Отдохновение миссис Мэшем

Глава VI

Мигрень у мисс Браун прошла, но сама она от этого лучше не стала – стала хуже. Она ядовито проэкзаменовала Марию по алгебре, подвергла Стряпуху перекрестному допросу и даже отправила Профессору, состоявшему у нее на подозрении, резкую записку с требованием, чтобы он не вмешивался в образование ее «маленькой питомицы». И все из-за счастливого вида Марии, заставлявшего гувернантку подозревать ее в совершении неких неблаговидных поступков. Гувернантка поделилась своими опасениями с викарием, и тот признал, что она стоит на истинно христианских позициях, однако по счастью, ни она, ни викарий не смогли обнаружить чеголибо, за что Марию можно было бы наказать.

Остаток недели целиком заполнили задачники, нагоняи и выволочки, и линейка мисс Браун выстреливала вперед, будто жабий язык, уловляющий муху. Она изобрела также несколько новых пыток. Одна состояла в том, что каждый день после полудня Марии надлежало проводить по два часа в постели при полуспущенных шторах и без какого бы то ни было чтения, – для пользы здоровья. Это называлось «отдохнуть». Другая – в том, что стоило мисс Браун объявить траву сырой, а делала она это неукоснительно, как Марии приходилось напяливать здоровенные футбольные бутсы, купленные викарием уже ношенными на дешевой благотворительной распродаже. Бутсы были Марии велики, она чувствовала себя в них смешной, и когда по воскресеньям приходилось надевать их в церковь, она всякий раз испытывала желание, чтобы земля разверзлась и поглотила ее. Мисс Браун знала, насколько дети консервативны в отношении одежды, до чего они боятся выглядеть не такими, как все, – вот она и изобрела эту пытку, искусно использующую стеснительность Марии. Мария же, ковыляя по церковному проходу, чувствовала, что мальчишки-хористы считают ее слишком бедной, чтобы купить порядочную обувь, – и об этом мисс Браун знала тоже.

Земляники к чаю больше не подавали.

И все равно Мария совершенно не чувствовала себя несчастной. У нее была теперь собственная тайная жизнь, она размышляла о том, как ей завоевать доверие лиллипутов, а по ночам часами читала под одеялом, освещая книгу электрическим фонариком Стряпухи. Профессор любезно ссудил ей первое издание «Путешествий Гулливера» вместе со словарем, и Мария учила язык. Лицо ее приобрело отсутствующее выражение, выражение внутреннего довольства, доводившее гувернантку до исступления. В понедельник между ними разыгрался скандал на тему о Неблагодарности, в ходе которого мисс Браун сообщила Марии, что детская неблагодарность жалит злее укуса змей, и в итоге слегла с очередной мигренью – раньше, чем ожидалось.

На следующее утро Мария помчалась к озеру. По пути она заскочила в домик Профессора, – забрать кое-что, купленное им для нее по секретному соглашению, достигнутому при посредничестве Стряпухи.

Колючие заросли в том месте, где она уже проходила, снова переплелись, пришлось опять пробиваться, и скоро Мария с ухающим сердцем уже стояла в самом центре пустой беседки.

– Глоног, – произнесла она, украдкой справившись с клочком бумаги, хоть и твердила эту фразу с ночи, – люмоз Кельмин пессо мес?

Мария повторила это три раза, громко и неуверенно, надеясь, что фраза построена верно. (Предположительно она означала: «Прошу вас, не дадите ли вы клятву сохранять со мной мир?»)

Почти без промедления сквозь дверцу в одной из колонн вытолкнули человечка в ветхой одежде. Вид у него был решительный и взволнованный – такой, словно он не сомневался, что ему предстоит умереть за свою страну.

– Глоног, – выкрикнул человечек пронзительно и тонко, как крикнула бы и ты, доведись тебе приветствовать существо, в тричетыре раза превосходящее высотою твой дом, – адвантоз!

Мария торопливо вытащила позаимствованный у Профессора словарь и начала было искать «глоног», но сообразила, что уже произнесла это слово сама. Ну что же, подумала она, если он начинает с «прошу вас», значит все не так уж и плохо. И Мария принялась отыскивать «адвантоз», и очень скоро отыскала: «Адвантинтимми, гл. неправильн., непереходн., Уходить, Убираться, Устраняться».

– Ах ты мерзкий поросенок, – закричала она. – С какой стати я должна убираться с моего собственного острова?

Человечек побледнел, но ответил ей твердо и на хорошем английском:

– Сей Остров принадлежал нам, Мадам, Ваша Честь, Мисс, на Протяжении без малого тридцати сотен Лун.

– Меня не интересует, принадлежал он вам или нет. Этот остров построил мой предок, Первый Герцог. Так говорилось в книге из библиотеки, которую теперь продали.

– Действительно, – сказал человечек, лицо которого на полсекунды приобрело заинтересованное выражение (это был полноватый мужчина средних лет, и одень его поприличнее, он мог бы сойти за адвоката или члена парламента). – Происхождение столь огромного Сооружения давно уже составляло для наших Мудрецов Предмет глубоких Размышлений.

– Да ты же говоришь по-английски!

– Английский Язык стал нашим вторым Языком, Мадам, со Времени Изгнания при Капитане Джоне Бидле.

– Значит и та женщина тоже понимала…

Тут разговор их прервал трехдюймовый мальчонка, также вытолкнутый из колонны и подбежавший к посланнику лиллипутов с каким-то экстренным сообщением. Они коротко пошептались, и мальчик удалился исполненной достоинства поступью, – впрочем, надолго его не хватило, ибо когда до двери осталось лишь несколько шагов, он ударился в паническое бегство.

– Коротко говоря, Мадам, – холодно промолвил посол лиллипутов, которому, похоже, посоветовали поменьше трепаться с великанами, – мои Соплеменники поручили мне попросить, чтобы вы оказали нам Услугу и без Промедления покинули сии многострадальные Земли.

– Ну хорошо, – сказала Мария. – Я понимаю. Вы, пожалуйста, не пугайтесь, мне придется сделать несколько движений. Я хочу сесть.

Она осторожно опустилась на нижнюю ступеньку и оперлась локтем на верхнюю, так что голова ее оказалась достаточно близко к голове посланника, избавляя его от необходимости кричать. Посланник отшатнулся.

– Так вот, – сказал Мария, – я все это обсудила с моим Профессором. Ваш народ скрывается на острове – почему? Очевидно, потому, что вы боитесь, как бы вас люди не захватили, и Профессор говорит, что его это нисколько не удивляет. Он говорит, что защитить вас способно только сохранение вашей тайны, потому что, если эта тайна откроется, спасения вам уже не будет. Но ведь она все равно открылась. Какой же смысл гнать меня с острова, если я уже про вас знаю? Профессор говорит, что Случай Отдал Вас В Мои Руки, и что бессмысленно Запирать Конюшню, Когда Конь Уже Вырвался На Волю. И еще он говорит, что теперь вам лучше подружиться со мной, чтобы я никому про вас не рассказала. Он говорит даже, что это Единственная Ваша Надежда.

– Мадам…

– И честное слово, – сказала Мария, – я никому не скажу, даже Стряпе.

– Случай, Мадам…

– Послушайте. Я вас прошу, идите в колонну и растолкуйте там все, что сказал Профессор. Объясните, что я готова Защищать Вашу Тайну Даже Ценой Собственной Жизни, независимо от того, будут ли ваши друзья любезны со мной или нет. Профессор говорит, что я не должна Угрожать Вам Разоблачением. Он говорит, что тайну следует сохранить в любом случае, и что всякий Порядочный Человек должен оставить право выбора за вами.

– Профессор, Мадам…

– Ваша женщина знает его. Готова поспорить, что она не упустила ни единого слова. А теперь, пожалуйста, идите внутрь, обсудите все как следует, и Профессор еще сказал, что пока идет обсуждение, мне следует Передвигаться С Большой Осмотрительностью.

Казалось, лиллипутскому посланнику хочется сказать сразу и то, и другое, и третье, однако он взял себя в руки, кое-как собрался с мыслями, вспомнил о Предмете, который желал бы обсудить, открыл было рот, закрыл, оглянулся на дверь в колонне, поклонился и пошел прочь. В дверях он обернулся, снова открыл рот, снова закрыл и исчез.

Мария, глядя во все глаза, обошла лужайку, но никаких особых открытий не сделала. Правда, она углядела, что лужайка четырьмя каменными стенками дюйма в три высотой разделена на выпасы. В прошлый раз эти стены показались ей просто грудами мусора. Судя по всему, их и соорудили из мусора, собранного внутри храма, бывшего, как начала подозревать Мария, скорее всего, полым. Она знала, что в тропических странах муравьи, случается, выгрызают мебель изнутри, – или не муравьи, а термиты? – похоже, и народ лиллипутов проделал нечто подобное. Во всяком случае, ни единого дома или иного строения, способного выдать их присутствие, снаружи не имелось.

Обойдя лужайку, она вернулась к храму и около получаса просидела на его ступеньках, однако никаких признаков того, что совещание внутри беседки подходит к концу, ей заметить не удалось. Мария еще раз обошла лужайку, навестила замаскированный док и внимательно осмотрела кустарники. И здесь ничего интересного не обнаружилось. В низу зарослей, в той их части, которую в лесу мы бы назвали подлеском, похоже, были проложены тропы, ведущие к разным участкам берега, но приметить их мог разве что кролик. Кое-что она, впрочем, нашла, – малиновку, попавшуюся в прилаженную к одной из верхних веток петлю из конского волоса. Малиновка была мертвой. Марию это не взволновало, поскольку она не питала иллюзий относительно присущих малиновкам повадок, к тому же она поняла, что пойманная птица предназначается для чьего-то обеда.

Побродив по острову, Мария снова присела на ступеньки и просидела еще полчаса, испытывая сильнейшее желание, чтобы Парламент, наконец, до чего-нибудь договорился.

Когда это и впрямь случилось, к ней вышел прежний посланник лиллипутов, – вышел один, довольный, важный и несколько запыхавшийся. Он вежливо поклонился, маленьким платочком отер лоб и объявил, что идеи Профессора победили! Если Мария будет столь любезна, что присядет вот здесь, на безопасном расстоянии от хлева, Народ готов предстать перед нею.

Мария, еле дыша от волнения, села, где ей было указано, а посланник встал рядом – так, словно она была его личным приобретением. И начались чудеса.

Сначала распахнулись ворота нижней ступеньки, и из них выступили коровы, – каждую вел на веревке особый работник, видимо, из опасения, что коровы, увидев Марию, могут разбежаться. Скот был сплошь черный, наподобие фризского, и как ни странно, никаких признаков страха не обнаруживал. Видимо, Мария оказалась для скотов столь велика, что те ее и не заметили. Приняли за дерево и на том успокоились. Следом потянулись, блея, овцы с мемекающими и скачущими ягнятами. Ягнята, когда они пьют, крутят хвостами, будто пропеллерами, – то же самое они проделывали и теперь. Молочный скот был ростом дюйма в четыре, а овцы – в полтора. Было тут и некое подобие овчарок, выглядевших так, словно они только что соскочили с Ноева Ковчега. Овчарки бегали вокруг овец и тоненько лаяли, явно испытывая большое удовольствие.

После того, как скот провели вокруг лужайки и сохранности ради загнали обратно в хлев, из тех же ворот появилась команда рыбаков. И рыбаки, искоса поглядывая на Великаншу, тоже прошли по кругу, неся весла для каноэ, гарпуны вроде того, с каким на нее набросилась лиллипутка, крохотные остроги и удилища для ловли мальков, оборудованные лесками из конского волоса. На рыбаках были высокие сапоги, пошитые из дубленых мышиных шкур.

Пока продолжался парад рыбаков, из дверей, пробитых во всех пяти колоннах, неприметно выступило население острова. Когда последний из рыбаков удалился, Мария обернулась и увидела на верхней ступеньке храма сотни людей. (Впоследствии она узнала, что их здесь больше пятисот. Лужайка столько народу прокормить не могла, но они добывали пропитание рыбной ловлей, охотой и также тем, что ночами вывозили, как мы еще увидим, скот на тайные пастбища, расположенные на материке.) Мария обернулась, и Народ выдохнул, как один человек: «Ооо!»

Одеты все они были в отрепья.

Впрочем, приглядевшись попристальнее, Мария поняла что это не так чтобы отрепья, а просто бедные рабочие одежды, вязанные из овечьей шерсти или шитые из кротовых и мышиных шкур. Кое-кто из женщин соорудил себе даже шляпки из грудного оперения мелких пичуг.

Застыв с открытыми ртами, лиллипуты таращились на Марию. Матери крепко держали детей за руки, а мужчины стояли немного впереди, – на всякий случай.

Что делать дальше, никто не знал.

В конце концов, Мария вспомнила советы Профессора и обратилась к Народу с просьбой не пугаться, – она собирается встать. Когда она встала, раздалось новое «Ооо!». Мария сказала лиллипутам, чтобы они не расходились, – она через минуту вернется, – и помчалась к ялику за пакетом. Вернувшись, она попросила толпу расступиться, очистив середину мощеной площадки (некоторые из детей при этом заревели), – и положила в самый центр храма пакет, задержавшись близ него лишь затем, чтобы развязать бечевку.

После этого она осторожно отступила, оглядываясь, чтобы никого не раздавить, и сказала:

– Посмотрите, что там внутри.

Адвокат, или кто бы он ни был, оказался из присутствующих самым хладнокровным, – ибо пережил уже свои страхи, – он-то и кликнул рыбаков, и те, следуя его указаниям, стянули с пакета оберточную бумагу. Мария с интересом отметила, что бумагу они не порвали, но обошлись с нею любовно и осторожно. И то сказать, покрывающий примерно полакра кусок толстого картона представлялся им вещью весьма полезной. После того, как бумагу сняли, Народ, раздираемый любопытством и недоверием, стал медленно приближаться, а адвокат, – на самом-то деле он был школьным учителем, – взглянул на Марию, пытаясь понять, что должно произойти дальше. Она указала жестом, чтобы он разобрал подарки.

Шелковые носовые платки, вот что заставило их забыть о всякой боязни. Женщины, увидев платки, сразу сгрудились вокруг, чтобы потрогать их, полюбоваться на яркие, ровные цвета. Платков было шесть – трехпенсовых, из «Вулвортса», – очень яркие дамские носовые платки из тончайшего искусственного шелка.

Женщины не стали их теребить. Они благоговейно разостлали их на ступенях. Таких прекрасных вещей этот народ не видывал с той поры, как его прародителей вывезли двести лет назад из могущественной Лиллипутии.

За платками последовал пакетик с иглами. Мужчины, кивая и обмениваясь умудренными замечаниями, трогали это оружие, испытывая его твердость, упругость и остроту.

Еще несколько мужчин, судя по всему, кузнецов, оттащили в сторону двухпенсовый набор гвоздей. Кузнецы со звоном простучали молотками каждую железную штангу, некоторые гвозди они приподнимали и затем роняли, вслушиваясь в тишайший металлический лязг, вдумчиво обсуждая прекрасные достоинства материала.

Пакетик бритвенных лезвий, очень полезных вещиц, острых лишь с одной стороны, так что, затачивая ими карандаши, никак невозможно порезаться, довольно долго не желал разворачиваться. Впрочем, когда лезвия все же извлекли на свет, освободив от полосок промасленной бумаги, все восхищенно вскрикнули. Двести с лишком лет Народ не видал иного металла, кроме заржавелых гвоздей, удерживавших дранку под штукатуркой купола: только эти гвозди да шесть кривых сабель, привезенных ими из Лиллипутии и переделанных теперь в гарпуны.

Но чудеснейший из подарков оставался еще лежать в бумажном пакетике. Мария, окруженная застывшим в ожидании нового чуда Народом, сама открыла пакетик и пустила его содержимое по кругу. То был сливочный шоколад ценой в целый шиллинг.

По поводу этого шоколада Марии пришлось выдержать с Профессором едва ли не сражение. Профессор, питавший великанскую склонность (если не манию) выбирать для маленьких людей и подарки помельче, вознамерился накупить старомодного сахарного горошка, под названием «Сотни и Тысячи», – им еще и поныне иногда украшают торты. Это такие малюсенькие твердые сахарные шарики, розовые, белые или голубые. Мария же настояла на полномерных шоколадках. Сама-то ты что предпочла бы: кусок твердого сахара размером с яблоко или шоколадку величиной с плоскодонку?

Что касается Народа лиллипутов, то относительно его предпочтений никаких сомнений не осталось. Половину шоколадок быстро разрезали бритвенными лезвиями на равные доли, и через минуту каждый уже покачивал головой, улыбался соседу, поглаживал себя по животу и откусывал новый кусочек.

В общем, оказалось, что завоевать их доверие – пара пустяков.

Но внезапно толпу лиллипутов пронзило смятение. Едоки не доели долек, которые еще держали в руках, женщины оросили слезами шелк носовых платков, все отошли в угол мощеной площадки и заспорили со Школьным Учителем. Мария с тревогой следила за ними.

Наконец, Школьный Учитель возвратился.

– Народ, Мадам, – смущаясь, произнес он, – внезапно вспомнил, что среди Наций, населяющих цивилизованные Области земного Глобуса, Сделки подобного Рода подразумевают Оплату. Четыре сотни Спругов, Мадам, Ваша Честь, Мисс, – вот все Сокровища, кои нам удалось вывезти из нашей несчастной Страны, и их мы храним как Память о нашем прежнем Величии…

Что такое спруги, Мария знала. С тех самых пор, как ей удалось обнаружить Народ, она запоем читала знаменитые «Путешествия», и потому ей было известно, что спруги – это золотые монеты древней Лиллипутии, не превосходящие величиною маленькой блестки.

– Боже мой, – сказала она. – Но ведь это подарок. Никто ничего не должен платить. Я выгребла деньги из моей копилки, а Профессор все купил, вот разве мисс Браун об этом пронюхает и сживет меня со свету. Мы отдаем вам все это даром, в знак нашей любви.

– Подарок, Мадам, – промолвил Школьный Учитель с неожиданным пафосом и уронил в правый рукав слезу, подобную мельчайшей капле росы, спадающей с паутины, – Дар, отличающийся подобным Великолепием, – он сронил еще три слезы, – который, после всех этих Лун, Мадам, Ваша Честь, Мисс, Подарок, который…

И бедняга зашелся плачем. Слишком много потрясений выпало на его долю в тот день.

Мария, умница, отвернулась и ушла, дав им возможность прийти в себя.