От военпрома к ВПК: советская военная промышленность. 1917 – июнь 1941 гг.

Международная обстановка и внутреннее положение в стране

Вторая пятилетка (1933–1937 гг.) была непростым временем для страны. Неспокойной оставалась международная обстановка, хотя советское государство уже заставило мир признать факт своего существования и установило дипломатические отношения со многими странами, а в ноябре 1933 г. — с CША, крупнейшей державой западного мира. В сентябре 1934 г. Советский Союз был принят в Лигу Наций.

Между тем, с приходом к власти в Германии Гитлера, в его речах и выступлениях все чаще звучала антибольшевистская риторика, нарастали экспансионистские выпады в адрес СССР. Становилось очевидным, что в обозримой перспективе столкновение с нацистской Германией будет неизбежным. Не без оснований у Сталина складывалось убеждение, что прежние главные противники, прежде всего Англия, будут всячески отводить опасность от себя и направлять агрессивные устремления Гитлера на восток. В Азии усиливалась агрессивность Японии, с которой у СССР складывались напряженные отношения.

В ноябре 1936 г. Германия и Япония заключили так называемый «Антикоминтерновский пакт», что для Советского Союза означало возможность войны на два фронта. В 1937 г. к пакту присоединилась Италия. Во время Гражданской войны в Испании, в связи с тем, что Германия и Италия начали открытую интервенцию против республиканского правительства, СССР заявил о своей поддержке Испанской республики и стал оказывать ей материальную, техническую и военную помощь. В Испанию было направлено около 3 тыс специалистов и советников, многие из которых непосредственно участвовали в боях.

С середины 1930-х гг. советское руководство предпринимало шаги к созданию системы коллективной безопасности в Европе, поддерживало политику единого фронта, призванного преградить дорогу фашизму. В 1935 г. был заключен договор о взаимопомощи с Францией и Чехословакией. Больше всего советское руководство тревожило стремление Гитлера включить в орбиту своего влияния страны Восточной Европы. К 1937 г. возникло опасение реального союза Германии и Польши. Если и раньше Польша рассматривалась в качестве опасного противника, угроза новой «большой войны» на западных границах СССР усиливала тревогу, причем в документах того времени сквозит мысль, что вероятнее всего нападение произойдет неожиданно.

Явная враждебность к СССР и международная напряженность продолжали оставаться важным фактором советской внешней и внутренней политики на всем протяжении 1930-х гг. Они диктовали необходимость дальнейшего укрепления обороноспособности страны, хотя руководство страны старалось свести к минимуму возможность ситуаций, которые могли бы привести к войне. Страна нуждалась в сохранении мира для решения задач по развитию экономики и укреплению государства. Главной экономической задачей новой пятилетки было расширение и техническое освоение того промышленного потенциала, который был создан в предшествующие годы. Сталин в своей речи на объединенном пленуме ЦК-ЦКК ВКП (б) в январе 1933 г., оценивая итоги первой пятилетки, утверждал, что удалось поднять обороноспособность страны на должную высоту, что, как свидетельствуют материалы предыдущей главы, не совсем соответствовало истине. Далее вождь говорил: «Стоит ли после этого подхлестывать и подгонять страну? Ясно, что теперь в этом нет необходимости»[403].

При принятии второго пятилетнего плана было намечено сократить расходы на оборону, но этого не получилось. Создание военно-промышленного потенциала требовало увеличения расходов, а вопрос о готовности к войне не сходил с повестки дня. В 1935 г. был осуществлен переход на кадровую систему комплектования Красной Армии, что потребовало дополнительных средств.

Вторая пятилетка, характеризуемая переходом к большему реализму в экономической политике, «выразилась» в принятии более взвешенных и умеренных показателей развития народного хозяйства, смещении акцента на повышение эффективности производства, производительности труда, в усилении внимания к социальным нуждам населения. Сама жизнь влияла на психологию руководителей, диктовала необходимость постоянной будничной, но напряженной работы.

Пятилетка пришлась на период, когда в строй действующих должны были войти большинство запланированных ранее объектов. И действительно, если первым пятилетним планом был предусмотрен ввод в действие 1500 предприятий, то вторым — 4500. Индустриализация меняла облик страны. Значительные изменения произошли в области экономики и культуры, образования и прочих сферах общественной жизни. СССР по объему национального продукта вышел на второе место в мире и первое в Европе. По-прежнему был высок общественный энтузиазм, и каждая новая стройка, вводимая в действие, встречала восторженные отклики советских людей. Запуск новых индустриальных гигантов, таких как Уралмаш, Новокраматорский, Запорожсталь, Азовсталь, Норильский комбинат и многие другие, отмечались как величайшее достижение социализма. По всей стране развернулась грандиозная работа по изучению производительных сил страны, проводились широкомасштабные геолого-разведочные изыскания на огромной территории, велось освоение Северного морского пути. Вся страна с напряжением следила за событиями в Арктике, за рекордами, достигнутыми на производстве, в авиации, воздухоплавании.

Упор на тяжелую индустрию в экономике сохранился, хотя и здесь пришлось несколько снизить объемы новых капиталовложений. Заметнее стало отставание отраслей, производящих предметы потребления (группа «Б»). Тем не менее новые предприятия давали уже в 1935 г. 73 % валовой продукции промышленного производства. Этот факт знаменовал завершение первой стадии индустриализации и переход на новый, более высокий уровень технологии. Советская техника того времени в основном представляла собой копии с западных образцов, не без трудностей освоенных советскими конструкторами, инженерами и техниками. Это ложилось в основу создания собственных технологий, доля которых постоянно увеличивалась.

Внедрение новых технологий означало переход к массовому поточному, конвейерному производству, требующему определенных квалификационных навыков со стороны рабочих, уровня образования и дисциплины труда. Отсюда вполне понятным становится комплекс мер, выдвинутых на повестку дня. Характер нового производства, требующий постоянного, в общем-то, изматывающего, напряженного труда, не был особенно привлекательным для людей. Складывающаяся планово-директивная система сообразно логике своего развития вынуждена была приспосабливаться к новым условиям и делать шаги, которые представляли собой сочетание методов морального и материального стимулирования, ужесточения наказаний за нарушения порядка и дисциплины на производстве.

Ввод в действие новых объектов сразу же обнажил центральную проблему — несоответствие прибывающей из деревни рабочей силы задачам освоения новой техники. В 1934 г. примерно треть оборудования не использовалась, 60 % было задействовано не на полную мощность. Громадные трудности возникали при пуске новых заводов. Поэтому был выдвинут лозунг «Кадры, овладевшие техникой, решают все!» Наряду с увеличением выпуска дипломированных специалистов через вузы и техникумы была перестроена вся система массового общего и профессионально-технического образования. На базе начальной школы, обязательность обучения в которой устанавливалась законом, создавалась широкая сеть школ фабзавуча для ускоренной подготовки рабочих массовых профессий. Значительно расширилась сеть школ, дающих неполное среднее (школы-семилетки) и среднее общее образование (десятилетки).

Хотя советская экономическая политика имела антирыночную направленность и такой оставалась в течение десятилетий, это не означает, что с рыночными отношениями было покончено, и практически во всех сферах жизни оставались элементы рынка. Борьба с ними велась с переменным успехом. На рынке труда она выразилась в форму борьбы с текучестью рабочей силы. Государство вынуждено было мириться с сохранением в экономике элементов рыночной торговли, денежный оборот входил в понятие «социалистического рынка», признавалось существование «колхозного рынка» в виде свободной торговли сельхозпродуктами, коммерческой торговли, продолжала иметь место спекуляция товарами и услугами.

По мере роста индустриальной мощи СССР во второй пятилетке свертываются его международные экономические связи. В среднем, по сравнению с первой, они сократились более чем в 2 раза. Так, экспорт нефти уменьшился в 1937 г. почти в 3 раза по сравнению с 1932 г. Импорт машин и оборудования сократился в 1937 г. по сравнению с 1931 г. (год, когда этот импорт достиг наивысшей отметки) — в 7 раз. Государство проводило политику опоры на собственные силы, которая теперь, в ходе индустриализации страны, получила свое обоснование. Советская экономика становилась независимой от мировой конъюнктуры, способной к самовоспроизводству и саморасширению. Резко сократилось приглашение в СССР иностранных рабочих и специалистов, ограничивались международные контакты. Тем не менее сотрудничество с иностранными фирмами в виде договоров о технической помощи продолжалось, причем, как правило, в тех областях, где обнаруживалось отставание отечественной промышленности. С приходом к власти Гитлера свертываются связи с Германией, которая была главным экономическим партнером СССР в предшествующие годы. Тем более невозможным было техническое сотрудничество в военной области.

Но второй пятилетний план, как и первый, недостаточно принимал в расчет реальные хозяйственные возможности страны, что создавало атмосферу постоянной напряженности в обществе и ажиотажа вокруг плановых заданий. Для их выполнения стали чаще задействоваться административные и идеологические рычаги, включались в действие политические и карательные механизмы.

Когда на XVII съезде ВКП (б) обсуждались контрольные цифры второго пятилетнего плана, в итоге многочисленных дискуссий линия на ускорение темпов ежегодного прироста производства до 19 % в год не была поддержана. Непосредственные руководители производства стремились несколько ослабить сложившееся в годы первой пятилетки напряжение и добились некоторого снижения плановых наметок, хотя никто из выступавших на съезде не подвергал сомнению правильность продолжения линии на активное «социалистическое наступление».

Для Сталина, как свидетельствует его выступление на съезде, главным препятствием в выполнении намеченных планов был «разрыв между словом и делом», между партийными директивами и тем, как они выполняются. Это на 90 % проистекало, по его словам, из-за организационных слабостей, плохой расстановки кадров, отсутствия самокритики, бюрократизма и преступной халатности местных органов. Главный вывод — необходимость организации жесткой системы контроля над выполнением принятых решений.

В русле проводимых мер находилась ликвидация ЦКК-РКИ и образование Комиссии партийного контроля (КПК) при ЦК ВКП (б) со своим аппаратом в центре и постоянными представителями в республиках, краях и областях, пользовавшихся огромными полномочиями, назначаемых и отзываемых центром и не подотчетных ведомственным и местным руководителям. Роль руководителя КПК предназначалась одному из секретарей ЦК ВКП (б). В 1935 г. на этот пост был назначен один из самых преданных сталинских выдвиженцев Н.И. Ежов, будущий нарком НКВД. Аналогично была перестроена РКИ и создана Комиссия советского контроля (КСК), которую возглавил В.В. Куйбышев, а после его смерти старый большевик Н.К. Антипов. Обе комиссии назначали регулярные проверки выполнения партийных и правительственных решений, в том числе в области военной промышленности (военно-промышленные группы КПК и КСК).

XVII съезд был отмечен еще одним важным решением — перестройкой партийных комитетов всех уровней по отраслевому принципу. В ЦК и в местных партийных органах были образованы промышленные отделы. Это означало дальнейшее укрепление роли партийных органов в руководстве военной промышленностью.

В июле 1934 г. было принято постановление об образовании общесоюзного Наркомата внутренних дел с включением в его состав аппарата ОГПУ. НКВД отслеживал положение дел в экономике и, в первую очередь, в сфере обороны государства. В его функции входило также и обеспечение внешней безопасности, которая заключалась в разоблачении заговоров против страны Советов, выявлении агентов иностранных разведок, шпионов, диверсантов и т. д.

Знамением времени стало стахановское движение. Следуя примеру шахтера Алексея Стаханова, в августе 1935 г. перекрывшего во много раз норму добычи угля, устанавливались рекорды и в других отраслях народного хозяйства. Естественно, и в военной промышленности, хотя об этом, в силу секретности, мало говорилось на страницах прессы. В отличие от ударничества первой пятилетки, когда упор делался на коллективные формы труда: ударные бригады, цеха, участки, заводы и стройки — соревнование теперь идентифицировалось с именами индивидуальных героев трудового фронта. Движение было использовано руководством страны для возбуждения новой волны трудового энтузиазма, направленного на ускоренное решение задач пятилетки. Стахановское движение было провозглашено движением новаторов производства, достигающих успехов за счет новых методов работы, улучшения организации труда, более совершенного владения техникой, т. е. лежало в русле главного лозунга пятилетки. На первом Всесоюзном слете стахановцев в ноябре 1935 г. Сталин подчеркнул революционный характер движения, противостоящего консерватизму инженеров, техников и руководителей предприятий.

С самого начала движение вошло в противоречие с логикой развития планово-распределительной системы, вступающей в стадию своего утверждения. Установка на рекорды, штурмовая стахановская работа — все это вело к нарушению нормального производственного процесса, перерасходу сырья и материалов, износу оборудования. Для остальных рабочих это выливалось в повышение интенсивности труда и снижение расценок за произведенную продукцию, увеличение норм выработки. В то время как стахановцы разъезжали по стране, рассказывая о своих достижениях на различных совещаниях, конференциях, слетах, реализация их рекордов должна была ложиться на плечи рабочих, остающихся за станками.

1936 год, объявленный стахановским, не устранил производственных трудностей, не обеспечил распространение стахановских рекордов на широкие массы рабочих. Сталинское руководство видело причины этого в противодействии движению со стороны управленческих кадров. На них обрушился огонь критики, обвинения в саботаже и бюрократизме. Это сыграло свою роль в развязывании репрессий, преследованиях и увольнениях специалистов.

1930-е гг. были временем быстрого продвижения людей по ступенькам карьеры, особенно тех, кто получил образование в советских вузах и техникумах, проявил себя на «фронте социалистического строительства». Это в немалой степени способствовало поддержке советского строя. Правда, кадры управления, назначаемые на те или иные должности и посты, были еще недостаточно опытными и умелыми, испытывали на себе ежедневное давление со стороны вышестоящего начальства, требующего от них выполнения подчас непосильных задач. Угроза обвинения в нарушении закона, во вредительстве и саботаже возникала всякий раз, когда необходимо было выполнять план и поступающие сверху установки. Их неисполнение, ссылки на объективные трудности, самостоятельная позиция становились опасными. Большевистская преданность делу, исполнительность, твердое и безоговорочное следование «генеральной линии», указаниям Сталина, способность, невзирая ни на что, выполнить поставленные им задачи становились главными критериями при подборе кадров. В этих традициях воспитывались новые руководители — наркомы, секретари партийных комитетов, «капитаны советской индустрии», начальники строек и т. п. Умение работать с людьми подменялось административным рвением, разносами, выговорами, увольнениями, арестами, которые не столько способствовали решению проблем, сколько загоняли их внутрь. Это была грубая, силовая модель управления, основанная на так называемой «дисциплине страха».

Причины существующих трудностей и провалов искали в субъективных качествах руководителей. Если правильность генеральной линии — аксиома, то вся вина ложится на исполнителей. Сталин говорил, что после того как дана правильная линия, после того как дано правильное решение вопроса, успех дела зависит от организационной работы, от организации борьбы за проведение линии партии. Возникавшие проблемы объяснялись разрывом между директивами партийного руководства и тем, как они выполняются. Разрыв якобы возникал из организационных слабостей, плохого подбора кадров, отсутствия самокритики, бюрократизма, преступной халатности местных органов, которые зачастую искажали правильные директивы. Сталин разработал своего рода классификацию негодных кадров: неисправимые бюрократы, честные болтуны, преданные советской власти, но не способные руководить, не способные что-либо организовать, люди с известными заслугами в прошлом, превратившиеся в «вельмож», нытиков, маловеров, люди, которые считают, что партийные и советские законы писаны не для них, а для дураков. Отсюда сталинский лозунг «Кадры решают все!», а осуществленные на его основе меры некоторые авторы называют «сталинской кадровой революцией».

Контроль над кадрами превращался в нарастание вала разного рода проверок, назначений комиссий со специальными полномочиями, за которыми следовали оргвыводы (выговоры, снятие с работы, передача в суд и пр.). То, что дело не идет так, как хотелось сталинскому руководству, создавало у него впечатление о нежелании работать как надо, саботажа и даже заговора против проводимой линии. Усиливается стремление использовать карательные механизмы, отработанные в борьбе с противниками советской власти. Естественным образом в число преследуемых входит все большее число людей, и многим из них суждено было попасть в разряд врагов народа.

Несмотря на более умеренные цифры второго пятилетнего плана, утвержденные XVII съездом ВКП (б), и более рациональное планирование, выполнение плановых заданий осуществлялось с большим трудом, напряжением и задержками. Завершение второго пятилетнего плана приходится на 1937 г. Как и предыдущий, план не был выполнен по большинству показателей, хотя его производственные задания были намного ближе к реальности. Официально же провозглашалось, что план был выполнен за 4 года и 3 месяца. По промышленности он объявлялся выполненным на 102 %. Этот общий показатель, составленный без учета инфляции и роста цен, не отражал положения дел в различных отраслях. В легкой промышленности, в частности, процент выполнения был намного ниже запланированных показателей.

Завершение пятилетки совпадает с развязыванием массовых репрессий. Некоторые авторы связывают их с ухудшением ситуации в экономике. Фактические данные этого не подтверждают. Напротив, общий экономический рост в годы пятилетки был довольно быстрым. Произошло существенное повышение производительности труда (по официальным данным, на 64 % по сравнению с 1932 г.). В 1935 г. была отменена карточная система, несколько повысился жизненный уровень населения и, как говорил Сталин о причинах возникновения стахановского движения, «жизнь стала лучше, стала веселее». Конечно, имели место невыполнение планов, распыление капиталовложений, срывы на отдельных участках производства, аварии, экстремальные и несчастные случаи, обычные на производстве. Проблема состояла в том, что руководители страны во главе со Сталиным не осознавали тех причин, которые вытекали из складывающейся практики хозяйствования. Наоборот, были убеждены в преимуществах планово-директивной системы управления, административного и политического воздействия. Поэтому названные явления все больше расценивались уже не только как неумение руководить и неспособность выполнять плановые задания, самовольство директоров предприятий, недисциплинированность, бесхозяйственность, но и как акты саботажа, вредительства, диверсий и т. п. — и отождествлялись с деятельностью конкретных людей.

Возник соблазн с помощью массовых репрессий одним махом «очистить» социализм, о построении которого заявил Сталин, от всех «сомнительных», «ненужных» и «враждебных» элементов, «подхлестнуть» страну, обеспечить более эффективное функционирование народного хозяйства. Вопрос, почему все-таки развязывание этих репрессий приходится на 1937 г. и почему они приобрели характер такой истерической и оголтелой кампании борьбы против якобы повсеместных вредителей, изменников, диверсантов, шпионов и прочих «врагов народа»? Почему люди, знавшие друг друга не один год и работавшие бок о бок, превратились в беспощадных взаимных преследователей?

Здесь, видимо, нужно учитывать сплетение ряда объективных и субъективных факторов. К числу объективных следует отнести принятие в конце 1936 г. новой Конституции, названной «сталинской», в которой было заявлено о построении социализма, где не должно быть места врагам нового общественного строя, осложнение международной обстановки, возрастание угрозы войны. Но не следует сбрасывать со счета и роль субъективных факторов: назначение на пост наркома НКВД Н.И. Ежова, патологически уверенного в том, что кругом (в партии и государстве, в промышленности, в сельском хозяйстве, в образовании, в здравоохранении и т. д.) одни враги и сумевшего играть на чувствительных струнах характера самого Сталина, его болезненной подозрительности и злопамятности. Большинство руководителей из сталинского окружения вынуждены были подыгрывать этому или «бежать впереди паровоза» предавая своих соратников, друзей и знакомых, дабы самим не оказаться в числе репрессированных.

Репрессии 1937 г. затронули тех, кто имел отношение к обороне государства, где вредительство считалось особенно опасным. Если в целом о репрессиях этого времени имеется большая литература, то о том, что происходило в военной промышленности, известно мало. Между тем дела в этой отрасли дела обстояли весьма трагически. Были ли для этого особые причины? Как выглядело состояние военно-промышленного производства в годы второй пятилетки?

Военное производство

В начале пятилетки казалось, что взятый курс на решение более реалистических задач означает большую системность и последовательность в развитии военного производства. На 1 января 1933 г. основной капитал заводов Военпрома составлял 1200 млн руб. По переписи промышленного оборудования 1933 г., количество металлообрабатывающих и деревообрабатывающих станков на военных заводах равнялось 73 тыс. единиц. Объем производства составлял 2100 млн руб., а учитывая тот факт, что станочный парк был загружен наполовину, то при увеличении капиталовложений за годы пятилетки (по расчетам Госплана, примерно на 13 % в год), его можно было бы утроить. Если бы годовые заказы Военпрома оставались прежними (1000–1200 млн руб. в год), то выпуск военной промышленности мог бы составить к 1938 г. 3500–4000 млн руб. в год[404]. Одновременно, планируя пятилетку, Госплан подчеркивал, что военная промышленность, избегая «замораживания капитала», могла бы выпускать для гражданской промышленности инструменты, локомотивы, тракторы, грузовые и легковые автомобили, мотоциклы, велосипеды, платформы, оборудование для текстильной, химической, легкой промышленности и многое другое[405]. Госплан намеревался примерно вдвое увеличить объем продукции мирного назначения, производимой военными заводами, дабы ликвидировать пробелы и узкие места[406].

Еще в годы первой пятилетки на месте прежнего ЦСУ было образовано Центральное управление народно-хозяйственного учета (ЦУНХУ) при Госплане СССР, а в его составе спецсектор для учета военной промышленности. ЦУНХУ стало регулярно разрабатывать статистические данные по военному производству в тесной увязке с показателями развития всего народного хозяйства.

В марте 1934 г. ЦУНХУ подготовило документ об итогах выполнении плана военной промышленностью в 1933 г.[407] Ничего подобного раньше не было. Фактически давалась подробная роспись подотчетных ЦУНХУ военных заводов с указанием их подчинения главкам и трестам. В большинстве случаев были указаны годы основания предприятий, позволяющие судить о том, какая часть Военпрома была унаследована от дореволюционной России, а какая была создана за годы советской власти. Приводились данные о числе рабочих заводов и стоимости основных средств производства. Хотя большинство заводов были указаны под номерами, часто указывались данные об их расположении по республикам, краям и областям. Этот отчет дает материал для обобщений в области развития военной промышленности. Наверное, документ имел бы в то время огромный интерес для иностранных военных разведок. Правда, тщательный анализ показывает, что в отчет ЦУНХУ вошли не все военные заводы, тем более так называемые «военизированные», т. е. вроде бы гражданские, но работавшие в основном по военным заказам.

Если суммировать представленное ЦУНХУ географическое размещение военной промышленности, то выясняется, что основным ее районом были Москва и тогдашняя Московская промышленная область (МПО). Здесь было сосредоточено 30 военных заводов, стоимость основных средств производства которых составляла 405,9 млн руб., а число рабочих насчитывало 84 325 человек. К Центру следует добавить выделенную на то время в отдельную административную единицу Ивановскую промышленную область (ИПО), где было размещено несколько военных заводов с 16 542 рабочих, в том числе Ковровский ИНЗ-2.

Центру уступал старый район военного производства (Ленинград и область). Правда, в Ленинграде было больше всего предприятий двойного назначения, в том числе крупнейший завод страны «Красный Путиловец», переименованный в 1934 г. в завод им. Кирова. Собственно к военной промышленности относилось 15 предприятий с 42 562 рабочими.

Удельный вес Поволжья в военном производстве возрос в годы Первой мировой войны и постоянно увеличивался. Суммарно на весь район, включая тогдашний Нижегородский (Горьковский) край, Среднее и Нижнее Поволжье, было 10 военных заводов с 60 895 рабочих. На Урале было сосредоточено 8 заводов с 27 282 рабочими. На остальной территории России было лишь несколько военных заводов. В других республиках, за исключением УССР, военных заводов было немного. На Украине же находилось 12 заводов Военпрома с 38 857 рабочих. Всего на предприятиях военной промышленности, учтенных ЦУНХУ, насчитывалось около 100 предприятий с 292 тыс рабочих.

Таким образом, старое понятие Военпрома и входящих в его число специализированных военных заводов сохранялось и в годы второй пятилетки. Разумеется, по заказам Наркомата обороны (НКО, так стал называться НКВМ по решению ЦИК СССР от 20 июня 1934 г.) работало гораздо большее число предприятий. По-прежнему в Военпром не входили заводы судостроения, работавшие в основном по военным заказам. За прямые поставки вооружений и боевой техники было напрямую ответственно 7 главков НКТП. Военные заказы выполняли и другие его главки, как и других наркоматов, игравших роль поставщиков деталей, полуфабрикатов и сырья. Предприятия гражданской промышленности, в основном выполнявшие заказы НКО, назывались «узкооборонными». На 1933 г. объем военных заказов в целом по НКТП составил 1 778 млн руб., по Наркомлегпрому — 45,6 млн руб., Наркомлесу — 43 млн руб., Промкооперации — 24,1 млн руб., Наркомсвязи — 5 млн руб. На собственных предприятиях Военведа размещалось заказов на 89,8 млн руб. Координирующие и контролирующие функции в распределении и выполнении военных заказов играло Главное военно-мобилизационное управление (ГВМУ), входившее в состав НКТП.

В 1933 г. средства на капитальное строительство ГВМУ и ГУАПу были сокращены до 375 млн руб. по сравнению с 581 млн руб. в 1932 г., а на весь Военпром было выделено 610 млн. руб. капиталовложений — меньше, чем в предшествующем году. Из них на промышленное строительство (здания, оборудование) направлялось 481 млн. руб., на строительство жилья — 62,5 млн руб., объектов культурно-бытового обслуживания — 17,8 млн руб., коммунального обслуживания — 6,5 млн руб., на развитие подсобного хозяйства предприятий и содержание ОРСов — 27,3 млн руб., подготовку кадров — 15,4 млн руб[408]. Сокращение капиталовложений вызывало сложности для военной промышленности, особенно в свете программ перевооружения Красной Армии. Со стороны руководства НКТП раздавались настойчивые требования об их увеличении и возвращении к политике «особого напряжения», свойственной первой пятилетке, в то время как Госплан настаивал на необходимости соблюдения намеченных параметров и соблюдения строгой финансовой дисциплины[409]. В 1934 г. капиталовложения в Военпром увеличились до 650 млн руб. Почти вдвое возрастали суммы на чисто военное строительство, значительно — на закупку техники и оборудования, что означало возрастание производственного уклона и углубление отставания в жилищном, культурно-бытовом строительстве и продовольственном обеспечении[410].

Но особенно быстро бюджетные ассигнования на оборону стали расти начиная с 1935 г. Об этом дает наглядное представление табл. 1[411]:

Таблица 1

Бюджетные ассигнования во второй пятилетке (млн руб.)

Разумеется, сыграл свою роль значительный рост численности РККА, необходимость увеличить расходы на содержание личного состава, строительства военных городков, казарм и полигонов. На основании приведенных данных и указывая на расхождение между плановыми показателями и фактическим выполнением оборонных заказов, шведский историк Л. Самуэльсон пришел к выводу о том, что в 1936–37 гг. советская экономика находилась в кризисе: огромные капиталовложения не окупались выпуском новой продукции, увеличились размеры дефицитов. Особенно кризисным, по его мнению, было положение в авиационной промышленности[412]. Однако подобный вывод не подтверждается фактическими данными о производстве основных видов вооружений (см. табл. 2[413]):

Таблица 2

Производство основных видов вооружений и боеприпасов в 1933–1937 гг.

Таблица 3

Процент выполнения плановых заданий во второй пятилетке по основным видам вооружений

Согласно приведенным данным, отмечается хотя и неравномерный, но рост военной продукции, а невыполнение намеченных планов выпуска было обычной чертой, как первого, так и второго пятилетних планов. О том, как отставало военное производство от плановых заданий в годы второй пятилетки, говорит табл. 3[414].

Если учесть, что планирование по годам велось от достигнутого уровня, то можно представить, насколько окончательные показатели расходились с первоначальными наметками пятилетнего плана. Тем не менее физические объемы роста военной продукции были впечатляющими. В то же время очевидны скачки, провалы в выполнении ряда плановых заданий, побуждавшие руководство обращать внимание то на один, то на другой участок военного производства и выправлять отставание.

Самая значительная доля капиталовложений в военное производство в годы пятилетки приходилась на МПО. Только военное машиностроение области должно было получить 442 млн руб. Из этой общей суммы капиталовложений больше половины падало на долю Москвы: 292,8 млн руб., в том числе на реконструкцию заводов — 187,3 млн и на новое строительство — 105,5 млн руб. Такая концентрация капиталовложений, в сущности, означала, что центр тяжести военного производства будет по-прежнему находиться в центре страны. Хотя советское руководство постоянно твердило о необходимости развития военной промышленности в восточных районах, для этого нужны были дополнительные капиталовложения, затраты на подготовку кадров рабочих и специалистов, их обустройство. Подобные вопросы легче решались в старых районах с уже созданной промышленной базой[415]. Обнаруживается довольно четкая закономерность: чем дальше от Москвы и Ленинграда, тем больше средств нужно было на решение оборонных задач, особенно на Севере, в Сибири и на Дальнем Востоке, который, говоря словами наркома Ворошилова, «был покрыт тучами».

Изменения в системе управления Военпромом

Установить более тесное взаимодействие между отдельными отраслями и районами, производящими военную продукцию, и заказами НКО было одной из задач второй пятилетки. На это были направлены организационные мероприятия в сфере управления. Некоторые авторы пишут о том, что в эти годы ослабла роль Комиссии обороны в военном строительстве. Действительно, многие документы, которые раньше шли в ее адрес, адресуются теперь больше СТО, всем руководителям, причастным к военному производству. Соответственно уменьшилось число исходящих от нее директивных указаний, в то время как количество материалов, связанных с руководством тем или иным участком военно-промышленного строительства, умножилось.

В июне 1934 г. был упразднен РВС, который раньше часто вмешивался в дела военной промышленности и определял политику в области вооружений. Вместе с его ликвидацией падала роль Штаба РККА (с 1935 г. Генерального штаба) в системе оборонных мероприятий, особенно в составлении планов мобилизационного развертывания. Созданный взамен РВС Военный совет НКО не компенсировал роль прежнего органа ни по своим полномочиям, ни по составу и, как показывают его материалы, больше занимался проблемами армии. Правда, в начале 1936 г. в составе НКО было образовано Главное управление вооружения и технического снабжения РККА во главе с И.А. Халепским, ранее начальником Автоброневого управления РККА. Авторитет Халепского, достигнутый в годы первой пятилетки, был достаточно высок, но период его пребывания на этом посту оказался кратковременным, и накануне своего ареста он был перемещен на пост наркома связи.

В начале 1936 г. вместо ГВМУ был образован единый главк управления военной промышленностью — Главвоенпром, но главной организационной перестройкой этого времени стало образование в конце 1936 г. специального ведомства, ответственного за производство вооружений — Наркомата оборонной промышленности (НКОП) во главе с М.Л. Рухимовичем, прежде работавшим заместителем наркома НКТП Г.К. Орджоникидзе. Смысл этого мероприятия очевиден: подчинить разрозненные главки и тресты единой системе управления отраслью, объединить их «под одной крышей». Было образовано 11 главных управлений НКОП: 1-е — авиационное, 2-е — судостроительное, 3-е — артиллерийское, 4-е — боеприпасов, 5 — электротехническое, 6-е — химическое, 7-е — броневое, 8-е — танковое, 9-е — оптико-механическое, 10-е — точная техника, 11-е — аккумуляторное. Наиболее крупные военные заводы находились в прямом подчинении НКОП. На начало 1938 г. в систему НКОП всего входило 219 промышленных предприятий, а число работающих приближалось к 1 млн человек.

К 1937 г. валовая продукция НКОП составила примерно 10 % общего объема промышленного производства, из которых 3,2 % составляла продукция мирного назначения. С созданием наркомата была значительно увеличена доля выделяемых ему капиталовложений. Если раньше удельный вес Военпрома составлял примерно четверть общего объема средств, выделяемых промышленности, то в 1937 г. он поднялся до 52 %[416]. Это означало вступление в новую стадию военных приготовлений. В первую очередь увеличивалось капитальное строительство заводов, производящих броню (в 5 раз), в судостроении (более чем в 3 раза), в химическом производстве (в 2,2 раза), электро-слаботочной промышленности (в 2 раза), в авиастроении (в 1,6 раза). В несколько раз увеличились средства, выделяемые на производство аккумуляторов.

Можно ли говорить о восстановлении в лице НКОП прежнего Военпрома, наподобие ГВПУ 1920-х гг.? Это не совсем так. Уровень принятой на вооружение техники уже определялся совокупностью производственно-экономических возможностей разных отраслей производства: металлургической, машиностроительной, автомобильной, тракторной и т. д. С этой точки зрения привлекает внимание степень взаимосвязи предприятий военной с другими отраслями промышленности, включения в число кадровых (номерных) все большего числа предприятий. Здесь были очевидны две тенденции. Одна состояла в разрастании Военпрома за счет подчинения ему новых главков, трестов и предприятий. Вторая выражалась в дальнейшей специализации военной промышленности по отраслям и налаживания через них собственных производственных связей. Как увидим далее, очень быстро победила вторая тенденция. В документах все чаще сглаживаются различия между «узкооборонными» предприятиями и другими, между военными заводами и «военизированными» гражданскими, выполнявшими оборонные заказы. Таких в стране насчитывалось более 200.

Борьба двух тенденций очевидна из следующего факта. По роду производства военные заводы требовали качественной стали. Годами сложившаяся практика состояла в том, что при орудийных, оружейных, броневых, судостроительных заводах существовали свои металлургические цеха. Их разбросанность по заводам и подчиненность разным главкам стала особенно очевидной после выделения НКОП из НКТП, когда его металлургия оторвалась от большой металлургической базы и повлекла за собой нежелательные последствия. Дело в том, что на военных заводах металлургическое производство рассматривалось как второстепенное и оборудование в должной степени не обновлялось и быстро устаревало в сравнении с заводами Главспецстали и ГУМП. Своей стали для проката и металлических изделий постоянно не хватало, расход металла был чрезвычайно расточительным, с огромным количеством отходов и брака. В результате частыми были срывы заданий. После того как НКОП приступил к созданию новых мощностей для производства снарядов, положение особенно ухудшилось. Потребности в качественном металле для оборонной промышленности сразу увеличивались на 2,7 млн т. Вместо опоры на сталелитейные заводы НКОП пошел по пути строительства металлургических цехов на вновь строящихся военных заводах, что явно усугубляло трудности. Какой же выход предлагался на этот случай в Госплане? Не очень мудрый и паллиативный с точки зрения развития оборонно-промышленного комплекса. Поскольку, дескать, производство стали в НКТП повлечет резкое сокращение ее для других потребителей, то, исходя из этого соображения, Госплан предлагал создать в рамках НКОП вместо мелких разбросанных цехов первоклассно оборудованный завод качественного металла, а также реконструировать существовавшие цеха на основе метода отливки снарядных корпусов из жидкой стали, предложенного Днепропетровским научно-исследовательским институтом черных металлов[417].

1937 г. ознаменовался еще рядом крупных реорганизаций. В апреле Политбюро было принято решение о ликвидации СТО, а вместе с ним и Комиссии обороны, создании при СНК Экономического Совета (ЭС) и Комитета обороны (КО) — органа направляющего и координирующего все вопросы военно-промышленного производства. Несколько позже в его рамках была образована Военно-промышленная комиссия. Формально главой Комитета обороны стал Молотов, однако, по сути, во главе его был Сталин. В декабре 1937 г. было принято решение о преобразовании Сектора обороны Госплана в Отдел мобилизационного планирования, что означало усиление плановой работы в сторону подготовки к войне.

Вторая пятилетка и военно-мобилизационная подготовка

Существенные сложности, унаследованные от прошлого, были связаны с мобилизационной подготовкой промышленности, ее готовности к отражению возможного нападения. Составляя мобилизационный план на вторую пятилетку, Штаб РККА принял к руководству пожелания Тухачевского (см. 2 главу). На конец пятилетки по мобилизационному развертыванию намечалось производить в случае войны ежегодно 32 тыс самолетов, 40 тыс танков, 20 тыс танкеток, 100 тыс тракторов, 500 тыс грузовиков, 84 500 артиллерийских систем, 75 млн снарядов, 3 850 тыс винтовок и автоматического оружия, 338 тыс. пулеметов, 400 тыс авиабомб и т. д.[418]

Следует заметить, что с упразднением РВС Штаб РККА фактически утратил права контроля над состоянием готовности народного хозяйства страны к обороне. Теперь эти функции передавались наркоматам и управлениям, которые, естественно, меньше внимания уделяли мобилизационному планированию.

В 1933 г. ГВМУ НКТП, ответственное за составление конкретных мобилизационных заданий, занялось составлением нового мобилизационного плана взамен МВ-10. Но на 1933 г. промышленность мобзадания не получила. Среди сторонников ускоренных военных приготовлений стали раздаваться критические голоса, упреки в том, что если раньше были хоть бумажные планы, то теперь их совсем нет, в то время как ГВМУ развивает мысль, что наличие больших военных заказов уже является мобилизационной подготовкой. Говорилось о том, что это не что иное, «как пресловутый самотек»[419].

В июне 1933 г. на основе мобилизационных заявок был составлен мобилизационный план М-15. В нем делался упор на необходимость дальнейшего развития механизации и моторизации, принятия на вооружение концепции «маневренной войны» в духе теоретических разработок М.Н. Тухачевского. В то же время работники Госплана выступали за твердое долговременное планирование и планомерное развитие экономики в целом. В этом ключе Сектор обороны Госплана стремился корректировать решения, принимаемые в Штабе и в Комиссии обороны. Так, по данным, приводимым Л. Самуэльсоном, намеченное Комиссией обороны на 1933 г. производство 19 тыс орудий в Госплане считали возможным достигнуть только в 1937 г., равно как и производство 40 тыс танков. По мнению Сектора обороны, вместо 35 тыс самолетов, намеченных на 1935 г., 31 200 — к 1938 г., производство 200 тыс т пороха — тоже не ранее 1938 г. и т. д.[420]

С самого начала Госплан намечал расширение военных участков в гражданской промышленности. Но задача их создания возлагалась исключительно на специальные управления НКТП, равно как выделение лимитов и фондов. ГВМУ должно было выдавать мобзадания гражданским предприятиям с подробным рассмотрением титульных списков (списки распределения средств по утвержденным плановым контрольным цифрам) и увязкой с мобилизационным планированием. О проделанной работе все ведомства должны были представлять ежеквартальные отчеты.

В 1933 г. ГВМУ дало понять, что отдельные показатели оборонного строительства могут быть достигнуты при условии значительного перераспределения капиталовложений и приступило к составлению своего мобилизационного плана (М-3). Однако и этот план остался на бумаге, поскольку, как и раньше, военная промышленность вынуждена была исходить из реального состояния производства, руководствоваться годовыми планами и текущими военными заказами. Реальное развитие производства и необходимость внесения корректив ставили под сомнение плановые показатели, а пятилетний план оборонного строительства казался излишним в свете постоянно меняющейся международной ситуации.

Отклонение от правительственных заданий, как правило, объяснялось наличием слабых мест в промышленности, которые недостаточно принимались во внимание при мобилизационном планировании, в недостаточной координации между планами и реальным положением дел, недостатком кооперации и невозможностью использования гражданских отраслей для оборонных нужд. Первоочередное значение приобретала проблема увязки различных сторон планирования. Руководитель Сектора обороны Госплана С. Ботнер, получив указания о том, как строить работу над различными аспектами плана, предлагал рассчитать балансы по листовому прокату, цветным металлам и продуктам химической промышленности, проанализировать план капитальных вложений по народному хозяйству в целом и определить, какие из них можно направить для мирных нужд и какие для оборонного строительства. Особый упор он предлагал сделать на показатели себестоимости изделий, сокращение сроков их внедрения в производство, устранение нехватки дефицитных материалов и др. Сектор обороны должен был вплотную заниматься вопросами труда и занятости, повышения производительности, жилищными, транспортными, продовольственными и другими проблемами[421].

Между тем во второй половине 1934 г. Комиссия советского контроля (КСК) провела проверку НКТП на предмет мобилизационной готовности[422]. Вот несколько выдержек из нее, отражающих реальную ситуацию с мобилизационным планированием.

Проверка проводилась так, как если бы война разразилась в 1934 г. Главным «ответчиком» было ГВМУ, ведавшее мобилизационной работой. Комиссия пришла к выводу, что эту работу следует признать совершенно неудовлетворительной: промышленность к выполнению заданий первого года войны не подготовлена полностью, особенно по темпам развертывания. В производстве различных типов вооружения отмечалась постоянная некомплектность поставок, отсутствие должной кооперации с предприятиями гражданских отраслей. В своих расчетах, говорилось в документе, ГВМУ показывает полное удовлетворение задания правительства по ряду вооружений, в частности по танкам и автомобилям, однако подача необходимого их количества в случае войны является нереальной вследствие незавершенности ряда конструкций (Т-35, Т-37, БТ, Т-28), незаконченности строительства новых цехов, отсутствия средств на его завершение. Так, ХПЗ, производившему танки БТ, требовалось 26,5 млн руб. капиталовложений, тогда как отпущено было на 1934 г. около 8 млн руб. Не был разрешен окончательно вопрос о поставках моторов и брони для танков.

Мобзаявка НКО предусматривала поставки на случай войны 8000 гусеничных тракторов «Коминтерн» или «Сталинец» и 70 000 автомобилей и разных других специальных машин, мотоциклов, велосипедов, прицепных повозок и т. п. Однако ГВМУ мобзадания заводам не выдало. Указывалось, что в результате армия в первый год войны останется без достаточного количества быстроходных тракторов и автомобилей.

Аналогичное положение констатировалось в авиации, хотя, как указывалось, ГВМУ правильно произвел ряд замен старых типов самолетов и моторов более современными, однако их конструкции не были завершены, а по некоторым новым моделям не было даже чертежей. Повсюду наблюдался острый недостаток площадей на заводах, неготовность производственных линий. Выполнение заданий достигалось за счет работы в две — три, а то и четыре смены, сверхурочных, а также за счет привлечения большого числа неквалифицированных рабочих.

Мобилизационные задания наркоматам, указывалось в документе, составлялись весьма приблизительно. Поэтому при их реализации неизбежно возникали «узкие места» и дефицит материалов. Так, по металлопрокату из исчисляемых ГВМУ ресурсов 7,4 млн т всем наркоматам, в том числе и НКТП, на выполнение мобзаданий выделялось 6,9 млн тонн. При этом заявки НКО были бы удовлетворены на 60 %, НКПС — на 70 %, а прочие наркоматы получили бы значительно меньше ресурсов. Особый дефицит отмечался по высококачественным сталям, ферросплавам, цветным металлам (медь — 87 %, олово — 62 %, алюминий — 41 %, никель — 20 %. необходимого количества). Необеспеченность по авиамаслам составляла 50 %, этиловой жидкости — 25 %, по резине — 40 %.

Не был разрешен вопрос о переброске на заводы в случае войны недостающего оборудования. На ряде заводов оно существовало в единичных экземплярах (на Кировском заводе, «Электростали», «Двигателе»), резервного дублирующего оборудования не было. Развертывание военной промышленности во время войны, говорилось в документе, безусловно, потребует расширения старых и строительства новых заводов. Это будет возможно только при самой тщательной подготовке к капитальному строительству. Между тем такой подготовки не было. Особенно нетерпимой была некомплектность мобподготовки заводов. «Почти на каждом из них есть какое-либо “узкое место”: то не хватает воды, то не хватает пара, то не хватает инструмента, приспособлений, площади, и каждое такое “узкое место” душит завод».

При проверке мобработы в НКПС выяснилось, что НКТП заявок на ряд самых необходимых перевозок на случай войны не сделал. Указывалось, что вся мобилизационная работа выражается в подготовке лишь отдельных отраслей к подаче вооружения и прочего снабжения для армии. Что касается готовности промышленности к удовлетворению прочих народно-хозяйственных нужд, в частности нужд транспорта (паровозы, вагоны, автомобили, трактора и пр.), сельского хозяйства (трактора, сельхозмашины, удобрения и пр.), оборудования для самой промышленности и промышленности других наркоматов (НКЛегпром, НКПищепром и пр.), нужд населения (ширпотреб), коммунального хозяйства и электростанций (новые агрегаты, запчасти) и т. д., то в этом отношении, в сущности, никакой работы ни в ГВМУ, ни в других главках, ни в НКТП в целом не велось. Поэтому отмечалось, что в случае войны получится грубое ущемление потребностей различных отраслей, а это, в свою очередь, ударит по выполнению самих военных заказов.

Составляемые мобилизационные планы неправильно распределяли задания географически («механическая система распределения мобзаданий»), что, по мнению членов комиссии, вызвало бы в случае войны излишнее напряжение железнодорожного транспорта. Ставились вопросы: «Можно ли признать целесообразным и допустимым: если бы война началась в 1934 г., прекратить производство паровозов на ХПЗ, переключив его целиком на производство танков БТ; не было ли возможности разместить выработку тех деталей, которые должен дать паровозный цех ХПЗ для танков, на каких-либо других заводах? Все ли производственные возможности промышленности будут использованы; не будут ли гулять огромные производственные мощности не маленьких, а крупнейших заводов гражданских? Что будут делать крупные машиностроительные заводы, не получившие военного задания; что будет делать, например, «Ростсельмаш» и многие другие заводы, которым ведь все равно не дадут металла не только на полную их мощность, но и наполовину? Чем объяснить, что многие мелкие заявки НКО (например, для химического вооружения) не удовлетворены, задания им не даны, хотя эти задания можно было бы разместить на массе не только крупных, но и средних, и мелких предприятий? Чем объяснить, что заявка НКлегпрома на фурнитуру для шорно-седельных изделий не удовлетворена НКТП? Ведь без этих частей ни ездить верхом, ни возить орудия нельзя».

Совершенно непроясненным, с точки зрения членов комиссии, был вопрос с обеспеченностью рабочей силой на случай войны. По подсчетам ГВМУ, потребовалось бы влить в промышленность дополнительно около одного миллиона человек, тогда как данные по военным и военизированным заводам, подчиненным ГВМУ, ГУАПу, военхимтрестам указывали на необходимость добавить около 590 тыс рабочих. Удовлетворение заявок на рабочую силу возлагалось на советские органы на местах, но изучение планов производственной мобилизации показало, что ни в них, ни в ГВМУ не были решены вопросы приема, расквартирования, питания дополнительных рабочих. Например, Азово-Черноморский край в случае войны рассчитывал только на ввоз рабочих из других областей. ГВМУ в целях увеличения производительности во время войны полагалось на повышение норм выработки, что, по мнению проверявших, было нереальным, учитывая приток в промышленность очень большого количества новых рабочих из деревни, не освоивших производства. Не было ясности в определении рабочих графиков в случае войны.

Недостатки в мобподготовке объяснялись стремлением ГВМУ сосредоточить все производство военной продукции на нескольких военных заводах, на создании обособленной военной промышленности, игнорированием и нежеланием привлечь к тому всю промышленность. «Оно получается как будто и легко, и менее заботливо, — говорилось в документе. — Для привлечения всей промышленности к военному производству, надо изучать и знать эту промышленность, правильно использовать ее. Это — дело трудное, но абсолютно необходимое. Но этого как раз нет в практике ГВМУ». Еще один недостаток работы ГВМУ заключался в канцелярски-бюрократически-механическом составлении планов мобилизации. Заводы, которые составили свои планы и сделали заявки, несколько месяцев не получали ответа. Затем в предвидении проверки разом были спущены заводам окончательные задания, причем оказалось, что большинство заводов получили совершенно новые задания, на основе которых они должны составить, по существу, новые мобпланы.

«Можно ли сказать, что сейчас заводы готовы к их выполнению, т. е. что промышленность готова дать продукцию в объеме, записанном ей правительством на первый год войны, если она начнется в 1934 году? — задавался вопрос. — Этого, заключали в комиссии КСК, сказать нельзя. Почему? Потому что ГВМУ не подготовилось полностью к мобилизации. Механическое распределение заданий, очень часто — без учета времени и пространства, нежелание использовать всю промышленность, не только военную или военизированную, почти полное отсутствие конкретного руководства заводами — все это является основной причиной неподготовленности промышленности». Вывод: «ГВМУ не обеспечило выполнение постановления правительства по мобподготовке на 1934 г. Опоздание — уже на год. Является ли это результатом недостаточной мощности нашей промышленности в целом для обеспечения подачи, требуемой на первый год войны?» Нисколько, наоборот, утверждалось в документе, огромные мощности остаются неиспользованными. Нет уверенности, что при методах и качестве работы ГВМУ смогло бы обеспечить должную мобилизацию промышленности и в дальнейшем. Члены комиссии резко выступали против довольно широко распространенного мнения, «чуть ли не теории»: что-де во время войны — время военное, что мы напряжемся, расставим людей и выполним в ударном порядке задание. «По существу, — утверждали они, — это теория самотека, беспомощности и не выдерживает никакой критики. Во время войны при всех условиях придется напрячь все силы для выполнения любого плана, даже самого хорошего, а бесплановость, хаос только создадут дополнительные затруднения, совершенно ненужные, устранение которых можно и нужно теперь же предусмотреть».

Несмотря на такую жестокую критику, общий план мобилизационной подготовки в годы второй пятилетки так и не был принят. Однако обсуждение запросов военных, как включающих военные заказы мирного времени, так и на случай войны, соотношения их с развитием гражданского производства продолжалось. Расхождение с плановыми наметками военно-мобилизационного строительства вызывало недовольство в среде военных и политического руководства страны. Об угрожающем положении с мобилизационной работой промышленности докладывал в ЦК ВКП (б) в конце 1935 г. замнаркома НКО М.Н. Тухачевский. Заказ НКО на 1935 г., писал он, составил менее 10 % мобплана ГВМУ «М-3». Новые стройки по производству порохов и взрывчатых веществ запаздывают. Объединение предприятий отсутствует. Кооперирование производства не организовано, районных мобилизационных органов нет. ГВМУ пытается руководить кооперированием отдельных заводов друг с другом по всему СССР, что является явно невыполнимой задачей. Помимо того, ГВМУ руководит орудийной, оружейной и всей прочей мобилизационной работой, и вся эта перегрузка ведет к тому, что в целом мобилизационная работа остается беспризорной. Тухачевский видел причину такого состояния в отсутствии конечной целевой установки мобработы, подобной прежней концепции «единого выстрела», и настаивал на создании «Главного управления по выстрелу», которому были бы подчинены орудийные, оружейные, снарядные, взрывательные, пороховые и снаряжательные заводы. В результате многолетней борьбы к началу 1935 г. в НКО и НКТП, писал Тухачевский, были установлены сроки изготовления и перехода производства на чертежи литеры «Б» (новые чертежи на производство военных изделий, предусматривающие стандартизацию и взаимозаменяемость деталей), которые промышленностью не были выполнены, а отсутствие установленных и зафиксированных технологических процессов вело, по его мнению, к сохранению «кустарничества», к снижению использования основного капитала, понижению качества продукции, а все вместе — к срыву производства. Кооперированием заводов руководит ГВМУ из центра, что ведет к обезличке: «…головной завод не объединяет и не контролирует работы кооперированных с ним заводов, и потому вся эта работа является бумажной». Необходима, указывал Тухачевский, организационная перестройка и значительные дополнительные средства для выправления положения. Если существующее положение затянется, армия неизбежно столкнется, в случае войны, с очень тяжелыми потрясениями[423]. Особые опасения вызывала способность советского военно-промышленного потенциала противостоять коалициям против СССР. Большое влияние на оценку ситуации оказало быстрое мобилизационное развертывание фашистской Германии, начавшееся в 1935 г., которое шло быстрее, чем в СССР. Германская промышленность меньше встречалась с трудностями, подобными тем, с которыми сталкивался советский Военпром. Поэтому громадное значение приобретала не фиктивная, пропагандистская, а реальная готовность Красной Армии и производства вооружений к войне и способность вести современные боевые действия. На это была нацелена деятельность всех органов, контролирующих состояние обороноспособности страны.

Генеральный штаб РККА по-прежнему занимался вопросами военно-стратегического планирования, отслеживал военные приготовления в различных странах. За эту работу отвечал друг Тухачевского М.И. Алафузо. Представляя сегодня главным образом теоретический интерес, эти разработки, тем не менее, отражают настроения военных в связи с военными приготовлениями. Составленный в Штабе план мобилизационного развертывания на период до 1938 г. содержал поистине фантастические цифры. Историк О.Н. Кен пришел к выводу, что сами составители вряд ли серьезно относились к подобным наметкам[424].

Отсутствие твердого мобилизационного плана, постоянные проверки на предмет мобилизационной готовности вызывали недовольство в военной промышленности. Как писал начальник Главморпрома Р.А. Муклевич в Комиссию обороны относительно проверки комиссией КСК качества подводных лодок, этот вопрос требует от проверяющих не безапелляционных суждений, не канцелярского подхода, а более глубоких знаний о состоянии отечественного судостроения и заграничных достижениях[425]. Он указывал на мелочные придирки, на неумение отделять главное от второстепенного, на предъявление чрезмерных технических требований по любому капризу, что сбивает с толку людей и мешает нормальному развитию дела. Однако проверки, содержащие критический анализ положения в той или иной отрасли военного производства (военно-промышленные группы КПК и КСК, органы НКВД) проводились постоянно, рождая раздражение и противостояние между руководителями промышленности и контролирующими органами. К концу пятилетки недовольство состоянием дел перерастает в поиск виновников за все недостатки и провалы (по тогдашней терминологии — «прорывы»), которых было немало. Парадокс ситуации заключался в том, что виновниками как раз оказывались те, кто отвечал за организацию и развитие военной промышленности, выступая за более высокие темпы милитаризации экономики. На протяжении 1936–37 гг. велась разработка нового мобилизационного плана (МП-6) взамен явно устаревшего плана М-3. Но ни НКО, ни НКОП не смогли определиться с заказами на вооружение и наращиванием мощностей военных производств. Для работников, пришедших в эти органы на смену репрессированным в 1937 г., это означало, что мобилизационное планирование надо начинать как бы с чистого листа (план МП-1). В этом ключе формулировалась программа усиления вооружения Красной Армии на предстоящий период.

Организация производства и внедрение новых технологий

Планы капитального строительства, производственные программы, вопросы научно-технической политики, мобилизационные планы разрабатывались и согласовывались на различных уровнях управления от Госплана в лице Сектора обороны до отдельных главков, трестов и предприятий. Объединения и тресты собственно военных заводов отвечали за доведение до предприятий плановых заданий, занимались вопросами снабжения предприятий сырьем, топливом, оборудованием, решали вопросы себестоимости и цен за выпускаемую продукцию. Директора предприятий несли персональную ответственность за количество и качество продукции, за ее соответствие техническим условиям и чертежам. Они отвечали за набор и подготовку рабочей силы, за решение вопросов соцкультбыта на предприятиях.

Многозвенность и сложность системы управления военной промышленностью создавали большие трудности для согласования и уточнения плановых заданий и контроля над их исполнением, вызывали распухание плановой и отчетной документации. В документах того времени часто приходится встречаться с расхождениями цифр. Поэтому при их анализе необходимо учитывать, во-первых, неустойчивость, частые корректировки плановых заданий, вносимые различными органами; во-вторых, какие военно-промышленные объекты (главки, тресты, заводы) стоят за приводимыми показателями. Расхождения в стоимостных показателях (валовая, товарная продукция) могут также объясняться системой так называемого двойного планирования, когда один план составлялся в пределах утвержденного правительством лимита по валовой продукции, а второй — по дополнительному плану. В 1934 г., например, второй план превышал первый на 178,5 млн руб. Не случайно отмечалось, что подобный подход культивирует пренебрежительное отношение к государственному плану, сводит его значение к формальной комбинации цифр, предназначенной для употребления в центральном аппарате, поощряет заводы, тресты и аппарат ко всякого рода комбинациям, а иногда и к прямому «очковтирательству»[426].

По итогам 1933 г. военная промышленность продвинулась вперед, но поставленных перед нею задач не решила. Частым было перевыполнение планов по старым изделиям и срыв программы перевооружения по новым образцам. В процессе реализации плана заказов Военведа были внесены существенные изменения, в подавляющем большинстве вследствие выяснившейся нереальности производственных возможностей по новым предметам вооружения. В качестве причин назывались забвение государственных интересов в угоду ведомственным и местным хозяйственным расчетам, низкая правовая ответственность за срыв планов[427].

Практика перераспределения средств от одних объектов к другим задерживала строительство и реконструкцию заводов. Так, на строительство снарядного завода № 78 в Челябинске (общая стоимость строительства 145 млн руб.) на 1933 г. было выделено 15 млн руб. Если к этой сумме не добавить 8 млн руб., то в 1934 г., докладывал Госплан, завод пущен не будет. То же самое наблюдалось по другим объектам военного строительства[428]. Отовсюду шли возмущенные письма о необоснованности и нецелесообразности сокращения выделенных средств. Подобная политика, по мнению их авторов, ничего не давала, кроме их распыления и возрастания долгостроев. Вдобавок выяснялось, что для дальнейшего развития Военпрома тоже требуются средства по целому ряду объектов, не включенных в титульные списки[429].

Достижение запланированных мобилизационных мощностей тоже требовало добавочных ресурсов[430]. Как следствие — усиление ведомственности, борьбы за ведомственные приоритеты, межзаводское перераспределение, хотя на просьбы об увеличении капиталовложений Госплан обычно отвечал: «Используйте внутренние резервы». Пытаясь восполнить недостаток средств, предприятия прибегали к продаже неликвидных запасов, которые в среднем по военной промышленности обычно составляли 16–17 % в год.

Делая заключение по поводу изменений, вносимых в титульный список строительства военно-промышленных объектов в 1933 г., Госплан сетовал на слабое соблюдение плановой дисциплины[431]: «Обычная практика военных главков такова, что на другой же день после утверждения плана начинается его ломка и переверстка, которая на протяжении года повторяется множество раз и которая превращает план в документ, нужный только для получения денег. В результате часто урезываются ассигнования более важным стройкам и даются дополнительные средства менее важным». Приводились другие примеры нерационального расходования средств и того, как подобная практика ведет к дезорганизации военного производства. В Госплане считали совершенно ненормальным, когда сокращения капиталовложений производились по тем объектам, которые имели исключительное значение, особенно переброска средств из военной промышленности в другие отрасли. По ряду заводов, отмечалось в заключении Госплана, увеличение ассигнований не имело серьезных обоснований. Так, по орудийному заводу им. Молотова в Перми НКТП увеличил вложения на 1935 г. на 6,3 млн руб., в то время как строительство на этом заводе велось «совершенно безобразно, вне всякого плана, по одному лишь усмотрению директора завода», отмечались дорогостоящие излишества. «Плановые работы из года в год не выполнялись, и реконструкции завода не видно конца, хотя она уже обошлась стране в 125 млн руб.». В той или иной мере такое же положение отмечалось и на других орудийных заводах, а также оружейных (Ижевский и Тульский), которым ГВМУ увеличило ассигнования. Увеличение затрат шло в основном на погашение издержек от плохой работы. Не было также действительной необходимости в увеличении вложений по танковым заводам, особенно учитывая, что для этого пришлось уменьшать вложения по снарядным, гильзовым и трубочным заводам. Несмотря на наличие закона, запрещающего наркоматам производить изменения титульных списков в размерах свыше 10 % ассигнований, НКТП произвел эти изменения без разрешения СНК и обратился за санкцией лишь после того, как Промбанк закрыл финансирование строек, исчерпавших свои годовые лимиты[432].

Особенно туго продвигалось кооперирование производства. Если учесть, что, например, танковый Спецмаштрест получал материалы от 50 заводов, то невыполнение своих обязательств заводами-смежниками чрезвычайно затрудняло работу основного производства. О неудовлетворительном качестве продукции заводов-смежников можно судить по количеству рекламаций. Так, Ижевскому оружейному заводу в 1935 г. было предъявлено 86 рекламаций на сумму 343 681 руб. против 55 рекламаций в 1934 г. на сумму 162 109 руб.[433]

Снабжение производства материальными фондами признавалось более-менее удовлетворительным, хотя были срывы поставок по срокам. Слабым местом было снабжение цветными металлами, что особенно тяжело отзывалось на патронно-гильзовых, трубочно-взрывательных и снарядных заводах. Одновременно отмечались случаи переснабжения и накопления на заводах излишних материалов.

Финансовое состояние военной промышленности также оставалось очень напряженным. Невыполнение плана по снижению себестоимости непосредственно повлияло на результаты финансовой деятельности заводов. Так, только по авиапромышленности общая сумма потерь исчислялась в 1933 г. в размере 46 782 тыс руб., поскольку, помимо потерь от реализации продукции (14 282 тыс руб.), имели место еще целый ряд убытков на сумму 32,5 млн руб. Несмотря на внеплановые убытки (которые были перекрыты бюджетным финансированием 1933 г.), заводы ГУАПа имели излишек собственных оборотных средств в размере 34,2 млн руб. В 1933 г. авиапромышленность получила из госбюджета 77 млн. руб., из них: на покрытие убытков 1932 г. — 26 млн руб. и на прирост собственных оборотных средств — 51 млн руб. НКФином был поставлен вопрос об уменьшении годового назначения финансирования из госбюджета, так как промежуточные балансы показывали перенасыщение собственными оборотными средствами авиазаводов. Однако ГУАП добилось финансирования в полном объеме.

Военно-химические заводы закончили 1933 г. с убытком в 2,2 млн руб., причем убыток дала военная продукция — в сумме 38,9 млн руб. От гражданской продукции была получена прибыль в сумме 36,8 млн руб. Обращают на себя внимание операции с долгами. Так, в графу накоплений от списания с треста ВИВ и ВХТ их задолженностей «за истечением срока исковой давности» было внесено 9,3 млн руб. Подчеркивалось, что налицо не только скверное состояние финансовой дисциплины, но и наличие антигосударственных тенденций, когда тресты не проявляют заботы о выполнении своих обязательств перед хозяйственными организациями.

Обозначилось тревожное явление, называемое очковтирательством. Чтобы отрапортовать о выполнении или перевыполнении плана, руководство предприятий включало в отчеты данные о незавершенном строительстве, которое еще только предстояло запустить и освоить. Так, по отчету ГУАПа в 1934 г. вместо 4354 самолетов было указано 4545, с целью представить правительству рапорт о перевыполнении годового плана. То же самое было показано в отчетности по объему валовой продукции. На самом деле по валовой продукции план был выполнен только на 88,4 % вместо показанных 102,1 % Эти подтасовки были вскрыты Сектором обороны Госплана, о чем было сообщено в КПК при ЦК ВКП (б)[434]. Факты «очковтирательства» были выявлены проверкой бригады КСК на заводе «Баррикады» в 1935 г. и на других заводах[435].

К значительным потерям вело скверное состояние учета и хранения имущества. При инвентаризации предприятий ГУАПа в 1933 г. недостаток по основным средствам, полуфабрикатам и т. д. выражался в сумме 21 млн руб. Одновременно были выявлены излишки материальных ценностей на сумму 10,4 млн руб.

Отмечался процесс дальнейшего снижения использования основных производственных фондов. Себестоимость по сравнимой продукции в 1933 г. снизилась на 12 % по военному машиностроению, но осталась на уровне прошлого года по военно-химическим заводам. В основном снижение себестоимости шло по линии гражданской продукции. Себестоимость же по значительному числу военных изделий повысилась. Особенно неблагополучно обстояло дело с орудийными и торпедными заводами, давшими повышение себестоимости на 10,9 %, причем по отдельным заводам оно достигло, по словам документов, преступных размеров. Так, завод «Баррикады» дал повышение себестоимости на 35,7 %, а по военной продукции — на 54 %. В ряде случаев себестоимость была снижена за счет снижения норм выработки. Недовыполнение плана по снижению себестоимости привело к потерям продукции по заводам ГВМУ на сумму 63,1 млн руб.

Каждый раз при выполнении плановых заданий колоссальное напряжение создавал четвертый квартал. В 1933 г. в четвертом квартале было выполнено 30,6 % всей годовой программы, а по военной продукции — даже 35,7 %. Как следствие — потери от брака. Брак оставался бичом производства, поднявшись до 7,8 % к общей стоимости валовой продукции Военпрома и дав рост к 1932 г. на 14,6 %. Всего потери от брака по ГВМУ достигли 94 795 тыс руб., или 8,2 % к валовой продукции (в 1932 г. — 7,2 %). Особенный рост брака дали орудийные заводы. Огромные потери от брака несли Снарядный трест, Спецмаштрест. Брак выражался в некондиционности изделий, дефектах металла. Огромную роль на рост брака оказал плохой предварительный и межоперационный контроль.

По-прежнему был велик перерасход средств на управление. По одним только расходам административно-управленческого порядка перерасход составил по всем заводам ГВМУ около 4 млн руб. Примеры нерационального расходования средств, присущие практике советского хозяйствования, можно умножить.

В 1935 г. военная промышленность не справилась с заданиями по повышению качества продукции, по освоению новой техники и выполнению новых заказов НКО в связи с техническим переоснащением РККА. Выпуск военной продукции военного машиностроения составил 75,4 % плана, в то время как по мирной продукции план был выполнен на 101,3 %. Потери от брака составили 204,5 млн руб., или 7 % от всего выпуска продукции военного машиностроения, против 158,4 млн руб. в 1934 г. Освоение нового производства также являлось одной из причин роста бракованной продукции, равно как неудовлетворительная организация производства на многих предприятиях. Технология перехода на новую продукцию (на чертежи литеры «Б») не была подготовлена своевременно. ИТР не обеспечили необходимого инструктажа; подготовленные инструменты имели большие дефекты в отношении точности; в результате выпущенная продукция имела допуски большие, чем это разрешалось техническими условиями.

Особенно высоким был процент брака по моторостроительной группе заводов ГУАПа, которая должна была освоить новые типы моторов. Позднее доведение планов до предприятий и частое изменение программы по-прежнему вели к штурмовщине, что при отсутствии достаточного количества квалифицированных кадров и недостаточном техническом руководстве со стороны трестов и главков обусловило высокие проценты брака. Брак, как и прежде, связывался с неподготовленностью рабочих и большой текучестью рабочей силы на предприятиях военной промышленности. Особенно высокой была текучесть на Тульском и Ижевском оружейных заводах, авиационном заводе № 29, военно-химических заводах и в целом на предприятиях Снарядного треста. Недостаток жилплощади был одним из факторов, способствовавших текучести[436].

В годы второй пятилетки вполне определенно сложилась система принятия на вооружение новых систем. Как показал опыт первой пятилетки, их производство было невозможно без создания соответствующей базы во всей промышленности СССР. Было достигнуто понимание того, что любой новый вид вооружения должен был представлять синтез накопленного опыта в организации и подготовке вооруженных сил, научно-технических и индустриальных достижений, технологии создания стандартизованных и взаимозаменяемых изделий, из которых следует отбирать лучшие образцы. Первый этап создания нового оружия состоял в научно-исследовательской работе, в ходе которой определялись параметры нового образца и требования, которым он должен удовлетворять. На втором этапе следовала организация опытно-конструкторских работ, в ходе которой создавались опытные экземпляры и подвергались всесторонним испытаниям на предмет изготовления в серийном производстве. По идее опытные образцы должны были пройти тройной уровень контроля: заводская приемка изделия, ведомственная приемка и, наконец, военная приемка, осуществляемая военными специалистами НКО — военпредами. Весь цикл разработки изделия завершался войсковыми испытаниями или испытаниями в полевых условиях, на которых присутствовали руководители заинтересованных ведомств, все представители, участвовавшие в разработке изделия, а также предприятий, на которых предполагалось разместить массовый выпуск.

Военпреды НКО и их аппарат содержались на предприятиях за счет Военведа, но состояли на партийном учете по месту работы. Зачастую руководство предприятий, заинтересованное в росте количественных показателей выпуска продукции, находило способы договориться с военпредами, оказывая на них давление или включая их в список на премии за успешное выполнение заданий, о чем, например, докладывало ОГПУ в Комиссию обороны в 1933 г.[437] Система организации военной приемки не гарантировала от поступления вооружения и боевой техники с большим количеством производственных дефектов, которые обнаруживались в полевых условиях.

Поиск виновников недостатков военной промышленности связывался с работой ГВМУ. Нападки на этот орган постоянно пронизывают материалы проверок КПК, например в конце 1935 г., где говорилось: «Никакого ведущего, планового, оперативного и конкретного руководства ГВМУ не осуществляет. Бумажные приказы, дерганье директоров по отдельным прорывным участкам, игнорирование их письменных запросов, ругань при вызовах к себе, бестолковые совещания, “ударные” мероприятия по вопросам, по которым уже “грянул гром”, т. е. которыми уже заинтересовалось правительство, — вот методы работы ГВМУ и его руководителя Павлуновского». По мнению проверявших, неудовлетворительное руководство особенно сказывается в отсутствии планирования и контроля над работой кооперированных производств, а некомплектное и несвоевременное выполнение межзаводских заказов, недоснабжение заводов металлом и другими материалами являются одной из основных причин срыва работы заводов. Их директора распоряжения ГВМУ упорно игнорируют, срывая работу своих заказчиков. Отмечалось, что если плохо дело обстоит с руководством текущим производством, то с руководством по мобготовности промышленности дело обстоит совершенно нетерпимо. По-прежнему действует мобплан М-3, срок которого истек еще в мае 1935 г. Но и в этом устарелом мобплане имеются «узкие места», делающие его нереальным. Директора мобилизационной работой в подавляющем большинстве занимаются лишь формально. Проверкой КПК было установлено, что на целом ряде гражданских заводов в мобзапас закладывались явно бракованные инструменты и оборудование[438].

Кадры и трудовые отношения в военной промышленности

По-прежнему остро стоял вопрос о подготовке кадров и стимулировании труда работников с целью обеспечивать более высокую его производительность, в чем более всего нуждалась военная промышленность как передовой участок экономики. Огромный приток новых кадров из деревни создавал значительные трудности для освоения нового производства. Деревенские парни и девушки, крестьяне, незнакомые с промышленным трудом, нелегко усваивали необходимые принципы порядка и дисциплины, искали возможности, где бы им лучше устроиться. Тяжесть и вредность производства, особенно на военно-химических заводах, тоже были проблемой, которую нужно было решать. В результате текучести кадров почти половина рабочих имела опыт работы на военных заводах менее года. Инженерные кадры в большинстве своем влились в производство только в годы второй пятилетки.

Выступая в мае 1935 г. перед выпускниками военных академий, Сталин заявил: «Изжив период голода в области техники, мы вступили в новый период… голода в области людей, в области кадров, в области работников, умеющих оседлать эту технику и двинуть ее вперед… Если бы на наших заводах и фабриках, в наших совхозах и колхозах, на нашем транспорте, в нашей Красной Армии имелось достаточное количество кадров, способных оседлать эту технику, страна получила бы эффекта втрое и вчетверо больше, чем она имеет теперь…»[439]

В 1933 г. общая численность работающих на заводах Военпрома была 423 389 чел., а к концу пятилетки с созданием НКОП и включением в его подчинение новых управлений увеличилась более чем вдвое. Происходили некоторые структурные изменения в составе работников. Так, уже в 1933 г. по о отношению к 1932 г. поднялся удельный вес производственных рабочих в общей массе работающих — с 68 % до 70,5 %, а удельный вес ИТР — с 8,6 % до 9,6 %. Снизилась доля учеников и обучающихся рабочих. В дальнейшем на заводах увеличивалась доля выпускников школ ФЗУ и технических вузов, но основным способом подготовки рабочих продолжало быть само производство: бригадное ученичество и техническая учеба, сдача техминимумов.

Формально довольно быстро росла оплата труда. Только в 1933 г. средняя заработная плата на заводах Военпрома повысилась на 10,7 %, как и предусматривалось планом: 150,4 руб. в месяц для рабочих, 366,8 руб. для ИТР[440]. С этого времени рабочие и инженеры в военной промышленности стали получать несколько больше, чем в других отраслях. Но картина по отдельным главкам и трестам была различной. Как распространенное явление обычно отмечалось превышение фонда заработной платы по сравнению с ростом производительности. Орудийная группа показала наибольшее превышение планов по труду. По отдельным заводам перерасход по фонду зарплаты служащим составил: по заводу «Баррикады» — 13,9 %, по заводу им. Молотова — 26,8 %, на заводе «Прогресс» по служащим — на 26,8 %, а по ИТР — на 35,3 %. В общей сложности по одному лишь ГВМУ, по подсчетам НКФ, перерасход по фонду зарплаты одних лишь рабочих составил 8,3 млн руб.

В целом к 1937 г. заработки в военной промышленности по сравнению с первой пятилеткой заметно повысились. Так, в авиационной промышленности рабочие стали получать больше в 2 раза (рост 204 %). Для ИТР рост составил 195 %, служащих — 178 %[441]. Но сам по себе рост зарплаты не отражал реального улучшения материального положения работников. В период существования карточной системы (до 1935 г.) многое зависело от уровня поставок на предприятия продуктов, которыми занимались отделы рабочего снабжения (ОРСы). Неоднократно ставились вопросы о том, чтобы стимулировать труд на военных заводах за счет их повышенного снабжения[442], однако постоянными были сетования на то, что создание ОРСов и забота о них далеко не находятся в центре внимания заводоуправлений, трестов и главков.

С отменой карточной системы роль денег и возможность их зарабатывать становились весомым стимулом повышения производительности труда. Отчасти с этим связывается развитие стахановского движения, в том числе и на заводах Военпрома. Заработки стахановцев во много раз превышали заработки рядовых рабочих. Не удивительно, что на многих предприятиях цифры перерасхода фонда заработной платы увеличились. Было решено пересмотреть нормы и расценки, что сразу нанесло удар стремлению работать по-стахановски. Правда, с целью заинтересовать рабочих в повышении квалификации в военной промышленности несколько больше, чем в других отраслях, была увеличена разница в оплате при переходе с разряда на разряд.

В целом же вторая пятилетка дала значительный рост производительности труда в военной промышленности. Только в 1933 г. план по выработке на одного рабочего, по данным ЦУНХУ, вырос в Военпроме на 20,7 %. Среди давших наибольший рост были заводы ГУАПа — 37,9 %. Рост производительности мог бы быть и больше, как считали в руководстве, если бы не слабость внутризаводского планирования, невнимание к распределению рабочих мест, излишнее количество вспомогательных рабочих, большое число простоев. Плотность рабочего дня в лучшем случае укладывалась в 6 рабочих часов. Типичной чертой советского производства стал его рваный ритм, выражаемый фразой «сначала спячка, а потом горячка», что было следствием штурмовщины при выполнении плановых заданий. К «спячке», т. е. простоям, вели задержки в поставках материалов (работа в «режиме ожидания»). Тем не менее к 1937 г. выработка на одного рабочего поднялась с 7560 руб. в год до 11779 руб.[443]

Меры борьбы с текучестью (борьба за закрепление кадров) не давали должного эффекта, а та, в свою очередь, по мнению руководителей, «основательно била по качеству, снижению себестоимости продукции и по мобилизационным возможностям военной промышленности». Только по группе машиностроительных заводов Военпрома число выбывших рабочих в 1933 г. составило 80,2 % к среднесписочному составу. Наибольшее неблагополучие наблюдалось в Снарядном тресте (доля выбывших 103,8 %), в химических трестах (102,8 %)[444]. Одной из причин текучести оставалась неудовлетворенность заработной платой и отсутствие приемлемых условий жизни и быта (бараки, нехватка жилья, магазинов, школ, детсадов, больниц, амбулаторий и т. д.). Как показывают документы, расходы на эти цели, по сравнению с производственными, были второстепенными и явно недостаточными, создавая крупные проблемы, особенно при строительстве новых объектов. Недостаточным был рост вознаграждения за труд в свете требований к квалификации и качеству работы.

Сошлемся на документ, касающийся проблем стимулирования труда на военных заводах[445]. Речь шла о попытке внедрения на заводе «Большевик» прогрессивно-премиальной системы, о которой ранее, в 1930-е гг., говорилось как об эффективном способе повышения производительности труда (повышение оплаты труда в зависимости от процента перевыполнения установленных заданий). Но поскольку фонд заработной платы был строго лимитирован, внедрение новой системы привело к значительному его перерасходу. Поэтому оно было расценено как «извращение», ведущее к «рвачеству на производстве». Делался вывод, что руководители завода, убедившись в полном провале своей деятельности за 1936 г., растерялись до последней степени и принимают меры, которые ведут к дальнейшему развалу производства.

Другой документ об особенностях труда на советских заводах, не стимулирующих качество работы, представлен докладной Н.В.Куйбышева, члена Бюро КПК, руководителя группы по военно-морским делам, зампреду КПК Я.А. Яковлеву по поводу заметки в «Правде» о частной лавочке на государственном предприятии[446]. Куйбышев указывал на то, что обычная практика при выполнении договоров на государственные заказы — когда руководители отказываются от них, ссылаясь на перегруженность заданиями. Тогда заказчики обращаются к ним уже с просьбой выполнить заказ в порядке заключения частного договора, помимо госзаказа. В этом случае руководители предприятий набирают «артель» из мастеров и рабочих, якобы готовых выполнить договор в сверхурочное время на заводском оборудовании. Но на деле, писал Куйбышев, это совсем не так. Заработки стимулируются по повышенным расценкам, а инженеры, мастера и рабочие отвлекаются от выполнения госзаказа. Причем выполнение частного заказа идет ударными темпами и с высоким качеством.

В качестве примера приводился случай на заводе № 28 Авиапрома. Особой эскадрилье ГВФ понадобилось отремонтировать винт «Гамильтон» к самолету «Дуглас». Ремонт предстоял серьезный, винт необходимо было сделать практически заново. Известно было, что завод бился над освоением этого типа винтов уже два года и не дал по госзаказу ни одной единицы. Однако «рвачи» взялись за это дело и сделали заказ за несколько дней, причем лучше, чем было раньше. Участников выполнения частного заказа оказалось 57 человек, из них 26 членов партии. Делался вывод, что частная лавочка вносила глубокое разложение в заводскую среду, влияла на производственную дисциплину. Основным виновником был признан технический директор завода, «вредный человек на заводе: на вид сердитый, матюгается, а на самом деле безвольный». Сам по себе приведенный факт свидетельствовал о недостаточной гибкости планово-директивной системы при выполнении текущих заказов, с одной стороны, а с другой — о значительных резервах повышения производительности в трудовых коллективах при наличии соответствующей заинтересованности работников.

В марте 1937 г. нарком НКОП М.Л. Рухимович, отмечая огромный перерасход заработной платы за «стахановский год» работы на предприятиях» оборонной промышленности, издал приказ о пересмотре норм выработки. Заведомо низкие нормы, говорилось в приказе, перерабатывались в 2–3 раза, что приводило к необоснованно высокой зарплате и нарушению принципа оплаты по труду. Вместо постоянной планомерной работы по улучшению организации производства и труда, вместо того чтобы превратить заработную плату в мощное средство для повышения производительности труда, многие директора заводов и начальники цехов производили разбазаривание фондов заработной платы на различного рода незаконные доплаты, массовое применение аккордных и сверхурочных работ при наличии больших простоев и плохом использовании рабочего времени. Были многочисленные случаи, когда при переходе на новую технику, позволяющую рост производительности труда в 1,5–2 раза, нормы выработки оставались на прежнем уровне, как при старой системе организации производства. На многих заводах имели место случаи, когда административно-технический персонал не обеспечил должных условий для широкого развития стахановских методов, задерживая тем самым рост производительности труда и освоение высоких норм производительности всей массой рабочих. Главными виновниками такого положения назывались «троцкистские бандиты, диверсанты и вредители», которые якобы срывали предложения стахановцев и ударников по улучшению производства. В этой связи, по мнению руководства, ликвидация вредительства на предприятиях оборонной промышленности в соответствии с решениями Февральско-мартовского пленума ЦК ВКП (б) должна была привести к новому подъему производительности труда. Приказ устанавливал, что к работе по пересмотру норм должны широко привлекаться ИТР (нормировщики), стахановцы и лучшие ударники. Нормы должны были пересматриваться каждые три месяца, а рабочим следовало широко разъяснять значение этого мероприятия[447].

Еще более жесткий приказ появился в связи с анализом хозяйственной деятельности предприятий НКОП за 1936 г. В нем указывалось, что намеченные на год планы капитальных вложений не выполнены, что руководители предприятий не уделяют должного внимания вопросам труда и зарплаты, не ведут развернутую борьбу за качество продукции, за снижение себестоимости и ликвидацию брака, не принимают мер к реализации избыточных материалов. На заводах нет бережливого отношения к государственным средствам, отсутствует борьба за соблюдение финансово-сметной дисциплины, слабо руководство капитальным строительством и подготовкой кадров. Потери от брака в 1936 г. имели практически все главные управления НКОП, в результате чего оборонная промышленность потеряла от брака 92 млн руб., из которых 42,7 млн руб. приходилось на Главное управление боеприпасов, 23,4 млн руб. — на Главное артиллерийское управление. Рост производительности труда на одного рабочего составил 0,3 %, а среднегодовая зарплата превысила план на 10,4 %. Не был выполнен план по снижению себестоимости изделий. Потери по жилищно-коммунальному хозяйству в системе НКОП достигли 51 млн руб. против 34 млн руб. за 1935 г., и это при значительно меньшем росте жилплощади. Большинство директоров не придерживались установленного порядка расходования фонда на социальные нужды. По всем главкам были допущены общезаводские перерасходы. Более чем вдвое возросли суммы уплаченных пени и штрафов и достигли 59 млн руб. Увеличились потери от простоев по всей системе НКОП с 7,9 млн руб. в 1935 г… до 10,9 млн руб. в 1936 г. Средства, выделенные на подготовку кадров, были недоиспользованы.

Приказ обязывал все расходы предприятий привести в соответствие с состоянием материально-технической базы, оборудования и финансового хозяйства. На всех заводах и стройках назначались ревизии; по их окончании в 10-дневный срок главным управлениям было предписано разработать конкретные указания по устранению недостатков, привлекая к строжайшей ответственности лиц, виновных в допущенных нарушениях, а также главных бухгалтеров предприятий, не использовавших предоставленных им по закону прав по борьбе с нарушениями. Главные бухгалтеры должны были подчиняться только директорам и начальникам главков. Они были обязаны строго следовать штатным расписаниям и установленным лимитам на заработную плату, не подписывать и опротестовывать нарушения установленного порядка оплаты труда, допускать только в исключительных случаях прогрессивно-премиальную оплату и аккордные работы[448].

Научно-исследовательские, конструкторские работы и изобретательство

В годы второй пятилетки продолжалось начатое в годы первой формирование научно-исследовательской и опытно-конструкторской базы военной промышленности. К 1937 г. в состав НКОП входили 9 проектных институтов, 25 НИИ, в том числе ЦАГИ, ВИАМ, ЦИАМ, реактивный институт и др.[449]. По ряду позиций советская конструкторская мысль была отмечена несомненными достижениями. В октябре 1933 г. было доложено руководству об испытаниях первых советских ракет в специально созданном Реактивном институте (РНИИ)[450]. Горячим поборником внедрения ракетной техники выступал М.Н. Тухачевский, который считал, что создание ракетных двигателей и их внедрение в качестве боевого средства даст широкие возможности для развития авиации, артиллерии, военной химии. Однако энтузиазм Тухачевского не особенно разделялся военным и государственным руководством. В октябре 1935 г. начальник РНИИ И.Т. Клеймёнов вынужден был обратиться напрямую к Сталину. В своем письме к нему он отмечал, что в условиях, когда моторная авиация почти достигла предела высоты и скорости полета, дальнейшее завоевание скоростей и высоты возможно только при применении реактивных двигателей, которыми занимается РНИИ. Сообщая вождю о достижениях института (пуск опытных ракет, разработка реактивных моторов на жидком топливе, создание опытно-стендовой установки воздушно-реактивного двигателя, предназначаемого для сверхскоростных самолетов), Клеймёнов писал, что институт, находится в бедственном положении, просил помочь с финансированием работ, с оборудованием, кадрами и пр.[451] Однако в целом под развитие ракетной техники в 1933–37 гг. не было заложено серьезной материально-технической базы, способствующей быстрому перевооружению армии. На 1936 г. РНИИ с большим трудом получил ассигнования в размере 1,5 млн руб.[452]

Поиски в области создания новой военной техники велись непрерывно. Например, в апреле 1933 г. на совещании у Тухачевского в присутствии ученых обсуждался вопрос об использовании в военном деле ультразвуковых поражающих волн и электронных потоков. Работа в этом направлении велась ГФТИ под наблюдением особой комиссии Орджоникидзе[453].

В октябре 1933 г. начальник Московской аэродинамической лаборатории докладывал руководству о необходимости исследования стратосферы и перспективах развития высотной и сверхзвуковой авиации[454].

В ЦИАМ в результате пятилетней работы был сконструирован, построен и прошел государственные испытания в 1935 г. авиационный дизель (АН-1) конструкции инженера А.Д. Чаромского на тяжелом дизельном топливе, который предназначался для самолетов большого радиуса действия. Двигатель был полностью оригинальной советской конструкцией, изготовленной из советских материалов, и не предусматривал импортных деталей и агрегатов[455].

В конце 1935 г. КПК доложила руководству о перспективности разработки в качестве боевой техники и транспортного средства судов на воздушной подушке (модель «воздушной лодки» профессора В.И. Левкова). По мнению КПК, лодку можно было бы внедрить уже в 1936 г.[456]

В апреле 1936 г. при встрече конструкторов ОКБ-2 Б.Г. Шпитального и завода № 39 Н.Н. Поликарпова был поставлен вопрос о создании модели «истребителя танков» на основе самолета с исключительно хорошими аэродинамическими данными и сверхмощной 37-мм скорострельной пушки, о чем конструкторы доложили военному руководству[457]. И хотя сотрудничества не получилось, сама постановка вопроса о развитии штурмовой авиации была примечательной.

Между тем руководство Военпрома рассматривало состояние опытно-конструкторских работ в целом как совершенно неудовлетворительное. В октябре 1933 г. ГВМУ констатировало слабое руководство делами в этой области, в результате чего многие работы находятся в беспризорном состоянии. Не было единого плана опытно-конструкторских разработок в связи с подготовкой к обороне, а разобщенность и рассогласованность вели к сочетанию передового и отсталого в военной промышленности. Говорилось о том, что новая техника создается на ощупь, вслепую. По-прежнему для конструкторских работ была характерна академичность и оторванность от производства.

На 1934 г. ГВМУ намечало создание конкурсной основы представления новых технических проектов. Решения об их принятии к внедрению на производство должны были приниматься ГВМУ при координации с Академией наук, при которой предлагалось образовать Военное бюро. Всем НИИ предусматривались военные задания. После их теоретической проработки и создания конструкции ГВМУ должно было вносить коррективы и утверждать задания КБ, которые, опираясь на стандарты и имеющееся оборудование, должны были разрабатывать макет изделия для внедрения в промышленное производство. Только после завершения проекта и создания макета ГВМУ давало бы разрешение на изготовление опытного образца, испытываемого на полигонах завода или ГВМУ. При удовлетворительном прохождении испытаний новое изделие направлялось бы на войсковые испытания РККА в течение 4–6 месяцев, после чего разработанные образцы принимались на вооружение. За это время заводы должны были быть готовыми обновить производство, подготовить инструментальные цеха и участки до необходимых размеров, что усиливало бы КБ при среднем его составе в 100 человек.

Нужно принять во внимание, отмечали в ГВМУ, «косность наших военных заводов, даже по сравнению с гражданскими». Следует преодолеть «кустарщину», внедрить поточное производство, новые инструментальные модули. Это позволило бы удешевить производство и ускорить внедрение новой техники. Например, внедрение нового образца в артиллерии должно обходиться в 2–3 млн руб. и реализовываться в течение года[458].

Самым передовым участком конструкторских разработок должна была стать авиация. Согласно справке за подписью замнаркома НКТП М.Л. Рухимовича, за период 1923–1935 гг. авиационными НИИ и КБ было построено 143 опытных образцов, из них в серийное производство пошли 43, т. е. 32 %. По основным конструкторам: КБ Туполева было создано 30 образцов самолетов и моторов, пошло в серию — 12, процент отдачи составил 40 %; КБ Поликарпова подготовило 16 образцов, 4 пошли в серию: отдача — 25 %; КБ Григоровича разработало 13 образцов, 4 пошли в серию, отдача составила 31 %; КБ Калинина дало 12 образцов, 2 пошли в серию, отдача — 16,5 %; КБ Яковлева подготовило 11 образцов, 5 пошли в серию, отдача составила 45 %[459].

В октябре 1933 г. начальник ЦАГИ Н.М. Харламов представил отчет о деятельности возглавляемого им института[460]. Всего в институте было занято 7605 сотрудников плюс завод опытных конструкций с 3205 работниками. Отчет давал представление о различных направлениях конструкторских работ и о немалых трудностях в деятельности института: «мало площадей, недостаток оборудования, складов и ангаров, неблагоустроенность территории, недострой, дефицит жилья, недостаточное финансирование, слабая работа ОРСа» и др.

Между тем деятельность института подвергалась постоянной критике. Так, особенную тревогу начальника УВВС РККА Я.И. Алксниса вызывало отставание отечественного авиамоторостроения от заграничного. Он указывал, что ЦАГИ не выполняет свою роль ведущего центра конструкторских раз- работок, и отмечал разбросанность конструкторских сил[461].

Отчитываясь о работе ЦИАМ в конце 1933 г., его начальник Б.Л. Петровский докладывал, что с момента своего основания в 1930 г. число работников достигло 3384 человека, включая опытный завод и испытательную станцию. В составе института было 1312 квалифицированных рабочих, 971 ИТР, 383 инженера. Кадры были в основном молодые, но, по мнению начальника, способные решать сложные задачи, несмотря на недостаток опыта. Главным достижением института явилась сдача в производство авиационного мотора М-34 и его модификаций. Велась разработка новых моторов (М-23 для авиеток, М-32, М-38, М-44 для истребителей, М-52 — для гражданской авиации). Одновременно указывалось на недостаточную связь с заводами авиамоторостроения, поскольку на заводе № 26 не была налажена конструкторская работа, а завод № 29 занимался ею лишь эпизодически. Петровский призывал усилить КБ на заводах[462].

Какие трудности существовали в работе КБ, даже центральных, рассказывается в докладной записке начальника ЦКБ НКТП в ЦК ВКП(б) о бедственном положении бюро. В ней сообщалось, что ЦКБ чрезвычайно сжато в производственных площадях, оборудовании, в научно-технических лабораториях, испытательных станциях и вообще в техническом оснащении. Насколько мы бедны, говорилось в записке, свидетельствует то, что в нашем распоряжении нет ни одной мало-мальски сносной лаборатории, за каждым пустяковым химическим анализом или для определения обычных механических свойств металла мы принуждены обращаться в другие учреждения и родственные нам заводы. Указывалось, что в апреле 1934 г. было принято решение построить новое помещение для ЦКБ, оборудовав его всем необходимым. Однако из-за отсутствия средств работы по строительству в 1934 г. были даже не начаты, и были большие опасения, что не начнутся и в 1935 г.[463]

В июне 1934 г. авиаконструктор М.В. Веселовский направил письмо Сталину о том, как, по его мнению, следовало бы организовать конструкторские работы в авиастроении. ЦАГИ и ЦИАМ, считал автор, должны были оставаться центрами конструкторской мысли, но наряду с ними авиазаводы должны иметь самостоятельные и хорошо оборудованные бюро и лаборатории, занимающиеся новейшими конструкциями, модификациями, изобретательством и перенесением всех новейших достижений в мировой авиации в отечественное авиастроение. Этого, отмечал автор, у нас до сего дня не делается, что поставило нас в такое положение, что мы вынуждены уже устаревшими типами самолетов и моторов загружать наши заводы-гиганты. Автор ставил вопрос о внедрении конкуренции в создание новых машин. «Поскольку заказы на их конструирование давались ЦАГИ или ЦИАМ, ни один завод с ними, как и они, ни с кем на этом поприще не соревновались. Не было другой меры измерения их талантам и изобретательности, как только они сами. Они же изобретали, они же и были судьями. Эти институты отяжелели, перестали поспевать за темпами нашего хозяйства и требованиями времени. Их нужно освежить, работников из них перебросить в заводские конструкторские бюро». Автор писал о необходимости усилить заинтересованность конструкторов, которые не знают, что их ожидает за решение поставленной перед ними задачи и ничем не рискуют в случае неудач. «Вышло — хорошо, не вышло — тогда выбросим на свалку, начнем сначала». Правильнее было бы, если бы одновременно задания на один или несколько типов машин давались сразу нескольким заводским конструкторским бюро, ЦАГИ и ЦИАМ с указаниями скорости, потолка, грузоподъемности, радиуса действия, вооружения и т. д. Каждому конструктору за решение всех поставленных перед ним задач гарантировалось бы определенное, помимо оклада, вознаграждение. Иначе силы многих опытных конструкторов отвлекаются. Они до 12 часов в декаду преподают в различных учебных заведениях и столько же, наверное, тратят времени на подготовку к лекциям. Это сильно отражается на их творческой работе. Они скорее педагоги, чем конструкторы. Может быть, было бы невредно выдающихся иностранных конструкторов по авиации, и в особенности по моторостроению, перетащить из-за границы, создав им возможность работы по созданию новых типов самолетов и в особенности моторов и авиадизелей, перенесения заграничного опыта, который явился бы подхлестывающим моментом для конструкторов[464].

Конечно, оценка автором положения с конструкторскими разработками была не совсем верной. Так, после августовского 1935 г. совещания главных конструкторов авиапрома начальник ГУАПа Г.Н. Королев издал приказ, в котором отмечалось, что, наряду с известными стране конструкторами, выращены молодые кадры, что теперь не только отдельные имена, а целые конструкторские коллективы определяют новые направления работы. Назывались имена В.М. Петлякова, А.А. Архангельского, П.О. Сухого, И.И. Погосского в ЦАГИ, В.И. Дмитриевского и А.Д. Чаромского в ЦИАМ и ряда конструкторов непосредственно на заводах. Но эти коллективы могли бы дать больше, говорилось в приказе, значительно увеличить свою эффективность, если бы они не страдали рядом недостатков. Как на пример указывалось на разрыв между практически достигнутыми скоростями самолетов и знанием картины динамики сверхзвуковых скоростей и поведения самолета на скоростях, близких к ним. Это объяснялось разрывом между теоретической и практической мыслью в авиастроении. Не нашли в этой связи должного внимания вопросы оборудования и вооружения самолетов. Приказывалось изжить недостатки, создать необходимые условия для работы конструкторов, исследовательских лабораторий и производственной базы; не допускать распыления конструкторских сил при выполнении заданий и инициативных работ, не включенных в правительственный план и не обеспеченных ни кредитами, ни конструкторскими и производственными силами. При этом нарушение финансовой дисциплины рассматривать как отсутствие должного внимания к этому важнейшему вопросу жизни предприятия. Для предварительного рассмотрения общего плана опытно-конструкторских и научно-исследовательских работ создавался технико-конструкторский совет при ГУАПе[465].

В деле создания новой техники главное место принадлежало изобретателям. Довольно критический взгляд на состояние военного изобретательства в СССР содержался в письме начальника оборонного сектора Центрального совета Всесоюзного общества изобретателей Я. Терентьева на имя Ворошилова[466]. Письмо интересно еще тем, что отражает положение изобретателей не только в военной области, но и во всей экономике СССР. В системе НКО и НКТП, писал автор, то создаются десятки конструкторских бюро и лабораторий, то в срочном порядке ликвидируются. При этом затрачиваются большие средства. Между тем в 1935 г. на ряде заводов и институтов поступление и реализация изобретательских и рационализаторских предложений по сравнению с предшествующим годом упало. Побывавшие в Америке, Франции и других странах наши военные специалисты, отмечал Терентьев, удивляются гибкости и поворотливости в реализации новинок в этих странах, и они «обыкновенно констатируют обратное у нас». Он жаловался на недоверчивое отношение к изобретателям. Приводил пример с моделью пикирующего бомбардировщика, разработанной полковником С.С. Львовым в ВВА. В то время как за границей решение этого вопроса волнует лучшие умы специалистов, при своевременной поддержке предложения Львова РККА еще два года назад имела бы у себя такой самолет на вооружении. Основные причины подобного положения автор видел в отсутствии целостной научно-технической доктрины в деле военного изобретательства, отсутствие отвечающих за него организационных структур, недостаточное стимулирование изобретателей.

Отдел изобретений НКО, по мысли автора, должен был превратиться в орган начальника вооружений РККА или Генерального штаба, разрабатывающий научно-технические доктрины и руководящий научно-исследовательской изобретательской работой соответствующих институтов через техуправления РККА и промышленности, а также обеспечивать контроль над их выполнением. Он должен организовать научно-технические силы по созданию передовой оборонной техники. В настоящее время технические управления РККА, писал автор, фактически не несут ответственности за выполнение планов научных учреждений. Планы содержат большое количество тем, включенных, главным образом, по инициативе руководителей или в зависимости от энергии отдельных изобретателей и конструкторов. Получается, что часть вопросов, менее важных, реализуется в срочном порядке, тогда как важные откладываются на более продолжительные сроки. Одобренные изобретательские предложения признаются ценными, и изобретателям вначале оказывается широкая помощь по созданию конструкторского бюро и базы с отпуском немалых средств. Через некоторое же время данная проблема и автор забываются. Процесс реализации изобретательских предложений попадает в еще более сложные условия. Нередко под предлогом секретности непосредственный автор изобретения оттирается, и реализация предложения затягивается на годы, хотя затрачиваются колоссальные средства. Тактико-технические требования, которые дают технические управления РККА, в большинстве случаев выводятся умозрительно, например механическим увеличением скорости самолета без каких-либо научно-технических обоснований.

По вопросу стимулирования труда изобретателей указания Сталина и других руководителей, писал автор, оказались невыполненными, а оценочная комиссия под председательством И.П. Павлуновского работала совершенно неудовлетворительно. Были даны примеры, когда советские изобретения получали высокую оценку за границей, за них предлагались большие деньги, а дома их авторы не получали никаких премий. Выданные же денежные премии, по сравнению с гражданскими изобретениями, были намного меньше. В качестве вопиющего примера автор приводил факт, когда инженер-конструктор Б.С. Вахмистров, разработавший конструкцию авиазвена, получил премию в 5 тыс руб., тогда как изобретатель картонных пробок для бутылок спиртных напитков получил десятки тысяч рублей. Упоминавшийся полковник Львов был представлен к награждению орденом Красной Звезды, но награды не получил. Зачастую в НИИ изобретатель рассматривался как чужеродное тело, а его активность как «рвачество».

Автор отмечал, что «чванство со стороны научных работников» вызывало внутреннюю напряженную борьбу между ними и изобретателями, а в результате — срывы и затяжка решения важнейших технических проблем. Автор приводил в качестве примеров институты кораблестроения, телемеханики, точной индустрии, Реактивный институт, АНИИ. На оборонных заводах изобретательство и рационализаторская работа поддерживались главным образом в области технологии производства, но очень трудно прививались при экспериментальной и научно-конструкторской работе по созданию новых опытных образцов. Только специальные указания наркома или правительства заставляли хозяйственников заниматься этими вопросами, но часто администрация заводов, формально признавая изобретателей, практически ими только тяготилась. В армии бывает, писал автор, что их предложения с энтузиазмом подхватываются, но в РККА нет средств, базы, сил, а главное, четких указаний о порядке прохождения ценных и наиболее сложных предложений. В результате они ходят по штабам и там теряются. Аппарат технических управлений РККА, занятый выполнением текущих оперативных планов и очередных задач, старается реализацию новых крупных технических проблем «сбросить» на другое учреждение, в частности на отдел изобретений НКО, а тот, в свою очередь, старается базироваться на решениях технических управлений. В итоге получаются двойственность и безответственность. В качестве положительного примера расценивалась работа Автобронеуправления РККА, возглавляемого И.А. Халепским, которое систематически следило за всеми новинками, появляющимися за границей, а также всеми новыми предложениями, представленными нашими конструкторами, активно реагировало на них.

Сотрудничество с иностранными фирмами

Проводя политику опоры на собственные силы, советское руководство, тем не менее, не отказывалось полностью от сотрудничества с иностранными фирмами, особенно в части внедрения новейших образцов.

Одной из проблем, которая все острее выдвигалась на повестку дня, было создание «большого флота». Заметные успехи в этой области демонстрировала Италия. В 1935 г. Главморпром осуществлял сотрудничество с фирмами «Дешимаг», «Ансальдо» и «Орландо». Технопомощь первой фирмы выразилась в освоении подводной лодки Е-2. Хотя помощь фирмы была весьма ограниченной, но в процессе совместной работы советские инженеры получили чрезвычайно ценный материал, который дал возможность позаимствовать ряд методов расчета и типовых конструкций на других сериях отечественных подлодок. С фирмой «Ансальдо» в 1934 г. был заключен договор об оказании технической помощи в строительстве нового крейсера и эсминца[467].

Договор показывает, на каких условиях осуществлялось сотрудничество СССР с иностранцами в 1930-е гг. Заводам СССР должны были передаваться все данные по организации технического процесса. Как и прежде, планировалось приглашение иностранцев и обучение советских специалистов на иностранных заводах. Тщательно оговаривались сроки передачи оборудования, лицензий и чертежей, взаимных гарантий и условия платежей. Так, общая стоимость проекта сотрудничества с фирмой «Ансальдо» должна была составить около 3 750 000 золотых руб. Техническая помощь фирмы «Ансальдо» выражалась в постройке и проектировании турбин большой мощности для крейсера и судовых вспомогательных механизмов. На заводах Главморпрома и на Харьковском турбогенераторном заводе велась подготовка к внедрению новых турбин с учетом полученных от «Ансальдо» материалов. Второй участок, где нужна была помощь фирмы, — фасонное литье, с которым знакомились на заводах Италии советские работники. Несколько инженеров и мастеров фирмы непосредственно работали в литейных мастерских Балтийского завода, Николаевского завода им. Марти и Новокраматорского завода. Осваивались также приемы стапельных работ фирмы на Балтийском заводе и Николаевском заводе им. Марти, где строились крейсера, явившиеся главным объектом техпомощи. В фирме «Орландо» группа советских специалистов знакомилась с методами проектирования и конструирования лидера эсминцев[468].

В конце 1935 г. разведывательное управление Штаба РККА доложило начальнику Автоброневого управления РККА Халепскому о том, что американский конструктор Кристи разработал новую конструкцию своего танка с новым мотором и большей быстроходностью. Главное, однако, усматривалось в том, что танк был предназначен для десантных операций. Возникло опасение, что новая модель будет продана либо Польше, либо Чехословакии, в связи с чем Халепский настаивал на покупке чертежей данной конструкции танка. Это, по его мнению, дало бы советским конструкторам стимулы для дальнейшего совершенствования новых танковых моделей. Как только, писал Халепский, Кристи узнает, что мы согласны купить его чертежи за 25 000 долларов, он погонит прочих «ростовщиков». «Так было и в 1930 г., когда мы у него покупали первую модель. Как только Кристи продал нам танк, он прогнал польских посредников, и поляки танк не получили»[469].

На основании докладной записки Ворошилова, представленную в Комиссию обороны в начале 1935 г., можно судить о заинтересованности советского руководства в использовании достижений в области военного производства Великобритании, с которыми имели возможность ознакомиться советские делегации. Речь шла о закупке новых моделей танков «Виккерс», моторов для танков и тракторов, новых образцов брони, созданных на английских сталелитейных заводах[470].

В сентябре 1936 г. начальник УМТС РККА И.П. Белов в своем докладе Комиссии обороны настаивал на организации поточного производства по образцу американских авиационных заводов, на избавлении от трудоемких станочно-механических работ, широком применении стандартизированных методов штамповки, сварки и клепки деталей и т. д. Белов сделал вывод, что организация производства, технологический процесс и механизация на советских авиационных заводах, хотя и самых крупных в мире, значительно отстает от современного авиастроения. В результате — опасный разрыв между способностью конструировать новые самолеты и плохой и долгой процедурой их постановки на производство[471]. Был предпринят ряд шагов для освоения новейших образцов американской авиатехники.

В конце 1936 г. ЦИАМ обратился в Наркомат оборонной промышленности, указывая, что в то время как с отечественными серийными авиамоторами еще надо определиться, по моторам, разрабатываемым по лицензиям иностранных фирм, имело место отставание от заграницы. Общий недостаток — низкий уровень экономичности моторов. На ближайшее время, указывалось в обращении, необходимо иметь авиационное топливо с октановым числом 96-100. Был проанализирован опыт внедрения различных типов моторов и организации их производства на отдельных заводах. На конец 1936 г. были сняты с производства устаревшие М-17, М-22. В серийном производстве оставались: М-34, М-100, М-25, М-85 и М-11. Мотор М-34, разработанный в ЦИАМе на базе М-17 (модифицированный БМВ-6), считался уже отечественным мотором, равно как и мотор М-11, выпускаемый заводом № 16. Остальные моторы были лицензионными. ЦИАМ настаивал на усилении опытных отделов заводов и росте их производственных возможностей в направлении форсажа моторов, обеспечения высотности полетов, улучшения экономичности[472]. Примерно в это же время появилось постановление СТО об организации производства моторов по договору с фирмой «Рено»[473].

В условиях международной изоляции в отслеживании иностранных достижений стала шире применяться практика промышленного шпионажа. Так, в январе 1937 г. 7-й отдел ГУГБ НКВД представил донесения о работе над конструкцией самолета с вертикальным взлетом во Франции, отличном от вертолета, а также о развитии субстратосферных полетов и стратосферной авиации, о работах фирмы Дюпон по очистке авиационных масел и красок. Указывалось, что есть возможность за деньги добыть информацию. Необходимые средства получить из резервного фонда СНК[474].

Вместе с тем нельзя не прийти к выводу, что в годы второй пятилетки, в отличие от первой, расчет на иностранную помощь носит уже не систематический, а эпизодический характер.

Производство стрелкового и артиллерийского вооружения

Вторая пятилетка стала важным этапом в переходе от иностранных к отечественным образцам в стрелковом, артиллерийском, танковом и авиационном вооружении, причем последние приобретали все большее значение. Важной вехой в этом переходе был 1933 г., когда РВС была поставлена задача заменить системы Виккерса, Льюиса, Гочкиса на системы Дегтярева, Курчевского, Токарева, Шпитального (ШВАК и ШКАС)[475]. На вооружение принималась автоматическая винтовка Симонова, ручной пулемет Дегтярева, пулемет ДК. План на вторую пятилетку намечал уже в конце 1934 г. наладить на ИОЗе серийное производство автоматической винтовки, примерно к этому времени — серийное производство ручных пулеметов ДП и ДС и танкового пулемета ДПУ на Ковровском заводе ИНЗ-2. Там же с начала 1935 г. начать серийное производство авиационного пулемета ШВАК, в конце года — спаренного. На Тульском заводе с декабря 1933 г. должно было быть налажено серийное производство авиапулемета ШКАС[476].

В том же году начальник ГАУ РККА Н.А. Ефимов поставил перед РВС вопрос о необходимости артиллерийского перевооружения армии в свете новейших мировых достижений в этой области и задач мотомеханизации РККА[477]. Он указывал на необходимость развития зенитной, морской и береговой артиллерии, увеличение дальности и скорострельности стрельбы, обращал внимание на пушечное и бомбовое вооружение авиации, танковое вооружение, развитие самоходной артиллерии.

В августе 1933 г. Ворошилов, сравнивая артвооружение дивизий РККА и иностранных армий и отмечая отставание в массовом производстве современных пушек, боеприпасов, взрывателей и трубок, одновременно указывал, что на западе не спешат с модернизацией в связи с появлением все новых образцов вооружения. Ворошилов призывал шире задействовать созданную в СССР в годы первой пятилетки конструкторскую базу[478].

По плану второй пятилетки завод № 8 должен был специализироваться на производстве орудий малых калибров (37–45-мм). Серийное производство полуавтоматической универсальной пушки калибра 45-мм (знаменитая «сорокопятка») начать с 1934 г. Кировский завод с третьего квартала 1934 г. должен был начать производство 76-мм танковой и полковой самоходной пушки. Главным производителем дивизионной 76-мм пушки образца 1933 г. (Ф-22) намечался завод № 92 в Новом Сормове, массовое производство планировалось начать с конца 1935 г. 100-мм зенитную пушку намечалось выпускать с 1935 г. на заводе «Большевик», 107-мм и 122-мм горные пушки на заводе № 38. Завод ММЗ с середины 1935 г. должен был выпускать 122-мм дивизионные и корпусные пушки, 152-мм мортиры, освоить выпуск 180-мм железнодорожной пушки для береговой обороны, 203-мм корпусной мортиры. Завод «Баррикады» специализировался на производстве тяжелых орудий: 152-мм корпусной гаубицы образца 1933 г. (запуск в серию планировался во втором квартале 1935 г.), 152-мм пушки АРГК с начала 1935 г., с четвертого квартала 1934 г. 203-мм гаубицы (Б-4), 305-мм пушки береговой обороны (система «К»). Танковые пушки калибров 122 и 152-мм с триплексами намечалось с 1935 г. производить на заводе им. Ворошилова.

Противотанковое ружье калибра 37-мм с 1934 г. должно было выпускаться на заводе № 7. С 1934 г. этот завод, а также завод № 38 должны были производить 76-мм пушки-мортиры. Кроме того, с 1934 г. эти заводы обязаны были наладить выпуск 76-мм самоходной пушки, 76-мм танковой (для Т-37), с 1935 г. — 76-мм авиационной, а в дальнейшем орудий калибров 100 и 152-мм на заводе № 38. На том же заводе намечался выпуск самоходной танковой пушки калибра 152-мм. Сроки запуска в производство не уточнялись, а намеченную к постановке 305-мм самоходную гаубицу было не ясно, где и как производить[479].

В 1934 г. были проведены большие работы по укреплению береговой обороны на Дальнем Востоке. Впервые были поставлены на массовое производство пушки Курчевского, правда, конструктивно недоработанные. Доработка переносилась на 1935 г. Отмечалось отставание на Ленинградском заводе № 7[480]. В мае 1934 г. руководитель Военно-морской группы КПК Н.В. Куйбышев доложил в ЦК ВКП (б) о срыве производства и установки на самолеты пулеметов ШКАС и отмечал безобразное и безответственное отношение к делу как в Военведе, так и в Военпроме. Руководителям ГВМУ Павлуновскому, ГУАП Королеву, начальнику УВВС РККА Алкснису, начальнику ГАУ РККА Ефимову, директору ТОЗа Ванникову, директору завода № 32 Петрову предъявлялись серьезные обвинения и предлагалось вынести взыскание на заседании Комиссии обороны[481].

Выполнение военных заказов по артиллерии в 1935 г. замедлилось, как писал Ворошилов, вследствие плохой работы заводов ММЗ, «Большевик», № 92. Срывалось намеченный ранее запуск в серию дивизионной пушки Ф-22 и пушек Шпитального. Совсем плохо обстояло дело с постановкой на производство систем Курчевского. Ввиду высоких требований на изготовление деталей, заводы просто отказывались от их постановки на производство. Поставляемые заводами образцы быстро выходили из строя. Нарком обороны существенной причиной этого видел загрузку военных заводов гражданскими заказами, за которые они брались с большой охотой ввиду большей коммерческой выгодности и менее жестким техническим условиям и требованиям приемки. Низким оказалось качество снарядов, выпущенных промышленностью в предшествующий период. Углублялся разрыв между потребностями в оптико-механических приборах и возможностью их удовлетворения заводами НКТП, что ставило под вопрос удовлетворение новых мобилизационных заявок по самолетам, танкам и артиллерийским орудиям. Мобилизационная потребность армии, не считая флота, по оптико-механическим приборам на год ведения войны к 1 января 1939 г. должна была составить более 1,5 млрд руб., в то время как по существующему плану накопление мощностей предусматривало только 468 млн руб. Все более очевидной становилась проблема стандартизации оборудования и производимых деталей, новые методы контроля за серийным выпуском продукции[482].

Практически синхронные проверки НКВД, КПК и КСК твердили о неблагополучном положении в артиллерии и докладывали об этом на заседаниях Комиссии обороны. В докладе Экономического отдела ГУГБ НКВД, представленном в ноябре 1935 г., указывалось, что выполнение программы артиллерийского перевооружения было сорвано по вине основных заводов («Баррикады», «Большевик», имени Молотова, № 8 и № 92). Отмечалась крайняя медлительность в переводе производства на чертежи литеры «Б». Огромными оказались размеры незавершенного производства. Брак по основным деталям достигал 20–25 %, а по мелким — 30–40 %. Не намного лучше показывалось положение на других заводах. Завод «Большевик», по данным проверяющих, представлял собой, по сути, большую кустарную мастерскую, изготовляя десятки тысяч орудийных деталей без соответствующих приспособлений и инструментов. На выполнение договора с итальянской фирмой «Ансальдо» завод затратил около 1 млн руб. золотом, но эффект оказался незначительным. Прямо указывалось, что вина за такое состояние лежит на руководителях заводов и ГВМУ, в частности на Павлуновском, полное отсутствие у него авторитета, что директора заводов перестали его слушаться, его распоряжения считают для себя необязательными[483].

В марте 1937 г., ставший начальником управления вооружений и техснаба РККА И.А. Халепский, и начальник АУ РККА Н.А. Ефимов представили доклад о состоянии артиллерийского вооружения на начало 1937 г. Доклад давал сопоставительные с другими странами сведения по артвооружению, технические данные, обеспеченность орудиями по новому мобилизационному плану (МП-6), определял перспективы их производства на заводах. Доклад свидетельствовал, что положение в артиллерии выглядело не так уж плохо, как о том сообщали контролирующие органы. Так, модернизированный в 1936 г. вариант дивизионной 76-мм пушки Ф-22 превосходил многие западные образцы. Состоявшие на вооружении дивизий 122-мм и 152-мм гаубицы, модернизированные в 1930 г., лишь немного уступали орудиям, производимым германской фирмой «Рейнметалл». 152-мм мортира образца 1931 г. признавалась устаревшей. Корпусная 122-м пушка образца 1931 г. (завод «Баррикады») превосходила все иностранные образцы, то же касалось корпусной 152-мм гаубицы. Дальнобойная артиллерия АРГК — пушки 152-мм образца 1910/30 г. и БР-2 по своим возможностям были ниже аналогичных западных систем, равно как и 203-мм гаубица (заводы «Баррикады» и «Большевик»). Сведений об артиллерии особой мощности (самоходной) на Западе в распоряжении военного командования не было. В СССР с 1937 г. должно было начаться на заводах «Большевик» и им. Кирова в Ленинграде производство самоходных 203-мм пушки и 305-мм гаубицы. Однако к 1937 г. на вооружении РККА было только 5 СУ. Артсистемы крупного калибра должны были поступать на вооружение береговой обороны. Задания на будущее предусматривали также создание «большого триплекса»: 254-мм пушки, 305-мм гаубицы и 400-мм мортиры с дальностью стрельбы до 36 км (в отдельных случаях 52 км), 180-мм и 356-мм пушек на железнодорожной платформе. Программой предстоящего усиления по плану МП-6 предусматривалось изготовление ряда других более мощных систем.

Полковая артиллерия к 1937 г. обладала 1584 единицами 76-мм пушек образца 1927 г., изготавливаемыми на Кировском заводе. Но только в 1936 г. их производство было стандартизировано (по чертежам литеры «Б»). Пушка устанавливалась на танке, а в 1936 г. на заводе им. Ворошилова в Ленинграде был изготовлен опытный образец самоходной установки АТ-1, которую должен был выпускать СТЗ в кооперации с другими заводами. В области зенитной артиллерии в производстве были крупнокалиберные пулеметы ШВАК 12,7 и 20-мм, которые обладали отличной скорострельностью, но их конструкции так и оставались недоработанными. Были изготовлены образцы 37-мм и 45-мм пушек Шпитального, вполне сопоставимые с западными, но на производство не поставленные из-за недоработки конструкций, тогда как армия испытывала острую нужду в данном типе вооружений. 76-мм зенитная пушка образца 1931 г. оставалась вполне современной (завод № 8). На вооружении РККА на 1937 г. всего состояло 1229 таких пушек, а программа усиления по новому мобилизационному развертыванию предполагала увеличить их производство на 3607 единиц.

Задание по производству зенитных пушек калибра 100 мм для ПВО особо важных центров заводами так и не было организовано, производственная база не была определена.

Образец горной пушки-мортиры, ведущей настильный огонь, так и не был разработан. Завод № 92 произвел только 593 единицы горной пушки образца 1909 г. Новые образцы горных пушек должны были разрабатывать Киевский Краснознаменный завод и ленинградский № 7 в сотрудничестве с чехословацкой фирмой «Шкода».

Большие затруднения испытывала промышленность в производстве противотанкового вооружения. Только в конце 1936 г. были изготовлены образцы противотанковых ружей, но обнаруживались задержки в ходе испытаний. База для их производства определена не была. На вооружение батальона поступала 45-мм пушка образца 1934 г. (завод № 8), которая в целом не уступала противотанковым орудиям иностранных армий.

Наблюдалось отставание в минометной артиллерии. В 1935 г. 76-мм пушка Курчевского БПК была признана негодной. Вместо нее в серию был поставлен 82-мм миномет, производимый на заводах № 7 и Брянском, но их выпуск, по мнению Военведа, был крайне недостаточным. В ближайшие годы заказ намечалось увеличить более чем вдвое.

На вооружении танков состояла спаренная с пулеметом 45-мм танковая пушка (завод № 8). Для больших танков только что была поставлена 76-мм пушка образца 1927/32 г., переведенная при изготовлении на чертежи литеры «Б» (Кировский завод). В результате испытаний 1936 г. 76-мм универсальной пушкой конструктора И.А. Маханова было намечено заменить на танках старые орудия этого калибра.

На основании данных доклада был представлен проект постановления СТО, предусматривавший передачу Кировского завода в подчинение НКОП, который должен был отвечать за производство 76-мм орудий. Для этого должен был полностью переоборудоваться станкостроительный цех. Постановление предусматривало дальнейшую специализацию заводов «Большевик», «Баррикады», им. Молотова, № 7 и № 8, Ковровского завода, увеличение производства в артиллерийском цехе Уралмаша. На всех заводах предусматривалось создание крупных КБ. Ввиду тяжелого положения на заводе № 92 в Новом Сормове было решено откомандировать туда опытных конструкторов на жилищное и коммунальное обустройство отпустить дополнительно 8 млн руб.[484]

В конце 1937 г. были образованы комиссии, которые рассматривали вопрос об усилении мощностей артиллерийских заводов и о переводе ряда машиностроительных предприятий на производство артиллерии. Рассматривались, в частности, Златоустовский инструментальный завод, Воткинский завод, «Металлист» в Свердловске, «Саратовский комбайн», «Сибсельмаш» в Омске и ряд других. Результаты работы комиссий были довольно странными. Записано было, что в итоге «долголетнего вредительства в промышленности и АУ РККА, развернутой программы по производству материальной части артиллерии не было». Не было, дескать, не только соответствующего плана строительства новых артиллерийских заводов и реконструкции старых, а наоборот, имевшиеся мощности в основном были парализованы загрузкой станочного оборудования гражданскими заказами. Поэтому артиллерийское производство и его специализация совершенно не удовлетворяли потребностей армии. Решено было запретить производство мирной продукции на артиллерийских заводах. Для покрытия недостающих мощностей в состав НКОП решено было передать Воткинский завод для изготовления 152-мм гаубиц и осуществить его реконструкцию, точно так же Новочеркасский локомотивный завод, специализировав его на производстве 76-мм и 100–105-мм зенитных орудий, расконсервировать стройку локомотивного завода в Орске и тоже передать его НКОП, а также завод им. Ворошилова в Голутвине под Москвой, специализировав его на производстве 37–45-мм зенитных пушек. Для покрытия недостающих мощностей по 76-мм полковым и 76-мм танковым пушкам решено было срочно приступить к проектированию и строительству нового завода. Завод № 38 утверждался в качестве дублера завода № 8 по 45-мм танковым и противотанковым орудиям. Решено было расширить мощности по орудиям на Уралмашзаводе, такие же мощности получить и в результате реконструкции завода «Саратовский комбайн». На «Баррикадах» и заводе № 172, на Краматорском заводе форсировать развитие производства артиллерии и немедленно приступить к строительству специального завода для изготовления инструмента и приспособлений для артиллерии[485].

Танкостроение

В июне 1933 г. начальник Штаба РККА А.И. Егоров сделал доклад Ворошилову о состоянии механизации и моторизации РККА. Отмечая, что в годы предшествующей пятилетки удалось создать базу для развертывания этого процесса, он указывал на ряд существенных недостатков в сравнении с иностранным производством. Совершенно ненормальным он считал соотношение производства различных типов машин. Легкий танк Т-26, отмечал он, не уступает Виккерсу, а средний танк Т-28 превосходит аналогичную английскую модель. Танк БТ не уступает танку Кристи, танк прорыва (тяжелый танк) Т-35 превосходит французский 2С. Но устаревшие танки на вооружении РККА составляли 60 %. И хотя такое же соотношение было характерно для большинства иностранных армий, мобилизационные возможности у передовых стран оценивались как более высокие. Поэтому главной задачей пятилетки в танковой промышленности было создать мощности для производства 40 тыс танков, тогда как существующие позволяли произвести лишь 12 тыс. машин против 36 тыс у США, 24 тыс у Англии и Франции, причем, отмечал Егоров, эти страны тщательно сберегают ресурсы и ставят на вооружение только новые образцы.

Препятствиями в деле механизации и моторизации автор называл неосвоенность производства дизельных моторов, равно как и горючего для них, запаздывание производства вооружений для танков, отставание в выпуске танковой брони, роста автомобильного и тракторного парка для РККА, неналаженность ремонтной базы, недостаток запчастей и вспомогательных машин. В новой пятилетке, писал он, для развития мехсоединений необходимо перейти к организации массового производства, внедрению танков в другие части (кавалерийские, пехотные и др.), налаживанию взаимодействия с авиацией, созданию плавучих, летающих танков, обеспечению условий для массовых танковых прорывов, работы по усилению брони, повышению огневой мощи и калибра вооружений танков[486].

Ведущим предприятием в деле танкостроения должен был стать завод им. Ворошилова (№ 174), выделенный из «Большевика». В 1933 г. завод задания по танкам Т-26 не выполнил. Выпущенная же продукция была невысокого качества. Был отмечен большой брак, неудовлетворительное состояние на заводе инструментального хозяйства и нарушение сроков комплектной поставки полуфабрикатов и материалов кооперированными заводами (Ижорским, им. Лепсе, «Красным Октябрем»). Как свидетельствует справка начальника конструкторского бюро Спецмаштреста, имелись следующие препятствия. У завода было ограниченное количество поставщиков, вследствие чего задания по Т-26 и Т-28 выполнялись с большим трудом. Завод нужно было реконструировать полностью, построить новое здание, новый механо-сборочный цех, цех цветного литья и произвести другие работы. На это на 1934 г. запрашивалось 7,7 млн руб. из 15,3 млн руб., выделенных Спецмаштресту, включая строительство жилья, специального дома для работников треста[487]. Кроме того, требовалось увеличить средства по смежным заводам, участвующим в выполнении танковой программы: Подольскому, Ижорскому, Выксунскому, «Красному Путиловцу»[488].

В 1933 г. программа по изготовлению танков выполнена целиком лишь ХПЗ по производству БТ. По танку Т-35 завод задание не выполнил в связи с затянувшимся поступлением чертежей, запозданием с доставкой бронекорпусов и задержкой в изготовлении гусениц. Только три Т-35 были сданы на испытание.

В 1934 г. в танкостроении произошел существенный сдвиг в сторону производства Т-26. Из 3565 машин этого типа 1426 было выпущено заводом им. Ворошилова. ХПЗ произвел 1105 БТ и 10 танков Т-35. Кировский завод произвел 50 танков Т-28. Завод № 37 освоил производство плавающих танкеток Т-37, а всего сдал 951 машину этого типа, наладил выпуск танкового вооружения[489].

В том же году был взят курс на создание баз для танкостроения путем ассимиляции военного и гражданского производства. В северную базу (танки Т-26, Т-28) должны были войти завод им. Ворошилова, Кировский, Ижорский заводы и «Красный Октябрь». Центральная база намечалась для производства танкеток Т-37 и бронемашин. Сюда включались заводы № 37, ГАЗ, Выксунский, Кулебакский, Подольский крекинговый. В южную базу (танки БТ, Т-35, Т-26) объединялись ХПЗ, ХТЗ, СТЗ, Мариупольский завод. В то время основной капитал Спецмаштреста составил 120 млн руб., а число работников достигло 25 тыс. человек[490].

1935 г. был отмечен снижением выпуска танков, а 1936 г. заметным ростом (см. табл. 2). В это время на заводах СССР изготовлялись в основном следующие образцы танков, не считая опытных: танкетка Т-37, легкие танки Т-26 и БТ, средний танк Т-28, тяжелый танк Т-35, или «многобашенный дракон», который в массовое производство так и не был запущен из-за недоработок конструкции[491].

К концу 1937 г. все танки, состоявшие на вооружении РККА, во многом исчерпали свой ресурс. Прибывавшие из Испании советские специалисты в один голос жаловались на слабую броню машин, тесноту и малый обзор, недостатки трансмиссии, недостаточно широкий сектор обстрела. В 1937 г. разработка новых образцов и моделей на базе существующих танков была приостановлена, а их выпуск заметно сокращен. На повестку дня выдвигался вопрос о внедрении новых образцов, разрабатываемых в конструкторских бюро.

Авиапром[492]

Авиационная промышленность выдала в 1933 г. 4116 самолетов и 7775 моторов. В выпуске поднялся удельный вес истребительной авиации — до 10 % против 5,4 % в 1932 г. но имело место отставание по скоростным самолетам. Не было производственной базы для гидросамолетов. В отчетах отмечалось, что завод № 1 сорвал программу по самолетам-разведчикам. Завод № 23 освоил производство легкой и учебной авиации, но потребностей в них ВВС не обеспечил. Отмечалось, что задержка в поступлении моторов сильно била по своевременной сдаче машин. Завод № 24 полностью не освоил производства мотора М-34 и его модификаций с редукторами и нагнетателями (РН). Отмечалось, что специальные заводы ГУАПа не обеспечивают потребности основных заводов в необходимых агрегатах и по вооружению самолетов. Не был разрешен вопрос о ремонтной базе, изготовлении запчастей для самолетов, снятых с производства.

Особое внимание уделялось форсированию опытных работ по нагнетателям и редукторам к моторам. В конце 1933 г. Тухачевский, приложив расчеты, сделанные главным конструктором ЦАГИ Туполевым, обратился к Орджоникидзе с письмом, в котором писал о том, насколько их внедрение увеличивает боевые качества машин. ЦИАМ, по его мнению, должен был срочно заняться этим вопросом в связи с массовым запуском мотора М-34[493].

Проведенная ранее проверка ВМИ РКИ указывала на неудовлетворительное выполнение программы по опытному строительству авиационных дизелей, на неудовлетворительную организацию работ по внедрению нагнетателей к авиационным моторам (Н-1–Н-6). Отмечалось, что в то время как ГУАП сосредоточился на нагнетателях Н-1, другие типы, разрабатываемые в ОКБ ОГПУ (ОКБ Бриллинга и Стечкина, ОКБ инженера Бессонова), не имели испытательной базы, отсутствовала связь с производством, поэтому их разработки техническим требованиям не отвечали[494]. Начальник ГУАПа Г.Н. Королев в качестве одной из задач на пятилетку выступил с инициативой перевода производства опытных дюралюминиевых самолетов на спецсталь, замене ею всех частей, производимых из углеродистых сталей. Одновременно выдвигалась задача полностью освободиться от импорта высококачественных сталей. Замене подлежали модели истребителей, разведчиков и другие типы самолетов, но в наибольшей степени это касалось тех моделей, которые намечены к развитию: ТБ-3, ТБ-4, МК, МДР-4. Для них предусматривался переход на новые конструкции, который намечалось завершить к 1936 г. Пока в отечественной промышленности отсутствовал опыт создания цельно-стальных конструкций и не было базовых материалов для их производства, Королев предлагал выделить три направления: подготовка конструкций, баз снабжения, создание производств — опытных и серийных[495].

За 1934 г. ГУАП представило отчет руководству, где говорилось о больших успехах авиации. На авиационных заводах были созданы конструкторские бюро, работа которых теснее увязывалась с производством и с работой ЦАГИ, ЦИАМ и ВИАМ. Разработки велись с целью увеличения скорости, дальности и высоты полетов машин. Готовились к серийному выпуску моторы «Райт-Циклон», модифицированные лицензионные «Гном и Рон» (К-9, К-14), Испано-Сюиза, истребители И-14, И-15, И-16 и скоростной бомбардировщик (СБ). Отмечалось, что СБ с двумя моторами Испано-Сюиза на заводских испытаниях показал высокие качества, показав скорость 433 км в час — выше многих лучших в мире машин. Опытный самолет РД поставил мировой рекорд дальности полета (12411 км) без посадки и пополнения горючим. С 1935 г. он планировался к постановке в серийное производство. Построенный ЦАГИ образец тяжелого самолета был расценен как лучший в мире. Кроме того, ЦАГИ были сконструированы ряд более совершенных моделей для морской авиации, дальней разведки. Был выпущен бомбардировщик ТБ-3 с мотором М-34РН, значительно превышающий потолок всех существующих в мире машин подобного класса. Отмечались успехи завода № 29, добившегося совершенствования старых и конструирования новых моторов: М-48, М-49, М-58, прошедших госиспытания. Согласно справке ГУАПа в опытном строительстве в 1934 г. находилось 13 типов моторов, испытания проходили 25 типов самолетов. И все же Авиапром план 1934 г. задания полностью не выполнил: по легким истребителям, крейсерским и скоростным бомбардировщикам — на 26,3 %, тяжелым бомбардировщикам — на 35,0 %, самолетам-разведчикам — на 15,6 %, учебным и связным — на 9,0 %. По моторам водяного охлаждения недовыполнение составило 2,6 %. По самолетам Р-ЗЕТ (модифицированный Р-5 с мотором М-34) план был выполнен только на 60 %, по И-15 — на 62,7 %, И-16 — на 33,5 %, Р-5а — на 61,0 %. По моторам М-34РН план был выполнен только на 2,7 %[496].

Неважными оказались итоги выполнения плана по труду. Рост зарплаты рабочим по сравнению с 1933 г. составил 16,1 %, в то время как производительность труда выросла только на 9,0 %. Несколько снизилась текучесть кадров. Если в 1933 г. по отношению к прибывшим убыло 100 % работников, то в 1934 г. — 85,6 %[497].

В уже упомянутом письме Сталину конструктора Веселовского, относящемуся к этому времени, излагался взгляд на перспективы развития авиации. Автор писал вождю о намечающемся отставании, что, по его мнению, было связано с авиамоторостроением, указывая на достигнутые на западе мощности моторов, а также показатели скоростей, грузоподъемности, потолка, радиуса действий и вооружения самолетов. Несомненно, что автор преувеличивал западные достижения, но, тем не менее, отмечал некоторые важные сравнительные показатели. Иностранные самолеты, писал он, как правило, удобообтекаемые, до последней степени зализаны, никаких выступов наружу, все приборы и вооружение установлены в закрытых частях самолета (в фюзеляже и крыле), убирающиеся шасси и т. д., тогда как у нас это не очень в «почете». Некультурность в самолетостроении и в моторостроении находит еще благодатную почву, заключал автор. Некоторые конструкторы ведут разговоры о том, что за границей авиация хуже нашей, что там хотя и имеются отдельные образцы лучше наших, но в среднем мы не хуже их. Все такие разговоры ведутся скорее для самоуспокоения. Наши конструкторы и изобретатели недостаточно воспринимают достижения авиации буржуазных стран, предпочитают: лучше дольше, да свое. Но дольше выходит слишком долго и нередко плохо. Было бы лучше, не отказываясь от своего, конструируя самые новейшие типы машин, в то же время исключительно быстро переносить в нашу авиацию все последние достижения мировой науки и техники, вечно обновляя конструкции и тем самым делая свою авиацию самой передовой в мире, «самой грозной для врагов и верным непобедимым оружием защиты наших границ».

Между тем в течение последних трех лет, писал автор, ЦИАМ не дал мотора, могущего конкурировать с Испано-Сюиза, Райт-Циклон, Кёртис-Конкверор, Роллс-Ройс и рядом других. «Единственный сравнимый отечественный мотор М-34 и тот не совсем удачный. Заграница подходит к мощностям моторов в 1500–2000 л. с., а мы все топчемся около 700–800 л. с. ЦАГИ также не создал за эти три года новейшей конструкции самолета. За последнее время институт конструирует самолеты под иностранные моторы, производство которых у нас не поставлено». Получится, указывал автор, что конструкции новых самолетов скорее будут хорошими экспонатами, а не массовой боевой машиной. «Осваивание Райт-Циклона поставлено в зависимость от окончания строительства завода № 19, а с лицензией по Испано-Сюиза мы топчемся год и ни с места. Основной наш враг, Япония, без шума осваивает новейшие самолеты и моторы. Она выдвигается по качеству авиации на первое место. Имея передовые моторы, она сможет в ближайшее время перевооружить свой воздушный флот, танковые и моточасти». В нашей стране, говорилось в письме, на авиацию работают до 40 заводов с ежегодным выпуском 1000 самолетов. Франция и Америка имеют каждая в отдельности производственные мощности порядка 50 тыс самолетов и 70 тыс моторов в год. Каждый завод во Франции и Америке имеет свои прекрасные конструкторские бюро и лаборатории, что дало им возможность достигнуть блестящих результатов, а «наши заводы почти что никакой конструкторской работой не занимались, довольствуясь тем, что им даст ЦАГИ или ЦИАМ».

Чтобы не отстать от наших врагов в авиастроении, писал автор, необходимо форсировать строительство и оборудование авиазаводов. Пока же строительство и дооборудование этих заводов идет очень медленно, что отражается на производственной программе авиации в целом, и еще сильнее скажется в случае войны. Анализ программы развития советской авиации, предложенной Веселовским, показывает, что автор был не совсем в курсе авиастроения и разработок, ведущихся в советских КБ. Подход его к наращиванию производства был главным образом механистический. К тому времени моторная авиация уже достигала пределов увеличения мощности моторов, скорости, потолка полетов, и требовались уже другие подходы к ее развитию, разработка иных более совершенных моделей. Возможно, писал Веселовский, наши конструкторы ужаснутся от предъявленных мною требований. (Действительно программа, представленная автором, была скорее из области фантастики, отражая некоторые особенности конструкторского мышления 1930-х гг.). Но ничего ужасного, писал автор, в этом нет. Машины с указанными скоростями, потолком и грузоподъемностью уже есть. Почему же мы не можем их иметь в массовом количестве?!». Предлагая примерный перечень типов самолетов, автор требовал строгой специализации авиазаводов, закрепляя за каждым тот или иной тип машины, обязав их не только их производить, но и постоянно совершенствовать. Поскольку указанные машины требовали моторов мощностью 1000, 1500 и 2000 л. с., то, заключал автор, потребуется колоссальная работа, максимум усилий. «Но все это преодолимо при твоем, дорогой тов. Сталин, непосредственном руководстве. Твердой рукой, как всегда, ты сумеешь быстро перевернуть все дело нашей авиации, и к моменту, когда нужно отразить врага, она будет и количественно, и качественно самой большой и сильной в мире… Твой гений, твоя воля много сделали во всем социалистическом строительстве и в деле обороны СССР. Ты с нами, и с тобой мы победим всех наших врагов»[498].

Но в 1935 г. советская авиационная промышленность «провалилась». КПК к тому времени представила ряд докладов о неудовлетворительной работе Авиапрома, сорвавшего, как указывалось, перевооружение армии новыми типами самолетов, «о полном провале в производстве моторов». В рамках общей проверки выполнения заданий, КПК доложила СТО о срыве заводом № 1 правительственного задания по созданию самолета ЛР, разработанного заводом № 39, в то время как завод предлагал более совершенную конструкцию «Р-3ЕТ», поддержанную, кстати, ГУАПом. Но самолет «Р-ЗЕТ» на государственные испытания был предъявлен с опозданием и их не прошел. Хотя завод и не прекращал работ по легкому разведчику (ЛР), у проверяющих возникло подозрение, что они велись лишь для того, чтобы избежать обвинения в отказе строить этот самолет. Таким образом, делался вывод, что задание правительства по перевооружению нашей разведывательной авиации более современными машинами было сорвано по вине завода № 1 и Глававиапрома. Предлагалось поручить прокурору СССР начать следствие по этому вопросу и привлечь виновников к судебной ответственности[499].

Летчик-инженер Белозеров в то же время писал руководству, что доверие к самолетам, выпущенным авиазаводами, снизилось, что с каждой пришедшей на вооружение машины надо все снять, проверить, промыть. Он указывал на безобразное отношение к летчикам, которое сложилось у целого ряда крупных руководящих работников заводов, которые работают по «оппортунистическому методу: сбыть бы самолет поскорее с завода, а дальше трын-трава!». При этом «безобразия» оправдываются ссылками на дефекты конструкции, ссылками на колхозника, недавно пришедшего на завод, на его некультурность. Приводил многочисленные примеры. В частности, когда в мае 1934 г. военная приемка завода № 1 отказалась принимать и испытывать самолеты Р-5 из-за течи радиаторов, директор завода приказал облетывать машины без военной приемки, подвергая риску сжечь мотор и разбить самолет. Более всего примеров касалось завода № 21 в Горьком, выпускавшем самолеты И-16. В апреле 1935 г., например, испытывалась в воздухе машина, имевшая 36 дефектов. Далее автор указывал на случаи, которые могли привести к авариям со смертельным исходом и которые автор сам мог наблюдать и испытать на себе на одном из аэродромов. Не говоря уже при этом о таких «мелочах», к которым, как он указывал, привыкли летчики, вроде течи радиаторов и пожарных кранов, плохой регулировки самолетов и т. д. И хотя в большинстве случаев фигурировал завод № 21, автор считал, что подобная картина наблюдалась и на остальных заводах Авиапрома. «Наши зазнавшиеся конструкторы, — писал автор, — с большим трудом, а самое главное, чересчур долго устраняют дефекты, тратят на согласование и увязывание да на совещания и заседания месяц, а то еще и больше». Конструкционные дефекты «с лихвой перекрывают дефекты производственные, очень многих из которых можно было бы избежать при настоящей большевистской борьбе за качество, за марку советского завода, начиная от начальника ГУАП и кончая контролером в цеху». Культурный вид самолета — это «не очередное заливанье соловьем на конференциях по качеству директоров авиазаводов». В авиации, отмечал автор, нельзя делить продукцию на «ширпотреб внутреннего потребления» и на «торгсиновскую» (продукция повышенного качества для торговли с иностранцами).

В чем автор видел основные причины дефектов? Во-первых, в том, что все руководители авиационной промышленности считают, что они делают одолжение стране тем, что выпускают самолеты и моторы; во-вторых, какой бы самолет и мотор они бы ни сделали, его возьмут в ВВС, а если ВВС не возьмут, то они его продадут НКВД, ГВФ или другой какой-нибудь организации; в-третьих, в том, что директоры вообразили себя больше коммерсантами, чем большевиками, воспитанными Лениным, Сталиным, первой обязанностью которых является «укрепление на деле обороноспособности, а не только в интервью с корреспондентами газет». «Как устранить дефекты и что для этого нужно?» — задавал вопрос автор. Это требовательность при приемке, ответственность за порученное дело, сталинский стиль руководства, а не двурушническая болтология в борьбе за качество. На один из самолетных заводов надо бы послать группу военных инженеров, назначив их, начиная от директора и кончая начальниками цехов, чтобы они на конкретном примере практически показали, чего можно добиться при выпуске «ширпотреба сплошного торгсиновского качества» с теми же средствами, но при настоящей борьбе и руководстве за выпуск лучшего в мире самолета и мотора[500].

Для анализа причин допущенных в 1935 г. срывов была созвана конференция работников авиапромышленности, проходившая в марте 1936 г. Выступая на ней с большой речью, нарком НКТП Г.К. Орджоникидзе много внимания уделил существовавшим проблемам. Речь получилась несколько сумбурной, изобилующей неоднократными повторами и противоречивой. С одной стороны, нарком постоянно апеллировал к достижениям Авиапрома, с другой — говорил о том, что он работает «из рук вон плохо». 1935 г. характеризовался как провальный, особенно, отмечал нарком, в свете нарастающей агрессивности Гитлера, необходимо крепить обороноспособность Красной Армии, в частности ее авиации. То, что руководители отрасли и заводов ссылались на недостатки в снабжении, Орджоникидзе назвал чепухой и ссылался на затягивание разработки мотора М-34 на заводе № 24 и освоение мотора Испано-Сюиза на заводе № 26. При этом ставился в пример завод № 19 в Перми и его директор И.И. Побережский. Несмотря на незавершенность строительства, там был освоен мотор Райт-Циклон. «Чем победил Побережский? — задавал вопрос Орджоникидзе. — Надо не мудрить, не заниматься хвастовством, а если уж взять американский мотор, точно копировать и дать его. Он это сделал и этим победил, никому не позволил никаких изменений вносить», а на Рыбинском заводе позволили себе вносить изменения в конструкцию мотора «Рено», и в результате не получилось требуемой точности и качества. Аналогично выходило с конструкциями самолетов. Если по своему разумению, указывал нарком, вместо того чтобы педантично, по-немецки копировать образцы, начинают изменять, то получается масса недостатков и недочетов. Первейшая задача самолетостроения и моторостроения — это доведение образцов до конца, а с этим положение особенно неблагополучное. «Когда вы возитесь над машиной год, два и три и доводите ее до конца, то оказывается, что она устарела и нужно ее выбросить ко всем чертям. С самого начала нужно довести машину до конца и передать ее заводу, а он мог бы точно воспроизвести машину, и она была бы годная. Этого у нас нет».

Большое место в докладе заняли проблемы брака на производстве и его связи с авариями в авиации. Приводился такой пример. Изготовили СБ. «Все вышло хорошо, но бак поставили такой, что он течет. Разве это не хулиганство, не безобразие? — возмущался нарком. Разве это допустимо в Советской стране? Разве не нужно голову оторвать тому мерзавцу, который ставит такой бак?… Десять раз надо отдать под суд такого мерзавца. Если человек не заметил — и тогда непростительно… Если этот человек не способен смотреть, это вообще не человек, надо его выбросить ко всем чертям. Если он это делает сознательно, то он враг Советского Союза и его надо расстрелять. Если дурак, то на завод не надо пускать… [Вопрос, однако, на который не мог ответить нарком, состоял в том, как различить, где “дурак”, а где “вредитель” или “предатель”]. Малейшая неточность в механизме — и самолет летит к черту, и герой-летчик, сын Советского Союза, гибнет… Как будете чувствовать себя вы — инженеры, техники, директора, рабочие-стахановцы авиационной промышленности? …Не будете ли вы чувствовать себя преступниками… Погубить их [летчиков] из-за нашей расхлябанности и растяпства — это ей-ей больше чем преступление…Когда военные летчики нападают, и очень резко нападают на нашу авиапромышленность, мы очень часто обижаемся, говорим, что к нам придираются. Но пусть лучше десятки тысяч раз придираются, пусть десятки тысяч раз требуют от нас качества, а мы не имеем права возражать. Мы должны дать такой качественный самолет, чтобы летчик мог целиком довериться ему». Разговоры о том, предупреждал Орджоникидзе, что военные должны знать самолет во избежание аварий и катастроф, должны быть прекращены.

Обращает внимание данная в докладе характеристика директорского корпуса авиазаводов. Если сравнить с другими директорами, то, по словам Орджоникидзе, они «не уступают им ни по культуре, ни по знаниям, ни по социальному происхождению, ни как большевики». Но, как утверждал он, работают они хуже других директоров, они менее дисциплинированы, чем директора других предприятий. «Если директору что-либо не нравится, он просто этого не делает». Выход нарком видел в укреплении плановой и производственной дисциплины, ибо нигде она так не нужна, как в авиапромышленности. Проблема, которую обозначил нарком, видимо, существовала в 1930-е гг. Случаи, когда директора авиазаводов не выполняли указаний сверху, были нередкими. То внимание, которое уделяли авиации руководители страны, видимо, внушало этим директорам чувство своей важности, исключительности, незаменимости и неприкосновенности, но, как показали дальнейшие события, зря.

В докладе была дана оценка имеющихся в стране конструкторских сил. Работавший в ЦАГИ Туполев, по словам наркома, «крупнейший конструктор и огромное количество наших самолетов названо его именем — АНТ. Поликарпов — прекрасный конструктор самолета И-16. Есть конструктор, который работал над пушечным самолетом — тов. Григорович. И много других, и почти всех их всех я знаю в лицо. Они умеют делать хорошие конструкции, но почему они не выходят? Нужно прямо сказать конструкторам, что, несмотря на их блестящие способности, они машину до конца не доводят. Мы с тт. Сталиным и Молотовым на заседании правительства разбираем все эти вопросы. Ни я, ни т. Молотов, ни т. Сталин, ни т. Ворошилов не являемся конструкторами и доводить машину не можем. Машину должен доводить конструктор. Если он этого не сделает, то, значит, он свое дело до конца не сделал. 3–4 года тому назад у нас было только одно конструкторское учреждение — это ЦАГИ, и еще не много на заводе № 39. Остальные заводы своих конструкторов не имели. Решено было создать конструкторские бюро на всех крупных заводах. Идея состояла в том, чтобы была борьба, и в этой борьбе рождались более совершенные самолеты. Получилось совсем не то. Но никто не думал, что каждое бюро начнет само, не считаясь ни с кем, проводить свое творчество. Если ЦАГИ передает свою конструкцию, бюро без согласования начинали менять ее. Получается чепуха. Например, Поликарпов конструирует И-16 и передает его на строительство заводу № 21. Там имелись кое-какие недочеты, машина была не доведена. Поликарпов дает определенное указание заводу, как нужно исправить, а там говорят: мы сами с усами, мы сами исправим. Исправили сами, получились жертвы. Передали машину Красной Армии, оказалась — дрянь».

Тем не менее настроение Орджоникидзе оставалось оптимистичным. «Никто не говорит, что у нас нет авиационной промышленности и что мы безоружны, но мы хотим иметь лучше того, что мы имеем. Если скорость наших самолетов была 250, то теперь мы хотим, чтобы было 400, 500, 600 и выше. Могут наши люди это делать? Могут. Можем ли мы дать хороший самолет с хорошим мотором и хорошим вооружением? Мое глубочайшее убеждение — можем. Почему? Потому что у нас имеются рабочие-стахановцы, которые показывают чудеса производительности труда и которых у нас 1–2 года тому назад не было. У нас имеются свои прекрасные конструкторы, которые чем дальше, тем становятся сильнее. У нас имеются прекрасные инженеры и молодые, и старые, причем если года 3–4 тому назад у них не было опыта, то теперь у них с каждым днем накапливается этот опыт. То, что мы в прошлом году провалились, научило десятки и сотни наших инженеров. Я в этом глубоко убежден. У нас есть прекрасные директора. Только каждый рабочий, каждый техник, каждый инженер, каждый директор должны знать, что авиационная продукция должна быть первоклассного качества, чтобы все они сами стали контролерами, а не только приемщики Красной армии, ибо все, что делается, делается для нее»[501].

О том, как шло выполнение дальше плановых заданий, сообщалось в докладной записке Промышленного отдела ЦК ВКП (б). Положение явно выправлялось, но ряд авиационных заводов, начатых строительством в первую пятилетку, так и не были достроены: № 125 в Иркутске, № 126 в Комсомольске, № 124 в Казани и № 18 в Воронеже. Между тем в их строительство за четыре года было вложено около 500 млн руб. К строительству намеченных на пятилетку ряда новых заводов так и не приступили. Со стороны директоров продолжались ссылки на недостаток оборудования и рабочей силы. Выяснилось, что завод № 21 с 6277 рабочих работал успешнее, чем завод № 1 с 12628 рабочих. На большинстве заводов процветали штурмовщина и сверхурочные. Значительными оставались потери от брака. «Мы боимся производить удержания с бракоделов, — говорил один из начальников цехов, — так как ощущаем недостаток в рабочей силе». На самом же деле, по мнению авторов записки, огромный процент брака был следствием безнаказанного нарушения технологических процессов, слабой трудовой и технической дисциплины, небрежного хранения готовой продукции. В связи с браком перерасход основных материалов по отдельным заводам достигает 150–200 %. Часто нарушителями трудовой дисциплины выступали руководящие работники заводов. Говорилось о том, что, будучи заняты на вечерних и ночных совещаниях (обычная практика руководства в сталинский период), они поздно являются на работу, оставляя без присмотра производство. Отмечалось, что при неудовлетворительном выполнении производственной программы подавляющее большинство рабочих перевыполняют нормы выработки, поскольку сюда включаются брак, доделки и переделки. По-прежнему была высокой текучесть кадров, а техническая учеба организована плохо. Стахановское движение, охватившее заводы, не способствовало выполнению общей программы авиастроения[502].

У руководства страны было много причин для недовольства состоянием дел в авиастроении, хотя Авиапром, несмотря на все недостатки управления и организации производства, постоянно рос и ширился. К 1937 г. в стране насчитывалось 57 авиационных заводов с числом работников 249 тыс. человек. Авиапром превращался в самостоятельное ведомство со своей металлургической базой (завод № 95 в Кунцево и строящийся завод в Ступино под Москвой), с целой системой вспомогательных заводов, производивших оборудование и вооружение для самолетов.

Военное судостроение

В июле 1933 г. была принята новая программа военно-морского судостроения на 5 лет. Ею предусматривалось закладка и постройка 8 крейсеров, 50 эсминцев, 327 торпедных катеров, 36 сторожевых кораблей, 76 больших подводных лодок, 200 — средних и малых, 60 охотников за подводными лодками, 40 тральщиков, 14 мониторов, 8 канонерских лодок. Требовалось более широко задействовать в военных целях имеющиеся судостроительные заводы, завершить строительство Амурской судоверфи, строить новые судоверфи в Архангельске, Николаеве и других местах. Расширялось выполнение военных заказов по судостроению на заводах Невском, Коломенском, Днепропетровском, «Красное Сормово». На реконструкцию судостроительных заводов в 1933–35 гг. было решено направить 200 млн руб. Более мощные турбинные установки должны были изготовлять Северная судоверфь и Николаевский завод им. Марти.

Но за 1933 г. особых достижений в военном судостроении не было. Выполнение программы строительства эсминцев, подлодок, торпедных катеров, плавбаз переносилось на 1934–1935 гг. Введение в строй монитора «Ударник», плавбазы «Эльбрус» и 8 тральщиков откладывалось на 1934 г. По вине Ижорского завода постройка монитора «Активный» переносилась на полтора года. Имели место крупные просчеты. Не был выполнен заказ по бронебойным снарядам крупных калибров, минам, прицелам и взрывателям. Основными причинами невыполнения планов были, как указывалось в отчетных материалах, недостаток мощностей и оборудования заводов, неполная освоенность процессов производства, слабая связь со смежниками, запаздывание в изготовлении чертежей и закладки кораблей; недостаточный контроль за выполнением заказов[503].

1934 г. был отмечен более значительными достижениями. Если в 1933 г. было построено 18 подлодок (8 типа «Щука» получил Тихоокеанский флот — ТОФ), то в 1934 г. выпущено 40 подлодок, 2 сторожевика и 76 торпедных катеров, в 1935 г. — 41 подводная лодка, 1 лидер, 2 сторожевика и 95 торпедных катеров. С введением в строй новых подводных лодок СССР превзошел по их числу другие страны. На Балтийском заводе по иностранным чертежам была закончена строительством и прошла заводские испытания первая подлодка типа Е-2, которая представляла большие технические трудности в производстве (тонкостенные литые стальные сферические переборки, штампованная арматура высокого давления), но обладала лучшими тактическими свойствами по сравнению с ранее строившимися средними подлодками. На 1936 г. было намечено ввести в строй еще 50 подводных лодок[504].

1935 г. считался переломным в повороте к надводному судостроению (крейсера, лидеры, эсминцы, арктические ледоколы). По программе 1935 г. заводы Главморпрома были обязаны развернуть работы по постройке серийных эсминцев, однако задание заложить в 1935 г. 12 эсминцев было выполнено только наполовину. Причиной стали недопоставки металлургическими заводами проката марганцевистой стали, из которой строились корпуса кораблей. Неудовлетворительное обеспечение сталью отразилось и на сроках строительства крейсеров, которые при иностранной помощи были закончены проектированием и начаты строительством на юге и в Ленинграде на Балтийском заводе. Эти два крейсера, копии итальянских крейсеров типа «Евгений Савойский», были должны были уступать в скорости хода своему прототипу, но превосходить его вооружением. В том же году было начато освоение нового судостроительного завода в Комсомольске. Номенклатура судов, находившихся в производстве Главморпрома, была исключительно разнообразной. Только по заказу НКО строилось свыше 50 типов судов, по коммерческому и промысловому судостроению — около 25 типов (ледоколы для Севморпути, гидрографические суда, рыболовные траулеры, сухогрузы, нефтевозы, лесовозы, буксиры, баржи и т. д.). Главморпром производил также вагоны, большегрузные цистерны, железнодорожные платформы, паровые котлы и запасные части для НКПС. По мнению руководства, такое разнообразие продукции, унаследованное от прошлого, чрезвычайно затрудняло работу заводов.

Объем валовой продукции Главморпрома в 1935 г. составил 528,3 млн руб. Намеченный план был выполнен на 96 %, но рост по сравнению с предшествующим годом составил 18,4 %. По заключенным с НКО договорам было произведено продукции на сумму 403,3 млн руб. (326,3 млн — стоимость работ выполненных и 77 млн руб. — в незавершенном производстве). Численность рабочих на 10 судостроительных заводах Главморпрома насчитывала 45 тыс человек.

В конце 1935 г. начальник ведомства Р.А. Муклевич решительно поставил вопрос перед Орджоникидзе в том смысле, что, мол, хватит заниматься ремонтом, на который в основном уходят средства, надо строить новые боевые корабли[505]. Действительно, в 1935 г. Главморпром занимался ремонтом и модернизацией линкора «Парижская Коммуна», крейсера «Профинтерн», эсминцев «Войков», «Дзержинский», «Сталин», шести больших подлодок, перестройкой траулера «Джалитта», ледокола «Литке», теплохода «Сибирь», судов полярной экспедиции «Молотов» и «Ванцетти», трех минных заградителей для Дальнего Востока[506]. По решению межведомственного совещания были внесены изменения в программу военного судостроения. Главное, что было решено — строить 4 крейсера. Снимались с производства лидеры типа «Ленинград», и ставился на вооружение новый тип («Н»). Упор также переносился на создание больших подводных лодок. В 1937 г. намечено было заложить сразу 19 единиц. Снимались с производства лодки типа «Ленинец», постановлено закончить и снять с производства подлодки типа «Щука». Количество средних подлодок, вместо 122, решено было ограничить 90 единицами и все ввести в строй в 1938 г. Вновь заложить 13 малых подлодок. Кроме того, начать опытную серию мелких подлодок типа Остехбюро НКО в количестве 10 единиц и 1 опытную малую подлодку типа «Блоха». Закончить и снять с производства сторожевые суда, унифицировать в один тип быстроходные и базовые тральщики[507].

Но, учитывая большую себестоимость строительства крупных боевых единиц и их боевого снаряжения, отпущенных средств было заведомо мало. Поэтому выполнение программы стопорилось. Только в 1936 г. был спущен на воду крейсер «Киров», лидер эсминцев «Ленинград». Более успешно продвигалось строительство подводных лодок.

В 1936 г. Муклевич представил отчет об успехах военного судостроения. В отчете сообщалось, что объем работ по постройке боевых кораблей надводного флота увеличился в 2,5 раза против такого же объема в 1935 г. Спуск на воду крейсера «Киров» на Балтийском заводе, отмечал Муклевич, был произведен с совершенно необычной у нас высокой степенью готовности, а именно с смонтированными котлами, главными турбинами и большим числом вспомогательных механизмов и проводов. Опыт постройки «Кирова» показывает, отмечал он, как быстро можно строить корабли. Как положительный расценивался опыт, когда вся «начинка» поставляется с опережением корпусных работ. В марте 1936 г. было решено форсировать первоначальную программу постройки эсминцев и заложить дополнительно 25 единиц. При этом 6 корпусов было разобрано и отправлено на Дальний Восток для монтажа и достройки. Большие надежды связывались с завершением строительства Амурского судостроительного завода в Комсомольске, в 1936 г. на нем строились две больших подводных лодки, два лидера и два эсминца. Всего за 1936 г. было введено в строй 47 новых подводных лодок. Муклевич отмечал хорошую работу Балтийского, Николаевских заводов, Дальзавода, указывал, что значительная помощь была получена от итальянцев, хотя Кировский и Новокраматорский заводы не справлялись с производством заготовок для турбин. Своими достижениями, писал Муклевич, морское судостроение обязано не только улучшением работы заводов Главморпрома, но и всех заводов тяжелой промышленности, поставляющих металл, оборудование и снабжение для судов, и в особенности «тому повседневному и конкретному вниманию, которое оказывал нуждам морского судостроения лично нарком тяжелой промышленности тов. Серго Орджоникидзе»[508].

Однако, по сведениям КПК, положение в военном судостроении выглядело совсем не таким. «Наша промышленность впервые строит крейсера, докладывал Н.В. Куйбышев, член бюро Комиссии, и, казалось бы, этой важнейшей и сложнейшей задаче должно было быть обеспечено со стороны НКТП исключительное и всестороннее внимание. На деле этого нет. Установленные правительством сроки окончания строительства крейсеров находятся под угрозой срыва. Проверкой установлено, что если на заводах судостроительной промышленности работы по крейсерам развернуты по срокам неплохо, то заводы-поставщики работают совершенно неудовлетворительно как по качеству своих изделий, так и по срокам сдачи их судостроительным заводам. Договоры не выполняются, изделия поступают с запозданием, некомплектно, неудовлетворительного качества, на судостроительных заводах нарушается планировка строительства, дезорганизуется вся работа. А в результате срываются сроки окончания строительства, и первые два крейсера («Киров» и «Ворошилов»), предназначенные к сдаче в конце 1937 г., уже наверняка будут предъявлены промышленностью с запозданием. Как особенно узкое место в строительстве крейсеров отмечалось производство брони и турбин на Мapиупольском заводе, который выполнил лишь около 25 % заказа. Объективной причиной неудовлетворительного состояния производства броневых плит для крейсеров называлось то обстоятельство, что завод с 1917 по 1935 гг. утратил опыт, растерял кадры. Производство крейсерской брони до последнего времени рассматривалось как дело второстепенное. Соответствующими кадрами оно по-прежнему было не укомплектовано. Техническая помощь заводу не оказывалась. Борьбы с колоссальным браком по-настоящему не велось. Еще хуже обстояло дело с производством турбин для крейсеров. Харьковский турбо-генераторный завод ни одной турбины не построил и отмечалось, что в 1936 г. их не будет, что ХТГЗ вообще не является полноценным заводом. Он во многом зависит от своих соседей. У него нет вспомогательных цехов — литейного и кузнечного. Всякие мелкие работы требуют обращения к соседним заводам, что часто задерживает основные производства[509].

Выполнение военно-морской программы, принятой в июле 1933 г., как показывают документы, наиболее трудно осуществлялось в строительстве крупных боевых единиц. Так, к 1 января 1936 г. не вошел в строй ни один из намеченных 8 крейсеров, 10 лидеров эсминцев, 40 тральщиков. Эсминцев было спущено на воду 2 из 40 запланированных, больших подводных лодок 12 из 69, в то время как средних — 78 из 200, малых — 55 из 100, торпедных катеров — 103 из 252, намеченных программой. Все это означало, что на три последующих года выпадал основной груз ее выполнения (более 60 %). Поэтому на 1936 г. производственные задания были намного увеличены. Было указано на необходимость коренной перестройки работы как самого судостроения, так и смежных с ним отраслей, реконструкции судостроительных заводов, а также турбостроения, дизелестроения и специального проката, значительного улучшения материально-технического снабжения предприятий. Но все же пришлось пойти на отступление от программы, в частности в отношении двух крейсеров для Дальнего Востока — ввиду незавершенности строительства завода в Комсомольске, сдача которого переносилась на 1939 г., и уменьшения на 32 единицы количества сдаваемых больших и средних подлодок.

В 1936 г. продолжалось строительство 2 крейсеров, 6 лидеров, 14 эсминцев, 16 больших подводных лодок, 46 средних и 5 малых. Намечено было заложить еще 4 крейсера, 1 лидер (кроме заказанного в Италии), 15 больших подводных лодок, 24 средних и 15 малых. На 1937 г. надлежало заложить еще 125–130 кораблей разных типов, в том числе 2 крейсера, 2 лидера эсминцев, 7 эсминцев, 19 больших и 60 средних подлодок.

Намеченная программа требовала значительного увеличения средств, выделяемых Главморпрому. На 1936 г. ему планировалось выделить 863 млн руб. в ценах 1926–1927 г. против 550 млн руб. в 1935 г. При этом заказ НКО составил бы 675 млн руб., т. е. 78 %. Остальные 188 млн руб. распределялись по другим ведомствам, включая НКВД. Максимально сокращалась программа гражданского судостроения, и в нее включались только объекты, сохранение которых в значительной мере также диктовалось задачами обороны (ледоколы, плавдоки, тральщики и некоторые суда НКВода). Намечалось разгрузить судостроительные заводы от таких заказов, как вагоностроение, металлургия, запчасти и т. п., освободить их от производства несложных и неспециальных видов арматуры, механизмов и других изделий, которые передавались на другие предприятия. Так, производство корабельной стали передавалось на заводы: Мариупольский, Кировский, Ижорский, Таганрогский и Днепропетровский.

Предлагаемые мероприятия должны были не только обеспечить выполнение плана 1936 г., но и подготовить дальнейшую реализацию программы. Однако ее корректировка предрешала на ближайшие годы значительное недовыполнение пятилетней программы морского судостроения и отставание надводного флота СССР по сравнению с флотами главных агрессоров: Германии и Японии. Так, по расчетам Комиссии обороны, к 1938 г. Германия располагала бы 2 авианосцами, 13 линкорами, 16 тяжелыми и легкими крейсерами, 61 эсминцами; Япония — 5 авианосцами, 9 линкорами, 44 крейсерами и 117 эсминцами. Против этих флотов СССР имел бы 3 линкора, 9 легких крейсеров и 67 эсминцев при условии выполнения намеченной программы. Значительное преимущество было бы у Советского Союза по подводным лодкам: 381 единица (147 — на Дальнем Востоке) против 72 у Германии и 79 у Японии. Но проблема состояла еще в том, что ТОФ, противостоящий японскому, имел бы к тому времени незначительное число надводных кораблей. Идти на «оттяжку архискромной морской программы» в руководстве страны считали совершенно невозможным. Комиссия обороны выступила даже с инициативой сокращения других частей военного заказа для нужд военного судостроения, в частности авиации, что также было неприемлемым[510].

С «начинкой» кораблей дело тоже обстояло не совсем благополучно. Согласно докладной записке наркома НКТП Г.К. Орджоникидзе и НКОП М.Л. Рухимовича, только для обеспечения своевременного изготовления вооружения кораблей по всем заводам потребуется затратить 267,0 млн руб., в том числе в 1937 г. — 151,5 млн руб. Говорилось о том, чтобы продолжать переговоры по закупке станков для производства орудий и башен в Европе и начать таковые в Америке[511]. Было зафиксировано сильное отставание в области торпедного вооружения, и были даны задания ряду заводов: в том числе «Двигателю» в Ленинграде, на разработку новых образцов торпед. На это должен был быть нацелен новый завод в Махачкале[512].

В августе 1937 г. Сталин получил письмо от судостроителей, в котором говорилось о необходимости централизации проектирования и строительства кораблей, плохая организация этого дела рассматривалась как питательная среда для врагов народа. Авторы письма отмечали, что число специалистов, имеющих опыт построения крупных кораблей, незначительно, а молодые только приступили к освоению этой профессии. Разбросанность НИИ и КБ, частое дублирование, работа наспех тоже не способствуют делу, писали они. 7-й главк НКОП тратит большие деньги на опытные работы, а промышленность не знает их результатов. Они доводятся до нее, когда изменения уже внесены. Требуются переделки, которые удлиняют сроки сдачи. В начале года была создана межведомственная комиссия НКОП и НКО. Выяснилась рассогласованность действий. Работы НИИ (НИВК, НИИ № 4, АНИМИ) не были связаны между собой и с КБ заводов. Авторы предлагали создать единый орган, аналогичный НТК при морском ведомстве в дореволюционной России. При этом, писали авторы, организационный вопрос перерастает в политический[513].

О том, что выполнение плана 1937 г. по военному судостроению шло со значительным отставанием, сообщалось в докладной записке наркома НКОП М.Л. Рухимовича и начальника ВМС В.М. Орлова[514]. Причинами назывались сложность и новизна постройки судов, необходимость всесторонней их проверки. Указывалось, что в проектах, но особенно в механизмах, обнаружилось много грубых недочетов, и их исправление затормозило постройку. Кроме того, слишком широкий фронт работ без соответствующей предварительной организации производства привел к тому, что довольно быстро продвинутые корпусные работы были парализованы опозданиями в поставках оборудования.

Производство боеприпасов и боевых отравляющих веществ

Перевооружение Красной Армии требовало увеличения количества и качества снарядов и бомб. Между тем основная масса оборудования для производства снарядов была изготовлена в период с 1905 по 1916 гг. и не обеспечивала решения этих задач. В 1933 г. ВМИ сообщило о ненадежности взрывателей в снарядах и бомбах[515]. Тогда же Ворошилов доложил Молотову в Комиссию обороны о недостаточности поставки взрывателей[516]. Как явствует из документа, к производству авиабомб в то время было подключено 8 заводов и 15 объединений. Особенное отставание было отмечено в производстве бомб крупных калибров. Но, как отмечалось в докладе, заводы работают сами по себе. Наблюдается низкое качество, брак, задержки в строительстве новых цехов и участков. Были зафиксированы случаи «очковтирательства», и продолжались ссылки на вредительство, источником которого, по мнению наркома, были инженеры ЦАГИ. В связи с низким качеством снарядов были предъявлены претензии к работе научно-исследовательской лаборатории НКТП. В январе 1934 г. инженером П.К. Георгиевым на заводе «Большевик» была образована группа, добившаяся заметных результатов в повышении их качества. По новым техническим параметрам с 1935 г. УВМС РККА дало задание промышленности[517].

В 1935 г. не справились с переходом на стандартизацию производства снаряжательные заводы, продолжая производить массу бракованных снарядов и бомб, как показала проверка КСК. Ответственность за затягивание разработки новых технологических процессов возлагалась на Главное управление боеприпасов НКТП[518]. Об аналогичном положении в орудийно-арсенальном производстве НКВД информировал ЦК, прямо возлагая вину на Павлуновского, сменившего в 1936 г. пост начальника ГВМУ на должность руководителя Главвоенпрома[519].

В августе 1936 г. было решено к 1939 г. увеличить мощность снарядных заводов в 2,5 раза, но не за счет нового строительства, а путем их коренного переоборудования более современными, высокопроизводительными станками — автоматами, полуавтоматами, штамповочными машинами и т. д. Полностью закончить переоборудование намечалось к 1 января 1940 г. Необходимые капиталовложения были исчислены ориентировочно в размере 700 млн руб.: в 1937 г. — 230 млн; в 1938 г. — 250 млн; в 1939 г. — 220 млн. При этом считалось, что новые станки по своей производительности дадут съем снарядов с каждого станка в 3–4 раза больше, чем старые. Затраты на переоборудование заводов потребуются значительно меньшие, чем на строительство новых заводов, и, что особенно важно, мобилизационное развертывание станет значительно проще и быстрее. Станки типа автоматов и полуавтоматов не потребуют высокой квалификации рабочих за исключением лишь мастеров-наладчиков и инструкторов: один на несколько станков. Да и самих рабочих потребуется меньше. Новые типы станков намечалось закупить за границей.

Всего по линии снарядов, трубок, взрывателей и патронов, не считая военно-снаряжательных заводов, необходимо было в ближайшие 3 года изготовить около 21 тыс. станков и других единиц оборудования. При этом не менее 8 тыс освобожденных станков намечалось использовать в других отраслях народного хозяйства (ремонтные мастерские в сельском хозяйстве, кооперативные мастерские и т. д.). Помимо обновления станочного парка, намечалось обновить прессовое и печное оборудование в термических цехах. Были запрошены необходимые средства для приобретения двух образцов за границей.

Базами для производства отдельных типов снарядов должны были стать: центральная (Новая Тула, Ярославский завод, Московский завод им. Ильича, строящийся завод № 61 в Липецке); южная (завод № 65 в Таганроге, № 73 в Сталино, № 79 в Днепропетровске); уральская (Невьянский завод № 68, завод № 76 в Кабаковске, № 63 в Нижнем Тагиле, № 72 в Верхней Туре и строящийся для выпуска снарядов крупного калибра завод № 78 в Челябинске). Базой в Сибири намечался Сибметзавод в Новосибирске. Сохранялось снарядное произ- водство в Ленинграде, в частности завод № 77[520].

В годы второй пятилетки не было преодолено отставание пороховой промышленности, о чем, например, сообщалось в докладной записке Промышленного отдела ЦК ВКП (б). Пороховые заводы работали на базе старого оборудования. Их мощность в 1936 г. составила всего 70 тыс. т. пороха. Если даже учесть, говорилось в записке, намечающуюся в 1937 г. реконструкцию заводов № 40 и 9 и строительство новых заводов № 100, 101 и Кемеровского комбината, то мощность пороховых заводов максимально будет увеличена в 1937 г. до 100 тыс. тонн, т. е. примерно на уровне Японии, тогда как отставание от США будет в 3,5–4 раза, от Германии — в 2,5–3 раза, от Англии и Франции — 2,4–2,5 раза. Между тем отмечалось, что в Польше фирма «Шкода» построила два больших пороховых завода. В нашей пороховой промышленности, писали авторы, действует устарелый мобилизационный план М-3. Несмотря на то, что план находится в действии почти три года, не решены вопросы его обеспечения сырьем, материалами и особенно кадрами. Совершенно не предусмотрено обеспечение проверенными кадрами инженерно-технического персонала и рабочей силы. С объявлением мобилизации необходимо будет увеличить рабочую силу примерно в 4 раза, т. е. набрать больше 100 тыс. рабочих. Насыщенность инженерно-техническим составом чрезвычайно низка — 7 %. Эту цифру в мирное время следует довести, как минимум, до 15–18 %. Иначе во время войны все эти недостатки могут привести к катастрофическим результатам. Предлагалось утвердить план развития пороховой промышленности по годам с достижением следующих мощностей: в 1937 г. — 154 тыс. т., 1938 г. — 212 тыс. т. и на 1939 г. — 292 тыс. т.[521].

В начале 1936 г. КПК информировало руководство страны о неудовлетворительном состоянии производства пиротехнических средств для РККА. В общей сложности из 100 номенклатур пиротехнических средств (зажигательных, трассирующих, осветительных, сигнальных и имитационных) производилось только 22 номенклатуры, наиболее легких и простых, имеющих вспомогательное значение. Основными причинами такого положения были признаны отсутствие сырья и полуфабрикатов, неотработанная технология производства, отсутствие кадров. Каждый год государству приходилось затрачивать свыше 300 тыс. золотых руб. на ввоз сырья для выполнения текущих заказов по пиротехнике, в то время как в стране были все возможности в кратчайшие сроки без затраты каких бы то ни было средств на импорт развивать это производство. Делался вывод, что отставание в этой области «больно ударит нас во время войны». Между тем, говорилось в справке, развитие пиротехники могло бы иметь широкое применение и в мирной жизни, и создание мощной базы пиротехнических средств имело бы большое значение для мирных целей. Отмечалось, что именно таким путем развивалась и развивается пиротехническая промышленность за границей. Мы же, говорилось далее, ни сырьевой базой, ни производственными мощностями, ни кадрами не располагаем. «До самого последнего времени на заводах пиротехнических средств сидели враги, которые были наиболее знающими специалистами. Так, на заводе № 5 была арестована группа пиротехников в 12 человек, из них один расстрелян, остальные осуждены на различные сроки заключения. На заводе № 11 был арестован специалист Сусарев». Сейчас на заводах, доводило до сведения руководства КПК, нет специалистов-пиротехников, личный состав цехов укомплектован инженерами других специальностей, людьми, которые еще не накопили опыта, отсюда плохо осваиваются технологические процессы пиротехнических средств[522].

В 1933 г. химической промышленностью СССР было освоено производство порохов новых марок, что давало возможность ввести в действие новые системы орудий и стрельбы из стрелкового оружия, В конце года начата фабрикация целлулоидных прокладок к небьющимся стеклам «Триплекс». Было освоено производство тротила сульфатной промывки, что давало экономию в производстве спирта. Но в целом программа по химическому вооружению не была полностью выполнена. Основные причины оставались те же, что и ранее: недоснабжение цветными металлами, кислотами, хлором и т. д.

На всем протяжении пятилетки военная химия, как и другие отрасли, также испытывала недостаток выделяемых средств. Так, на 1934 г. химической промышленности для развития объектов узкооборонного значения требовалось 181,5 млн руб., производства необходимых военной промышленности хлора и кислот — 68 млн руб., всего 249,5 млн руб. Выделено же было только 123 млн руб., т. е. половина. Как указывалось в справке СО Госплана, это вызовет задержку пуска Горьковского комбината, а также Восточно-Сибирского, Березниковского, Кемеровского, Воскресенского, Красноуральского, Калабинского, намеченных к пуску в 1935 г. По военной химии, включая азот, на 1934 г. намечено было 710 млн руб. капиталовложений. Но при утверждении контрольных цифр сумма была сокращена до 415 млн руб., что не позволило развернуть строительство намеченных новых комбинатов. Отпущенные на 1934 и 1935 гг. средства были направлены в первую очередь на развертывание строительства азотных и пороховых заводов. В годы пятилетки втрое увеличилось производство фосфора и снаряжения им химических зарядов. В 1934 г. были построены два завода по производству бертолетовой соли, а Березниковский комбинат по данному продукту даже перекрыл свою проектную мощность. Добавочное количество бертолетовой соли и мощности по металлическому магнию в мирное время было намечено использовать для нужд спичечной промышленности. Был проведен также ряд работ по внедрению хлора из военной в мирную промышленность, но для полной загрузки хлорных заводов необходимо было расширить применение хлора в текстильной и бумажной промышленности, а также широко внедрить хлор в коммунальное хозяйство и сельское хозяйство для борьбы с насекомыми-вредителями[523].

1930-е гг. были временем наращивания производства боевых отравляющих веществ (ОВ). В 1933 г. производство таких ОВ, как иприт, фосген, адамсит, увеличилось почти вдвое. Была проведена большая работа по разработке новых видов ОВ: люизита, синильной кислоты. Для производства дымообразующих веществ (ДВ) были построены и пущены в эксплуатацию два завода (Щелковский и Константиновский), а также заканчивался строительством Ленинградский завод. В результате вместо 500 т. в 1933 г., в мощность по ДВ должна была составить 25 тыс. т. в 1935 г.

В конце 1934 г. группа инженеров-химиков, членов ВКП (б) обратилась в ЦК ВКП (б) с запиской об углублении отставания развития отечественных мощностей для производства боевых отравляющих веществ от таких стран, как США, Германия и Япония[524]. Для ликвидации отставания производства ОВ в 1934–35 гг. были приняты ряд мер.

Как указывалось в письме наркома НКТП Орджоникидзе на имя Молотова в феврале 1936 г., в развитии производства ОВ имелись две специфические особенности: во-первых, особый режим секретности и невозможность использования технической помощи извне; во-вторых, необходимость при производстве опираться на всю базу отечественной химической промышленности и решать вопрос о том, как сочетать производство продукции мирного и военного назначения. Вместе с тем бесконечное наращивание производства боевых ОВ было нецелесообразным и опасным, поэтому вставал вопрос об использовании создаваемого нового оборудования для мирных целей. До 1934 г., писал Орджоникидзе, не было известно, как использовать цеха ОВ в мирное время, все цеха по производству ОВ строились в составе больших химических комбинатов, чтобы полностью использовать все подсобное хозяйство в мирное время, как то: энергохозяйство, складское хозяйство, транспорт, жилье, ремонтные предприятия и т. д., а также базу по полупродуктам (кислоты, анилин)[525].

Производство средств связи, инженерного и оптического вооружения

Самым отстающим участком военного производства в годы второй пятилетки, как и в первой, по-прежнему оставалось обеспечение РККА средствами связи, транспорта, военно-инженерным имуществом. Военные заказы 1933 г. предусматривали накопление средств инженерной техники для обеспечения мобразвертывания РККА: дорожных машин — на 55 % и компрессорных станций — на 6 %. Планировалось создать 21 саперный батальон и специальные военно-строительные вузы и другие мероприятия. Значительно выросло обеспечение РККА электротехническим имуществом, радиостанциями, легкими переправочными средствами. Однако по другим средствам инженерной техники имело место большое недовыполнение планов. Так, обеспеченность РККА дорожными машинами составила только 40 % от потребного количества. Совершенно не было налажено производство саперно-танковых средств. План производства телеграфно-телефонного имущества не был выполнен. Было отмечено халатное отношение НКТП к железнодорожному вооружению РККА.

Об отставании инженерного вооружения РККА от общего технического оснащения армии в марте 1936 г. докладывал в СТО Ворошилов. Самым узким местом, по его мнению, было производство передвижных электростанций, электроагрегатов, маломощных и забортных двигателей, а изготовленные по заказу НКО средства были невысокого качества. На протяжении трех с половиной лет, сообщал нарком, не было налажено производство моторных пил. Находящиеся на вооружении прицепные компрессорные станции для армии были малопригодны. Производство переправочных средств не было обеспечено прокатом отечественного производства и трубами, средств маскировки тормозилось отсутствием хороших анилиновых красителей. Размещение опытных и серийных заказов НКО на инженерное вооружение проходило в промышленности с чрезвычайными трудностями. Между тем, намекал Ворошилов, в производстве инженерной техники должен был быть заинтересован не только НКО, но и другие наркоматы[526].

О состоянии электро- и оптико-механических предприятий в 1933–34 гг. говорит справка Сектора обороны Госплана СССР, составленная в августе 1934 г. Отмечалось, что хотя выполнение военных заказов в этот период заметно улучшилось (телефоны, телеграфные аппараты, измерительная аппаратура, оптические приборы, перископы, дальномеры и т. д.), вместе с тем необходимо разгрузить такие крупные заводы, как им. Казицкого и им. Коминтерна, привлечь к выполнению заказов заводы НКсвязи и Главное управление гражданского воздушного флота (ГУГВФ). Сохранялась зависимость от импорта тантала, в связи с чем необходимо было приступить к широким геолого-разведочным работам по изысканию танталовых руд и организации танталового производства на московском «Электрозаводе» и других предприятиях. По-прежнему неудовлетворительно обстояло дело с прожекторными станциями, но еще хуже — с отражателями. Единственный выход виделся в форсированной постройке завода зеркальных отражателей, так как их импорт при стоимости каждой штуки около 2000 руб. золотом был едва ли возможен. Недостаточно были проработаны вопросы о снабжении электрифицированными приборами. Не было ясности с планом их производства на только что вступающих в эксплуатацию заводах — ЗАТЭМ и Радиоприбор. Значительно хуже обстояло дело с приборами для ВВС. И без того небольшие заявки НКО промышленностью были основательно срезаны за отсутствием производственных мощностей. Очень большой недостаток отмечался по спецаэрофотоаппаратам. План по оптике считался приемлемым, если будут закончены соответствующие работы на заводах, расширены площади, осуществлен переход с кустарного и полукустарного метода производства на серийный и крупносерийный метод с разработанными технологическими процессами[527].

Рост оптической промышленности за вторую пятилетку по выпуску валовой продукции составил 480 %, объем капитальных вложений достиг 230 млн руб. Серьезным недостатком в развитии отрасли было сосредоточение основных заводов в Ленинграде (заводы ГОМЗ и ЛОМЗ, «Прогресс»). Группа московских заводов, вновь строящихся и реконструируемых, значительно отставала. Сохранялась сильная зависимость от импорта, не была решена проблема кадров, особенно остро ощущалось отсутствие инженерно-технического персонала, институтов, готовящих инженеров для оптических заводов. Не была создана научно-исследовательская база в Москве, куда в основном предполагалось перенести оптико-механическую промышленность. Ставились задачи: полностью ликвидировать зависимость от импорта. Усовершенствовать авиационные прицелы, разработать новые прицелы для пулеметов и турельных пушек, дальномеры, улучшить качество перископов, аэрофотоаппаратов, освоить производство прожекторных зеркал, произвести модернизацию всех военных приборов. Главный путь виделся в ассимиляции гражданских и военных производств. Для решения этой задачи произвести специализацию заводов. Завод «Прогресс» — микроскопы, ГОМЗ — кино-фотоаппаратура, ЛОМЗ — лабораторные приборы, завод № 69-й — контрольно-измерительные приборы, завод «Геодезия» — геодезические приборы и фотоаппаратура, завод № 217 — геодезические приборы, Изюмский завод — стекла, телескопические очки и бинокли, строящийся завод № 237 — сложные лабораторные приборы. На всех заводах намечалось по-новому организовать технологический процесс на основании стандартизации и нормализации деталей, сокращения механической обработки, применения методов горячей штамповки, литья под давлением и использования пластмасс. Увеличение выпуска валовой продукции в 3 раза с лишним требовало удвоения количества рабочих и утроения инженерно-технического персонала. Проблему кадров намечалось решать путем подготовки и обучения рабочих на старых заводах для вновь строящихся, создание ФЗУ на одном из московских заводов. Для ликвидации недостатка инженеров — создание оптического ВТУЗа. Кроме того, для научных разработок намечалось создание научно-исследовательского института в Москве, который должен был сосредоточиться на применении инфракрасных лучей для фотографирования, передаче сигналов на расстояние, использовании в военном деле ультрафиолетовых лучей и т. д.[528]

Выпуск валовой продукции электрослаботочной промышленности (радиосредства, телефоны и пр.) в результате роста вложений во второй пятилетке в четыре раза по сравнению с 1932 г. увеличился втрое (307,5 %). Однако и такой рост признавался недостаточным. В качестве основного недостатка рассматривался разрыв между научно-исследовательской базой и производством, который отразился на росте внедрения новой техники в систему связи: производство самолетных радиостанций, испытанных в научно-исследовательских организациях, годами осваивалось на производстве. Имела место неувязка роста выпуска радиостанций с производством источников питания. В годы пятилетки был сделан значительный прорыв в создании системы радиолокационного обнаружения самолетов, однако в результате недостаточного финансирования опытных работ вопрос о создании радиолокационных станций затягивался и так и не был решен.

На следующую пятилетку выпуск снова намечалось увеличить втрое, а самолетных радиостанций на военные цели — даже в 7 раз. В качестве главного направления определялось освоение и внедрение американской техники в производство радиоприемной аппаратуры. При строительстве новых заводов указано было проектировать отдельно монтажно-сборочные и заготовительные производства. Производство деталей должно быть одинаковым как для военной, так и гражданской продукции, а сборочные заводы — разделяться в зависимости от назначения. Загруженные сборочно-монтажной работой военной продукции заводы должны были «строго изолироваться от широких масс». Объем капиталовложений на пятилетку по электрослаботочной продукции определялся в 850 млн руб. Намечалось строительство новых заводов в Вязьме, Харькове, Иркутске и Комсомольске. В мирное время эти заводы должны были загружаться производством «радиоширпотреба», необходимость в расширении которого, как отмечалось, уже давно назрела. Поэтому гражданская продукция в 5-м управлении НКОП должна была достигать 63 %, несмотря на то, что при выделении НКОП из НКТП заводы, производящие гражданскую продукцию, не были подчинены управлению[529].

Репрессии 1937 г. в военной промышленности

Массовые репрессии 1937 г. сильно затронули военную промышленность. Об обстоятельствах, приведших к их развязыванию, говорилось выше. Но надо заметить, что и раньше Военпром, как самый ответственный участок производства, подвергался бдительному контролю органов безопасности, и аресты в нем продолжались и после прекращения кампании преследования старых специалистов (см. главу 2). В начале 1933 г. в рамках общей «кампании арестов» ОГПУ провело чистку заводов военной промышленности от контрреволюционных и антисоветских элементов. Всего было «вычищено» 11934 человека, из которых 74 % являлись рабочими (!), 7,4 % ИТР. Из этого числа 10854 были просто уволены, как правило, за нарушения дисциплины, 1080 приговорены к различным срокам лишения свободы[530].

В июле 1934 г. ЦК ВКП (б) выпустил обращение о необходимости повышения бдительности на военных заводах, которое должно было превратить их в «большевистские крепости обороны». Проверка состояния дел с наймом и увольнением рабочих, порядком выдачи пропусков и охраной заводов, указывалось в обращении, вскрыла «совершенно нетерпимое положение»: на заводы мог свободно проникнуть каждый желающий. Несмотря на большое количество людей, поставленных на внешнюю и внутреннюю охрану, настоящей серьезной охраны на заводах не было. Между внешней и внутренней (вольнонаемной охраной) — «ни какой связи и совместной работы. Вольнонаемная охрана вербовалась главным образом из инвалидов и стариков, плохо вооружена, на постах спит, устава не знает, строевую службу не проходит». Это, как говорилось в обращении, «приводит к тому, что на военные заводы могут свободно проникать и проникают в качестве рабочих и служащих или посетителей агенты и шпионы враждебных капиталистических стран для того, чтобы вести вредительскую работу и взорвать наши заводы в случае войны». Указывалось на раскрытие на ряде предприятий шпионских организаций, что якобы свидетельствовало о том, что «хозяйственные и партийные руководители заводов страдали нетерпимой беспечностью и отсутствием бдительности и не поняли до сих пор, что опасность войны есть совершенно реальная вещь и первый удар врага направляется и будет направляться на наши военные заводы».

В связи с обращением на 68 заводах для начала устанавливался особый порядок найма и увольнения рабочих и служащих, выдачи пропусков и организации охраны. Но нужно, отмечалось в обращении, добиться такого положения, чтобы «каждый рабочий и служащий не зевал, а бодрствовал и следил», а «партийные работники должны разъяснить массам, работающим на заводах, какая опасность нам угрожает, если не быть бдительными»[531].

После того как функции ОГПУ перешли к НКВД, контроль над военными заводами усилился. НКВД сам выступал заказчиком военной промышленности (пограничные, внутренние войска и службы). В номенклатуру заказов входили сторожевые суда, самолеты, танки, автомобили, орудия, бомбы, пулеметное и стрелковое вооружение и прочее боевое и охранное снаряжение. На всех кадровых военных заводах, в конструкторских бюро и НИИ специальные части НКВД несли наружную охрану, а первые отделы выполняли режимные функции, связанные с охраной военной тайны. В конце 1936 г. общая численность аппарата НКВД на предприятиях оборонного значения насчитывала более 40 тыс. человек. Содержание его возлагалось на соответствующие ведомства и директоров. Органам НКВД подчинялись другие службы охраны, гражданской обороны, пожарные подразделения, пропускная система, устанавливающая строго ограниченный допуск лиц, имеющих право посещения тех или иных цехов. Предприятия обязывались обносить территорию заборами высотой 2,5–3 м, усиленными наверху несколькими нитями колючей проволоки[532].

НКВД, помимо функций контроля и ревизии, одновременно выступал следственным органом. Работники ГУГБ НКВД осуществляли систематические проверки финансовой и хозяйственной деятельности предприятий, имеющих оборонный заказ, состояние оборудования, качество выпускаемой продукции и т. д. В адрес СТО и Комиссии обороны они составляли специальные доклады. Так, в феврале 1934 г. ЭКУ ОГПУ сообщало о срыве задания по пулемету ШКАС на ТОЗе, во многом связанного с изменением конструкции. По этой причине был арестован и осужден инженер Сандомирский[533].

Сами работники Военпрома и Военведа должны были сигнализировать органам безопасности о состоянии дел. Например, в феврале 1934 г. И.А. Халепский представил в ОГПУ справку, в которой сообщал о противодействии старых специалистов развитию танкостроения, которые по своему разумению исправляют принятые на вооружение иностранные конструкции, о том, что дело доходит до умышленной ломки, что исследовательская группа на заводе им. Ворошилова всячески дискредитировала модели танков БТ и Т-35, что, «по сути, означало скрытое вредительство»[534].

Характер представляемых докладов свидетельствовал о возрастании напряженности во взаимоотношениях различных ведомств. О том, что они приобретают опасный оборот, свидетельствует записка в ЦК ВКП (б) руководителя военно-промышленной группы КПК Н.В. Куйбышева от 14 октября 1936 г. «О неблагополучном состоянии мобилизационной работы в аппарате Наркомтяжпрома». В ней говорилось о том, что этот аппарат возглавлял Пятаков, ныне разоблаченный как троцкист, контрреволюционер и вредитель. «Моботдел НКТП, — писал он, — насчитывает 49 работников. Из них членами ВКП (б) являются 14 человек, что явно недостаточно для такого учреждения. Кроме того, 8 работников являются бывшими офицерами царской армии, 11 человек имеют за границей родственников, 6 человек происходят из чуждой социальной среды. Быть может, каждый из них в отдельности является честным и хорошим работником. Но зачем нужен такой букет в мобилизационном органе советской промышленности»[535].

Тревожные ноты прослеживаются и в письме Орджоникидзе, находившемуся на отдыхе Сталину в сентябре 1936 г. Цель письма: доложить о положении дел в военной промышленности, но в основном оно касалось состоявшегося в августе процесса Каменева-Зиновьева. «Их мало было расстрелять — если бы это можно было, их надо было по крайней мере по десять раз расстрелять», — писал нарком. Но беспокоило Серго другое: как поступать с теми, кто по своему прошлому был связан с этими «врагами народа». Некоторые считают, писал он, что «их надо вышибить из партии, но это неразумно и нельзя делать, а надо присмотреться, разобраться», а в этом «не всегда хватает терпения и умения». «Обмазанными» прежними связями оказалось «порядочное количество директоров». Их удалось спасти, отмечалось в письме, но, увы, история этим не закончилась. На процессе приводились сведения о связях с троцкистами ряда руководителей, в частности заместителя Орджоникидзе Г.Л. Пятакова. «Оставлять его замом — абсолютно невозможно, — писал он. — Если арестовывать не будем, давайте пошлем куда-нибудь…»[536]

Важным событием, которое знаменовало разворот репрессий в сторону военной промышленности, стал процесс так называемого «параллельного троцкистского центра», по которому проходила группа советских руководителей (Г.Л. Пятаков, Г.Я. Сокольников, Л.П. Серебряков, И.Т. Смилга, Я.З. Ерман, С.А. Ратайчак и др.) в начале 1937 г. На процессе зазвучали обвинения в хозяйственных преступлениях и подрыве обороноспособности страны. Именно с Пятаковым, много лет бывшим заместителем Орджоникидзе, стали отождествляться неправильные «наркомтяжпромовские методы руководства». Между тем руководящая политика в НКТП олицетворялась прежде всего личностью самого Орджоникидзе, вокруг которой и складывалась группа руководителей советской промышленности, среди которых были и его заместители Пятаков и Рухимович, ставший руководителем НКОП. Как показывают документы, сам Пятаков не был самым популярным среди них и не принадлежал к числу сторонников чрезмерной милитаризации экономики, скорее в этой роли выступал сам нарком, следуя указаниям Сталина. Ситуация становилась крайне опасной: Орджоникидзе предстояло либо защищать выращенную им плеяду соратников, либо предавать ее.

В начале февраля состоялось совещание начальников промышленных главков. Формально речь шла о выполнении ими январской программы 1937 г., а по существу — о борьбе с вредителями. Орджоникидзе выступил с речью, очень сумбурной и непоследовательной, свидетельствующей о сильном душевном расстройстве наркома. Тем не менее он отметил, что на заводах в связи с процессом «мерзавцев», т. е. (процессом 23–30 января 1937 г.), директора чувствуют, что их атакуют, будто они преступники, что все они должны отвечать за Пятакова и других. «Нужно, — говорил Орджоникидзе, — прямо сказать, что они не преступники, они кадры наши… Речь идет о громадной массе кадров, нами выращенных… Нужно не становиться в сторону от того, что на заводах идет клокотание среди рабочих…»[537]

Сохранился проект резолюции по результатам совещания, предусматривавший меры борьбы с вредителями в угольной и химической отраслях, который, видимо, был составлен при участии Орджоникидзе. В качестве актов вредительства в нем назывались создание диспропорций на производстве, распыление и размазывание средств, задержки с пуском новых объектов, занижение производственных мощностей, сопротивление внедрению новой техники, саботаж мероприятий по технике безопасности, стахановского движения, расхищение социалистической собственности. Аварии на производстве, отмечалось в документе, до конца не расследовались, а между тем это «диверсионные акты, осуществленные по прямому указанию Пятакова и Ратайчака». Вредители использовали отсутствие порядка и дисциплины, демонстрировали самоуспокоенность и благодушие, проявляли бесконтрольность.

Документ оказался буквально испещренным пометками Сталина. Они свидетельствовали о крайнем раздражении вождя. Предложенные меры казались ему неконкретными. Везде были рассыпаны вопросы типа «Где?», «Кто виноват?», «В чем причина “зевка”?», «Кому поручено исправление?», «К какому сроку?», сопровождаемые презрительными «ха-ха!» и «хи-хи!». Сталин явно был недоволен работой партийных органов и партийных секретарей, вычеркивая их везде, где упоминается их роль, ставя на их место хозяйственные и советские органы. Одновременно Сталин подчеркивал значение политической подготовки «хозяйственников», резко возражая против тезиса о том, что они должны стоять вне политики. Наконец, главное: вверху документа стоял вопрос: «А как Наркомоборонпромышл.? Рухимович» (подчеркнуто дважды — А.С. )[538]

18 февраля 1937 г. Орджоникидзе умер (официальная причина смерти — инфаркт), хотя некоторые авторы высказывают другие предположения о том, что с ним произошло. Февральско-мартовский пленум ЦК ВКП (б) дал сигнал к развязыванию массовых репрессий. Но фигура Серго стала неприкасаемой. Выполнение задачи борьбы с врагами народа в Военпроме выпало на долю руководителя НКОП М.Л. Рухимовича. Ему было предложено разработать комплекс мер для борьбы с «вредителями», «шпионами», «изменниками» и прочими «подрывными элементами» в военной промышленности.

Органы НКВД, КПК и КСК должны были приступить к проверке деятельности и личного состава главных управлений НКОП. Возникла крайне нервозная обстановка, в которой работники Военпрома, и раньше склонные сваливать огрехи развития военной промышленности на других, проявили себя далеко не с лучшей стороны. В мае 1937 г. в связи с арестом директора авиазавода № 22 С.Л. Марголина КПК стала «раскручивать» цепочку вредителей в авиапромышленности[539]. То, что раньше подавалось в качестве достижений, начинает представляться в ином свете. В январе 1937 г. директор Амурского судостроительного завода, докладывая о причинах задержек в его пуске и настаивая на дополнительных капиталовложениях, указывал на полное отсутствие инфраструктуры: нет жилья, нет школ, нет учителей. Ничего нет даже у работников НКВД[540].

Началось выяснение отношений, противостояние работников НКО и НКОП, поиски виновников недостатков, весьма схожие с доносами руководителей друг на друга, Так И.П. Павлуновский в письме в ЦК все недостатки в артиллерии попытался свалить на НКО. «Наблюдаются — писал он, — крупные недочеты, которые являются отнюдь не случайными ошибками, а следствием сознательных действий, направленных на ослабление РККА, свидетельством того, что там работает хорошо законспирированная и очень влиятельная организация». В письме содержались явные намеки на деятельность замнаркома НКО Тухачевского и начальника АУ НКО Ефимова[541].

В мае 1937 г. Рухимович представил в СНК и ЦК ВКП (б) свой доклад «О мерах ликвидации и предупреждении вредительства в военной промышленности», в котором пытался отвести обвинения работников НКОП и свалить недостатки на прежнее руководство Наркомтяжпрома. В докладе в резкой форме критиковались «наркомтяжпромовские методы руководства», приведшие, по его словам, к серьезному ослаблению обороноспособности страны. Указывалось на бюрократизм и безответственность в работе различных главков, на несовпадение плановых и текущих заказов, слабую кооперацию и т. д.[542] Все эти явления, безусловно, имели место в Военпроме, как и во всей промышленности СССР. Попытка осуждения «наркомтяжпромовских методов» была попыткой с негодными средствами, ибо руководство ведомством было тесно связано с личностью Орджоникидзе и самого Рухимовича.

В мае же КПК, докладывая руководству о состоянии танкостроения в стране, существующие в нем недостатки прямо связывало с вредительством, в результате которого в 8-м главке НКОП якобы царит полная растерянность, возникли панические настроения. Указывалось и на характер вредительских акций. Прежде всего — срыв плановых заданий. Завод им. Ворошилова сдал всего 17 танков вместо 400–500, а к производству машины Т-46 совершенно не подготовился. При реализации проекта «Виккерс» (танк Т-26) был допущен целый ряд отступлений, которые ухудшили качество мотора. Ни один из установленных двигателей не дал гарантийного срока. Изготовленные по чертежам машины сразу выходили из строя. На опытном заводе № 185 работы якобы попали в руки вредителей. Назывался директор завода Барыков (Н.В. Барыков) — бывший троцкист. Говорилось, что вредитель Зигель (М.П. Зигель) сконструировал танк, «который не плавает и не ходит, однако же был представлен к ордену Красной Звезды». Делался вывод, что начальник главка К.В. Нейман проявил политическую близорукость[543].

На репрессии в военной промышленности повлияло разоблачение «военно-фашистского заговора в РККА». Главной фигурой обвинения на июньском процессе 1937 г. был замнаркома НКО Тухачевский, ранее тесно связанный с руководством военной промышленностью (с апреля 1937 г. еще начальник боевой подготовки РККА). Одним из пунктов обвинения была заговорщическая и изменническая деятельность в пользу Германии и Польши. На июньском совещании Военного Совета НКО 1937 г. Ворошилов, предъявляя счет «заговорщику» и «шпиону» Тухачевскому, в качестве примеров вредительства указывал на его «глупости» относительно десятков тысяч танков и самолетов. Это и было, по его мнению, вредительство, рассчитанное на то, что «мы простачки, дурачки, может быть, клюнет». В течение июня — июля 1937 г. последовали аресты военных, имевших, как видно из ранее приведенных документов, прямое касательство к военной промышленности, а также и самих работников Военпрома, в том числе на заводах.

Директор Тульского патронного завода М.Л. Сорокин докладывал Сталину и Молотову о «запущенности завода», писал об огромной текучести кадров, неправильной оплате труда. Заработки, указывал он, ниже 200 руб., а чтобы удержать рабочих нужно как минимум платить 225 руб. Об ИТР — никакой заботы. Из 1500 мастеров едва два десятка с высшим образованием. Высок удельный вес ручной работы, поглощающий 40–50 % рабочего времени. Убытки от брака на заводе — 4,5 млн руб. Военприемщики бракуют до 60 %, затем военпред АУ — еще 30 %. Трехстепенная система приемки (заводская, главк, военпред) вносит хаос в производство. При этом приемщики занимаются крючкотворством и формальными придирками. В результате тысячи деталей идут в брак и летят на свалку. Жилищные условия работников — отвратительные, детские сады перегружены, яслей нет. Все эти явления, по мнению автора письма, это следствие вредительской работы в Военведе, намекая на то, что и НКОП в лице Рухимовича никаких мер не принимает. «Поэтому на заводе действуют вредительские банды и шпионы еще с царского времени. Хотя несколько человек арестовано, необходима, указывал автор, более глубокая “прощупка”». Самым поразительным во всем этом является обыденность апелляции к репрессиям, которая тесно увязывалась с обычным ходом производственного процесса. Так, в заключение директор писал: «Нужны новые станки, которые позволили бы заменить до 4 тыс рабочих, а производство увеличить в 2–3 раза, нужно дать новых специалистов»[544].

Насколько широкой была угроза быть арестованным, свидетельствует документ, поступивший из 10-го управления НКОП. В нем все недостатки в развитии точного машиностроения, которые можно отнести ко всем отраслям, объяснялись действиями вредителей. Якобы конкретные пути, формы и методы вредительства состояли в недопустимо медленном освоении новых приборов и автоматов, игнорировании современных методов конструирования на основе типовых нормализованных деталей, узлов и комбинатов, неправильной организации научной и конструкторской работы, крайне низком уровне технологии производства приборов («вредительская установка на невозможность применить высокопроизводительные специальные и агрегатные станки, штампы и приспособления, механизацию сборки вследствие специфики приборостроения»). Вредители будто бы затягивали строительство новых заводов до 7–8 лет, что определяло низкую эффективность капитальных вложений. Капиталовложения распределялись неправильно. Специализация заводов умышленно строилась так, чтобы нагромоздить на одном заводе сотни различных номенклатур, не связанных между собой ни единством потребителя, ни конструктивно-технологически, что задерживало массовый выпуск приборов и создавало возможность в случае диверсии лишить обслуживания целые отрасли. Подготовка кадров конструкторов, специалистов, рабочих велась не в том количестве и не тех квалификаций, которые требовались заводам. Планирование и организация производства искажались, планы всячески занижались, цены на изделия увеличивались, допускалось превышение фонда заработной платы, отсутствовало техническое нормирование, допускалась штурмовщина при выполнении заданий. Всячески занижались производственные мощности, оборудование поставлялось некомплектно. Заявки от HKО, Главсевморпути, ГУГФ, НКВД и других органов на точное оборудование своевременно не поступали, включая главки НКОП.

Чтобы ликвидировать последствия всех этих сторон «вредительства», управление предлагало ряд мер, включая точное определение потребности в приборах на основе типового их перечня для всех главных управлений НКТП, НКОП и включения их в контрольные цифры плановых заданий, исключения из них устаревших конструкций, приведение их в соответствие с новыми техническими требованиями, переход на крупносерийное и массовое производство, внедрение специальных станков, полуавтоматов и автоматов, механизация сборки, введение поточной и конвейерной сборки из стандартных узлов и деталей. Специализацию заводов вести на основе сочетания технологического признака с учета потребностей разных отраслей и народного хозяйства в целом. Для военной промышленности намечалась специализация заводов № 213, 214, 218, 224, 230, МПУАЗО (морские приборы). Остальные заводы передать другим ведомствам (№ 215, «Точизмеритель» и др.). Не стремиться к созданию заводов-гигантов, пересмотреть географическое размещение за счет разгрузки оборонных производств в Ленинграде и Киеве, создания ряда новых заводов в глубоком тылу и обеспечения восточной половины СССР собственной приборостроительной базой. Запланировать строительство заводов-дублеров. Создать на базе НИИ-12 и КБ-21. мощный научно-исследовательский институт со своей производственной базой, специальным заводом опытных конструкций, со своим полигоном и летными средствами, необходимыми для всесторонних испытаний опытных образцов приборов[545]. Таким образом и здесь «вредительство» плавно увязывалось с обычными практическими проблемами развития военной промышленности.

В июле КПК представила руководству доклад о состоянии опытного самолетостроения. В результате проведенной проверки были вскрыты «вопиющие безобразия», «консерватизм и бюрократизм», будто бы связанные с деятельностью начальника 4-го управления НКОП К.Ф. Мартиновича и работников отдела вооружений УВС РККА. В результате на заводе № 67 оказалась заброшенной конструкторская работа. Сам завод представлял деревянные строения с примитивным оборудованием. По сути, не было полигона для испытания авиабомб, редко проводимые испытания показывали их непригодность для боевого применения. На заводе царила «кустарщина», частыми были пожары, взрывы, несчастные случаи. Охрана завода, сформированная из сельских жителей, вела себя «преступно». После вторичной проверки ничего не изменилось. Вмешивался Алкснис, пытаясь что-то исправить, но если в УВВС РККА и были заметны какие-то шаги, то в 4-м управлении НКОП все оставалось без изменений. Предлагалось снять Мартиновича и предать суду[546].

Конструкторы завода № 92 писали Сталину, что после февральского пленума многое предстало перед ними в ином свете. Артиллерией «руководил предатель и шпион Тухачевский. Все подчинялись ему и оказались врагами народа». Вредительская деятельность будто бы сводилась к тому, чтобы производительность была наименьшей, а творческая работа давала малые результаты. Каждый год менялись производственные задания, а их выполнение шло очень плохо. Директора Дунаев и Мирзаханов не сумели организовать производство. Задания были «неуверенными», и никто не занимался конструкторской работой. Конструкторские кадры были распылены, укомплектованы некомпетентными специалистами, каждое КБ «варилось в собственном соку», не используя заграничный опыт и не уделяя внимание опытным образцам. Для артиллерии, писали авторы, нужен специальный опытный завод. Он вроде бы есть — завод № 38, но конструкторский отдел на нем был ликвидирован, а сам завод превратился в придаток завода № 8. Ему нужно вернуть прежний статус, писали авторы, так как он находится близко от Москвы и к Софринскому испытательному полигону[547].

Среди руководителей военной промышленности было много фамилий польского (и прибалтийского) происхождения. В августе 1937 г. было объявлено о раскрытии еще одной организации, связанной с «фашистской, повстанческой, шпионской, диверсионной, пораженческой и террористической деятельностью польской разведки в СССР», которая якобы вела свою работу в координации с «троцкистской группой Пятакова, Смилги и Ермана и военно-фашистской группой Тухачевского». Назывались И.С. Уншлихт, Р.А. Муклевич, С.Д. Ботнер, В.А. Колесинский, К.Ф. Мартинович, К.В. Нейман и другие лица, имевшие отношение к военной промышленности. Среди многочисленных обвинений, предъявленных этой группе, упоминались срыв реконструкции военных заводов, в частности Казанского № 40, создание «снарядного голода» в Красной Армии, заниженных потребностей в цветных металлах. Муклевич, в частности, обвинялся в том, что в 1934 г. создал диверсионную группу в Главморпроме в составе 20 человек. Усилиями этой группы тормозилось строительство торпедных катеров, подводных лодок, сторожевых кораблей и эсминцев. Металл для последних оказался слишком легким. Непосредственно самому Муклевичу приписывалась организация диверсионных актов, которые заключались в попытке вывести из строя ленинградские и николаевские военные заводы.

Кампания борьбы с врагами народа разгоралась на всем протяжении 1937 г., волна за волной срезая кадры руководителей военной промышленности. В октябре 1937 г. был арестован и сам нарком НКОП М.Л. Рухимович вместе со своим окружением «за непринятие мер против вредителей». Был арестован практически весь руководящий состав главных управлений НКОП, многие директора заводов, начальники цехов и отделов.

В пучине массовых репрессий исчезли практически все те, кто создавал советскую военную промышленность, ранее часто упоминаемые в документах, в том числе ее бывшие руководители: П.А. Богданов, А.Ф. Толоконцев, И.П. Павлуновский, И.А. Халепский и многие другие. На авиационном заводе № 24 было последовательно вскрыто и ликвидировано 5 шпионско-диверсионных групп в составе 50 человек, якобы руководимых директором завода Марьямовым (И.Э. Марьямов)[548]. Такие же группы были выявлены на Кировском заводе. Был арестован директор завода «Баррикады» Д.Ф. Будняк как один из пособников Тухачевского, многие директора, их заместители, начальники цехов. В качестве обвинений в актах вредительства использовалось ошибки в планировании, поломки на производстве, брак в работе, несчастные случаи. В ходе следствия, проводимого недозволенными методами, обвиняемые вынуждены были называть сотни других «вредителей», «диверсантов» и «шпионов».

Репрессий не избегли и предприятия, причисляемые к разряду передовых, в частности авиационный завод № 19 в Перми. Секретарь парткома завода, обращаясь напрямую к Сталину, сообщал о вредительской деятельности на заводе, которая будто бы заключалась в том, что подрывалось стахановское движение, были массовые обсчеты рабочих. Перечислялись постоянные неполадки на производстве, аварии, «похожие на диверсии, свидетельствовавшие о потере бдительности». На заводе, писал он, отвратительные жилищные условия, большинство работников живет в бараках. Описывались случаи массовых заболеваний, приводившие к частым невыходам на работу. Текучесть, указывал он, на заводе огромная, дисциплина низкая, нормы не выполняются. Это объяснялось работой врагов народа. Автор писал о местном вождизме, подхалимаже, чинопочитании. Несомненно, писал он, «существует глубоко продуманный план диверсионной деятельности на заводе» и указывал на то, «откуда ноги растут», дескать, директор завода Побережский — бывший меньшевик, скрывавший, что его брат, банкир, бежал в Англию. Между тем И.И. Побережский был знаковой фигурой 1930-х гг., одним из любимцев Орджоникидзе. С просьбой оградить его от травли, ранее обращался к И.Д. Кабакову — первому секретарю обкома — сам Сталин. Подобные характеристики автор давал другим работникам завода, сообщая, что уже арестована группа вредителей[549].

В октябре 1937 г. КПК доложила о срыве производства снарядных сталей и плана мобподготовки на 7 крупнейших заводах страны (Кузнецкий, Магнитогорский, им. Дзержинского, им. Петровского, Макеевский — ГУМП, Запорожский им. Орджоникидзе, им. Сталина Главспецстали). По плану удельный вес снарядных сталей должен был составлять 85 %. Но в результате якобы «преступной безответственности» ГУМП дало только 53 %, а заводы Главспецстали — 42 % необходимого количества. Говорилось, что и произведенная продукция поступает с браком, доходящим до 80 %. Заложенный в мобзапас металл совершенно не годен, к тому же составляет 15 % от нужного объема. Между тем НКОП мер не принимает, а заложенные им технические условия были вредительскими, которые позволяли в любой момент выдать брак за готовый металл. Правильный технологический процесс не был организован. Производством занимались сомнительные и непроверенные лица, и к ликвидации последствий вредительства заводы не подготовлены. «Действующий мобплан был составлен вредителями Пятаковым и Павлуновским. В нем оказались снятые с вооружения и с производства образцы». Организация перевозки металла оценивалась как преступная. Снарядный завод в Горловке получал его не из Донбасса, а из Кузнецка. Завод № 76, находящийся рядом с Надеждинском, получал металл с «Красного Октября» в Сталинграде[550].

Репрессии захватили многие НИИ и КБ. Картина разгрома в ЦАГИ предстает на основании докладной записки в КПК секретаря парткома института[551]. ЦАГИ внес огромный вклад в развитие советской авиации. Но теперь все выглядело по-другому. Будто бы вредители, состоявшие фактически из всего руководства института во главе с его начальником Харламовым и главным конструктором Туполевым, выдвигали такие задачи, как поставить развитие авиации Союза в зависимость от иностранной техники, не развивать научную работу в СССР, не внедрять в опытные самолеты новейшие достижения ученых, не создавать современной материальной базы для развития научной работы, проектировать много машин и не давать их на вооружение, не выращивать «молодые большевистские кадры» и «продавать родину капиталистам, занимаясь шпионажем в пользу иностранных разведок». К числу врагов народа были отнесены еще ряд руководителей и специалистов, связанных с ЦАГИ.

Аналогичному разгрому подвергся Реактивный и ряд других институтов. Были арестованы конструкторы Н.Н. Поликарпов, Д.П. Григорович, В.М. Петляков, И.Т. Клеймёнов, Г.Э. Лангемарк, В.П. Глушко, С.П. Королев, Е.А. Беркалов, Л.В. Курчевский и др. Многие из них, которым удалось избежать расстрела, потом были направлены на работу в Особые конструкторские бюро, как в старые, где уже раньше работали арестованные и осужденные специалисты, так и в новые, создаваемые для конструкторско-технических разработок. В сравнении с кампанией борьбы с вредительством «старых спецов» на рубеже 1920-30-х гг. (см. главу 2) кампания 1937 г. имела гораздо большие масштабы.

Итоги второй пятилетки в области военного производства

Безусловно, может сложиться впечатление о неблагополучном положении на различных участках советской военной промышленности. Но это впечатление будет не совсем адекватным, поскольку проистекает из самого характера проанализированных документов, которые, по своей сути, были направлены на критику провалов, «прорывов» и требований по преодолению недостатков. Все это было свойственно не только военной промышленности, но и всей экономике СССР, но их существование в этой отрасли, связанной с обороной государства, казалось особенно нетерпимым, а это привело к широкому размаху репрессий в Военпроме.

Как же сказались аресты руководителей на состоянии военной промышленности? Как показывают данные, они, скорее, «подхлестнули» ее. Экономические показатели работы Военпрома в 1937 г. были лучше, чем в 1936 г. Об этом говорят данные табл. 4[552]:

Таблица 4

Валовая продукция главков НКОП в 1936–37 гг. (млн руб. в ценах 1926/27 г.)

Хотя план второй пятилетки, как и первой, не был выполнен, но если обратить внимание на ряд главных участков военного производства, а также на химическое оружие, радио- и телефонную связь, специальную и инженерную технику, аэродромное, портовое, железнодорожное и дорожное строительство, ремонт и обслуживание, производство нефтепродуктов для военных нужд, то существенные сдвиги в этих областях приходятся как раз на вторую пятилетку. Правда, прежнее отставание на ряде участков не было преодолено. Отсюда — озабоченность советского руководства в способности СССР эффективно защищаться от «враждебного капиталистического окружения», которое тоже сыграло свою роль в развязывании массовых репрессий. Нисколько не оправдывая их, а осуждая как всякое кровавое насилие, все же приходится признать, что они, внося в общественное сознание атмосферу преследований, страха и подозрительности, одновременно подтянули дисциплину и ответственность, побуждая новых руководителей с удвоенным рвением браться за решение поставленных задач. Разумеется, внесло свою лепту значительное увеличение капиталовложений в Военпром, но воздействие так называемой «дисциплины страха», о которой многие сталинские наркомы отзывались весьма уважительно, отрицать нельзя.

Не одни репрессии стимулировали рост военного производства. Развитие его продолжалось согласно уже освоенным и отработанным ранее методам. Именно они обеспечивали переход к качественно новому этапу производства военной продукции, стандартизацию военных изделий, снижение их себестоимости и т. д. Именно в период второй пятилетки было выдвинуто немало идей о том, какими путями совершенствовать военную промышленность, налаживать ее взаимодействие с другими отраслями, переходить к более передовым технологиям, освоению западных достижений, позволяющих обеспечивать серийное и качественное изготовление изделий и деталей, создавать производственные мощности для работы в режиме военного времени. В результате наблюдался рост объемов военного производства, были созданы значительные военные участки в гражданских отраслях, выросли оборонно-значимые сектора в ряде отраслей, таких как топливная, металлургическая, металлообработка и машиностроение и других.

В целом в годы второй пятилетки в ходе решения задач индустриализации были достигнуты заметные результаты в создании экономической независимости СССР, что в обстановке враждебного окружения имело огромное значение в обеспечении обороноспособности страны. Можно говорить о том, что произошло значительное продвижение в сторону роста оборонно-промышленного потенциала страны, несмотря на многочисленные недостатки и сбои на различных участках, недостаточный качественный уровень выпускаемой военной продукции. Ее объем увеличился в 1937 г. в 2,8 раза по сравнению с 1933 г. Это было достигнуто при громадном напряжении сил и за счет медленного роста уровня жизни населения, с большими издержками в области репрессивной политики. Одновременно были выращены новые кадры, закрепилась сеть научно-исследовательских институтов и КБ, отвечающих за военные разработки, хотя в их деятельности явно не хватало слаженности и единства. Нельзя не обратить внимания на формирование, несмотря на множество препятствий, региональных баз по выпуску отдельных видов вооружений, основанных на ассимиляции гражданского и военного производства, в которые входили предприятия различного профиля. И хотя по-прежнему военное производство сосредоточивалось преимущественно в центральных районах страны, наблюдался заметный сдвиг к созданию предприятий, находившихся на не угрожаемых в случае нападения территориях. Был поставлен вопрос о строительстве заводов-дублеров и производстве дублирующего оборудования, необходимых в случае войны. Все чаще звучит понятие «большой базы» военно-промышленного производства, свидетельствующее о значительном шаге в сторону создания оборонно-промышленного комплекса СССР, правда, до сбалансированности отдельных его частей и завершения его формирования было еще далеко.