От революционного восторга к…

Глава 7

Глава седьмая.

Апрель одна тысяча девятьсот семнадцатого года.

Сегодняшний прием в салоне титулярной советницы Вороновой Анастасии Михайловны, обещал быть весьма достойным. Офицеры, чиновники, иностранцы, молодые интересные дамы в комплекте с прекрасным, по нынешним, неспокойным временам, выбором блюд и напитков — все это привлекало публику, как яркий свет мотыльков.

Один из постоянных гостей салона — губернский секретарь Новожилов Владимир Михайлович, молодой чиновник при Адмиралтействе, был как всегда, с иголочки одет, весел и мил с дамами, и только самый внимательный наблюдатель смог бы разглядеть печать нешуточной тревоги в глазах молодого чиновника.

Первоначально я думал, что с разоблачением иностранных агентов, сующих свой, излишне любопытный нос в служебные бумаги, выносимые молодым чиновником из расположения его департамента, проблем не будет. Есть преступные субъекты, папочка с документами, изолированная комната, где, скорее всего, эту папочку потрошат и копируют каким-то способом. И на этих ушлых ребят у бывшего российского участкового есть технически грамотный ответ — элементарная химическая ловушка с родамином. Казалось бы, что может быть проще — копеечный порошок, стойкий, практически несмываемый, дающий яркий оттенок при соприкосновении с влагой….

Оказалось, что в Российской империи никто не слышал о таком замечательном химическом веществе. Ни преподаватели, ни профессора химических кафедр университета и политехнического института не могли мне ничем помочь. Поэтому, за неимением гербовой, пришлось писать на простой…

Пара профессоров химической лаборатории при политехническом институте были привлечены мной в качестве понятых, а два отловленных возле лаборатории студента — в качестве очумелых ручек.

Первоначально была создана плотная картонная папка, с грифом «Совершенно секретно» и заголовком «Нормы снабжения Кронштадтской оборонительной позиции самонаводящимися самоходными минами Кольта».

В папку были заложены листы бумаги, с краю которых была вырезана окружность, куда поместили большую жестяную емкость из-под пудры «Лебяжий пух» от товарищества Брокаръ. Дальше возникла проблема. Пара опытов показала, что использование в качестве детонатора обычной пружины не дает такого разлета красящего вещества, пришлось за гривенник купить в лавке несколько детских хлопушек с конфетти, откуда был вырезан капсюль-воспламенитель, с инициацией от шнура.

В качестве красящего вещества в коробку из-под пудры забили адскую смесь из красного ализарина и черной газовой сажи, смешанной с графитом и окисью железа под названием «Марс черный». От срабатывания ловушку удерживала плотная прошивка тонким пеньковым шнуром, скрепленным сургучной печатью. Если подозреваемые настоящие шпионы, то никакой шнур не должен являться для них помехой на пути к вожделенным совершенно секретным документам, а дальше должно было сработать или пружина в коробке из-под пудры, или капсюль, с пропущенным через него шнуром.

Губернскому секретарю Новожилову Владимиру Михайловичу, в мгновение ока, ставшему из предателей в герои и секретные агенты, папка была вручена со словами:

— Осторожно, считай, что там бомба-гремучка! Ты нам нужен живым и с победой.

Молодой чиновник улыбнулся бледными, одеревеневшими губами, прижал портфель с папкой к боку и двинулся в сторону дома мадам Вороновой, до которого ему оставалось пройти около трехсот шагов.

Восстановленная позже последовательность событий, произошедших в квартире Анастасии Михайловны, позволили предположить, что Новожилов, действуя, как обычно, оставил портфель в прихожей, единственное, что, не доверив его прислуге, а пристроив сам, громко объявив, что там особо важные документы, за сохранность которых он отвечает головой. Под смех присутствующих господ офицеров, образцах портянок или проект очередной речи господина военного министра, Новожилов, целуя ручки присутствующим дамам, обошел гостей, после чего был усажен за стол, а, через пару часов, как обычно, выиграв небольшую сумму в штосс у датского торговца рыбой по фамилии Йенсен, после чего уединился в одной из гостевых комнат с молодой актрисой Верой Звездной.

Господин Йенсен, в сопровождении шведского поданного, сотрудника Красного креста, господина Карлссона, прихватив из прихожей портфель господина Новожилова, уединились в одной из дальних комнат просторной квартиры, куда обычным гостям не было хода, а британский инженер Джонсон, отлично говорящий по-русски, собрал всех оставшихся гостей на спиритический сеанс, пытаясь вызвать дух победителя Наполеона — герцога герцога Веллингтона, дабы узнать у последнего, когда сдадутся проклятые боши.

Примерно через пять минут после начала спиритического сеанса, в глубине квартиры госпожи Вороновой, раздался грохот и чьи-то крики, а потом в парадной кто-то закричал пожар, в дверь громко застучали, после чего в квартиру хлынули вооруженные люди с красными бантами и повязками на серых шинелях.

Когда я вошел в квартиру Анастасии Михайловны, всяческое сопротивление, вольное или невольное, в ней было подавлено.

В прихожей, забрав руки к потолку, стояли две, бледные как смерть, горничные, в черных платьях и белых передниках. В салоне вдоль одной стены стояли лицом к стене несколько заплаканных дам, в том числе и хозяйка квартиры, а с противоположной стороны трое мужчин, причем у господина штабс-капитана, упитанного, в хорошо пошитом мундире, одна половина одутловатого лица наливалась багровым светом, а рукав френча висел на нитках. Различив во мне очевидного начальника, один из мужчин, облаченный в костюм — тройку из темно синего бостона, обернувшись, закричал, с сильным акцентом:

— Я есть поданный его величества Георг Пятый, вы не иметь прав обращаться подданный союзной стран…

— Господин Джонсон, или как вас там, извольте изъясняться нормально, а не коверкать русский язык. — я остановился возле иностранца и повернулся к наблюдающему за задержанными милиционеру: — Федоров, почему германский шпион стоит так вольно, я чему вас учил?

Двумя сильными ударами ног по щиколоткам «союзника», я заставил его встать почти на полу-шпагат, а морду лица уткнул в бумажные обои в веселый цветочек, после чего двинулся дальше.

Господин Новожилов, прикрыв собой полуодетую молодую даму. Стоял на пороге одной из комнат, бледный и строгий, как праведник.

— Владимир Михайлович. — я пожал ему руку: — Россия вам благодарна. Можете со своей спутницей быть свободны, вас сопроводят куда вы скажете. На сегодня вы свободны.

Дверь в одну из самых дальних комнат несла следы взлома, толстая доска дверного полотна была расплющена сильным ударом, очевидно здоровенной кувалдой, стоявшей у дверного косяка. В комнате, подняв руки под прицелом стволов автоматов, уткнувшись лицами в стены, стояли два, изгвазданных, как поросята, господина, чья одежда, руки и лица были покрыты черно-красными, жирными пятнами.

На столе, среди пятен краски лежала многострадальная папка с «совершенно секретными» документами, и небольшой аппарат, с надписью возле небольшого объектива «Ensignette, patent 28464, 1907», который не мог быть ничем иным, как миниатюрной камерой.

— Добрый вечер, господа. — я осмотрелся: — Сколько кадров осталось в камере?

Мои визави невежливо молчали. Я повторил свой вопрос, но, так как задержанные продолжали упорствовать в своем нежелании сотрудничать, один из конвоиров, отработанным движением, ударил окованным прикладом автомата ближайшего шпиона в спину.

— Мой не понимать…

— Вам повторить, герр Карлссон, или как вас там ваша мутер звала?

— Я не понимать…уй! Семь кадров осталось! — после очередного увещевания, произношение русского разговорного у господина «шведа» резко улучшилось, заодно и усилилось желание сотрудничать с местными властями.

— Командир, мы, когда дверь выломали… — пожаловался второй боец, ткнув пальцем в «датчанина»: — Вон тот, в рубашке, пытался окно открыть, а потом, когда понял, что окно распахнуть не успеет, попробовал часы раздавить ногой…

— Часы раздавить? — удивился я: — И где часы?

— Под стол улетели, когда мы этих винтили.

Под столом лежали массивные карманные часы с надписью «ЕХРО» и очередным номером патента на крышке. Больше всего меня удивил закрепленный над механизмом заводки приборчик, который был настоящим видоискателем. Да и механизм заводки, при внимательном осмотре оказался небольшим объективом. Оказывается, наука промышленного шпионажа в это время уже достигло определенных высот. Там же, под столом, лежал еще один предмет, который я узнал сразу — длинная черная гофра, с линзами на концах, что могла сдвигаться- раздвигаться на металлических направляющих, ничем, кроме приспособления для макросъемки, быть не могло.

Собрав все интересные предмет на столе, изобразив своеобразный натюрморт на фоне растерзанной папки с надписью «Совершенно секретно», я выстроил возле стола обоих испачканных шпионов, и, под руководством господина Карлссона, сделал несколько снимков получившейся экспозиции, дернув один из двух рычагов на фотокамере с надписью «Ensignette».

После приведённого обыска, в ходе которого было найдено еще несколько документов секретного характера, всех задержанных, включая дам, несмотря на их оглушительные протесты, погрузили в подоспевший грузовик, увезли в расположение отдела милиции, предварительно связав руки за спиной, прихватив указательные пальцы в двух местах короткими кусочками шпагата. Посетителей шпионского кубла побросали вповалку на доски кузова, и разместив по углам автоматчиков, увезли со двора, а я, пригласив в качестве понятых дворников из соседних домов, приступил к более тщательному обыску. Между двух «спальных» комнат, был обнаружен небольшой чуланчик, вход в который был замаскирован под шкаф. Кровати в помещениях освещались жестко закрепленными электрическими светильниками с зеркальными отражателями, а в узком проеме между шкафом и высоким комодом, пряталось отверстие в кладовую. Судя по всему, небольшой деревянный чемодан с ручкой, медным объективом наверху и кривой рукоятью сбоку, жестко закрепленным на специальном станке, являлся ничем иным как киносъемочным аппаратом, и кто-то баловался здесь съемкой легкого порно. Так как я не являлся специалистом в современном фото, то ничего трогать в этой киностудии я не стал. А в платяном шкафу хозяйской спальни я, нисколько не испытывая чувства стыда, обнаружил металлическую емкость, на закрутках, что-то типа армейского термоса, в которой были плотно уложены металлические бобины, скорее всего, с материалами съемок местной документальной киностудии.

Ну и денег нашли в спальне, много, в том числе и в валюте. Очевидно, что хозяйка дома ничего и никого не боялась и не ждала печального конца.

Первым делом, что я сделал, вернувшись в великокняжеский особняк — отправил несколько сотрудников на поиски специалиста по фотокинотехнике, чтобы аккуратно изъять кинокамеру и установить, если ли там пленка, пригодна ли она к проявке и разобраться с запасами кинопленке.

Через три часа.

Я только что позавтракал в кругу семьи и на службу вернулся в прекрасном расположении духа. Поэтому, герру Карлссону я даже искренне улыбался.

— Как ваши дела герр…

— Моя фамилия Карлссон, и я требую, чтобы о моем задержании сообщили шведскому посланнику.

— Фу, какой вы тяжелый, господин германский шпион.

— Я повторяю…

— Так, слушай сюда внимательно, я повторять два раза не буду… -видимо сказалась бессонная ночь, так как хорошее настроение мгновенно улетучилось, и я перешел на язык угроз: — Еще раз рот свой поганый откроешь без разрешения, я встану, а ты ляжешь! Я достаточно ясно объясняю?

— Вы не иметь право…

Мне пришлось встать из-за стола, после чего мой визави замолчал, лишь изредка бросая на меня злобные взгляды.

— Хорошо. Идем дальше. Не надо посматривать на окошко, выпрыгнуть вы все равно не успеете, правда Треф? — я потрепал уродливую башку добермана, лежащего у моего кресла и внимательно смотрящего на «шведа».

— Время сейчас военное, а вы шпион, застигнутый при попытки копирования совершенно-секретных сведений, а по законам военного времени…

— В папке не было никаких секретных данных! — с какой-то обидой, выкрикнул иностранный гражданин.

— С точки зрения уголовного права это не имеет никакого значения. Папка имела все надписи, свидетельствующие о том, что там совершенно секретные сведения, была опечатана в присутствии, заслуживающих всяческого почтения, свидетелей. Вы ее вскрыли, пытаясь ознакомится с этими сведениями, о чем имеется десяток благонадежных свидетелей. Губернский секретарь Новожилов Владимир Михайлович дал в отношении вас подробные и недвусмысленные показания…

— Новожилов подлец!

— Ошибаетесь — я похлопал рукой по толстой папке следственных материалов, собранных моими молодыми дознавателями из числа бывших гимназистов: — Владимир Михайлович герой и большой молодец, способствующий вашему разоблачению. Или вы серьезно думаете, что те документы, что он таскал в квартиру мадам Вороновой — настоящие? Ну вы батенька, смешной, ей Богу!

Мой собеседник немного побледнел и съежился на своем стуле, а я продолжил душеспасительную беседу:

— Так как я являюсь начальником милиции, контрразведывательные игры не являются зоной моей ответственности, то у меня есть два пути Первый — передать вас в военную контрразведку. Но, к сожалению, на это я пойти не могу, так как доказательств, что вы серьезный германский разведчик у меня нет. Пытать я вас не собираюсь, не хочу, брезгливо мне это. Поэтому, у меня только один выход… — я встал и шагнул к окну: — Подойдите сюда…

Немецкий или австрийский агент встал, и опасливо глядя на, глухо зарычавшего, Трефа, замер в паре щагов от окна.

— Да не бойтесь, не делайте резких движений, и пес вас не тронет. — я взял мужчину за предплечье и подвел к окну, почувствовав в последний момент, как он вздрогнул, и было от чего…

Под окном, на сбитых покоем, сооружении из свежих бревен, в петле покачивалось тело, облаченное в костюм господина Йенсона, с грязным мешком на голове, вокруг него стояло несколько человек, в том числе и одетых цивильно, один господин крутил ручку, установленной на треноге, кинокамеры. Рядом с покойным покачивались от дуновения легкого весеннего ветерка еще две веревочных петли.

— Что вы сделали? — шпион вырвался и отбежал от окна: — Вы чудовище!

— В каком смысле чудовище? — я обиделся: — Согласно Гаагской конвенции о положении военнопленных и методах ведения войны, лицо, застигнутое при выполнении разведывательных действий в тылу противника, может считаться разведчиком и военнопленным при наличии знаков различия армии, в которой он служит, в том числе кокарды на головном уборе. При отсутствии таких знаков, человек является банальным шпионом и подлежит казни через повешение. Кстати, германские и австрийские военных власти обожают вешать всех подозрительных, задержанных у них в тылу и делают это особо не разбираясь…

— Но это же не фронт, это Петербург! — агент стоял у стула бледный, нижняя челюсть его мелко тряслась, зубы стучали: — Вы же цивилизованный человек!

— Знаете, батенька, у нас сейчас революция, за которую, кстати, вы, немцы, большевикам кучу денег дали. Поэтому разбираться некогда, все должно делаться быстро, по-революционному, руководствуясь революционным правосознанием. Мое правосознание говорит, что вы шпион. Поэтому спрашиваю последний раз — или вы говорите, что вы ценный вражеский агент, с приложением доказательств оному, которого не стыдно отправить в военную контрразведку, или же вы просто дешевый шпион, за тридцать Серебрянников, которого внизу дожидается товарищ. На размышление пятнадцать секунд, время пошло.

Мой собеседник нервно дернул шеей, как будто воротничок рубашки стал ему чрезвычайно тесен, чел на стул и заговорил:

— Я лейтенант германской армии, приписанный к третьему «В» отделу Генерального штаба Генрих Йодль…