Отдохновение миссис Мэшем

Глава XXIV

Мистер Хейтер прислонился к двери и протяжно выдохнул. Воздух выходил из его поджатых губ с таким шумом, словно он пар спускал.

– Готово! – сказал он. – Эти твари так и кишат по полу.

Мисс Браун, ничего не ответив, подняла повыше свечу и вперилась взглядом в его лицо.

– По меньшей мере полсотни. Скажем, по тысяче фунтов за штуку. Я полагаю, мы, наконец, можем дать Марии поужинать!

Мисс Браун придвинула свечу еще ближе к лицу мистера Хейтера.

– А Профессор?

– Его можно будет выпустить, как только мы переловим этих малявок.

– Вы что, оглохли?

– Оглох, мисс Браун?

– Он обнаружил вашу подопечную прикованной к стене подземной тюрьмы и собирается обратиться в полицию. Вы же слышали, как он говорил об этом. У Общества предотвращения жестокости, мистер Хейтер, вероятно, найдется, что нам сказать.

– Но мы же не можем вечно держать его тут под запором. Кроме того, когда мы продадим человечков…

– Вы обратили внимание на то, что он и человечки, судя по всему, знакомы друг с другом?

– Силы небесные! Вы хотите сказать, что он может предъявить на них приоритетные права? Но они же проживают на нашей земле, не на его. Они составляют собственность землевладельца. У него нет на них прав, мало ли с кем он знаком…

– Землевладелец здесь – Мария.

– Однако, дорогая моя леди, я не понимаю, что вы предлагаете… Нельзя же держать их здесь вечно… Трудности с кормлением…

– А зачем нам их кормить?

– Вы говорите невозможные вещи! Не можем же мы… Это было бы… грешно. Люди, склонные во всем видеть дурное, могли бы счесть это равносильным убийству. И потом, даже если мы заморим их голодом, мы все равно попадем тем самым в опасное положение. Нет, немыслимо.

– Мы ведь сказали Стряпухе, что Мария уехала к тетке, а где в настоящее время пребывает Профессор, вообще никому неизвестно.

– Но подземелье до сих пор посещают любители древности!

– Мы в состоянии отменить эти посещения на месяц-другой.

– Мисс Браун, мы не можем, нет, мы не должны даже помышлять о подобном. Мы же христиане. Мы не вправе думать только о себе. Кроме того, если мы оставим этих двоих взаперти, как же выйдут наружу все остальные – маленькие?

– Сэр Исаак Ньютон просверлил в двери дырку, чтобы его кошечки могли ходить взад-вперед.

– Остроумно. М-м-м-м-м. Вы предлагаете проделать дырку и поставить с нашей стороны крысоловку, чтобы их переловить? Да. А Профессор с Марией тем временем будут сидеть внутри…

– Доносчик и его доказательство.

– Это вы предложили воспользоваться кандалами.

– Нет. Это вы предложили.

– Я или вы, но если на нас натравят Общество предотвращения, мы оба сядем в тюрьму.

– Именно.

– Мисс Браун, нам должно противиться искушению. Ваше предложение слишком опасно. Об убийстве не может идти и речи. Конечно, о преднамеренном убийстве в данном случае говорить не приходится, поскольку мы же не обязаны кормить Профессора до скончания его дней, но мы должны думать о том, как это могут истолковать другие люди. Нет, мисс Браун, нам следует подойти к ситуации с большей осмотрительностью. Мы можем, как вы предложили, просверлить дырку, переловить человечков, через то же отверстие снабдить пленников водой и пищей и продать наш улов. Как только мы обменяем чеки – то есть, я хотел сказать, чек, – на наличные, мы отправимся во Флориду или в какой-нибудь роскошный отель на Азорских островах, отправимся самолетом. А уж попав туда, мы можем спокойно телеграфировать Стряпухе, чтобы она их выпустила. Что же касается убийства, – на убийство я не согласен! Удивляюсь, как вам пришло в голову даже упомянуть о чем-то подобном!

Мисс Браун задумалась, уминая толстым пальцем сало, стекающее со свечи. Наконец, она произнесла:

– Вам придется принести из дома долото и коловорот. И крысоловку, конечно. Или птичью клетку.

Она как-то сразу перестала называть его «мистером Хейтером» и обращалась с ним теперь как с равным, если не подчиненным.

Между тем в погребах Профессор пытался справиться с дверью, орудуя топором короля Карла. Дверь оказалась той же конструкции, что и прежняя, так что топор ее не брал. Петли находились по другую от них сторону. Они попали в ловушку.

Профессор вернулся в тюремное подземелье, где сидела, оглядываясь, Мария. Умственное напряжение, которого потребовали от него сначала дверные петли, а после ссадины Марии, изнурило Профессора, и он начинал понемногу впадать в сварливое состояние. Ему хотелось домой – почитать книжку.

– Ну вот, мы и попались.

Мария весело произнесла:

– Должна сказать, это приятнее, чем сидеть тут одной.

– Тебе, может, и приятнее, а мне нет. Я люблю одиночество. И надо нам было поднимать такой шум! Скакали тут с топорами. А у меня дома копченая селедка осталась, на ужин.

– Придется ей подождать.

Профессор взмахнул фонариком, обводя взглядом стены.

– Должен же существовать какой-то выход. Где здесь задняя дверь? Где окна? До чего все-таки неудобный дом!

– Вон там, за дыбой, есть маленькое окошко.

– Значит нужно просто разбить его и вылезти наружу.

– В нем всего дюймов шесть в ширину да еще решетка.

– А решетка зачем?

– Наверное, затем, чтобы не дать нам вылезти наружу.

– Какие-то разгильдяи все это строили! Могли бы, кажется, сообразить, что окно нам понадобится. Все только о себе и думают. А спать я где буду?

– Ваша Честь и Мисс, – произнес Школьный Учитель, – Размеры сего Окна, если мне дозволено будет сделать подобное Наблюдение, не смогут составить Препоны моим Соплеменникам, при Условии, что Стекло будет выбито. Получив же Свободу, мы сумеем сыскать Дорогу к противуположной Стороне подвальной Двери и отомкнуть Засовы.

– О, Господи! Ну конечно!

– Даже если вам не удастся открыть дверь, – сказала Мария, – вы сможете принести нам какой-нибудь еды. Я за эти два дня немного проголодалась. Мисс Браун с викарием сюда не полезут, они знают, что у нас топор, так что они, скорее всего, решат морить нас голодом и уморят, если вы нам чего-нибудь не принесете.

– Пусть только сунутся, – сказал Профессор.

Он отдал Марии фонарик и двинул по стеклу упомянутым топором, словно перед ним было не стекло, а викарий.

Затем пришлось одного за другим поднять лиллипутов на каменный подоконник. Они уходили, посуровевшие и молчаливые, не оглядываясь назад, и узники поняли, что лиллипуты понимают серьезность положения и полны решимости сделать все, что в их силах.

Окно подземелья выходило в угольную яму, расположенную между Котельной и Оружейной. Выкарабкавшись из нее, лиллипуты очутились под открытым небом, с висящим в нем обрезанным ногтем месяца, почти таким же маленьким, как они сами.

Небольшой отряд ушел за провизией для узников, еще несколько отрядов отправились собирать основные лиллипутские силы, попрежнему рассеянные по дворцу. Оставшиеся направились к запертой на несколько засовов двери. Они прихватили доставленные кораблем лестницы, веревки и железные костыли, какими пользуются верхолазы. Для них путешествие по дворцу было тем же, чем является для нас поход в горы, – потому они и взяли с собой снаряжение.

Мальплаке и впрямь представлялся островному народу настоящей горой. Вернее, горным хребтом. Чтобы представить себе ожидавшие их трудности, достаточно задуматься о том, как бы мы чувствовали себя в доме высотою с Селборнские утесы и имеющем больше шести миль в длину. Каждая из бесчисленных ступеней террасы вставала перед ними в человеческий рост. Если им встречалась закрытая дверь, повернуть ручку они не могли. Мраморный пол под колоннадами расстилался чередою аэродромов. Даже колонны поменьше вздымались над ними на двести футов, большие же, те, что подпирали фриз, были еще в полтора раза выше. Чаши фонтанов им представлялись озерами. Изваяния – колоссами. Внутри головы короля Георга могли свободно отобедать восемь человек.

Отвесный обрыв Южного фасада возвышался над лиллипутами, матовосеребристый в звездном и лунном свете, резко прочерченный глубокими полосами бархатной тьмы, наполовину уже развалившийся. Впрочем, распад дворца облегчал трудности путешествия. Встык обшитые филенками двери (да еще и с планками, набитыми на стыки), останься они исправными, были бы для лиллипутов непроходимыми, теперь же они свисали с петель или просто стояли настежь. Камни в стенах, некогда выровненные и пригнанные один к другому настолько, что на стене и ногу некуда было всунуть, ныне выкрошились и предоставляли множество точек опоры. Окна, зияющие зубьями выбитых стекол, вели в обширные залы. Ласточки и пауки, мыши – летучие и простые – давно обжили доставшиеся им в наследство удобные выступы и углы.

Препятствия, которых мы бы и не заметили, требовали от лиллипутов утомительных усилий. Гравиевые дорожки выглядели для них усеянным валунами взморьем, на пустынных просторах которого так легко своротить лодыжку. Высокие травы представлялись им джунглями, полными вывернутых из земли корней. Там, где мы прошли бы гуляючи, им приходилось передвигаться, взбираясь наверх, спрыгивая, карабкаясь, выбиваясь из сил.

Лестницы лежали на куче мусора у подножия ступеней, поднимающихся к Южному фасаду. Теперь их следовало пронести, обогнув три стены Оружейной, через арочный проход, через двор Котельной и вниз к ведущим в погреб ступеням. По лиллипутским меркам предстояло покрыть три мили весьма непростого пути.

Первый его участок пролегал запущенной гравиевой дорогой, по которой любила когда-то кататься увечная Четвертая Герцогиня, – она выезжала на эту дорогу в запряженной пони тележке, а рядом с каждым колесом вышагивало по лакею в пудренном парике, и еще один, несший нюхательные соли, шел за тележкой следом. Теперь дорога заросла муравой, для Народа же травы были кустарником, а уцелевшие камушки – гладкими скалами. Поход через эти места выматывал, хоть они и отличались в лучшую сторону (на самую, впрочем, малость) от зарослей таволги, пырея, скабиозы и щавеля, лежавших по сторонам от дороги. Этот участок пути кончался у западного угла Оружейной, откуда чугунная калитка высотой в пятьдесят футов и каменные ступени в рост человека выводили на Дорогу к Зверинцу и к Оранжереям.

Отряд повернул направо и двинулся по другой полосе гравия, столь же запущенной, как и прежняя. Здесь к прочим опасностям добавились жабы, раздувавшиеся, приподымавшие заднюю часть тулова и строившие ковылявшим мимо спасателям жутковатые в свете месяца рожи. Здесь также имелся риск нарваться на ужей, выползавших к Фонтану Босуэлла охотиться на лягушек.

Для достижения Арочного Прохода требовалось вскарабкаться на шесть каменных ступеней. Лестницы приходилось держать и держать крепко, потому что камни здесь были скользкие. Высоко над головами спасателей заграждала кусок окропленного звездами неба огромная Арка, посвященная незабвенной королеве Каролине-Матильде и украшенная королевскими гербами Дании.

Двор Котельной, являл собою Аравийскую пустыню камней, между которыми сплеталась с подорожником крапива, а для людей столь малых крапивный ожог все равно, что для нас укус гадюки.

Спасатели пробирались извилистой тропой между омертвевших деревьев, и летучие мыши скрипели над их головами, пронзительнее зимородков. Снаружи двора, за Храмом Граций пилил себя по хохолку дергач. С запущенной клумбы доносился сладкий запах левкоев.

Подвальная дверь была закрыта и заперта на замок, но когда-то над нею имелось стекленое окошко. Теперь стекло отсутствовало.

Им пришлось связать вместе несколько лестниц, но и при этом до окошка они не достали на целый человеческий фут. Верхолаз, вбивая в дверь костыли, так что получилось подобие перекладин на телеграфном столбе, полез наверх и достиг проема. Отсюда он спустил вовнутрь веревку и крепко ее привязал. Прочие взобрались по лестницам, затем по костылям и спустились по веревке вниз. Последний из взбиравшихся остался, чтобы помочь верхолазу подтянуть лестницы и опустить их внутрь.

Теперь лиллипутов окружала полная тьма. Подвальный коридор, прямой, уходящий вдаль на четыре фарлонга, – то есть достаточно длинный, чтобы даже мы могли проехаться по нему легким галопом, – и днем-то был темноват. По ночам, когда в него выходили крысы, он обращался в долину мрака. Здесь даже охотились летучие мыши, если им случалось, свернув с прямого пути, влетать внутрь через разбитые окна. Смутно тянувшиеся над головами лиллипутов трубы водопровода и канализации и мириады шнурков, идущих к невесть каким колокольчикам, больше уже не освещались фонариком Профессора.

Впрочем, лиллипуты привыкли работать ночами. Глаза у них были столь же остры, сколь и малы. Через минуту они уже кое-что различали вокруг.

Пол подвала устилали каменные плиты, просторные, будто теннисные корты. Лиллипуты, рассыпавшись цепью, безмолвно пересекали их. Даже шептаться было запрещено.

Снаружи у них все-таки оставалась возможность рассредоточиться. Они могли убежать или замереть, слившись с тем, что их окружало. Внутри же, в четырех стенах, все переменилось. А ну как из темноты вдруг возникнет мисс Браун, – выступит из-за колонны или выскочит со свечою в руке из зияющей двери? Как укроешься на каменном полу, куда рассредоточишься, когда вокруг одни только стены, и куда убежишь, если дверь заперта и нужно карабкаться вверх? Один шаг преследователя покрывал двенадцать лиллипутских шагов. А впереди еще ступени, целая череда отвесных обрывов, преграждающих путь к отступлению, обрывов, по которым мисс Браун пробегает легко, как по лесенке, каковую они и составляют.

Так что продвигаться вперед следовало беззвучно, подобно вышедшим на тропу войны индейцам, да еще и высылать вперед разведчиков. Последним надлежало выглядывать из-за углов, определяться на местности, прислушиваться и даже принюхиваться. Человеческие существа издают острый запах, ясный для животных, как белый день. Носы маленького народа различали его с неменьшей ясностью.

Унюхавшему викария разведчику полагалось трижды пискнуть по-мышиному. Тогда бы все молча развернулись и отступили во тьму, – ибо только на беззвучие им и оставалось надеяться.

Если же викарий набросится сзади, если он тоже способен затаиться так, что его не унюхаешь, если он отрежет им путь к отступлению, в этом случае нужно разбегаться во всех направлениях, и каждому стараться, чтобы поимка его обернулась делом нелегким. Пока викарий будет пытаться поймать одного, пока он будет хватать увертливое существо, стараясь при этом не слишком его повредить в интересах предстоящей продажи, что ж, может быть остальные за это время успеют одолеть несколько ступенек.

Дверь, ведущая в погреба, съехала с петель несколько столетий назад. Ступени лестницы – старейшей во дворце, ровесницы подземелий, – были стерты бесчисленными ногами. Лиллипутам приходилось опускать свои лесенки, спускаться на две ступени, затем, стоя на третьей, подтягивать лестницы и снова спускать их, раз за разом повторяя одно и то же.

Под тяжкими норманнскими сводами они прошли мимо кладовых и мимо бутылочных клеток, оставляя в пыли крошечные следы. Они миновали заплесневелые пробки и заложенные кирпичами ниши.

Сквозь запертую на засовы дверь смутно слышались голоса увлеченных беседой Профессора и Марии. По какой-то причине и тот, и другая внезапно заржали.

До нижней щеколды спасатели легко добрались с помощью лестницы. Примерно в шести наших дюймах от ее края в дверь вогнали железный костыль, привязали к ручке щеколды веревку и перебросили оную через костыль. После этого один из спасателей развернул ручку вверх и остался придерживать ее, а остальные налегли на веревку. Щеколда легко вышла из скобы.

Верхней щеколды не достигали даже связанные вместе лестницы. Верхолазу снова пришлось ползти вверх, вбивая костыли под небольшим углом, пока он не оказался от нее в тех же шести дюймах. Понадобилось вбить еще три костыля, чтобы добраться до ручки и привязать к ней веревку. Поднять ее оказалась трудно, хотя щеколда едва-едва входила в предназначенную для нее скобу. Прежде чем ручку удалось сдвинуть, верхолаз долго простукивал ее костылем. Веревку он перекинул через заменяющий блок костыль и спустил вниз.

Стоявшие внизу лиллипуты потянули, что было мочи, некоторые даже влезли по веревке вверх, чтобы увеличить усилие.

Щеколда не шелохнулась.

За много столетий дверь перекосило, и она налегла на скобу. Чтобы сдвинуть железный запор, требовалась сила взрослого человека.