Отец Пепла

Глава 7 Цена свободы часть 1

Ранее.

Поезд ехал без каких-либо рукотворных преград на пути, никто не прятался в складках среди скал, и разведчики не замечали посторонних наблюдателей. Шеренги латников маршировали по сторонам от вагонов под прикрытием пушек. А затем, когда до входа в долину оставалось всего ничего, поступило новое донесение.

— Что, совсем никого?

— Слушаюсь! Никого и ничего, господин! В долине нет признаков жизни, только убранные к зиме поля и несколько десятков построек, — времянки для хлеборобов и сараи для инвентаря! Дозорные башни на той и вон той высоте также пусты! В долине давно никто не живёт, хотя здания находятся в хорошем состоянии, и земля не одичалая!

Воеводы растеряно молчали.

— А что ворота? — спросил Озрик, сверкая кристаллическими линзами. — Отсюда их не видать.

— Слушаюсь! Ворота есть, но они перекрывают вход не в долину, а в ущелье!

— Так что же ты молчал, разгильдяй⁈ — разъярился один из вояк.

— Слушаюсь! В дальнем своём конце долина сильно сужается, горные гряды становятся значительно выше и стискивают её горловину! Там стоят ворота красной бронзы! В каменной породе по сторонам от створок видно множество отверстий, вероятно, — бойниц, но сами ворота явно не открывались очень давно, они вросли в землю!

Штаб наполнился бормотанием и сизым дымом, старые гномы шелестели картами, обсуждали доклад.

— И нигде вы не встретили никого живого? — Голос Оредина заставил все остальные стихнуть.

— Слушаюсь! Нет, господин, совершенно нигде!

Долгое время было тихо, только Озрик перемалывал грибной сухарик.

— Похоже на западню, — решил высказаться один из воевод, — но, если можно ждать от дылд хитрости, то их боевой потенциал ничего кроме смеха не вызывает! Поедем и взорвём эти ворота на радость предкам!

— Поедем и присмотримся, — поправил наследник. — Пусть мушкетёры и арбалетчики займут позиции на крышах вагонов, гулгомы будут двигаться в середине колонны. Входим в Пепельный дол.

— Будет содеяно! — ответили офицеры, поднимаясь из-за стола.

///

Вскоре наследник перебрался на крышу командного вагона. Стрелков там не было, как и на остальных вагонах, снаряжённых драконобойными баллистами, — слишком тесно. Далеко впереди головной вагон вползал в начало длинной, чуть изогнутой долины, перевитой реками и ручьями. Оредин осматривался через подзорную трубу, шаря взглядом то по полям, размежёванным невысокими каменными оградками, то по склонам гор, защищавших долину от ветра.

— Вижу дым, — сказал драконоборец, указывая направление копьём.

Не сразу, но Оредин тоже увидел. Чудн о, как чужой глаз был натренирован для поиска драконьих признаков даже без оптики.

— И вон там. И там. И там тоже.

— Костры? — предположил Озрик, зябко кутаясь в подбитый мехом плащ. — Хотя нет, судя по цвету склонов, все эти горы — дремлющие вулканы. Хм, надо же, не меньше десятка.

— И дылды выращивают здесь хлеб?

— Не знаю, мальчик мой, может быть и хлеб.

— Нужно много упрямства, чтобы пахать землю на такой высоте.

— Всем хороши горы, но почва их, даже удобренная пеплом и тёплая, щедра только на камни. Только их она может рожать бесконечно, всё остальное нужно поливать потом от зари до зари. Кроме грибов, разумеется, эти замечательные формы жизни могут расти сами по себе и где угодно, их жизненную силу можно и нужно перенимать…

— Слезь-ка с этого овна, старый друг, нам сейчас не до грибов. По крайней мере теперь мы знаем, откуда это место получило имя — Пепельный дол.

Пустые поля и небольшие каменные домишки ползли мимо, пока огромный поезд шёл по долине, временами руша ограды. Ратники прочёсывали всё, но без результата. Долина становилась чем дальше, тем у же, горы с обеих сторон приближались и очень быстро росли, отвесные склоны были черны. Когда впереди наконец показались бронзовые ворота, ширина горловины составляла не больше сотни шагов и продолжала уменьшаться. Дорога упиралась в совершенно отвесную стену чёрного камня, испещрённого как оспинами — бойницами. Её рассекала трещина, уходившая вверх шагов на триста, но в ширину имевшая не больше двадцати. Даже издали бронзовые створки выглядели монументально.

— Сигнальщики, — позвал Оредин, убирая подзорную трубу, — мой приказ в оба конца колонны!

Два гнома подбежали к сигнальным фонарям на корме и носу.

— Остановить продвижение!

Защёлкали затворы, послание замечали и повторяли сигнальщики на других вагонах, постепенно движение замедлялось, пока совсем не остановилось. Внизу, у командного вагона сами собой оказались разведчики верхом на овнах.

— Что-то заметил? — спросил Озрик.

— Нет. Эй, там, сообщите воеводам, что если у врага есть порох, он может обрушить на нас каменный вал! Я запрещаю приближаться к воротам всеми силами! Отходим на простор и обустраиваем лагерь!

Верховые разведчики разлетелись в стороны, свистом подгоняя скакунов.

— Мудро, — покивал рунный мастер, — многие по глупой торопливости терпели крах.

Поезд пополз назад и Оредин, никогда в жизни не испытывавший страх перед замкнутым пространством, вздохнул с облегчением, когда склоны отдалились. Скоро вагоны выстроились квадратом посреди Пепельного дола и замерли, образовав нечто вроде крепостных стен, из которых наружу смотрели пушки. Они заняли солидное пространство среди полей с достаточным количеством колодцев, выстроили надёжные заграждения между вагонами и под ними; были выставлены часовые, возведён палаточный городок со штабным шатром в центре. Бригады землекопов начали окружать лагерь рвом и земляным валом.

К вечеру Оредин созвал старших офицеров под свод шатра, где боевые слуги накрыли большой и сытный стол. Светили кристаллические лампы, и большая жаровня прогревала воздух.

— С завтрашнего дня мы перейдём на умеренное потребление припасов, так как неизвестно, сколько придётся простоять здесь, — сказал наследник, становясь у кресла во главе стола. — Садитесь, ешьте, пейте, думайте.

— Мне кажется, господин, ты чрезмерно предусмотрителен.

— Следовало просто снести эти ворота! Вряд ли у каких-то дикарей нашлась бы гора пороха!

— Всегда следует верить, что порох у врага есть, — возразил Оредин.

— Не сочти за дерзость, я уважаю твою прозорливость, господин, однако, если опасаться каждого варвара на хребте…

— Садитесь, ешьте.

Офицерам пришлось отложить свои мысли на время.

Оредин, как наиболее родовитый и могущественный, должен был занимать место во главе стола, но, при этом, он дождался, пока все старшие гномы усядутся, после чего опустился сам, — так велел Уклад и только рексы могли обходить этот обычай. По правую руку от наследника клевал носом Озрик.

Подали горячую пищу и холодное густое пиво от Тронтольпа Пивомеса, аромат рагу из отборной крысятины заполнил пространство, гремел в тарелках каменный хлеб, истекали соком грибные салаты и многое другое тоже манило. Оредин пил смородинное вино из золотой кружки и, подперев голову кулаком, размышлял. К голосам военачальников он почти не прислушивался, казалось, тысячники всё же, не особо чего-то опасались. Они пришли сюда убивать и грабить, а не сражаться, и единственное, что смущало умы этих гномов — отсутствие врага в поле зрения.

— Не дай им наделать ошибок, — тихо сказал Озрик, подняв лицо от грибного супа-пюре.

— Попытаюсь.

— Делай или не делай, пытаться не надо.

Оредин вздохнул и, словно от его дыхания полог распахнулся, световые кристаллы мигнули и в шатре появился незваный гость. Прежде чем кто-либо что-либо понял, прозвучал голос:

— Мир этой обители! Странника честного угостите ли? Без оружия и злого умысла, в холодной ночи скитаюсь я! Проявите сострадание, поделитесь теплом и питанием!

Слуги, офицеры, даже Собственные за спиной незнакомца замерли с растерянными лицами. Оредин обдумал услышанное, выходило, что просьба о гостеприимстве была высказана вполне внятно и обстоятельно, причин отказать не было.

— Незваный гость — в горле кость, — скрипнул Озрик.

— Это так, — ответил тот, — но просто прогнать всех вас с нашей земли у меня сил нет, придётся пока потерпеть.

Оредин принял решение.

— Посадите его, пусть ест среди нас и пусть никто не чин и т ему зла.

Очнувшиеся слуги стали суетиться, и незнакомец тоже зашевелился. Распахнулся грязный обтрёпанный плащ, и оказалось, что перед гномами стоял человек, — стоял на ногах, обрубленных по колено. Он не имел оружия и передвигался, опираясь на замотанные в плотную ткань кулаки. Резво, но неуклюже, калека перебрался к столу, сел у дальнего конца справа и сразу подвинул к себе золотую тарелку. Он ел грязными руками, облизывал пальцы, поглощал нежную крысятину с аппетитом, пытался кусать каменный хлеб, зачерпывал салаты ладонью. Всё происходило в относительной тишине, гномы молчали, не зная, как относиться к происходящему. Была подана большая пивная кружка, и человек от души приложился к ней.

— Фуах! Славно! Люблю гномское пиво, но заполучить его слишком тяжело, а наше ни в какое сравнение не годится! Кисляк!

— Мы рады, что оно тебе по нутру. А теперь скажи, зачем ты пришёл сюда?

Человек стянул с головы капюшон и открыл синее от туши лицо. Кожа, покрытая чешуйчатым узором, обтягивала череп довольно туго, только под челюстью немного провисала из-за возраста; и глаза были по-старчески утоплены в морщинистых кратерах; лоб раздваивался залысинами по сторонам от мыса седых волос, которые паклей ниспадали на плечи; поблёскивала недельная щетина. Глаза были обычные, но, когда взгляды встретились, Оредин понял, что калека не умел бояться.

— Я пришёл, чтобы спросить, зачем вы пришли, — ответил он, — и когда уберётесь?

— В стойло, человек!

— Наглец!

— За дерзость поплатился бы жизнью, не будь принят как гость!

— Ты хоть понимаешь, кто перед тобой⁈

На это чужак ответил самыми наглыми интонациями:

— А как же, понимаю! Судя по стягам снаружи, все вы слуги Колена Зэльгафова, вассалы жирного и алчного рекса Улдина. Скорее всего ты, молодой гном, — Улдинов сынок.

Калека произнёс это так, чтобы всем было понятно, что ему знатность чужой крови совершенно безразлична.

— Итак, Оредин эаб Зэльгафивар, зачем ты пришёл с мечом в наш край?

— В стойло, человек!

— Какова наглость!

— Здесь нет ничего вашего!

— Эти горы принадлежат гномам, дылда!

— Лестью меня не пронять! — хохотнул укороченный в ответ на последнее.

Оредин тяжело вздохнул, думая, что захмелевшие воеводы слишком словоохотливы.

— Горы, — усмехнулся калека, — принадлежат тем, кто проливает за них кровь. За эту долину кровь проливаем мы, и мы, милостью божьей, — её хозяева. Так зачем же вы пришли? Тоже хотите крови пролить? Это дело благородное.

Воеводы громко запыхтели от гнева.

— Я отвечу, но не раньше, чем узнаю твоё имя, человек.

— Хах, верно. Ты не спросил вовремя, вот я и забыл представиться. Имя: Квинтус Бракк по прозвищу Обрубок, эвокат Девятого легиона.

— Какого легиона?

— Девятого легиона Императора-дракона Кариноса Грогана.

— Кариноса… Последнего императора людей? — переспросил Озрик, много лет своей жизни проведший в библиотеке.

Человек кивнул.

— Тебе полторы тысячи лет, что ли?

— Мне шестьдесят два.

— Тогда как твои слова соотносятся с истиной?

— Просто, старик. В день, когда вероломные эльфы Далии пришли и уничтожили столицу вместе с императорской династией, Девятый легион возвращался из военного похода в горы. Размах катастрофы оказался настолько велик, что его было видно издали, почва тряслась на тысячи лиг вокруг, солдаты поняли, что мир изменился. Тогда старший жрец легиона убедил легата, что империя обречена, и что нужно сохранить силы для будущего реванша. По мне так он просто струсил, но сейчас это не важно. Мои предки так и не спустились на равнину и не поучаствовали в войнах, образовавших новый Вестеррайх. Вместо этого они пришли в Пепельный дол, убили тех, кто жил здесь прежде, и заняли их место. Я, как и другие жители долины, являюсь потомственным легионером. В отставке, разумеется, — без ног особо не послужишь.

— И что же вы здесь делаете… легионеры? — спросил Оредин.

— Ждём.

— Чего?

— «Кого», — поправил калека. — Мы ждём, когда Император-дракон возродится и позовёт нас на войну, для которой мы сберегли силы. Либо, когда он истребит нас, приняв предусмотрительность за трусость. Больше полутора тысяч лет мы ожидаем его возвращения. А теперь скажи, Оредин эаб Зэльгафивар, зачем вы явились в наш дом?

Наследник огладил бороду. Перебирая золотые кольца в ней, он подбирал слова, которые могли бы выставить грабительский поход в наиболее приглядном свете.

— Мы явились, чтобы восстановить законность. На протяжении многих веков в Охсфольдгарн приходят жалобы на обитателей Пепельного дола. Верные данники моего рода говорят, что вы грабите их, воруете женщин, скот, хлеб. К тому же вы не платите гельт. Рекс Улдин Необъятный послал меня, чтобы положить бесчинствам конец. Хочешь отвергнуть обвинения?

Квинтус Бракк по прозвищу Обрубок издал неясный звук, похожий на смешок, его морщины искривились в премерзкой усмешке.

— Мы забираем всё, что хотим по праву сильного и воруем женщин из иных племён, чтобы не выродиться. Это верно. Однако же мы делаем это полторы тысячи лет, но прежде никому из вас, потомков Зэльгафа, и дела не было. Что изменилось?

Оредин поморщился, лицемерие претило ему, а фарс надоедал.

— Если хочешь правду, то она такова: мой отец уверовал, что в вашей долине хранится великое сокровище, а ещё целый дракон на последнем издыхании. Рекс хочет наложить на всё это свою тяжёлую руку, он послал меня убить вас всех и ограбить.

Такое объяснение заставило воевод раздражённо ворчать, но Оредину было безразлично, — все они знали, для чего посланы сюда.

— Как глупо, — произнёс калека.

— К сожалению, воля рекса не подлежит обсуждению. Горько осознавать, что такая беда нависла над вами из-за пустяка, наговора…

— Как глупо, что вы осмелились посягнуть на чужое, — продолжил мысль Квинтус Бракк.

— Что?

— Алчные гномы, вы не получите сокровищ, потому что они принадлежат дракону. И дракона вы не получите тоже, потому что он принадлежит сам себе. Мы не позволим вам даже посмотреть на то, ради чего вы явились, это запрещено.

Оредин ошарашенно молчал, разглядывая калеку в свете кристаллов; молчали воеводы, поражённые как громом; задумчиво молчал старый Озрик, перемалывая дёснами сухарь. Драконоборец, до того не обращавший внимание ни на что, кроме тарелки и кружки перед собой, впервые поднял взгляд. Теперь всё это прямо касалось и его.

— Ты говоришь нам, что это правда? Что вы где-то прячете дракона и его сокровища?

— Так и есть, — подтвердил калека спокойно. — Наверное, вы узнали об этом от мерзавца, что ушёл от правосудия. Он опозорил звание легионера, совершил преступление против чести чужой женщины и сбежал. Мы долго преследовали его, но не поймали. Зато поймали вы. Он мучился?

— Какая разница…

— Разница в том, что он опорочил мою внучку, — прорычал калека и повторил с нажимом: — Он мучился⁈

В его глазах отразилась такая свирепая ненависть, что Оредин не смог умолчать.

— Да. Его долго пытали…

— Хорошо! За это вам земной поклон бы отвесить, да боюсь, у меня он выйдет недостаточно глубоким.

Калека неловко встал на свои обрубки, взял со стола золотое блюдо, слизал с него остатки пищи и спрятал под плащ.

— Прощальный дар, — пояснил он, — отправится в сокровищницу, чтобы дракону было удобнее спать. А вам всем совет, горные карлы: убирайтесь. Вы не обретёте в Пепельном доле ничего кроме смерти, ибо эта земля — последний клочок Гроганской империи. Не торопитесь с ответом, времени вам до завтрашнего заката. Тогда вернусь.

Квинтус Бракк покинул шатёр и какое-то время гномы только и делали, что растеряно переглядывались, пока один из тысячников не вскочил, ударяя кулаками о столешницу.

— Да что эти варвары о себе возомнили⁈

— Тише, — приказал Оредин, — раньше надо было возмущаться.

— Он угрожал нам! Обычаи гостеприимства попраны, мы можем…

— Схватить безногого и пытать его? Я не приветствую подобные дела в отличие от моего отца, так что успокойтесь все и просто отправьте за ним пару опытных разведчиков. Вряд ли будет трудно выследить калеку даже в ночи. Озрик, что думаешь?

Старый гном степенно отёр усы, щипнул себя за кончик длинного носа.

— Что-то странное творится здесь. Зная, зачем мы пришли, посланец подтвердил наши надежды, можно сказать, воодушевил, хотя до сих пор верится с трудом. Что это? Оговорил ли он себя? Зачем? Чтобы заманить в ловушку? Где она? За воротами? А если бы он отрицал, то поверили бы мы ему? А если бы поверили, то ушли бы, не проверив? Нет, рекс не принял бы такой доклад. По итогу, не важно, есть ли дракон, есть ли сокровища, признал бы он, отрицал бы, — мы всё равно обыскали бы всё и убили бы всех, кто встал бы на нашем пути. Думаю, этот Бракк понимает, что мы не уйдём просто так.

На следующий день разведывательные отряды вышли из лагеря, чтобы изучить отдалённые части Пепельного дола. Им было приказано как следует прочесать подножья и склоны гор, выявить секреты, из которых люди наверняка следили за гномами. Тем временем Оредину оставалось только ждать. Порядок внутри лагеря налаживался сам собой, каждый, от тысячника до последнего каморника знал, что и когда должен делать.

На закате разъезды вернулись ни с чем, а после от периметра пришло сообщение: калека явился.

— Как вы ухитрились потерять его вчера?

— Слушаюсь! — Командир разведчиков ударил кулаком о шлем, он дико потел и старался не смотреть на Оредина. — Не могу знать, господин! Он исчез в темноте…

— Разгильдяи.

Вскоре калека проковылял в шатёр как животное на четырёх неуклюжих конечностях и стянул с головы капюшон.

— Мир этому дому. Ты принял решение, Оредин эаб Зэльгафивар?

Наследник отложил трубку на янтарную подставку и поёрзал в кресле.

— Мы пришли сюда за гельтом, который вам следовало платить в течении полутора тысяч лет, и за драконом, который принадлежит Кхазунгору. Выдайте требуемое, и кровь не прольётся.

Квинтус Бракк словно пропустил слова мимо ушей, он стоял на всех четырёх, сутулый, неподвижный, молчаливый, только глаза медленно вращались, перебегая взглядом с одного бородатого лица на другое. Вдруг его собственное пошло трещинами, — улыбка, — блеснули сточенные десятками лет работы грязно-жёлтые зубы.

— Значит, прольётся кровь. Не мы начали эту войну, однако, Элрог будет доволен. Лишь только наступит завтра, мы будем врагами до смерти, гномы.

Калека неуклюже поковылял прочь, но, только выйдя под открытое небо, развернулся и закричал, указывая на Оредина грязным пальцем:

— Не мы начали эту войну! Не мы! Но Элрог засвидетельствует нашу доблесть! Лишь только наступит завтра, принц, люди и гномы станут врагами! Девятый легион выступает на войну!

На этом встреча уже точно завершилась, Квинтус Бракк поковылял дальше мимо рядов палаток, под сотнями пристальных взглядов.

— У тебя есть ещё один шанс, постарайся хотя бы сегодня не потерять калеку, или можешь лишиться бороды, — сказал Оредин командиру разведчиков. — И головы заодно.

— Слушаюсь! Будет содеяно!

///

До глубокой ночи наследник совещался с воеводами, пытался определить, с чего им начать военные действия? Признаться, люди смогли прибавить ему головной боли просто тем, что не явились. Вышли бы на честный бой, и гномья рать перемолотила бы их… Этой мысли Оредин усмехнулся с иронией. Честный бой? Кучка дикарей в открытом поле против пушек, мортир и рунной стали, — это теперь называется «честно»?

От всех советов и мыслей, наследник изрядно устал, так что отпустил воевод и остался, наконец, в одиночестве, даже адъютанта прогнал. Полог в задней части шатра приподнялся, и он прошёл в маленькую спальню, тяжело улёгся на походную койку.

Оредин плохо спал с начала похода, не прошло и ночи, чтобы наследник пробыл в забвении больше пары-тройки часов, а потом ещё часа-двух в дневное время. Это выматывало. На сей раз сон опять долго не шёл, уж слишком распухла голова. Ещё немного и пришлось бы просить лекаря о сонных травах, после которых утром она болела бы гораздо сильнее, но до этого не дошло. Оредин забылся; ни сновидений, ни мыслей, только пустота. Предел мечтаний. Пожалуй, если бы он умер в эту ночь, то не стал бы сокрушаться в чертогах предков, — разом ушёл бы от стольких бед с чистой совестью… Но у него был очень тонкий слух, а ещё в походе наследник ложился, не снимая доспехов. Посему, когда полог едва слышно зашуршал, глаза гнома распахнулись.

Глаза давно привыкли к темноте и заметили явственное движение. Оредин вскинул руки, стальное жало пронзило ладонь и замерло, не добравшись до глаза. Нервы остались целы, так что пальцы сжались на кулаке убийцы. Тот навалился всем весом и давил, глубоко размерено дыша, однако, мышцы гнома — стальные канаты; одним усилием он оттолкнул врага, рванул в сторону, переворачивая койку, вскинул руку опять. Лезвие лязгнуло о подставленный наруч, в темноте вспыхнули искры, раз, другой. Убийца был гораздо выше Оредина, — человек, — он быстро полосовал, натыкаясь на непробиваемый металл, пока запястье не оказалось в широкой гномской ладони. Оредин сжал пальцы правой руки, почувствовал, как ломаются кости и рвутся жилы убийцы, однако, тот не издал и звука, ловко перехватил выпавший кинжал свободной рукой и нанёс резкий удар. Боль обожгла лицо, горячее хлынуло по коже в бороду, вырвав из глотки возглас, и Оредин резко подался вперёд. Гном повалил человека на пол, навалился, перехватил своей раненной рукой ту, в которой поблёскивал кинжал, и от души боднул врага лбом. Рыча и плюясь, он ещё трижды использовал собственный череп как молот, а, когда почувствовал, что убийца ослаб, вцепился ему в горло и надавил до хруста.

Поднявшись над трупом, наследник пошатнулся, судорожно вдохнул, кое-как подхватил раненной рукой щит, второй вытянул из ножен меч и ринулся через шатёр наружу.

— Сомкнуть щиты! Сомкнуть…

Он едва не упал, споткнувшись о труп часового, холодный ветер ударил по лицу, и рана полыхнула, будто в неё угодили раскалённые угольки. От боли Оредин ослеп на левый глаз, ему даже показалось, что слух пропал, потому что вокруг было совсем тихо, только удары сердца отдавались в голове набатом. Чтобы разубедиться в этом, наследник заревел во всю глотку:

— Сомкнуть щиты! Сомкнуть щиты! Сомкнуть щиты!

Меч с лязгом бил о щит, Оредин рвал связки, пока в отдалении не послышался вскрик, затем другой, ещё один и дальше п нарастающей. Ратники выбегали из палаток в исподнем, но вооружённые, мало кто успел надеть полные латы; десятники и сотники выкрикивали своих подчинённых, а тем временем отовсюду неслись нечленораздельные возгласы. В лагере словно шёл бой, но никто не понимал, где именно?

— Там, они там!

— Сюда!

— Воевода убит! Воевода убит!

Готовые сражаться, но не видящие врага, гномы бестолково метались, пока рёв Оредина не перекрыл растущий гомон:

— Больше света! Враг в лагере! Идите к своим воеводам! Защищайте воевод! Больше света!

Рексовы Собственные окружили наследника, отделив его стеной от остального лагеря. Они были полностью вооружены и одоспешены, но мешали командовать.

— За мной, туда!

— Тебе лучше оставаться под защитой, господин, — сказал трёхсотенный командир.

— Кто ты такой, чтобы мне приказывать⁈ Я…

В следующий миг трёхсотенный повернул голову и резко вскинул щит, раздался пронзительный лязг, — длинная стрела, летевшая Оредину в лицо, сломалась и отлетела от внезапной преграды. Телохранители схватили наследника, погребли под своими телами, создав сплошной панцирь из щитов, и не отпускали, сколько бы он ни проклинал и ни требовал. Стрелы бесполезно бились об этот «панцирь» ещё трижды, четвёртая вонзилась одному из телохранителей в горло, найдя щёлочку между шлемом и латным воротом, а пятая угодила другому в прорезь полумаски. Шестая стрела проскользнула в открывшийся между щитами зазор, но сломалась о нагрудник Оредина.

Пронзительный голос старого Озрика пробился сквозь лязг металла:

— В шатёр! Немедленно!

Не отпуская наследника, телохранители сдвинулись с места. Когда они внесли его под матерчатый свод, стрелы ещё трижды били вслепую, но никого не задели.

— Руки прочь, глупцы! Я обрею вас начисто! — Оредин рычал и плевался в бешенстве.

— А ну, уймись! — зашипел согбенный веками гном. — Враг хочет добраться именно до тебя, и у него почти получилось! Эти воины исполняют свой долг!

— Я должен командовать…

— Командуй же! Любой из них ринется наружу с твоим приказом, но ты останешься… Свет не разжигать, глупцы! Хотите, чтобы стрелок увидел наши тени⁈

— Отдавай приказы, господин, — сказал трёхсотенный, глядя на Оредина с непоколебимым спокойствием.

— Уже отдал! Нужно проследить, чтобы они были исполнены!

— Больше света в лагере и защищать воевод, — кивнул трёхсотенный, — слушаюсь, будет содеяно.

— И лекаря сюда, — вставил рунный мастер, — наследник ранен, оружие могло быть отравлено!

— Слушаюсь, будет содеяно.

То время, что Оредин провёл в темноте шатра, тянулось вечно. Снаружи раздавались команды, звенел металл, звучали мушкетные залпы, кто-то кричал от боли, кто-то сквернословил и проклинал, топотали тяжёлые сапоги, разгорались костры. Тени гномов метались по ткани, а время превратилось в тягучую патоку. Наследник дрожал, — не от страха, а от жажды действия.

Пока лекарь осматривал его, Оредин получал донесения.

— Воевода Валошт эаб Оклар мёртв, господин.

— Воевода Фернхал эаб Скагос мёртв, господин.

— Воевода Троин эаб Феладан ранен и находится при смерти, господин.

— Враг проник в загон и перебил почти всех овнов, господин. Ваши козероги уцелели.

— Враг устроил несколько пожаров, пострадали склады с продовольствием и питьевой водой.

— Врага теснят к внешней стене на севере и северо-востоке.

— Мне нужны пленные.

— Приказы отданы, господин, однако, пока не удалось захватить ни одного.

Сквозь приоткрытый полог виднелся краешек неба, и, хотя в самой долине ещё царила тьма, небесный купол уже окрасился алым.

— Думаю, можно выйти, — сказал Озрик, — внешние стены под контролем?

— Полностью, — ответил трёхсотенный.

— Хорошо. В наследника стреляли с большой высоты, а, значит, лучник был на крыше одного из вагонов. Не теряйте бдительности.

Оредин вырвался из шатра, огляделся. Над лагерем вились дымы от потушенных пожаров, большинство палаток пребывали в удручающем состоянии, ратники выглядели усталыми и озлобленными. Однако же когда наследник шёл мимо, гномы подтягивались и били кулаками о шлемы. Он стремился туда, где ещё звучал бой, он бежал, приказывал всем убраться с дороги, но всё равно не успел. Прижатые к внешней стене люди были перебиты.

Воевода Нильссан эаб Годвур в окровавленной броне, с топором, на лезвии которого были чьи-то мозги, приблизился к Оредину.

— Не смогли, — сказал он, тяжело дыша, — они не сдавались, господин. Раненные добивали себя сами, либо их добивали другие… У нас просто не получилось.

Ничего не сказав ему, Оредин двинулся меж трупов гномов и людей, чья кровь смешивалась в вязкую тёмную лужу. Всё выглядело так, словно прошло сквозь одну большую мясорубку.

— Надо восстановить порядок. Старшие офицеры докладывают по готовности.

///

Спустя час Оредин был в развёрнутой под гулгомами полевой лекарне, где на кроватях разлеглись раненные ратники. Главы служб докладывали ему о последствиях ночного боя, и лицо гнома становилось всё темнее.

— Они лишили нашу разведку скорости, практически ослепили экспедиционный корпус.

— Слушаюсь! — воскликнул командир разведчиков. — Всё так, господин. Но в двух дозорных башнях на том и том хребтах остались мои ребята, по десятку в каждой. Соответственно, там по десять овнов, что лучше, чем ничего. Они регулярно выходят на связь и сигнализируют, что всё спокойно.

— Из восьми десятков осталось два. Что с продовольствием?

Главный каморник, низкорослый и толстый, громко прочистил горло.

— Слушаюсь! Изрядная часть запасов погибла в огне, но, многое удалось спасти, господин. Голод нам пока не грозит, а при умелом распределении порций, продержимся хоть месяц…

— Месяц?

— Э… Слушаюсь! Да, месяц… если хотим сохранить провизию на обратный путь…

— Обратный путь, — очень тихо повторил наследник, и голос его походил на рычание. — Вода?

— Слушаюсь! Привезённых запасов почти не осталось, ушли на тушение огня, либо выкипели в пожаре, но, мы проверили местные источники в первый же день: вода в колодцах пригодна для питья, а после небольшой очистки она и вовсе замечательно пойдёт.

— Уголь? — Взгляд Оредина перешёл на старшего навигатора.

— Слушаюсь. Запасы топлива и технической воды для вагонов не пострадали, господин, — ответил низкорождённый, смотря в землю. — Однако же уголь, который предназначался для питания кухонь и обогрева по ночам уцелел не в полноте. Полыхало очень жарко, чудом весь лагерь не сгорел… У нас есть ещё пятьдесят бочек крови земли, первое время этого хватит для освещения, но вонь и чад будут стоять…

— Скольких мы потеряли?

Главный лекарь, всё это время, изучавший тела людей, отвлёкся, шмыгнул большим пористым носом, оглядел свою вотчину сквозь линзы маленьких очков.

— Слушаюсь. Порядка ста ратников ждут захоронения, господин. Ещё почти сотня — вот она, разлеглась и стонет, мои подчинённые с ног сбиваются. В основном, колотые и резаные раны от кинжалов, стрел и мечей, большая кровопотеря, нужно перекачивать от уцелевших. К счастью, враг не использовал отравленное оружие, а вот лекарств могло бы уцелеть и побольше.

— Твои запасы тоже пострадали от огня?

— Слушаюсь. Совершенно верно, господин.

— Очевидно, что враг знал, куда бить, — прокряхтел Озрик.

— Эм… Не всё так плохо, — ответил ему лекарь, возвращаясь к трупу человека, лежавшему перед ним на столе, — рана воеводы Феладана не особо серьёзна, скоро он встанет на ноги. Ты же, господин, и вовсе отделался царапинами, вон, как аккуратно я тебя зашил, шрамы будут загляденье! Мужам на зависть, женщинам на восхищенье, как говорится!

«Может, ударить этого жизнерадостного дурака по голове несколько раз, чтобы пришёл в ум?» — мучительно подумал Оредин.

— Сколько было нападавших, почтенный эаб Годвур?

Тысячный воевода Нильссан эаб Годвур давно страдал бессонницей и оттого он оказался единственным из всех, кто был полезен прошлой ночью. Рослый гном с густой гривой и длинной рыжей с серебром бородой, чуть опустил плечи и отвёл взгляд.

— Неизвестно, господин. Трупов у нас на руках сорок девять, но вообще нападавших было намного больше, они орудовали повсюду, эти проклятые тени. Резали спящих, резали скакунов, поджигали припасы. Сеяли хаос.

— Куда же делись остальные, если трупов неполных полсотни?

— Утекли, господин, — глухо ответил воевода. — Мы обнаружили бреши в заграждении между вагонами и под ними, нашли следы на валу, оставленные беглецами. Судя по всему, они подготовили пути отступления прежде чем начать своё подлое дело.

— Итог, — Оредин глубоко вдохнул, — враг лишил нас части высшего командования и многих сотенных, почти уничтожил разведывательный отряд, урезал нам ресурсы, забрал жизни у ста ратников и ещё сотню превратил в обузу. За всё это он заплатил лишь сорока девятью трупами. Я ничего не упустил?

— Да, господин, — кулаки эаб Годвура сжались, — всё так.

— Ошибаешься, почтенный, ведь я ничего не сказал о том, как низко пал боевой дух выживших. Но знаете ли вы, что ещё худе всего перечисленного?

Офицеры молчали, только Озрик шмыгнул длинным носом и тихо ответил:

— Нам непонятно, как им это удалось.

— Именно. А раз нам непонятно, то мы не защищены от повторения. Вот, что хуже всего.

Наследник отвернулся, прикрыл глаза, пытаясь совладать с мучительной болью. Он обязан был думать, искать ответы, но в голову ничего не шло, раны горели огнём, пульс бился в них, заставляя вздрагивать. Лекарь уже давно передал Оредину снадобье, чтобы уснуть без мучений, но тот лишал себя отдыха, виня в происшедшем. Это было глупо, — отдохнув, его разум мог бы справиться с загадкой, но, в то же время, терзало чувство, будто, если Оредин уснёт, без его присмотра всё повторится. Старый Озрик понимал, что творилось в голове у бывшего воспитанника, но молчал, зная, что это состояние необходимо переждать.

— Нашли что-нибудь интересное? — спросил он у лекаря.

— О, примечательные дылды, господин! — улыбнулся тот. — Много старых ран и переломов, но все — сильные выносливые особи. Хотя и разные. Обычно, жители таких маленьких уединённых углов испытывают нехватку свежей крови, все друг другу родичи, все похожи, но у этих масса различий, цвет волос, глаз, рост…

— Они поколениями воровали чужих женщин.

— Дерзко и мудро, — хмыкнул лекарь. — И выбраковка у них была неплохая. Видишь эти шрамы, господин? Похожи на чешую, правда?

Оредин тяжело выдохнул, открыл глаза. Несомненно, обнажённые трупы людей представляли некоторое зрелище. Плечи, предплечья, а также грудь, живот, бёдра и голени каждого трупа покрывали многие тысячи тёмных рубцов, похожих на чешуйки. Лицо каждого из мужчин было татуировано соответствующим узором, бород и усов никто из них не носил, а языки у всех были разрезаны вдоль, словно у змей.

— Членовредительство как часть культуры, — размышлял лекарь, — может быть, ритуал эмансипации. В эти надрезы втиралась зола, чтобы они обрели цвет, дольше заживали и выглядели более выпукло. Я уверен, что многие особи умерли от заражения крови, но самые крепкие выжили и вот они теперь, лежат перед нами. Обрати внимание, господин, у них есть и более традиционные татуировки.

На правом плече у каждого мертвеца среди «чешуек» находился участок гладкой кожи, где было вписано: «LECIXILDIA».

Оредин вновь сомкнул глаза; боль и не думала отступать.

— Нам всем нужно понять одну важную вещь, — сказал он так, чтобы каждый офицер навострил уши, и чтобы никто вне круга командования ничего не услышал, — мы пришли ставить на колени дикарей, но оказались лицом к лицу с вражеской армией. Мы думали, что будем сражаться на своей территории, но нам придётся сражаться на территории врага. Всё это должно быть уяснено иначе подобное повторится ещё не раз. Недооценённый противник уже наполовину победил, так не отдадим же ему победу целиком.

Он сглотнул вязкую слюну, перетерпел новую вспышку боли.

— Тебе нужно отдохнуть, мальчик мой…

— Вынесите трупы врагов наружу, сложите вместе, пусть гниют под открытым небом, раз у нас недостаточно угля, чтобы их сжечь. Наших покойников захоронить по обычаю, сложите воеводам подобающие кэрны, камней вокруг полно, и…

Левое веко Оредина дёрнулось, он замер и стоял так неподвижно, пока старый Озрик не толкнул его.

— Мне было озарение. Камни.

— Что? — не понял рунный мастер.

— Мы сражаемся с армией, они все носят на своей коже одинаковую «броню», знаки принадлежности, наверняка имеют понятие о дисциплине, умеют следовать приказам, строить планы военных действий. Тот человек, пусть калека, но, всё равно солдат, он участвовал во всём с самого начала. Ты был прав, старина, для этих дылд с самого начала было очевидно, что кровопролитие неизбежно, и они с самого начала следовали плану. Безногий дал команду.

— Команду, господин? — Воевода эаб Годвур подался вперёд.

Оредин разозлился:

— Вы что, ещё не взяли в толк? Он отдал команду лазутчикам, когда стал кричать, будто мы в первый раз его плохо слышали. Это было не для нас, а для наших врагов, которые уже были в лагере, успели осмотреться в самую первую ночь, а на вторую получили разрешение действовать. Как только миновала полночь, наступило «завтра» и началась война. Дылды соблюдают какие-то правила, быть может, сохранили воспоминания о воинских законах прошлого. А раз мы на войне, то рейд в лагерь врага — доблестный подвиг. Они выбрались из укрытий, убили часовых и впустили в лагерь большой отряд.

— Но где эти укрытия, и как они в них забрались? — с трудом сдерживая волнение, спросил командир разведчиков. — Прежде чем стать лагерем, мы прочесали каждую пядь, пустили в каждый из колодцев по десятку стрел, швыряли камни, — там никого не было, а больше прятаться…

— Надо было ещё под каждый камень заглянуть, — сказал Оредин.

По середине долины бежала дорога, стиснутая полями. Каждое поле ограждала невысокая ограда, гному по грудь, человеку — и того ниже. Её составляли одинаковые плоские камни вулканических пород, тёмные, стекловидные, плотно подогнанные. Когда корпус встал лагерем, часть этих оград попала внутрь периметра и их использовали для удобного разграничения меж подразделениями. В углах оград находились камни другой породы, большие валуны с выбитыми рунами, укреплявшие кладку. Смысла в этих надписях гномы не увидели, тот, кто наносил руны явно не владел благородным гонгарудом. Тем не менее, суеверный страх повредить писаному слову заставил их аккуратно обойтись с камнями, постараться не повредить их, пускай, надписи были сделаны даже не рунами.

Приближаясь к одному из угловых валунов, Оредин вырвал из рук подвернувшегося ратника кайло и неловким ударом загнал её под край. Рывок получился неожиданно лёгким, камень перевернулся и открыл всем взглядам выщербленное нутро, эдакий рукотворный черепаший панцирь, под которым в земле имелась яма. В ней вполне смог бы уместиться взрослый человек, скрутись он калачом.

— Крэндамора! Клянусь кремнием и камнем! — воскликнул воевода.

— И отверстия для дыхания есть… — сказал Оредин, борясь с острой болью в левой ладони. — Вот где нам пригодились бы дрэллеры, вынюхали бы лазутчиков в первые же часы. Берите ратников, переверните каждую из этих проклятых обманок, вдруг под ними ещё кто-то остался, чтобы следить за нами. А я пока пойду, посплю…

Шаркая, наследник, отправился к шатру; на самом деле он не верил, что поиски увенчаются успехом, и с горечью понимал, что враг знает их привычки, слабости, они же не знают о враге почти ничего, и это значит, что война уже движется к поражению. Но об этом потом…