжору Чакко, который говорит ему о Флоренции:.

Данте спрашивает его с горечью:

Данте убежден в том, что без мира, прекращения междоусобных распрей невозможно и счастье людей. Но в самой Италии он не находит той силы, которая могла бы объединить страну. И Данте возлагает надежды на германского короля Генриха VII, явившегося в 1310 г. по примеру своих предшественников в Италию, чтобы венчаться в Риме императорской короной. Данте обращается с письмом к правителям и народу Италии, заявляя, что настало время, «несущее многообещающие признаки утешения и мира… ибо взойдет титан-миротворец»^{145}. На «негоднейших флорентийцев», отказавшихся подчиниться Генриху, он обрушивается со всей свойственной ему страстью, называя их «нарушителями божьих и человеческих законов»^{146} и предрекая разрушение города Генрихом (это письмо лишило его впоследствии возможности вернуться на родину на приемлемых для него условиях).

В 1312 или 1313 г. Данте пишет трактат «Монархия». В мировой империи он видит единственную возможность навсегда покончить с раздробленностью Италии. Он мечтает не о средневековой германской империи (которая и раньше имела реакционный характер, а в это время стала анахронизмом), а о возрождении античной, с центром в Риме, ибо «римский народ по праву, без узурпации, стяжал над всеми смертными власть монарха, именуемую империей»^{147}, итальянцы — законные преемники древних римлян. Монархия, которая обеспечит миру справедливость, свободу и благосостояние, должна быть светской; «власть империи вовсе не зависит от церкви»^{148}. Итак, Данте — противник верховенства папства над светской властью. Но борьба с папской теократией не была чем-то новым: она велась на протяжении долгого времени. Важно другое обстоятельство — то, что Данте представлял себе мировую монархию как объединенную Италию, стоящую во главе других пародов, а ее монарха — преемником античных цезарей. Утопия Данте сформировалась под влиянием двух факторов: увлечения античностью, в чем Данте предвосхищал гуманизм, и мечты об объединении Италии, для того времени неосуществимой. Данте убежден, что счастье можно обрести в земной жизни (об этом он пишет в трактате «Пир») и именно империя должна помочь человеку — и человечеству в целом — достичь его. «Для благоденствия мира по необходимости должна существовать монархия…»^{149} — как рефрен повторяется в первой книге трактата.

Смерть Генриха в 1313 г. нанесла сокрушительный удар надеждам Данте^{150}. Однако и в дальнейшем он не переставал ожидать событий, которые чудесным образом привели бы к воплощению его мечты.

Политическая страстность, горечь изгнания, чаяния, не осуществленные, но тем не менее не отвергнутые им окончательно, обширнейший круг философских, нравственных, политических, религиозных проблем, волновавших Данте, — все эго нашло отражение в гениальной «Божественной комедии», о которой сам поэт сказал, что она «отмечена и небом и землей» (Рай, XXV, 2).

Данте начал писать свою поэму в изгнании. Он успел завершить ее перед самой смертью, когда жил в Равенне у ее синьора Гвидо делла Полента. Данте назвал свой труд «Комедией», потому что так было принято именовать произведения, имеющие радостный конец. «Божественной» назвал комедию Боккаччо в знак высшей похвалы. «Божественная комедия» написана на народном итальянском языке, который Данте еще в «Пире» назвал хлебом простым, ячменным (т. е. доступным всем), а не пшеничным, и позднее, в трактате «О народном красноречии», — «блистательной… народной речью». «Ведь ею пользуются в Италии, — писал он, — блистательные мастера поэтических творений на народном языке — сицилийцы, апулийцы, тосканцы, романьолцы, ломбардцы и мужи обеих Марок»^{151}. Поэтому Данте и избрал итальянский язык для поэмы, с помощью которой он хотел воздействовать на умы и чувства самых широких кругов итальянского общества.

«Комедия» рассказывает о путешествии Данте в 1300 г. по загробному миру: аду, чистилищу и раю. Форма' была традиционной: странствия по аду и раю описывались и в предшествовавшие века. Но у Данте эта форма наполнилась необычайно емким содержанием: она вместила в себя, с одной стороны, всю духовную жизнь итальянского общества того времени, с другой — мысли, чувства и взгляды самого Данте, в которых унаследованное от средневековья органически сплелось с удивительными прозрениями. Это побудило Энгельса сказать, что Данте «последний поэт средневековья и вместе с тем первый поэт нового времени»^{152}.

Основываясь на средневековой символике чисел, Данте разделил поэму на три части — «Ад», «Чистилище» и «Рай». Каждая часть состоит из 33 песен. Всего в поэме 100 песен (1-я песнь — вводная). Эти числа считались священными: 3 означало святую троицу, 100 — совершенство, 9 (3*3) — число небесных сфер.

Во вводной песни Данте рассказывает:

Из этого леса (аллегория земных страстей и заблуждений) он пытался подняться на спасительный холм, озаренный солнцем, но ему преградили дорогу рысь, лев и пантера, символизировавшие, по-видимому, сладострастие, гордость и корыстолюбие. На помощь Данте пришел его любимый поэт — Вергилий, который стал его проводником. Если в средние века Вергилия высоко чтили, видя в нем мага, провидца, якобы предсказавшего в языческие времена сошествие на землю Христа, то для Данте Вергилий олицетворяет также просвещенный разум, поэзию, человеческую мудрость.

В структуре Дантовой «Комедии» отражена в основном средневековая картина мира (в которую была включена система Птолемея): Земной шар является неподвижным центром Вселенной, а Солнце — одной из планет, вращающихся вокруг Земли. В северном. полушарии, в представлении Данте, находится Ад в виде постепенно сужающейся воронки (возникшей в результате низвержения с небес Люцифера), ее острие является центром и Земли, и Вселенной, «где гнет всех грузов отовсюду слился» (Ад, XXXIV, 111). Отсюда ход в камне ведет на поверхность южного полушария, где расположена гора Чистилища, которую окружает океан^{153}. Ее вершина представляет собой земной Рай — Эдем. Небесный Рай находится на девяти небесах — это сферы Луны, Меркурия, Венеры, Солнца, Марса, Юпитера, Сатурна, неподвижных звезд и девятая сфера — перводвигателя, который передает полученные от Эмпирея свет и движение всем остальным небесным сферам.

Однако в поэме этот мир, в отличие от традиционных, сухих, назидательных загробных видений, предельно насыщен человеческими страстями. Особенно неистовы они в Аду. В его девяти кругах терпят страшные муки грешники. Они помещены в круги Ада в соответствии с тяжестью своей вины: во втором круге казнятся сладострастники, в третьем — обжоры, ниже их — скупцы и расточители, в пятом круге — гневные. Далее, за Стигийскими болотами, в пылающем городе Дите находятся эпикурейцы, отрицавшие бессмертие души, в седьмом — убийцы и те, кто «насилье ближнему нанес». К последним относятся тираны античного и современного поэту мира, самоубийцы и люди, погрешившие против своего естества. В восьмом круге Ада мучаются сводники, льстецы, симониаки (торговавшие церковными должностями), прорицатели и волшебники, взяточники, лицемеры. Ниже всех, в девятом круге, подвергаются каре виновные в самом страшном, по мнению Данте, преступлении — те, кто предал родину, единомышленников и друзей или же своих благодетелей. Здесь, в самом средоточии Земли и Вселенной, находится Люцифер, ставший господином Ада, «мучительной державы властелин». В своих трех пастях он терзает Иуду, предавшего Христа, а также Брута и Кассия, предавших Цезаря.

Далее Данте восходит, «чтоб зренье обрести», на гору Чистилища, На ней расположены Предчистилище и, выше, семь кругов, где «обретают очищенье», прежде чем попасть в Рай, души тех грешников, которые раскаялись еще при жизни. В этих кругах находятся «гордые сердцами», завистники, гневные, виновные в «любви к добру, неполной и унылой», жадные и расточители, те, кто «угождал безмерно чреву», и сладострастники.

Плоская вершина горы представляет собой земной Рай — «господень лес, тенистый и живой», где прекрасная юная девушка, танцуя, собирает на лугу алые и желтые цветы. Здесь, в Раю, навеки утраченном людьми из-за грехопадения Адама и Евы, Вергилий исчезает, так как язычнику закрыт доступ в небесный Рай. На смену ему «предстала женщина, облачена в зеленый плащ и в платье огнеалом» (Чистилище, XXX, 32–33). Это Беатриче, первая любовь Данте, символизирующая божественную мудрость, откровение. Вместе с ней Данте возносится на небо, где, как гордо возвещает поэт, «не бывал никто по эту пору». Увлекаемый силой своей любви, освобожденный от всего земного, он минует одну за другой сферы, где находятся души праведников, утратившие человеческие очертания и превратившиеся в яркие огни. Последнее — девятое небо — кристальное. На пути Данте обратил свой взор на землю и увидел «этот шар столь жалким, что не мог не усмехнуться» (Рай, XXII, 134–135). Данте достигает предела Вселенной — Эмпирея. Пространство пронизано пламенеющим светом и музыкой. Здесь, «в мир вечности из времени вступив» (Рай, XXXI, 38), Данте видит сияющую райскую белую Розу, в центре которой находится бог, окруженный праведниками и ангелами. Таков апофеоз поэмы.

Загробный мир, особенно Ад, изображены с поразительной силой художественной убедительности. Не случайно многие современники Данте верили, что поэт действительно посетил Ад, Чистилище и Рай. Фантастические описания самым причудливым образом переплетаются с жизненными наблюдениями.

говорит Данте о всем нисхождении в девятый круг Ада, где казнят предателей.

Его сравнения неожиданны и образны. В «подобном стеклу» озере предатели, вмерзшие в лед по шею, напоминают ему лягушку, которая

Дьяволы, следящие за тем, чтобы взяточники но всплыли из смолы, кипящей во рву восьмого круга, сравниваются с поварами:

Войдя в дикий и сумрачный лес, Данте ломает сучок терновника; «в надломе кровью потемнел росток», ствол просит его прекратить мученья. Оказывается, это самоубийцы, превращенные в деревья.

Мировоззрение Данте, творившего в эпоху, непосредственно предшествовавшую Возрождению, было противоречивым и в то же время целостным в своей противоречивости. И все же особый интерес представляют те идеи, которые предвещали будущее, несмотря на то, что вычленение их из общего комплекса является в известной степени искусственным.

Отношение поэта к грешникам, поправшим нормы божественного правосудия, подчас резко расходится с тем, которое предписывалось ортодоксией. Пожалуй, самым прославленным в «Комедии» является эпизод с Паоло и Франческой да Римини. Данте встречается с этими героями во втором круге, где адский ветер мчит души тех, «кого земная плоть звала». Среди них — Франческа, жена синьора Римини Джанчотто Малатесты, полюбившая его младшего брата Паоло и убитая вместе с ним своим мужем. Данте выслушивает патетический рассказ Франчески.

Ее рассказ потряс Данте.

Таков трагический конфликт между воззрениями и чувством Данте. Помещая Паоло и Франческу в Ад, он вместе с тем полон сострадания к ним. Это — не средневековая добродетель (misericordia); чувство Данте не столь абстрактно: это — живое сочувствие. Для него земная любовь не представляет собой чего-то низменного, недостойного людей; она — благороднейшее из чувств, подвигающее человека на великие деяния. Вергилий говорит ему о том, как святая Лючия обратилась к Беатриче со словами:

Речь идет о самом Данте.

Жажда знания, даже если ее удовлетворение сопряжено со смертельной опасностью, — таков еще один из мотивов, предвещавших Ренессанс. Гимном жизни, направленной на высокую цель — познание, звучит рассказ Улисса (Одиссея), заключенного в Аду в язык огня. Улисс после длительных странствий, состарившись, все же не мог преодолеть тяги к путешествиям.

Он вспоминает, как, достигнув уже пролива, «где Геркулес воздвиг свои межи» (Гибралтарского пролива), он обратился к своей дружине со словами, увлекшими их вперед, на дерзкое и опасное плавание по Атлантическиму океану.

Саму гибель Улисса и его спутников Данте изобразил по-своему (не в соответствии с какой-либо из версий послегомеровской легенды): после пятимесячного плаванья по Атлантическому океану они увидели огромную гору, откуда надвинулся вихрь, перевернувший судно. Под горой Данте подразумевал Чистилище. Людей, осмелившихся по своей воле приблизиться к нему, ожидает кара за подобную дерзость — смерть^{155}. Но в то же время в отношении поэта к своему герою явственно ощущается и восхищение этой дерзостью, ибо в основе ее лежит благородное стремление проникнуть в неведомое. И с рассказом Улисса, стержнем которого является тяга к знанию, перекликается отрывок из трактата «Пир» (написанного в первые годы изгнания поэта): «…так как познание есть высшее совершенство нашей души и в нем заключено наше высшее блаженство, все мы от природы стремимся к нему»^{156}.

Данте убежден в высокой ценности человеческой личности. Одно из ее важнейших качеств — воля. Он считает, что воля человека свободна.

В третьем круге Чистилища ломбардец Марко говорит поэту; «Вам дан же свет, чтоб воля различала добро и зло…» (Чистилище, XVI, 75–76).

Судьба Италии зависит от людей: «И если мир шатается сейчас, причиной — вы» (Чистилище, XVI, 82–83). Впрочем, главную вину за это Данте возлагает на папу, дурному примеру которого следуют и миряне. И тем не менее природу людей — совсем неортодоксально — Данте считает доброй. Марко продолжает свою речь;

Поэт, несомненно, твердо верил в то, что люди, к которым он обращается, способны вернуть времена, когда в Италии «привыкли честь и мужество цвести». Суждение о свободе воли не было чем-то новым для средневековья, но отсюда следует характерный для Данте вывод: она может подвигнуть личность на великие дела, а всех людей, поскольку им присущи разум и добродетель, — на исправление мира. Сам Данте решился отправиться в путешествие по потусторонним царствам во имя блага людей: он должен затем описать увиденное «для пользы мира, где добро гонимо». Именно активная любовь к людям явилась источником творчества поэта.

В Данте сильно чувство личной ответственности за судьбы людей. Он заявляет: «…Не оправданье — когда другой добро за нас творит» (Чистилище, X, 89–90). Человек, следуя своему гражданскому долгу, должен быть мужественным, преодолевать страх перед трудностями и опасностями.

В самом преддверии Ада Данте слышит во мраке «вздохи, плач и исступленный крик», слова, полные боли» гнева и страха. Вергилий объясняет поэту:

Эти люди не были грешниками, но и не оставили никакого следа на земле. Поражает сила презрения Данте к таким людям; их не принимают ни небо, ни ад, они не воспользовались способностью человека действовать, творить добро пли зло и подвергаются теперь нравственной пытке, которой предпочли бы любое физическое мучение. Ниже, в круге пятом, в глубь Стигийских болот погружены люди, виновные лишь в унынии.

Наказание для них является естественным продолжением самого греха: они и после смерти обречены на ту же скуку. Их грех заключается в отказе от радостей бытия — какой поистине гуманистический мотив!

Земля по-прежнему остается центром притяжения, занимает вер помыслы и чувства тех, кому уже никогда не суждено ее увидеть. Даже в Предчистилище «счастливые души», увидев живого человека, толпятся вокруг него, «забыв стезю высот и чаянье прекрасного удела» (Чистилище, II, 74–75). Несмотря на жестокие муки, грешники стремятся узнать, что делается в Италии, война или мир в их родном краю. Услышав о неудаче своих былых соратников, вождь гибеллинов Фарината, лежащий в огненной могиле, говорит Данте, что эта весть «больнее мне, чем ложе мук моих» (Ад, X, 78). Отец поэта Гвидо Кавальканти сражен горем, когда, неверно истолковав слова Данте, решил, что его сын уже умер. Многие просят Данте рассказать о них на земле, в том числе те, кого после Чистилища ожидает райское блаженство. «Взгляни на нас: быть может, нас ты знала, — взывают они к Данте (т. е. к его душе), — и весть прихватишь для земной страны?» (Чистилище, V, 49–50). «Быть может, ты пройдешь землей Тосканы, так обо мне скажи моим родным» (Чистилище, XIII, 149–150), — вторит им знатная сьенская горожанка. Даже обжора Чакко, истлевающий под ледяным дождем Ада, умоляет Данте: «Но я прошу: вернувшись в милый свет, напомни людям, что я жил меж ними» (Ад, VI, 88–89).

То и дело земля властно вторгается в загробный мир в виде воспоминаний, пророчеств, сравнений. Сами его обитатели полностью сохранили тот характер, который имели при жизни. И Данте вносит в свое отношение к ним присущую ему страстность. Одним он горячо сочувствует, других, даже видя их муки, продолжает ненавидеть. Когда один из грешников просил поэта снять ледяную пленку с его глаз, Данте «рукой не двинул, и было доблестью быть подлым с ним» (Ад, XXXIII, 149–150)».

Во встречах и разговорах с бесчисленными обитателями потустороннего мира — современниками Данте, людьми, жившими в античную эпоху и средние века, героями легенд и мифов — вырисовывается система этических и политических воззрений поэта. Для Данте жизнь и творчество были немыслимы без борьбы со злом, царящим в «безмерно горьком мире» (Рай, XVII, 112). Его отношение к итальянским городам и папству глубоко эмоционально. Ненависть Данте обращена на изгнавшую поэта Флоренцию, которую он в то же время продолжает пылко любить, не теряя надежды когда-либо вернуться «к родной овчарне, где я спал ягненком» (Рай, XXV, 5). «Завистливый, надменный, жадный люд; общенье с ним тебя бы запятнало» (Ад, XV, 68–69), — отзывается о флорентийцах его умерший учитель Брунетто Латини. Сам Данте, говоря о Флоренции, не может сдержать своего гнева:

Болонцы также, по мнению поэта, отличаются жадностью к деньгам. Один из жителей этого города сообщает ему, что в Аду много болонцев: «Немудрено: мы с алчностью своей до смертного не расстаемся хрипа» (Ад, XVIII, 62–63). В «нежданных прибылях», разгуле стяжательства, характерном для его эпохи, Данте видит главное зло своего времени. «Заветный голод к золоту, к чему не направляешь ты сердца людские?» (Чистилище, XXII, 40–41). Устами Беатриче он обращается к итальянцам: «Так одуряет вас корысть слепая» (Рай, XXX, 139). Именно в ней усматривает Данте причину партийных распрей и междоусобных войн. Он мечтает о возврате к старым, патриархальным временам, когда во Флоренции жила «любовь к добру и честным нравам» (Ад, XVI, 67), не осознавая, разумеется, что надвигавшиеся экономические перемены имели и оборотную сторону — изменение отношения к человеку, пересмотр этических норм — то, что раньше других интуитивно начал постигать сам поэт.

Данте яростно обрушивается и на пороки церкви: сребролюбие, роскошь, симонию, теократические притязания. Его гнев направлен в первую очередь против папства. В третьем рву круга восьмого Ада, где казнятся купившие за деньги церковные должности, находится папа Николай III, ввергнутый головой в каменную яму, с охваченными огнем ногами. Он ошибочно принимает Данте за еще не умершего в 1300 г. Бонифация VIII, который должен в Аду занять его место. Николай выражает удивление, что папа явился преждевременно:

Обличения пап и церкви звучат и в «Чистилище», и в «Раю». Данте обвиняет церковь в том, что она стремится присвоить себе также власть меча, т. е. светскую власть: «Меч слился с посохом, и вышло так, что это их, конечно, развратило» (Чистилище, XVI, 110–111). Далее эта мысль повторяется в еще более резкой форме:

Монастыри превратились в вертепы, а монашеские рясы — в «дурной мукой набитые кули» (Рай, XXII, 78). Такой же гнев вызывает у него белое духовенство. Апостол Петр возмущенно заявляет: «В одежде пастырей — волков грызливых на всех лугах мы видим средь ягнят» (Рай, XXVII, 55–56).

Индульгенции называются «покупными и лживыми грамотами». Особой силой обладает обвинение, которое апостол Петр, имевший в Раю вид пылающего светоча, раскаляясь от гнева докрасна, обращает против папы:

Нападки Данте на переродившуюся церковь не являлись чем-то новым для средневековья. Он надеялся исправить католическую церковь, сохранив ее структуру и вероучение. Но пафос его обличений неразрывно связан с обостренным гражданским чувством, неистовой натурой борца. Только реформированная церковь может, по убеждению Данте, помочь людям обрести вечное блаженство на небе.

Предвосхищая умонастроение людей Возрождения, Данте по-новому относится к славе. Вопреки средневековому представлению о тщете всего земного, слава, считает поэт, достойным образом увенчивает человеческие свершения.

«Храни мой Клад, я в нем живым остался» (Ад, XV, 119), — единственное желание палимого огнем Брунетто Латини^{158}.

Когда Данте, поднявшись на вершину адского обвала, обессиленный, сел, Вергилий обратился к нему со словами:

И Данте вполне осознает величие своего подвига — именно так обозначает он нисхождение в Ад (Ад, II, 12). «Здесь не бывал никто по эту пору», — столь же гордо заявляет он, первым из смертных побывав в Раю (Рай, II, 7).

Возвышенно звучат слова последнего проводника Данте, Бернарда Клервоского, о поэте, вознесшемся на девятое небо Рая и созерцавшем Райскую розу:

Данте хочет остаться в памяти людей, сохранить для будущих поколений «хоть искру славы заповедной» (Рай, XXXIII, 71). Он ощущает собственную значимость (чувство греховное, с точки зрения церковной!).

предсказывает ему его предок Каччагвида (Рай, XVII, 133–135).

В беседе Данте с Каччагвидой, которой отведены три песни «Рая» (XV–XVII), вновь ощущается раздвоенность сознания поэта. Данте гордится древностью рода, к которому принадлежит, — и тут же иронизирует над этим:

Данте помещает в Чистилище графа Омберто за то, что он, будучи представителем древнего рода, стал заносчив и начал презирать людей, «позабыв, что мать у всех одна» (Чистилище, XI, 62–63). В «Пире» Данте доказывает, что «не род делает благородными отдельные личности, а отдельные личности делают род благородным»^{160}. «И я впрямь осмеливаюсь утверждать, — пишет он в том же трактате, — что человеческое благородство, поскольку это касается множества его плодов^{161}, превосходит благородство ангелов, хотя ангельское в целом и более божественно»^{162}. «Из всех проявлений божественной премудрости человек — величайшее чудо»^{163}, — восклицает он.

Данте убежден, что гордость — смертный грех и должна быть наказана муками Ада или Чистилища. Но Данте — человек и поэт — перерастает Данте — моралиста и богослова: неосознанно он отклоняется от этих жестких и узких норм и относится сочувственно к людям гордым. Под огненным дождем, презрев страдания, лежит в седьмом круге Ада Капаней. В жизни, осаждая Фивы и поднявшись на городскую стену, он бросил вызов Зевсу и другим богам. «Каким я жил, таким и в смерти буду!» — кричит он, и Данте дивится его гордыне «как чуду» (Ад, XIV, 51). Столь же неукротим духом вождь флорентийских гибеллинов Фарината дельи Уберти, погребенный в огненной могиле среди эпикурейцев, отрицавших бессмертие души.

Лишенные какой-либо надежды, обреченные на вечные муки, эти грешники проявляют необычайную стойкость духа, придающую им величие. Данте вновь расходится с традиционно-средневековым изображением грешников.

Процесс самоутверждения человека — процесс длительный и мучительный, а Данте стоял в самом его начале. В том, как он изображал этих гордых людей, нельзя усмотреть последовательно гуманистического взгляда. В поэме имеется и такое место:

С этими словами обращается Данте в круге первом Чистилища к гордецам, которые очищаются от греха тем, что несут камни непомерной тяжести, придавившие их к земле. Данте, признаваясь в собственной гордости, уверен, что его ждет та же участь: «той ношей я заране пригнетен» (Чистилище, XIII, 138). Подобная мысль вызывает в нем ужас — и все же он даже не помышляет о том, чтобы отказаться от гордыни при жизни. Так в муках рождается личность, понемногу освобождающаяся от средневековых пут, формируется самосознание человека. Данте выражает твердую уверенность в непрерывном совершенствовании человеческого рода:

Так Данте говорит о себе! И как же неубедительно звучат после этих строк слова о бренности славы, так как на земле быстро забывают тех, кто при жизни был широко известен. Неубедительно для нас, но не для Данте. То, что нам представляется несовместимым, уживалось в сознании поэта, творчество которого было связующим звеном между средними веками и Возрождением.

Иным становится восприятие и античной культуры, Вергилий является руководителем Данте не только по Аду, но даже по Чистилищу, хотя язычникам и закрыт туда доступ, так как оно является ступенью на пути в Рай. Сама Беатриче, призвавшая Вергилия в духовные руководители поэта, предсказала Вергилию вечную славу, И устами римского поэта Стация (I в. н. э.), находившегося в Чистилище^{165}, Данте говорит о божественном огне «Энеиды», воспламенившем и самого Стация, и тысячи других людей. Почитание схоластами Вергилия, духовно чуждого им, сменяется у Данте живым чувством любви к нему.

Данте не решается поместить великих поэтов, мудрецов и героев древности в один из кругов Ада, где бы они испытывали тяжкие муки, но, как верующий христианин, не может поместить их и в Рай, поскольку они жили до Христа и «не спасут одни заслуги, если нет крещенья, которым к вере истинной идут» (Ад, IV, 34–36)^{166}. Античных поэтов (Гомера, Горация, Овидия и Лукана), философов (Сократа, Демокрита, Платона и др.), ученых Данте помещает в Лимб — первый круг Ада, где еще нет мучений, но где пребывающие лишены надежды когда-либо достичь блаженства — попасть в Рай.

В «Божественной комедии» самым причудливым образом смешиваются образы христианской и языческой мифологии. Стражем Чистилища является почитаемый Данте стоик Катон Утический. По Аду текут реки античного царства мертвых — Ахерон и Флегетон, вытекающий из Стигийских болот и застывающий в центре земли в виде ледяного озера Коцита. Души умерших грешников перевозит в своей ладье через Ахерон «к извечной тьме, и холоду, и зною» Харон. Черти действуют заодно с кентаврами. Герои всех времен и народов находятся в одних и тех же кругах и рвах. Брут и Кассий соседствуют с Иудой. История и миф сплетаются, создавая поразительную по силе впечатления, картину.

Философская мысль Данте переросла узкие рамки средневековой схоластики как в ее ортодоксальном варианте (томизм), так и в еретическом (аверроизм). Не случайно Данте поместил осужденного церковью Аверро» аса в Лимб вместе с античными мудрецами. На Солнце — четвертом небе Рая — в священном хороводе, рядом с Фомой Аквинским, его учителем Альбертом Великим и другими ортодоксальными богословами, находится Сигер Брабантский — парижский аверроист, обвиненный в ереси и таинственным образом погибший в римской курии. В «Комедии» Фома говорит о нем: «ясный дух», который «неугодным правдам поучал» (Рай, X, 138).

Данте повествует о людских грехах и возмездии за них для того, чтобы заставить людей задуматься над своей жизнью. В этом он видит свой долг поэта и гражданина. Данте убежден, что человек, владея великим даром «благородного разума» и воли, может и должен вступить на путь деятельного добра, добиться счастья и на земле, и на небе. Так начинается освобождение личности от традиционных представлений о человеке и его предназначении,