От военпрома к ВПК: советская военная промышленность. 1917 – июнь 1941 гг.

Переход к планово-директивной системе

Прежде всего следует коротко сказать об общей ситуации, складывающейся в стране и мире, т. е. об историческом контексте, на фоне которого развивалась военная промышленность на рубеже 1920–30-х гг. Это было время решительного поворота к планово-директивной экономике, сторонниками которой, как видно из предыдущего изложения, выступали военные, а по времени 1927–32 гг. совпадают с разработкой, принятием и осуществлением первого пятилетнего плана развития народного хозяйства СССР. План, по мысли руководства, должен был стать важным шагом в построении социализма в стране. Еще в 1925 г. был провозглашен курс на социалистическую индустриализацию. На XV съезде ВКП (б) в ноябре 1927 г. были приняты директивы по пятилетнему плану, которые закладывали высокие темпы индустриализации, хотя в них и указывалось на необходимость сохранения равновесия между промышленностью и сельским хозяйством, правильных пропорций между потреблением и накоплением, создания резервов, возможностей освоения природных и привлечения трудовых ресурсов.

Пятилетний план разрабатывался в двух вариантах: минимальном (отправном) и оптимальном. Оба варианта были рассчитаны на то, чтобы сделать существенный рывок в модернизации страны и преодолении ее отсталости. Таким образом, в центр преобразований возводился принцип планомерности и решающей роли государства в противовес «стихийной капиталистической индустриализации». Поэтому советскую экономику, созданную в этот период, иногда называют планово-директивной (планово-распределительной, административной, командной и т. д.).

Планом предусматривалось максимальное сосредоточение усилий на развитии тяжелой индустрии, производящей средства производства (группы «А»), с целью технической реконструкции народного хозяйства. После этого допускался переход к более сбалансированному и пропорциональному развитию экономики, “подтягивание” отраслей, производяших потребительские товары (группы «Б»). План строился также с учетом сознательно планируемого достижения технико-экономической независимости страны, находящейся во враждебном окружении, за счет внутренних источников накопления, так как СССР не мог рассчитывать на иностранные кредиты. Но, провозглашая опору на собственные силы, обойтись, тем не менее, без систематических закупок техники за границей, без привлечения опыта и знаний иностранных специалистов было невозможно. На это были нужны дополнительные средства, которые намечалось извлечь путем нажима на деревню, наращивания экспорта сырья и сельскохозяйственных продуктов. В программе реконструкции народного хозяйства предусматривались изменение техники и способов производства в направлении развития энергетических мощностей и тяжелой промышленности, расширение массового производства, перенесение в экономику страны передовой американской и европейской технологии, рационализация, научная организация труда (НОТ), перемещение производства к источникам сырья и энергии, специализация районов в соответствии с их природными и социальными особенностями.

Большое место в планировании занимал вопрос о рациональном размещении производительных сил и ресурсов страны, которые были распределены крайне неравномерно. Основная масса населения была сосредоточена преимущественно в Европейской части СССР. В старых промышленных районах находились главные кадры квалифицированных рабочих, ИТР. В Москве и Ленинграде было сконцентрировано большинство учебных заведений, готовивших специалистов, и научно-исследовательских центров. В то же время в восточных малонаселенных, труднодоступных и суровых по природно-климатическим условиям районах была сосредоточена большая часть природных ресурсов. Ускоренная индустриализация должна была изменить контуры производства и производственных связей, создать новые отраслевые комплексы в восточных районах страны, которые находились бы вне угрожаемой в случае войны территории.

Составными частями строительства социализма были не только индустриализация, но также кооперирование деревни и культурная революция: все рассматривались в неразрывном единстве. Так, проведение коллективизации в сельском хозяйстве было подчинено задачам индустриального обновления страны. Предполагалось снабдить деревню техникой, растущую промышленность — сырьем, городское население — хлебом и другими сельскохозяйственными продуктами, получить источники накоплений путем экспорта зерна, обеспечить поднимающиеся города, заводы, другие стройки рабочей силой путем высвобождения ее излишков среди деревенского населения. Кроме того, политика сплошной коллективизации деревни, проводимая с конца 1929 г., увязывалась с оборонными задачами. Подчиненными индустриализации выглядели и задачи культурной революции, где акцент был перенесен на подготовку кадров (квалифицированных рабочих, ИТР), развитие научно-технической мысли, создание исследовательских центров и учреждений, в том числе связанных с военной промышленностью.

Часто в литературе высказывается точка зрения, согласно которой задачи обновления страны, провозглашенные руководством, навязывались исключительно сверху («сталинская революция сверху»), не имели внутренних источников саморазвития и поддержки. Эта точка зрения представляется неверной по двум причинам. Во-первых, большевистское видение социализма, которое предусматривало решительную ликвидацию отсталости страны, находилось в русле идей и тенденций двадцатого столетия и, в этом смысле, находило отклик среди населения. Во-вторых, преобразования, о которых идет речь, в общем и целом соответствовали национально-государственным интересам страны, что также было немаловажным фактором их социальной поддержки и до сих пор составляет предмет особой гордости приверженцев советского строя, закрывающих глаза на многие эксцессы того времени или оправдывающих их. Поэтому, говоря о системе управления, устройстве партийных и государственных органов, руководящих различными сторонами жизни общества, в том числе военной, главным будет вопрос о том, насколько соответствовала система власти объему и масштабу стоявших перед страной задач, не исключая совершенных ею преступлений, злоупотреблений и промахов. Политика руководства состояла в предельном ускорении намечаемых преобразований, названных «социалистическим наступлением», и следует признать, что это «наступление» также поддерживалось в отдельных слоях советского общества, хотя задачи руководства зачастую состоят в том, чтобы сдерживать волевые эмоции, разгул страстей и принимать более продуманные и обоснованные решения.

Стимулом для ускорения, или форсирования, индустриализации была политическая изоляция страны на международной арене, враждебные отношения СССР со многими странами, задача, как тогда говорили, «крепить оборону первого в мире государства рабочих и крестьян». Укрепление обороны страны, в свою очередь, было тесно связано с ее индустриализацией. Создание военно-промышленного комплекса было непременным условием выживания СССР перед лицом растущей военной угрозы со стороны более сильных в экономическом отношении государств. Надо было принимать во внимание идущий в мире бурный прогресс в производстве вооружений (авиации, танков, военного судостроения, артиллерии, военной химии и т. п.).

В нынешней литературе есть попытки задним числом говорить, что в тот период Советскому Союзу никто не угрожал и что военные приготовления СССР не имели особых оправданий. Однако военная угроза рассматривалась тогда как вполне реальная. Это находило отражение и в обществе. Происходила активная «военизация» населения. Ежегодно по решению Политбюро проводились мероприятия по подготовке к войне, «Недели обороны», в которых особая роль принадлежала добровольным военизированным организациям (Осоавиахиму, обществам друзей армии и флота и др).

Осознание неготовности страны к войне в момент резкого обострения международной обстановки в 1927–28 гг., названного в литературе «военной тревогой», безусловно повлияло на изменение планов военных приготовлений в Советском Союзе. Особую роль приобрел вопрос о том, когда и с чьей стороны следует ожидать нападения. В качестве вероятных противников прежде всего рассматривались «лимитрофы», т. е. государства, созданные на территории бывшей Российской империи, а также страны Малой Антанты, т. е. страны, находившиеся в тесном союзе с Большой Антантой (Францией, Англией), которые в случае войны будут оказывать помощь своим союзникам. В Штабе РККА внимательно отслеживали военные приготовления в Польше, Румынии, Чехословакии и других странах. Со стороны Штаба и военных деятелей шли настойчивые требования милитаризации и интенсификации производства вооружений, усиления оборонной составляющей пятилетнего плана. Не только М.Н. Тухачевский, начальник Штаба РККА в 1925–28 гг., «бил в барабан» по поводу военной опасности, как получается у некоторых авторов, о ней твердили все, кто был причастен к военной промышленности.

Некоторое ослабление военной напряженности в мире произошло в связи с заключением пакта Бриана-Келлога. В августе 1928 г. 14 держав (впоследствии к ним присоединились большинство государств) заключили договор о «запрещении войны как орудия национальной политики». Пакт открыл дорогу для заключения двухсторонних соглашений о дружбе и ненападении. Однако руководство СССР подозревало, что вся эта деятельность ведется против него, поскольку участие Советского Союза в пакте не предусматривалось. Более того, допускалось существование территорий, военные действия против которых не будут «внезаконными». Поэтому СССР в одностороннем порядке заявил о присоединении к пакту, одновременно указывая на его ограниченность и необходимость принятия мер к всеобщему разоружению. Так как ратификация пакта рядом стран затягивалась, 9 февраля 1929 г. СССР заключил с Польшей, Румынией, Латвией и Эстонией соглашения о досрочном введении пакта в действие.

Договоры не устранили подозрительности руководства СССР относительно намерений соседей и других стран в отношении Советского Союза. Во всех документах того времени сквозит мысль, что военное нападение на СССР возможно в ближайшие годы, а недооценка военной опасности становилась опознавательным знаком правого уклона, борьба с которым разворачивается в 1928–29 гг. Сталинское руководство всячески подчеркивало, что отстаивание независимости страны невозможно без передовой индустрии, настаивало на максимальном ускорении темпов индустриализации. Вопрос о том, к какому сроку отнести начало войны, как и вопрос о возможных противниках, постоянно рассматривался в эшелонах власти. Принимались меры, чтобы по возможности оттянуть сроки нападения, велась борьба за дипломатическое признание СССР, его представители участвовали в подготовке международной конференции по разоружению.

В годы нэпа сложилось «аховое» положение военной промышленности, роль отдельных деятелей в свертывании нэповских принципов и в переходе к планированию приготовлений оказалась очень весомой. В последующее время это обстоятельство приобретает еще большее значение, т. е. сплетение объективно-субъективных факторов становится еще более заметным. Дело в том, что рассматриваемый период — время утверждения сталинской диктатуры. Сталин становится своего рода символом «социалистического наступления». Его именем осеняются все преобразования. С ним связываются многие политические и военные решения, которые принимались в Советском Союзе. Но далеко не все в развитии военного производства связано со Сталиным или его соратниками, его взаимоотношениями с Тухачевским, Ворошиловым или кем-то еще, как утверждается в современной литературе. Следует обратить внимание на логику развития самого военно-промышленного производства, вынуждающую сталинских руководителей принимать и корректировать те или иные решения.

Первые шаги пятилетки

Узким местом намечаемых в рамках первой пятилетки преобразований была общая отсталость страны — технико-экономическая, социальная, культурная. Каждый шаг в сторону выполнения плановых заданий упирался в имеющиеся возможности и ограничения (в наличие ресурсов), толкая руководство страны на путь чрезвычайных мер. Поэтому в силу этой, да и многих других причин как объективного, так и субъективного свойства осуществление индустриализации в СССР происходило иначе, чем теоретически предусматривалось пятилетним планом. В советской планово-директивной системе изначально содержалось ее основное противоречие: между амбициозностью плановых заданий и реальными возможностями их выполнения. В итоге выходило не совсем то или совсем не то, что замысливалось. Место «Большого плана», как часто называли пятилетку, занимало «планирование от достигнутого» или, по советской терминологии того времени, «хвостистское изменение планов». Охватить планированием весь объем и масштаб задач, связанных с индустриализацией, практически было невозможно. Промышленность, например, не может развиваться без соответствующих затрат на строительство, транспорт, сельское хозяйство, создание городской инфраструктуры, бытовое обустройство. В противном случае в экономике неминуемо возникают диспропорции и дисбалансы. Постоянный и повсеместный дефицит вынуждал все отрасли и предприятия становиться в очередь за ресурсами и «выбивать» их у плановых и снабженческих органов. Выстраивается система приоритетов и очередности, где в борьбу вступают различные ведомства. Ведомственные амбиции вызывают постоянные корректировки плановых показателей. Система непрерывно возникающих приоритетов и очередности фактически подменяет плановое хозяйство и становится одной из сущностных черт советской экономики.

Между тем вместе с разработкой и принятием пятилетнего плана политика социалистической индустриализации приобретала все более зримые черты, переходя из плоскости теоретических дискуссий в практическое воплощение. С 1927 г. началось свертывание нэпа по всем направлениям хозяйственной и социальной политики, сопровождаемое отказом от принципов, на которых эта политика зиждилась, политическим и идеологическим разгромом ее сторонников и их устранением от руководящих постов («борьба с правым уклоном»). А затем последовали поистине лавинообразные сдвиги, ознаменовавшие конец старой крестьянской и нэповской России.

В марте 1928 г. председатель Совнаркома А.И. Рыков, который раньше возглавлял Комиссию Политбюро по обороне, подвергся критике за невнимание к машиностроению и металлургии. Специальная комиссия в составе нового председателя ВСНХ В.В. Куйбышева, председателя Госплана Г.М. Кржижановского и наркома РКИ Г.К. Орджоникидзе постановила удвоить в течение года объемы капитального строительства, направив усилия на строительство новых заводов. Возникшие при этом трудности списывались на действия «вредителей» и «саботажников».

Дальнейшие мероприятия знаменуются усилением директивного планирования, административного, политического и идеологического нажима, развертыванием грандиозных массовых кампаний, направленных на ускорение темпов социалистического строительства. «Социалистическое наступление» происходит чуть ли не по правилам боевых действий — с провозглашением «главных фронтов»: индустриализации, коллективизации, культурной революции и т. д. вплоть до искусства и литературы. Развертывание «фронта индустриализации» выливалось в закладку строительства новых промышленных объектов, усиление режима экономии, добровольно-принудительное распространение среди населения «займов индустриализации», установление карточного снабжения населения городов и рабочих поселков. Во всех мероприятиях сквозило: темпы, темпы и еще раз темпы! В начале 1929 г. стартовало массовое социалистическое соревнование на фабриках, заводах, транспорте, в строительстве, призванное ускорить темпы индустриализации, поддержать их «снизу». Кампания охватила все отрасли, в том числе военные заводы, и приобрела разнообразные формы: движение ударных бригад, принятие встречных повышенных планов, направленных на досрочное выполнение заданий, переход на сменность и непрерывку, движение ДИП (догнать и перегнать капиталистические страны) и другие.

V Всесоюзный съезд Советов в мае 1929 г. принял первый пятилетний план в его оптимальном варианте. И хотя этот акт был давно предрешен в сталинском руководстве, сам по себе он ознаменовал важную веху: план становился «законом жизни советского общества». Утверждалась установка «План любой ценой». В соответствии с переходом к директивному централизованному планированию перестраивается вся система управления народным хозяйством. В громадной степени возрастает роль Госплана. Госплан должен был разрабатывать схему распределения необходимой продукции, соблюдать необходимые пропорции между интересами развития всего народного хозяйства, мобилизационными возможностями страны, затратами, капиталовложениями и нуждами потребления. Но по мере того как в стране возрастал ажиотаж, связанный с ускорением темпов, в план вносились корректировки в сторону повышения заданий, в результате чего отправные контрольные цифры превращались в оптимальные, а затем и вовсе нереальные. Скептические настроения относительно нагнетания плановых цифр становились опасными. Сторонники разумного планирования не только обвинялись в правом уклоне, но и оказывались в рядах «ретроградов», «вредителей» и «врагов народа». «Вредительской» была объявлена «теория затухающей кривой», согласно которой наибольшие капиталовложения в развитие экономики должны были прийтись на первые годы пятилетки, после чего от них следовало ожидать отдачи, уменьшая средства на капитальное строительство.

Планирование Госплана распространялось прежде всего на производственные тресты. Трестовская реформа 1927 г. значительно стеснила их хозяйственные права и подчинила централизованному планированию. Реформа была активно поддержана военными трестами[107]. Следующим шагом централизации стала реорганизация управления промышленностью в 1929 г. На базе государственных синдикатов и трестов начали создаваться производственные объединения, поначалу весьма смахивающие на главки первых послереволюционных лет и ставшие важным шагом на пути становления централизованной ведомственной экономики, а дальнейшими шагами на этом пути стало создание главных отраслевых управлений (главков) в НКТП и других наркоматах, созданных после разукрупнения ВСНХ.

Производство должно было строиться путем прямого централизованного регламентирования сверху всего и вся вплоть до норм оплаты труда рабочих. Предприятия должны были получать соответствующие фонды сырья и материалов по карточно-нарядной системе. Установленные твердо-расчетные цены на продукцию (оптовые цены 1926 г.) мало значили и в реальности подвергались инфляции. Снова, как в годы военного коммунизма, возникли разговоры о прямом плановом продуктообмене между городом и деревней, об отмирании денег, о преимуществах карточной системы снабжения и распределения, которая с 1929 г. стала вводиться на предприятиях. Ликвидировались коммерческие банки, акционерные общества, биржи, кредитные товарищества. На производстве вводилось полное единоначалие, ликвидировался «треугольник», т. е. разделение производственной, партийной и профсоюзной ответственности, руководители предприятий напрямую делались ответственными за все аспекты выполнения планов (промфинпланов). Директора крупнейших строек и предприятий, тем более военных заводов, назначались теперь по особому номенклатурному списку. Безоговорочно принимались показатели встречных планов, составляемые на предприятиях, под которыми не было материального обеспечения. В ответ на выдвинутый «снизу» лозунг «Пятилетку в четыре года» Сталин и другие руководители из его окружения заговорили о возможности выполнить ее в три года. Задания по тяжелой промышленности: в металлургии, машиностроении, нефтехимии — увеличивались беспрестанно. Каскад произвольных, материально не подкрепленных мер, проводимых в форме постановлений, распоряжений, приказов, буквально терзал страну. Экономически необоснованные решения привели к тому, что план первой пятилетки стал «трещать по всем швам», стали заметны признаки хозяйственного расстройства. Невыполнение плановых заданий вызывало цепную реакцию задержек по всем отраслям народного хозяйства. Только «ударные объекты пятилетки» получали более или менее удовлетворительное снабжение. К ним относились 40–50 предприятий, имевших оборонное значение. Дефициты и система очередности вызывали острые конфликты между отраслями и предприятиями. Армии снабженцев-«толкачей» ринулись в Москву «выбивать» средства и ресурсы, которых катастрофически не хватало.

Вносимые в плановые задания корректировки вместо уменьшения затрат требовали непрерывного наращивания капиталовложений, которое имеет свои пределы и действует по принципу «хвост вытащили, нос увяз, нос вытащили, хвост увяз…» Упорное следование этой линии ведет к распылению средств, их омертвлению в сотнях и тысячах недостроенных объектов, которые требуют новых затрат (на завершение, освоение, на рабочую силу, на повышение квалификации работников, на обеспечение приемлемых условий труда и быта и т. д.) и приводит к наступлению экономического коллапса. Хаотическое и неупорядоченное планирование продолжалось весь период, отпущенный на пятилетку. Эти плановые импровизации, безусловно, более всего отражались на военной промышленности. Возникающие при этом трудности списывались на происки «вредителей», «саботажников», к числу которых относились «старые» или «буржуазные» специалисты. Их призывы реально смотреть на возникшие проблемы трактовались как саботаж политики «социалистического наступления». Им вменялись в вину все срывы и провалы на производстве. Судебные процессы над «вредителями» развернулись по всей стране. Имели место открытые процессы (Шахтинский, Промпартии), сфабрикованные совместно ОГПУ и судебными органами, но большинство из них происходило за закрытыми дверями. Не осталась в стороне и военная промышленность.

Приспособление управления военной промышленностью к планово-директивной экономике

Военное производство в рассматриваемые годы тесно встраивается в планово-директивную систему управления. Следует отметить появление новых органов по сравнению с предшествующим периодом, причем следует учесть, что реорганизации в этот период шли почти постоянно. В феврале 1927 г. было принято решение о проведении раз в месяц распорядительных заседаний СТО при СНК СССР (РЗ СТО). Его постоянными членами были в основном члены Политбюро: Ворошилов, Орджоникидзе, Рыков, Сталин, Томский. В состав РЗ СТО был введен председатель Главного военно-промышленного управления (ГВПУ) ВСНХ А.Ф. Толоконцев. На заседания РЗ СТО могли приглашаться любые руководители Военведа и Военпрома. РЗ СТО фактически заменил собою военную комиссию Политбюро (ПБ), хотя на заседания ПБ выносились вопросы окончательного утверждения бюджетных ассигнований и определение общей политики в деле вооружений. Формальным главой РЗ СТО продолжал оставаться Председатель СНК и СТО Рыков, но по мере разворачивания борьбы с правым уклоном, связанным с его именем, а также с Бухариным и Томским, реальное руководство РЗ СТО сосредотачивается в руках Сталина, Рухимовича, Рудзутака — наиболее решительных сторонников ускорения темпов индустриализации. Для решения сложных или дискуссионных вопросов в деле вооружений могли создаваться специальные комиссии.

В связи с возрастанием роли плановых органов следует отметить реорганизацию Сектора Обороны (СО) Госплана в июне 1927 г. В его состав были введены военные специалисты, которые, по мысли руководства, должны были повлиять на плановое развитие военной промышленности. Главой СО был назначен старый большевик М.Ф. Владимирский, затем — известный военный деятель К.А. Мехоношин. В задачи СО входило составление общего плана развития оборонной промышленности, координация усилий всех наркоматов в этой области, увязка с показателями намечаемого пятилетнего плана.

Структура Военведа (РВС, НКВМ) тоже не осталась без изменений. Хотя вопросы выработки военной стратегии по-прежнему решались на заседаниях РВС, заметно возрастание роли аппаратных структур НКВМ, в частности, Штаба РККА, который до мая 1928 г. возглавлял М.Н. Тухачевский. Штаб в эти годы стремится подчинить себе всю военную работу, стать единственным рабочим органом СНК/СТО, подчиняя себе специальные довольственные управления НКВМ, которые были созданы в июне 1927 г. В Штабе РККА разрабатывались заявки, сколько и чего будет нужно Красной Армии в случае нападения: на первые три-четыре месяца войны, на год ведения войны, и что будет, если война примет затяжной характер. Составленные на этой основе мобзаявки НКВМ или мобрасписания ложились в основу мобилизационного планирования.

Мобзаявки, составляемые Военведом, поступали в военную промышленность, которая еще раньше начала подвергаться реорганизации. Как это было связано с предшествующим периодом, до 1927 г., показывают материалы проверки деятельности Военно-промышленного управления (ВПУ, или Военпрома) комиссией РКИ во главе с В.А. Аванесовым, на основании которой было направлено письмо в адрес тех руководителей, которые в основном были включены в состав РЗ СТО: Сталину, Куйбышеву, Ворошилову, Рыкову и новому руководителю ГВПУ А.Ф. Толоконцеву в феврале 1927 г.[108]

Аванесов писал, что, хотя по его инициативе и были образованы военные тресты, все проводилось в противоположном от задуманного им направлении. Главная его идея состояла в том, чтобы создать единый орган, отвечающий за все военное производство, но ее не поняли и просто растрестировали Военпром. Нужно было выработать такую организационную схему, писал Аванесов, согласно которой вся промышленность Союза, имеющая решающее значение в деле обороны, должна была бы и в мирное время, и без всякой ломки в случае военных осложнений, выпускать военную продукцию. То есть автор мыслил о создании мощного военно-промышленного объединения, состоявшего из трестов, тесно взаимодействующих между собой. Гнев автора записки вызывало и то, что после растрестирования не было сделано никаких выводов из критики состояния военной промышленности. Он писал, что результатов и достижений нет. Оздоровление заводов не достигнуто, отсутствует нормирование труда, наблюдаются излишки рабочих и служащих, рост зарплаты не соответствует росту производительности труда. Скопились огромные запасы неликвидных фондов. Механизация слабая. Цены на военные изделия слишком высокие, военные заводы убыточны, особенно по мирной продукции. Нет твердого плана снабжения, расходования дотаций. Нет перспективы развития. Разнохарактерные тресты, включенные в состав Военпрома, не имеют зачастую между собой ничего общего, и получают противоречивые распоряжения из центра. Правильная постановка конструкторского дела отсутствует. Квалификация специалистов низкая. Выпускается большой брак, складское хозяйство поставлено плохо. В Военпроме, как и в прежнем ГУВП, царят кастовый дух, бюрократизм, кумовство, много несоветского элемента, казенщина, оставшаяся с царских времен[109].

В начале 1927 г. взамен раскритикованных КВЗ и КДМ создавалось мобилизационное управление (МУ) ВСНХ, тут же преобразованное в мобилизационно-планововое управление (МПУ), отвечавшее за работу в области обороны всей промышленности, подчиненной ВСНХ. Главой МПУ был назначен А.М. Постников. МПУ должно было отвечать за конкретное составление на предприятиях мобилизационных планов. С этой целью на заводах создавались моботделы и моббюро. Однако для рассмотрения более широких вопросов в структуре ВСНХ, наподобие распорядительных заседаний СТО, предусматривались постоянно действующие Мобилизационно-плановые совещания (МПС), решения которых были равнозначны постановлениям Президиума ВСНХ. МПС отвечали за увязку планов мобилизационного развертывания по всем отраслям промышленности и мобилизационными планами других наркоматов, в которых также были образованы моботделы. Однако, как показывают документы, заседания МПС велись нерегулярно, в ряде случаев отмечалось, что МПС «работает слабо». В работе МПС не было постоянного председателя, одно время ими были старый большевик И.Т. Смилга, военный деятель К.Ф. Мартинович.

Между тем вся практическая работа в производстве определенных видов вооружений сосредотачивалась в военных трестах: Орудийно-арсенальном (Орударсе, ОАТ), Ружейно-пулеметном (иногда называемом «Ружтрестом»), Патронно-трубочном и взрывчатых веществ (Патрубвзрыве), Военно-химическом (Вохимтресте). В 1927–1929 гг. самостоятельно существовал Военно-кислотный трест. Формально они подчинялись в своей деятельности ГВПУ. Несколько особняком стоял Авиатрест, который то выходил из подчинения Военпрома, то снова передавался в его состав, а ряд отраслей военного производства входили в гражданские ведомства: военно-инженерное, военно-интендантское имущество, военное судостроение и др. По имеющимся документам явно прослеживается, как постепенно нарастает напряжение между Военведом вкупе с контролирующими партийно-политическими органами: ЦКК, Военно-морская инспекция (ВМИ) РКИ, Экономическое управление (ЭКУ) ОГПУ, с одной стороны, а с другой ГВПУ, возглавляемым Толоконцевым, и трестами, отвечавшими за конкретное производство военной продукции, т. е. Военпромом.

В результате складывалась довольно противоречивая ситуация. С одной стороны, отчеты трестов Военпрома говорят о довольно значительных успехах военной промышленности, достигнутых в 1927–28 гг. В докладе Толоконцева, сделанном им на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) 27 апреля 1929 г., говорилось, что они якобы были достигнуты за счет организационных перестроек. Толоконцев пришел к руководству Военпромом в конце 1926 г., застав дела, как он говорил, в состоянии развала и борьбы с вредителями. С моим приходом, отмечал Толоконцев, положение улучшилось. В 1927/28 г. было выполнено почти 100 % производственной программы. Загрузка по валовой продукции поднялась с 167 млн руб. до 420 млн, т. е. в 2,5 раза. Число рабочих увеличилось на 22,5 тысяч. Убыточность военных заводов удалось изжить и получить прибыль за счет снижения себестоимости. Военная промышленность стала жизнеспособной. В июле 1928 г. по предложению ВСНХ РЗ СТО наконец определил потребности Военведа на год ведения войны. Теперь, говорил Толоконцев, нам необходимо утвердить план капитальных работ как на ближайшие три года, так и на пятилетку в целом, которая, по имеющимся наметкам, требует увеличить боевое снабжение армии по сравнению с 1916 г. в 4–5 раз. Большие достижения отмечались в продвижении иностранной технической помощи. Было заключено 11 договоров в деле налаживания производства самолетов, танков и прочего вооружения.

Толоконцев не закрывал глаза на имевшиеся недостатки, указывая на изношенность основного капитала военных заводов: за весь восстановительный период они получили на его обновление только 62 млн руб. из госбюджета, не производя никаких амортизационных отчислений. В 1926/27 г. импортное оборудование должно было составить 5,5 млн руб. и в 1927/28 г. — 11,9 млн руб., но за два года было ввезено только 38,7 % от потребного, а по плану 1928/29 г. не поступило еще ни одного станка. Толоконцев пытался отвести обвинения в бюрократизме. Работники аппарата, говорил он, в трестах составляют в Военно-химическом тресте — 18,8 %, в Оружпултресте — 16,8 %, в Патронно-трубочном — 18,5 %, в Авиатресте — 25 %, в ГВПУ — 39 %, включая занятых проектированием новейших разработок. Также заметно стремление Толоконцева отвести обвинения во вредительстве, борьба с которым все шире захватывала военную промышленность[110].

Как показывают отчетные документы, 1927–1928 гг. действительно были отмечены относительными успехами в деле восстановления военной промышленности. Об этом говорит и следующая таблица, составленная по материалам Военпрома (см. табл. 1[111]).

Если в 1925/26 г. убытки военной промышленности составили 14,7 млн руб., то в 1926/27 г. была получена прибыль в 10 млн руб., а в 1927/28 г. — 10,8 млн руб. В том же году удалось добиться снижения цен на продукцию на 6,6 %, снизить ее себестоимость на 7,9 %. Таким образом, все показатели свидетельствовали об оздоровлении и поступательном развитии военных заводов. Однако успехи вряд ли были следствием организационных перестроек, как уверяло руководство ГВПУ и военных трестов, а стали результатом улучшения общего положения в стране, предшествующей длительной восстановительной работы, которая все-таки велась и принесла свои плоды. Данные табл. 1 красноречиво говорят, за счет чего они были достигнуты. Наверное, следуя путем постепенного наращивания капиталовложений, рационализации, улучшения положения работников, совершенствования выпуска мирной продукции можно было и дальше рассчитывать на рост военной промышленности.

Таблица 1

Динамика роста военной промышленности по хозяйственным годам с 1926/27 по 1928/29 гг. (млн руб.) (в сравнении с 1925/26 г — 100 %)

* План составлялся в апреле 1929 г., когда было ясно, как идет его выполнение.

Однако не следует забывать, что по своей сути означало подобное восстановление, и совсем иначе выглядела картина по документам контролирующих органов: ЦКК, РВС и НКВМ, НК РКИ, ОГПУ, где состояние мобилизационной готовности страны оценивалось ниже всякой критики[112]. Вина за это, как и прежде, зачастую возлагалась на старых специалистов. Первый советский мобилизационный план (план «А») исходил из тех тенденций, которые были присущи нэповской экономике. По нему выходило, что к отражению возможного нападения СССР будет готов примерно через 18 лет. Естественно, что такие сроки не могли устроить тогдашнее руководство страны, и случайно его разработчики оказались в числе «вредителей».

В конце 1927 г. появилась аналитическая записка СО Госплана о возможной войне и экономической политике военного времени. Характерной ее особенностью было то, что она еще “дышит” нэповскими традициями. В ней подчеркивалось, что в то время как противник будет обладать высокой техникой, нам придется воевать практически с довоенной базой. В этих условиях необходимо держаться союза с середняком, который составит основу армии, ущемлять кулака и частника как возможных внутренних противников. Конечно, в случае войны, говорилось в записке, придется прибегнуть к внеэкономическим методам регулирования народным хозяйством. «Но это не будет означать возвращения к политике военного коммунизма. Изменения в хозяйственной политике нэпа необходимо сохранить (выделено нами — А.С.) Сама степень возвращения к военно-мобилизационным методам будет критически переосмыслена, хотя лозунг “все для войны” воскреснет…»[113]

Сталинское руководство рассчитывало, что директивное планирование значительно облегчит обеспечение организованного боевого снабжения. В этой связи представляет интерес вопрос о том, как общая разработка пятилетнего плана увязывалась с мобилизационным планированием.

Военно-мобилизационное планирование и пятилетка

Подготовка к войне связана с мобилизационным планированием. Любое государство, готовится оно к нападению или к его отражению, составляет планы мобилизационных мероприятий, касающихся всех сторон общественной жизни, в том числе расширения военного производства, работы транспорта, организации труда и многого другого. Можно проследить, как переход к планово-директивной системе в свете предполагаемой угрозы войны влиял на эти мероприятия, судить о характере и сущности советской военной доктрины, о степени агрессивности СССР и о том, насколько экономика страны соответствовала этой «агрессивности». Следует обратить внимание, что все составляемые мобилизационные планы, о которых идет речь, имели оборонительный характер.

Какую цель преследовали мобилизационные планы? Во-первых, достижение такого состояния экономики, которое обеспечивало бы ее быстрое развертывание на нужды войны в случае ее возникновения; во-вторых, накопление ресурсов в народном хозяйстве (мобзапасов), необходимых на случай нападения. Разумеется, каждая из этих сторон мобилизационного планирования оказывала свое воздействие на развитие советской экономики.

В решениях XV съезда ВКП (б) эта проблема ставилась лишь в самом общем виде. В них указывалось, что пятилетний план должен учитывать возможность нападения на СССР и его отражение, а упор на развитие тяжелой промышленности был дополнительно аргументирован оборонными интересами — обеспечить устойчивость экономики страны на военный период.

Инициатором усиления мобилизационной работы выступает Штаб РККА, который предлагает своеобразную ее модель по отношению к экономике. Согласно аналитической записке, составленной в Штабе РККА, Штаб предлагает наставления для всех НК и их моборганов, местных СНК хозяйственных органов, военных округов, определяя потребности в вооружениях, не работая с каждым управлением НКВМ в отдельности, дабы избежать параллелизма в управлении. Все наркоматы не просто должны содействовать, а непосредственно отвечать за работу по подготовке к войне. Однако разрозненные усилия наркоматов, говорилось в записке Штаба, не дадут ожидаемого эффекта, если их работа не будет увязываться с вопросами мобилизации в целом, развертыванием армии, потребностями вооруженного фронта и экономическими возможностями страны. Увязкой мобпланов наркоматов должен заниматься РВС, вырабатывать методические указания к их составлению. В мирное время наркоматы должны проводить комплекс мероприятий, определяющих размеры затрат на создание мобзапасов, в том числе заказы на импортные материалы, на оборудование военных участков гражданских предприятий, на специализацию и стандартизацию военного производства, его ассимиляцию с мирной продукцией, решать вопросы размещения мобилизуемых войск, работы транспорта, накопления машин, создания лечебных учреждений и т. п.

После экспертизы в НКВМ мобилизационный план направляется в СО Госплана для окончательной увязки. Аналогично организуется работа секций обороны республиканских госпланов. СО должен увязывать мобзаявки с планами хозяйственного строительства СССР. Отдельные секции СО, во-первых, должны осуществлять оперативное планирование и составлять контрольные цифры по военному производству на год, во-вторых, заниматься перспективным планированием, в-третьих, мобилизационным планированием, в-четвертых, изучать экономику современной войны. В каждой секции создается небольшой аппарат, но для широкого обсуждения вопросов привлекаются другие военные специалисты. Общее руководство подготовкой к войне возлагается на СТО, который осуществляет ее путем особых распорядительных совещаний, а Госплан и РВС выступают его рабочими органами, которые подготавливают доклады и решения РЗ СТО[114].

Вот та модель, созданная военными, которая свидетельствует об их стремлении играть более весомую роль в становящейся планово-директивной системе управления, которая, следуя особенности военного мышления, должна бы «работать как часы». И как всякая теоретическая модель она страдает существенными недостатками. Обычная ошибка исследователей состоит в том, что подобные разработки принимаются за действительное положение вещей. Между тем от теории до практики, от штабных планов до их реализации дистанция огромного размера. Какие бы планы ни составлялись, все равно они проходят десятки инстанций, в них вносятся изменения, их реализация зависит от действительного положения как в экономике в целом, так и в собственно военной промышленности, входящей в понятие Военпрома. В этом состоит суть основных противоречий, которые обозначились в оборонном планировании.

К 1928 г. было подготовлено три варианта мобилизационного плана на случай войны. Ни один из них не удовлетворял военных: им отводилась роль простых заказчиков, тогда как РВС и НКВМ хотели играть более активную роль. Приемлемым казался мобплан под литерой «С». Он представлял собой проработанную на основе мобзаявок НКВМ 1927 г. трехлетнюю программу подготовки к войне и поэтому назывался план «С-30». Основное место в плане занимало производство ручного оружия и винтпатронов, мелкокалиберных пушек, гаубичной тяжелой артиллерии, которую намечалось развивать в сотрудничестве с германскими заводами Круппа. План ориентировался на идеи кооперирования производства, которые, как отмечалось, продвигаются туго и в военной, и в гражданской промышленности, встречая сильное сопротивление со стороны консервативно настроенных специалистов. Необходимо, говорилось в плане, в намеченные три года полностью провести принцип кооперирования, унификации и стандартизации изделий на основе концепции единого выстрела. В осуществлении программы намечалось участие 163 заводов, не считая еще 97 предприятий, которые вырабатывают сырье и вспомогательные детали, в том числе сернокислотные, азотнокислотные, коксобензольные, нефтетолуоловые, анилиновые, производство корпусов, трубок, гильз. В авиастроении упор переносился на производство цельнометаллических самолетов. Отмечалось, что завод № 22 в Москве лишь в малой степени отвечает этой потребности, что острейшей проблемой для страны остается производство кольчуг-алюминия (дюралюминия). Сильный разрыв отмечался в производстве самолетов и моторов, особенно качественных. В связи с этим намечалось строительство ряда новых заводов и реконструкция старых.

Так же остро стоял вопрос производства спецсталей, приборов зажигания, а в военной электротехнике обнажались все слабости отечественной промышленности. Как «больное место» военных заводов отмечалось либо отсутствие мирных заказов, либо большие сроки их выполнения и отсутствие стандартизации изделий. Развитию производства, отмечалось в плане, сильно мешает недостаток квалифицированной рабочей силы, поэтому высказывалась идея приписать рабочих и специалистов к военным заводам для облегчения мобразвертывания. Одновременно предусматривался план забронирования рабочей силы на случай мобилизации, исходивший из опыта мировой войны. По угольной промышленности — 67 % военнобязанных, по нефтяной — 55 %, по металлической промышленности — 50 %, по военной — 48 %, по электротехнической — 47 %, по химической — 39 %, по текстильной — 27 %. Призванных в случае войны, как прежде, намечалось компенсировать женщинами. В плане предусматривались ряд мероприятий по подготовке военных специалистов, не имевший, однако, систематического характера. При ВТА им. Дзержинского создавалось военно-промышленное отделение. Предлагалось ввести отбывание военной службы на заводах для студентов МВТУ, Ленинградских горного и политехнического институтов, химфака Казанского университета. Однако, как препятствие для этого указывалось большое количество больных студентов, негодных к военной службе. Говорилось, что транспортные потребности не могут быть удовлетворены. Количество вагонов составляло лишь 50 % от потребности на военное время. Предусматривались принципы составления эвакуационных планов первой и второй очереди в зависимости от угрожаемых в случае нападения зон. В плане также говорилось о том, что поскольку восстановление военной промышленности происходило на старой промышленной базе, основные положения прежней концепции остаются верными при районировании военного производства[115].

Вдумываясь в содержание плана, нельзя не признать, что его не могли принять сторонники ускоренного развития военной промышленности. В вопросе о том, насколько высокими должны быть темпы, обозначились существенные расхождения. В этом ракурсе следует рассматривать смысл бюджетных и прочих дискуссий при переходе к планово-директивной системе управления. Если военные настаивали на росте бюджетных ассигнований на военные нужды, то руководство страны стремится ограничить их разумными рамками, дабы не нанести ущерб другим отраслям, развитие которых, прямо или косвенно, имеет отношение к обороне.

В августе 1928 г. в СО Госплана, например, был направлен доклад Председателя ВСНХ В.В. Куйбышева о контрольных цифрах оборонного строительства на пятилетку (капиталовложения и накопление мобзапасов). Общая сумма затрат на эти цели в нем определяется в 1 843 млн руб., из которых расходы на собственно военную промышленность должны были составить 612 млн руб. К ним добавлялись 171 млн руб для увеличения мощностей на военные нужды по металлической промышленности, 35 млн — по химической, всего 833 млн руб. — на специальные военные затраты. Военная промышленность должна была получить 37 млн руб на развитие продукции гражданского назначения. Основной же упор оборонной подготовки переносился на гражданские отрасли: металлопромышленность должна была дать прирост мощностей (непрямые оборонные затраты) на 279 млн руб., химическая — на 520 млн руб., электротехническая — на 63 млн руб и т. д. Подчеркивалось, что план исходит из ассимиляции военных и гражданских производств и в нем возможны коррективы[116]. А коррективы в период нагнетания плановых цифр и царившего планового ажиотажа вносились постоянно.

По отправному варианту пятилетнего плана, разработанному Госпланом и ВСНХ в 1928 г., увеличение производства боеприпасов предусматривалось в 2,7 раза, ручного огнестрельного оружия — в 2,5–3 раза, самолетов — в 2,7 раза, автомобилей для нужд армии — в 4–5 раз, танков — в 15 раз[117]. В принципе намеченные контрольные цифры были вполне приемлемыми, если бы не усложнение плановых заданий при недостатке ресурсов. Разумеется, предварительные расчеты потом были превзойдены в несколько раз. В любом случае пятилетка должна была стать важным шагом в превращении Военпрома как обособленного цикла военных заводов в военно-промышленный комплекс, т. е. всей экономики, работающей на нужды обороны страны в мирное время. Именно так следует рассматривать военные приготовления СССР в этот период. Позиция Сталина и его сторонников: высокие темпы индустриализации — залог укрепления обороноспособности страны.

В мае 1928 г. МПС Президиума ВСНХ приняло постановление, в котором предусматривалось: довести в ближайшее время показатели мощностей военных заводов до пределов, предусмотренных мобилизационным планом «С». Обращалось внимание на создание базы мобилизационного развертывания, на развитие химии и добычу цветных металлов, станкостроение и инструментальное производство. Предлагалось исходить из максимального приспособления гражданских отраслей к выработке военных изделий, и только если это невозможно сделать, направлять средства на строительство новых военных заводов. При их строительстве руководствоваться принципом максимальной экономической эффективности, удешевления продукции, быстрой отдачи. Намечалось вести строительство облегченного типа (однако в пределах требуемых норм), задействовать временные постройки, отставляя в сторону сооружение вспомогательных объектов, исходя из сокращения затрат по титулам (т. е. объектам, включенным в план), производственных площадей, избавляться от излишеств, строго придерживаться режима экономии. В организации труда опираться на сменность, уплотнение рабочего времени, рационализацию. Намечалось развернуть научно-исследовательскую работу по суррогатированию, т. е. созданию отечественных аналогов и замене недостающих в отечественной промышленности материалов, осуществить приспособление для этого гражданских производств и создание предприятий-дублеров тех, что находились в угрожаемых зонах. Сроки по проектированию и выполнению заказов НКВМ предлагалось резко уплотнить. При общей установке на достижение независимости от заграницы намечалось ускорить установление прочных связей с зарубежными фирмами и получение военных заказов и командировать с этой целью за рубеж специалистов и рабочих. Для всех мероприятий надлежало создать организационное и идеологическое обеспечение[118].

Еще в феврале 1927 г. на ПБ были заслушаны доклады РВС, ВПУ и содоклад, представленный главой ВМИ и замнаркома РКИ И.П. Павлуновским о состоянии военной промышленности. В мае того же года Политбюро приняло решение об увеличении ассигнований на военную промышленность на 1927/28 г. на 107 млн руб. с целью доведения общих военных расходов до 775 млн руб. (весь бюджет определялся в сумме 6 465 млн руб.). Между тем уже в 1927/28 г. расходы на оборону возросли до 17,3 % общегосударственных расходов, потраченных в основном на финансирование НКВМ, капиталовложения в военную промышленность, оборонное строительство в системе НКПС, закупки оборудования и сырья за границей. На 1928/29 г. НКВМ было выделено из бюджета 1 135 млн руб. Из бюджета предусмотрены были также средства для действующих и вновь создаваемых конструкторских бюро и лабораторий[119]. При планировании бюджета на 1928/29 г. Военвед запросил 960 млн руб. только на закупку вооружений при общей бюджетной смете 8 241 млн руб. При обсуждении правительство урезало эту цифру до 890 млн руб, а НКФ — до 840 млн руб. Это вызвало резкие протесты военных. Уже разворачивалась борьба против правых, которые якобы недооценивали военную опасность: «Весь мир вооружается против нас, а Рыков придирается к каждой мелочи, добивается сокращения сметы НКВМ».

Слишком ретивые из военных, настаивающие на безграничном росте военных ассигнований, были отстранены. В мае 1928 г. начальник Штаба РККА М.Н. Тухачевский был переведен на должность командующего ЛВО, а на его место поставлен более покладистый Б.М. Шапошников. В литературе высказываются разные догадки о причинах отстранения Тухачевского, однако указанное обстоятельство, скорее всего, было наиболее вероятным. Подозревать Тухачевского в связи с правыми, как считают некоторые авторы, нет никаких оснований: его взгляды были прямо противоположными.

В 1928–29 гг. в стране состоялось несколько конференций на разных уровнях, посвященных экономической мобилизации, проблемам составления мобплана на случай нападения и на первый год войны с участием мобилизационных органов, представителей Госплана, ОГПУ, РКИ, РВС и НКВМ. На них пятилетний план был подвергнут критике со стороны военных за слабый учет интересов обороны и механистический подход.

О нарастании аппетитов военных свидетельствует бюджетная дискуссия 1928 г. и оборонный бюджет на пятилетку 1928/29–1932/33 гг. По вариантам, разработанным НКВМ и СО Госплана, прямые расходы на оборону по сравнению с реальными цифрами на 1927/28 г. должны были выглядеть следующим образом (см. табл. 2[120]):

Таблица 2

Проект оборонного бюджета по годам пятилетки (млн руб.) (1927/28 г. — фактически, 1928/29 г. — утвержденный план, далее — плановые наметки)

Как видно, вариант НКВМ предлагал более напряженные контрольные цифры, и военные рассчитывали на постоянную долю в бюджете. Несколько иначе выглядела раскладка Госплана. Согласование представленных цифр возлагалось на правительственную комиссию Ворошилова, образованную в мае 1928 г. Она наполовину состояла из работников Военведа, наполовину — Военпрома и своей главной задачей видела согласование потребностей РККА с действительными возможностями хозяйства и капитальными затратами на развитие военной промышленности, учитывая как военные заводы, так и гражданские, которым, впрочем, отводилось второстепенное место. Перед комиссией ставилась задача выработать проект доклада для РЗ СТО с целью принятия соответствующего решения. Доклад был подготовлен к середине 1928 г.[121] В нем рассматривались мобзаявки НКВМ на ближайшие 2–3 года и до конца пятилетки. Конфликт насчет темпов военных приготовлений базировался вокруг принципа «затухающей кривой». Основные увеличения капитальных затрат намечались на 1928/29 гг. — сразу на 24 %.

План «С-30» рассматривался теперь как промежуточный этап подготовки к войне. Констатировалось, что главной базой его реализации является Военпром, поскольку план ассимиляции гражданской промышленности в военное производство еще не проработан и выявить их совокупную мощь невозможно. Отмечалось, что промышленность в стране слаба, не приспособлена к мобилизационному развертыванию, а созданные мобзапасы — ничтожны. Главный вывод доклада: необходимы более серьезные усилия всей промышленности, а для этого необходимо иначе развернуть пятилетний план.

Одновременно указывалось на слабые места мобилизационной заявки НКВМ: по качественным, цветным металлам, станкостроению, металлооборудованию, азотной кислоте. Ввиду этих недостатков представленную мобзаявку можно было обеспечить только на 53–55 %. Что касается танков, тракторов, автомобилей, металлических и деревянных самолетов и моторов к ним, то комиссия Ворошилова считала, что план может быть выполнен только к 1931/32 г. при условии существенной реконструкции старых и строительства новых заводов. В связи с этим комиссия предлагала урезать заявку по этой технике на ближайшее время примерно на 15 %.

В целом промежуточный этап мобпланирования нацеливался на накопление мобзапасов. Некоторые авторы считают, что комиссия Ворошилова проявила здравый смысл в отношении качественной стороны оборонных возможностей, была более склонна опираться на реальный потенциал советской экономики, но это вряд ли позиция самого Ворошилова, скорее — Сталина. Нарком и председатель РВС, ближайший сталинский друг, и шагу не мог ступить, не посоветовавшись со Сталиным. Не удивительно, что все записки военных на имя Ворошилова, касающиеся развертывания вооружений, немедленно оказывались на столе у вождя. Для Сталина в этот период, как свидетельствуют документы, важны были не столько сами цифры производства вооружений, сколько, как он неоднократно подчеркивал, темпы реконструкции промышленных предприятий и создания новых заводов, способствующих укреплению обороноспособности.

Что касается пятилетки, то комиссия Ворошилова прежде всего произвела расчет армии СССР и вероятных противников. На мирное время РККА следует развернуть до 625000 чел., в случае военного столкновения — до 2 666 000, противостоящих 3 100 000 чел. (имелись в виду мобилизационные возможности «лимитрофов»). Предполагалось, что 100 стрелковым дивизиям СССР будут противостоять 109 дивизий противника, против 1190 самолетов СССР выставит 1046, против 401 танка — 102, зато против 5620 вражеских орудий — СССР выставит 7034.

Делая доклад на РЗ СТО, комиссия Ворошилова определила, что в условиях мирного времени общая стоимость военных заказов по пятилетке составит 2 690 млн руб. без учета средств на новое строительство. В предлагаемом финансовом плане на пятилетку вся смета НКВМ при предполагаемом увеличении зарплаты работников на 30 % должна была составить 5 700 млн руб., а если добиться снижения цен, то эту цифру возможно было бы сократить до 5 млрд. В среднем за пятилетку участие сметы НКВМ в государственных расходах определялось в 23,1 % ежегодно[122].

30 июля 1928 г. РЗ СТО отверг представленную заявку НКВМ. Рудзутаку. Куйбышеву и Ворошилову было предложено ее пересмотреть, связать со схемой работ ВСНХ, Госплана и НКВМ. ВСНХ было поручено провести мобилизационную подготовку промышленности, с тем чтобы она в течение 2–3 лет обеспечила потребности Красной Армии на год ведения войны.

В январе 1929 г. в справке СО по докладу ВСНХ о состоянии мобилизационной готовности отмечались как положительные моменты, связанные с переходом экономики на плановые основы, так и отрицательные, обусловленные ограниченностью имеющихся предпосылок. Отсутствие и дефицит материалов, наличие узких мест, говорилось в справке, делает планируемое мобразвитие нереальным. Основные недостатки заявки НКВМ на военное время: а) жесткость технических условий, которые не диктуются необходимостью; б) недоучет производственных возможностей промышленности; в) необеспеченность плановых цифр материальными ресурсами. Наращивание производственных мощностей, начиная с 1927 г., не может удовлетворить и 10 % трехлетней заявки Военведа. Резкое расширение капиталовложений в 1927–1929 гг. и новое строительство идут с большими трудностями и эффекта пока не дают. Отмечалась крайняя пестрота заданий, нарушение пропорций, которое содержится как в трехлетнем плане, так и в перспективах на всю пятилетку. Говорилось, что хотя в плане «С-30» есть попытки усилить ассимиляцию с гражданской промышленностью, однако они не закончены, плохо проработан вопрос о «кустовании» предприятий, отмечалась сильная зависимость от импорта. Если и были предприняты шаги для создания военных ячеек на гражданских предприятиях, то их создание тормозится отсутствием достаточных заказов НКВМ. Трехлетняя заявка Военведа может быть выполнена, говорилось в справке, но сомнение вызывает автостроение, есть проблемы с порохами и аммиаком. Еще одна трудность заключалась в том, что не было данных о военных возможностях гражданской промышленности, чертежей и технических условий, отсутствовали научно-исследовательские работы[123].

Если в докладе ВСНХ еще прослеживались оптимистические нотки в отношении мобготовности, то в РВС он был подвергнут уничтожающей критике. С созданием МПУ, говорилось в постановлении РВС, мобилизационная работа несколько улучшилась, однако представляемые мобланы устарели, предполагали слишком длительные сроки развертывания и представляли собой, по сути, бесплановое развитие в случае войны. По традиции все это сохранилось в плане «С-30». Его реализация идет с большим запозданием, что в современной обстановке недопустимо. В отличие от «радужного» доклада ВСНХ, РВС констатировал крайне неблагоприятное положение с мобразвертыванием, указывая на необходимость усилить темпы. Свою же задачу Военвед видел в своевременном представлении заявок, предусматривающих ресурсы для сверхпланового развития. Постановление РВС говорило о необходимости уменьшить сроки разработки новых образцов и их внедрения в серию, удешевить военную продукцию, усилить импорт, одновременно создавая предпосылки для освобождения от иностранной зависимости. В качестве ударной и боевой задачи наркомату РКИ предлагалось провести масштабную проверку мобготовности промышленности. Чтобы усилить внимание к опытно-конструкторским работам, суррогатированию (замене дорогих узлов и деталей суррогатными материалами), основные подразделения в этой области РВС считало необходимым передать в промышленность, возложив общее наблюдение над ними на МПУ и призывая одновременно более четко очертить обязанности техкомов НКВМ и научных учреждений ВСНХ. Постановление предлагало в полтора месяца разработать и представить РВС положение о военной приемке в мирное и военное время. В заключение ставилась задача пересмотреть заявки НКВМ по новым вариантам мобпланов 10 и 12 и внести в правительственную комиссию проект положения о мобилизации народного хозяйства[124].

К весне 1929 г. проработка пятилетнего плана близилась к завершению. За основу принимались оптимальные контрольные цифры. Однако военные по-прежнему настаивали, что вопросы обороны в пятилетнем плане так и не решены окончательно. Сторонники военизации пятилетки призывали снова скорректировать хозяйственную политику. Зам. наркома НКВМ И.С. Уншлихт настойчиво рекомендует пересмотреть в сторону увеличения те показатели, которые имеют решающее для обороны значение. В апреле 1929 г. в Президиуме Госплана опять вспыхнула дискуссия по поводу ассигнований на военные нужды между представителями Военведа, ОГПУ, РКИ, с одной стороны, ВСНХ и наркоматов — с другой. Прежние варианты мобпланов рассматривались теперь как механическая сводка мобпланов и мобзаданий трестов и предприятий, сведенная МПУ ВСНХ. В свете новых задач мобпланирования их рассматривали теперь как «клочки бумаги».

Тогда же в РЗ СТО был направлен новый аналитический доклад Госплана об учете интересов обороны в пятилетке, который заметно отличался от предыдущего (см. выше) и отражал некоторые положения, выработанные комиссией Ворошилова. План исходил из оптимальных контрольных цифр и стабильного состава вооруженных сил на пятилетку.

Но главным направлением теперь провозглашалась машинизация вооруженных сил, более известная в литературе как моторизация РККА. Производство танков предполагалось увеличить в 15 раз. Сильный военный уклон накладывался на автостроение, на топливную промышленность, прежде всего на добычу, переработку и доставку нефтепродуктов. Треть металлургической базы должна была быть переориентирована на нужды армии, причем значительно должны были возрасти мощности по высококачественной стали и ферросплавам. Отмечалось неудовлетворительное положение по цветным металлам и отсутствие новых разведанных месторождений, в связи с чем предлагалось двигаться с Урала в Казахстан. В одном из последующих документов предлагалось использовать для этой цели заключенных ГУЛАГа[125].

В докладе Госплана отмечалось, что, судя по темпам развития машиностроения в пятилетке, даже оптимальным, освободиться от импортной зависимости в пятилетке не удастся. Констатировалось тяжелое положение с инструментальной базой, особенно с измерительным инструментом, а также что пятилетний план по обороне не увязан с тракторостроением, авиастроением, с программой развития тонкого и точного машиностроения. Говорилось о том, что в химическом производстве необходимо делать ставку на развитие основной химии: азотное, хлорное, серно-кислотное, аммиачное производства, искусственное волокно. Намеченные планом 16 фабрик — только начало. Базовым новшеством в документе была опора планирования на сплошную коллективизацию деревни. (Обратим внимание: еще до принятия решения о массовой коллективизации).

По мнению военного руководства, крупные производственные единицы в сельском хозяйстве будут легче поддаваться плановому воздействию, чем многомиллионные массы распыленных крестьянских хозяйств. Более того, линия на создание высших типов хозяйственных объединений усилит обороноспособность страны, машинизация и химизация сельского хозяйства улучшат хозяйственный баланс, облегчат обеспечение кавалерии. Удельный вес товарного зерна в колхозах составит 39 %, что позволит обеспечить полную годовую потребность армии на случай войны, но для этого нужно втянуть в колхозы 85 % крестьянских дворов. Мобилизационный фонд хлебного запаса должен составить 2 млн ц на 3 месяца войны и 12,5 млн ц на год ведения войны. Параллельно предлагалось развернуть создание сельскохозяйственных предприятий для переработки продукции, обратить внимание на строительство хлебозаводов, столовых, фабрик-кухонь, что в настоящее время — положение неблагоприятное: мало элеваторов, хлебопекарен, мельниц. Говорилось о том, что нужно создать такие запасы продуктов, которые давали бы гарантию, что в мирное время не будет перебоев, и позволяли безболезненно переходить к войне. Также говорилось, что из технических культур для армии наибольшее значение имеет хлопок. Если в 1927/28 г. 45,4 % его шло на нужды армии, то в 1932/33 г. эту цифру предлагалось довести до 73 %. Указывалось, что коллективизация позволит изменить структуру посевов, овса и сеянных трав для заготовки армейского фуража. Производство сельскохозяйственной продукции намечалось районировать в направлении Поволжья, Сибири, Казахстана.

Хотя планировался значительный сдвиг на Восток, диктуемый интересами обороны, но, видимо, говорилось в записке, наиболее решительный сдвиг следует отнести на следующую пятилетку. Пока еще состояние промышленности и транспорта не позволяет произвести его в широких масштабах. Ставилась цель добиться выполнения оптимальных заданий по железнодорожному транспорту, намечалось построить железнодорожное кольцо вокруг Москвы, а строительство Турксиба связать с созданием хлопковой базы для армии. Констатировалось, что положение на водном транспорте хуже, чем в 1913 г., что перспективы автомобилизации армии в пятилетке — неудовлетворительные, не обеспечивают маневренности войск, не учитывают возможности воздушных сообщений и развития гражданской авиации.

В области трудовых ресурсов, говорилось в записке, мобилизационные возможности упирались в огромную текучесть [рабочей силы], прежде всего в горнорудной, топливной, металлической промышленности. Обращалось внимание на рассасывание безработицы и необходимость программы социально-культурного строительства, особенно в приграничных районах. Делалась ставка на их экономический подъем, соответствующие мероприятия по линии просвещения, здравоохранения, коммунального хозяйства, имея в виду, что они должны стать прочной социально-политической базой для будущего тыла фронта, причем не только на Западе. Не менее важным будет Дальний Восток, районы, соприкасающиеся с Китаем, Афганистаном и Персией, причем не только с точки зрения обороны, но и в аспекте непосредственного влияния на население сопредельных стран.

В товарообороте предлагалось обеспечить переход на высшую стадию планирования: чем выше будет планирование в мирное время, тем легче будет в случае войны. С сожалением отмечалось сохранение частичной иностранной зависимости, а по некоторым товарам, таким, как каучук, — полной. Предлагалось еще шире развернуть мероприятия по суррогатированию[126].

Однако цифры, намеченные ВСНХ на капитальное строительство по военной промышленности (строительство военных заводов и милитаризацию гражданской промышленности), РЗ СТО назвал чрезмерными и вместо 1 190 млн руб. предложил урезать их до 500 млн руб.[127]

Следует заметить, что усиление внимания к мобилизационной готовности происходило на фоне непрерывных дискуссий, которые велись в печати о характере современной войны, об изменениях в технологии военного дела. Вопросы мобилизационного планирования экономики занимали все большее место в проводимых мероприятиях. В военно-учебных заведениях вводились курсы по мобилизационному планированию[128]. В связи с этим уместно сослаться на один документ, поскольку он, пожалуй, в наибольшей степени касается стратегии военно-мобилизационного планирования промышленности, которая складывается в эти годы в умах руководителей, хотя, с позиций нынешнего дня, ее отдельные положения можно оспорить. Это доклад, представленный председателем МПС ВСНХ И.Т. Смилгой на расширенной секции экономики войны СО Госплана. Идеи, высказанные Смилгой, повторялись многими военными, но в нем наиболее концентрированно излагается суть нового подхода.

Констатировалась грядущая неизбежность войны, которая будет войной на полное низвержение противника. Главную роль в ней, не умаляя значения артиллерии, будут играть танки, авиация и военная химия. Это будет война не только армий, но и жизненно важных центров. По-старому воевать будет нельзя.

До сих пор в оборонной стратегии, говорилось в докладе, есть две концепции подготовки к войне. Одна — у Америки, которая хотя и не имеет отдельной военной промышленности, но как страна экономически наиболее мощная способна быстро развернуть военное производство путем ассимиляции и кооперирования гражданских производств. Мобилизационный план этой страны рассчитан на быструю перестройку хозяйства в случае войны. Военные заказы рассеиваются по многим невоенным предприятиям. Преимущества такого плана очевидны. В мирное время основной капитал страны работает на нужды экономики, чем в результате обеспечивается его относительная дешевизна. Однако другим странам такой план будет не по силам.

Другой тип военной мобилизации в наиболее чистом виде демонстрировала царская Россия. Она ориентировалась на создание специальной мощной военной промышленности и накопление запасов на складах военных ведомств, что было дорого и невыгодно экономически. Японская война стала первым предупреждением порочности подобной практики. После нее сделано было много, особенно в артиллерии, но этого было явно недостаточно. Поэтому мировая война велась, по существу, теми же методами. Перестройка экономики на военный лад происходила под огнем. Но как бы Россия ни перестраивалась под Америку, у нее бы ничего не вышло, так как ее производительные силы были намного ниже. Каждый завод работал фактически сам по себе. Поэтому при расширении военного производства ничего не оставалось, как по-прежнему идти по пути создания специальных заводов. Делался вывод, что с такой организацией экономики в современных условиях страна успешно воевать не может.

Автор обращал внимание на то, что обслуживание армии в мирное время и военное время не одно и то же. (Автор выделял время войны — «У», мирное время — «Х». Обычно делается наоборот: обозначается час «Х» — время максимальной опасности). Ни одна страна, отмечал Смилга, не нуждается в излишнем производстве военной продукции в мирное время, поэтому сегодня главный упор необходимо делать на развитие мобилизационных мощностей. Царская Россия не умела ответить на эту проблему. Капитал, вложенный в военное производство, не давал прибыли, изнашивался, морально устаревал. В Европе нашли некоторые переходные формы в лице таких фирм, как «Виккерс», «Армстронг» (Англия), «Шнейдер-Крезо» (Франция), «Крупп» (Германия), «Шкода» (Чехословакия), которые пошли по пути обратной ассимиляции и оказались способными производить в мирное время огромное количество невоенной продукции. Омертвление основного капитала на военных заводах было преодолено.

Нам, писал Смилга, надо делать выводы из исторического опыта. Мы получили в наследство от царской России мощную военную промышленность, и это налагает на нас определенное бремя. Военная промышленность составляет значительный удельный вес в экономике. Ее надо привести в порядок, что должно быть решено в процессе реконструкции военных заводов. Однако, решая задачи индустриализации, нам надо расстаться с идеей наращивания по годам военной промышленности и ее мощностей. Это идея вредная. Главное — это правильная эксплуатация военных заводов, иначе мы обречены на вечную их реконструкцию. Можно использовать военные заводы для решения задач индустриализации путем широчайшей ассимиляции и кооперирования военных и гражданских производств, подготовки и стабилизации кадров, с которыми в стране существует особое напряжение. Каждое новое предприятие должно знать и помнить о своей оборонной функции. Нельзя допускать конкуренции между мирной и военной промышленностью. Всегда нужно иметь в виду, что трактор в мирное время — танк в случае войны. Постепенно следует переходить от модели царской России к европейской или американской. Тем не менее, надо считаться со старым наследием, одновременно освобождаясь от импортной зависимости. При составлении мобпланов не надо делить по степени важности изготовление пушек и изготовление портянок. Нужно обратить внимание на стандартизацию производства, не менять технологию в угоду военным нуждам, всему придавая деловой смысл. На этом пути, указывал автор, нас ждут калейдоскопические трудности, преодоление правых и левых уклонов в оборонной работе. «Мы против самотека, но и против увлечения полевой стратегией — перспективой больших побед и быстрого завершения войны, против бумажных планов, иначе придется испытать горькое разочарование»[129].

Если теоретически подобная конструкция выглядела весьма логично, то в практической реализации она постоянно наталкивалась на различные препятствия и ограничения. Главный вопрос в мобилизационной подготовке заключается в том, когда же наступит час «Х» (будем придерживаться обще- принятой символики), т. е. военное нападение. В сущности, вокруг этого вопроса в советском руководстве постоянно шли подспудные дискуссии, способствуя постоянной ревизии мобилизационных планов, составляемых в недрах Военведа и согласуемых с Военпромом.

В плановом ажиотаже предприятия не имели иного выхода, как, вместо запланированных показателей, в реальности исходить из текущих (или оперативных, как их называли) заказов НКВМ. При этом руководство сразу же натолкнулось на проблему: противоречие между планами военного производства и текущими потребностями народного хозяйства, которые неизбежно влияли на корректировки планов мобилизационного развертывания промышленности. Предприятия не могут в мирное время работать преимущественно на военные склады (накопление мобзапасов), ибо происходит омертвление капитала. Необходимо было использовать создаваемые мощности для производства необходимой стране мирной продукции. Поэтому реальные заказы Военведа всегда оказывались намного ниже запланированных. Так, согласно мобилизационной плановой заявке НКВМ потребность в самолетах на 1930 г. определялась в 4360 единиц, по танкам — 1055 единиц, а реальный заказ Военведа Военпрому на 1929/30 г. составил 1262 самолета и 340 танков. То же самое наблюдалось по остальным видам вооружений[130].

Задача, которая ставилась Военведом, состояла в том, чтобымаксимально сократить разрыв между мобилизационными заявками ввиду скорого приближения войны и реальными возможностями промышленности, что являлось важнейшей предпосылкой «военизации» пятилетки, т. е. ее милитаризации. Задача руководства страны состояла в том, чтобы привести в соответствие планы мобилизационного развертывания с реальными возможностями и темпами роста промышленности. Поскольку мобилизационные заявки значительно превышали их возможности, то в своей оперативной деятельности и Военвед, и Военпром вынуждены были опираться на другие показатели, отраженные в оперативных планах. При этом следует учитывать, что выполнение и оперативных планов происходило с существенными задержками и, как называли в то время провалы — «прорывами». Обнаруживалась постоянная нехватка средств и ресурсов. Все недостатки военного развертывания списывались на действия вредителей.

Вопрос о вредительстве в военной промышленности

Еще до конца 1920-х гг. в поисках виновников трудностей в военной промышленности нагнеталась обстановка вокруг старых специалистов. Конечно, аналогичная ситуация складывалась и в других отраслях экономики. Хотя борьба с вредительством касалась не только военной промышленности, несомненно, что в ней она приобрела особый размах. Были ли основания для обвинений во вредительстве? Как ни крути, выдвижение руководством новых задач встречало сомнения и возражения в рядах старых специалистов, считавших их нереальными, преждевременными. Однако документы свидетельствуют, что, несмотря на это, а иногда и скрытую враждебность к советскому строю, большинство специалистов честно работало на своих постах. Тем не менее, не располагая фактами о вредительстве или саботаже, партийно-советское руководство вместе с политическими и контролирующими органами пошло по пути их фабрикации. На старых специалистов сваливались все недостатки и огрехи, которых немало было в нэповской экономике, факты бестолковщины и головотяпства, коррупции, за которые кто-то должен был ответить.

В последние годы много было написано о Шахтинском процессе 1928 г., появились новые данные о фабрикации обвинений против специалистов в нефтяной промышленности и других отраслях. Но до сих пор почти ничего не было сказано о борьбе с «вредителями» в Военпроме.

29 марта 1929 г. ОГПУ представило в Политбюро документ, где говорилось о раскрытии контрреволюционной организации в Военпроме[131]. Ее возникновение ОГПУ отнесло к 1922 г., а инициаторами ее создания назвало генералов и полковников царской армии. По мере развития организации в нее якобы было втянуто большое число военных специалистов, которых-де еще предстоит разоблачить в процессе следствия. Разворачивалась настоящая кампания по выявлению вредителей, которая охватывала все больше работников аппарата и специалистов на заводах. Сообщалось о вредительстве на заводах: «Мастяжарт», Московском орудийном, «Арсенале», «Большевике», Пермском, Богородском, Казанском, Шлиссельбургском, Самарском и Ленинградском трубочных, Ульяновском пороховом, Пензенском и др. Целью контрреволюционной организации, как говорилось, было подорвать обороноспособность Красной Армии.

Структура организации выстраивалась чекистами соответственно со схемой управления военной промышленностью, и главной сферой вредительства называлось бывшее ГУВП. Главным «вредителем» был объявлен В.С. Михайлов, прежний заместитель председателя ГУВП — крупный теоретик военного дела и специалист в области артиллерии. Всего по делу проходили 21 человек, в том числе, помимо Михайлова, Дымман (член правления ПТТ), Высочанский (член правления ОАТ, бывший член правления ГУВП), Шейман (главный инженер строительно-механического отдела ОАТ), Довгелевич, (зам. нач. отдела Вохимтреста), Сахаров (технический директор завода «Мастяжарт»), Чижевский (начальник отдела ОАТ), Дыхов (начальник арсенального подотдела ОАТ), Шпитальский (директор «Эксольхима»), Филипповский (главный инженер ОАТ) и др.

Обращает на себя внимание, как ОГПУ определяло периоды в деятельности организации. Первый якобы был направлен на разоружение заводов и выведение их из строя, второй — на препятствование восстановлению заводов, например, путем направления капиталовложений на второстепенные объекты, создания на производстве узких мест, третий будто бы совпадал с масштабной программой капитального строительства и знаменовал переход к плановому вредительству и срыву мобилизационного развертывания. Таким образом, рисовалась удивительная способность «вредителей» следовать политике партийного руководства и выстраивать под нее свою деятельность. Сами по себе обвинения, предъявленные «вредителям», воплощали в себе все присущие советской экономике того времени недостатки, огрехи и трудности. Особенно поражает, каким образом благие намерения В.С. Михайлова постоянно оборачиваются против него и расцениваются как «вредительские факты».

Тучи над работниками Военпрома сгущались. Чувствуя это, Толоконцев подает заявление об отставке. Помимо многочисленных претензий к работе ГВПУ, этот орган выступает еще как естественный наследник ГУВП — «рассадника вредительства». Толоконцев, теперь уже бывший глава ГВПУ, замененный М.Г. Урываевым, в упомянутом докладе о работе военной промышленности на заседании Политбюро ЦК ВКП (б) 27 апреля 1929 г. пытался как-то ослабить предъявляемые обвинения. Возражая Павлуновскому на то, что в аппарате засели старые генералы, он отвечал, что это сильно преувеличено, их всего несколько человек. Что же касается Михайлова, то он всегда казался просоветски настроенным, активно выступал с докладами на партийных собраниях, благоприятно воспринимал критику. Он, говорил Толоконцев, первый среди работников Военпрома отмежевался от шахтинцев. Вообще, говорил он, Павлуновский в своих нападках удивляет. В одном месте он писал, что военная промышленность имеет полные мощности для мобплана литеры «С», что является незаслуженным комплиментом, и параллельно обвинял ВПУ в сокращении мощностей. Позицию Павлуновского Толоконцев определил как вредную, которая не дает правильного освещения положения в военной промышленности. (В апрельском письме в адрес ПБ Павлуновский писал о хаосе, расхлябанности, катастрофическом положении в военной промышленности, заявлял, что выполнение мобилизационного плана по литере «С» висит на волоске, что оборонная трехлетка превращается в пятилетку). На самом деле вредителям, заключал Толоконцев, не удалось подорвать дело обороны[132].

Тем не менее кампания по борьбе с «вредителями» разворачивалась все шире и шире и стала составной частью, если следовать советской традиции, «великого перелома» в военной промышленности. В чем же он состоял?

«Великий перелом» в военной промышленности

В мае 1929 г. РЗ СТО утвердило предложения НКВМ об увеличении численности и вооружений до 1933 г., что означало еще один поворот в сторону милитаризации пятилетки. Представленные предложения должны были быть вынесены на заседание Политбюро, т. е. к лету 1929 г. обсуждение всех вопросов оборонного строительства в пятилетке вышло на самый высший уровень. В основу заседания ПБ ложился анализ военно-промышленной работы за два года. Для подготовки докладов были сформированы две комиссии: одна о состоянии обороны страны, другая — о состоянии военной промышленности. Достижения в области обороны были опубликованы в печати. Постановление о необходимости ее укрепления в свете растущей военной опасности — тоже. В советской литературе не случайно оно рассматривалось как «перелом» в области подготовки к войне. Обсуждение же доклада о военной промышленности носило принципиально иной характер. Здесь были собраны все критические нападки в адрес руководителей Военпрома, вплоть до письма начальника ВМС РККА Р.А. Муклевича о плачевном состоянии флота и превращении страны в провинциальную морскую державу, отстающую даже от «лимитрофов». Накануне заседания Толоконцев и Томский были выведены из состава РЗ СТО.

В свете новых задач, провозглашенных сталинским руководством на пятилетку, успехи, достигнутые отраслью, выглядели незначительными и неадекватными. И дело тут не только в критике самой военной промышленности, сколько в полном отказе от принципов нэповской экономики. Давление военных усиливалось и в связи с тем, что представление о военной опасности по-прежнему царило в умах руководства и господствовало мнение, что, видимо, в ближайшее время военного столкновения избежать не удастся. Впрочем, приблизительное время начала войны, исходя из анализа международной обстановки, теперь относилось на 1932 г., заставляя усиливать военную составляющую пятилетнего плана. Показатели, которые в наибольшей степени подвергались корректировке в сторону их необоснованного повышения, так или иначе были связаны с военным производством. Со стороны же военных постоянно продолжали раздаваться обвинения в том, что интересы обороны не учитываются в плановых цифрах. На самом деле и военные, и производственники, как показывают документы, всячески старались поспеть за быстро меняющимися плановыми корректировками и обратить их в свою пользу, но сделать это в царившем плановом ажиотаже, военной лихорадке было нелегко. Несмотря на прилагаемые усилия, признаки расстройства в период «великого перелома» коснулись и военной промышленности. И, как прежде, анализ реального положения дел был заменен поиском козлов отпущения.

В постановлении как бы подводился итог многочисленным дискуссиям о характере современной войны и размерах необходимых военных приготовлений, ведущимся на страницах печати, в кулуарах Военведа и Военпрома. Главное место в подготовке к войне постановление отводило кадровой военной промышленности, более того признавалось, что существование специальной военной промышленности с весьма мощными заводами объективно создает преимущество Советского Союза перед буржуазными государствами в деле обороны страны. Этот момент важно подчеркнуть, так как он отразил дальнейшую перспективу роста военной промышленности, несмотря на теоретические дискуссии об экономической мобилизации всего народного хозяйства.

Вместе с тем состояние самой военной промышленности отмечалось как крайне неудовлетворительное, что выражалось, согласно документу, в громадном преуменьшении мобилизационных мощностей заводов, длительных и не соответствующих интересам обороны сроках их строительства и пуска, преувеличении средств на капитальное строительство. Указывались медленные сроки мобилизационного развертывания заводов, в связи с чем государство вынуждено было направлять усилия на создание крупных мобзапасов, непосильных для государства. Отмечались диспропорции и узкие места по ряду отраслей военных производств и заводов: неразрешенность проблемы заводского ремонта и арсенального, лекально-инструментального оборудования; перегруженность заводов негодным станочным парком; недопустимые сроки изготовления новых опытных образцов вооружения, продолжительное (3–4 года) их внедрение в массовое производство; устарелые технологические процессы и упорное нежелание военной промышленности во всех ее звеньях использовать нововведения и совершенствовать эти процессы; недоделы, невыполнение программ по изготовлению и обеспечению взаимозаменяемости запасных частей к предметам вооружения; крайне недостаточное использование основного капитала военной промышленности для производства мирной продукции; нерациональное использование военного оборудования для этих целей; «разбазаривание» оборотных средств, ведущее к напряженному финансовому положению и кассовым прорывам в военных трестах, надеющихся на подачки государства и не принимающих достаточных мер к упорядочению своих финансов; опора целиком на касту старых специалистов царской России и невнимание к вопросу подготовки новых советских кадров.

Все это списывалось на действия «вредителей». Теперь, говорилось в документе, когда установлена принадлежность большинства старых специалистов к контрреволюционной организации, в техническом руководстве военной промышленности сложилось критическое положение и создан опасный разрыв между промышленностью и потребностями обороны, что явилось следствием: многолетней и систематической вредительской работы в военной промышленности; отсутствия бдительности у партийного руководящего состава военной промышленности, начиная от работников Военпрома, кончая заводами; чрезмерного доверия к специалистам, в особенности к их верхушке; отсутствия со стороны коммунистического состава военной промышленности даже минимального контроля за работой специалистов (Выделено нами — А.С.). Отмечалось, что в большинстве случаев этот руководящий состав свел свою роль по управлению промышленностью, трестами и предприятиями к голому администрированию на основе отчетов и докладов, представляемых ему аппаратами, дескать, заполненными и часто руководимыми вредительскими элементами, и не считал для себя обязанным вникать в сущность производства, работать над собой и совершенствоваться для того, чтобы стать подлинным хозяином дела, улучшать и совершенствовать систему управления и изучать производственные технологические процессы; под предлогом военной тайны (чрезмерное засекречивание) фактически был отстранен от активного участия в организации и рационализации производства беспартийный и коммунистический рабочий актив на производстве.

Что касается успехов военной промышленности, о которых докладывал Военпром, говорилось дальше, то вскрытое совместными усилиями НК РКИ и ОГПУ действительное положение оказалось ни в какой мере не соответствующим оптимистическому освещению со стороны руководителей военной промышленности. Некоторые достижения в области производительности труда, снижения себестоимости, повышения качества и количества изготовляемой продукции, внедрения некоторых новых видов производства и т. д. совершенно недостаточны ни с точки зрения вложенных в военную промышленность средств, ни с точки зрения количества времени, затраченного на эти достижения. В то же время эти достижения выдвигались руководящими работниками Военпрома в качестве показателей общего благополучия, что еще больше содействовало прикрыванию фактически тяжелого положения подготовки к обороне. Попытки исправить критическое положение, предусмотренные решениями Президиума ВСНХ и утвержденными РЗ СТО в плане на 1928/29 г., обнаружили, что военная промышленность оказалась не готовой к выполнению заданного ей плана капитального строительства, а в работе ее аппарата не произошло того перелома, который гарантировал бы срочное исправление последствий работы контрреволюционной организации.

Исходя из этого, намечался цикл следующих мероприятий: Президиуму ЦКК предлагалось срочно рассмотреть вопрос о наложении взысканий и привлечении к ответственности как нынешнего, так и бывшего состава Военпрома, виновного в недостаточной бдительности по отношению к многолетнему и явному вредительству и упущениях, и внести свои предложения в ПБ; специальной комиссии под председательством Павлуновского, включая представителей ЦК металлистов и химиков, в кратчайший срок произвести чистку всего личного состава военной промышленности до заводов включительно; обновить руководящий состав, начиная с коллегии ГВПУ и кончая заводами; Оргбюро ЦК ВКП(б) в месячный срок предписывалось мобилизовать для военной промышленности не менее 100 человек, преимущественно членов партии, опытных производственников и молодых инженеров. Принимая во внимание, что военная промышленность представляет из себя по преимуществу высококвалифицированное производство и в то же время имеет ничтожные технические кадры, в особенности после ликвидации вредительской организации старых специалистов, ВСНХ надлежало, согласно документу, путем срочных и конкретных мероприятий немедленно разрешить вопрос об усилении технических кадров (путем переподготовки, устройства краткосрочных курсов и т. д.) и одновременно разработать план систематической подготовки для нее технического персонала.

ВСНХ предлагалось разработать и приступить к его немедленному осуществлению плана ликвидации последствий вредительства в военной промышленности. Особое внимание при этом обращать на капитальное строительство, электро-паро-силовое хозяйство, лекальное и инструментальное дело, арсенальную проблему, изучение и совершенствование (рационализацию) технологических процессов, устранение диспропорций между производствами и цехами и т. п. Ставилась задача уже в 1929/30 г добиться устранения указанных последствий вредительства и создания здоровой производственной обстановки на заводах и трестах. При разработке программы ликвидации последствий вредительства предписывалось использовать все имеющиеся материалы, конкретно изучать каждый объект вредительства в отдельности и широко привлекать к этой работе все предприятия, которые были охвачены вредительством.

Успешное разрешение громадной проблемы технического оснащения Красной Армии и, в частности, своевременное осуществление одобренных ПБ мероприятий по артиллерийскому, танковому, авиационному, химическому перевооружению по пятилетнему плану, указывалось в постановлении, возможно только при условии наличия сильных конструкторских и технических бюро на предприятиях военной промышленности, работающих в полном взаимодействии со всеми научно-исследовательскими и техническими учреждениями страны, и привлечения заграничной технической помощи. Исходя из этого ВСНХ предлагалось немедленно усилить существующие конструкторские и технические бюро на заводах опытными специалистами, организовать их там, где они отсутствуют, и привлечь техническую помощь из-за границы. Особое внимание должно быть обращено на артиллерийское, авиационное и химическое дело.

Вторым условием успешного осуществления плана технического перевооружения Красной Армии провозглашалось быстрое изготовление опытных образцов нового оружия и организация массового их производства. ВСНХ, совместно с НКВМ, должен был добиться во что бы то ни стало самых минимальных сроков в изготовлении опытных образцов, испытании и проверке их и внедрения в массовое производство. Отмечая недостаточную загрузку военных заводов военными заказами, ВСНХ, в целях сокращения сроков мобразвертывания военных заводов и максимального использования основного капитала военной промышленности, РЗ СТО предлагалось в двухмесячный срок поднять темп загрузки военных заводов мирной продукцией до максимальных пределов. ВСНХ надлежало принять меры по оздоровлению оборотных средств военной промышленности, а РЗ СТО — в срочном порядке рассмотреть вопрос о смягчении финансового напряжения, покрыть кассовые прорывы в Орудийно-арсенальном и Авиационном трестах, исключить повторение подобных явлений.

РЗ СТО предлагалось рассмотреть вопрос о ценах на поставляемую Военведу продукцию под углом необходимого их снижения, установив одновременно твердые расчетные цены по всем предметам вооружения, допуская ориентировочные цены как исключение для вновь устанавливаемых производств и то только для первого периода. НКВМ, ОГПУ и ВСНХ должны были пересмотреть существующий порядок секретности на военных заводах, с тем чтобы было обеспечено максимальное участие рабочих в контроле над производством и в то же время сохранена военная тайна[133].

Можно, действительно, констатировать, что, в свете сказанного, военной промышленности предстояли большие перемены. Но прежде всего, пожалуй, следует остановиться на том, на чем сосредоточен основной пафос документа, — «вредительство в военной промышленности» и его последствия.

Кампания по борьбе с вредительством в военной промышленности и ее последствия

Осенью 1929 г. о раскрытии контрреволюционной организации в военной промышленности было решено объявить в печати, что послужило сигналом для развертывания кампании. В сообщении для печати говорилось, что Михайлов, Дымман, Деханов, Шульга были расстреляны, остальные участники приговорены к различным срокам заключения в концентрационных лагерях[134]. В докладной записке по делу указывалось, как развивался процесс, кто «сознался», а кто не сознался во вредительстве. Добавлялись и уточнялись пункты обвинения. Например: Михайлов настаивал на строительстве нового латунного завода вместо переоборудования имеющихся цехов, Дымман говорил о строительстве нового трубного завода, Чижевский — о строительстве в Павшино нового оптического завода взамен использования и переоборудования двух старых цехов, что привело к удорожанию работ в 2 раза. Вредительство по линии оборудования заключалось-де в том, что станки, которые могли быть использованы вместо закупаемых за границей, отправлялись на склады. В других странах закупалось неподходящее оборудование, возникали задержки с освоением и созданием отечественного станкостроения. В «Эксольхиме» занимались академическими работами, сосредоточились на разработках второстепенных ОВ[135].

Следуя постановлению Политбюро, преследование старых специалистов приобретало характер одной из кампаний, так свойственных советскому обществу. Арестам подвергались многие крайне необходимые военному производству работники на заводах, в трестах и научно-исследовательских учреждениях. В декабре 1929 г. назначенный начальником вооружений РККА И.П. Уборевич докладывает Ворошилову о ликвидации вредительства в Ружейно-пулеметном тресте в области производства пулеметов и патронов. По пулемету «Максим» вредительство якобы заключалось в поставке недоброкачественного металла, отступлении при изготовлении от чертежей и лекал, порче пулеметных замков, в отсутствии нормальных шаблонов, закруглении шляпок гильз почти на всех заводах патронной промышленности. Для изучения последствий вредительства была создана комиссия К.А. Мерецкова, а также комиссия на Ижорском заводе для проверки качества стали. Еще одна комиссия была образована при НТК АУ для ужесточения условий приемки. Главный вредителем назывался инженер Третьяков, который якобы вел вредительскую деятельность аж с 1918 г. В целях борьбы с вредительством на продукцию, прошедшую проверку, ставилось особое клеймо[136].

Накануне нового 1930 г. ОГПУ представило Сталину доклад «О разоблачении контрреволюционной вредительской организации в авиапромышленности». Согласно документу, организация вела свою деятельность с 1921 г., охватывала опытное моторное производство, а также капитальное строительство путем замедления работ, представления неправильных чертежей, разработки ненужных Управлению военно-воздушных сил (УВВС) РККА машин, организации неувязок в управлении, срыва производственных программ, создания узких мест, расстраивания серийного производства, поставки негодных материалов и фабрикатов. Представители «вредительской организации» в этой отрасли обвинялись в шпионаже и передаче секретных материалов на Запад. Деятельность организации якобы строилась так, чтобы подчинить ей командные высоты в Авиапроме. Будто бы была образована Центральная группа (Кутовой, Гончаров, Богданов), которая взаимодействовала с Высочанским из ГУВП. В результате допросов ОГПУ выявило «широкие связи организации», хотя аресты 1926 г. несколько ослабили ее деятельность, но она «сумела снова развернуться под руководством Калинина, Щербакова, Косткина, Сивалкина и технического директора Авиатреста Макаровского». Особый размах вредительства отмечался на авиационных заводах № 23, 24, 25. Одним из его примеров называлось строительство слабого фундамента под кузницу на заводе № 26. Согласно документу, «вредители продвинули в УВВС РККА бывших служащих авиазаводов, создавая кастовую замкнутость и не пуская в свою среду чужаков», утверждали, что «авиация в стране с нами родилась, с нами и умрет», считали себя аристократами среди инженеров, корпорацией, которой открыты все блага жизни. Вербовка в организацию, по сведениям чекистов, велась различными способами: на вечеринках, «в обмене мнениями вредительского характера», «подкупом». Работникам ОГПУ удалось подслушать разговоры после одного из совещаний, где остались только инженеры. Разговоры шли о том, что большевики долго не продержатся, что в стране нужна многопартийность, что с имеющимися рабочими невозможно работать, критиковали бумажный стиль руководства и т. д. «“Нужно бить, — якобы говорили они, — по самому больному месту, самому чувствительному… И мы ударили вместе с научными работниками”. Чего же они добились, задавался вопрос. — Груды забракованного авиационного имущества, неудовлетворительные лицензии, срыв программ перевооружения»[137].

В феврале 1930 г. Политбюро приняло очередное решение о ликвидации последствий вредительства на военных заводах[138]. В нем указывалось, что по докладу ОГПУ о вредительстве надлежащих мер принято не было, что взятые темпы его ликвидации совершенно неудовлетворительные. Продолжает поступать продукция низкого качества. Говорилось о том, что «у руководителей заводов, трестов нет правильной оценки глубины расстройства, причиненного вредителями». В связи с этим отмечалось несерьезное отношение к информационным документам ОГПУ. Делался вывод, что руководители заводов не сделали выводов, не поддержали инициативу партии в борьбе с вредителями, не мобилизовали силы и не обеспечили контроль, и в этом усматривалось пассивное сопротивление мероприятиям ОГПУ.

В целях ликвидации последствий вредительства предлагалось создавать при трестах комиссии из хозяйственников, представителей ОГПУ, НКВМ, ЦК с целью проработать имеющиеся в ОГПУ материалы, изучить конкретные задания и определить сроки их выполнения. ГВПУ и ОГПУ должны были развернуть работу в этом направлении немедленно, привлечь коммунистический актив с целью продолжения выявления вредительских актов. Чтобы усилить эту работу, издавался приказ о частичном рассекречивании. Намечалось периодически проводить совещания директоров для проверки хода ликвидации вредительства по состоянию инструментальной базы и документации, активно привлекать к участию в этом военных приемщиков. Любопытно, что к мерам по ликвидации вредительства привязывались такие, как пересмотр политики зарплаты, ее повышение прежде всего для рабочих-инструментальщиков, освобождение их от территориальных сборов РККА. То есть комплекс мер борьбы с «вредительством» очень обыденно встраивался в круг решений, не имеющих к нему никакого отношения. В постановлении говорилось также о необходимости смело использовать заграничную помощь, вербовать рабочих в Германии, ускорить подготовку остальных через фабзавуч методом ЦИТ (Центральный институт труда, разрабатывавший в то время методы обучения на основе систем Тейлора и Форда), развернуть борьбу с рвачеством на производстве, сформировать корпус браковщиков, пересмотреть заданные технических условия. Постановление обязывало НК РКИ организовать проверку мобзапасов и представить в РЗ СТО задания по капстроительству и реконструкции военных заводов. В целях ликвидации последствий вредительства позволялось осуществлять перевод и мобилизацию работников туда, где сложилось напряженное положение со специалистами. Работники военных заводов освобождались от проведения государственных кампаний (посевных, хлебофуражных, колхозных и т. п.). Разрешалось провести мобилизацию инженеров в гражданской промышленности, практиковать принудительные командировки и прикрепление к военным заводам, развить сеть вузов и техникумов до необходимых размеров. Устанавливалась персональная ответственность руководителей снабженческих организаций за поставки на военные заводы. Было решено организовать специальные опытные мастерские и через месяц заслушать вопрос об этом на РЗ СТО. Для «оздоровления обстановки» на заводы направлялись члены ЦК и ЦКК на срок не менее месяца. Директора Ижевского оружейного завода (ИОЗ) решено было снять за непринятие мер против вредителей и срыв производственной программы без права 2 года занимать ответственные должности, снять директора завода № 50 и объявить выговор. Выговор объявлялся директорам Тульского оружейного завода (ТОЗ) и завода № 42. На ряд работников дела передавались в суд.

О том, как легко было попасть в число «вредителей», говорит следующий факт. На ряде военных заводов («Большевик», авиационных № 22 и 24, № 7 «Оружобъединения»[139] — всего на 12-ти) на 1931 г. были выдвинуты встречные планы, которые-де могли способствовать повышению эффективности производства, но встретили возражение администрации, для которой эти инициативы вылились бы в увеличение заданий и поиск дополнительных ресурсов. Подобное отношение расценивалось как «вредительский акт». Правда, тут же давалась инструкция, как составлять встречные планы, как связывать их с производственной программой, как обеспечивать контроль, как активнее привлекать рабочих, которая представляла собой бюрократический абсолютно невыполнимый регламент[140].

Тем не менее, согласно документам, кампания против вредителей на заводах велась очень вяло, и мало руководителей предприятий на нее откликнулись, несмотря на решение регулярно поставлять сведения о том, как ликвидируются последствия вредительства. Причина заключалась в «оголении» производственных участков: заменить «вредителей» было некем. В отдельных материалах, представляющих такие сообщения, главным образом перечислялись недостатки производства, которые списывались на «вредительство». Так, директор завода № 11 Н. Жиляев сообщал, что вредительство на заводе шло по следующим направлениям: длительная и почти полная консервация завода в течение 6 лет; разоружение тепло-силового хозяйства; постепенная ликвидация инструментальной мастерской капсюльного производства; срыв строительной программы и капитальных работ; разбазаривание кадров рабочих и ИТР[141]. На авиационном заводе № 29 суть вредительства заключалась якобы в подрыве мобготовности завода, задержке сроков его реконструкции, срыве производства мотора М-22. Указывалось, что полученный в 1928 г. заказ на изготовление моторов воздушного охлаждения сорвал всю предыдущую работу, в то время как по мотору жидкостного охлаждения ничего сделано не было. Кроме того, капитальное строительство велось без плана, но с большим размахом. Якобы умышленно было развернуто строительство новой испытательной станции, в то время как для этого вполне можно было приспособить старую. Да еще из треста прислали плохой проект, недостатки которого не удалось устранить. В результате — огромный брак в работе завода. Будто бы по вине вредителей были задержки поставок. Вместо того чтобы перейти на две смены, как предполагалось мобзаданием, работы продолжали вести в одну. Умышленно задерживалось внедрение новых образцов. Вредительство по моторам М-22 вело к тому, что они часто ломались при испытании. «Вредители знали, что коленвал слаб, но ссылались на плохой металл»[142].

Аресты вели к дезорганизации производства, к потере инициативности, нагнетанию нервозности и страха. Об этом довольно красноречиво свидетельствует сам нарком НКВМ Ворошилов, который выезжал в Ленинград с целью выяснить, как там идет выполнение танковой программы. В письме новому Председателю ВСНХ Орджоникидзе он сообщал, что, прибыв в Ленинград, организовал совещание на Ижорском заводе, пригласив руководителей других предприятий, комиссию Ленобкома, военных представителей, работников ОГПУ. Случилась, как писал Ворошилов, «форменная потасовка, и выяснилась безобразная картина, говорящая о том, что Ижорский завод серьезно болен». К тому же, писал он, постоянно работающие комиссии нервируют и отрывают от работы. Директор Богомолов — человек мягкотелый и мечтает удрать. Авторитет руководства завода и единоначалие отсутствуют. Технический директор Власов — «сознавшийся вредитель». Зав. механической мастерской арестован, а исполняющий его обязанности перепуган и просто жалок. Рабочие развинчены, слабо дисциплинированны. На заводе самотек, рвачество, прогулы, прямые хулиганские выступления, матерная ругань по адресу ЦК. Много производится брака, и уйма денег уходит зря. На заводе слабая парторганизация. Тем не менее в разговорах все обещали исправиться, взять напором поставленные задачи[143].

От кампании преследования старых специалистов берет отсчет история Особых технических бюро (ОТБ), специальных технических бюро (СТБ), особых конструкторских бюро (ОКБ), тех, которые позднее получили прозвище «шарашки». Разумеется, ОТБ как способ концентрации усилий на определенных важных участках военного (и невоенного) производства были и прежде, в частности Остехбюро В.И. Бекаури, созданное в 1921 г. Однако теперь под Остехбюро стали в основном понимать закрытые организации, в которых работали арестованные и осужденные специалисты. На самих военных заводах нужда в специалистах явно обострилась, в связи с чем и прослеживались признаки пассивного сопротивления кампании, которая постепенно сходит на нет.

Складывание базовых понятий советского ВПК

Следуя решениям Политбюро, ассигнования на оборону были увеличены, хотя и не в тех размерах, которые запрашивал НКВМ. Представленная в октябре 1929 г. справка РЗ СТО об ассигнованиях на оборону на 1929/30 г. носит следы своеобразного компромисса (см. табл. 3[144]).

Таблица 3

Ассигнования на оборону в 1927/28–1929/30 г. (тыс. руб.)

На заседании МПС 3 декабря 1929 г. специальной комиссией по военному планированию, куда, наряду с работниками ВСНХ, СО Госплана, входили представители РВС, НКВМ, всех трестов, ответственных за производство отдельных видов вооружений, были сформулированы базовые его принципы, которые как бы обобщали предшествующие дискуссии. Они дают ключ к пониманию структуры советской военной промышленности на весь период существования планово-директивной экономики, понятия советского ВПК, соотношения общих и специальных затрат на военное производство.

Суть этих принципов состояла в следующем. Военпром должен решать проблему наращивания мощностей военной промышленности путем выделения минимального количества заводов, способных удовлетворять заявки НКВМ по всей номенклатуре военных изделий. «Теория единого выстрела», ранее служившая основой для выделения обособленных кадровых военных заводов, теперь рассматривалась как «вредительская».

Главным направлением развития военного производства теперь провозглашалась милитаризация гражданской промышленности (внедрение военных производств в мирную промышленность) путем специализации и кооперирования отдельных заводов в производстве военной продукции. Основная задача при этом виделась, во-первых, в том, чтобы в числе кадровых заводов оставались только наиболее мощные, а также вполне определившиеся по специализации как военные, или заводы, которые в мирное время сохраняют характер военных, способны ускоренно развернуться в период мобилизации на полную мощность и за которыми обеспечивается ведущая роль ко всем прочим мобилизуемым в случае войны предприятиям. Во-вторых, провозглашалась далеко идущая ассимиляция военных производств с гражданской промышленностью, которую нужно вести так, чтобы максимально сократить на пятилетку затраты на специальное военное строительство.

Комиссия выработала также принципы деления мобилизуемых предприятий на группы. К кадровым заводам относятся только те, которые охватывают в совокупности все военные производства, работающие по заявкам НКВМ. Им предписывалось освободиться от несвойственных их производству заданий, что было новшеством, ибо военные заводы России всегда были многофункциональными. К числу кадровых, естественно, относились специальные военные заводы. Наряду с ними, отдельные заводы гражданской промышленности, не охваченные в целом номенклатурой военных заказов, но имеющие отдельные военные цеха (кадровые цеха, отделы) или отдельные военно-производственные ячейки (участки) большего или меньшего значения, учитывающие особенность производства, величину мобзадания и др. Гражданские заводы с преимущественно военными заказами было принято называть «военизированными». На мирное время признаками кадровых заводов становились их готовность к немедленному развертыванию военного производства, начиная со стартового уровня заказов НКВМ на мирное время, наличие условий для такого развертывания (оборудование, запасы сырья и материалов, рабочие и специалисты), количество заказов, получаемых от НКВМ, роли предприятия по отношению к другим мобилизуемым заводам, доли свободного от заказов НКВМ основного капитала, позволяющего производить перепланирование в процессе мобилизации. Они должны были выступать центрами научно-исследовательской, опытной, конструкторской и рационализаторской работы, быть руководящими по отношению к другим мобилизуемым предприятиям с родственными военными производствами, в том смысле чтобы передавать им последние достижения в области изготовления военных изделий, наблюдать за постановкой и исполнением опытных заказов, производить экспертизу мобилизационных планов, правильности расчетов, использования оборудования, установления норм, категорий работников, подготовки специального техперсонала. Предприятия, относимые к числу мобилизуемых, в мирное время приписывались к кадровым заводам. На этой основе велось «кустование» кадровых и мобилизуемых предприятий, производилось выделение головных и вспомогательных заводов. Головными заводами в составе «куста» определялись те, которые производят сборку сложного изделия или изготовляют основные части военных изделий. В однородных производствах число кадровых заводов должно было быть сведено к минимуму и определяться внушительной долей заказов НКВМ. Там, где наличие одного кадрового завода считалось недостаточным, а производство охватывало большое число предприятий, таких как снаряжательное, взрывательное, т. е. производство боеприпасов, допускалось несколько кадровых заводов. Должны были обеспечиваться техническое соответствие и взаимозаменяемость производимых изделий по всему циклу военных производств. Констатировалось, что особо ответственные задачи кадровых заводов требуют, чтобы они размещались вне угрожаемой в случае войны территории.

Заводы, не вошедшие в число кадровых, но подлежащие мобилизации в случае войны, должны были создавать в мирное время военно-производственные ячейки и сохранять существующие, работающие по заказам НКВМ. Если таких заказов не было, то предусматривалось, что время от времени будут выдаваться заказы в порядке проведения опытной мобилизации. С целью сохранения мобилизационной готовности загрузка предприятий мирной продукцией не должна была решаться в ущерб военному производству, с тем чтобы сохранялась возможность его быстрого перепланирования на случай войны. В мирное время мобилизуемые предприятия должны были иметь такую степень мобилизационной готовности, которая обеспечивала бы соответствующие темпы развертывания всего «куста». Предприятия, не имеющие военно-производственных ячеек, в мирное время должны были получать раз в несколько лет опытные заказы на предмет возможной установки на них военных производств в случае опытной мобилизации. В целом, как говорилось в документе, пятилетка должна была решить следующие задачи: сократить число заводов собственно военной промышленности, оставляя в числе кадровых только основные по каждой номенклатуре военных изделий, заявленных НКВМ; включить в число кадровых ряд заводов (цехов) гражданской промышленности, охваченных номенклатурой НКВМ; перепланировать отдельные военные заводы и военные цеха гражданских предприятий на производство мирной продукции, сохраняя, однако, военно-производственные ячейки; «кустование» предприятий, увязывание их работы с базами снабжения[145].

В декабре 1929 г. Политбюро принимает постановление о развертывании танковой программы. Одновременно при Штабе РККА создается управление механизации и моторизации (УММ), главой которого был назначен И.А. Халепский — довольно решительный и опытный организатор, усилиям которого во многом обязано рождение советской танковой промышленности. 1 февраля 1930 г. на РЗ СТО было принято решение о реорганизации военной промышленности. Часть трестов было решено превратить в объединения и непосредственно подчинить Президиуму ВСНХ (военно-экономическому отделу — ВЭО). ГВПУ упразднялось как «вредительский орган». Вместо него создавалось Главное военно-мобилизационное управление (ГВМУ) ВСНХ во главе с И.П. Павлуновским. Теперь этому старому чекисту и руководителю ВМИ РКИ, столь много критиковавшему Военпром, самому предстояло исправлять положение.

Тем временем положение с выполнением растущих плановых заданий осложнилось. В постановлении Политбюро от 15 января 1930 г. о подготовке промышленности по мобплану «С-30», отмечалось, что «несмотря на все потуги (выделено нами — А.С. ) удовлетворение минимальных потребностей вооруженного фронта идет неудовлетворительно… Принятые в июле [1929 г.] решения остались на бумаге. Добиться оздоровления военной промышленности не удалось, особенно в ОАТ». Констатировалось, что созданные мобзапасы будут израсходованы в течение первого года войны. В случае ее возникновения в 1930 г. необходимо будет дополнительно предусмотреть целый ряд мероприятий для быстрого мобразвертывания. Было постановлено ускорить строительство в металлургии, Березниковского комбината и в связи с этим свернуть другие химические производства. Особый упор решено было сделать на производстве взрывчатых веществ. Было признано необходимым увеличить импортные закупки, поскольку проблема суррогатирования не решается. МПУ ВСНХ решено было реорганизовать в оперативный плановый орган по всем вопросам оборонной промышленности, функции которого — учет производственных возможностей промышленности, составление мобплана, контроль за капитальным строительством, контроль за мобподготовкой на заводах. Предусматривались персональная ответственность руководителей трестов и заводов, более активная роль НКВМ по части строгого контроля за выполнением военных заказов[146].

Тухачевский и Сталин

В литературе много внимания уделяется взаимоотношениям Сталина и Тухачевского, которого причисляют к наиболее оголтелым «красным милитаристам». Тухачевский, находясь на посту командующего ЛВО, не оставлял в покое высшее руководство, непрестанно выступал с инициативами реорганизации армии, ее технического оснащения и боевого снабжения, засыпал военное командование записками, проектами и т. д. Все это, несомненно, признак деятельной и неугомонной личности. Так, в январе 1930 г. он направил Ворошилову рапорт о техническом оснащении РККА и армий вероятных противников и об основных установках реконструкции армии. Рапорт, естественно, оказался на столе у Сталина, а оставленные им пометки говорят о том, кто в действительности работал с важными документами.

Ознакомившись с планами экономического развития СССР в годы пятилетки, главным образом на основе публикуемых в печати цифр по оптимальному или завышенному планированию плюс дополнительные задания, которые Тухачевскому казались необходимыми для армии, он пришел к выводу об отставании РККА от намеченных достижений и призвал совсем иначе развернуть пятилетку военного строительства, изменить плановые ориентиры под влиянием, как он писал, уровня происшедших изменений (Сталин делает пометку: не уровень, а темп).

На нужды армии Тухачевский предлагает направить 50 тыс тракторов из 197 тыс, намеченных к производству, 130 тыс автомобилей из 350 тыс, дополнительно произвести 40 тыс т горючего (Сталин: рановато.). Оптимальная цифра производства танков по Тухачевскому может теперь составить 50 тыс единиц, самолетов — 122,5 тыс, моторов — 175 тысяч. (Сталину не нравится, что Тухачевский пытается корректировать общую экономическую стратегию, он упрекает его в механистическом подходе). Далее Тухачевский настаивал на реконструкции военных сообщений, утверждая, что бедность путей сообщения в стране не может служить аргументом против моторизации армии.

Касаясь общей численности вооруженных сил, Тухачевский, опираясь на опыт мировой войны, посчитал, что показателем реконструкции РККА должен стать ориентир в 260 стрелковых и кавалерийских дивизий, 50 дивизий АРГК, плюс артиллерия большой мощности и минимум 225 батальонов ПРГК, 40 тыс. самолетов и 50 тыс. танков в строю. (Сталин: Поехал… ). Общий вывод Сталина: Видно, лавры т. Ларина не дают спать т. Тухачевскому. Жаль...[147] (Ю. Ларин со времен Ленина слыл в рядах большевистских руководителей в качестве отчаянного прожектера и автора невероятных проектов). Однако, как видно из дальнейшего, рапорт Тухачевского крепко засел в голове вождя.

Тухачевский на этом не угомонился. В феврале он обращается к Ворошилову с запиской о новом плане мобилизации промышленности. В ней положительно оценивается постановление ЦК о реорганизации управления промышленностью, постановление РЗ СТО о превращении МПУ ВСНХ в оперативный орган управления, одобряются меры по борьбе с вредителями. Сам план военной мобилизации, представленный Тухачевским, по своим идеям довольно созвучен с изложенными выше идеями Смилги.

В марте 1930 г. Штаб РККА составил справку-заключение по соображениям Тухачевского, опираясь на расчеты составляемых новых мобилизационных заявок МВ-10 и МВ-12. В справке указывалось, что вариант Тухачевского (при примерном расчете на 245 стрелковых дивизий и 10,5 млн чел мобилизованных) предполагает значительное увеличение программы вооружений. Например, только для реализации плана производства пулеметов Дегтярева надо будет построить 7 новых военных заводов.

Если следовать Тухачевскому, отчуждение от гражданской промышленности для нужд Военведа составило бы: по стали — 68 %, по цветным металлам — 100 % плюс весь импорт. Если по плану МВ-12 Штаба РККА авиационного бензина будет необходимо 512 тыс т, то по варианту Тухачевского — 7,2 млн т. При расчете 40 % бензина от добываемой нефти, отчуждение для военной промышленности составит 100 %. По танкам (из расчета 2 трактора равны одному танку) производство придется увеличить в 24 раза.

Осуществление планов Тухачевского, говорилось в справке, парализовало бы всю экономическую жизнь СССР. Кроме того, подчеркивалось в справке, в стране почти нет алюминия, цельнометаллического трубного производства, отсутствуют магнето, шарикоподшипники и т. д.

Касаясь финансового обеспечения планов Тухачевского, Штаб писал, что только на накопление вооружений потребуется 58 млрд руб., а бюджет Военведа выразится в (при условии 20 % снижения цен на военную продукцию) в 63 млрд руб., в то время как по оптимальному варианту Госплана весь госбюджет на три оставшиеся года пятилетки исчисляется в 37 млрд руб., т. е. не удовлетворит заявку одного Военведа. По варианту же М-12 заявка Штаба на год войны составляет 11 млрд руб.

Таким образом, предложения Тухачевского выглядели поистине фантастическими, однако Штаб сделал весьма компромиссный вывод о том, что идея ассимиляции гражданской промышленности с военной, выдвинутая Тухачевским, в основном правильная, что в главных предпосылках: увеличении армии военного времени, развитии авиации и танковых средств — Тухачевский стоит на верных позициях, что его предложения будут учтены при проработке второй половины пятилетнего плана[148].

Тухачевский и дальше продолжал будоражить руководство своими предложениями. В книге О.Н. Кена подробно анализируется конфликт по этому поводу между Тухачевским и Ворошиловым. Кажется, однако, что позиция наркома по поводу вооружений скорее развивает тогдашнюю точку зрения Сталина, чем самого Ворошилова. Сталин указывал, что осуществлять планы, подобные планам Тухачевского, значит погубить и хозяйство, и армию, и отмечал, что в Красной Армии есть порода людей, которые принимают радикализм за чистую монету, что надо обратить внимание на подготовку экономического базиса, а не наращивание вооружений. Это дорогое удовольствие. Нельзя держать в мирное время в мертвом состоянии огромные материальные и денежные ресурсы. Вместе с тем Сталин как бы оставляет Тухачевскому и другим военным деятелям — «красным милитаристам» — право на самостоятельную точку зрения. Более того, несмотря на аресты людей, близких Тухачевскому, Сталин «зачеркнул» дело против него[149].

Нагнетание планов военизации пятилетки и его последствия

Развертывание пятилетки в сторону военизации продолжалось. Обозначился довольно резкий кризис в мобпланировании, связанный с расхождением между темпами военных приготовлений и реальным состоянием производства вооружений. В сентябре 1930 г. НКВМ и РВС представили в РЗ СТО доклад о реорганизации РККА в свете «успехов пятилетки». Снова пошли разговоры о возрастании военной опасности в связи с «фашизацией» Польши и переворотом в Румынии, о «наглом поведении этих стран, инспированном Францией». Начался пересмотр руководящих директив по установке численности войск и их вооружений на случай военного столкновения. Ставилась задача иметь перевес над противниками в 2–3 раза. СО Госплана рассматривался теперь как «неуступчивый партнер»[150].

Происходят изменения в позиции самого Сталина. К февралю 1931 г. относится его знаменитая речь «о темпах» перед работниками социалистической промышленности, непосредственно касающаяся оборонного строительства. Выступая на конференции, Сталин говорил о том, что надо иметь страстное большевистское желание овладеть техникой, овладеть наукой производства. Даже если заданные темпы являются недостаточными, снижать их тем более нельзя. Вся история России состояла в том, что ее били за отсталость. Первая отсталость — военная: «Хотите ли вы, чтобы наше социалистическое отечество было побито и чтобы оно утеряло свою независимость? — спрашивал он. — Мы отстали от передовых стран на 50–100 лет. Мы должны пробежать это расстояние за 10 лет. Иначе нас сомнут»[151]. Если в 1930 г. было достигнуто, по словам Сталина, 25 % промышленного роста, то на 1931 г. задавалась нереальная цифра 45 %.

Растущее раздражение вызывала неспособность РЗ СТО полностью контролировать работу Военпрома и плановых органов. Раздавались требования превратить этот орган из «парламента», где каждый отстаивал свои позиции, в инстанцию, быстро и твердо решающую вопросы обороны СССР и принимающую на себя всю ответственность. 23 декабря 1930 г. вышло постановление Политбюро: «Упразднить РЗ СТО, заменив его специальной комиссией при СНК и ПБ в составе тт. Молотова, Сталина, Ворошилова, Куйбышева и Орджоникидзе». Формальным главой созданной Комиссии обороны (КО) СТО являлся новый Предсовнаркома В.М. Молотов, поэтому иногда ее называли «Комиссией Молотова». На самом деле решающая роль в работе КО принадлежала Сталину. Все общие и частные вопросы оборонного строительства сосредотачивались в руках узкой группы лиц, приближенных к Сталину. Соответственно сократилось количество подобных дел, рассматриваемых на ПБ, в других органах высшего политического и хозяйственного управления. Так, Политбюро сосредоточило свое внимание на контроле за строительством важнейших объектов, намеченных на пятилетку.

Наблюдалось стремление к дальнейшей централизации всего производства, прямо или косвенно связанного с обороной, подчинить его единому органу — ВЭО ВСНХ или ГВМУ. Прежние военные тресты постепенно превращались в объединения. В планах постоянно увеличивались задания по производству танков, самолетов, боеприпасов и т. д. Под давлением военных тракторостроение, автостроение и другие отрасли приобретали военный уклон[152]. Недовольство вызывали цены на военную продукцию. Для контроля над ними Ворошилов рекомендовал привлечь РКИ[153]. Он предлагал перейти от ориентировочных к директивно назначаемым ценам, которые, гарантируя безубыточность, стимулировали бы снижение себестоимости[154]. Из этой затеи ничего не вышло. Интерес НКВМ был очевиден: чем ниже цены, тем больше продукции можно было закупить в пределах отпущенных государством ассигнований. Интерес Военпрома заключался в том, что чем выше будут цены, тем меньше будут затраты на совершенствование производственного процесса, на организацию труда и т. п. Кроме того, на цены постоянно воздействовала инфляция, которая проявлялась в постоянном удорожании сырья и материалов. Объединения и тресты Военпрома категорически возражали против установления твердо-расчетных цен на весь объем заказа Военведа, если заказ придется выполнять в течение нескольких лет и требовали оплачивать продукцию первого года по ее фактической себестоимости[155]. Руководство ВСНХ настаивало, что ранее установленная система ценообразования доказала свою целесообразность, поскольку-де НКВМ не представляет в срок свои заявки по номенклатуре и количеству военной продукции и нести из-за этого дополнительные накладные расходы объединения и тресты военной промышленности не желают[156].

Крупные реорганизации произошли в руководстве НКВМ, где также выдвигались близкие к Сталину люди (например, назначение А.И. Егорова начальником Штаба РККА, вместо Б.М. Шапошникова). Но самой главной переменой с точки зрения военной промышленности и своего рода сюрпризом стало назначение Тухачевского — сторонника максимальных военных приготовлений — на пост замнаркома НКВМ, начальника вооружений РККА в июне 1931 г. вместо назначенного в БВО Уборевича. История «примирения» Тухачевского со Сталиным подробно рассмотрена в работах Кена и Самуэльсона. Для нас важнее оценка самого факта, который означал, что милитаризация хозяйственного строительства в стране будет нарастать.

Между тем трудности с выполнением плановых заданий оставались, а смещение пятилетки в сторону милитаризации способствовало ухудшению общего экономического положения страны. Решительного перелома, как было намечено, добиться не удавалось. Особые надежды руководство возлагало на особый последний квартал 1930 г. (С 1931 г. было решено перейти от подведения итогов хозяйственной деятельности по операциональным годам, начинавшимся в октябре месяце, к итогам по календарным годам, в результате чего и образовался особый квартал: октябрь — декабрь 1930 г.) Решено было сделать это не формальным мероприятием, а превратить особый квартал в «ударный», в кампанию решительного перелома в хозяйственной деятельности и мобилизации промышленности.

В докладе СО Госплана на имя Сталина в октябре 1930 г. отмечалось, что задания по плану «С-30» не обеспечиваются промышленностью, что ВСНХ не выполнил намеченных установок. «Между тем, — говорилось в документе, — явно надвигающаяся опасность войны требует от партии и рабочего класса решительно повернуться лицом к обороне страны». План «С-30», говорилось в докладе, нереален и не соответствует задачам модернизации вооруженных сил, основан на отборе ресурсов из народного хозяйства. В военном производстве создаются диспропорции, недоделы и дефициты. Тревогу вызывает строительство химкомбинатов. Хозяйственные органы препятствуют его ускорению, ставя вопрос «За счет чего? », и только отчаянный нажим позволяет как-то выходить из положения. Под покровом секретности срывается контроль над военной промышленностью со стороны общественности, и этим маскируется безответственность. Происходит постоянное запаздывание с разработкой новых образцов, слишком много общих разговоров. Рационализация на производстве фактически отсутствует. Отмечалось, что причины неудовлетворительного положения состоят в том, что план «С-30» составлялся без опоры на всю экономическую базу, что по-прежнему наблюдается отставание отраслей, являющихся базой для военного производства (химия, цветные металлы, ферросплавы). К весне 1932 г., говорилось в докладе, на основе оздоровления промышленности и устранения вредительства необходимо разработать новый мобплан по варианту 10. Сроки его развертывания ужать и тесно связать с реконструкцией народного хозяйства. Принять во внимание, что военное производство должно развиваться и в случае войны и предусмотреть на сей счет развитие резервных мощностей. Сильный упор надо сделать на химию, производство металлов и суррогатирование[157].

Одними нажимными методами проблемы не решались, нужны были дополнительные средства. В сентябре 1930 г. Политбюро постановило дополнительно ассигновать НКВМ 750 млн руб.[158] В ноябре 1930 г. им же было решено одобрить заявку МВ-10. На основе ее сопоставления и реального производства специально на мобилизационное развитие было решено отпустить ВСНХ 883 млн руб. (вместе с морским флотом), в том числе по всесоюзному авиаобъединению (ВАО) — 173 млн руб. Импортные контингенты для НКВМ ПБ определило в 13 млн руб., отдельно по ВАО — 15 млн руб. Отмечалось, что узким местом остаются химия и танки[159].

В конце декабря 1930 г., однако, ВМИ РКИ снова сигнализировало о том, что планы капитального строительства в военной промышленности не выполняются, что особый квартал не создал перелома. Причина этого по-прежнему виделась в том, что «вредители занизили мощности», а также в путаном плановом руководстве военной промышленностью, в неповоротливости руководящих работников[160].

Высказываясь по контрольным цифрам капитального строительства на 1931 г., СО Госплана приветствовал осуществляемый сдвиг промышленности на восток, но отмечал неудовлетворительный ход этого процесса. Так, при признании важности строительства крекингов и трубчаток в нефтяной промышленности, высказывалось сожаление, что их строительство ведется на угрожаемой территории, т. е. на Кавказе, а не на Волге, причем потребности авиации в бензине, маслах, этиловой жидкости, крайне необходимых для РККА, покрываются только на 40 %. Слишком долго ведется строительство заводов для производства качественной стали, в частности «Красного Октября» в Сталинграде.

Отмечалось, что выделенных на развитие цветной металлургии в 1931 г. 249,4 млн руб. будет явно недостаточно (предполагалось 912 млн руб.), в то время как недостаток в цветных металлах покрывается по импорту. В 1930 г. потребности НКВМ удовлетворялись по меди на 80,5 %, по цинку — на 64 %, по свинцу — на 48 %, по никелю — на 40 %, по алюминию — на 42 %. Указывалось, что образовалось большое число долгостроев и не обеспеченных ресурсами объектов. Ставился вопрос об ускорении строительства Днепровского и Ленинградского алюминиевых комбинатов. В тяжелом машиностроении отмечалось слабое место — оборудование для химической промышленности. В станкостроении — постоянное запаздывание со строительством новых заводов, причем расположение их с точки зрения обороны — неблагоприятное. Строительство и освоение автотракторных заводов в Нижнем Новгороде, Харькове, Сталинграде, Челябинске отстает от сроков по причине недостатка подшипников, карбюраторов, в то время как строительство 1-й очереди ГПЗ и карбюраторного завода в Москве задерживается по причине недофинансирования. Между тем, как отмечалось, это важнейшие оборонные объекты. Потребности армии в электротехнике по-прежнему обеспечиваются за счет импорта. Необходимо строить новые прожекторный, аккумуляторный заводы, реконструировать старые предприятия.

Еще хуже оценивались дела в военной химии, поэтому, как говорилось, придется увеличить финансирование по импорту и распределить поставки по заводам и строящимся химкомбинатам. Производство серы в стране, например по плану МВ-10, было намечено в 12 тыс. т, по плану МВ-12 предполагалось увеличить эту цифру в 2 раза. Строящегося Калетского завода будет недостаточно. Фосфора требуется 3 200 т, а в наличии всего 100 т, 500 т добавит строительство Чернореченского завода в Дзержинске. В качестве выхода для расширения производства предлагалось снимать средства, предназначенные для других мероприятий[161].

В конце марта 1931 г. КО приняла постановление по оборонному плану на 1931 г. Хотелось бы обратить на него особое внимание и сравнить его с первоначальными наметками пятилетнего плана. Документ дает представление о размахе военных приготовлений, хотя, конечно, далеко не всех. Общий объем расходов на оборону предусматривался в 3 145,5 млн руб., из которых НКВМ предназначалось 1 810 млн руб. Оборонные расходы ВСНХ определялись в 754 млн руб. по военной промышленности и 178,4 млн — по гражданской. В военную промышленность 535 млн руб. предполагалось направить из госбюджета, остальные получить за счет собственных источников, режима экономии и кредитов. Военпром ВСНХ должен был направить на капитальное строительство 498 млн руб., на подготовку рабочих — 69,5 млн руб., на накопления мобзапасов — 29,5 млн руб., на научные и опытные исследования — 22,1 млн руб., на интехпомощь — 7 млн руб. Гражданская промышленность должна была направить 140,5 млн руб на капитальное строительство, т. е. на создание закрытых цехов и участков, остальные средства — на подготовку рабочих, накопление мобзапасов, интехпомощь. Всего по военной промышленности намечалось получить товарной продукции на сумму 1 165 млн руб., в том числе по Орудийно-арсенальному объединению (ОАО) — 390,7 млн, Патрубвзрыву — 225,4 млн, Вохимтресту — 265,4 млн, Всесоюзному авиационному объединению (ВАО) — 253,4 млн руб. Производительность труда намечалось увеличить на 30–40 % по сравнению с 1930 г., снизить себестоимость по объединениям и трестам, повысить зарплату. НКПС, согласно документу, отпускалось 212,4 млн руб., Наркомснабу — 237 млн руб. (преимущественно на создание закрытых распределителей и столовых), ОГПУ — 100 млн руб. Наркомпиту — 35 млн руб., Наркомату труда — 10 млн руб. (преимущественно на плановое распределение рабочей силы на военные заводы). Отдельной строкой финансировался ЦАГИ — 10 млн руб.[162]

Тем не менее итоги 1931 г. по оборонному плану оказались неудовлетворительными, как в военной, так и гражданской промышленности, в том числе в Военпроме. Об этом говорит следующая таблица (см. табл. 4[163]):

Таблица 4

Валовая продукция, в т. ч. военная, Военпрома в 1931 г. (млн руб. в ценах 1926/27 г.)

* В июле 1931 г. трест был передан в состав Орудийно-арсенального объединения.

** ВАО 7 декабря 1931 г. было преобразовано в Главное управление авиационной промышленности (ГУАП).

*** Снарядный трест образован 20 марта 1931 г.

Вместо 19,6 % снижения себестоимости по плану было достигнуто только 8,7 %. Существенно выросла сумма незавершенного производства. Если на 1 января 1931 г. она составляла 309,6 млн руб., то на 1 января 1932 г. — 540,3 млн руб. Долги предприятий гражданской промышленности военным заводам составили 52,5 млн руб., а те, в свою очередь — 126,8 млн руб. Это был несомненный признак расстройства, Убыток военной промышленности составил 68,9 млн руб.

В начале 1932 г. назначенный зампред Госплана И.С. Уншлихт сообщал в ПБ и КО, что за 1931 г. получены неудовлетворительные результаты по капитальному строительству в Военпроме. Было выполнено 75 % плана, а по орудийному и химическому объединениям положение было еще хуже (недодел 30 и 28 %). Особенно плохо обстояло дело по военным заказам гражданской промышленности (недодел 50–60 %). План С-30, в том числе и скорректированный, оценивался как совсем плохой, поскольку многое в военном производстве не было предусмотрено к освоению (зенитная и тяжелая артиллерия, бронебойные снаряды, аэробомбы, танк «Кристи» и др.). Угрожающее положение сложилось по химии, металлическим сплавам, инструменту. Вариант МВ-10 мобилизационного плана оценивался лучше, его, по мнению Уншлихта, следует обеспечить в 1932 г., но и в нем указывались узкие места. По многим позициям создание реальных мощностей, указывал он, придется отнести на 1933 г. К этому времени следует подготовить вариант МВ-12, согласно которому военные задания возрастали в 2–3 раза. Сейчас же, отмечал Уншлихт, наблюдается топтание на месте. Курс на ассимиляцию военной и гражданской промышленности следует усилить, преодолеть сопротивление аппарата[164].

О недоснабжении РККА в связи с невыполнением планов в 1931 г. докладывал в Комиссию обороны новый замнаркома, начальник вооружений РККА Тухачевский. Так, по АУ РККА при плане заказов на 380 млн руб. было поставлено вооружений на 281 млн руб. Основные причины недостаточности снабжения и недофинансирования Тухачевский видел в задержке с оформлением заказов, с освоением новых образцов, в поставке бракованной продукции и простоях на военных заводах. Возникли проблемы в связи с дополнительными выплатами вследствие изменения цен. За тяжелые артсистемы приходилось платить больше, чем предусмотрено планом. Отмечал большие недоделы. По авиационному пулемету Дегтярева недодел составил 30 %. Самый низкий процент выполнения, особенно новых образцов, дало ОАО. Вохимтрест из-за отсутствия тары поставил только 89 % иприта. По радиостанциям для РККА недодел составил 39 %, а по самолетным радиостанциям — 41 %. По производству кабеля недодел составил 79 %, по прожекторам — 24 %. Биноклей было поставлено только 7 % от плана, а угломеров и перископов — 0[165]. Между тем невыполнение заданий было связано с рядом взаимосвязанных обстоятельств, отмечаемых не только в военной, но и во всей промышленности СССР.

Во-первых, с распылением средств и постоянным недофинансированием в области капитального строительства, не говоря уже о затратах на жилищное строительство и бытовое устройство работников. Несомненно, оборонное строительство имело приоритет, однако, как свидетельствуют документы, отпущенных средств постоянно не хватало.

Во-вторых, с текучестью на заводах и фабриках, которую сталинское руководство объявило «главным бичом пятилетки». Наибольшие размеры текучести наблюдались в металлургии и топливных отраслях, однако и в военной промышленности ситуация была отнюдь не благополучной. Если в 1930 г. на военные заводы поступило 226 тыс рабочих, уволилось 129 тысяч, то в 1931 г. было принято 242 тыс рабочих, уволилось 171 тыс (Среднегодовая численность рабочих Военпрома составила 237 тыс человек). Причиной возрастания текучести был стремительный рост на заводах выходцев из деревни, «самотеком» бегущих от коллективизации. В поисках более приемлемых условий труда и быта они без конца странствовали по стройкам и предприятиям. Часть их оседала на заводах, однако уровень их подготовки к работе в промышленности был ниже всякой критики. «Самотеку» на предприятиях противопоставлялся организованный плановый набор (оргнабор) рабочей силы и ее плановое распределение. По оргнабору в военную промышленность в 1931 г. было принято около 30 тыс человек, в том числе примерно 13 тыс. колхозников и 6 тыс единоличников, в остальном преобладал «самотек». Кроме того, в Ружтресте работало еще около 8 тыс сезонных рабочих, занятых лесозаготовками[166].

В-третьих, фактором, препятствующим выполнению плановых заданий, был низкий уровень квалификации работников: ИТР, выдвиженцев из рабочего класса взамен специалистов-«вредителей» и рабочих. Конечно, принимались меры, чтобы повысить квалификацию, однако к этому времени явно недостаточные, чтобы переломить ситуацию. Рабочие переводились на сдельную оплату, т. е. зарплата ставилась в зависимость от количества произведенной продукции, что нередко шло в ущерб качеству. Подавляющее большинство занятых на производстве (91 %) было охвачено различными формами социалистического соревнования. В Военпроме числилось почти 148 тыс ударников, т. е. более половины рабочих[167]. При сопоставлении этих цифр с плановыми показателями нельзя не прийти к выводу о «показухе» и «кампанейщине» в ударническом движении. Ударная работа нередко тоже шла во вред качеству. Не способствовало ему упрямое требование выполнения плановых заданий, которое тоже нередко решалось путем снижения качества.

Если и раньше в военной промышленности, как и в других отраслях, был значительным удельный вес бракованной продукции, то 1931 г. можно с полным основанием назвать «годом брака». Так, если в 1927/28 г. в Оружейно-пулеметном тресте брак в процентах к предшествующему году составлял 45,7 %, в 1928/29 г. — 36,3 %, в 1929/30 г. — 28 %, то в 1931 г. — 125,5 %[168].

Все это сказывалось на снабжении Красной Армии. Как отмечалось в одном из документов того времени, поставки в армию не соответствуют техническим условиям. Приходится браковать целые партии. Порох — недостаточно стойкий. Колеса для артиллерийских орудий — некрепкие. Указывалось на плохое соединение частей, сцепления зубьев, на небрежную сборку, неоправданные замены, на плохие оптические приборы с пятнами, царапинами, на остатки стружки, ведущие к авариям, на отсутствие технического контроля. Особенно низким было качество тракторов: неработающие рессоры, клапаны, муфты, протекающие радиаторы. Сталь поставлялась со шлаками, жесть — некондиционная, которая «для консервных банок может и годится, а для противогазов нет». Сами противогазы производились кустарно. Хлопчатобумажная ткань — низкого качества, так же как красители и резина. Поставляемое Военведу мыло не мылилось. Сарапульский трест поставлял сапоги, которые быстро разваливались. Древесина, которая приходила в РККА, — сырая, сучковатая, гнилая. Лыжи скручивались. В поставляемых пищевых котлах — добавки сурьмы вместо олова, что грозило отравлением личного состава. Качество сукна, поставляемое текстильной промышленностью, было крайне низким. Нитки — гнилые. Форменная одежда — со многими ткацкими пороками. Брезенты плохо пропитаны, не обеспечивали водонепроницаемость. Войлок поставлялся с остатками проволоки. Пищевая промышленность давала масло растительное с большим отстоем. И так до бесконечности.

Временные затруднения, говорилось в документе, не должны служить основанием для снижения технических требований. Через Комиссию обороны предлагалось провести меры к усилению контроля Военведа к приемке продукции, ВСНХ и НКВМ обязывались пересмотреть все инструкции по военной приемке на предприятиях, предусмотреть расширение ее прав в случае конфликтов с администрацией заводов. ВСНХ, в свою очередь, должен был разработать новые качественные образцы и стандарты, привлекая к этому НИИ ВСНХ, техкомы и материально-техническое управление НКВМ. Наркомторг обязывался поставлять для армии качественное, кондиционное сырье[169].

1931 год был далеко не лучшим для экономики СССР и, несмотря на громогласные заявления о «темпах», отмечен рядом кризисных явлений, которые потребовали от руководства предпринять ряд шагов по изменению политики. Первые симптомы этого прозвучали в выступлении Сталина 23 июня 1931 г. перед хозяйственными руководителями, среди которых было немало работников Военпрома. Сталин говорил о необходимости ликвидировать текучесть на заводах, усилить организованный набор рабочей силы в колхозах, преодолеть уравниловку в оплате труда, обезличку, правильно организовать труд, улучшить бытовые условия, правильно расставить кадры, переходить к хозрасчету. Наряду с призывом создавать новую рабочую интеллигенцию Сталин осудил травлю специалистов старой школы, указывая на то, что будто бы среди них под влиянием успехов социалистического строительства произошел «перелом». Это было косвенным признанием допущенной ошибки: пришло осознание того, что гонения на них в условиях нехватки квалифицированных работников только усугубляют трудности на производстве. На основании этого выступления были сформулированы «шесть условий т. Сталина, необходимые для построения социализма в СССР».

Реализация «шести условий» началась со второй половины 1931 г. и продолжилась в 1932 г. — завершающем году пятилетки. Вносимые коррективы представляли собой смесь реальных практических шагов по исправлению положения и административных мер. Прежде всего это коснулось внедрения так называемого социалистического хозрасчета, который представлял собой полную замену карточно-нарядной системы снабжения финансовыми платежами и обязательствами. Теперь все накопления предприятий изымались в госбюджет. Были установлены два вида отчислений: отчисления с прибыли и налог с оборота. Это позволяло государству централизованно выделять средства для нового строительства, для поддержки «на плаву» не только отдельных предприятий, но и целых отраслей экономики, таких как Военпром. При этом главную роль играли устанавливаемые сверху обязательные твердо-расчетные цены на товары и услуги («социалистические цены»), чаще всего далекие от их реальной стоимости. Деньги, хотя и получили право на жизнь, служили лишь своеобразным мерилом обращения, финансовой отчетности, оплаты труда. Вводилась жесткая финансовая дисциплина, которая сковывала малейшие проявления инициативы и предприимчивости. Все звенья производства, все его непосредственные участники и все ресурсы становились объектами прямого государственного финансового регламентирования. Для поддержки хозрасчета «снизу» было инициировано сверху движение хозрасчетных бригад, которые обязывались сами вести свою «бухгалтерию» и рассчитывать свой вклад в производство с целью поднять оплату труда. Во второй половине 1931 г. в Военпроме было образовано 540 таких хозрасчетных бригад, в которых числилось 9 383 работника.

Отменялись некоторые ограничения, установленные ранее по социальному признаку; чтобы стимулировать производительность труда, введены более дифференцированные ставки его оплаты, осуждалась уравниловка. Зарплата ставилась в зависимость от непрерывного производственного стажа. Был приторможен процесс выдвижения на руководящие посты рабочих без специального образования, поскольку эти специалисты-практики, как их называли, не оправдывали возложенных на них ожиданий и своими неумелыми действиями только подрывали авторитет руководства. Предпринимались административные меры для укрепления дисциплины на производстве, особенно заметные к концу пятилетки (борьба с прогулами, текучестью, за «самозакрепление» кадров).

Происходила дальнейшая реорганизация управления промышленностью. В январе 1932 г. вместо ВСНХ было образовано три наркомата: тяжелой, легкой и лесной промышленности. Военпром почти целиком вошел в состав наркомата тяжелой промышленности (Наркомтяжпрома — НКТП). Это был шаг в сторону дальнейшей концентрации военной промышленности и военной мобилизации. Появился ряд новых производственных трестов. Сами объединения дробились на главки с целью, как говорилось, приблизить управление к заводам. Кадровые военные заводы перешли в подчинение НКТП, в том числе в Глававиапром 17 заводов, Вохимтрест — 7 заводов, трест органических производств — 3 завода, Всесоюзный трест искусственного волокна (ВИВ) — 5, Патронно-гильзовый — 3, Снарядный — 12, Спецмаштрест — 2. При этом 18 оружейных и артиллерийских заводов подчинялись непосредственно ГВМУ НКТП. Военное судостроение, представленное 8 заводами, подчинялось объединению «Союзверфь»[170]. Глава ГВМУ И.П. Павлуновский обратился к Сталину и Молотову с письмом о необходимости расширения капиталовложений в военную промышленность на 1932 г. Накопление мощностей по плану МВ-10, писал он, требует 958 млн руб. капиталовложений, тогда как выделено только 702 млн руб. Особенное внимание, по его мнению, следовало бы обратить на кадровые заводы[171].

Прекращение кампании по преследованию старых специалистов

Как уже говорилось, в июне 1931 г. Сталин заявил о прекращении кампании преследования старых специалистов. Одних стали возвращать на производство под присмотр органов ОГПУ, другим было объявлено о «прощении» ввиду их «готовности работать на благо социализма». Однако извиняться за допущенную ошибку руководство не собиралось, а расстрелянных «вредителей» вернуть уже было нельзя. Большая часть «прощенных» специалистов была направлена на военные заводы. Значительное число арестованных продолжало работать в закрытых бюро, подведомственных ОГПУ.

28 августа 1931 г. Председатель ВСНХ Орджоникидзе направил в ЦК ВКП (б) служебную записку следующего содержания: «В проектных и конструкторских бюро местных органов ГПУ (Баку, Ростов, Ленинград, Харьков, Новосибирск, Москва и т. д.) работают арестованные инженеры. Такое их использование нецелесообразно. Значительное их количество надо освободить, за исключением наиболее злостных вредителей, а конструкторские бюро передать промышленности»[172].

Ответ ОГПУ был крайне примечательным. В справке, подписанной зампредом ОГПУ Акуловым и начальником ЭКУ ОГПУ Мироновым, давалась подробная характеристика состава и деятельности ОКБ и ОТБ в области авиации, танкостроения, артиллерии, военной химии, судостроения и т. д. Например, в авиационном ОКБ работало 26 инженеров: 9 из них были представлены как руководители вредительских организаций, 8 — как шпионы иностранных разведок, остальные определены как «активисты вредительских организаций». За короткий период своего существования ОКБ был построен и сдан истребитель И-5, бронированный штурмовик, бомбовоз ТБ-5, в постройке находился морской дальний разведчик. «Группа не может быть раскассирована, — заключало ОГПУ, — так как это сказалось бы на опытном самолетостроении… Сложность момента опытного строительства требует специального режима, который может быть обеспечен только в ОКБ». То же соображение касалось танкового Остехбюро, где работал 31 арестованный специалист. Промышленности их передать нельзя, заключало ОГПУ, так как передача заняла бы такое количество времени, которое потребовалось бы для завершения работ и отрицательно сказалось на результатах развития бронетехники.

Всего, согласно справке, в различных ОТБ и ОКБ работало около 400 специалистов, подавляющее большинство из них было связано с военными разработками. Необходимость сохранения особых бюро чаще всего оправдывалась первоочередностью оборонных задач, угрозой их срыва. Очень хитро ОГПУ использовало оговорку о «злостных вредителях». Если специалисты проходили по так называемым открытым процессам, например Промпартии, то в этом случае, по мнению ОГПУ, нельзя было и заикаться об их освобождении. Разумеется, особые бюро работали не только в военной области, но и в гражданских отраслях, где их сохранение оправдывалось особой важностью и срочностью задач, а в случае группы, работающей над котлом высокого давления, указывалось, что ее нельзя передавать в промышленность, так как ею руководит сам Рамзин, считавшийся руководителем Промпартии, а остальные участники — ее активные члены.

Особенно поражает лицемерие чекистов в случае обоснования необходимости особого бюро по составлению плана электрификации СССР, отдельных районов и отраслей. Оказывается, решение столь важной государственной задачи можно было доверить «вредителям», «шпионам», «диверсантам», «террористам». То же самое касалось текстильной промышленности, где последним было поручено составить план ее реконструкции. Передать означенное бюро в промышленность «означало бы разбросать коллектив по отдельным фабрикам», — заключало ОГПУ[173].

Таким образом, особые бюро на долгие годы вперед стали средоточием развития конструкторской и технической мысли в СССР, прежде всего в разработках военного характера. На место освобожденных из-под ареста и заключения поступали другие специалисты, поскольку «дамоклов меч» обвинений во вредительстве продолжал висеть над любым работником в СССР. Разумеется, положение занятых в особых бюро специалистов отличалось от положения остальных узников ГУЛАГа. Были и преимущества такой концентрации усилий, но то, что в данном случае нарушались элементарные права людей, не приходило в голову сталинскому руководству.

Конечно, не все специалисты работали в особых бюро. Многие были освобождены и направлены на военные заводы. Особенно часто направляли освобожденных на приемку выпускаемых изделий, которую малосведущим людям доверить было нельзя.

Подготовка кадров специалистов и рабочих, развитие научно-исследовательской мысли

Кадровая проблема была одним из самых узких мест намечаемых в годы первой пятилетки преобразований. В 1926/27 г. в военной промышленности непосредственно выпуском военной продукции было занято 48 тыс человек, в гражданской — 28 тысяч. По трехлетней программе мобилизационного развертывания намечалось увеличить только число рабочих в 4 раза, причем 70 % из них должны были составить квалифицированные. Особенно тяжелой была ситуация с инженерами. Если до войны 75 % инженерно-технических специалистов приходилось на военную промышленность, то к началу пятилетки только 15 %, причем считалось, что требования к военным инженерам должны быть выше, чем к гражданским. Они должны были знать не только технологию производства, но и специфику применения выпускаемых боевых изделий. Только в этом случае они могли бы вести творческую работу, т. е. заниматься изобретательской, научно-исследовательской деятельностью. Между тем ситуация с подготовкой таких кадров в 1920-е гг. была явно неблагополучной. Например, Артиллерийская академия ежегодно готовила 15–20 специалистов, распределяемых по Военведу и Военпрому. Даже тройное увеличение инженеров считалось недостаточным. Вопрос, таким образом, стоял очень остро, поскольку, как говорилось в докладе о пятилетней программе подготовки инженеров в условиях мирного времени, представленном на РЗ СТО, «старые инженеры выбывают из строя»[174]. Да и уровень подготовки инженеров за годы, прошедшие после революции, заметно отстал от Запада. В связи с этим подчеркивалась необходимость заграничных командировок советских руководителей производства и инженеров для ознакомления с современными методами работы и достижениями технической мысли[175].

В свете сказанного становится очевидным, какой удар военной промышленности был нанесен кампанией преследования старых специалистов. ОГПУ усиленно занималось разоблачением «вредительских» и «шпионских» организаций. Так, уже в 1926 г. шпионская группа была выявлена в Комподизе (Комиссии по дизелестроению). Какие уж там секреты передавались на Запад, учитывая отсталость отечественного дизелестроения, неясно, но было арестовано 11 чел.: 2 — расстреляно, 9 — приговорено к срокам заключения от 9 до 11 лет. По результатам проверки, проведенной ЦКК-РКИ, было доложено, что военно-изобретательское дело находится в полной беспризорности, что ответственный за него Н.И. Муралов ничего в этой работе не понял, «отмахивался от нее руками и ногами», а его ведомство «палец о палец не ударило». В связи с этим ставился вопрос о милитаризации изобретательского дела[176].

Одним из первых шагов такой милитаризации было преобразование работы Остехбюро В.И. Бекаури и частичное перемещение его из Ленинграда в Москву, поближе, так сказать, к центру. Основные направления работы бюро — гальваника, пьезо-кварцевые и другие устройства для флота. Смета ОТБ определялась в сумме 4,2 млн руб.[177].

Один из вопросов, который вызывал споры, кому должны были подчиняться опытно-конструкторские работы: Военведу или Военпрому. Значительная часть ответственных за их разработку учреждений находилась в ведении НКВМ. ВПУ ВСНХ считало, что функции, права и обязанности опытно-конструкторских организаций в настоящее время (начало 1928 г.) недостаточно очерчены, отсутствует их связь и согласование, и выступало против того, чтобы опытные заводы и все опытно-конструкторские работы были сосредоточены в Военведе, поскольку это требует громадных затрат и дорого в использовании. Оно настаивало на том, что задачи Военведа должны сводиться, прежде всего, к установлению годовых программ опытных и конструкторских работ, определению приоритетов технических и боевых качеств, контролю над выполнением заданий и организации испытаний. Сама же опытно-конструкторская мысль должна быть в Военпроме, учитывая близость и подчиненность имеющихся военных заводов. При этом ВПУ ссылалось на опыт зарубежных фирм: «Шнейдер», «Крупп», «Гочкис», «Шкода», «Нобель», «Браунинг», которые при надобности могли обеспечить опытные мастерские, обеспечить секретность и хранение производимых изделий. Не следует также, считало ВПУ, специально выделять конструкторские работы ввиду слабости их развития в стране. Желательным было, однако, включать специалистов Военведа в состав конструкторских организаций промышленности[178].

Конечно, сама научно-изобретательская мысль в СССР не стояла на месте, и ряд достижений должны быть отмечены. Правда, следует оговориться, что работа не преследует цели подробного анализа этих достижений. Это предмет специальных отраслевых исследований. Нам важнее привести документы, определяющие главные задачи, которые ставились в этот период. Отставание конструкторской мысли диктовалось, как указывалось в одном документе, «объективными» причинами. В то же время отмечалась своего рода специфика отечественного конструкторского дела: стремление к идеалу и сложность устройства, бесконечные уточнения и согласования, отрыв от западноевропейских достижений и вытекающая из этого боязнь остаться позади. В то время как общее число научных учреждений в стране оценивалось как достаточное, указывалось на слабую сеть экспериментальных институтов. Как препятствие для их работы отмечалось отставание металлургии и металлообработки, отсутствие гражданских разработок. Мало было вузов военной специализации. На заводах практически отсутствовали автономные ячейки для продвижения опытно-конструкторской мысли, существующие опытные мастерские имели жалкий вид. Много говорилось об инерции старого, о медленной установке необходимого оборудования. Особые трудности возникали при внедрении в серию и массовое производство промежуточных деталей[179].

Одним из пунктов обвинений в кампании преследования старых специалистов было то, что они не идут на уточненные методы испытаний, игнорируют изменения, происходящие в военном деле, исходят из довоенных требований, не согласовывают изменения с военными приемщиками. Поскольку технические условия не были особенно жесткими, «вредители» якобы постоянно снижали их, ссылаясь на отсутствие нужных материалов, а это последовательно вызывало снижение требований в процессе выполнения военных заказов[180]. Вредительство, как видим, было здесь совершенно ни при чем.

Очевидно, что для выполнения заданий по перевооружению армии руководству нужны были другие кадры, которые были бы проникнуты идеями быстрого построения социализма в одной стране, ускоренной индустриализации и технизации, т. е., как удачно выразился писатель А. Платонов, «зараженные техническим большевизмом». На этих принципах и осуществлялась подготовка и выдвижение кадров в годы довоенных пятилеток с упором не только на техническую, но и идеологическую подготовку специалистов. Эти же принципы были положены в основание создания в СССР новых высших технических учебных заведений, техникумов и т. д., где идеологическая подготовка играла не меньшую роль, чем техническая.

Как уже говорилось, поворотным пунктом для военной промышленности стали июльские постановления ПБ ВКП (б) 1929 г., в которых указывалась необходимость замены старых специалистов новыми кадрами, был взят курс на их усиленную подготовку. Нужда в специалистах была настолько острой, что в марте 1930 г. ЦИК и СНК приняли закон о призыве на военные заводы инженеров из гражданской промышленности. В обиходе их называли тысячей. Сроки их военной службы неоднократно продлевались[181].

Еще в августе 1928 г. тогдашний Председатель ВСНХ В.В. Куйбышев обратился в РЗ СТО, требуя передать всю конструкторскую работу в промышленность вместе с имеющимися в распоряжении НКВМ конструкторскими кадрами. Раздвоение конструкторских работ между НКВМ и промышленностью, писал он, недопустимо при недостатке конструкторских сил. С этого времени можно датировать быстрое создание конструкторских бюро на предприятиях военной промышленности и научно-исследовательских центров, подчиненных ВСНХ[182]. Для работников КБ предусматривались ряд преимуществ, учреждались специальные премиальные фонды.

Однако в сентябре 1929 г. в записке Научно-технического совета (НТС) ГВПУ в правление ОАТ отмечалось, что реализация июльского постановления задерживается. Содержалось требование немедленно создать при тресте два конструкторских бюро (артиллерийское и танко-тракторо-автомобильное) в составе трех групп специалистов: основного ядра, молодых конструкторов из втузов и иностранных специалистов. Всем предоставлять преимущества и льготы со стороны ВСНХ. Одновременно предлагалось усилить конструкторские бюро на заводах «Большевик» и № 8, реорганизовать их работу в качестве филиалов ЦКБ, принять меры к созданию КБ на всех заводах ОАТ[183].

Особое внимание обращалось на создание исследовательских центров и КБ в авиационной промышленности. Высказывая свои соображения по пятилетнему плану, правление Авиатреста отмечало отсутствие темпов и отставание от заграницы. Указывалось, что на заводах и в институтах нет материальной базы, мало отпускается кредитов. Предлагалось УВВС НКВМ взять это дело под контроль, в связи с чем расширить штаты его НТК, наделив более широкими правами и полномочиями. С мероприятиями, повышающими роль УВВС за счет других институтов, правление не соглашалось, поскольку-де там нет фундамента и это будет вредно для дела. Предлагалось создавать институты в самой авиапромышленности. Опытное строительство должно соответствовать серийному, и его намечалось развивать в Авиатресте. Институты (ЦАГИ, НАМИ и др.) предлагалось передать в ведение ГВПУ, на базе ЦАГИ создать летно-испытательную станцию, произвести закупки оборудования и пригласить иностранцев. Для создания морского самолета был приглашен французский конструктор инженер Ришар. Работа по строительству нового мотора для авиации поручалась НАМИ, и решено было создать при нем опытный завод. В их распоряжение предоставлялись заграничные моторы. Смешанное авиаконструирование передавалось в ЦАГИ, при нем предполагалось развернуть строительство ангаров[184]. О трудностях налаживания конструкторского дела и опытного авиастроения на предприятиях свидетельствовал в своем письме М.Г. Урываеву директор завода № 23 Савельев. Конструкторов, писал он, на заводе мало, особенно такого уровня, как Поликарпов. На одном Поликарпове далеко не уехать. Нужны новые кадры[185].

Такое положение было не только на этом заводе. В приказе ВСНХ от 13 октября 1929 г. отмечалось, что в работе КБ существует ставка на отдельные личности, привлечение молодых сил отсутствует, невыполнение заданий — обычное дело[186]. Определяя потребности в ИТР, ГВПУ отмечало крайне слабое обеспечение ими промышленности по сравнению с Германией. Только к концу пятилетки следовало рассчитывать на изменение ситуации. В связи с этим рекомендовалось увеличить число техникумов, высших технических учебных заведений (втузов) для военной промышленности, переводить на производство студентов старших курсов, создавать новые отделения, открывать краткосрочные курсы[187].

В справке СО Госплана о пятилетней программе подготовки кадров отмечалось, что по состоянию на 1 октября 1929 г. в военной промышленности было занято 1897 инженеров, из которых только 439 работали на предприятиях, а из 4329 техников — 1363, т. е. большинство ИТР занималось управленческой работой, в то время как обеспечение ими производства оставалось на крайне низком уровне. Предлагались срочные меры по исправлению положения и значительном увеличении подготовки ИТР на оставшиеся годы пятилетки.

Таблица 6

План подготовки ИТР для военной промышленности на 1929/30–1932/33 гг.[188]

Значительное число военных специалистов продолжало оставаться в Военведе, несмотря на распоряжение о передаче конструкторских кадров в промышленность продолжавшем чинить препятствия этому процессу. Специально созданная комиссия Берзина по передаче личного состава конструкторов из армии в промышленность утвержденного зам. наркома НКВМ Уншлихтом указания не выполнила. Отмечалось, что это ведет к параллелизму в управлении, что одновременно центров, руководящих этой работой, создавать не следует. Никто из работников должен не застревать в центральном аппарате, а работать на местах. Главная задача состоит в том, чтобы усилить КБ на заводах[189].

Проектирование новых образцов вооружений зачастую упиралось в отсутствие в СССР материалов для их разработки. В связи с этим в качестве первоочередной задачи достижения независимости от заграницы выдвигалась проблема создания отечественных аналогов. Постановление МПС в мае 1928 г. указывало на необходимость развертывания широкомасштабных работ по суррогатированию и приспособлению для этой цели гражданских производств[190]. Работы по суррогатированию, как свидетельствуют документы, довольно широко развернулись в стране. Первоначально они велись в НИИ и КБ, а позже стали создаваться специальные бюро суррогатирования[191].

В отчете Патрубвзрыва за 1928/29 г. говорилось об определенных достижениях в создании отечественных аналогов на фоне общего отставания научно-исследовательской работы. Отмечалось, что в силу почти полного отсутствия как в объединении, так и на заводах последнего сколько-нибудь опытных, знающих производство военных изделий инженерно-технических сил научно-исследовательские, опытные работы, как и работы по суррогатированию, шли с чрезвычайным напряжением; хотя и были положительные результаты (железные пушечные гильзы, плакирование винтовочных гильз и пульных оболочек), но эти успехи следует отнести за счет энергии отдельных руководящих лиц и энтузиастов Тульского патронного завода. В свете перевооружения армии проблема создания КБ в военной промышленности, говорилось в документе, становится особенно актуальной. Необходима помощь планирующих органов и Военведа в обеспечении их инженерно-конструкторскими силами и специалистами, чего до сих пор так и не было сделано. Указывалась также необходимость значительной иностранной технической помощи, для чего созданы лишь предпосылки[192].

Передача научно-исследовательских учреждений в ведение Военпрома шла не без проблем, что хорошо заметно на примере ЦАГИ. Кампания по борьбе с «вредительством» не обошла стороной институт. О его «неправильной» работе постоянно поступали «сигналы», например доклад «беспартийного вооруженца» Б.С. Вахмистрова, в котором говорилось, что сотрудники института, «люди чистой науки», занимаются в основном академическими разработками в духе «жреца» аэрогидродинамики Н.Е. Жуковского, не заботясь о том, сколько что будет стоить. В отношении армии господствовал, дескать, принцип: «Лопай, что дают. Вот вам летательный аппарат, а вы потом можете на него всякую дрянь навешивать»[193]. Сообщалось о вредительстве в стенах института, о том, что в нем работают 25 % бывших дворян[194].

Серьезные претензии в адрес ЦАГИ предъявлялись в связи с разработкой дюралюминия, необходимого для авиации. В Америке был разработан сплав «Альклед», но он держался под секретом. В 1929 г. был получен первый советский сплав, не подверженный коррозии, но он обладал низкими механическими свойствами. 22 августа 1931 г. из института поступил рапорт на имя Сталина, Орджоникидзе, Баранова о создании нового сплава «Альплата ЦАГИ», но, как выяснилось, он не был оригинальным, а введение кремниевых добавок ничего не давало. Таким образом, отмечало руководство, был представлен фальшивый рапорт, вводящий его в заблуждение. (Отметка на документе: перечислить, кто)[195].

Для рассмотрения деятельности ЦАГИ была создана специальная комиссия ЦКК во главе с А.А. Андреевым, а в мае 1931 г. на основе доклада комиссии было принято постановление Политбюро по ЦАГИ. В нем говорилось, что, несмотря на то, что за годы советской власти институт превратился в один из мировых центров, результаты опытных работ являются неудовлетворительными. Темпы создания опытных машин — слишком медленные. Отсутствует связь с разработками по вооружению самолетов. Научная работа организована плохо. Институт «засорен враждебными элементами».

В качестве мер по исправлению было постановлено передать институт из НКВМ в подчинение ВСНХ, произвести «чистку, но без ее объявления». На ответственные посты назначить инженеров-коммунистов. Сроки разработки тем сократить до 6–8 мес., придать им военную нацеленность, организовать ударные и хозрасчетные бригады. В качестве опытного предприятия ЦАГИ определить завод № 39. Для работников института и завода построить специальный дом, обеспечив работников отдельными квартирами. Решено было также создать при ВАО научно-технический отдел, объединяющий работу всех институтов, назначить комиссию под председательством Павлуновского с целью провести анализ состояния самолетостроения и моторостроения на Западе[196].

Летом 1931 г. было принято решение о создании на базе ЦАГИ Института авиационных моторов (ИАМ), в качестве опытного завода к нему прикреплялся тот же завод № 39. Примерно в то же время Уншлихт обращается в КО с вопросом об аэродинамических лабораториях, создание которых, по его словам, плохо увязано с нуждами авиапромышленности, не учитывает потребностей мобподготовки, стратегических соображений при выборе места как НИИ, так и учебных заведений. Поскольку наиболее мощная лаборатория находилась в ЦАГИ, он предлагал расширить его права, возложить координацию дела в этой области вместе с НКВМ[197].

Нагнетание плановых темпов не могло обойти работ в области проектирования и конструирования новых образцов вооружения. Это отчетливо видно, например, из обсуждения в научно-исследовательском отделе Госплана вопроса об огнестрельном оружии. В представленном докладе содержались сопоставительные данные периода мировой войны и 1929 г. По винтовкам за прошедшие годы дальность стрельбы возросла в 6 раз, по пулеметам скорострельность увеличилась в 2–3 раза, дальность — в 6 раз. Если в 1914 г. в США на дивизию было 24 пулемета, в 1930 г. — 947. В дивизионной артиллерии дальность возросла в 1,5 раза, скорострельность — в 2 раза. Особенные изменения произошли в морской артиллерии, где тон задавали японцы. Появилась также сверхдальнобойная береговая артиллерия. В свете отмеченных достижений, говорилось в документе, наши заводы совершенно устарели. Особенное отставание наблюдалось по танкам и ОВ. Говорилось о том, что в 1931–32 гг. советской военной промышленности предстоит выполнить объем, равный трем предшествующим пятилетиям. Выделенной на научные разработки суммы в 16 млн руб. совершенно недостаточно. За три года предстоит втянуть в научно-исследовательскую работу 2155 человек, в том числе в 1931 г. — 455, в 1932 г. — 770, в 1933 г. — 950. Предлагалось усилить сотрудничество с НИИ. Лабораторию завода «Большевик» предлагалось превратить в НИИ объединения с филиалом в Сталинграде на заводе «Баррикады». В Ижевске намечалось создание ружейно-пулеметного НИИ, а лаборатории на предприятиях превратить в его филиалы. Завод Мастяжарт должен был сотрудничать с Институтом химической обороны. Большие надежды возлагались на ВИМ (Всесоюзный институт металлов), АрНИИ, Военно-техническую академию, НАМИ, лабораторию ГФТИ, Институт им. Карпова, Нефтяной институт[198] и т. д.

Начальник вооружений РККА Уборевич также докладывал в Военпром о плохом состоянии конструкторской мысли и производственной базы артиллерии. Единственными конструкторскими центрами он называл НИАП и конструкторское бюро в НТК АУ РККА. Военпром же в связи с отсутствием опытной базы конструкторских разработок не вел. МПУ ВСНХ размещало заявки на них на заводы, включало их в мобпланы. Но там сказывалось отсутствие опыта конструкторских работ и, как результат, медлительность разработок. В результате, заключал Уборевич, нам грозит серьезная опасность, аналогичная той, что сложилась в годы мировой войны[199].

Согласно докладу, представленному в СО Госплана, в 1931 г., КБ на заводах ОАО вели разработку научных тем: на «Большевике» — 43, на ММЗ — 36, на ИОЗе — 22, на «Баррикадах» — 17, на заводе № 8 — 17, на ТОЗе — 9, на ИНЗ-2 — 8. Большая часть тем касалась повышения качества металла. С сожалением отмечалось, что работы слишком растянуты по времени[200]. В том же году в связи с разработкой танковой программы УММ РККА ставит вопрос о создании межведомственного института механизации и моторизации РККА[201]. В 1932 г. его строительство в Лихоборах развернулось, как отмечалось, ударными темпами[202].

В июле 1930 г. начальник ВМС РККА Р.А. Муклевич обратился к Ворошилову с докладом необходимости создания института военного кораблестроения. Такого института, отмечал он, по сути нет как в военном, так и коммерческом судостроении, хотя и созданы НИСС в ВСНХ и ЦИМТ в НКПС. Но они не ставят военное кораблестроение своей задачей и не имеют лабораторий этого профиля. Необходимо также, указывал он, создать в качестве экспериментальной базы опытный судостроительный бассейн УВМС и теплотехническую лабораторию при Военно-морском училище им. Дзержинского[203]. На Балтийском заводе предлагалось создать специальное бюро по подводным лодкам[204].

Неоднократно на самом высшем уровне принимались постановления о развитии военно-химического производства в стране. Однако дело продвигалось плохо. Как отмечалось в постановлении КО в октябре 1931 г., работы не выполняются, дополнительные ассигнования не выделены, в том числе по импорту, КБ на химических заводах не созданы. В связи с этим КО считала необходимым приравнять строительство химических объектов к ударным[205]. В мае 1932 г. Военно-химический НИИ обратился в СО Госплана с вопросом о состоянии военно-химической технологии в стране, где отмечалось отставание военно-химического производства от реконструкции, в результате чего возникло угрожающее положение. К тому же сообщалось, что «в этой сфере сильны последствия вредительства». Предлагалось принять чрезвычайные усилия по модернизации военной химии на основе комбинирования с гражданской промышленностью, которая легко могла бы переключаться на военную продукцию. С этой точки зрения рассматривалось строительство химкомбината в Перми («Березниковского»). Все гражданские НИИ обязывались вести военные разработки, а заводы обеспечивать для них опытную базу. Констатировалось примитивное состояние старых снаряжательных заводов, основанных на ручном труде, в то время как новый механизированный снаряжательный завод был еще только запроектирован. Предполагалось строительство заводов искусственного волокна (вискоза и нитрошелк), двух новых нитроглицериновых заводов, порохового, тротилового, основанного на новой технологии и научных исследований в области взрывчатых веществ (тэн, гексоген, динамиты, капсюли и пр.). Базовые изменения в военно-химической технологии ожидались только во второй пятилетке[206].

В соответствии с оборонными задачами пятилетки наблюдалась милитаризация образования в стране. В вузах страны создавались военно-промышленные отделения[207]. В 1932 г. Тухачевский докладывал в КО о недостатках в подготовке кадров военных инженеров. В докладе говорилось, что их готовят Академия механизации и моторизации РККА, Военно-инженерная академия, Военно-химическая. Размеры подготовленных ими специалистов совершенно недостаточны. В связи с этим он указывал на необходимость помощи НКТП. Нужно, писал он, провести милитаризацию 3-х гражданских втузов. В авто-тракторном и автодорожном образовании ежегодно готовить 16–17 тыс специалистов с учетом 7200 — на нужды армии, в то время как Военно-инженерная академия обеспечивает подготовку только 600. В стране, писал Тухачевский, 18 химических вузов, которые готовят для армии всего 500 специалистов. Здесь тоже нужна милитаризация образования. Примерно такая же ситуация отмечалась по образовательным учреждениям связи. Особенно остро, отмечал Тухачевский, стоит проблема подготовки кадров для Дальнего Востока[208].

Пожалуй, не менее остро, чем с ИТР, обстояло дело с подготовкой квалифицированных рабочих, способных работать в условиях реконструкции и овладевать современными достижениями в технологии производства. Как показало обследование Ижевского оружейного и сталелитейного завода в феврале 1928 г., занимавшего тогда первое место в работе ОПТ, на предприятии наблюдался излишек 1166 работников: 18202 вместо 17036 по плану, причем в основном производстве было занято 12490 рабочих, 1857 служащих и ИТР, остальные — на вспомогательных и заготовительных работах. При таком большом количестве рабочих в ФЗУ завода училось всего 42 человека. На заводе наблюдались простои, главными причинами которых было отсутствие работы, поломки и ремонт. Частыми были несчастные случаи. В 1926/27 г. их было зарегистрировано 9094, причем более 80 % — по вине рабочих, в том числе 9 — со смертельным исходом, 60 — тяжелых, 2458 — с потерей трудоспособности. Очевидно, что это было обусловлено низким состоянием дисциплины и небрежным отношением к трудовым обязанностям, которые назывались «нездоровой тенденцией среди рабочих»[209].

Как уже упоминалось, сохранение Ковровского завода приписывалось действиям «вредителей». Однако было решено не только его сохранить, но и сделать экспериментальным по внедрению новых образцов пулеметного вооружения (ИНЗ-2). Комиссия Урываева, которая обследовала завод, самым узким местом в его работе называла вопрос о рабочей силе, отмечая огромную текучесть, низкую квалификацию рабочих, недостаточное снабжение[210].

Отчет ОАТ за 1928/29 г. также показывал излишки рабочей силы и огромную текучесть, особенно на заводах «Баррикады», «Большевик» и ММЗ. Впрочем, за счет незавершенного производства выработка на 1 рабочего в тресте повысилась. При этом рост заработной платы составил 8 % вместо 6,5 % по плану. Выросли потери рабочего времени по неуважительным причинам. По этой причине было недовыработано продукции на сумму 1 277 тыс руб.[211]

По итогам работы Оружобъединения за 1929/30 г. отмечались постоянные недоделы, превышение лимитов на рабочую силу и перебор работников. Было зафиксировано возрастание текучести. На ММЗ она составила 88,5 %, на «Баррикадах» — 159 %, на ИОЗе — 95,1 %[212]. Одной из причин, препятствующих созданию квалифицированного ядра рабочих, называлась низкая зарплата, которая была ниже, чем в других отраслях[213].

Любопытный документ сохранился в связи с обследованием ОАО на конец 1931 г. В нем давалась как характеристика объединения в целом, отдельных предприятий, их кадрового состава, в том числе руководителей: сколько среди них выдвиженцев из рабочих (подавляющее большинство, в том числе начальник ОАО Д.Ф. Будняк), квалификационный состав рабочей силы. Так, в целом по объединению из 40287/41087 рабочих высококвалифицированными считались 2111, 14990 — средней квалификации, 19901 — полуквалифицированными, и 4085 — низкоквалифицированными. Средний тарифный разряд при этом составлял 1,58. Очевидно, какие задачи вставали перед объединением, если число рабочих на 1932 г. намечалось увеличить сразу на 22 тыс человек при огромном наплыве в 1931 г. неопытных выходцев из деревни и колоссальной текучести. Причиной ее признавались уравниловка в оплате и обезличка, недостаток ИТР, упущения в снабжении, изношенность оборудования, отсутствие чертежей, слабая работа ОТК[214]. Главными способами повышения квалификации рабочих рассматривались рационализация, овладение принципами НОТ, развитие социалистического соревнования, уплотнение рабочего графика, ужесточение норм выработки и, с момента сталинского выступления в июне 1931 г., — повышение и упорядочение зарплаты.

Нельзя не обратить внимания на большое число документов, касающихся решения кадровой проблемы в авиационной промышленности, что было не случайно. Авиация в эти годы требовала особенно решительных перемен в технологии, обеспечении кадрами и т. д. Для решения кадровой проблемы на все существующие и строящиеся авиазаводы направлялись члены ЦК. Было решено перестроить работу институтов и техникумов, готовящих специалистов: МАИ, Харьковского, Новочеркасского (вскоре переведенного в Таганрог), Московских вечернего и заочного, Московского, Воронежского, Таганрогского, Рыбинского, Нижегородского, Запорожского техникумов, техникумов при заводах № 1, 22, 24, 39. Учреждались рабфаки в Харькове, Москве, Николаеве, Киеве. Было решено создать 5 ФЗУ с 2100 учащимися, 3 школы массовых профессий, 7 профтехкурсов и вечернюю рабочую школу[215].

В докладе, представленном ВАО в КО, говорилось, что Авиаобъединению в области кадров предстоят самые большие перемены. К 1933 г. ему предстояло увеличить число работников по сравнению с 1930 г. более чем в 9 раз: с 17 тыс до 158 тыс человек, в том числе для новых предприятий — 44 тыс человек. Число инженеров намечено было довести до 13 900. В то же время ситуация с подготовкой кадров, как и в других отраслях, выглядела неблагополучной. По состоянию на 1 января 1931 г. в ВАО было только 3 % рабочих высокой квалификации, 30 % — средней, 46 % — полуквалифицированных и 21 % — неквалифицированных. Как и везде, наблюдалась громадная текучесть и падение дисциплины, рост брака[216].

Очевидно, что вопрос приходилось решать чрезвычайными мерами. Для решения кадровой проблемы авиапромышленности была образована комиссия Куйбышева. Комиссия предлагала приписать работников к номерным заводам, осуществлять переброски квалифицированной рабочей силы с других заводов. Через ФЗУ методом ЦИТ предлагалось подготовить 22 тыс рабочих, через индивидуально-бригадное ученичество — 12 тыс. По договорам (оргнабору) привлечь 13 тыс рабочих. Втузы в срочном порядке должны быть укомлектованы 11-ю тыс учащихся, техникумы — 12 — ю тысячами[217].

Докладывая в СТО о планах ВАО в 1931 и 1932, его начальник П.И. Баранов указывал, что средств на подготовку кадров отпущено недостаточно. В связи с этим он призвал провести ревизию рабочей силы, перейти на непрерывку, 4-х бригадный график работы, внедрить хозрасчет, перевести на сдельщину 90 % рабочих, установить твердые лимиты оплаты труда. На заводах № 24 и 22 намечалось отработать модель хозрасчета. Объявить авиазаводы ударными стройками, организовать мобилизацию кадров, обеспечить особое снабжение. Был сделан расчет подготовки кадров (см. табл. 7):

Таблица 7

Подготовка кадров для ВАО в 1931–32 гг. (чел.)[218]

Как видно, расчет был сделан на плановую подготовку специалистов и рабочих, что в сложившихся в то время обстоятельствах было совершенно нереальным. Вместе с тем, анализируя темпы подготовки кадров, Баранов сделал вывод о том, что кадровую проблему удастся решить только в 1933–1934 гг.[219]

Заключая, можно сказать, что, как ни трудно решалась проблема с кадрами, в конце пятилетки обрисовались контуры совершенно другой картины по сравнению с ее началом. Ученым пришлось забыть о неспешных академических разработках, научно-исследовательская мысль обратилась к практическим задачам, прежде всего в оборонной промышленности, зачастую с помощью репрессий и административного нажима. Была создана сеть новых научных и учебных учреждений военной направленности. Высшая и средняя школа подвергались усиленной милитаризации. Тем самым вся система образования и подготовки кадров довольно резко развернулась на службу ВПК. Обнаружилась тенденция к привлечению кадровых ресурсов ГУЛАГа для оборонного строительства. Предпринимались гигантские усилия, чтобы обеспечить военную промышленность кадрами рабочих. В значительной степени они решались за счет громадного притока из деревни, хотя использовались и другие способы: оргнабор, плановые мобилизации и общественные призывы. В результате число работников Военпрома выросло в несколько раз. Не решены были, однако, вопросы квалификации работников. Скороспелая и ускоренная подготовка кадров не способствовала ее росту. На повестку дня выдвигалась другая проблема, воплощенная в основном лозунге второй пятилетки — «Кадры, овладевшие техникой, решают все».

Вопрос об иностранной военной помощи

Имеется довольно большая литература о помощи иностранцев СССР в период форсированной индустриализации, внедрении западных технологий в советское производство. Наиболее известной на Западе книгой является трехтомный труд американского исследователя Э. Саттона, который доказывал, что никаких достижений в принципе не могло быть из-за политической системы, существовавшей в стране[220]. Все советские достижения рассматривались как украденные с Запада, устаревшие и слабые копии западных образцов. Подобный взгляд кажется упрощенным и односторонним, не учитывающим законов (диффузии) технических достижений, имеющих универсальный характер и далеко не всегда зависящих от политического строя. Вовсе не обязательно, чтобы под каждый строй создавалась «своя» технология. Как бы то ни было, но в результате в литературе встречаются прямо противоположные оценки того, что было сделано в годы сталинских пятилеток. Однако, как известно, все познается в сравнении и зависит от учета множества факторов (важных как внутри страны, так и за ее пределами) от так называемого исторического контекста. Заимствований, в силу отечественной технической отсталости, было действительно много, и трудно разобраться, что было плодом изобретательской и конструкторской мысли советских ученых и инженеров, а где лишь слабые копии или незначительные усовершенствования иностранной техники, сделанные в советских НИИ, конструкторских бюро и заводских лабораториях. Поэтому следует, видимо, обратить внимание на сопоставительные материалы, представленные как отечественными, так и иностранными специалистами, и на те новации, где отечественным разработкам принадлежал безусловный приоритет. К сожалению, вопрос о помощи иностранцев в создании советского ВПК в литературе затрагивается мало. В упоминавшейся книге Н.С. Симонова этому вопросу уделяется всего несколько страниц. Неразработанность вопроса открывает простор для всевозможных спекуляций.

Слабость производственно-технической базы, научно-исследовательских и опытно-конструкторских разработок в начале пятилетки вынуждали советское руководство закупать недостающие материалы за границей, искать за рубежом новые, соответствующие времени образцы вооружений, привлекать иностранных специалистов и рабочих для их внедрения в производство. Поскольку прямое использование иностранной военной помощи было затруднено ввиду враждебного отношения к СССР со стороны ряда мировых держав, то чаще всего приходилось прибегать к тем видам помощи, которые способствовали бы созданию промышленной базы для развития ВПК. Упор при этом делался не столько на межгосударственные отношения, сколько на заключение отдельных договоров с иностранными фирмами. Разумеется, предпринимались шаги по изучению военных достижений Запада и перенесению их на отечественную почву путем командировок специалистов и «агентурных сведений», т. е. военного и промышленного шпионажа, причем, как говорят, хватали все, что попадется под руку. В документах встречались жалобы конструкторов на то, что достают из-за границы груды бумаг и чертежей, собранных, как попало, создавая тем самым большие трудности для их изучения и использования.

В пятилетней программе для военной промышленности (доклад, представленный в РЗ СТО в апреле 1927 г.) указывалось, за счет каких источников должны были покрываться ее потребности по исходным компонентам военного производства. Так, по чугуну (увеличение на пятилетку проектной мощности более чем в 30 раз), по марганцу (25 раз), по серному колчедану (2,5 раза), по хлопку (в 3 раза) расчет был на внутренние источники покрытия, по ферросплавам — в основном на импорт (при организации собственного производства в стране). На внутренние источники предполагалось перейти в производстве селитры, цинка, меди, олова, тогда как по никелю, алюминию, свинцу констатировалось сохранение сильной импортной зависимости. В настоящее время, говорилось в докладе, особая зависимость от импорта существует в производстве патронов, дистанционных трубок, порохов и взрывчатых веществ. Делался вывод, что такая зависимость в основных производствах недопустима[221].

В записке Авиатреста о снабжении (октябрь 1927 г.) отмечалась слабость отечественных металлических заводов. Основные детали приходилось ввозить из-за границы, равно как приборы и образцы вооружения. Особенно остро стояла проблема с приборами зажигания и авиасвечами. Практически отсутствовала собственная база по цветным металлам. Вывод состоял в том, чтобы скорее налаживать собственное производство, включая изготовление аналогов, ибо ввоз из-за границы, говорилось в документе, представляет угрозу даже в мирное время, не говоря уже о войне. Тем не менее на ближайшее время ставился вопрос об увеличении кредитов на закупку оборудования за границей[222].

Любопытно, что тогда еще в условиях нэпа ставился вопрос о концессиях (в производстве мотора «Юпитер» с фирмой «Гном и Рон», гидросамолета «Савой» с фирмой «Сцентилла»), однако для военной промышленности это оказалось неприемлемым. Остановились на закупке лицензий, оборудования, договоров о технической помощи, оплате в валюте работы зарубежных специалистов и рабочих[223].

Наиболее благоприятно в этот период развивались экономические отношения с Германией. В июне 1927 г. туда выехала специальная комиссия во главе с Д.Ф. Будняком для заключения договоров с германскими фирмами. В результате Авиатрестом было заключено соглашение с фирмой БМВ о поставке в СССР авиационного мотора и опытного образца самолета «Бом»[224].

Авиационное и орудийно-арсенальное производство рассматривались как наиболее нуждающиеся в модернизации и импортных заказах, но и остальные тресты Военпрома тоже претендовали на свою долю. В начале 1928 г. начальник финансового отдела ВПУ составил докладную записку по импортным заказам на пять лет для трех трестов: (см. табл. 8): Таблица 8

План импортных заказов на пять лет по трем трестам, подчиненным ВПУ (млн руб.)

Как видим, план был построен на возрастании импортных заказов из года в год и в наибольшей степени по Патрубвзрыву в области производства патронов и дистанционных трубок. Правда, в записке оговаривалось, что план составлен без учета возможностей отечественной промышленности[225].

При дальнейшей разработке пятилетнего плана и уточнении его контрольных цифр пришлось поставить вопрос о расширении иностранной технической помощи. Договора были заключены с фирмами «Фольмер» и «Шмитц» (ОАТ), с фирмой «Вальтер» (ОПТ), «Гирш Купферверке» (Патрубвзрыв), французскими фирмами «Брета», «Паулин Люмьер», «Стик Обур» (ВХТ). Авиатрест имел договора с фирмами БМВ, «Гном и Рон», «Сентилла»[226]. Тогда же был решен вопрос о приглашении в ОАТ иностранных специалистов по орудиям и химическому производству, в том числе Отто Шмитца — бывшего руководителя конструкторского бюро у Круппа, технического директора завода «Нейма и Нессе», инженера Фольмера — специалиста по танко- и тракторостроению и инженера по оптике. Для приглашения выделялась иностранная валюта в количестве 4 170 долларов[227].

В начале 1929 г. была образована постоянная комиссия НКВМ по закупкам иностранной техники для армии во главе с начальником МПУ А.М. Постниковым. В мае 1929 г. советская делегация во главе с заместителем начальника ГВПУ Д.Г. Будневичем побывала в Германии и Австрии с целью дальнейшего заключения договоров. В официальном отчете делегации сообщалось, что командование рейхсвера зондировало вопрос о широком военном сотрудничестве Германии и СССР вплоть до унификации вооружений. Генеральный подрядчик рейхсвера фирма «Рейнметалл» соглашалась передать свой опыт по производству порохов, взрывателей, дистанционных трубок и специальных сортов сталей. Советская делегация проявила большой интерес к решению фирмой вопросов удешевления производства, стандартизации и взаимозаменяемости изделий в соответствии с концепцией «дешевой войны». Были заключены договора с фирмами Круппа, Цейсса и Юнкерса, причем Крупп, ссылаясь на статьи Версальского мира, предложил использовать в качестве посредника свою дочернюю компанию (фирму «Бофорс» в Швеции). В Австрии советская делегация осматривала патронные заводы, входившие в картель Манделя, и, как отмечалось в отчете, производимые там патроны в два раза превышают советские по дальности стрельбы, а культура производства — несравненно выше[228].

Можно сказать, что эта поездка была, пожалуй, наиболее результативной. Дальнейшие переговоры велись не так легко, а ряд командировок за границу признавались неудачными. Так, в отчете Авиатреста говорилось, что на заводе № 26 размещено производство мотора БМВ-VI водяного охлаждения. Выражалась заинтересованность в новом моторе БМВ-VIII, но фирма старается «всучить» устаревшую модель БМВ-VII. На заводе № 29 осуществлялось освоение мотора «Юпитер-VI» воздушного охлаждения в сотрудничестве с «Гномом и Роном». Отмечались существенные задержки с освоением, тем не менее выражалась уверенность, что освоение идет и будет реализовано в создании серийных отечественных моторов М-6 и М-11[229]. Для освоения металлического самолетостроения намечалось в период заграничных командировок «достать» опытный образец за границей. Для перевода на металлическую конструкцию намечался самолет И-4. В качестве опытной базы рассматривался завод № 39[230].

Однако в докладной записке НКВМ в адрес РЗ СТО о производстве авиационных моторов указывалось, что на заводах производятся моторы образца 1917–18 гг., что не удается создать моторы, отвечающие современным требованиям. В испытательном отделе завода № 24 — постоянные поломки. Договорные работы по мотору БМВ не реализуются, как и по мотору «Гнома и Рона». Обнаружились слабости коленвалов и необходимость использовать опыт и техническую помощь Круппа. Ставился также вопрос о закупке приборов зажигания[231].

В октябре 1929 г. УВВС РККА направило в РЗ СТО предложения об опытном строительстве ВВС на пятилетку. Говорилось о том, что управление изучило 675 типов самолетов зарубежных конструкций, из которых 62 типа (истребители, бомбардировщики, учебные, транспортные и т. п.) отобраны в качестве опытных образцов. Отставание от Запада в моторах определялось в 4 года. Управление просило выделить на изучение заграничного опыта и оказание с этой целью поддержки ЦАГИ и НАМИ в размере 50 млн руб.[232]

В справке ВСНХ для РЗ СТО в конце 1929 г. говорилось, что Крупп по-прежнему не идет на сотрудничество, ссылаясь на Версальский договор. В связи с этим упор переносился на рейхсвер и его фирму «Рейнметалл», которая выражала готовность к сотрудничеству, была согласна дополнить советские конструкторские бюро немецкими инженерами. Патронный картель отказал в технической помощи, но намечалось сотрудничество с австрийской фирмой «Ротшильд». Обращалось внимание на то, что на заводе фирмы всего 15 инструментальных операций, тогда как на отечественном заводе в Подольске — 125. Фирма Цейсса также соглашалась на сотрудничество. С фирмой «Юнкерс», как отмечалось в документе, главный интерес — дизельные моторы[233].

С 1929 г. усиливается внимание к танкостроению и связанному с ним вопросу об автотракторной технике. Недостаточное финансирование и состояние опытно-конструкторских работ в этой области привело к значительному отставанию от стран Запада. В июле 1929 г. И.А. Халепский направил Сталину письмо, в котором писал о неудовлетворительном состоянии дел в автомобильной промышленности и необходимости сотрудничества с американцами в этой области, отмечал «нашу расхлябанность, развинченность и разболтанность». В пример ставились американцы, которые «умеют ценить время». Обращал внимание на то, как в США строятся заводы: на берегах рек и озер — и не случайно, поскольку образуется смыкание с транспортными артериями. Конечно, писал он, компании «Форд», с которой намечалось сотрудничество, выгоднее присылать нам готовые автомобили. Но даже в этом случае в стране нет органа, который занимался бы их распределением. «Различные организации тычутся со своими заявками, но нигде не получают внятного ответа». Опасался, что автомобили пойдут не туда, куда нужно (не для нужд армии), будут выходить из строя. Можно ожидать, писал он, рваческих тенденций, указывал на то, что совершенно не налажено строительство дорог, бензозаправочных станций, ремонтных мастерских и гаражей. Нефтесиндикат, который брался за решение этой проблемы, ничего не сделал, а ведь даже в старое время, отмечал Халепский, при ничтожном количестве автомобилей фирма «Нобель» считала для себя обязанной заниматься этими вопросами. Нам необходимо специальное решение ЦК по автомобилестроению, создать чрезвычайный орган[234].

В 1929 г. было образовано Всесоюзное авто-тракторное объединение (ВАТО) В декабре того же года было принято постановление ПБ по танкостроению, в котором его состояние оценивалось крайне неудовлетворительным. Промышленность не могла обеспечить даже минимальную программу в 340 танков. Фактически один завод “Большевик” выпускал танк Т-18, не отвечавший современным требованиям. Производство не вышло из стадии кустарничества. Из предлагаемых к освоению четырех типов новых танков не было сделано ничего. Танковая программа не была увязана с авто-тракторостроением, не обеспечена конструкторскими силами, не проработана в отношении брони и моторов. ВСНХ предлагалось немедленно создать конструкторское бюро по танкам, организовать закупки новейших образцов на Западе, обеспечить их изучение, привлечь иностранных специалистов. Политбюро предложило послать за границу «авторитетную комиссию» из представителей Военведа и Военпрома для отбора и закупки образцов бронетанковой техники и выяснения возможности получить иностранную помощь[235].

Вслед за этим состоялось совещание в Штабе РККА, на котором решался вопрос, какие танки закупать (вместе с чертежами и опытными партиями). Как наиболее желательный рассматривался английский средний танк «Виккерс» образца 1927 г., американские танк «Кристи» и «Медиум ТС» модификации 1927 г. Первые два — на колесно-гусеничном ходу, последний — полностью на гусеничном. Среди малых танков предполагалось закупать колесно-гусеничный ТЕ-1 (Америка), Рено-27 и английскую танкетку. Для закупки танка «Виккерс» отправлялась делегация в составе Халепского, Будняка и двух инженеров[236]. Подкомиссия во главе с Н. Осинским должна была выяснить вопрос об ассимиляции танкового и автотракторного производства.

Согласно докладной записке в РЗ СТО на 1929/30 г. на импорт для трестов военной промышленности было отпущено 44 млн руб. Это исключая средства на танкостроение. Начальник ГВПУ М.Г. Урываев указывал на необходимость доведения импортных заказов до суммы в 75,8 млн руб.[237]

В докладной записке члена РКИ Н.В. Куйбышева в РЗ СТО по вопросу о привлечении иностранной технической помощи указывалось, что по состоянию на март 1930 г. работа в военных трестах велась в следующих направлениях: командировки за границу; приглашение иностранных специалистов и рабочих; заключение договоров о сотрудничестве с иностранными фирмами; использование деятельности советских технических бюро за границей[238]. Так, по ОАТу было командировано 26 человек (5 — на заводы Круппа), намечено было пригласить тоже 26 человек, но приехал только один специалист по танкам полковник Фрид. Большинство договоров находилось в состоянии проработки и заключения. Договор с Фольмером на разработку колесно-гусеничного танка был признан неудачным. Наладить работу технического бюро за границей не удавалось, ввиду их малочисленности. Оружейно-пулеметный трест направил за границу 12 человек, в основном в Германию, приглашенные иностранные специалисты на заводы треста не приехали. Впрочем, в одном из более поздних документов сообщалось об особо засекреченной группе немецких инженеров, работающей под наблюдением ОГПУ над моделью германского танка ТГ[239]. Предполагался визит на ИОЗ делегации Круппа. На ТОЗе шла реализация договора с фирмой «Вальтер» по нарезке стволов. Деятельность ТБ за границей оценивалась как удовлетворительная, поскольку удалось получить состав для воронения стволов. Патрубвзрыв направил за границу 23 человека, из них 10 — в фирму Гирш Купфверке, с которой было заключено соглашение о сотрудничестве в области плакирования гильз и патронов. Из приглашенных на работу в СССР приехал только один инженер. Наибольшее число командировок за границу — 85 пришлось на Вохимтрест, тогда как из приглашенных специалистов не приехал ни один. Авиатрест послал за рубеж 35 человек, тоже не получив ни одного иностранного специалиста. В реализации договоров с БМВ и «Гном и Рон» обозначились трудности — отсутствие коленвалов, не поставленных заводами Круппа. Очевидным было и самое слабое место в международном сотрудничестве — неприезд в СССР иностранных специалистов. Главной причиной этого назывались бытовые условия жизни в СССР. Каждый раз устройство иностранцев приходилось решать чрезвычайными методами.

В ряде случаев закупка иностранной техники была дорогостоящим делом. Об этом, например, докладывал в Госплан начальник ВМС РККА Р.А. Муклевич, настаивая на быстрейшем освоении морского дизелестроения на Коломенском заводе[240]. В то же время он неоднократно указывал на отставание отечественного кораблестроения и необходимости иностранной помощи. «Наши корабли, — писал он — устаревают за время постройки», — и призывал резко усилить темпы модернизации флота[241]. НТК УВМС докладывало в МПУ ВСНХ о том, что ленинградский «Русский дизель» несвоевременно разрабатывает новый двигатель, крайне необходимый для подводных лодок новой серии, которым были нужны дизеля большой мощности и легкого веса, о том, что германская фирма «Манн», которой был определен заказ, делала все, чтобы заказ провалился[242].

Иностранные фирмы тоже не спешили расширять военное сотрудничество, ограничивали передачу новейших достижений и старались «всучить» Советам устаревшие образцы. Об этом также неоднократно сообщалось в документах. Так, СССР отказался закупать у Форда старое оборудование. Для исправления ситуации в США был послан инженер Дыбец.

Оборонный план 1931 г. предусматривал следующее распределение импортных контингентов. Общая сумма импорта на оборонительные цели определялась в сумме 79,7/70,7 млн руб. На импорт ВСНХ выделялось 42,8 млн руб., в том числе на закупку оборудования — 34,8 млн руб. ВАО выделялось 15 млн руб., из них 6 млн руб. — на оборудование и 9 млн — на оказание технической помощи. НКВМ выделялось 11,3 млн руб., ОГПУ — 1 млн руб, ЦАГИ и ИАМ — по 500 тыс руб., Осоавиахиму — 100 тыс руб.[243]

В том же 1931 г. стали заметны признаки свертывания сотрудничества с иностранцами. В мае 1931 г. было принято постановление ПБ о пересмотре договоров с иностранными фирмами о технической помощи. В нем отмечалась полная неорганизованность и неиспользованность иностранной технической помощи. В 1930 г. было выделено 26 млн руб., за 1931 г. — 18,6 млн руб. На самом деле, говорилось в постановлении, происходит постоянная переплата и обогащение иностранных фирм. В связи с этим предлагалось пересмотреть всю процедуру использования иностранной помощи, запретить все сепаратные переговоры, централизовать заключение договоров, привлечь к этой работе НИИ. Ставился вопрос о перенесении заказов внутрь страны. Сумма на иностранную помощь сокращалась на 11,7 млн руб. Перечислялись фирмы, с которыми расторгались договоры[244].

Руководство старается, во-первых, централизовать иностранную помощь, сделать ее более целенаправленной, во-вторых, усилить сотрудничество в тех отраслях, которые косвенно связаны с военной промышленностью и связаны с различными компонентами в производстве вооружений.

В первом случае упор переносился на авиацию и танки, производство гусеничных тракторов. В конце 1932 г. ПБ принимает решение о производстве гусеничных тракторов на СТЗ. В том же ключе следует рассматривать попытки заключить соглашения с фирмой «Раушенбах» по освоению мотора М-34 и с фирмой «Шнейдер-Крезо» по развитию дивизионной артиллерии.

Особенно перспективными в деле военной техники казались США. Однако результаты поездки делегации во главе с П.И. Барановым оказались неудовлетворительными. Американские фирмы не пошли на установление прямых контактов с СССР. В отсутствие дипломатических отношений с США торгово-посреднические операции между двумя странами продолжали осуществляться через Амторг. Предпочтение отдавалось фирме «Кёртис-Райт» как наиболее продвинутой в авиации[245]. Авиационный мотор фирмы («Юнайтед Эркрафт», «Бендикс» и «Томпсон») рассматривался как наиболее подходящий для развития советских ВВС. Определенные надежды на укрепление сотрудничества возлагались на то, что США оказались в состоянии глубокого экономического кризиса. Так, в связи с депрессией замышлялось сделать предложение американцами о строительстве специального литейного завода для моторного производства. Проблема заключалась в выделении дополнительных контингентов валюты[246].

В сентябре 1931 г. П.И. Баранов настаивает на том, чтобы усилить давление на Амторг ввиду задержек с поставками. Одновременно критике была подвергнута советская внешнеторговая деятельность: заявки на импорт не составляются, командировки за границу задерживаются, иностранные специалисты не приглашены. В результате — задержка и низкое освоение отечественных моторов. На закупку авиационной техники не хватает 6 млн руб. Новых станков по плану требовалось 1030, было поставлено 401[247].

Ввиду неспешного хода сотрудничества с иностранцами приходилось ускорять меры по налаживанию собственного производства и созданию аналогов и суррогатов. Сообщая в СО Госплана об итогах развития авиации в пятилетке Глававиапром докладывал, что удалось добиться прекращения импорта по следующим позициям: коленвалы, радиаторы, трубы и тросы, колеса, заклепки, альтиметры, спидометры, тахометры и др.; сокращения импорта по шарикоподшипникам, гибким валам, триплексам, пневматическим трубам. Полностью оставалась зависимость от заграницы по алюминию, олову, свинцу, авиационным часам, магнето и парашютам[248].

Главной сферой сотрудничества с иностранцами были соглашения в области автотракторного машиностроения, в электротехнической промышленности, имевших военный уклон. На таких предприятиях, как Автозавод, Электрозавод в Москве, Нижегородский автомобильный, Сталинградский тракторный и других, работали значительные колонии иностранных специалистов и рабочих. Сегодня выходит большое число работ, в которых рассказывается об условиях жизни и работы в СССР иностранных специалистов и рабочих. Лучшей из них является книга С.В. Журавлева, рассказывающая об иностранной колонии на московском Электрозаводе[249].

Поставки электротехники для армии были особенно слабым местом. В октябре 1931 г. КО приняла решение о поставке в РККА 6 тыс радиостанций и телемеханических устройств на сумму 5 млн руб. В качестве главного поставщика определялось Всесоюзное электрообъединение слаботочного оборудования (ВЭСО). В связи с этим было разрешено привлечь 300–500 иностранных рабочих высокой квалификации из Европы: 250 на безвалютной основе и 100 с оплатой валютой (25–50 валютных рублей в месяц). Для обеспечения жильем работников ВЭСО было решено отпустить на 4-й квартал 1931 г. 1 млн руб. и построить 20 стандартных домов на Нижегородском радиотелеграфном заводе, на Ленинградском, Московском заводах ВЭСО. Было разрешено покупать квартиры для ВЭСО через Жилкооперацию. На оплату труда иностранных специалистов ВЭСО выделялось 496 тыс валютных рублей, не считая оплаты в советских рублях иностранных рабочих. На заводе «Светлана» создавалась военно-техническая лаборатория. На ее создание отпускалось 500 тыс руб. На Нижегородском радиотелеграфном заводе намечено было создать военно-индустриальную лабораторию: закупить с этой целью за границей оборудования на 10 тыс. руб. В США направлялись 2 радиоспециалиста с оплатой 300 долларов в месяц на срок полтора года.

Всесоюзное электротехническое объединение (ВЭО) должно было развернуть производство радиомашин на московском Электрозаводе, который реконструировался по соглашению с германской фирмой АЭГ. В связи с этим заводу на 4-й квартал 1931 г. выделялось 600 тыс руб., из которых 300 тыс в валютном исчислении. Намечалось строительство завода в Саратове для производства аккумуляторных и щелочных батарей. Заграничного оборудования предполагалось закупить на сумму 200 тыс руб., а завод включить в число ударных строек[250].

О трудностях поставки нового электротехнического оборудования для армии свидетельствует письмо председателя правления ВЭО ВСНХ И.Г. Жукова Сталину, Молотову, Пятакову (зампреду ВСНХ) в конце 1931 г. Было произведено 20 тыс магнето и 20 тыс генераторов для авиационной промышленности, а на 1932 г. потребность выражалась в 110 тыс моторов и 220 тыс единиц электрооборудования. В связи с этим автор призвал составить технический проект при участии фирм «Сцентилла» и «Авто-лайт» (США). По проекту предусматривалось строительство новых площадей на заводах, установка импортного оборудования, расширение поставок отечественного и расширение подготовки кадров. К октябрю 1930 г. было построено 30 тыс. кв. м новых площадей, преимущественно на Электрозаводе, были подготовлены кадры, однако оборудование не было получено, база по снабжению не подготовлена, несмотря на неоднократные постановления Президиума ВСНХ и СТО. При запуске пробной серии 300 магнето не поставили резину (Резинобъединение), роторные головки (Спецсталь), бронзовое литье («Красная Вагранка»). Выпуск, намеченный на 1932 г., таким образом оказался под угрозой. Кустарным способом производилось 1500 генераторов для автомобилей, но, как отмечал автор письма, «производство магнето, тов. Сталин, не менее важно, чем производство самих самолетов, тракторов и авто». Хотя Электрозавод все же освоил эту технику, но вопрос ее внедрения в массовое производство решен не был. В связи с этим ВАТО был разрешен импорт электрооборудования для автомобильной и текстильной промышленности, то же придется делать в самолетостроении, указывал Жуков. (Рукою Сталина: “Позор”.)[251].

Если говорить в целом об иностранной военной помощи, то о ее результатах в годы первой пятилетки невозможно говорить однозначно. Наиболее существенную роль в создании базы отечественного ВПК сыграли закупки иностранного оборудования, сырья и отдельных материалов. С той и другой стороны этому процессу препятствовал целый ряд обстоятельств как на международной арене, так и внутри СССР. Отдельные достижения (с помощью Запада) должны быть признаны, но в общем СССР должен был опираться на собственную «доморощенную» базу. Наиболее успешно развивались отношения с Германией, однако говорить о том, как делают некоторые авторы, что «фашистский меч ковался в СССР», не приходится. Скорее наоборот, в силу большого отставания советской технологии от германской, немецкие специалисты и рабочие внесли свой вклад в создание советского ВПК.

Производство огнестрельного оружия, боеприпасов и военная химия

К началу пятилетки производство винтовок, пулеметов, орудий, снаряжения к ним, патронов и снарядов традиционно входило в понятие военной промышленности, а составлявшие его заводы в ведомственном отношении подчинялись ВПУ (Военпрому). И пятилетнее, и военно-мобилизационное планирование выдвигали перед ним ряд взаимосвязанных задач.

Во-первых, опираясь на опыт мировой войны, перенесение заводов из угрожаемых районов в более безопасные. Уже в январе 1927 г. ВПУ установило очередность переноса ряда производств. В первую очередь на Урал или в Донбасс должны были перебазироваться снарядные, трубочные и взрывчатые производства, производство химических, отравляющих веществ, радио-электротехника. Так, перевести в другое место намечалось Шлиссельбургский завод, производивший порох, тротил и тетрил. В последующем должны были переноситься орудийные заводы, производство аккумуляторов, военной сигнализации, телеграфных и измерительных приборов[252]. Одновременно намечалось строительство предприятий-дублеров на Востоке страны.

Во-вторых, переход от оздоровления военных заводов к их реконструкции. Производственная база предприятий и раньше отставала от передовых стран, а за время, прошедшее после мировой войны, отставание заметно возросло. Военные заводы оставались «кустарными», необходима была унификация, стандартизация производимых изделий, внедрение их в массовое производство, подготовка кадров специалистов и рабочих, способных работать в новых условиях. В 1927 г. ВСНХ, докладывая в СТО о состоянии военной промышленности, дал подробное описание состояния предприятий Военпрома и настаивал на их скорейшей реконструкции, а те производства, которые не отвечали современным требованиям, предлагал ликвидировать. Например, намечалось снять патронное производство с Подольского завода швеймашин и передать его на Тульский патронный завод. Реконструкции подлежали все заводы, производящие винтовки и пулеметы. Вопрос о судьбе некоторых заводов Военпрома ВСНХ рассматривался специально. Так, Обуховский завод (переименованный в «Большевик») в дореволюционной России был универсальным заводом, выпуская морскую артиллерию, сухопутные орудия крупных калибров, оптические приборы. Почти 9 лет он практически бездействовал из-за отсутствия средств, тем не менее на него «навешивалось» производство тракторов, танков, авиационных деталей. И это при фактически разрушенной металлургической части завода. Таким образом, вставала проблема не только его реконструкции, но и определения его профиля, т. е. специализации. Обсуждался также вопрос о судьбе Сталинградского орудийного завода «Баррикады», начатого строительством еще до войны. Производством артиллерийских орудий в стране занимались также заводы «Красный Путиловец», Пермский (завод в Мотовилихе, известный как ММЗ), Московский орудийный (завод № 8 в Мытищах). Порох для армии производили только два завода — Казанский и Рогидельский, а оптические средства — завод в Павшине, Ленинградский завод оптического стекла (ЛЕНЗОС) и Изюмский (ИЗОС). Гражданские заводы военную технику не поставляли. Снаряды и взрыватели производили Самарский и Нижегородский заводы.

Отмечая пропускную способность имеющихся заводов в денежном выражении, ВСНХ считал возможным увеличить ее за пятилетку в 4 раза за счет реконструкции, введения сменности и лучшей организации труда, в том числе производства снаряжения в 7 раз, пулеметов — в 7,6 раза, противогазов — в 12 раз, взрывателей — в 21 раз. Общая сумма продукции военного назначения могла бы составить в этом случае по трем трестам Военпрома (ОПТ, ОАТ и ВХТ) 1 081, 5 тыс руб.[253] Однако, как отмечалось в докладе ВСНХ, в то время как мощность заводов будет расти опережающими темпами, расхождение между нею и объемом военных заказов на мирное время будет самым неблагоприятным образом сказываться на стоимости изделий и росте консервационных расходов. Мобилизационное разворачивание заводов, указывалось в докладе, будет тем труднее, чем ниже их загрузка военными заказами в мирное время. Загруженность заводов будет падать. Это, говорилось в документе, необходимо учесть в планировании. Поэтому конкретные задания на пятилетку выглядели несколько скромнее: для развития ручного оружия намечалось вложить 247,5 млн руб., материальной части артиллерии — 91,3 млн, механической тяги — 16,8 млн, огневой части — 169 млн, на перевозки и прочие расходы — 16,8 млн, химическое имущество — 30,7 млн руб. Всего — 572,1 млн руб. на развитие огнестрельного оружия по предприятиям Военпрома. Военные заказы, которые предполагалось разместить в гражданской промышленности, должны были составить еще 115,2 млн. Всего намечалось получить военной продукции в мирное время на сумму 687,3 млн руб.[254]

Третья задача, которую ставила перед Военпромом пятилетка, — специализация и налаживание взаимодействия военных заводов с гражданской промышленностью. В сентябре-октябре 1927 г. был проведен ряд проверок по состоянию мобготовности в металлической и военной промышленности. Были обследованы заводы «Красный Путиловец», им. К. Маркса (б. «Новый Лесснер»), им. Ф. Энгельса (б. «Айваз»), им. К. Либкнехта (б. Парвиайнен), Невский машиностроительный им. Ленина (б. Невский судостроительный), им. Свердлова (б. «Феникс»), Ижорский, им. Профинтерна (Брянск), «Красное Сормово», Тульский, Судаковский, Люберецкий, им. Петровского (б. Брянский завод в Днепропетровске), им. Коминтерна (Югосталь), «Красный Октябрь» в Сталинграде, им. Дзержинского в Запорожье, им. Томского (Макеевка), им. Сталина (Сталино), им. Рыкова (Енакиево), а также заводы в Златоусте, Юрюзани, Нижнем Тагиле, в Лысьве, Надеждинске, Невьянске, Воткинске. Вывод, который был сделан о состоянии их мобготовности, был весьма неутешительным[255].

В середине 1928 г. правление ОПТ призвало обследовать гражданские предприятия на возможность использовать их в производстве отдельных деталей огнестрельного оружия, сборку которых предполагалось вести на военных заводах. При этом военприемку также предполагалось организовать на местах[256].

В марте 1929 г. СО Госплана обратился в ВСНХ с требованием для развертывания снарядной программы организовать в стране производство сталистого чугуна, который должен был составлять примерно треть выплавляемой стали[257]. В одной из своих многочисленных записок в адрес руководства командующий ЛВО Тухачевский настаивал на кооперации в производстве орудий и снарядов, которая, по его мнению, позволит не создавать специальных военных заводов[258].

В ряде документов указывалось на трудности обеспечения ассимиляции в производстве вооружений, в частности высококачественными сталями, которые обеспечивали бы модернизацию огнестрельного оружия, его «живучесть» и дальность стрельбы. Для этого необходимо было наладить производство в стране ферросплавов. Уже на 1929/30 г. было дано задание обеспечить военные изделия высококачественной сталью на 100 %, однако в процессе прохождения заказов это требование оказалось неприемлемым. Военвед настаивал хотя бы на поступлении 50 % стали марки «А», промышленность соглашалась только на 25 %, ссылаясь на отсутствие опыта работы со спецсталью, необходимость «изживания» неполадок и устранение недооборудования таких заводов, как «Баррикады», «Большевик», ММЗ, «Красный Путиловец» и «Красное Сормово». Процесс налаживания производства, говорилось в докладе начальника МПУ А.М. Постникова, только в самом начале. Нужны крупные затраты на реконструкцию сталелитейных цехов этих заводов[259].

Идея кооперации в производстве снарядов воплотилась в создании в марте 1931 г. специального Снарядного треста, непосредственно подчиненного ГВМУ. В производстве снарядов должны были участвовать механический завод № 62 (Октябрьский), № 63 (Нижне-Тагильский), № 65, № 67 (Мастяжарт, Москва), № 68, № 71 (Каслинский), № 72 (Туринский), № 73 (им. Коваля, Сталино), № 75, № 76 (Надеждинский), № 77 (им. Карла Либкнехта), «Котлотурбина» (Ленинград), № 79 (им. Ворошилова, Днепропетровск), № 81 (Челябинский), Высокогорский завод, Петрозавод, спеццеха завода им. Владимира Ильича в Москве, спецсектор объединения «Оргаметалл», опытный завод при бывшем «Гознаке», снарядная группа института Гипроцветмет. Военную продукцию, производимую трестом, должны были составить снаряды, авиабомбы, противогазы; мирную — котлы, кипятильники, буровое оборудование, домашняя сантехника, болты, химоборудование, тракторные детали и поковки, литье, трубы и пр.[260]

Как говорилось в докладе сотрудника СО Госплана Л. Кривенко о кооперации в Орудийно-арсенальном тресте, принятие нового варианта мобплана МВ-10 потребовало изменить всю структуру военного производства. На первое место выдвигалась стандартизация производства и представление чертежей. В этой области, говорил он, ничего не было сделано, в результате чего возникла тупиковая ситуация. Не были установлены калибры, необходимые инструменты, лекала. Автор указывал на необходимость создания комитета по стандартизации. В качестве примера указывалось на патронное производство, где существовали разные типы изделий. Для унификации и стандартизации необходимы специальные станки, поэтому использовать в этой связи, писал он, заводы гражданской промышленности невозможно. Необходимо наладить специальное станкостроение и создавать специальные цеха или специальный патронный завод. Особо важный вопрос, отмечал он, производство качественного металла. Металлические цеха орудийных и оружейных заводов работают большей частью на привозном сырье («Большевик», ММЗ, «Баррикады», ИОЗ). При этом ИОЗ рассматривался как металлургическая база для производства обычного оружия не только для себя, но и для Тульского и Ковровского заводов, ММЗ — для других орудийных заводов. Здесь также обнаружились сложности. Дело в том, что ММЗ и ИОЗ работали на дровах в качестве топлива, а запасы их на расстоянии 100 верст были исчерпаны. Пришлось оборудовать специальные металлургические цеха на орудийных заводах. Автор приводил примеры нерациональных поставок. Бывало так, что Пермский орудийный завод поставлял поковки муфт для 76-мм горной пушки весом в 52 пуда, тогда как вес обработанной муфты составляет 10 пудов, т. е. буквально заваливал заводы лишним металлом. Автор считал необходимым разгрузить орудийные заводы от производства лафетов, ящиков, укупорки и пр., которые следовало бы перенести на передовые машиностроительные заводы. В плане улучшения кооперации предлагалось подачу «черных стволов» перенести на гражданские заводы, а также производство деревянных частей, станков и установок, стали, обойм, отдельных деталей пулеметов. В частности, по пулемету Дегтярева — производство кожухов, прикладов, черных стволов, магазинов и станков[261].

В апреле 1930 г. было образовано Всесоюзное орудийно-арсенальное объединение (ВОАО или Оружобъединение) путем слияния Оружпултреста и Орудийно-арсенального с изъятием из его состава ряда заводов (Сестрорецкого, Ленинградского «Красногвардейца» и всей группы оптических заводов). В составе объединения осталось 11 специализированных заводов. Отчитываясь о причинах «прорывов» в выполнении плановых заданий, правление отмечало усложнение задач, необходимость выпуска неоднородной продукции, переход на производство пулеметных систем Дегтярева. Указывалось также на возникновение затруднений с продовольствием на заводах № 2, ММЗ и др., отмечалась низкая квалификация рабочих, возрастание текучести. Произошел стремительный рост незавершенного производства: 189 % от плана 1929/30 г., причина которого списывалась на «вредителей»[262].

Недогруженность заводов военными заказами намечалось возместить производством мирной продукции. Так, Тульский оружейный завод производил 88 % военной продукции и 38 % — мирной (превышение 100 % — за счет сменности при производстве мирной продукции). Завод производил охотничьи ружья, снаряжение к ним, оборудование для текстильной промышленности. Налицо была полная загрузка предприятия. Ижевский оружейный завод должен был производить 51 % военной и 26 % мирной продукции. Недогруз, по имеющимся расчетам, составлял 23 %. Ковровский завод практически полностью — 99 % —был нацелен на производство военной продукции, освоение пулеметных систем Дегтярева. Сестрорецкий завод, напротив, почти целиком ориентировался на выпуск мирной продукции — 79 %. Примерно такие же расчеты были осуществлены по предприятиям Патрубвзрыва, Орудийно-арсенального треста и сделан вывод о дополнительных возможностях использования военных заводов для производства мирной продукции за счет лучшей организации производства[263].

В начале 1928 г. начальник ВПУ А.Ф. Толоконцев разослал директивное письмо военным трестам о развитии мирных производств. В нем говорилось, что необходимо избавиться от взгляда на мирные заказы как второстепенные и обратить внимание на насыщение рынка промтоварами. Это обстоятельство он призывал учитывать при составлении планов реконструкции и развития производства на пятилетку. Пятилетний план Ижевского оружейного завода предусматривал наращивание военной продукции в 1,4 раза, производство стали — в 1,7 раза, металлоинструмента — в 2 раза, охотничьих ружей — в 2,5 раза[264].

Такой расклад был бы возможен, если бы не нагнетание плановых заданий по военному производству. В аналитической записке Госплана, составленной в октябре 1927 г., о распределении капиталовложений в военную промышленность, отмечалось, что проектируемые мощности на пятилетку позволяют увеличить задания по винтпатронам, производству пушечных гильз, патронных металлов, трубочных изделий, трехлинейных винтовок, пулеметов, орудий, арсенала (лафетов, передков, зарядных ящиков, обоза, колес, амуниции и ремонта). В свете стоящих задач состояние арсеналов (Ленинградского, Брянского, Киевского) признавалось неудовлетворительным, равно как производство оптических стекол и приборов, порохов, взрывчатых веществ, снаряжательных работ, ОВ, противогазов, снарядных корпусов в гражданской промышленности, обеспечение сырьем и полуфабрикатами (чугун, ферросплавы, никель, алюминий, свинец, медь, цинк, олово, селитра, колчедан, толуол и др.). В выводах констатировалось, что ВПУ не имеет четкого перспективного плана, разработанного на основе мобпотребностей Военведа. В то время как промышленность разрабатывает план капитального строительства, ВПУ определяет свои задачи лишь суммарно, в общем виде. В свете изменений, вносимых ВСНХ в пятилетний план, получается еще большая неувязка Военпрома с гражданской промышленностью и переоценка ее мощностей — как в мирное, так и военное время. Сопоставление мобилизационных потребностей с существующими мощностями заводов показывало, что военные заводы не могут их удовлетворить. Для их покрытия на год ведения войны необходимо было произвести капитальное расширение заводов, как военных, так и военизированных, на что по пятилетке потребуется дополнительно 363 млн руб. капиталовложений, которые необходимо точно распределить по годам как по военной (ВПУ), так и по гражданской промышленности по линии МПУ. Указанные проектные мощности заводов, говорилось в записке, явно не соответствуют интересам обороны и требуют более быстрых темпов их расширения. При этом следует отказаться от размещения капитальных затрат на заводы, находящиеся в угрожаемых зонах[265].

В июне 1931 г. СО Госплана представил в «комиссию Молотова» соображения по ассимиляции гражданских и военных производств в орудийном производстве. Ассимиляцию предлагалось осуществлять: 1) на заводах тяжелого машиностроения; 2) на металлургических заводах в части изготовления полуфабрикатов и деталей, не требующих особой точности и специальной квалификации; 3) на гражданских заводах с целью создания ремонтной базы орудийного производства. Это позволило бы без вложения больших средств и специального военного строительства приблизиться к мобилизационному развертыванию по плану МВ-10. Намечаемая специализация и реконструкция кадровых орудийных заводов должна была исходить из оставления за ними изготовления и сборки наиболее ответственных частей и узлов, остальное можно было бы передать на гражданские заводы. Одно из соображений касалось разгрузки Ленинграда, переноса оттуда орудийного производства на Восток, сохранения только завода «Большевик» и определения его специализации — морская и береговая артиллерия с созданием КБ по этому профилю. Соответственно снять с завода производство 107-мм орудий и тяжелых гаубиц с передачей его на «Баррикады». С «Красного Путиловца» предлагалось снять производство 152-мм и 203-мм орудий и тоже передать их на «Баррикады». Изготовление 45-мм пушки передать на завод № 8 (Мытищи). С завода № 7 («Арсенал») снять всю танковую артиллерию и передать в 1933 г. на завод в Мытищах. Часть рабочей силы с ленинградских заводов уже к концу 1931 г. предполагалось перевести в Сталинград на «Баррикады», в Мытищи и в Нижний Новгород, где строился завод «Новое Сормово», специализация которого — 76-мм пушки для дивизионной, полковой, горной и зенитной артиллерии.

Пермский завод (ММЗ) должен был специализироваться на выпуске гаубичной артиллерии, в связи с чем с него снималось снарядное производство. Специализация завода «Баррикады» — корпусная пушка 107-мм и 122-мм, а также крупнокалиберные орудия для сухопутных сил. Завод № 8 специализировался на мелкокалиберной танковой и противотанковой артиллерии. К артиллерийскому производству планировалось подключить Свердловский машиностроительный завод. Его специализация — гаубичная артиллерия, а в случае войны завод должен был полностью перейти на ее производство[266].

Еще одной задачей, которая ставилась пятилеткой, была модернизация старых и разработка новых образцов вооружений. При анализе документов того времени бросается в глаза, что первоначально шло усовершенствование старых образцов, их модификация с целью достижения большей дальности и скорострельности стрельбы. В течение ряда лет велась работа по модернизации трехлинейной винтовки образца 1891 г., в 1930 г. модернизированный вариант был принят на вооружение. Ряд усовершенствований был предложен для пулемета «Максим», пулеметов Льюиса, которые оставались на вооружении РККА, а также их модификаций в связи с установкой на самолеты и танки[267]. На вооружении РККА состояли мелкокалиберные пушки системы «Гочкис». В 1928 г. была модернизирована 76-мм зенитная пушка образца 1915/16 гг., в 1930 г. — 76-мм пушка образца 1902 г., 107-мм пушка образца 1910 г., 122-мм гаубица образца 1909/10 г., 152-мм гаубица образца 1909/10 гг. Без особых изменений остались на вооружении РККА образцы тяжелой артиллерии: 152-мм пушка образца 1910 г., 203-мм гаубица образца 1915 г., 280-мм мортира образца 1914/15 г., 305-мм гаубица образца 1915 г.

Разработкой и совершенствованием новых систем огнестрельного оружия занимались конструкторы Дегтярев, Симонов, Токарев, Федоров, Шпагин, Шпитальный и др. Основные образцы новых артиллерийских разработок осуществлялись в НИАП и конструкторском бюро НТК АУ РККА, в Комиссии особых артиллерийских опытов (Косартопе) при НКВМ под руководством Беркалова и при участии изобретателя Курчевского. Как уже отмечалось, слабым местом конструкторской мысли и производственной базы артиллерии был недостаток КБ на заводах.

Особое внимание в производстве ручного огнестрельного оружия обращалось на пулемет Дегтярева, его модификации для аэропланов, выпуск необходимых деталей и частей. На 1930/31 г. намечалось произвести 40 тыс единиц на заводе ИНЗ-2 (Ковров), правда, запрашивались дополнительные ассигнования[268].

В области артиллерии еще в 1927 г. была разработана новая советская полковая 76-мм пушка, в 1931 г. — 152-мм мортира образца 1931 г. В мае-июне 1931 г. КО было принято решение о внедрении в производство сразу 10 новых артиллерийских систем. К весне 1934 г. намечалось перевооружить 75 стрелковых дивизий, 25 корпусных артиллерийских полков и 30 полков АРГК. Заказы по 76-мм полковым пушкам решено было свернуть и перейти на производство 76-мм дивизионных пушек. Ассигнования на развитие артиллерии увеличивались до 220–250 млн руб., а в целом на перевооружение артиллерией, как отмечалось, необходимо было 430 млн руб.[269]

Новый замнаркома НКВМ, начальник вооружений РККА Тухачевский начал свою деятельность с того, что обратился в КО с требованием максимально сократить сроки проектирования и изготовления опытных образцов артиллерийского вооружения: 37-мм противотанковой пушки и 45-мм установки в КБ-1 завода № 8, 76-мм дивизионной пушки и др., указывая, что программа-то принята, а вот реальными мероприятиями никак не обеспечивается[270].

В 1932 г. поступили на вооружение 45-мм противотанковая пушка образца 1932 г. и 203-мм гаубица образца 1932 г. Однако анализ документов показывает, что с внедрением новых образцов обнаруживались постоянные задержки. В августе 1932 г. начальник ВМИ РКИ Н.В.Куйбышев докладывал в КО о срыве программы по производству танковых и противотанковых пушек, о задержке испытаний по 76-мм орудию, о том, что не завершена разработка 45-мм пушки. Докладывал также о том, что не закончена реконструкция ряда заводов, в частности завода № 8. Без задержек фактически работали только старые заводы «Красный Путиловец» и «Красное Сормово»[271].

В завершающем году пятилетки выполнение заказов НКВМ по артиллерии отражено в следующей таблице (см. табл. 9):

Таблица 9

Выполнение текущих заказов НКВМ по главной номенклатуре артиллерии[272]

Таблица хорошо показывает, как работало артиллерийское производство в стране: часть орудий снималась с производства, другие только-только ставились на вооружение. С новыми образцами отмечалось максимальное количество задержек. Обращает на себя внимание крайне неравномерное выполнение заданий. Сам факт изготовления еще не означал выполнения заказов. Нужно было осуществить дополнительную сборку из недостающих деталей, а продукции — пройти приемку на заводах, затем — в НКВМ. И довольно часто обнаруживались существенные расхождения, связанные с поломками при испытаниях, значительной долей брака.

Но производство «орудийных тел» еще не все. Качественная сторона производства огнестрельного оружия зависит еще с равномерным поступлением боеприпасов и боевого снаряжения. В этой области следует отметить еще большую рассогласованность с плановыми наметками. В том же итоговом документе за 1932 г. отмечалось, что задания по винтпатронам выполнены на 56,9 %, по снарядам для мелкокалиберной артиллерии (20-мм, 37-мм, 45-мм) — только на 25 %; по 76-мм, 107-мм снарядам — на 52 %; 152-мм — 70,7 %; 180-мм, 203-мм, 305-мм, 336-мм — 37,2 %; 100-мм, 102-мм, 120-мм, 130-мм — 74,5 %. Всего же снарядная программа считалась выполненной на 36,4 %. Примерно такая же картина рисуется по взрывателям: для мелкокалиберной артиллерии — 37,3 %, для среднекалиберной — 64,2 %, для крупнокалиберной — 68,5 %, в то время как по дистанционным трубкам выполнение заданий составило 92 %. Вина за подобный разброс списывалась на неупорядоченное планирование, на последствия действий вредителей. Не случайно ОГПУ докладывало в КО об угрожающем положении, сложившемся в снарядном производстве. В докладной записке ЭКУ ОГПУ в апреле 1932 г., указывалось, что ГВМУ, размещая заказы, не исходило из плана МВ-10, и поставки снарядов для РККА будут сорваны. С завода «Красное Сормово» снарядное производство было снято. Часть заводов были переведены на танковое вооружение (им. Ильича, Таганрогский № 65, им. Либкнехта, Ярославский, «Красный Октябрь»), в связи с чем увеличены задания другим заводам. В 10 раз возросла нагрузка на заводы Невьянский, «Красный Профинтерн», «Красная звезда», «Красная Этна», Косогоровский, им. Ленина, которые к этому были не подготовлены. Тревогу вызывало качество снарядов. Указывалось, что с 1928 по 1932 гг. Ленинградский институт металлов совместно с заводом «Большевик» проводили исследования и опытные работы по бронебойным снарядам, которые успешных результатов не дали. Все образцы разбивались о плиту[273].

Неравномерное поступление боевого снаряжения накапливалось годами и продвигалось как бы рывками. В отчете Патрубвзрыва за 1928/29 г. говорилось о существенном отставании производства на заводах № 3 им. Володарского, Тульском патронном, Московском дроболитейном, № 4 им. Калинина, Пензенском велосипедном, № 42 им. Масленникова, но особенно узким местом были трубочные заводы и организация научно-исследовательских работ. Успехи достигались за счет энтузиазма отдельных специалистов и руководителей[274].

В результате поездки в Ленинград в январе 1931 г. с целью обследования ряда заводов сотрудник СО Госплана пришел к выводу о необходимости срочной реконструкции завода № 7 (б. «Арсенал» и Патронный завод) в свете превращения его в главный станкостроительный и арсенальный завод для военной промышленности. Производство же каким было, таким и осталось. Несмотря на постановление прекратить выдвижение на руководящие посты неподготовленных рабочих, оно замаскированными способами продолжалось. Составляемые планы реконструкции автор назвал ублюдочными и малограмотными. Снаряжательные заводы, как и другие, по его мнению, по-прежнему не имели определенной «физиономии», оставались «кустарными». Ассортимент продукции заводов был колоссальный, путаный и анархический. Идея специализации постоянно дискредитировалась. Система допусков и замен по заказам Военведа осталась с царского времени и архаична. При реконструкции все заводы требуют суммы, значительно превышающие намеченные на капитальное строительство, и не принимают мер для поиска дополнительных резервов[275].

Необходимо упомянуть новый феномен — моторизацию артиллерии и ее влияние на автотракторное строительство, согласно постановлению КО от 19 апреля 1931 г. Для артиллерии РГК приспосабливался трактор «Коммунар», скорость которого намечалось довести с 9 до 20 км. Намечено было создать на базе трактора «Катерпиллер» два опытных образца и увеличить его скорость с 6 до 13 км. Для дивизионной артиллерии намечалось использовать трактор «Интернационал», создав два опытных образца на ХТЗ. Ставилась задача создания самоходных артиллерийских установок по заказу УММ РККА. На заводе «Красный Путиловец» намечалось создать два образца 76-мм самоходной пушки. Автомобильная промышленность ориентировалась на создание трехосных грузовиков типа «Форд» на заводе в Нижнем Новгороде для автоводимой тяжелой артиллерии[276].

Пожалуй, наиболее сложной была ситуация с производством пороха и взрывчатых веществ. От дореволюционной России достался низкий уровень производства: на две трети армия стреляла привозным порохом. В годы первой пятилетки задача увеличения мощностей решалась двумя способами: увеличением мощностей кадровых заводов и приспособлением гражданских предприятий к производству взрывчатых веществ. Второй способ являлся основным, так как мощностей кадровых заводов было мало. В докладе начальника вооружений РККА И.П. Уборевича отмечалось, что, несмотря на некоторую стабилизацию с производством пороха, начиная с 1922 г., положение остается плачевным. В использовании находится значительная часть пороха, оставшаяся от довоенного времени и Гражданской войны[277]. В октябре 1931 г. ВХО докладывало в КО, что пороховое производство не обеспечивает план МВ-10, причем по варианту МВ-12 производство взрывчатых веществ предстояло увеличить в три раза. Намечалось переоборудовать Клинскую вискозную фабрику и строить еще две. Ставился вопрос о строительстве завода нитроглицериновых порохов, которые лучше пироксилиновых. Констатировалось, однако, что большинство взрывчатых веществ, за исключением анилино-красочного, требует специального военного строительства. Было отмечено, что, хотя тем самым достигается определенная экономия в военном производстве, возникает опасность омертвления капитала в мирное время. Был избран способ создания специальных участков военного производства на строящихся химкомбинатах (Бобрики, Березники, Горловка, Кемерово, Магнитогорск и др.). Тем не менее было запланировано строительство двух новых снаряжательных заводов на Урале[278].

С 1928 по 1932 г. мощности по пороху возросли в 3 раза, по взрывчатым веществам в 5 раз. Однако план по пороху за 1932 г. был выполнен только на 45 %. Как указывал зампред Госплана Уншлихт, «заводы США производят 240 тыс т пороха, Франции — 200 тыс т, а у нас — 43 тыс т. Нам предстоит увеличить его производство в 5–6 раз». Наблюдается, отмечал он, значительное отставание от потребностей артиллерии. Развитие мощностей заводов, указывал Уншлихт, идет с отставанием в 2 года. Особенно решительно Уншлихт настаивал на переориентации производства пороха на гражданскую промышленность[279].

В целом изменения в области производства огнестрельного оружия и боеприпасов, достигнутые в годы первой пятилетки, по сравнению с планами мобилизационного развертывания показывают, что, если бы война действительно разразилась в те годы, как опасалось сталинское руководство, возникли бы довольно острые проблемы с обеспечением армии этими видами вооружений. Логика подсказывает, что следующая пятилетка должна была стать в этом отношении еще более милитаризованной, чем первая.

Рождение советской танковой промышленности

Развитие танковой промышленности в годы первой пятилетки не может рассматриваться отдельно от общего плана механизации и моторизации РККА. Военное руководство считало, что танков в стране вообще нет: даже минимальные задания по их производству промышленность обеспечить не может[280]. Решительным сторонником танкового (и авиационного) перевооружения Красной Армии выступал Тухачевский, тогда еще Начштаба РККА. Ссылаясь на статью «СССР — континентальная держава», он был против того, чтобы делать усилия на развитие ВМС. «Танков нет, — писал он, — а линкоры есть»[281].

Действительно, в 1920-е гг. советские заводы занимались в основном ремонтом и усовершенствованием трофейных танков, а на вооружении находились буквально единицы машин. Собственно, вопрос о танках тогда стоял чисто теоретически. Поэтому фактическое рождение советской танковой промышленности правомерно будет отнести к первой пятилетке. Поскольку как такового танкового производства в стране не было, как и органов, ответственных за него, задачи организации этого дела были возложены на Орудийно-арсенальный трест и его КБ, куда вошло бывшее «танковое бюро» ГУВП. На “танковом совещании” в сентябре 1926 г. был поставлен вопрос о требованиях, которым должны удовлетворять советские танки в сравнении с зарубежными образцами.

Создание опытного образца первого советского танка возлагалось на завод «Большевик» в Ленинграде. Боевая машина, малый танк сопровождения МС-1, более известный как Т-18, предназначенный к внедрению в серию, был изготовлен в 1927 г., а в 1928/29 гг. военная промышленность получила заказ на изготовление 108 машин. На 1929/30 г. заказ был увеличен до 300 танков Т-18. Помимо «Большевика» к производству должен был подключиться ММЗ. На танк устанавливались 2 пулемета и 37-мм пушка Гочкиса, которая постоянно подвергалась модернизации. Так, в 1930 г. была установлена 37-мм пушка большей мощности Б-3, изготовленная по чертежам германской фирмы «Рейнметалл», производство которой не было толком освоено вплоть до 1932 г. Скорость танка была всего 12 км в час, а толщина брони — 18 мм. До снятия с производства Т-18 промышленность изготовила 959 танков этой модели, которые поступали на вооружение создаваемых танковых батальонов, а с 1929 г. — механизированных полков и бригад.

Одновременно КБ ОАТ занималось разработкой «пулеметки сопровождения», т. е. танкетки, получившей индекс Т-17. Первый образец ее был изготовлен только к концу 1929 г., однако ввиду существенных недостатков ставить ее на производство сочли нецелесообразным. Было принято решение о продолжении опытных работ.

В конце 1927 г. КБ ОАТ было выдано задание на изготовление «маневренного танка», а в качестве завода-изготовителя был выделен Харьковский паровозостроительный завод (ХПЗ), на котором создавалось специальное КБ. Впоследствии намечалось расширить производство танков по мере строительства Челябинского тракторного завода и создания на нем соответствующего участка. Новый танк должен был получить индекс Т-12. Было принято решение об установке на Т-12 отечественного авиамотора М-6 с пониженной мощностью. Изготовление, сборка, дооборудование и переделка танка затянулись до зимы 1929 г. В 1930 г. производились испытания. На танк устанавливалась 45-мм пушка.

В свете трехлетней программы мобилизационного развертывания состояние танковооружения Красной Армии было признано совершенно неудовлетворительным. Начавшееся сотрудничество с рейхсвером и ознакомление с образцами производимых в Германии «больших тракторов» показало сильное отставание отечественных танков от образцов передовых стран. Как и в других отраслях военной промышленности, вина за это возлагалась на «вредителей»[282].

В докладе Госплана на РЗ СТО в апреле 1929 г. об учете интересов обороны в пятилетке машинизация РККА провозглашалась главным направлением. Число танков намечалось увеличить в 15 раз при неизменной численности армии[283].

В середине 1929 г. в соответствии с постановлением ПБ о военной промышленности была проведена полная ревизия системы танко-тракторно-автоброневого вооружения РККА. В танковом деле действительно намечался «великий перелом». Постановление РВС нацеливало промышленность Союза на производство различных типов танков: легких колесно-гусеничних танкеток, задачей которых должна была стать разведка и неожиданная атака; малых танков как средства прорыва в условиях маневренного боя (впредь до конструирования нового танка допускалось поступление на вооружение танка Т-18); средних маневренных танков как средства прорыва оборонной полосы противника. Относительно тяжелого танка было решено ограничиться пока теоретической проработкой вопроса, возложив его на МПУ ВСНХ.

В августе 1929 г. УММ РККА поставило задачу создания нового типа танкетки. Ни одна из прежних моделей, имевшихся к тому времени на вооружении или в состоянии разработки в КБ, не признавалась удовлетворительной. Был объявлен конкурс на создание лучшей модели, объявлено соцсоревнование. К работе был подключен НАМИ. Несмотря на это, работа не ладилась. В конечном счете задача создания новой танкетки оказалась в руках КБ завода «Большевик», которое и без того было перегружено производственными заданиями. Усилиями энтузиастов (В.Симский, С. Гинзбург) был выработан эскиз новой модели Т-25. Доработку проекта планировалось «спихнуть» на ХПЗ, который к тому времени занимался совсем другой моделью танка. Ввиду возникших затруднений проект изготовления новой танкетки, способной развивать большую скорость, «переобуваться» с колес на гусеницы, вести зенитный бой, плавать и т. д., был закрыт ввиду высокой стоимости изделия и отсутствия финансирования.

Другой задачей танкостроения была модернизация танка Т-18. Его производство шло с большими трудностями. Как докладывало правление ОАТ в ГВПУ в сентябре 1929 г., завод «Большевик» с серийным производством машины не справлялся. Внедрение производства Т-18 на ММЗ шло с большим опозданием, выпускался большой брак (до 100 %), наблюдались задержки с представлением технических условий, неувязки в снабжении, отсутствие оборудования и инструмента, техперсонала[284].

Первые модернизированные образцы Т-18 (танки Т-20) должны были быть готовы к параду 7 ноября 1930 г., однако «борьба с вредительством», постоянные недопоставки и прочие трудности задерживали его постановку на производство. Танк устаревал на глазах, поэтому от его серийного изготовления пришлось отказаться, а опытные образцы передать в тракторную промышленность, которой назначалось производить 60-сильные тракторы для нужд РККА. Разработка новой модели Т-19, способной действовать в условиях современной войны и химического нападения, оказалась столь сложной и дорогостоящей, что ее никак нельзя было запускать в серийное производство.

Задержки с созданием новых образцов связывались с состоянием тракторостроения в стране, о чем докладывал начальник УММ РККА И.А. Халепский Председателю ВСНХ Куйбышеву. Проектируемые типы тракторов — колесный ФИ на «Красном Путиловце», «Интернационале» на Сталинградском тракторном, гусеничные «Катерпиллер» в Челябинске и на заводе «Коммунар» в Харькове, указывал он, не соответствуют потребностям вооруженных сил ни в обеспечении, ни в качестве базы для танкостроения. Армии нужны более мощные типы тракторов, несмотря на протесты Наркомзема, но, видимо, и ему, писал Халепский, надо подходить к вопросу более гибко, поскольку линия на создание крупных колхозов-гигантов потребует, по его мнению, более мощных тракторов. Не было ясности с моторами для танков, ставился вопрос о строительстве специального моторного завода. Не до конца использовались возможности НАМИ. Его предложения, указывал Халепский, производственники встречают с иронией. Ратуя за организацию серийного тракторного производства, Халепский призывал положить конец кустарщине[285].

В соответствии с постановлением о развитии танкостроения было принято также решение о модернизации танка Т-12. Главными его недостатками считались высокая стоимость, недостаточный запас хода, уязвимость для артиллерии противника. Изготовление нового корпуса танка было поручено Ижорскому заводу. Конструкции присвоили индекс Т-24. При испытаниях танка в 1930 г. произошел ряд аварий. После доводки серийным производством Т-24 должны были заниматься ХПЗ и ЧТЗ. Был запланирован выпуск 200 танков, но по «встречному планированию» решено было довести выпуск до 300 единиц. Произвели же в 1931 г. всего 25 танков по причине, прежде всего, свойственных советскому производству задержек.

Из других моделей отечественных танков предлагались конструкции изобретаталя-самоучки Н. Дыренкова, работавшего на Ижорском заводе. Дыренков был достаточно известен и в Военведе, и Военпроме, поскольку постоянно обращался к руководителям всех рангов с докладными записками по поводу быстрого и дешевого изготовления самых разных образцов вооружения. Наибольшее число таких предложений было связано с танками, что привлекло к нему внимание начальника УММ РККА. История с разработкой танков Д-4, Д-5, Д-38 конструкции Дыренкова подробно изложена в книге М. В. Свирина[286]. Тут главное подчеркнуть итог: специально созданная комиссия пришла к выводу, что предлагаемые изобретателем образцы ввиду конструкционных недостатков и недоработок не могут быть приняты на вооружение.

Разработка тяжелого «позиционного» танка так и не вышла из стадии теоретических разработок. Да и если рассматривать требования, которые предъявлялись к этому танку: скорость 40–50 км; радиус действия 300–400 км; мотор воздушного охлаждения; преодоление подъема в 45 градусов, рвов шириной до 7 м, водных преград вплавь или под водой; валить 2 дерева по полметра одновременно; броня, способная выдержать 3-дюймовый бронебойный снаряд на расстоянии 50 м; вооружение: 152-мм круговое башенное орудие, 76-мм пушка с поворотом 280 градусов, две 37-мм зенитные пушки, два зенитных пулемета, 12–14 обычных пулеметов; боекомплект, радиостанция, жирокомпас, газонепроницаемость; вес не больше 150 тонн[287]. Совершенно очевидно, что его изготовление было тогда не по силам советской промышленности.

Таким образом, «родовые муки» советской танковой промышленности оказались тяжелыми, и главная проблема заключалась в том, что для ее развития в стране не было базы, которая касалась бы основных компонентов танкового производства — высококачественных металлов, моторов, подшипников, танкового вооружения и пр. В наиболее тесной связке с «моторизацией РККА» и развитием бронетехники было состояние авто-тракторной промышленности. Производство тракторов, например, строилось из расчета, что один трактор равен одному танку, и только на практике пришлось убедиться, что это далеко не так и что производство танков — дело куда более сложное и дорогостоящее.

Большое значение для танкостроения имело постановление ПБ по танкам от 5 декабря 1929 г. В нем отмечалось несоответствие советского танкостроения современным задачам. Фактически, говорилось в постановлении, на вооружении нет ни одного из четырех типов новых танков, а промышленность не может выполнить заказ даже на 340 танков. Работает, по сути, один «Большевик», который еще не вышел из стадии кустарничества, а Т-18, который он выпускает, не отвечает современным требованиям. Танковая программа не увязана с тракторостроением, не обеспечена конструкторскими силами, не проработана в отношении брони и моторов. Для выполнения программы ВСНХ предписывалось немедленно создать конструкторское бюро по танкам, организовать закупки новейших образцов за границей, обеспечить их изучение, привлечь иностранных специалистов. Важнейшим участком провозглашалась организация опытного танкостроения. На следующие четыре года танковая программа должна была опираться на создание тракторной промышленности, которую намечалось привести в соответствие с потребностями НКВМ. На всех тракторных заводах должны были создаваться танковые цеха. Мощность моторов выпускаемых тракторов намечено было довести до 110–200 л. с. Предполагалось развернуть строительство моторных заводов, научно-исследовательскую работу по броне[288].

Ввиду присущего отечественной промышленности отставания в области производства тракторов, автомобилей, танков постановлением ПБ решено было шире обращаться к зарубежному опыту, что выражалось в увеличении командировок за границу, в приглашении специалистов, расширении закупок иностранной техники. Для обобщения иностранного опыта при МПУ ВСНХ создавалось постоянное инженерно-техническое бюро по танкам во главе с А. Адамсом, основу которого составила конструкторская группа завода «Большевик».

В 1930 г. с целью закупки новейших образцов танков и другой техники, имеющей отношение к танковому производству, за границу отбыла комиссия во главе с И.А. Халепским. Предварительно в РВС состоялось совещание по вопросу, какие образцы следует закупать[289]. Одновременно работала подкомиссия Н. Осинского, созданная для изучения образцов зарубежной авто-тракторной техники. Первой страной, которую посетила делегация Халепского, была Англия. Здесь было закуплено около 20 образцов танковой техники у фирмы «Виккерс-Армстронг». Наибольшее внимание было уделено маневренному танку, который рассматривался в качестве наиболее близкого к разрабатываемым в СССР моделям Т-12/Т-24 и мог бы послужить основой для улучшения конструкции. Члены делегации интересовались также конструкциями средних и тяжелых танков, однако представители фирмы «отказывались сообщить о них что-либо серьезное». Только чтобы добыть тактико-технические сведения о 16-тонном танке «Виккерс», С. Гинзбургу, начальнику инженерно-технического бюро, пришлось проявить изрядную смекалку. В докладной записке в НТК УММ Гинзбург сообщал, что машина является наилучшим образцом английских танков и представляет максимальный интерес для Красной Армии как лучший современный тип маневренного среднего танка. К этому времени образец машины удалось достать и с большими ухищрениями доставить в СССР. На его основе мыслилось создавать новую советскую модель танка. Большое значение придавалось закупке танкетки «Виккерс», поскольку мнения в Военведе склонялись к тому, что именно этому виду бронетехники предстояло заменить кавалерию, составлявшую в то время главную ударную силу РККА. Одновременно с поисками более современных образцов танковой техники комиссия Халепского обращала внимание на современные модели тракторов и автомашин в Англии, Германии, США. Так, в США внимание Халепского привлекли колесно-гусеничные машины американской фирмы «Кристи». Несмотря на то, что модель не предусматривалась системой производства в СССР, Халепский нашел, что она наиболее проста для освоения, а предназначенный для нее мотор «Либерти» (М-5) осваивался в СССР. Существенным аргументом в пользу этого танка было также то, что враждебная Польша вроде бы собиралась ставить его на вооружение. Сам Кристи охотно соглашался на сотрудничество: от оказания технической помощи вплоть до работы в Советском Союзе в качестве консультанта в организации производства и проведении испытаний, естественно, при соответствующей оплате.

На основании закупленных образцов началась модернизация танковой техники, причем сразу же выявились трудности ассимиляции военного и гражданского производства, неприспособленность существующих советских заводов для организации нового дела. Неясно было также, на каком заводе ставить разработку среднего танка. Предлагался Брянский «Красный Профинтерн» и переоборудование танкового цеха на ХПЗ. Где ставить производство тяжелого танка, также было неизвестно. Начальник МПУ Постников предлагал организовать его производство на Краматорском или Свердловском заводе. Начальник ГВПУ Урываев — на «Большевике» или на «Баррикадах». Не было ясно, где развертывать танкетки, в связи чем обсуждались перспективы военного производства на Ярославском автомобильном заводе. Встал также вопрос об использовании для нужд армии сельскохозяйственного тракторостроения, поскольку для армии нужны были тяжелые тракторы-тягачи. Тяжелый трактор решено было поставить на новом Харьковском тракторном заводе, который ориентировался на производство тракторов типа «Катерпиллер», не соответствовавший требованиям РККА. Подкомиссии Осинского предлагалось закупить за границей еще на 500 тыс руб. моделей более быстроходных тракторов. Для общего управления работами решено было немедленно сформировать военное управление ВАТО[290].

Трудности налаживания нового дела преодолевались медленно. СО Госплана докладывал в РЗ СТО, что работы почти не ведутся и требовал срочного вмешательства РКИ и ОГПУ[291]. Важность проблемы, как докладывал Халепский Уборевичу, не докатилась из верхов до учреждений и предприятий. Ударность, указывал он, только наверху. А что получается на деле? Выделили средства, определили площади, мобилизовали кадры, но программа как стояла, так и стоит на месте. Главной причиной невыполнения заданий он называл старые методы работы, те же, что и раньше. Созданные танковые цеха были, по сути, теми же кустарными мастерскими. Общий план, подобный тому, как делается в гражданских отраслях, с доведением заданий до каждого станка, указывал Халепский, не составлен. Внимание партийной общественности на важности вопроса не заострено. Посетив ХПЗ, Халепский сделал вывод, что понимания истинных причин отставания нет. Кооперирование между заводами не работает, за срывы поставок ответственности никто не несет, все руководители сваливают вину друг на друга, ссылаются на непредвиденные обстоятельства. Принятые постановления фактически не действуют, и положение становится нетерпимым. Халепский настаивал на созыве общесоюзной конференции с целью выработать практические рекомендации и утвердить их на РЗ СТО[292].

В каком положении оказался ХПЗ в связи с созданием на нем танкового участка, свидетельствует докладная записка председателя Объединения паровозо-, вагоно- и дизелестроения ВСНХ в РВС. Автор жаловался на частую смену заданий, ведущую к производственной лихорадке. В конце 1927 г. завод получил задание на производство Т-12 в тракторном цехе завода и в 1930 г. начались его серийные испытания. Как раз к этому времени (в мае 1930 г.) заводу был представлен проект создания танкового цеха, а к 15 июня — моторного, которые должны были быть завершены в течение 1–2 месяцев, причем реконструкцию предлагалось проводить на старых площадях. Сама программа выглядела так, что при ее реализации ХПЗ превращался бы в крупнейший танко-тракторостроительный завод Союза. Но при «кустарном» решении проблемы, указывал автор, сделать это совершенно нереалистично. Танко-тракторопроизводство автор предлагал передать в ВАТО и создать совершенно новый завод[293]. Положение усугублялось тем, что руководство еще не решило, какую модель танка ставить на ХПЗ. Сначала было решено производить средний танк Т-24 с авиационным мотором и необходимой дальнейшей проработкой модели. Изготовить намечено было 300 единиц, в чем не было уверенности. Для усовершенствования предлагался английский «Виккерс», но у него, как отмечалось, был слаб мотор. Решено было ориентироваться на танк «Кристи» и принято постановление о производстве на ХПЗ 2000 танков этого типа.

На базе танкетки «Виккерс» с передачей всех материалов по Т-25 на 2-й автозавод ВАТО в течение 1931 г. было налажено производство модели Т-27, где широко использовались узлы и агрегаты грузового автомобиля «Форд», предназначенного для выпуска в СССР. На базе танка сопровождения «Виккерс» было принято решение о скорейшем внедрении в серию нового образца советской техники под индексом Т-26. Сразу после принятия танка на вооружение встал вопрос, где его производить. Намечаемый СТЗ задерживался с пуском. Как и во многих других случаях ничего не оставалось, как возложить задание на все тот же «Большевик», которому в 1931 г. назначено задание в 500 единиц Т-26. Нетрудно предположить, что задача, казавшаяся простой Военведу, на практике оказалась куда более сложной. Никак не желали подходить друг к другу узлы и детали, наблюдались утечки горючего, масла и т. д.

Камнем преткновения для производства советских танков оставалась броня. Сравнение английской танковой брони с образцами Ижорского завода оказалось далеко не пользу последнего. Броневые корпуса поступали с трещинами, оказались уязвимыми даже для винтовочного выстрела. Само производство оказалось неотделимо от прежней «кустарщины». Количество бракованной продукции достигало невероятных размеров. К концу 1931 г. было изготовлено 120 машин, однако пройти военприемку им не удалось. Несмотря на это, КО поставила задачу произвести в 1932 г. 3000 танков Т-26. Для облегчения задачи «Большевику» и Ижорскому заводу определялись «соисполнители»: в области брони — Мариупольский и Кулебакский заводы, в области моторов — Нижегородский завод.

К производству танка «Кристи» на колесно-гусеничном ходу первоначально намечался Ярославский автозавод при оказании ему кадровой и технической помощи. Но скоро стало ясно, что даже при в этом случае ЯАЗ не потянет эту задачу. Поэтому КО в мае 1931 г. приняла решение перенести производство на ХПЗ. До конца 1931 г. завод должен был изготовить 180 машин. Индекс новому танку был присвоен БТ (быстроходный танк). Как и в случае с Т-26, процесс копирования американской модели был недостаточно обоснован. БТ требовал доработок применительно к условиям Советского Союза. Для доводки танка было сформировано специальное конструкторское бюро. Все силы ХПЗ должны были быть брошены на освоение нового танка. Для ускорения выполнения заказа выделялись дополнительные фонды материального стимулирования. Должна была обеспечиваться «зеленая улица» для всех поставок на ХПЗ со стороны предприятий, производивших отдельные узлы и детали. Однако продвижение танка шло с еще большими трудностями, и главная состояла в том, что ХПЗ был совершенно не приспособлен для нового дела. Не хватало оборудования, сырья, материалов. Не поступали моторы «Либерти», а производство моторов М-5, которые были призваны его заменить, затормозилось, так как пуск предназначенного для этого авиационного завода задерживался. Многочисленные поломки представленных к испытанию образцов привели к тому, что вызывали сомнение в пригодности танка для РККА. Заказ на 1931 г. был практически сорван, тем не менее заказ на 1932 г. в размере 2000 танков не отменили, поставив условие, чтобы первые 100 машин были переданы РККА к 15 февраля 1932 г. На заводе предпринимались гигантские усилия для ликвидации «узких мест», но возникает впечатление, что их число умножалось по мере этой «ликвидации».

В конце 1931 г. в СО Госплана поступила докладная записка о состоянии танкостроения на ХПЗ и строительстве танкового цеха Т-2 для производства БТ. В ней говорилось, что проектная мощность цеха в три смены устанавливалась в 2160 машин. К августу 1932 г. должно было поступить оборудование для запуска в ближайшее время 100 танков. УММ РККА обязывалось поставить 100 моторов типа «Либерти», но с их поставкой возникли задержки[294]. Вместо этого поставлялись моторы, требующие переделки и ремонта, из которых нельзя собрать и 10, а кто будет поставлять моторы в 1932 г. никому не было известно. Ижорский завод не поставил бронелисты. Завод ВАО № 1 изготовил радиаторы, не подходящие для танков. На заводе «Приспособление», когда выяснили, что нужно производить, вообще отказались от поставок. Пружинный завод им. Буденного в Москве сослался на отсутствие нужного пресса, который ему обещали, но не поставили по импорту. Вдобавок ко всему на ХПЗ ожидался призыв в армию 700 чел., в результате чего, как сообщалось, упадет квалификация работников[295].

В качестве примера международного сотрудничества привлекает внимание история с разработкой танка ТГ (танк Гроте). Попытки привлечения немецких конструкторов предпринимались неоднократно. В 1928–29 гг. к разработке проекта колесно-гусеничного танка привлекался инженер Фольмер. Однако для сотрудничества с Германией в области танкового производства нужны были особые условия секретности и «надежные» люди. На заводе «Большевик» была создана секретная группа, в которую вошел сам Гроте, сочувствующий коммунистическим взглядам, ряд немецких специалистов левых убеждений и ряд советских специалистов из числа особо доверенных лиц. Группа работала над моделью маневренно-позиционного танка, который предназначался для замены Т-12/Т-24. Танк должен был обладать повышенным вооружением (предполагалась одновременная установка 76-мм и 37-мм пушки, рядом пулеметов), повышенной броней, мощным мотором, простотой управления, большей дальностью действия и т. д. Танк должен был явиться сюрпризом для противников, и его разработка была покрыта особой завесой секретности. В ноябре 1930 г. Ворошилов докладывал Сталину, что готовность танка составляет 85 %. Осталась-де незавершенной достройка моторной группы, коробки скоростей и ряда дополнительных агрегатов. В создании опытной конструкции было занято 130 специалистов и рабочих. Ворошилов уверял Сталина, что вскоре опытный образец будет закончен. Однако ни в 1930, ни в 1931 г. образец изготовлен не был. В ходе испытаний обнаруживался целый ряд конструктивных недоработок, а по сравнению с другими моделями танк выглядел исключительно дорогим — 1,5 млн руб. (для сравнения для изготовления БТ намечалось 60 тыс руб.) и вплоть до конца пятилетки ТГ продолжал оставаться экспериментальной машиной, так и не принятой на вооружение РККА. От услуг инженера Гроте было решено отказаться, а конструкторов передать в другие КБ.

Говоря о сотрудничестве с Германией, наверное, нельзя не упомянуть советско-германскую танковую школу в Казани, существовавшую в 1927–32 гг. Главной задачей школы, конечно, была подготовка специалистов по эксплуатации и вождению танков, однако в ряде случаев она касалась и проблем танкового производства. Дело в том, что все расходы по обеспечению техникой возлагались на германскую сторону. Реально функционировать школа начала с 1929 г. Испытанию подвергались образцы германской техники: «большой трактор» (на самом деле танк) фирмы «Рейнметалл», конструкции легких и средних «тракторов», немецкие грузовики и легковые машины. На базе школы работала специальная техническая комиссия “ТЕКО” по обмену научно-технической информацией в танкостроении. Особое внимание уделялось типам предлагаемого вооружения танков, подвесным устройствам. Однако конструкции немецких «тракторов» в целом были признаны неподходящими для РККА, а с приходом Гитлера к власти и все советско-германское сотрудничество оказалось свернутым.

Неудачи с освоением иностранных образцов снова развернули конструкторскую мысль в сторону отечественных проектов. И хотя она в означенный период не вышла из стадии разработок в КБ, сам по себе этот факт стал важным шагом в становлении советского танкового производства. Анализируя в мае 1931 г. его состояние, Штаб РККА докладывал, что танк Т-18 совершенно не удовлетворяет потребностям Красной Армии, танкетка Т-27 не подходит как разведывательная машина и необходима новая, танк Т-26 не полностью соответствует потребностям Красной Армии, и нужно сразу ставить на испытание новые образцы. Испытания танка БТ «Кристи» показали, что танк на колесах по дорогам ходит, но не может считаться вполне пригодной боевой машиной при движении на колесах по мокрым грунтовым и грязным шоссейным дорогам. Был сделан вывод о необходимости изготовления опытного образца хотя бы с двумя ведущими осями, параллельно осуществляя разработку трехосного. Время на одевание гусениц на БТ рассматривалось как слишком большое, и, как будет двигаться танк на гусеницах, было неизвестно. Отмечалась к тому же недостаточная управляемость и поворотливость танка[296].

1931–32 гг. отмечены рождением идей новых конструкций танков, представляющих собой как усовершенствования принятых на вооружение образцов, так и новых советских моделей. Разрабатывались модели тяжелого танка (Т-35), плавающих танков-амфибий (Т-37, Т-37А), радийных танков (обеспечивающих связь) и других. Правда, до внедрения их в серию еще было далеко. На танк БТ было решено установить более мощный авиационный мотор М-17 и приступить к разработке усиленного дизельного мотора, но в 1932 г. ничего не было сделано. В конце 1931 г. было принято решение о разработке нового, более дешевого и простого танка «второго эшелона». Опытный образец был готов к концу 1932 г. и получил индекс Т-34. В конце сентября 1932 г. КО приняла решение об организации серийного производства танка Т-28 на заводе «Красный Путиловец». Это была модель маневренного 16-тонного танка с большим радиусом действия, призванного заменить аналогичную модель фирмы «Виккерс». Его проект был разработан в КБ ОАО. Танк должен был обладать усиленным вооружением, высокой маневренностью и проходимостью. Фактически это был новый танк. Для его производства на «Красном Путиловце» переоборудовался старый цех. По личному указанию Кирова со всех заводов Ленинграда свозилось оборудование, переводились мастера и опытные рабочие. Кроме того, разработка новых моделей танков и вооружений, как уже упоминалось, велась в особых технических и конструкторских бюро под эгидой ЭКУ ОГПУ.

В 1932 г. было намечено осуществить прорыв в реализации танковой программы, чтобы спешно создать «бронированный кулак мотомехчастей», как говорилось, ввиду грозящей войны, начало которой ожидалось через 2–3 года. Было намечено произвести сразу 10 000 боевых машин всех классов. (В документах 1931 г. можно обнаружить и более напряженные задания, хотя в этом году было произведено, по данным ОАО, — всего 488 единиц бронетехники). Но и эта задача выглядела абсолютно нереальной. В начале 1932 г. решено было сократить программу до 8100 машин. Однако документы буквально кричат о срыве намеченных планов. В реальности на 1932 г. заказ Военведа на танки (Т-26, Т-27, БТ «Кристи» и т. п.) составил 4300 единиц, было изготовлено заводами — 3713, предъявлено к сдаче — 3489 и сдано — 3040 машин[297].

В течение 1932 г. КО почти беспрерывно заседала, пытаясь выяснить причины провалов в танковой программе. Естественно, указывалось, что руководство заводов не сумело развернуть борьбу в свете шести указаний тов. Сталина. Проверка, проведенная в августе 1932 г., показала, что Ижорский завод продолжал давать огромный процент брака при изготовлении бронекорпусов. Работы по цементированию и укреплению брони только развертывались. Надежды на укрепление броневого производства все больше связывались с Уралом. СТЗ в надежде на собственное производство аннулировал импортные заказы, но спеццеха на заводе не были пущены. Указывалось, что ХПЗ, получив задание на развертывание танка БТ, «палец о палец не ударил», рассчитывая на поставки с других заводов, но, в соответствии с духом времени, рапортовал в харьковских газетах о выполнении на 102,9 % производства товарной продукции, что, по мнению КО, граничило с явным очковтирательством и подлежало тщательной проверке[298].

В докладной записке РКИ о состоянии танкостроения упоминалось об «августовских достижениях» ХПЗ в освоении танка БТ «Кристи». Виновником «достижений» отчасти признавался Военвед, который, стремясь как можно скорее запустить БТ и представить машины к осенним маневрам 1932 г., понизил требования к качеству. В результате в ходе первых осенних учений половина из 56 танков вышла из строя. В ходе дальнейших 4-х учений из 28 машин в строю осталось только 7. Не лучше обстояло дело по всему танкостроению. К осенним маневрам было сдано 362 танка, причем качество окончательной сборки было низким. Стартеры для танков продолжали оставаться в стадии испытания. Имело место «раздевание» нескольких моторов, чтобы ко времени приемки составить один. Слабым местом авто-тракторо-танкостроения оставались шарикоподшипники, которые продолжали поступать в основном по импорту, а новые заводы ГПЗ-1 и ГПЗ-2 обеспечивали только 10–15 % от потребного количества. Электрооборудование оставалось исключительно импортным, и приказ Орджоникидзе об организации его производства на московском Электрозаводе не был выполнен (отложен на 1933 г.). Опытные работы по броне, докладывала РКИ, идут «самотеком». Более или менее сносное ее производство сумел наладить завод «Красный Путиловец» в мае 1932 г. Ижорский же завод выполнил 35 % плана, Мариупольский — 25,6 %. Отмечалось, что замена качественной брони углеродистой сталью ведет к росту брака до 100 %. Освоение цементирования стали (Кулебакский завод), хромо-марганцевание (Мариупольский завод) велось недостаточными темпами[299].

Работы по термической обработке брони по новому способу велись также в авто-танковом бюро технического отдела ЭКУ ОГПУ[300]. В конце 1931 г. Павлуновский на заседании КО высказал мысль о целесообразности изготовления и сборки броневых корпусов для СТЗ и ХПЗ из брони Мариупольского завода на Таганрогском «Красном котельщике», аргументируя это близостью завода, наличием больших производственных площадей, квалифицированной рабочей силы. Однако перспективу создания броневой базы он усматривал в строительстве Ново-Тагильского металлургического комбината и экскаваторного завода в Свердловске. В качестве перспективы для создания дизельных моторов для тяжелого танка он предлагал строительство Уфимского моторного завода[301].

Причинами срыва танковой программы назывались технические и организационные. Главные из них, по мнению членов КО, состояли в неудовлетворительном отношении к делу со стороны НКТП и обезличке. Получив задание о развертывании 10 тыс танков НКТП вместо его проработки издал бюрократический и канцелярский приказ (№ 270), где все оказалось пустой фразой, не обеспеченной ни по типам танков, ни по моторам, ни по броне. НКТП оказался в плену «хвостистского» изменения планов. Отмечалась дезорганизация снабжения, кадровая чехарда, разбросанность руководства[302].

Задержки с выполнением танковой программы были вызваны необеспеченностью заводов отечественным и импортным оборудованием. Отставание технической базы задерживало внедрение массового серийного производства. На многих заводах задерживалась реконструкция, и они так и не вышли из стадии кустарничества. Кооперирование производства с другими заводами, как было задумано, не шло из-за трудностей в обеспечении инструментами, деталями, новым оборудованием. Мешала и частая смена заданий. Проблема заключалась и в том, что танковое производство было «рассыпано» по многим предприятиям, абсолютно не приспособлено к выполнению заданий. Не было единого органа, отвечающего за танковое производство, которое фактически направлялось УММ РККА. Конечно, И.А. Халепским проводилась большая работа по созданию на заводах танковых участков, но в рамках Военпрома единого органа, отвечающего за танковое производство, не было. В ноябре 1930 г. появилось постановление ПБ об использовании тракторных заводов под танкостроение. За каждым заводом предполагалось установить определенную модель танка и выделить соответствующие ассигнования[303].

Халепский приложил немало сил для создания отечественного танкостроения, строго следил за тем, чтобы выделенные средства шли по назначению, несмотря ни на какие «побочные нужды». Так, в своем сообщении в СО Госплана он докладывал, что при создании танковой базы на СТЗ управляющий ВАТО Михайлов допустил «безобразие»: фонды стройматериалов для оборонного строительства перебросил на постройку киноклуба[304]. Халепский неоднократно настаивал, чтобы хотя бы в составе ВАТО был выделен специальный трест, ответственный за танки, но руководство ВАТО всячески открещивалось от этого дела. Только в октябре 1932 г. в составе НКТП был образован Спецмаштрест, задачей которого стало танковое производство, куда вошли специальный цех завода «Большевик», переименованный в завод им. Ворошилова, ХПЗ, ряд заводов ОАО, «Красный Октябрь», Ижорский, 2-й завод ВАТО. Принято было решение о строительстве опытного завода Спецмаштреста № 185. Для более тесной кооперации в области танкостроения рекомендовалось передать завод «Красный Путиловец» из подчинения «Котлотурбины» непосредственно НКТП[305].

Таким образом, с большими трудностями, преодолевая свойственные советской промышленности недостатки, отсутствие нормальной производственной базы, организационную неразбериху, — где «мытьем», а где «катаньем» рождалась советская танковая промышленность. Сказать о том, что в это время она как-то могла удовлетворить военных, нельзя, но несомненно и то, что к концу пятилетки обозначились контуры советского танкового производства, развертывание которого пришлось на последующие годы.

Авиапром

В январе 1933 г., выступая на объединенном пленуме ЦК — ЦКК ВКП (б) об итогах первой пятилетки, Сталин с гордостью объявил: «У нас не было авиационной промышленности, у нас есть авиационная промышленность». Вождь был не совсем прав: авиационная промышленность в стране существовала еще с дореволюционных времен. Около двух десятков небольших заводов производили самолеты и моторы по лицензиям заграничных фирм. Большинство из них работали и в Советской России. После Гражданской войны им были присвоены номерные обозначения (ГАЗ-1, ГАЗ-2 и т. д.), которые, однако, плохо приживались и на практике, и даже в официальных документах продолжали фигурировать либо под старыми названиями, либо присвоенными им после революции. В частности, заводы № 1 и № 2 в Москве были более известны как «Дукс» и «Икар», завод № 3 в Ленинграде, созданный на базе бывших заводов Русско-Балтийского, Лебедева, «Гамаюн», был известен как «Красный летчик». Моторный завод в Рыбинске, сгоревший в 1923 г., был известен как «Рено», завод № 9 в Запорожье — «Дека», завод № 10 в Таганроге — как «Лебедь» и т. д. К завершению восстановительного периода в 1926/27 г. все заводы Союза, по отчетам Авиатреста, произвели или отремонтировали 575 самолетов и 362 мотора разных конструкций, что называется, «всякой твари по паре». Машины были деревянных конструкций устаревшего типа.

В 1927–28 гг. в связи с реорганизационными перестройками и переходом к реконструкции была произведена перенумерация заводов и сделана первая попытка определить их производственный профиль. Завод № 1 сохранил свой номер и намечался к производству самолетов типа разведчиков. 2-й и 4-й заводы были объединены в единый моторный завод № 24, которому в пятилетке предстояла гигантская реконструкция. Рыбинскому моторному, теперь заводу № 26, намечалось довести производственные мощности до 10 тыс. моторов в год. Завод № 7 в Москве, который возник на базе эвакуированного Русско-Балтийского завода, в 1927 г. начал реконструкцию без остановки производства. В 1928 г. к нему было присоединено ядро завода № 5 (б. «Моска»), который к тому времени был самым молодым заводом в самолетостроении. Заводу был присвоен № 22, и он был предназначен производить новые металлические машины — тяжелые бомбовозы (бомбардировщики) ТБ-1, а к концу пятилетки намечалось производить 500 тяжелых бомбардировщиков нового типа (ТБ-3). Сам завод № 5, переименованный в № 25, превращался в опытный. В 1930 г. он был передан в ведение Авиапрома и непосредственно подчинен ЦАГИ, а во второй половине 1932 г. с выделением из ЦАГИ Всесоюзного института авиационных материалов (ВИАМ) перешел в его подчинение. На территории завода было создано бюро военных конструкций. Завод в Ленинграде становился заводом № 23 и специализировался на выпуске самолетов У-2. Заводу в Запорожье присваивался № 29. Он находился в состоянии разрухи, его необходимо было срочно восстанавливать и реконструировать. Заводу в Таганроге присваивался № 31. К 1928 г. он был вторым по мощности в Союзе. Его специализацией должны были стать морские разведчики (МР), и, согласно пятилетке, он должен был перейти на производство металлических самолетов-разведчиков Р-5. К концу пятилетки планировалось строительство новых заводов: на базе ремонтного завода в Харькове — Харьковского авиационного завода опытного самолетостроения (ХАЗ, ХАЗОС)[306], завода № 16 в Воронеже для производства штурмовиков, там же, в Воронеже, завода № 18 — для выпуска тяжелых бомбовозов. Завод № 19 в Перми предназначался к выпуску моторов М-22, завод № 21 в Нижнем Новгороде — к производству металлических истребителей И-5. Новые модели ТБ намечались на заводе № 124 в Казани, гидросамолеты и истребители — на заводе № 125 в Иркутске, гидросамолеты и разведчики — на заводе № 126 в Хабаровске. Завод № 39 в Москве назначался под опытное самолетостроение и создание металлической конструкции истребителя И-4.

Строительством и реконструкцией были охвачены вспомогательные заводы: № 20 (Москва) для производства нормалей для моторов, насосов и ламп, № 28 (Москва) — винтолыжный, № 120 (Москва) — литейный, создаваемый на базе заводов № 24 и № 26, № 33 (Москва) — авиационные карбюраторы, № 36 (Москва) — аэролаки, № 41 (Москва) — лесопильный; и ремонтные заводы: № 35 (Смоленск), 43 (Киев), 45 (Севастополь), 47 (Ленинград).

Большинство предприятий находилось в ведении Авиатреста, в 1930–31 гг. — ВАО, а с 1931 г. — ГУАП. В системе Военпрома управление авиапромышленностью стояло несколько особняком. Одновременно в силу особого внимания, которое уделяло авиации сталинское руководство, развитие авиапромышленности становилось показателем роста индустриальной мощи советской державы, а изменения, которые здесь предстояло совершить, были одними из самых радикальных. По сути, лишь одна модель самолета Р-1 с мотором М-5 из 29 типов выпускаемых в СССР самолетов находилась в постоянном производстве.

Свой пятилетний план развития Авиапром составил уже в конце 1926 г. В конце 1927 г., определяя перспективы работы авиапромышленности на 4 оставшиеся года пятилетки, СО Госплана указывал, что потребность отрасли в капитальных вложениях составляет 32 160 тыс. руб. Считалось, что это позволило бы произвести в 1931/32 г. 1870 самолетов и 1810 моторов, а при введении сменности — 2992 самолета и 2620 моторов, в то время как по плану мобилизационного развертывания на три года («С-30») требовалось произвести 4611 самолетов и 4947 моторов. Отмечался острый недостаток капиталовложений, необходимых для более быстрого развития отрасли[307].

Правление Авиатреста постоянно жаловалось на недостатки снабжения, слабость металлических заводов страны, которые поставляли изделия с большим браком. Трубок в производстве не было вообще, приходилось привозить из-за границы, равно как многие приборы и образцы вооружения. Как самое слабое место авиации отмечалось отсутствие шарикоподшипникового производства. Свое же производство, указывало правление, налаживается с трудом, и особенно трудно — зажигание и авиасвечи. В стране не было базы по цветным металлам, так необходимых для развития авиапромышленности. Между тем ввоз их из-за границы, указывало правление, представляет угрозу даже в мирное время, не говоря уже о войне. Возникало напряжение даже с поставками авиасосны и фанеры. Указывалось, что планируемый переход к металлическому самолетостроению неизбежно создаст еще большие трудности со снабжением. Кроме того, в отрасли не были урегулированы отношения с военприемкой, которая велась раздельно в Военпроме и Военведе. По всей авиапромышленности наблюдалось преувеличение расхода материалов, правление считало, что их необходимо использовать в значительно меньших размерах, чем это делалось на заводах. Отмечался непрерывный рост заделов и незавершенных работ, которые подчас оказывались равными по количеству годовым заказам НКВМ[308]. Остро не хватало оборотных средств. Реализация некондиционных материалов, скопившихся на заводах, шла туго и с убытками. Естественно, правление требовало увеличить кредиты на развитие отрасли[309].

Несколько лет спустя, подготавливая к XVII съезду ВКП (б) коллективный труд «Авиапром за пятилетку», отдел экономических исследований ГУАП НКТП отмечал некоторые особенности развития отрасли. В силу соображений секретности этот труд никогда не был опубликован и хранится в РГАЭ[310]. В целом он имел апологетический характер, призванный демонстрировать успехи и достижения авиационной промышленности. Однако некоторые материалы, приведенные в книге, и сегодня представляют большой интерес в качестве обобщающего материала, в том числе того, что касается распределения капиталовложений в развитие отрасли в годы пятилетки. Как указывалось в книге, капитальные работы в Авиапроме велись тогда на 31 предприятии, но только 22 из них начали действовать к 1933 г. Любопытную картину представляет сравнение планируемых капитальных вложений по годам пятилетки (см. табл. 10) и действительное распределение средств (см. табл.11).

Таблица 10 показывает, что, как и в других отраслях, планирование строилось по принципу «затухающей кривой». Наибольшие вложения в реконструкцию намечалось осуществить в 1929/30 г., строительство новых заводов — в 1930/1931 г. В дальнейшем, по мере отдачи вводимых в строй объектов, предполагалось значительное снижение капиталовложений. Действительное положение оказалось совсем иным (табл. 11).

Таблица 10

Планирование капитальных вложений в Авиапром на пятилетку (млн руб.)[311]

Таблица 11

Реальное распределение финансовых ассигнований на Авиапром за четыре года пятилетки (млн руб.)[312]

Наибольшие капиталовложения и в реконструкцию, и в строительство новых заводов пришлись на 1931 г. (27 %) и еще в большей степени — на 1932 г. (62 %), причем первоначальные затраты на капстроительство превзошли намеченные почти в 2,5 раза. Соотношение затрат постоянно менялось в пользу новостроек. Одновременно стремительно увеличивалось распыление средств за счет намеченных к новому строительству объектов. Если в 1928 г. оно измерялось суммой 2,85 млн руб., то на 1 января 1932 г. выросло до 74,49 млн руб., а на 1 января 1933 г. — до 198 млн руб. Но и это еще не все: 218 млн руб. было распылено по запланированным, но не осуществленным стройкам[313], т. е., как принято говорить, «зарыто в котлованы».

Конечно, размах намеченных в авиации работ может поразить воображение, но даже в официальных документах указывалось на необходимость концентрации усилий, на нехватку строительных материалов, рабочей силы. Кроме того, требовались значительные суммы на подготовку кадров, развитие социальной сферы и строительство жилья. Только обеспечение приемлемых культурно-бытовых условий работников Авиапрома потребовало увеличить расходы на эти цели в 3 раза. В 1932 г. на них было дополнительно выделено 42 млн руб., чего, как отмечалось, было явно недостаточно.

Между тем на конец 1920-х — начало 1930 гг. пришлась настоящая революция в авиастроении. Советским авиастроителям одновременно предстояло решить ряд задач: преодолеть отставание в производстве самолетов, и не просто преодолеть, а вооружить армию современными машинами, перейти, насколько возможно, от деревянного к смешанному или металлическому самолетостроению. Надо было наладить производство моторов — мощных и безопасных, привести их количество и качество в соответствие с типами выпускаемых самолетов. Предстояло обеспечить авиацию современным вооружением, приборами, качественным горючим. Делалась ставка — наряду с военной развивать и гражданскую авиацию.

Специфические требования к отечественным самолетам предъявляло военное руководство. В оперативно-технических требованиях, предъявляемых к авиационной промышленности, Штаб РККА ставил авиации следующие условия: возложить раскрытие маневров противника на самолеты-разведчики, расстройство тылов противника — на бомбардировочную авиацию. Большое значение придавалось развитию ПВО с учетом большой протяженности фронтов, причем подчеркивалось, что на Западе страны — болота и леса, мало аэродромов, трудная проходимость. Труднопроходимые, малодоступные горные районы были и на южном направлении. Поэтому для советской авиации упор делался на тяжелые бомбовозы, штурмовики, бронированные армейские разведчики, войсковые разведывательные истребители, самолеты связи. Замерзание водных путей на территории страны, по мнению военных, тоже усиливало значение авиации. Как указывалось, ее развитие следует строить в расчете на удаленность баз противника, что предполагает в качестве главной задачи развитие истребительной и бомбардировочной авиации земного базирования. От строительства авианосцев в связи с этим рекомендовалось отказаться[314].

Все эти гигантские по своим масштабам задачи надо было решать при очевидной слабости производственно-технической базы, неудовлетворительном состоянии проектных работ, когда самим заводам приходилось составлять планы реконструкции. Гипроспецмет (Государственный институт по проектированию специальных заводов) имел слабую базу, недостаточное число специалистов. На заводах имелись проектные бюро, которые действовали разрозненно, кустарно. Проекты предоставлялись низкого качества, не увязывались между собой. Только в 1931 г. ВАО организовал специальную контору по проектированию заводов, которая в 1932 г. была преобразована в Государственный институт проектирования авиационных заводов (Гипроавиа). В результате организационных неувязок происходило постоянное запаздывание с представлением проектов строительства и реконструкции заводов.

Помимо этого, как уже говорилось, развитие авиастроения зависит от состояния конструкторской мысли. К началу пятилетки на авиационных заводах сложилось небольшое кадровое ядро примерно 100 специалистов, имевших, однако, слабый опыт конструирования новых самолетов. В конце 1928 г. Я.И. Алкснис, временно исполняющий обязанности начальника УВВС РККА П.И. Баранова, сообщал, что отечественная авиация ни разу не получила на испытание законченный и полностью вооруженный опытный самолет. Побывав на заводах и посмотрев, как он выразился, «на жалкие опытные мастерские», Алкснис от имени НКВМ выразил готовность увеличить средства на их развитие[315].

В 1929 г. СССР произвел 912 самолетов, в основном старых конструкций, устанавливаемые на них моторы М-5 и М-15 представляли собой образцы 1916 и 1918 гг. В тот год США произвели 6950 самолетов, Франция — 3200, Англия — 1800[316]. Однако в последующие годы передовые страны не пошли по пути наращивания их количества. Так, в США в связи с изменением типов производимых машин их выпуск сократился более чем в два раза. Находясь на передовых рубежах самолетостроения, США могли спокойно позволить себе осуществить его реконструкцию за счет внедрения новейших образцов. По-иному складывалась ситуация в СССР: приходилось наращивать производство аэропланов устаревших конструкций. Разумеется, советские конструкторы старались быть в курсе происходивших изменений, отслеживая новые образцы самолетов и моторов. Однако ввиду большой секретности сделать это было нелегко, поэтому многое оставалось неизвестным и предположительным, и перенесение заграничного опыта осуществлялось с большими трудностями. Считалось, что разработка моделей тяжелых бомбардировщиков ТБ-3 и ТБ-4 на базе первого отечественного мотора М-17 будет превосходить английские Хейндли Педж, но неизвестно было, как будет относительно Виккерс-163 и французского Фарман-Супер Голиаф. Большие надежды возлагались на новый мотор М-34, который, как предполагалось, не будет уступать заграничным.

Конечно, главное внимание советское руководство уделяло металлическим самолетам. Вместе с тем, анализируя планируемые цифры производства самолетов, авиационное начальство считало, что с переводом на металл некоторых моделей спешить не следует, ибо они могут в ближайшее время устареть[317]. Сам металл оставался острейшей проблемой для такого самолетостроения. До ввода в строй Днепровского алюминиевого комбината в 1931 г. на ее решение рассчитывать было трудно.

Сотрудничество с иностранными авиационными фирмами развивалось не так, как на то рассчитывало руководство, и было ненадежным делом. Реконструкция завода № 26 в Рыбинске остро нуждалась в иностранной помощи. В моторостроении некоторую помощь оказывали германская фирма БМВ, французская «Гном и Рон», в частности в создании серийных моторов М-6 и М-11. Иностранцы, однако, старались «всучить» устаревшие модели[318]. Результаты поездки комиссии П.И. Баранова в США с целью добыть новые образцы оказались неудачными. Тем не менее было решено «достать» модель мотора «Кёртис-Райт», как наиболее подходящую для отечественного самолетостроения[319]. Особенно привлекала серийная сборка авиационных моторов в США. Производство же новых отечественных моторов налаживалось с большим трудом, а произведенные были низкого качества. Не удавалось преодолеть разрыв между производством самолетов и моторов[320].

Ускорение работ в авиастроении было тесно связано с июльскими решениями ПБ 1929 г. Уже в августе начальник ГВПУ М.Г. Урываев разослал директивное письмо председателю правления Авиатреста И.К. Михайлову, директорам авиазаводов, указывая на необходимость резко усилить работы по мобготовности. На заводе № 24 создавалось конструкторское бюро из молодых изобретателей и специалистов, часть специалистов намечалось пригласить из-за границы. Намечено было форсировать испытание самолетов И-6, И-7 и опытной машины ТБ-2. В письме Урываев обращал внимание на совершенно ненормальное положение на заводе № 31, на большие размеры незавершенного производства. Отмечал также, что продвижение иностранной помощи на заводе № 26 идет медленно. Письмо было проникнуто духом «борьбы с вредительством», предлагалось на многих специалистов наложить взыскания или отдать их под суд, усилить бдительность и секретность на предприятиях[321]. Примерно то же содержалось в письме Урываева, направленном в ПБ ЦК ВКП (б)[322].

В сентябре 1929 г. на заседании в СО Госплана по алюминию было признано необходимым расширить геологоразведочные работы на Востоке страны, усилить заготовки вторичного алюминия и сократить его использование для нужд населения[323].

Тогда же было внимательно проанализировано положение на московском заводе № 1 (комиссия П.И. Баранова) на предмет причин отставания отечественной авиапромышленности. Было установлено медленное освоение новых образцов, причем часть вины возлагалась на УВВС, не сумевшее наладить правильный ход испытаний. Как отмечалось, «УВВС находится в раздумье: заказывать ли промышленности уже состоявшиеся серийные самолеты, заведомо устарелые, но чтобы заводы не простаивали, выходить ли за границу и развивать тем самым чужую промышленность, задерживая развитие своей или свертывая ее, или же заказывать новые типы самолетов, если не вполне, то частично удовлетворяющие современным требованиям». Но главная причина отставания виделась в том, что, разрабатывая новые модели, заводы часто оказывались перед фактом отсутствия необходимых материалов. Их порою было достаточно для изготовления единственного образца, но при внедрении в серию приходилось производить неоправданные замены. При этом отмечались недостаточная гибкость отечественного производства, задержки с поставками, простои. Один цех находился впереди, другие отставали. Выпуск в результате затягивался на 2–3 года. Рассказывалось о том, как на заводе № 1 вносили изменения в конструкции и как военприемщики вынуждены были уступать давлению руководства завода при представлении некачественной продукции. Обо всем этом было доложено в правительственные инстанции[324].

НКВМ докладывал в РЗ СТО, что на заводе № 24 производятся моторы устаревшего типа, которые нужно срочно менять на современные, что заключенные на сей счет договора с иностранными фирмами не реализуются[325]. Характеризуя состояние отечественного моторостроения и его перспективы на пятилетку, зам. начальника УВВС Алкснис указывал, что с существующими отечественными моторами «нам заграницу не догнать, вес их завышен, от создания мощных моторов советские моторостроители отказываются под предлогом отсутствия опыта»[326].

В марте 1930 г. ПБ приняло специальное постановление об авиапромышленности. В нем подчеркивалось чрезвычайно медленное развертывание новых моделей (3–4 года): закупленные за границей образцы самолетов и моторов не осваиваются, качество продукции низкое. В качестве причины такого состояния называлось вредительство, отсутствие дисциплины на авиазаводах. В течение 1–2 месяцев специальной комиссии под председательством Павлуновского предлагалось произвести проверку и чистку кадров, ликвидировать излишнее засекречивание, создать здоровую производственную атмосферу. ВСНХ должен был установить обязательное число институтов с целью ускорения постановки новых моделей в серийное производство и пересмотреть всю систему развертывания заводов на случай войны. Категорически запрещалось использование мобфондов на мирные цели[327].

Исходя из принятых решений, задания по авиапромышленности были резко увеличены. В мае 1931 г. на все заводы ВАО, во все научно-исследовательские учреждения и авиационные учебные заведения были назначены специальные уполномоченные ЦК ВКП(б), чтобы «подгонять» темпы[328]. Были предприняты радикальные меры по подготовке кадров авиапромышленности.

В июле 1931 г. на совещании перед директорами авиазаводов выступил председатель ВСНХ Г.К. Орджоникидзе. Его выступление очень красноречиво передает атмосферу, характерную для того времени. «Какой-то злой рок преследует нашу авиапромышленность, — говорил Орджоникидзе, — …в целом выходит очень плохо». Отмечал увлечение разработкой опытных экземпляров на основе негодной производственной базы. В качестве примера сослался на завод № 39, который представлял собой несколько старых сараев, в которых размещался всего один опытный образец. Однако, перечисляя возможности производства самолетов и моторов, Орджоникидзе неожиданно заявил, что «годика через два мы можем дать 60 тыс моторов», что, по всей видимости, вызвало скептические ухмылки участников совещания. На это нарком в раздражении отвечал: «Думаете, об этом говорят чудаки (в душе каждый так думает, не только наши враги). Но пример нефтяной промышленности, — говорил Орджоникидзе, — дает основание для оптимизма»[329]. Дополнительные резервы для развития авиации он усматривал в недавнем выступлении Сталина об улучшении условий труда, его стимулировании, в переходе на хозрасчет, налаживании заводского быта. Тут же обещал прекратить «безобразия с арестами специалистов» и производить их только с согласия директоров[330].

Между тем нефтяной пример оказался в тесной связи с развитием авиации и реорганизацией нефтепереработки для производства бензина и качественного горючего, которое не подвергалось бы воспламенению при тряске в авиационных моторах. В 1931 г. производство бензина «Союзнефтью» составило 496 тыс т, через два года его количество намечалось удвоить и четыре пятых направить на нужды авиации. Проблема, однако, состояла в том, что для новых самолетов подходил не всякий бензин. Для авиационного бензина необходимы были бензольные, этиловые добавки и антидетонаторные примеси. Поэтому обеспечение авиации горючим и авиационным топливом стало занимать все больше места в политике военного руководства и должно было сильно повлиять на развитие нефтяной промышленности в последующие годы[331]. Не следует забывать, что авиабензин использовался в то время в качестве горючего для танков. Обращалось внимание на международный опыт по конструированию моторов с переводом на дизели с тяжелым топливом[332]. В конце 1932 г. ПБ приняло решение о строительстве паротурбинного авиационного двигателя мощностью 15 000 л. с. На эту цель на 1933 г. отпускалась сумма в 1 млн руб.[333] При ОКБ ОГПУ создавалась специальная лаборатория по авиационному дизелестроению[334].

Авиационных заводы находились под пристальным вниманием руководства. В качестве примера можно назвать обследование завода № 1 бригадой ЦК во главе с Л.М. Кагановичем. Завод подвергался реконструкции без остановки производства. Производственная программа в 1931 г. менялась 4 раза, что ломало весь производственный процесс. Запуск мало продуманных с точки зрения конструкций самолетов вел к их частым изменениям и отражался чрезвычайно болезненно. В частности, в производство И-5 было внесено 914 изменений и понадобилось 2700 новых чертежей. Регистрировались постоянные срывы в снабжении. Завод «Серп и молот» поставлял некачественную сталь марки «А» с раковинами и неровными поверхностями. Не лучше обстояло с поставками с других заводов. В процессе производства пришлось изымать свыше 50 тыс. деталей. Следствием этого был громадный перерасход материалов. Моторы для самолетов поступали нерегулярно. Причинами неудовлетворительной работы завода назывались не только «внешние», но и «внутризаводские». Отмечалось отсутствие механизации. Не было подетального планирования, наблюдались значительные потери, простои рабочего времени, достигавшие 11 % при одновременном увеличении сверхурочных работ, свидетельствующих о ненормальном ходе производства. Технический контроль был поставлен плохо. Частая смена руководства также мешала нормальному производственному процессу. На заводе работало 5856 человек, но требовался еще 1491 работник. 3236 человек работали на заводе менее года и только 363 имели стаж свыше 5 лет. ИТР представлял в основном «молодняк» — выпускники авиационных институтов и техникумов. Хотя производительность труда на заводе в 1931 г. поднялась на 21,3 %, хозрасчет, как указывалось, не был внедрен. Наблюдалась сильная разница в зарплате. Сварщик 6 разряда в одном цехе мог получить от 350 до 638 руб., и от 200 до 300 руб. — в другом. Оплата ИТР отмечалась как низкая. Технический директор завода получал 554 руб.[335].

Все проверки показывали большой брак на заводах, особенно на авиамоторном № 24. О положении завода рассказывалось в письме, направленном в КО директором Марьямовым и секретарем парткома Ломинадзе. Завод производил моторы воздушного охлаждения М-15 и М-26. От старой продукции ему было предложено освободиться и перейти на производство моторов М-34. Задание, однако, срывалось из-за отсутствия поршневых колец, качественных стальных деталей мелких размеров, не поставленных заводами «Серп и молот» и «Электросталь» и другими предприятиями, на которых были вынуждены постоянно «сидеть» представители завода. Обнаружилась большая нужда для проведения испытаний в качественном бензине. Хотя достигнуть мобилизационной мощности по моторам М-34 завод намечал к середине 1933 г., но, как указывали руководители, положение — тяжелое, несмотря на то, что на строительстве новых цехов было занято 2,5 тыс рабочих. Потребность в необходимых материалах удовлетворялось только наполовину[336]. Попытки решать производственные трудности на заводе путем увеличения числа рабочих не увенчались успехом из-за плохой организации труда, дефицитов в снабжении и непрекращающейся производственной лихорадки.

С освоением нового оборудования заводы не справлялись из-за низкой квалификации рабочих и огромной текучести. Особенно слабыми, согласно проверкам, выглядели заводы ХАЗ, № 31, 29. Анализ работы завода № 29 показал, что причины его безобразного состояния не те, которые приводились в оправдание, а, как говорилось, расхлябанность, распущенность, отсутствие дисциплины. Для вывода его из «прорыва» специально командировались Алкснис и Будняк. Завод № 26 тоже работал очень плохо. В третьем квартале 1932 г. он вместо 765 моторов произвел 186 (23 %), причем со многими недоделами. В целом состояние дел на обследованных заводах показывало примерно одну и ту же картину. Увеличение себестоимости изделий в 1932 г. по сравнению с 1931 г. составило 300 %. Текучесть кадров везде составляла 75–80 %[337].

Иногда в пример другим ставился завод № 22, который за пятилетку сумел внедрить в производство 6 типов новых машин, однако, как будет видно из дальнейшего, и эти достижения были эфемерными. Строительство новых заводов постоянно задерживалось, а формально пущенные никак не могли наладить производство. Запуск других постоянно откладывался. Строительство Ейского завода, завода морских моторов было перенесено на следующую пятилетку.

В зависимости от состояния дел на заводах нарастали трудности и в самой отрасли, т. е. на макроуровне. Одна из них — рассогласованность в производстве разных типов самолетов и моторов к ним, которая усугублялась внедрением двух и многомоторных машин (2-моторных ТБ-1 и 4-моторных ТБ-3). В результате к концу 1930 г. скопилось 650 безмоторных самолетов. У самолета К-5, внедряемом на ХАЗе, была недоработана конструкция, у нового истребителя И-7 слабым местом были трубы, для Р-5 нового варианта не было мотора. Модель самолета Р-6 имела значительные конструктивные дефекты, разработка нового образца штурмовика ТШ-2 не была завершена. Ввиду полного развала на заводе № 31, не удалось наладить выпуск модели С-62. Отсутствие снабжения и невыполнение договорных обязательств привели к срыву производства У-2 на заводе № 23[338]. В другом документе говорилось, что у моторов М-15, М-22 и М-11 — конструктивные недостатки, многочисленные дефекты, трещины, плохая сборка. Новые конструкции моторов М-15, М-26 не были доведены до завершения, недоработанные типы М-19, М-27 пришлось вообще снять с производства.

1931–1932 г. были отмечены лихорадочными попытками исправить положение. Этим занималась специальная комиссия во главе с Н.В. Куйбышевым. Согласно рекомендации комиссии, все авиазаводы страны объявлялись ударными стройками, было признано необходимым организовать мобилизацию кадров, обеспечить им особое снабжение. Признано необходимым усилить давление на заводы-поставщики, особенно на заводы объединения «Спецсталь» («Серп и молот», «Красный Октябрь» и др.), которые постоянно срывали обеспечение авиапромышленности качественными сталями, на Амторг, который не обеспечил поставки иностранного оборудования, в частности станков. Отмечалось также, что заявки на импорт не были составлены, командировки за границу задерживались, иностранных специалистов пригласить не удалось, а образцы новых моторов не были закончены. Особое внимание обращалось на заводы № 22 и 24, которым предстояло внедрить машины с новым мотором М-34. Со снабжением моторами этого типа связывалась надежда совершить качественный скачок в авиации, наладить производство ТБ-3, ТБ-4 и МИ-3. Моторы намечалось производить в сотрудничестве с германской фирмой Раушенбах, но осложнение отношений с Германией привело к свертыванию сотрудничества. Как отмечалось в одном из документов, реальное состояние работы с мотором М-34 грозило срывом программы, если не принять мер для ее форсирования. Указывалось, что дополнительно для этой цели нужны 400 ИТР, обновление станочного парка заводов. Выяснилось, что строящиеся заводы № 18, 124, 125 с этой задачей не справятся[339]. Необходимо было переходить на новую технологию массового производства, методы пневматической клепки, новые методы электросварки, горячей штамповки. Предприятия должны были создать замкнутый цикл производства, полностью перейти на непрерывку, 4-бригадный метод работы. Полностью на основе новых методов работы решено было организовать производство бомбардировщиков ТБ-3.

Создание новых типов самолетов требовало расширения аэродромного строительства, производства адекватных типов вооружения и боеприпасов. Развертывание тяжелых бомбардировщиков показало особенно плачевное состояние с бомбовым вооружением. В сентябре 1932 г. КО специально заслушала вопрос об этом начальника ЭКУ ОГПУ Миронова. За рубежом, говорил он, в США расходуется 100 тыс т. бомб в год на учебные, опытные и изыскательские цели. Англичане на маневрах расходуют до 200 т. бомб за один налет. Говорил о том, что большое внимание уделяется скорости бомбометания, производству различных типов бомб: разрывных, осколочного и фугасного типа, авиаторпед, ядо-дымовых бомб, осветительных, зажигательных, взрывоуправляемых, в то время как производству бомб в СССР не уделяется внимания по вине как Военпрома (ГВМУ), так и Военведа (АУ РККА). Как выяснилось, созданный Снарядный трест за бомбы не отвечал. В 1932 г. задания Военведа по бомбам были размещены на 23 заводах, но лишь 13-ти из них было определено мобзадание. Степень, в какой способны выполнить задания 4 существующие кадровых военных завода, ГВМУ не выявило. В первой половине 1931 г. на «Мастяжарте» в опытном отделе было создано конструкторское бюро по авиабомбам, которое стало заниматься испытанием новых образцов. Но в то время как НИИ предложили для испытания 25 типов бомб, на вооружение были принято только 7–8, причем 90 % разработок исходили из опыта мировой войны. Проведенные испытания на разрыв показали их конструкционные недоработки. Для производства авиабомб не было кадров, не были предусмотрены транспортные средства, чтобы обеспечивать испытания по бомбометанию. Гражданские заводы совершенно неудовлетворительно выполняли военные заказы, связанные с производством бомб. На 1932 г. выполнение заказа АУ РККА предусматривало всего 40 тыс бомб, но оно шло крайне неудовлетворительно. За первое полугодие было выполнено 48 % плана, а по тоннажу — 8,7 %, т. е. в самом худшем положении находилось производство бомб крупных калибров. Миронов отмечал царящую организационную неразбериху, постоянное сдвигание планов на конец года, отсутствие наработанной технологии, квалифицированных специалистов. Отмечал, что реконструкция заводов не ведется, а строительство новых задерживается или срывается, например Челябинского завода № 78 ввиду отсутствия проекта, рабочей силы и ИТР. Реконструкция завода «Коминтерн» была сорвана по причине отсутствия строительных материалов, а реконструкция завода «Мастяжарт» почему-то была признана нецелесообразной. В настоящее время, говорил Миронов, имеется лишь 17 % от потребного количества бомб на случай войны, но старые бомбы, находящиеся на складах, могут оказаться негодными. Необходимо принимать срочные меры, заключал докладчик, ускорить реконструкцию заводов «Мастяжарт» и «Коминтерн», создать союзного значения НИИ, КБ по бомбам, а также КБ на заводах. В ВТА РККА создать специальный «бомбовый» факультет[340].

Существенным препятствием для развития авиапромышленности стала задержка со строительством алюминиевых заводов. Орджоникидзе писал Сталину, что в целом его программа выполняется, но нужны более значительные сроки. Программа добычи бокситов под Тихвином была выполнена всего на 30 %. (Пометка Сталина на письме: Почему так мало? Кто добывает?). Орджоникидзе указывал на возникшие транспортные проблемы, на нехватку рельс для прокладки путей доставки руды. В силу этого Волховский алюминиевый комбинат оказался не готовым к выпуску, но в самом худшем состоянии пребывал Днепровский комбинат, так как не получил импортных заказов на 1932 г., которые были перехвачены криолитовым заводом на Урале и Электрозаводом в Москве. Орджоникидзе настаивал на ускорении строительства завода № 45 по алюминиевым сплавам, иначе, писал он, задушит импорт. Срочно нужно создавать, писал он, НИИ для алюминиевой промышленности, начать строительство опытных заводов. Необходимо подумать о закладке новых заводов в Закавказье и Карелии, но остро не хватает ассигнований на их строительство[341].

Анализируя неважное состояние авиапромышленности, нельзя не обратить внимания на одно из его трагических следствий — возрастание аварий в авиации. В июле 1932 г. ПБ, ЦК и СНК рассматривали вопрос об их причинах. Упор был сделан на неподготовленность летного состава, недисциплинированность летчиков при проведении полетов. Подробно перечислялись случаи катастроф, халатности и допущенных безобразий. По результатам проведенных трибуналов новому начальнику ВВС Алкснису объявлялся выговор. Однако скоро пришлось убедиться, что в основе аварий лежит не только недисциплинированность летчиков, но и что значительная доля вины лежит на Авиапроме. По этому поводу 16 сентября 1932 г. ПБ приняло еще одно постановление, где указывалось, где и в каких случаях в происшедших авариях виноваты авиационные заводы. Особые претензии предъявлялись к качеству мотора М-17 Рыбинского завода. Говорилось о дефектах самолетов ТБ-3 и Р-6, выпущенных заводом № 22. Согласно постановлению, вся работа авиапромышленности в области качества признавалась неудовлетворительной. В срочном порядке были проведены совещания в ЦАГИ и ЦИАМ, на заводе № 26, 22, 1, 21, 29[342].

Чтобы сконцентрировать усилия на исправлении недостатков, в Глававиапроме создавалось 4 треста: самолетостроительный, авиамоторный, подсобных предприятий и ремонтный, которые находились в центральном подчинении ВСНХ, затем НКТП. Главной целью при этом преследовалось объединение проектировочных, опытных работ, снабжения и заготовок, подготовки ИТР и создания НИИ. Производственная программа по капитальному строительству доводилась до 270 млн руб., в том числе 30 млн руб. — на подготовку кадров, 8 млн руб. — на закупки техники за границей. Намечено было пригласить 23 инженеров и квалифицированных рабочих из-за границы, впрочем, без выделения валюты. Опытный институт Курчевского по созданию авиационного вооружения решено было перенести на один из заводов[343]. В марте 1932 г. КО приняла постановление о развитии авиаремонтной сети и строительстве авиаремонтных заводов в Москве, Хабаровске, Баку, авиамастерских для ремонта самолетов и моторов, о производстве запчастей[344]. В апреле ПБ приняло постановление о строительстве Уфимского моторостроительного завода[345].

В целом данные о развитии Авиапрома за четыре года пятилетки представлены в табл. 12.

Основные фонды заводов Авиапрома увеличились в 3,5 раза (с 54 млн руб. до 238 млн руб.). Количество работников выросло в 7,5 раза (с 7,4 тыс до 59,1 тыс). Как видно из таблицы, преобладающую роль в самолетостроении играло военное производство. Следует обратить внимание на графу учебные самолеты. Здесь имеются в виду не столько сами учебные самолеты, сколько то, что значительная часть производимых машин поступала не только на вооружение, но на их освоение на тренировочных базах, полигонах, в научно-исследовательских учреждениях и учебных заведениях. Производство специальных учебных самолетов, например для Осоавиахима, регистрировалось отдельно. О типах производимых в СССР самолетов говорит табл. 13.

Таблица 12

Производство самолетов в 1929–32 гг.[346]

Таблица 13

Производство различных типов самолетов в СССР в 1929–32 гг.[347]

Производство моторов для самолетов шло опережающими темпами. Если выпуск самолетов увеличился в 2,7 раза, то моторов в 5 раз: с 990 в 1929 г. до 4917 в 1932 г. Главным достижением авиапромышленности считалось освоение производства тяжелых бомбардировщиков, освоение мотора М-34 (мощность 700 л. с.). Другим достижением признавалось производство цельнометаллических самолетов, хотя самолеты деревянных конструкций составляли 81,7 % выпуска (12,4 % — металлические, 5,9 % — смешанные). Важным достижением стало испытание АНТ-14 и самолета «Максим Горький»[348].

С таким «заделом» Авиапром входил во вторую пятилетку, когда планировался полный ввод в строй авиационных заводов-гигантов: предстояло налаживать крупносерийное производство самолетов и моторов современного типа.

Военное судостроение

Военно-морское судостроение в конце 1920-х гг. не выделялось в качестве отдельной отрасли производства и не учитывалось в общих показателях работы Военпрома. Вопросы строительства ВМС входили в компетенцию РВС и НКВМ, размещавшем через УВМС РККА заказы промышленности на строительство военно-морских судов в «гражданских» трестах. Специального органа, ответственного за состояние военного судостроения, в Военпроме не было, что в целом неизбежно сказывалось на приоритетах в развитии ВПК. Однако в силу того, что строительство военных судов — дело затратное и дорогостоящее, требующее концентрации усилий многих отраслей, волей-неволей высшим органам государства время от времени приходилось вмешиваться в решение этих вопросов, в частности Президиуму ВСНХ в лице МПС, отвечавшего за координацию деятельности всех заводов, так или иначе причастных к военному судостроению.

Разработка пятилетнего плана, начавшаяся с переходом к индустриализации, коснулась и судостроительных программ. Приоритет был отдан гражданскому (коммерческому) судостроению. В сентябре 1928 г. СТО принял постановление о мерах по его улучшению и снижению себестоимости производства судов. Часть заказов на их строительство размещались за границей, а на отечественных заводах ставилась задача переходить к серийному производству. Устанавливались твердо-расчетные цены, льготные тарифы для доставки сырья и полуфабрикатов. Утверждались сроки проектирования судов, прохождения проектов и заказов, правила наблюдения за строительством и приемкой. Постановлением СНК от 23 апреля 1929 г. «О пятилетнем плане на период 1928/29–1932/33 гг.» объем судостроения за пятилетку должен был увеличиться в 2,8 раза.

Упор на гражданское судостроение сказывался на отношении к строительству военных судов. Логическим его следствием стало появление концепций, в которых умалялось значение ВМФ в оборонительной стратегии страны, а сторонникам его усиления в Военведе пришлось испытывать серьезное противодействие на всех уровнях руководства. Противоречие усугублялось тем, что дореволюционная Россия уделяла большое внимание ВМФ и вкладывала в его развитие значительные средства. Большинство судостроительных заводов страны имели ярко выраженное военное направление. Здесь было занято значительное число специалистов и рабочих и с этим приходилось считаться.

Самым крупным заводом этого профиля с дореволюционных лет был Балтийский в Ленинграде. К концу 1920-х гг. были восстановлены Адмиралтейский завод (завод им. А. Марти), «Путиловская верфь» (ныне Северная верфь), «Петрозавод» («Красный судостроитель») в Ленинграде, б. «Наваль» в Николаеве (ныне еще один завод им. А. Марти), Севастопольская верфь, названная Севморзаводом. Небольшие объемы военного судостроения имелись на заводах «Красное Сормово» и Коломенском, «Ленинская кузница» (б. Южный машиностроительный завод) в Киеве, Мордовщиковском заводе, заводе «Красный металлист» под Казанью. Вступили в строй Гороховецкая и Тюменская верфи, строилась верфь в Ярославле. Часть морских и речных заводов продолжала оставаться на консервации (Усть-Ижорская верфь, ряд заводов в Николаеве, в частности б. «Руссуд», вскоре получивший новое название «им. 61 Коммунара»). Управление судостроением и рядом связанных с ним производств было распылено между различными трестами. Ленинградские заводы, например, объединялись в специальный Судотрест, куда входил также завод им. Карла Либкнехта (б. «Франко-Русский»). Южные судостроительные заводы находились сначала в ведении Южмаштреста, а затем Южного судостроительного.

С реорганизацией управления промышленностью и созданием союзных объединений на базе существующих трестов 30 ноября 1929 г. было образовано Всесоюзное объединение морских заводов и верфей — Союзверфь, куда добавился ряд предприятий: «Новое Адмиралтейство» («Судомех»), а также заводы на Севере и Дальнем Востоке («Осиповский затон» — филиал Балтийского завода, «Дальзавод»). В начале 1930 г. было образовано объединение Речсоюзверфь, в которое входили 12 заводов и верфей, в том числе Сормовская верфь (в 1929–33 гг. самостоятельное предприятие), Сталинградская верфь (б. Сарептская), Пермская, Ярославская, Рыбинский катерный завод и др. Главным направлением их деятельности было гражданское судостроение. Так, в программе Союзверфи на 1931 г. военные заказы на судостроение и судоремонт составляли около 20 %. Впрочем, со временем разграничение между судами гражданскими и военными становилось проблематичнее. Например, создание танкерного флота, судов двойного назначения.

Среди заказчиков военного судостроения, помимо НКВМ, значилось также ОГПУ. В 1931 г. в составе ОГПУ было образовано Главное управление строительства Дальнего Севера (Дальстрой). Впрочем, ОГПУ не только заказывало суда, но и пополняло флотский состав, организовав через Экспедицию подводных работ особого назначения (ЭПРОН) ряд масштабных работ по подъему затонувших судов. В конце пятилетки 17 декабря 1932 г. при СНК было создано Главное управление Севморпути (ГУСМП), которое, наряду с НКВМ, стало одним из заказчиков судостроения в СССР и за границей.

Как и другие отрасли, судостроение, приспосабливаясь к планово-директивной системе, переживало в конце 1920-х — начале 1930-х годов непрерывные организационные перестройки, которые не могли не лихорадить производство. В 1931 г. был образован Наркомвод, а при нем — объединение судостроительных и судоремонтных заводов. Управление судостроением стабилизировалось несколько позже, после разукрупнения ВСНХ. В структуре созданного при этом НКТП в апреле 1933 г. было образовано Главное управление судостроительной промышленности, в свою очередь, разделенное на два главка: морского судостроения (Главморпром) и речного (Главречпром). Первый главк объединил 8 наиболее крупных судостроительных заводов, второй — 16 заводов.

К тому времени удельный вес выполняемых судостроением военных заказов увеличился до 50 %, отражая общий курс на «внедрение военных производств в гражданскую промышленность». Это означает, что в судостроении, как и в других отраслях, происходила «военизация пятилетки». Назначение Р.А. Муклевича, долгие годы руководившего советскими военно-морскими силами, начальником Главморпрома в этой связи само по себе было показательным.

Между тем строительство советских ВМС, как и решение задач пятилетки, связанных с судостроением, шло с большими трудностями. Проводимые сверху обследования заводов показывали большую степень изношенности основных фондов, несоответствие оборудования современным требованиям судостроения. На самом производстве, как и прежде, существовало стремление преодолеть зависимость от других заводов. Многие из них выполняли заказы, ничего общего с судостроением не имевшие, сложные и запутанные.

Все заводы остро нуждались в реконструкции. Особенно плохо обстояло дело с крупногабаритными конструкциями, с крановым оборудованием. Только с 1932 г. началось массовое внедрение сварочных работ и создание сварочных цехов взамен устаревшей клепки конструкций. Отсталой была организация и методы труда, препятствовавшие внедрению поточного производства, его специализации и кооперированию предприятий. Двигатели и оснастка судов производились устарелого типа. Научно-исследовательская и конструкторская работа в области кораблестроения находилась в упадке. В апреле 1930 г. на совещании в МПУ было принято решение о создании военных подотделов, конструкторских бюро и опытных мастерских на судостроительных предприятиях, усилении их за счет гражданского судостроения привлечении к этой работе НИИ, прежде всего научно-исследовательского института судостроения (НИИС) ВСНХ, учебных заведений[349].

В первоначальном плане пятилетки на техническое переоборудование заводов судостроительным трестам было выделено 100 млн руб. Этого было явно недостаточно, да и эти средства стали поступать с существенной задержкой. К 1 января 1931 г. поступило только 14 % этой суммы. За 1931–32 гг. было выделено еще 50 млн руб., причем 42 млн — в 1932 г. Реконструкция заводов явно запаздывала. К достижениям реконструкции следует добавить создание новых цехов на Балтийском заводе, Северной верфи. В 1928 г. на о. Рыбальском рядом с Киевской «Красной кузницей» появилась новая верфь им. Сухомлина (в 1930–1932 гг. самостоятельное предприятие). Новые верфи строились в Астрахани и Котласе. Архангельская верфь была преобразована в судостроительный завод. Строительство Сталинградской верфи в 1931 г. было объявлено всесоюзной ударной стройкой. Большой судостроительный завод строился в Мариуполе (нефтеналивные и пассажирские суда), намечен к созданию судостроительный завод в Таганроге.

Постепенно судостроительной программой был охвачен Дальний Восток. Были расширены мощности Дальзавода, в 1931 г. началось строительство Хабаровского завода. В том же году — строительство Благовещенской верфи нефтеналивных барж. На новых принципах организации труда в 1932 г. началось строительство завода в с. Пермское на Амуре, положив начало рождению нового города, названного Комсомольском.

В результате предпринятых усилий общий тоннаж флота за пятилетку увеличился в 2 раза, но не достиг уровня 1913 г. Виновниками отставания были признаны «слишком оптимистические прогнозы», не учитывающие состояния судостроительной промышленности, мощности заводов, постоянного недофинансирования, задержек с реконструкцией предприятий, неподготовленности специалистов и рабочей силы к тому, чтобы решать новые задачи. Особенно сложно обстояло дело с реконструкцией Николаевских заводов (НГЗ), как показало специальное обследование РКИ. В составленной по этому поводу справке говорилось об использовании верфей не по назначению, о том, что управление заводами — громоздкое и хаотичное, в работе цехов и складов господствуют устарелые методы, на производстве большие отходы, слабый технический контроль, большие простои, затоваривание, отсутствие учета. Отмечались крайне медленные темпы работ. Так, танкер «Эмбанефть» строился 46 месяцев, лесовоз «Фрунзе» — 44 месяца. Завод им. А. Марти 2,5 года налаживал производство судовых двигателей. Происходило постоянное запоздание по договорам, превышение себестоимости по отчетам (по «Эмбанефти» — в 2,5 раза, «Фрунзе» — в 1,5 раза).

На этом фоне общего развития судостроения в стране положение в военной области выглядело не намного лучше. Достаточно скромная программа, утвержденная СТО 26 ноября 1926 г., в 1928 г. подверглась пересмотру. В апреле 1928 г. начальник ВМС Р.А. Муклевич представил в Госплан программу строительства военно-морских сил на пятилетку. В ней говорилось, что в связи с тем, что НКВМ приступил к составлению и проведению плана пятилетки на 1928/29–1932/33 гг., в котором необходимо пересмотреть план военного судостроения в сторону расширения. При этом он подчеркивал, что программа УВМС РККА составлена в минимальном варианте и согласно с ней флот к 1932/33 г. будет оставаться на занятой в 1928 г. позиции на Балтийском и Черном морях. Штаб РККА, указывал он, отмечает, что подобное положение не отвечало планам подготовки к войне, т. е. мобпланированию, что РВС не составлял большой программы военного судостроения, ставя задачу лишь подняться на современный уровень технических требований. Для сравнения он указывал, что в 1913 г. на создание только наступательного флота было ассигновано 570 млн руб., т. е. столько, сколько Штаб РККА исчислял на 5 лет.

По вопросам военного судостроения возникла острая полемика между Штабом и УВМС РККА, не раз выносимая на заседания РЗ СТО. Представители Штаба РККА высказывали резкие возражения против модернизации надводного флота, особенно М.Н. Тухачевский и В.К. Триандафиллов. Тухачевский писал в РВС о ненужности военно-морской программы вообще[350]. СССР как континентальная держава, по мнению этих руководителей Военведа, должен был делать упор на береговую оборону, которая обеспечивается взаимодействием авиации, артиллерии и сухопутных сил. Что касается ВМС, то необходимыми признавались лишь легкие надводные силы и подводный флот. Подобный курс означал продолжающуюся деградацию крупных морских боевых единиц, которые либо стояли на приколе, либо переоборудовались в гражданские суда.

Спорам было придан острый политический подтекст. «Теория владения морем», которой якобы придерживались старые специалисты, была названа «вредительской». Ей противопоставлялась «теория малого флота» и «малой морской войны» (легкие надводные силы в лице торпедных катеров, морская авиация и подводные лодки). Как и везде, на старых специалистов были свалены все недостатки, свойственные судостроительной промышленности.

Трудное продвижение военно-морской программы совпало с борьбой с вредительством в военной промышленности и попытками идейной дискредитации старых специалистов, воспитанных на комплексной реализации дореволюционной морской программы. Следуя накопленному опыту, они настаивали на концентрации военного судостроения на специальных заводах, апеллируя к российским традициям и утверждая, что «наши заводы — универсального типа, которые объединяют все производства, необходимые для создания морского судна». Их взгляды были подвергнуты критике со стороны молодых коммунистов-руководителей. Они также были сторонниками решительной модернизации флота, но на базе индустриализации, рационализации, специализации, ассимиляции гражданского и военного судостроения. Особенно выделялась группа, проходившая обучение в стенах Военно-морской академии (ВМА): А.П. Александров, К.И. Душенов, И.М. Лудри. В этом смысле показательна докладная записка, составленная адъюнктом ВМА Александровым на имя Муклевича[351]. Ее автор резко протестует против концепции разъединения гражданского и военного судостроения, которая была положена в основу плана реконструкции заводов, разработанного Гипромезом. Он выступал против чрезмерной сложности, универсализации военных заводов, иных принципов их фукционирования, использования принципиально других материалов для военного судостроения, ратовал за ускорение темпов реконструкции, снижение себестоимости производства, жаловался на бюрократическую волокиту при прохождении военных заказов.

Сегодня трудно сказать, чья точка зрения тогда была более правильной. Что прослеживается совершенно очевидно во взглядах молодых специалистов: в рамках имеющихся сил и возможностей достигнуть в короткий срок более высокой степени мобготовности ВМС на случай войны, тогда как программа старых специалистов по логике вещей предполагала их длительное развертывание. Многие старые специалисты были арестованы ОГПУ по обвинению во «вредительстве», в то время как молодое поколение советских моряков начало делать стремительную карьеру. Среди «вредителей» оказался начальник ТУ УВМС Н.И. Власьев, который настойчиво выступал за необходимость реформирования технической политики УВМС, но был обвинен в искажении правительственных заданий и арестован. Разгрому подвергся Научно-технический комитет УВМС. Пострадал начальник морских сил Р.А. Муклевич как «пригревший у себя стольких вредителей» и был переведен в июне 1931 г. на должность инспектора ВМС, а на его место назначен В.М. Орлов, бывший командующий Черноморским флотом. И.М. Лудри получил должность начальника учебно-строевого управления УВМС, которое стало отвечать за разработку принципов проектирования и модернизации ВМС. По его рекомендации НТК УВМС создавал проекты военных судов, утверждаемых Наморси, и технические задания, на основе которых ТУ УВМС выбирало исполнителей в лице заводов-изготовителей, их КБ и лабораторий, осуществляло контроль за исполнением заказов.

Казалось бы, арбитром в теоретических спорах должно было выступить высшее руководство страны, однако, как свидетельствуют документы, оно проявляло в этот период колебания и непоследовательность, которые сильно сказались на военно-морском строительстве в годы первой пятилетки, да и в последующие годы. В зависимости от расклада сил в военном руководстве средства, отпускаемые на развитие ВМС, то увеличивались, то снова урезались, способствуя дезорганизации военного судостроения. Позицию многих руководителей страны, в том числе самого Сталина, можно охарактеризовать как «и хочется и колется». Создание крупного корабля по тем временам обходилось в десятки миллионов рублей. Поэтому, как только вставал вопрос о практической реализации военно-морских программ, из предлагаемых проектов выбирались те, что подешевле, хотя, как видно из документов, Сталин был неравнодушен к крупным боевым единицам.

Частые изменения программ военно-морского строительства и их неопределенность, отсутствие финансирования больше всего сказывались на состоянии линкоров, мониторов и крейсеров. Те корабли, которые достались от царской России, одни стояли на приколе, часть была пущена на слом. К моменту принятия решения о модернизации крупных морских единиц, на флоте числились линейный крейсер «Измаил», линкоры «Марат», «Парижская коммуна», «Октябрьская революция» и «Фрунзе», несколько крейсеров. Поначалу определенные надежды связывались с возвращением в СССР Бизертской эскадры, в составе которой находился линкор «Генерал Алексеев» (б. «Император Александр III»), ряд других крупных и мелких военных судов, но надежды на их возвращение в СССР становились все более призрачными, и в начале 1930-х гг. советское руководство «махнуло рукой» на это. Самый крупный боевой корабль старого флота «Измаил» первоначально предназначался для переоборудования в авианосец, но из этого ничего не вышло, и «Измаил» пошел на слом. Задания на модернизацию «Марата», «Парижской коммуны» и «Октябрьской революции» ограничились так называемой «малой модернизацией» из-за недостатка средств. Первым линкором, прошедшим такую модернизацию стоимостью 4,5 млн руб. на Балтийском заводе, стала «Парижская коммуна», после которой на корабле обнаружились крупные недостатки. Более основательная модернизация на сумму 12,4 млн руб., начатая в 1928 г. на том же заводе с заменой вооружения и переводом котлов на нефтяное топливо, предусматривалась для линкора «Марат» (частично была завершена в 1931 г)., а уже с учетом этого опыта в том же году началась модернизация «Октябрьской революции».

Военно-морской программой 1926 г. на восстановление «Фрунзе» и его перестройку в линейный крейсер должно было быть отпущено 8,2 млн руб. Однако по ходу реконструкции становилась ясной необходимость дополнительных ассигнований, и, ввиду их отсутствия, реализация проекта была сорвана. Полумерой в усилении Балтийского флота была идея построить мощный монитор, но от этой идеи отказались в пользу модернизации «Марата». Разрабатывалась идея оборудования на основе бывшей императорской яхты “Штандарт” мощного минного заградителя, но ее воплощение было отложено.

В 1927 и 1928 гг. были достроены головные крейсеры «Червона Украина» (б. «Адмирал Нахимов») и «Профинтерн» (б. «Светлана»). Крейсеры «Адмирал Истомин» и «Адмирал Корнилов» были разобраны на металл. Крейсеры «Адмирал Спиридов» и «Адмирал Грейг» были переоборудованы в танкеры «Азнефть» и «Грознефть». Модернизация на Балтийском заводе крейсера «Адмирал Бутаков», переименованного в «Ворошилов», предназначенного для Черного моря, так и не была закончена. Корабль в неготовом виде был переведен на Кронштадтский рейд.

Докладывая в середине 1928 г. о состоянии постройки, достройки и капитального ремонта судов, начальник НТУ Наморси Н.И. Власьев указывал на крупные недостатки в оборудовании кораблей, особенно в морской артиллерии. Единственным заводом, производившим морские орудия, сообщал он, оставался «Большевик», который, как отмечал Власьев, работает неудовлетворительно, предпочитая «копаться» со старыми калибрами. Назначенный директором завода Королев отдавал предпочтение танкостроению. Хороших специалистов по морской артиллерии, указывал Власьев, разогнали, несмотря на протесты РВС. Власьев требовал назначить специальную комиссию для изучения состояния военно-морского дела, указывая на его развал на Николаевских заводах и свидетельства ОГПУ о связи заводских специалистов с Шахтинским делом, которые «сваливали вину за состояние на техупр и выражали эмоции по этому поводу, пылавшие ярким пламенем с ядовитым дымом». Но сделать НТУ козлом отпущения «за грехи на флоте» не удалось. Для преодоления развала Власьев рекомендовал создать на заводах ячейки ОГПУ, составленные из грамотных в технике осведомителей-моряков[352].

Настаивая на комплексном развитии флота, свою концепцию специалисты отстаивали на заседании РВС 8 мая 1928 г. и на всех уровнях военно-промышленного руководства. Так, оценивая сумму в 460 млн руб., отпущенную в пятилетке на развитие ВМС, из которых только 263 млн руб. (57 %) предназначалось на военно-судостроительную программу, РВС указывал, что этой суммы явно недостаточно, не говоря уже о переоборудовании портов и техническом оснащении флота[353]. Тем не менее на заседании РЗ СТО 4 февраля 1929 г. стоимость военно-судостроительной программы была сокращена в 2 раза по сравнению с запросами НКВМ. Из общей суммы ассигнований в 321 млн руб. 174 млн руб. должны были поступить в первые три года. Однако июльские решения ПБ 84 млн руб. из этой суммы перенацеливали на танкостроение. Несмотря на прямое обращение Р.А. Муклевича к Сталину о недопустимости этого, оно было подтверждено постановлением РЗ СТО от 30 января 1930 г. Настойчивость специалистов УВМС, поддержанная Начштаба РККА Б.М. Шапошниковым привела к тому, что постановлением РВС 13 июня 1930 г. сумма, необходимая для реализации военно-морской программы, была увеличена до 354 млн руб на три последующих года. В ней предусматривалось обеспечение военных судов для Севера, главным образом путем переправки судов из Балтийского бассейна на Север после построения Беломоро-Балтийского канала. В связи с возрастанием агрессивности Японии, обладавшей крупными военно-морскими силами, остро вставала проблема усиления ВМФ на Дальнем Востоке, где явно обострялась обстановка.

Однако измененная в 1929 г. морская программа была сорвана, о чем свидетельствует письмо Ворошилова председателю ВСНХ Орджоникидзе. Сроки сдачи кораблей, говорилось в нем, не выполнены. Тактико-технические данные построенных судов неудовлетворительные. Стоимость их выходит за пределы заданных лимитов, значительно выше твердо-расчетных цен. Комиссия государственных заказов определила на 1928 г. стоимость корабля в 1 754 000 руб., а отчетная калькуляция Союзверфи составила 2 230 000, т. е. на 25 % дороже. Говорилось об огромном количестве брака, недобросовестной сборке, о слабости проектных организаций в области военного судостроения[354].

Требование принять решительные меры к усилению военно-морской программы обсуждалось на заседании МПС ВСНХ и вылилось в решение КО от 11 июля 1931 г., которое исходило из необходимости в ближайшие три года построить 200 подводных лодок, 40–50 эсминцев, 250 торпедных катеров, т. е. упор делался на «малый флот». Но и для осуществления этой программы имелись большие препятствия. В докладной записке спецсектора Союзверфи в МПС ВСНХ говорилось, что для придания в ближайшие годы советским ВМС современного вида нужны громадные новые мощности и совершенствование старых, а значит — крупные капиталовложения. Главное направление — облегчение веса судов при увеличении мощностей. В связи с этим Союзверфь требовала срочно перестраиваться на легкие сплавы, высококачественную сталь, новые способы электросварки. Общую стоимость работ Союзверфь определяла в 1 700 млн. руб. за вычетом вооружений и контрагентских поставок. 400 млн. руб. Союзверфь требовала выделить уже в 1932 г., т. е. увеличить ассигнования почти в полтора раза, подчеркивая при этом, что мощностей Союзверфи не хватит: необходимо кооперирование и расширение судостроительной базы.

Размещение программы предусматривалось по следующим морям: Балтийскому, Черному, Дальнему Востоку и Белому морю. Основная нагрузка программы падала на Балтфлот, на его главную производственную единицу — Балтийский завод, которому требовалась большая реконструкция, равно как и его филиалу на Дальнем Востоке — Осиповскому затону. Сормовский завод предлагался как база военно-морского строительства на Белом море. В состав Союзверфи предлагалось вернуть завод им. Ленина (б. Невский) для обработки металлических валов и винтов, восстановить стапели б. Адмиралтейского завода. Ленинградский завод им. Марти полностью переориентировался на выпуск торпедных катеров. Указывалось на необходимость тесной кооперации с заводами объединения «Котлотурбина» (им. Сталина, б. Невский, б. Металлический, «Красный Путиловец»). Создание двигателей для морфлота предлагалось учесть при строительстве Уфимского моторостроительного завода.

На Черном море основной базой военного судостроения рассматривались Николаевские государственные заводы и завод «им. 61 Коммунара». Вместе с тем в районе Мариуполя предлагалось создать филиал НГЗ. К осуществлению программы предлагалось привлечь Севморзавод в Севастополе. Положение на Дальнем Востоке рассматривалось как особо тяжелое. Одного Осиповского затона было явно недостаточно и указывалось на необходимость быстрой постройки нового судостроительного завода.

По строительству корпусов, указывалось в записке, мы догоняем передовые страны, но очень отстает силовое хозяйство, которое необходимо увеличить суммарно до 4 750 000 л. с., тогда как прежней программой предусмотрено только 900 тысяч. Между тем на производство роторов и турбин для судов согласился только завод «Баррикады». Выход из положения виделся в передаче заказов на роторы по импорту — Круппу или Виккерсу. По дизелям и электроприборам отмечалось несколько лучшее положение, но одновременно указывалось на постоянные изменения проектов, удлинение сроков строительства. В связи с этим Союзверфь напоминала, что в результате таких проволочек линкор «Андрей Первозванный» в России строили без малого 5 лет[355].

Делая заключение по новой программе, МПС ВСНХ уверяло, что, несмотря на увеличение заданий на 80 %, промышленность может с ними справиться при условии, что капитальные работы будут профинансированы, причем 78 % необходимых средств должно было поступить в 1932 г… Дополнительно придется выделить 174 млн руб., в том числе 15 млн руб. — по импорту. Всего же понадобится 523 млн руб, в том числе 175 млн. — судостроению, 238 млн — другим отраслям, 70 млн — на резерв, 40 млн — на импорт. Указывалось на необходимость дополнительных срочных мер: по металлам, трубам, поковкам, дизелям (Коломенский завод), по мотору ГМ-34 Ярославского завода взамен американского «Райт-Тайфун». Указывалось также на необходимость строить новый завод для производства малых судовых двигателей. Предлагалось наладить производство орудийных башен на заводе им. Сталина в Ленинграде, расширить завод «Двигатель» по производству торпед и тоже предусмотреть строительство нового завода. Торпедные аппараты намечалось производить на заводе им. Карла Маркса (объединение Союзтекстильмашина), в связи с чем свернуть производство текстильного оборудования. Судовую электросвязь должны были обеспечивать заводы ВЭО, ряд московских заводов, заводы в Харькове, в Саратове (аккумуляторный), завод «Динамо» в Москве. На развитие радиосредств предлагалось предусмотреть 50 млн руб. капитальных вложений, из которых 10 млн руб. — по импорту[356].

В свою очередь, комиссия под председательством Н.В. Куйбышева, рассматривая доклад МПС, постановила исключить постройку крейсеров, 40 миноносцев, пересмотреть соотношение подлодок малого и большого тоннажа и предложила максимально сократить расходы, предусмотренные на 1932 г., а саму морскую программу продлить до конца 1936 г.[357]

Осенью 1931 г. новая программа строительства ВМС на 1932–35 гг. была принята КО. На ее осуществление запрашивалось 1 400 млн руб. Предусматривалось строительство 170 подводных лодок (50 — больших, 90 — средних, 30 — малых), 38 эсминцев, 4-х крейсеров, 120 торпедных катеров. В программу входила модернизация линкора «Фрунзе» и 6 сторожевых кораблей. Однако в дальнейшем повторилась старая история, которая довольно ярко отражена в дискуссии о морской программе, состоявшейся в СО Госплана. Компромиссный вариант был выработан специальной комиссией РВС и представлен в табл. 14[358].

Однако осуществление принятой военно-морской программы началось в условиях постоянного недофинансирования. На 1932 г. по заказам техупра ВМС РККА было выделено 125 млн руб.[359]. На 1933 г. Союзверфь получала 280 млн руб. в ценах 1932 г. (293 млн — в ценах 1926/27 г.), где заказ на военное судостроение составил 178 млн руб. (60 %)[360].

Таблица 14

Морская программа НКВМ на 1932–35 гг.

Таким образом, общая направленность строительства ВМС в годы первой пятилетки сводилась к созданию в основном «малого флота», подводных лодок, но и она продвигалась с трудом, хотя, казалось бы, можно было опереться на традиции отечественного подводного судостроения. И действительно, большинство специалистов выступало за создание собственных моделей подводных лодок, считая, что новейшие образцы за границей все равно не дадут приобрести, одновременно осознавая, насколько могло отстать отечественное судостроение за 10 лет почти полного бездействия в этой области[361]. За основу создания первой отечественной модели была избрана лодка типа «Барс» (образца 1916 г.), но вставала проблема обновления двигателя, торпед и торпедных аппаратов. Для изучения современного положения дел в подводном судостроении в Италию, где, по мнению специалистов, был заметный прогресс в строительстве ВМС, была послана комиссия во главе с К.И. Душеновым. Как сообщал РВС в январе 1931 г., постановление о постройке судовых дизельных моторов легкого типа не выполняется. Предлагаются громоздкие и тяжелые машины устарелых конструкций. В стране нет объединяющего центра для руководства планированием в области дизелестроения. Приходится переплачивать много валюты, но иностранные фирмы уже осознали невыгодность для них раскрытия производственных достижений[362]. НТК УВМС примерно в то же время докладывал в МПУ ВСНХ о том, что ленинградский «Русский дизель» несвоевременно разрабатывает новый двигатель, крайне необходимый для подводных лодок новой серии. Нужны дизеля большой мощности и легкого веса. Германская фирма «Манн», которой был определен заказ, делала все, чтобы он провалился. В этой ситуации как единственный выход рассматривалась организация производства подобных дизелей на заводах СССР[363]. В феврале 1931 г. начальник вооружений РККА Уборевич в письме Орджоникидзе предлагал организовать подобное производство на Коломенском заводе, подчеркивая при этом необходимость создания специального института военного дизелестроения ввиду отсутствия опыта производства подобных двигателей в стране[364].

Первая советская подводная лодка «Декабрист» была спущена на воду в декабре 1928 г., а к 1931 г. — еще пять, произведенных на Балтийском заводе и НГЗ. Лодки типа «Декабрист», которые получили название I-й серии и с переходом к номерной системе обозначения советских подводных лодок — литеру «Д», стали поступать на вооружение ВМС. Стоимость производства каждой составила 2,5 млн руб., значительно превысив намеченные лимиты. На лодках должны были устанавливаться немецкие двигатели типа «Манн», приобретенные по лицензии, и производство которых затем было организовано на Коломенском заводе. В целом эти суда отвечали современным требованиям к подводному флоту, хотя за рубежом уже были лодки с более мощными двигателями и более современным торпедным вооружением. Но запуск в серию этой модели задерживался (на него ушло более 6 лет). Обнаруживались многочисленные дефекты при приемке, создавая прецеденты для обвинений во вредительстве. В феврале 1931 г. был изготовлен опытный образец подлодки «Ленинец» — минного заградителя (литера «Л»). Лодки этого типа были отнесены ко II-й серии, но на вооружение они стали поступать только в годы второй пятилетки. Слабым их местом были аккумуляторные батареи. Проект подводных лодок для действий на Балтийском мелководье (утвержден РВС 30 января 1930 г. как подлодка типа «Щука» — литера «Щ»), отнесенных к III и V-м сериям (среднего и малого класса), разрабатывался на Балтийском заводе[365]. В феврале 1931 г. начальник мортехуправления УВМС докладывал, что их постановка на вооружение задерживается[366].

Некоторые из строившихся лодок в разобранном виде доставлялись на Дальний Восток, где собирались в Осиповском затоне. Крупным недостатком этого типа лодок была малая надводная скорость. Наконец, в одном из Остехбюро велась разработка эскадренной подводной лодки IV-й серии (тип «Правда», литера «П»). К ней предъявлялись непомерно высокие требования по быстроходности и вооружению. Отбывавший срок в Остехбюро инженер А.Н. Асафов предложил свой облегченный проект лодки этого типа, одобренный Наморси и РВС. В январе 1931 г. состоялась ее закладка, но крупные конструктивные недостатки вынудили снять эту серию с производства и заняться более основательной разработкой проекта. Проектированием малых и сверхмалых подводных лодок, как и многих других видов специальных вооружений, занималось Остехбюро В.И. Бекаури. Большинство проектов этого бюро носило инициативный характер, которые, хотя и увязывались с требованиями ВМФ, но имели более общий характер, связанный с проблемами дистанционного управления военными объектами.

Опыт первой мировой войны указывал на возрастающее значение торпедных катеров. В 1920-е годы большинство судов этого типа в Советской России были трофейными, они были положены в основу создания отечественных моделей. Создание катера глиссирующего типа с последующим переносом методики расчетов на гидросамолет связано было с работой ЦАГИ (опытное бюро А.Н. Туполева). Уже в начале 1920-х гг. состоялись испытания первых образцов. В качестве мотора был приспособлен американский авиационный двигатель «Райт-Тайфун», для обшивки — первые образцы отечественного дюралюминия. В 1927 г. состоялись испытания модели АНТ-3, получившей название «Первенец», т. е. первый боевой корабль, построенный при советской власти. Вследствие этого комиссия по приемке закрыла глаза на ряд конструктивных недостатков, которые устранялись в последующих моделях. Модель АНТ-4 стала родоначальником большой серии советских торпедных катеров типа Ш-4. Разработка модели АНТ-5 (Г-5), начатая в 1929 г., сильно затянулась из-за нерешенности вопросов с вооружением и выбором нового типа двигателя. Катера строились в основном в специальном цехе завода им. А. Марти в Ленинграде, помощь ЦАГИ ограничивалась преимущественно консультациями. Всего до 1932 г. завод произвел 59 торпедных катеров типа Ш-4 для Балтийского и Черного морей.

Наряду с разработкой новых моделей торпедных катеров и торпедоносцев силами ОГПУ было организовано строительство пограничных катеров (ПК), в основном единичное, и только в 1928 г. частное предприятие А.Л. Золотова в Ленинграде, еще до революции строившее сторожевые суда, взялось за серийную постройку ПК по заказу ОГПУ, а после национализации предприятие превратилось в специальную судостроительную мастерскую. Производительность ее была небольшой, и в 1931 г. ОГПУ поставило вопрос о строительстве новой верфи, которая вступила в действие 23 февраля 1933 г. Вопрос же о поступлении сторожевых катеров на вооружение ВМС так и не был решен в годы первой пятилетки.

Следуя советской военно-морской концепции, определенное внимание было придано созданию более крупных сторожевых кораблей. Их проектирование началось в середине 1920-х гг. в НТК УВМС под руководством Ю.А. Шиманского, и заказы на постройку 8 сторожевых судов первой серии были выданы Судотресту и Южмаштресту в 1927 г. Намортехупр Н.И. Власьев был убежденным сторонником строительства сторожевых судов, имеющих многофункциональное назначение (охранение эскадры в походе, дозорная и разведывательная служба, действия в мелководных районах Балтики, борьба с подводными лодками и т. п.). 14 мая 1929 г. был спущен на воду головной корабль серии «Ураган», а весной 1931 г. после устранения дефектов он был предъявлен приемочной комиссии, но испытаний не выдержал «вследствие ошибок в проектировании назначенной мощности…»[367]. То же самое произошло при испытании других сторожевых кораблей. Последний корабль этой серии вступал в строй уже в 1933 г. Корабли типа «Ураган» встретили резко отрицательное отношение нового руководства ВМС. По мнению Начальника морских сил Орлова, они в лучшем случае соответствовали по своим тактико-техническим данным эскадренным миноносцам образца 1905 г. Тихоходные, на паровых двигателях, они имели мало шансов на успешную торпедную атаку, а возможности охранения эскадры были ничтожны из-за отсутствия зенитной артиллерии и средств обнаружения подводных лодок. Тем не менее, памятуя о том, как трудно проходит утверждение и реализация морских программ, а главное, ссылаясь на то, что сторожевики уже освоены промышленностью, УВМС пошло на заключение договоров по строительству, как тогда говорили, кораблей II, III IV-й серий, но фактически по одному и тому же проекту.

С кораблями более крупного типа было еще сложнее. Советский Союз обладал относительно большим составом эскадренных миноносцев, доставшихся от дореволюционного прошлого. Однако большинство из них оставались недостроенными или неисправными, и сразу ввести их в строй было невозможно. С появлением в иностранных флотах эсминцев нового типа старые модели начинали выглядеть уже морально устаревшими. Тем не менее первая модель модернизированного отечественного эсминца почти целиком базировалась на старых традициях построения кораблей с большим водоизмещением и тяжелым вооружением. Сразу же стало очевидно, что по условиям тогдашней промышленности такие эсминцы производить на заводах будет трудно и долго. По морской программе 1926 г., третья стадия которой предусматривала серийное строительство эсминцев, рекомендовались более «скромные» корабли с упором на меньшее водоизмещение и вооруженность, но с большей быстроходностью. Изменения, внесенные в судостроительную программу в 1929 г., предусматривали сначала постройку нескольких лидеров-торпедоносцев, проектирование которых велось в НТК УВМС под руководством Ю.А. Шиманского. На это ушло несколько лет, и только в конце 1932 г. два черноморских лидера — «Москва» и «Харьков» — были заложены на заводе им. Марти в Николаеве и один на Северной верфи в Ленинграде[368]. Параллельно с единичными лидерами разрабатывалась модель серийного типа эсминца, однако за годы первой пятилетки его разработка не вышла из стадии проектных заданий. Задержка была во многом обусловлена репрессиями против специалистов в НТК УВМС. Новое руководство УВМС, разрабатывая перспективную программу массовой постройки эсминцев, стремилось к максимальному сокращению стоимости строительства. Побывавшая в Италии комиссия Душенова обратила внимание на новые эсминцы итальянского флота. Руководство УВМС решило обратиться за итальянской помощью. На этой основе в октябре 1932 г. утвердила желательную для флота модель эсминца. По ходатайству РВС Комиссия обороны разрешила приступить к реализации программы с помощью итальянцев. Договор о сотрудничестве был заключен с фирмой «Ансальдо», которая предоставила чертежи и допустила советских специалистов к изучению производства на судостроительных заводах. Договором предусматривалась доставка отдельных конструкций на советские заводы. Однако реализация этого проекта снова затянулась и продолжалась уже в годы следующей пятилетки[369].

Примерно так же развертывалось обновление минно-тральных морских сил. В 1930 г. РВС дополнил программу военно-морского строительства на первую пятилетку десятью тральщиками для Балтийского и Черного морей. Базовая модель тральщика разрабатывалась в ЦКБ судостроения. В 1931–32 гг. заказы на строительство восьми тральщиков поступили Северной верфи в Ленинграде и Севморзаводу в Севастополе, но закладка задерживалась из-за недопоставок стальных деталей[370].

В военном судостроении, как и в других отраслях военной промышленности, очень скоро стал очевиден урон, который был нанесен кадрам специалистов «борьбой с вредительством», особенно когда вопрос о «большом флоте» снова всплыл на повестке дня. Специалистов стали снова приспосабливать к делу, сначала через Остехбюро, а затем объявляя «прощение за вредительскую деятельность». Вопросы создания новой боевой техники для флота были переданы в ведение специальной комиссии УВМС, созданной в сентябре 1932 г. Одновременно в системе УВМС создавалось 5 новых НИИ, в их числе реформированный старый, плохо работавший Научный институт военного кораблестроения (НИВК), созданный на базе Опытного бассейна в Ленинграде, институты связи, морской артиллерии, минно-торпедный, химический.

К 1932 г. на заводе им. А. Марти в Николаеве был модернизирован и вошел в строй крейсер «Красный Кавказ» (б. «Адмирал Лазарев»). Между тем советское руководство располагало сведениями о строительстве новых крейсеров в Италии, которые, по его мнению, были наиболее подходящим типом для крупного надводного морского флота СССР. Итальянцы отказывались продать готовый крейсер, и новый наморси Орлов в январе 1932 г. предлагал Ворошилову либо заказать заново в Италии один-два корабля для их воспроизводства в СССР, либо строить на своих заводах новые крейсеры усовершенствованного типа. Ввиду складывающейся ситуации мнение руководства склонялось ко второй точке зрения. В частности, Сталин, узнав о достижениях итальянцев, спрашивал в письме Ворошилову, сколько стоит итальянский крейсер. Нельзя ли приобрести хотя бы два и по их образцу организовать их строительство на новом заводе в Хабаровске[371].

Программой военного судостроения предусматривалось восстановление и частичная модернизация военных судов речного флота, прежде всего для Амурской и Днепровской флотилий. Четыре корабля Амурской флотилии, модернизированные к 1928 г. и переквалифицированные в мониторы, приняли участие в конфликте на КВЖД и показали более высокие боевые качества по сравнению с китайским флотом. Общей характеристикой судов Дальнего Востока было то, что они производились в Ленинграде или в центре, лишь собирались на местных заводах. К началу 1930-х гг. проблема создания собственной базы речного судостроения становилась все более острой. На это ориентировалось строительство судостроительных заводов в Хабаровске и Благовещенске. К концу пятилетки были выведены из состояния консервации ряд канонерских лодок. Главную роль в восстановлении Днепровской флотилии играл завод «Ленинская кузница»[372].

О положении военного судостроения в конце пятилетки лучше всего свидетельствует справка, составленная начальником ВМС Орловым и начальником отдела кораблестроения УВМС РККА А.К. Сивковым в марте 1933 г. В ней говорилось, что по программе, принятой 14 ноября 1931 г., ВМС не получили ни одного корабля. Из подлежащих к сдаче в 1932 г. 42-х подводных лодок новой серии не сдано ни одной. Не были сданы и подлодки II-й и III-й серий, заложенные в 1929 г., эсминцы, лидеры и сторожевые корабли.

В программе образовался значительный недодел, и совершенно очевидно, указывалось в справке, что она не будет выполнена в намеченный срок. Судостроительные заводы оказались в прорыве. Отмечалось, что ни один из построенных и испытанных кораблей не дал положенной проектной скорости хода. Как на особенно слабое место указывалась «начинка» кораблей, а поставляемые устройства были тяжелыми, несовершенными, вспомогательные механизмы (трюмные помпы, перископы, лебедки, турбонасосы и т. п.) отсталыми. При сдаче обнаруживались постоянные дефекты и массовые неполадки. Констатировалось, что военное судостроение — самый отсталый участок в НКТП. Реконструкция фактически не коснулась заводов судостроительной промышленности. Новые способы электросварки не были внедрены. Не удалось получить иностранную техническую помощь за исключением технических консультаций германского специалиста Бауэра по отдельным вопросам. Научно-исследовательская работа не была налажена вследствие отсутствия экспериментальной базы для военного судостроения, тогда как в нем были задействованы 75 % судостроительных заводов. УВМС имело НИВК, но он был не в состоянии кардинально улучшить положение. Многие из заводов выполняли «посторонние» заказы, и лишь под них предоставлялись дополнительные фонды и ресурсы. У Союзверфи оказалось слишком много контрактов, в связи с чем УВМС испытывало трудности с размещением заказов, хотя оно постоянно оказывало помощь судостроительным заводам, в частности в производстве марганцевистой стали на Мариупольском заводе; воздухоохранении на заводе им. Карла Либкнехта, Северной верфи, Ижорском; турбобуров на заводе «Большевик», эбонита на заводе «Каучук», дизелей на «Русском дизеле» и т. д.

Констатировались плохая организация работы и плохое руководство НКТП, Главтрансмаша в военном судостроении, которого толком никто не знает, хотя все уверяли в том, что выполнят намеченные задания. Так, Павлуновский обещал, что вскоре будут обязательно сданы 23 подлодки, из которых 16 направят на Дальний Восток. Предлагались следующие неотложные меры:

— в НКТП создать специальный аппарат по военному судостроению;

— закрепить военно-морскую программу в плановом порядке и предусмотреть фонды и мощности в Главмашпроме, Главтрансмаше, ГУМП, ГУАП;

— выделить особое снабжение для военного судостроения;

— освободить судостроительные предприятия от посторонних заказов;

— принять срочные меры для оказания иностранной помощи;

— развернуть работу научно-исследовательского института судостроения (НИИС) и повернуть ее в сторону военного судостроения;

— усилить УВМС и его НИВК;

— создать органы постоянного наблюдения и контроля, ведающие приемкой продукции[373].

Большое значение приобретало качество военных судов и ужесточение военприемки. 12 мая 1932 г. РВС утвердил состав Постоянной комиссии по испытаниям и приемке вновь построенных и капитально отремонтированных судов, а также местных и временных комиссий. Председателем Постоянной комиссии был назначен старый боевой офицер А.К. Вексман. Повсюду в создаваемых комиссиях по приемке принимали участие освобожденные «вредители».

Транспортное и военно-инженерное обеспечение РККА

Наверное, наиболее слабым местом в военном строительстве в годы пятилетки было транспортное и военно-инженерное снабжение, обеспечение РККА средствами связи и электрооборудованием. В конце 1927 г., планируя дорожное строительство на 5 лет вперед, НКПС констатировал, что дороги в стране находятся в плачевном состоянии и непригодны для снабжения армии: 62 % грунтовых дорог непригодно для колесного движения, а остальные нуждаются в срочном переустройстве. Особенную тревогу вызывало качество мостов и переправ. Большинство мостов были деревянными, в том числе через Днепр и Зап. Двину, построенные в годы войны. В ЛВО только 26 % дорог были проходимыми с военной точки зрения, в БВО — 60 %, на Украине — 48 %. Но нигде не было дорог 1-го разряда, способных перевозить грузы свыше 10 т. Для поддержания дорожной сети союзного и стратегического значения НКПС запрашивал на 1927/28 г. 54 млн руб., позволяющих построить 7 899 км новых дорог, тогда как отпущено было менее 17 млн руб. Всего на 1931/32 г., как считал НКПС, дорог стратегического значения должно быть 20 886 км, союзного — 34 753, всего — 55 639 км. Только на поддержание дорожной сети в пятилетке необходимо было выделить 741 млн руб. Ставился вопрос о создании в РККА военно-дорожных отрядов[374].

С 1926 г. начал разрабатываться план реконструкции железнодорожного транспорта на случай войны, а с конца 1920-х гг. в связи с планами мобразвертывания ставится вопрос о создании для него производственной базы, а также о строительстве новых рельсовых путей и мостов, создании железнодорожных войск РККА[375]. В качестве линий оборонительного значения по пятилетке предполагалось строительство кольца железных дорог вокруг Москвы, линий Ржев-Новгород, Тула-Венев-Зарайск, Александров-Волоколамск, Чернигов-Низовка, Брянск-Вязьма и др… Дополнительные расходы на их создание определялись в 100–120 млн руб. Общие же потребности в дополнительных расходах на железнодорожное строительство по мобплану «С-30» на пятилетку определялись в 600–700 млн руб.[376] В сентябре 1930 г. РЗ СТО поставило вопрос о реконструкции водного транспорта, который рассматривался в качестве дополнения к плану железнодорожных перевозок[377]. Однако доставка военных грузов с железнодорожных и водных станций продолжала осуществляться в основном с помощью военного обоза, а заказы на его обеспечение (шорно-седельное производство) зачастую размещались в 1920-е гг. в военных трестах.

Устанавливая в начале 1928 г. контрольные цифры на пятилетку, СО Госплана отмечал, что «вряд ли можно рассчитывать на военный успех, если подвижность армии будет зависеть от красноармейских ног и тащащегося конного обоза». В связи с этим приводились данные о техническом вооружении армий западных стран. План мобилизационного развертывания определял общую потребность в автомобилях на военные цели: 3 236 легковых, 6598 грузовиков, мотоциклов — 4641, специальных машин — 1223. Однако, как отмечалось, плановые задания по автотракторной промышленности не были увязаны ни с потребностями армии, ни с производственными возможностями заводов. Например, потребность армии в тракторах выражалась в 38 тыс шт., но такого количества в стране вообще не было. От производимых в стране колесных тракторов НКВМ отказывался, требуя развернуть производство гусеничных тракторов[378]. О неудовлетворительном состоянии дорожных путей, отсутствии станций ТО неоднократно сигнализировал руководству И.А Халепский, начальник УММ РККА[379].

В планах мобилизационного развертывания на случай войны органы Военведа и Военпрома делали ставку на централизованное снабжение армии вспомогательной техникой, электрооборудованием, радиостанциями, обмундированием, продовольствием. В августе 1929 г. СО Госплана ставил вопрос о строительстве крупных и мелких предприятий для обеспечения армии продовольствием (хлебные, консервные и т. д.), которые необходимо построить, оборудовать и опечатать. Но было бы лучше, считали в Госплане, запустить их для обслуживания частей и населения на основе договоров. Констатировалось, что настоящий порядок самоснабжения армии, связанный с существованием большого комплекта нестроевых единиц по управлению хозяйством, не вызывается военно-хозяйственной целесообразностью и не оправдывается с точки зрения мобготовности. Нельзя, чтобы в мирное время объекты снабжения были изъяты из деятельности торговых и снабженческих организаций и не включались в планы мобподготовки. Если военвед об этом не подумает, отмечали в Госплане, то в военное время армейские тылы своей громоздкостью и неподготовленностью будут связывать военные операции. Поэтому уже в мирное время надо поставить вопрос о передаче им соответствующих функций[380].

Согласно первому варианту мобплана, составленному в недрах ВСНХ, обеспечение армии по электро- и радиопромышленности возлагалось на заводы «Электросила» (б. «Сименс-Шуккерт»), «Электроаппарат» (для обеспечения морского флота), заводы «Северный кабель», «Изолятор», «Электрик», заводы слабого тока им. Коминтерна, имени Казицкого и им. Кулакова. Большинство заводов этого профиля находилось в Ленинграде. В Москве на снабжение армии работали заводы «Динамо» и Трансформаторный, МКЗ, в Харькове — Электромеханический, «Вольта» — на Урале, куда намечалось перенести еще ряд производств. Намечалась реконструкция завода «Светлана» в Ленинграде, реконструкция МОФЭЛ и создание на его базе московского Электрозавода в сотрудничестве с германской АЭГ, строительство предприятий около Москвы, в том числе завода «Прожектор», арматурной фабрики, завода «Электроугли»[381].

Особенную активность в отношении военно-инженерного снабжения Красной Армии проявлял М.Н. Тухачевский. Будучи командующим ЛВО, он неоднократно докладывал Ворошилову о необходимости реконструкции военных сообщений, создании моторизованных частей, одновременно приспособленных для десантирования с помощью авиации. Как обычно, такие письма оказывались на столе Сталина[382].

Став начальником вооружений РККА, Тухачевский явно усилил свою деятельность в этом направлении. В декабре 1931 г. им был представлен доклад об инженерном вооружении РККА в сравнении с армиями других стран, где он призывал пересмотреть всю работу в этой области. В докладе говорилось о том, что план С-30 в инженерном вооружении «фактически отмер». Тухачевский обращал внимание на недостаточную скорость работ, необходимость их механизации и электрификации, отмечал, что строительные организации страны консервативны, новой продукции не производят, предпочитают покупать ее за границей, из-за чего происходит огромная трата валютных средств. Несмотря на то, что Штаб РККА неоднократно ставил вопрос об инженерном перевооружении армии, промышленность к этому остается равнодушной, указывал Тухачевский. Поэтому в случае начала военных действий весной 1932 г. армия будет совсем к ним не готовой. Недодел по заказам ВИУ РККА составляет 3 122 402 руб. из общей суммы 12 942 596 руб. При этом заказ на 1932 г. определялся в 33 млн руб. НКВМ постоянно испытывает огромные трудности с размещением заказов. Неизвестно, где брать станки, электромоторы, дорожные машины, грейдеры и т. п. Воткинский завод отказывается поставлять экскаваторы. Плохо с переправочными средствами, не организовано водоснабжение для борьбы с ОВ. Понтоны производит только Коломенский завод. Для возведения мостов нет пил, тракторов, лебедок и т. д. Армия практически не обеспечена инструментами, за исключением шанцевого. Существуют громадные проблемы с энергоснабжением. Производство электростанций подходящих для армии типов было освоено на Электрозаводе, но ВЭО армию ими не обеспечивает, и их тоже приходится покупать за границей. Тот же Электрозавод освоил производство прожекторов, но на 1932 г. запланировал произвести только 20 единиц, что не может обеспечить даже минимальные потребности армии. Не налажено производство прожекторов американского типа. Нужно строить, указывал Тухачевский, новый прожекторный завод. Не хватает зеркал и аккумуляторов. Нет отражателей (вопрос тянется уже 6 лет), звукоулавливателей и т. д.[383]

В мае 1932 г. Тухачевский снова обращается к КО по вопросу о необходимости развертывания производства двигателей внутреннего сгорания и прочей техники для модернизации инженерно-технических средств РККА, электрификации укрепрайонов, развития переправочных средств, создания компрессорных установок, электрификации заграждений и зарядных устройств, акцентирует внимание на том, что вопрос ставился неоднократно, но не решается. По-прежнему в военно-инженерном деле отсутствуют тракторы, дорожные машины, ковши, лебедки, понтонный парк, трансформаторы, компрессорные пилы, вентиляторы и пр. В связи с подготовкой к войне Тухачевский ставит вопрос о привлечении к военно-строительным работам гражданских заводов и населения из колхозов и совхозов в порядке трудповинности[384].

Не без влияния Тухаческого Молотов обратился в КО с требованием организовать ремонтную базу техники в РККА. О плачевном состоянии с ее ремонтом ОГПУ докладывало Сталину в декабре 1932 г. Особенно тяжелое положение сложилось с автоброневой техникой. Задания по ее ремонту размещаются на авторемонтных заводах, которые часто срывают планы мобготовности. Отмечалось, что на вооружении находится 957 танков Т-18, не обеспеченных запчастями и ремонтом. В результате 60 % из них не на ходу. Для исправления ситуации была создана комиссия во главе с начштаба РККА Егоровым, но сделано ничего не было. ОГПУ настаивало на создании примерно 600 войсковых мастерских по ремонту, считая, что создание специальных авторемонтных заводов, подчиненных 5-му управлению Штаба РККА, потребует больших затрат. Только в БВО нужно будет построить 30 таких заводов в 1933 г. и 20 — в 1934 г. Содержание же мастерских обойдется меньшими затратами примерно в 20 раз. Кроме того, сократятся расходы на транспортировку тяжелой техники[385].

В октябре 1931 г. КО приняла решение о поставке в РККА 6 тыс радиостанций и телемеханических устройств на сумму 5 млн руб. Главным поставщиком определялось ВЭСО (объединение слаботочного оборудования). В январе 1932 г. было принято постановление КО по армейской радиосвязи. Сумма заказов НКВМ увеличивалась по сравнению с 1931 г. сразу в 3,4 раза. Намечено было увеличить производство радиостанций, радиомачт, радиомаяков, пеленгаторных станций, телефонов, световых устройств. Намечался пуск завода точной электромеханики — ЗАТЭМ, заводов «Радиоприбор», «Мосрадио», «Радиолампа» в составе Радиогородка в Москве, хотя к строительству некоторых из них в 1932 г. даже не приступили. Фактически вся радиопромышленность для РККА в 1932 г. была сосредоточена на заводе «Светлана» в Ленинграде. Проблемы Радиогородка, как указывалось в документе, — в жилищном строительстве, которое не ведется. Особенно тяжелая ситуация была с кадрами связистов. ВТА подготовкой специалистов по связи не была укомплектована, а специальное училище при ней не создано, т. е., как говорилось в постановлении, НКВМ не выполнил предложение, им же самим выдвинутое.

Производство радиостанций по линии объединения ВЭСО в большинстве случаев налаживалось впервые в стране, поэтому здесь, как нигде, сказывалось отсутствие специального чугунного и цветного литья, кабелей, антикоррозийных контактов, кольчуг-алюминия, эбонита, парусно-брезентового полотна. Реконструкция большинства заводов объединения не была закончена. НКТП не предусмотрел при составлении программы на 1932 г. ресурсов по танталу, молибдену, кадмию, сурьме, пьезо-кварцу. Большинство элементных заводов с заданиями по военным заказам не справлялись. Не хватало луженой проволоки, не обеспечивались поставки по свинцу, сурику и глету. Установка импортного оборудования задерживалась, а поставленных материалов было недостаточно. К тому же в специальной комиссии ВЭСО по валюте наблюдалась постоянная волокита. Говорилось о том, что ГВМУ забыло включить строительные объекты в число сверхударных и специальных по снабжению. Указывалось на то, что и местное руководство не уделяет достаточного внимания военной промышленности[386].

На весну 1933 г. Управление связи РККА определяло потребность армии в радиостанциях в 62 200 единиц, имелось в наличии 8 880 (14 %), в телефонах — 531 тыс, в наличии — 220 тыс (41 %), потребность в кабеле составляла 1,5 млн м, в наличии было 491500 м (32 %)[387].

Не лучше обстояло дело по военной оптике. Как указывалось в отчетах, в выполнении военных заказов здесь участвовали ряд заводов ВООМП (Всесоюзного объединения оптико-механического производства): ГОМЗ им. ОГПУ (Ленинград), ЛОМЗ (Ленинград), № 19 (Павшино, МО), «Геофизика» (Москва), «Геодезия» (Москва), Оптический завод ВООМП (Ленинград), завод оптического стекла (Ленинград), Изюмский завод. Констатировалось, что эта отрасль находится в беспризорном состоянии. Строительство завода № 19 в Павшино на протяжении многих лет велось безобразно. Заводы были слишком перегружены номенклатурой изделий. Рабочей силой не обеспечивались. При отсутствии жилья и налаженного рабочего снабжения работники предпочитали другие, более выгодные условия. В целом отмечалась явная недооценка промышленностью интересов Красной Армии[388].

В целом отсталость транспортной сети и поставок инженерно-технического оборудования для армии преодолеть не удалось. Крупные мероприятия в этой области обозначились лишь к концу пятилетки. Военные обозы оставались основным средством материально-технического обеспечения, особенно пограничных районов. Но и здесь констатировалось, что потребности РККА удовлетворяются только на 50–60 %. В военных обозах преобладали образцы и типы телег XIX в. Не получалась задача милитаризации Наркомзема и объединения Сельмаш[389].

Итоги пятилетки в оборонном строительстве

Несмотря на неудовлетворительные итоги 1931 г. задания по военному производству на завершающий год пятилетки были снова увеличены, причем по некоторым отраслям в несколько раз. Так, ОАО должно было увеличить производство в 4,6 раза. Капиталовложения в оборонное строительство должны были возрасти на 58 %, заказы НКВМ на боевую технику увеличивались в 2,5 раза. Чем больше были задания, тем напряженнее становилась ситуация, тем хуже становилось положение в стране. Постоянный нажим на деревню привел к тому, что в ряде районов разразился голод. Вызывает удивление то, что по мере того как выявлялась практическая неосуществимость и чрезвычайная затратность мобилизационных заданий, они сменялись новыми, еще более амбициозными. Отчасти здесь следует согласиться с О.Н. Кеном, что в руководстве СССР складывается и сплачивается военная элита, которая выступает в качестве двигателя дальнейшей милитаризации народного хозяйства[390].

В преддверии итогового года Тухачевский сигнализировал в Комиссию обороны о неудовлетворительном ходе (практически на нуле) договорной кампании между Военведом и Военпромом. В качестве причин указывалось на непредставление обоснованных калькуляций, отсутствие детализированных контрольных цифр, разногласия с заводами в ценах на изделия, нежелание заводов принимать заказы, требующие кооперации и комплектации, необеспеченность валютными контингентами, требование промышленности систематической оплаты заказов[391]. Из-за бюрократической волокиты, свойственной советским учреждениям, из-за разногласия по ценам дело и дальше обстояло ненамного лучше, о чем свидетельствует таблица 15, представленная в КО начфинупром Штаба РККА Хрулевым[392].

Таблица 15

О ходе размещения договоров с промышленностью на 21 февраля 1932 г.

Конечно, и раньше заключение договоров с промышленностью по заказам военных шло с большим запозданием. Подобное запаздывание означало, что военная промышленность продолжала работать по текущим оперативным планам, а это служило причиной довольно острых конфликтов между Военведом и Военпромом.

Выполнение военного плана первой пятилетки шло с большой задержкой. Так, ОАО к 1 июля выполнило только 51,5 % плана и 25,2 % годовой программы Вохимтрест, вскоре преобразованный в объединение (ВХО), соответственно 63 и 25,4 %. Несколько лучше обстояло дело в Ружобъединении: 85,6 и 34,9 %, в Патрубвзрыве — 85,6 и 30,4 %, в Глававиапроме — 82,6 и 32,3 %[393]. Впрочем, штурмовые методы работы, наращивание производства по кварталам заранее закладывалось в планирование. Недовыполнение плана военными объединениями за 1-е полугодие означает, говорилось в одном из документов, увеличение темпов во второй половине года в 2 раза, а по ВХО в 3 раза[394]. От первой пятилетки ведет свой отсчет «штурмовщина», типичная черта советского производства, которая не минула и военных заводов.

В докладе СО Госплана в Комиссию обороны о выполнении полугодовой программы по военной авиации и танкам отмечалось, что в них дело обстоит хуже, чем в гражданской промышленности. Если оставить все как есть, если выполняется 74 % плана, то к концу года годовая программа будет выполнена только на 25 %. Отмечались отдельные достижения, но больше говорилось о недостатках и провалах. Как слабое место называлась неравномерная подача изделий и проблема их комплектации, создававшей разрывы в выполнении планов. Из 89 важнейших номенклатур военных изделий 38 имели выполнение ниже 50 % плана, а 30 — ниже 80 %. По-прежнему отмечается низкое качество, особенно авиамоторов М-17, которые ломались через 5–10 часов работы. Летчики отказывались летать на самолетах с такими моторами. В качестве причины низкого качества назывались слабая организация планирования, плохое снабжение, слабое техническое руководство, тяжелое положение со специалистами и рабочей силой. Каждый месяц происходило обновление состава заводов на одну треть. В связи с этим СО взывал к НКТ принять меры к улучшению оргнабора[395].

Несмотря на предпринятые меры, итоги выполнения намеченной на 1932 г. программы оказались неутешительными и хуже, чем в 1931 г. Заказы НКВМ были выполнены по артсистемам на 32 %, по снарядам — на 17 %, по винтовкам и пулеметам — 58–59 %, по самолетам — на 50 %, по танкам — 89 %[396]. Обращает на себя внимание крайне неровный характер выполнения заказов. Таким образом, кризис, обозначившийся в 1931 г. носил не случайный, а системный характер. Сущность его руководство не могло уразуметь, что вызывало раздражение, постоянный поиск виновников и причин административно-управленческого характера.

Вместе с тем нельзя не заметить некоторое ослабление военной напряженности. Вопрос об угрозе близкого военного нападения как-то сам по себе исчезает. Отчасти это связано с международным положением СССР. Как говорилось в одном из документов, мир на 2–3 года вперед обеспечен. Заметно было улучшение отношений с Францией. В начале 1932 г. появился ряд директивных документов ПБ в связи с участием СССР в международной конференции по разоружению[397]. В них вроде бы выражается максимальная заинтересованность СССР в разоружении, но подчеркивается необходимость индивидуального подхода к проблеме, содержится призыв «не отдавать слабые государства на съедение сильным». В связи с этим были составлены сопоставительные таблицы вооружений, в которых данные по СССР были сильно занижены. Настаивая на необходимости сокращения армий и флотов, советское руководство часть военного флота царской России, ушедшую после революции за границу, не включало в состав ВМС СССР. (К тому времени эта часть флота действительно была полностью разорена Францией). В документе указывалось на особое положение СССР, на то, что ряд государств не заключают с СССР дипломатических договоров и проявляют враждебные намерения, что нормы технического оснащения вооруженных сил, установленные Версальским договором, для СССР не подходят. Вкратце позицию СССР можно определить как: «Пусть разоружаются другие, а не мы».

Позиция СССР находила известное оправдание. Военная угроза в этот период стремительно нарастает на Дальнем Востоке. В 1931 г. Япония захватила Маньчжурию и продолжала наращивать вооружения, демонстрируя явно враждебные намерения в отношении СССР. Дальний Восток в этой связи казался совсем неподготовленным к нападению. Это обстоятельство надо было учитывать в военном планировании.

Завершение 1932 г. связано с подведением итогов первой пятилетки, которая официально считалась выполненной досрочно (за 4 года и 3 месяца). Несмотря на громадные усилия, затраченные на оборонное строительство, на стремительное разворачивание промышленности в сторону военного производства, итоги пятилетки были не особенно впечатляющими. В связи с этим среди руководителей страны звучали настроения уныния и пессимизма. Это обнаруживается из длинного письма Сталину от 21 июня 1932 г. наркома НКВМ Ворошилова об «истинном положении вещей». В нем Ворошилов указывает на ряд «прорывов» в программе производства вооружений: «ТБ-3 не создано ни одной эскадрильи и на Дальний Восток не смогли ничего отправить… Танковая программа выполняется с большой натугой… Приемщики принимают с условием, что дела поправятся, но Халепский настроен пессимистически… Главные проблемы — тормоз и броня. Павлуновский уверяет, что Мариупольский и Путиловский заводы дадут марганцево-кремниевую броню. Но помимо этого есть много других деталей механообработки… Серго [Орджоникидзе] нажимает на заводы, но дела неважные… Плохо с артиллерийской программой, особенно с мелкокалиберными системами, но особенно скверно со снарядами. Что касается строительства, то архискверно, не только казарм и складов, но и оборонительных сооружений. Везде недостаток стройматериалов, отсутствие транспорта, отсутствие рабочих и ИТР и так до бесконечности. Но и это еще не все…»

Далее Ворошилов сообщал Сталину об авариях в воздушном флоте с человеческими жертвами. Только с 5 по 20 июня разбилось 11 самолетов: 5 тяжелых, 2 морских, гидроплан «Савойя» и 3 ТБ-1. Погибло 30 человек. Главную причину Ворошилов видел в неправильной организации полетов, отсутствии дисциплины: «…летчики молодые, неопытные, склонные к залихватским замашкам, бравированию, воздушному хулиганству», подобному тому, как 1 мая 1932 г. во время воздушного парада над Красной площадью[398].

У Военведа и политического руководства страны было достаточно оснований для недовольства состоянием и уровнем военно-промышленного производства. Боязнь поражения в случае войны не исчезла из сознания руководителей. Задачи, поставленные в июльских постановлениях Политбюро 1929 г., не были решены, несмотря на отдельные достижения. Задания Военведа обеспечивались лишь частично, причем преимущественно «кадровыми» заводами. Несмотря на попытки задействовать в деле обороны всю промышленность, как говорилось, «приходится мириться с исторической неизбежностью, которая при иных, более благоприятных условиях не исключала бы необходимости максимального использования гражданской промышленности»[399].

Вместе с тем не стоит и недооценивать сделанного в годы первой пятилетки, хотя страна напоминала разрытый «котлован» — своего рода символ того времени. Обозначились многие черты, которые органически были свойственны планово-директивной системе: распыление средств, постоянные дефициты, «штурмовщина», текучесть, низкое качество продукции. Но, если внимательно присмотреться, можно обнаружить еще не вполне очевидные контуры пока еще хаотичного и не сложившегося военно-промышленного комплекса (ВПК): создание сырьевой и производственной базы для изготовления вооружений и боевой техники, проникновение военного производства в гражданские отрасли, контуры будущего танкового гиганта, Авиапрома, военной химии, реконструкцию старых и закладку новых военных заводов. Существенный сдвиг произошел в преодолении иностранной зависимости. Усилились позиции военных в руководстве страны. Поэтому сам Сталин не был склонен предаваться пессимизму. В своем ответе на унылое письмо Ворошилова он писал: «Будем нажимать. Будут выполняться программы если не на все 100, то на 80–90 %. Разве этого мало? Гибель самолетов не так страшна, черт с ними. Жалко летчиков»[400]. Письмо наглядно иллюстрирует «плановое мышление» вождя: давать как можно более напряженные задания, задавать темпы и «нажимать» в расчете на то, что какой-то результат, близкий к плановым наметкам, все-таки будет.

Относительно уровня боевой готовности, достигнутого в годы первой пятилетки, среди руководства преобладали весьма осторожные оценки. В тезисах доклада зампреда Госплана И.С. Уншлихта «Об итогах пятилетки по оборонной промышленности» указывалось, что при существующей организации производства объявление войны вызвало бы громадное напряжение в экономике. Главный недостаток военно-промышленного строительства Уншлихт усматривал в том, что не удалось достигнуть необходимой милитаризации всей промышленности, в том, что подготовка к обороне велась по традиции, в основном по линии военных производств. Размещение мобилизационных заданий гражданской промышленности велось без учета экономических условий. Выход из положения виделся в дальнейшей индустриализации страны[401].

Начав разработку нового пятилетнего плана, Госплан твердо намеревался не повторять прежних ошибок. Отсутствие первой оборонной пятилетки промышленности, говорилось в докладе Госплана от 11 марта 1932 г., привело к тому, что мы строили без всякой перспективы, на основе ежегодно меняющихся заявок Военведа и потому строили кустарно, без учета дальнейших потребностей, без надлежащего использования всей промышленности и влияния на ее развитие, идя в основном по старым путям и не решая вопросов реконструкции военно-промышленной базы[402]. Подобная оценка представляется не совсем верной в свете непрерывных экспериментов, проб и допущенных ошибок, но на вектор дальнейших изменений в сфере ВПК она указывает совершенно определенно.