Отец Пепла

Глава 9

День 29 месяца дженавя ( I ) года 1651 Этой Эпохи, Кхазунгор, Пепельный дол.

В осколке памяти.

Дракон Омекрагогаш лежал на зелёной траве близ пруда, положив голову на вытянутые лапы и прикрыв глаза. Вокруг летали жёлтые бабочки и цвела двухвостая кошка, орковка и ромашка. Туарэй шёл чувствуя, как стебли щекочут его босые ступни. Он приблизился, заглянул в водную гладь, но не увидел отражения.

— Что произошло?

— Не знаю, — ответил дракон, — я умер. Но ты не умер, это ясно. Иначе тот свёрток сознания, который я оставил после себя, не достиг бы твоего разума…

Туарэй быстро обернулся, — показалось, что кто-то позвал его издали. Но нет, луг окружал лес высоких лопухов, создававших прохладную тень, пели птицы, и рыба плескалась в пруду.

— У нас был уговор, — напомнил Омекрагогаш, продолжая лежать с закрытыми глазами, — всё моё золото и некоторые знания вдобавок.

— Да… был уговор… — с трудом вспомнил Туарэй.

— Сначала я не понял, кто ты… м-м-м, потомок какого-то…

— В моих жилах течёт кровь Сароса Грогана, Сароса Драконогласого, первого Императора-дракона.

Старик открыл глаз и внимательно посмотрел на Туарэя.

— Все эти имена ничего для меня не значат, я никогда не слышал их. И тебя я не узнал, но когда душа твоего копья проявила гнев… да, этот гнев я узнал! Разумеется!

— Это копьё Сароса…

— Это вместилище души.

Пели птицы, и рыба плескалась в пруду, стрекозы вели охоту на комаров, а Туарэю опять показалось, что его кто-то окликнул издалека.

— Вместилище… души?

— Кажется, человеческие маги называют это… м-м-м… как же… аберляпий! Да. Артефакт, хранящий внутри себя слепок одного из трёх компонентов существа, а, именно, — разума.

— Драконий Язык — слепок разума первого…

— Ты не слушаешь! — перебил Омекрагогаш. — Маги могут создавать аберляпии, помещая в них свою память, слепки личности, но это убого! Твоё копьё содержит не разум, а материю куда более эфемерную и важную, — бессмертную душу! И, предвидя твой следующий вопрос: не душу человека, но душу благородного дракона.

Омекрагогаш зажмурился, с наслаждением вздохнул, на его нос села крохотная бабочка и стала шевелить крылышками.

— Не понимаешь? — через время спросил он.

— Нет.

Старый дракон засмеялся, раздувая глотку.

— Ты даже не понимаешь, к кому возводишь свою родословную, бог-дракон.

Туарэй хотел разозлиться, но остановил себя, когда несколько больших пластов знания, которые хранились в его разуме на протяжении многих десятилетий, пришли в движение, перемежаясь и срастаясь новым образом, формируя гармоничную, но какую-то глубоко неправильную истину.

— Сарос Гроган летал по небу на драконе, как летали и его потомки. Каэфидрагор Алое Сердце был последним легендарным драконом Валемара, он исчез из мира после смерти императора…

«Нет, он не исчез,» — понимал Туарэй, — «он умер, потому что умер Сарос Гроган, никогда не летавший на спине Каэфидрагора. Он и был Каэфидрагором».

— Как?

Омекрагогаш снова открыл глаз.

— Каэфидрагор Восставший Гнев остался последним благородным драконом Валемара, когда другие ушли. Не было дракона сильнее и злее его, как не было дракона, испытывавшего б о льшую любовь к Матери, чем он. Её же любовь распространялась на всё живое. С тех пор, как в мир пришли эльфы, а за ними — и прочие мелкие существа, всех их она любила. По-матерински, беззаветно. И даже когда они терзали её своими раздорами, она всегда запрещала благородным драконам предпринимать что-либо. А они могли, поверь. Любой из них мог бы смести жизнь с тела Валемара, как ты сдуваешь пыль с книжной полки. Но это был её мир, и её слово оставалось законом.

— Кто такая эта…

— Один за другим благородные уходили вовне, сквозь Пустоту, в иные миры. Для них это проще, чем для нас — летать. Только Каэфидрагор оставался с Матерью, раздираемый гневом и состраданием. Когда маги опять начали воевать, истязая Матерь, Каэфидрагор решил положить этому конец. Тогда она заперла его в темнице достаточно прочной, чтобы сдержать безумную ярость. Он всё же вырвался из неё в конце, когда война стихла, но заплатил за побег почти всей своей мощью… Однако же оставшегося хватило, чтобы начать месть. Я тоже был там, откликнулся на зов и отправился рушить их крепости, палить библиотеки, испепелять армии. Матерь не могла помешать нам, пока впереди летел Восставший Гнев. Это было Великое Очищение.

— Он основал Новую Тангрезианскую империю, покорил все народы и оставил династию правителей, которые могли подчинять своей воле…

— И теперь здесь стоишь ты. — Омекрагогаш поднял голову и взглянул на Туарэя обоими глазами, как показалось тому, — с усмешкой. — Кровь благородных драконов разбавлена почти до состояния воды, но очищенная болью, укреплённая мучениями, сгущённая смертью, и кристаллизованная в огне перерождений. Ты почти достоин зваться его тенью, бог, но ничем большим тебе никогда не стать.

— Да, надо мной неплохо потрудились… — Туарэй резко обернулся, на этот раз он был уверен, что кто-то звал его.

Старый дракон легко поднялся и распахнул крылья, он громко и шумно дышал, подставляя тусклую чешую солнцу, шипел и хрипел от удовольствия.

— Мои обязательства исполнены, теперь ты знаешь историю своего рода и можешь гордиться ею по праву. Прощай, Доргон-Ругалор…

Он крепко зажмурился и распахнул глаза в мерцающей горячей темноте.

///

Наяву.

Самшит пела своим высоким чистым голосом, фокусируя и направляя силу молитвы. По мере того, как золотое озеро достаточно затвердевало, она могла ближе подступать к яйцу. Вера элрогиан, проходившая через Верховную мать, обволакивала этот сосуд, покрытый сетью пульсирующих трещин. Самшит не сомневалась в том, что её бог был заключён внутри, и что он нуждался в её помощи, какой бы кощунственной ни была последняя мысль. Её долг и её судьба велели во что бы то ни стало поддержать его.

Когда ослепительный свет унёсся в ночное небо и пробил его купол, исчезнув, она потеряла зрение. Тем не менее, Самшит приказала Фуриусу Брахилу скорее провести в сокровищницу верующих. Она говорила о своих людях, но легат не стал отправляться за ними, а привёл соплеменников. Самшит не приходилось выбирать, и она призвала их к молитве, а когда услышала в ответ лишь тишину, догадалась повторить на языке старого Грогана. Один за другим голоса из белой пустоты стали тянуть «Тень крыльев покрывает мир». Молитва прославления бога-дракона, старая, и одна из немногих, где верующие не просили помочь в истреблении врага.

Сначала они пели вразнобой, но голос Самшит объединял и увлекал прочие, Верховная мать чувствовала, что люди вокруг, чужие для неё, всё же были истинно верующими. Их вера, возросшая на вулканическом камне, напитанная кровью, страхом, надеждой и гневом, текла к яйцу и проникала сквозь трещины под скорлупу. Понемногу зрение возвращалось к Самшит, но жрица не радовалась этому избавлению, все её мысли и душевные порывы были обращены к богу. Она не смогла бы признаться даже самой себе, что изредка, на грани сознания возникал и прятался не божественный образ…

Вулкан, стихший после восхождения звезды на небосвод, заволновался вновь. От толчка Самшит едва не упала, — она непрерывно пела уже несколько суток, не принимая ни пищи, ни воды, держась лишь на собственной выносливости. Трещины на скорлупе засветились ярко и ровно, у жрицы перехватило дыхание, когда волна жара окатила её, а потом… небо загорелось! Верховная мать потеряла голос, она стала отступать, повинуясь инстинкту, испуганные крики неслись отовсюду, почти заглушаемые звоном монет и рокотом из недр.

— Что это? — Легат оказался рядом и схватил Самшит за руку, чтобы отвести назад.

— Это… — слова еле слышно доносились из охрипшего горла. — Это…

Ударная волна смела их и подняла золотые волны, в красном небе задули огненные вихри, пламя всех цветов, от оранжевого до белого, неслось, гоня тучи чёрного дыма.

— Это зов!!! — Самшит почувствовала, как по горлу скользнуло лезвие, на миг она поверила, что Брахил совершил предательство, но только на миг, — просто её связки не выдержали.

Вторая ударная волна прокатилась по миру и ушла эхом в Астрал, затем ещё и ещё раз. Каждый встряхивал Верховную мать на всех слоях её существа, словно с небес опускался исполинский молот. Многоголосый рёв донёсся отовсюду, и в тёмных небесах появились силуэты. Один, два, пять, восемь; их становилось всё больше, парящих на огромных крыльях, оглашающих мир своими свирепыми голосами.

Легат заставил её отойти прочь, хотя Самшит упиралась, она вожделела лицезреть происходящее, потому что эти ударные волны предвещали богорождение, а драконы, кружившие в огненных небесах, явились засвидетельствовать его. Один раз она уже видела апофеоз, но тот прошёл неправильно, дав ей долгожданного бога, страдавшего каждый миг своего существования. Он думал, что ей ничего неизвестно, однако, Верховная мать не может не перенимать страданий своего повелителя. И теперь для неё было смертельно важно увидеть исправление самого важного события в истории.

Яйцо превратилось в овал золотого света, совсем не такого яркого и ослепительного, как у той белой звезды, но сильного и чистого. Ударные волны сопровождались вспышками, двойные как пульс, учащающиеся.

«Вот-вот,» — поняла она, — «ещё немного!»

Драконы спускались, их были десятки, тёмные крылья затмевали красное небо всё больше. Уже можно было различать их формы, размеры, цвета выдыхаемого пламени. А потом скорлупа распалась мириадами искр, освободив ослепительно прекрасное существо.

Он наконец освободился из тесноты, раскинул руки, а потом и крылья, натягивая обширные мембраны. Туарэй потянулся, испытывая сладкую истому во всём теле, прикрыл глаза от удовольствия, глубоко вздохнул. Никакой боли? Когда в последний раз он жил совершенно без боли? Какое странное чувство.

Бог посмотрел на свои руки и удивился вновь, не столько тому, что обе они были покрыты сияющей алой и зеркальной чешуёй, а на каждом пальце сидел мощный коготь, сколько тому, что обе руки были одинаковыми, живыми, его собственными. Он чувствовал всё: крылья, хвост, ноги, претерпевшие самые сильные изменения, уподобившись драконьим; чувствовал эфир, духов, кружащийся смерч огненной энергии в Астрале, из-за которого в материуме небо превратилось в отражение Пекла. Он чувствовал драконов, круживших над головой. Прислушавшись, Туарэй не смог распознать ни единой цельной мысли, только обрывки любопытства и удивления, выныривавшие из океана неукротимой ярости. Драконы явились к его второму апофеозу, но не потому что хотели, а потому что чувствовали, что должны. Ни один из гигантских змеев неба не понимал, что он тут делает.

Но Туарэй понимал. Он огляделся, взмахнул когтистой рукой, — и застывшее под ногами золото вновь стало жидким. Потоки его поднялись, оформляемые волей бога, сделались гладкими, застыли в виде громадной чаши.

— Вниз.

Один из драконов, фиолетово-бардовый карпатин, дёрнул головой и стал неохотно снижаться. Этот вид относился к обычным, если драконов вообще можно было называть столь невыразительным словом. Четыреста семьдесят стоунов веса, сорок с лишним шагов в длину, огнедышащий, с прочной чешуёй, но без тяжёлой костяной брони. Он опустился рядом с чашей, тяжело хлопая крыльями, выдохнул через ноздри дым и, повинуясь следующему приказу, вытянул переднюю правую лапу. Туарэй коснулся своей груди, в которой больше не было отвратительной дыры, но над сердцем, в нагрудной ямке пульсировал огненный кристалл: он вспыхнул и сквозь пылающие грани на свет появился Доргонмаур. Быстрый удар копья, рёв, из небольшой раны полилась струйка кипящей крови.

— Лети.

Злобно рыча, карпатин отступил, взмахнул крыльями, порождая вихри, и поднялся в небо, а на его место тяжело упал громадный тяжёлый шипоспинник. Почти тысяча триста стоунов мышц и костяных доспехов, семьдесят пять шагов в длину. Имя этого дракона оправдывал утыканный длинными шипами панцирь на всей спине, а также на голове, плечах и тазе. Гигант уставился на Туарэя с мрачным вызовом, в его глотке клокотало, злобные жёлтые глаза горели, но бог отвечал прямым взглядом, направив остриё копья в грудь дракона. Коротко рыкнув, шипоспинник протянул лапу над огромной золотой чашей, пролилась кипящая кровь.

Самшит зачарованно следила, как один за другим с небес опускались исполины, как покорно эти яростные и беспощадные существа получали увечья и теряли эссенцию жизни, ибо то было угодно её богу. Почти совершенному существу.

Доргон-Ругалор переродился начисто, его могучее тело покрылось сияющей полированной чешуёй, красной и серебристой, громадные крылья распахивались яркими веерами, длинный хвост оканчивался шипом, а голову венчали рога. Лицо бога, длинное, резкое, уплощилось, приобретя симметричные драконьи черты, а длинные волосы походили на нити раскалённого оранжевого железа; в груди мерцал пульсом огненный кристалл. Самшит не видела ещё ничего хоть отдалённо столь же прекрасного, источающего мощь и власть!

Невесть откуда в Пепельный дол прилетел вирмифлинг, зелёный дракон, обитатель лесов. Он был одним из самых мелких, среди тех, кто явился на зов, но и его кровь пролилась в золотую чашу. Выдохнув ядовитый жёлто-зелёный дымок, вирмифлинг встал на крыло, а следом, распугав прочих на сокровища Омекрагогаша опустился один из громаднейших драконов.

Работая над своим эпохальным трудом, Тульприс Бесстрашный сформировал класс сторнбас, — «редкие». Драконы этого класса могли быть самыми разными, но всех их объединяло несколько черт: малая численность вида, обитание в опасных для человека условиях, привязанность к природному электричеству и высокое содержание металла в теле. После драконологи пытались переименовать сторнбас в громовержцев, либо добавить дополнительный подкласс «металлических», но изначальное имя закрепилось намертво. Зиппарил был истинным представителем класса редких, хотя своими размерами в сто двадцать пять шагов и массой около полутора тысяч стоунов мог бы смутить многих тяжёлых. У него была чешуя серого до черноты цвета с графитовым отблеском, всю шкуру покрывали продольные борозды от головы до хвоста, напоминавшие узор на горле и брюхе горбатого кита; из спины во множестве росли длинные прямые шипы, сверкавшие как полированный вольфрам; голова была плоской, короткой, треугольной, без рогов и гребней, сидела на очень длинной и гибкой шее, а под нижней челюстью раздувалась воистину большая сумка. Когда зиппарил опустился на золото, меж шипов на его спине забегали разряды молний, а полусложенные крылья загрохотали как громовые раскаты. В природе эти редкие драконы преследовали грозовые фронты, сутками напролёт могли парить внутри тучевых массивов.

Зиппарил по-лебединому изогнул шею, осматриваясь маленькими жёлто-лиловыми глазами. Такие как он редко представляли опасность для наземных существ, их жизнь проходила в небе, а пищей были потоки воздушной гурханы и молнии, однако, изредка сторнбас могли побаловать себя и мясом. Зиппарил увидел множество маленьких мягких существ, и не пожелал терять возможность.

Туарэй издал рокот, без слов и твёрдых мыслей упреждая гиганта. Зиппарил мотнул головой, рыкнул, искры забегали меж его коротких металлических зубов и во множестве мест на шкуре загорелись яркие точки. Неуклюже переставляя короткие лапы, он стал надвигаться на людей. Бог взмахнул рукой, создавая сотни мерцающих огненных лезвий, которые с гудением врезались дракону в бок. Зиппарил взвыл, его голос походил на щебет мириад испуганных птиц, шея изогнулась и с зубов слетели молнии. Они с треском впились в Туарэя и забегали по чешуе, пока тот не поглотил разряд, оставшись невредимым.

— Это измена, — произнёс бог, — кара: смерть.

Доргонмаур поднялся, волнистое лезвие полыхнуло и десятки копий раскалённой магмы ударили по мятежнику. Зиппарила стали покрывать большие дымящиеся ожоги, но дракон не проявил страха, вместо этого сумка на его горле раздулась до огромного размера, в ней зародилось светило, сквозь кожу и мышцы стал виден скелет, а затем огромная шаровая молния зигзагами устремилась к богу. Туарэй выступил вперёд, пронзая снаряд копьём и колоссальный поток молний ринулся по его телу. Прочие драконы, парившие в вышине, нестройно ревели, наблюдая за схваткой, — она тешила их кровожадность и вызывала живой интерес. Бог поглотил заряд, и, когда горловая сумка зиппарила начала копить второй, превратился в росчерк. Неуловимый для глаза выпад разодрал надувающийся пузырь; мимолётная яркая вспышка, электричество ударило в ближайший проводник, сплавив тысячи золотых монет воедино. Вторым движением Туарэй прорвался в тело дракона через грудь, вырвался из спины и взлетел, держа бьющееся сердце на копье. Переместившись к чаше, он излил кипящие струи, а затем сердце опутали молнии, оно скукожилось, высохло, обратилось пылью.

— И так будет с каждым, — тихо сказал Туарэй, зная, что суть достигнет всех и каждого драконов, паривших над вулканом.

Он мягко повёл Доргонмауром, и по древку божественного оружия забегали ослепительные трескучие разряды молний. Хорошо, — теперь он мог опираться не только на пламя земное, но и на небесный огонь.

К завершению церемонии кровавой жертвы, не все драконы внесли свою долю. Многие из них представляли один и тот же вид, а потому не интересовали Туарэя. Решив, что в чаше достаточно кипящей крови, он издал звук, прокатившийся по всем слоям реальности, — один за другим змеи неба стали отлетать.

Однако же это ещё не было концом, потому что золото взвилось фонтаном расплавленных капель невдалеке, и под открытое небо выполз редкий гость. Этот дракон был одним из самых уродливых, каких знал мир, весь покрытый толстой пупырчатой бронёй, чёрной как обсидиан, с массивной бесформенной головой, состоявшей, казалось, из одних только челюстей, и с крохотными, тускло светившимися глазами. У дракона был длинный сегментарный хвост и четыре коротких мощных лапы по бокам, вооружённых страшными когтями; ещё две лапы располагались на спине и ничем не напоминали настоящие драконьи крылья. Хелльматвёрм, точильщик глубин, пожиратель камней и кошмар всех гномских рудокопов, поднялся на поверхность мира, услышав зов. Вне тверди он двигался медленно и неуклюже, кое-как подполз к чаше и закинул одну лапу на её край. Бог не стал отказываться и от этого невзрачного дара, кровь червя бездны пролилась и на том сбор был окончен.

Самшит нерешительно приблизилась к своему богу, её светлые глаза едва ли могли оторвать взгляд от его великолепия. Туарэй слабо улыбнулся жрице со своей высоты, возложил на её голову длань, осторожно провёл когтем по скуле и щеке.

— Ты всё сделала правильно.

Это простое признание осчастливило её сильнее, чем тысячи признаний в любви когда-либо смогли бы.

— Легат.

— Мой бог? — Фуриус Брахил опустился на колено.

— Твой народ стал свидетелем моего апофеоза. Пришло время решать вашу судьбу.

— Мы молим, мой бог.

— Не здесь. Спускайтесь в Пепельный дол, всё свершится в амфитеатре.

— В… где, мой бог?

— В амфитеатре, — повторил Туарэй, очень недовольный тем, что воин проявил такую несообразительность, ведь если бог молвил, значит, амфитеатр есть. Или скоро будет. — Ступай с ними, жрица, и позаботься, чтобы остальные последователи тоже были в амфитеатре. У нас впереди много работы, новая цель зовёт.