Открытое окно

Глава 6

Мне надо было познакомиться с описью НД, которую ему помог составить доктор Кригер. После ужина я уселся за письменный стол и разложил перед собой каталоги. Как справедливо заметил доктор, не все марки, пропавшие из альбомов, были записаны точно: доктор диктовал по памяти. Характеристику украденных марок, без всяких сомнений, я мог определить с помощью каталогов.

Так, например, НД под диктовку доктора записал: «Батон-Руж» № 1, зеленая, четырехцентовка»; проверяя по французскому каталогу Ивера, я установил, что речь шла о марке номиналом два цента, четырехцентовых в этой серии вообще не было. В каталоге марка под № 1 того же цвета числилась как двухцентовая. Чистый экземпляр марки оценивался в миллион франков, гашеный – в четыреста тысяч франков.[3] Марка, о которой идет речь, была выпущена в 1861 году в городе Батон-Руж (США, штат Луизиана). В американском каталоге Скотта она значилась под № 11x1 и указывалась ее цена: две с половиной тысячи долларов за чистый экземпляр и тысяча сто долларов – за гашеный.

Марка из Миллбери, штат Массачусетс, с портретом Вашингтона в овальной рамке, с надписью «Post Office. Paid 5 cts», серо-голубого цвета, выпуска 1846 года также числилась пропавшей. По Иверу, чистый экземпляр этой марки стоил четыре миллиона франков, а гашеный – миллион семьсот тысяч.

В каталоге Скотта эта марка оценивалась: десять тысяч и четыре тысячи долларов за чистую и гашеную соответственно…

Конечно, не все украденные марки относились к числу редких, описанных в «The Rarest Stamps». Их цена по каталогу не всегда достигала или превышала миллион франков. Встречались и менее ценные экземпляры.

Примерная сумма потерь, насколько мне удалось прикинуть по каталогам, превышала 15 миллионов франков по Иверу, или почти 300 тысяч долларов по Скотту, – это около 80 тысяч фунтов стерлингов по английскому каталогу Стенли Гиббонса.

Я понимал, что цены марок, указанные в каталогах, не являются их рыночной стоимостью в франках, долларах или английских фунтах. В каталоге Михеля, отпечатанном в Мюнхене, по некоторым маркам стояли цены для любителя – Liebhaberpreis. Любитель мог с одинаковым успехом заплатить за марку как 5, так и 30 миллионов франков; как 100, так и 600 тысяч долларов; как 20, так и 40 тысяч английских фунтов, в зависимости от условий, при которых редкие марки предлагались, от того, какой покупатель подвернется, а также от того, дойдет ли марка до покупателя-коллекционера прямым путем или через посредников.

Я обдумывал различные варианты. Ведь может быть и так, что убийца, не найдя в стране достаточно обеспеченных филателистов, постарается переслать украденные ценности за границу. Их можно пересылать в письмах…

«Но рискнет ли посылать марки по почте человек, ставший обладателем такого богатства? Слишком много писем пропадает в пути или доходит до адресата поврежденными. Человек, который для того, чтобы завладеть столь редкими экземплярами, пошел на убийство, рисковать не будет, – думал я. – Он наверняка предусмотрит все нежелательные случайности и постарается застраховать себя со всех сторон, чтобы сохранить свою добычу».

Едва мне пришла в голову мысль, что убийца, скорее всего, постарается выбраться за границу и лично вести сделки по продаже, зазвонил телефон.

– Не спишь, Глеб? – спросил НД сонным голосом.

– Нет еще. А что? Тебя озарила какая-нибудь идея?

– Да. Я должен сообщить ее тебе сейчас, а то до утра она выветрится из головы. Понимаешь, это преступление нельзя рассматривать в отрыве от международной ситуации в филателии. Наша страна не относится к числу слишком богатых. У нас мало кто может себе позволить коллекционирование ради коллекционирования. Большинство наших коллекционеров, как утверждает Олесь Кригер, передаивают финансовые затруднения. Следовательно, преступник попытается сбыть приобретенное не у нас в стране…

– Сам знаю. Не морочь мне голову. Уже поздно!

– Глеб… Я только хочу, чтобы ты шел по правильному пути. У меня стопка филателистических журналов, которые я как раз просматриваю. Вот, например, некая фирма, Пятая авеню, 489, Нью-Йорк, объявляет…

Он замолчал на мгновение. Слышно было, как шелестят страницы, затем продолжал:

– Послушай, нью-йоркский «Stamps» в восьмом номере пишет: «We like to fly». «Мы любим летать». Дальше: «Мы действительно охотно путешествуем самолетами, когда есть что-то достойное нашего внимания, чтобы осмотреть, немедленно приобрести, заплатить наличными или договориться о продаже с аукциона. Предлагаем самые высокие цены. Стоит только дать знать по телефону: Мюррей 2-0980, и мы вылетаем».

– Преувеличиваешь! – ответил я, досадуя, что он затягивает разговор. – Значит, ты звонишь, а он немедленно заправляет самолет горючим?

– Никто тебе не сказал, что именно он заправляет и что самолет вылетает прямо в Варшаву. На свете существуют различные дочерние филателистические фирмы. В Европе есть Берлин, Мюнхен, Франкфурт-на-Майне…

– Есть еще – города Баня Лука и Фиуме. И эти города запечатлены на марках! – перебил я его.

– Фиуме? – оскорбился НД. – А то, что продажная цена коллекции Гаспари в Лондоне, согласно «Philatelic Magazine», составила 2 миллиона 610 тысяч фунтов, или около 7 миллионов долларов, то есть больше стоимости любого произведения мирового искусства, – это, по-твоему, тоже Фиуме? А то, что в Соединенных Штатах Америки существуют фирмы, изготовляющие мебель только для филателистов, или что в Западной Германии выпускаются пишущие машинки со шрифтом, включающим филателистические символы, – это тоже, по-твоему, Фиуме?… Знать тебя не желаю, Глеб! Ты ведешь себя, как троглодит! – вспылил он, – Если ты занялся расследованием этого убийства, то тебе нельзя не знать подобных вещей!

– Ты так считаешь?… Ладно. Если мне твое «открытие» понравится, я его обдумаю. Давай спать! – сказал я и спокойно положил трубку.

Убитый коллекционер, конечно, знал, что происходит в филателии на Западе. Он был, как я понял из рассказа вдовы, истинный коллекционер: охотнее менял, чем продавал.

Не исключено, что он, солидный филателист, кое-что доставал на Западе для своей коллекции, ну и что-то отдавал взамен.

Правда, строить какие бы то ни было гипотезы было еще рано. Нужно было просто анализировать факты.

А их не так уж и много: убийство, пропажа «Десяти краковских крон» – самой дорогой и редкой польской марки; помимо «Десяти крон», была украдена коллекция «За лот», затем на следующий день (когда я получил по голове) пропали классические марки на 15 миллионов франков, описанные в «The Rarest Stamps».

Некоторые моменты заставляли задуматься.

Ведь в первый день убийца выкрал лишь польские марки: более тысячи экземпляров марок «За лот» и «Десять краковских крон». Большинство экземпляров «Краковских крон», как проинформировал нас доктор Кригер, уже давно уплыло за границу перед войной и во время войны. За границей о них чаще говорят, чем в Польше, и там их легче достать, чем у нас…

В то же время иностранные марки-классики определенно представляют за границей гораздо большую ценность, чем в Польше. Судя по каталогу Скотта, нужно десять «Краковских крон», чтобы получить «Женеву» № 12 А 7, которая исчезла из коллекции на следующий день после убийства.

Если бы убийца был иностранцем, ход его мыслей был бы примерно таким: «Сначала „Женева“, а потом „Десять краковских крон“. Сначала он подумал бы о марках кантонов Швейцарии, а потом уж о польских марках, сбыть которые на Западе труднее. Значит, будь это иностранец, последовательность краж была бы иной.

Напрашивался вывод: убийство совершил не иностранец. Принимая во внимание ценность украденных экземпляров, следовало предположить, что убийца постарается выехать за рубеж. Таким образом, ключ к решению загадки – в стране!

Было около двух часов ночи. Поскольку я пришел к кое-каким выводам, определившим направление моей деятельности, я стал думать о… собственной коллекции. Ее основу я заложил двумя сомнительной ценности марками из серии «Колумб». «Симпатичный» мошенник выманил у меня два чудесных экземпляра «За лот». Обвел меня вокруг пальца.

«Не везет мне с филателией! Не везет с самого начала!» – вспомнил я происшедшее со мной на вилле.

Следуя программе-минимум, я должен был продолжить разговор с вдовой, которая, как я был уверен, не все еще рассказала.

На следующий день, доложив в управлении о своем выходе из больницы и переговорив с моим дорогим шефом, я сразу же направился на место преступления.

Наш агент-наблюдатель якобы чинил уличные фонари, находившиеся недалеко от виллы. Он издали махнул мне рукой. Взглянув на его физиономию, я понял, что на вилле ничего интересного не случилось.

Почти у самой калитки я столкнулся с почтальоном, которого немного знал.

– Я получил квартиру в этом районе, – ответил почтальон на мой вопрос о причине его исчезновения с Горносленской.

Завязалась короткая дружеская беседа.

– Закурим?

– Закурим… А вы, капитан, почему здесь? Каких-нибудь бандитов ищете? – спросил почтальон.

– И да и нет… Скажите-ка мне лучше, что вы знаете об убитом? – кивнул я в сторону виллы.

– Что? Был страшным скрягой. Ну конечно, жаль человека. Сколько мне приходилось таскать ему каждый день книг, разных газет и журналов!.. Он получал корреспонденцию со всего мира.

– А после убийства?

– За последнюю неделю? Два заказных письма из Америки. Я запомнил это потому, что расписалась за них вдова, а мне за это нагоняй дали. Эх, капитан, если б я знал, что вы интересуетесь этим убийством, я бы повнимательнее присматривался ко всему, что с ним связано.

На всякий случай я попросил почтальона, если он что-нибудь заметит, срочно сообщить об этом в районный комиссариат.

Я вошел в виллу.

Несколько минут спустя я уже разговаривал с вдовой и поинтересовался, не получала ли она после смерти мужа корреспонденцию; она ответила, что получила брошюры, газеты и журналы.

– А писем не было? Из-за границы? – уточнил я свой вопрос.

– В последние годы муж резко сократил переписку. Письма получал редко – одно-два в год. Вчера я вам уже говорила об этом…

Не верить почтальону у меня оснований не было.

И вдруг я подумал: а не позвонить ли полковнику и не попросить ли у него разрешения на обыск квартиры? Но… этого позволить себе я не мог. Мои познания в области филателии были слишком ничтожны.

Ведь если вдова сама замешана в убийстве мужа (чего только на свете не бывает?!), то я спугну ее и восстановлю против себя. А мне нужно не только найти убийцу, но и разыскать марки.

Я расспрашивал ее об альбомах, о коллекции марок. В комнате было много стеллажей с книгами, целая библиотека. На мой вопрос о книгах, заданный без всякой цели, вдова ответила:

– Это не художественная литература. У мужа не было любимых писателей. Это все старые каталоги, периодические издания, монографии и ценники со всего мира. Они ему нужны были для коллекционирования и систематизации марок разных стран. А в письменном столе лежат кварцевая лампа и разные приборы для определения подлинности марок.

Мы начали один за другим просматривать альбомы. Я хотел составить точную опись украденных марок. Предварительная опись, сделанная НД с доктором Кригером, была неполной.

Мне пришлось записывать то, что со знанием дела диктовала вдова, и я выступал лишь в роли… секретаря.

Через несколько часов выяснилось, что убийца выкрал из шестидесяти восьми больших альбомов 417 марок стоимостью более 40 миллионов франков по Иверу, то есть на 600 тысяч долларов, согласно каталогу Скотта. Это было значительно больше, чем я подсчитал дома.

Затем я занялся описанием коллекции «За лот». Вдова называла эту коллекцию в соответствии с номенклатурой всех каталогов «Польшей № 1». Это была коллекция, составленная по номерам штемпелей гашения, которыми пользовались почтовые отделения всей страны в период обращения этих марок. Номеров штемпелей было более трехсот. Каждое почтовое отделение имело свой номер. В тот период на штемпелях не ставили названия местности, где находилось почтовое отделение.

– Эта коллекция была наиболее полной. В нее входили даже две разрезанные марки «За лот». А их осталось не больше пяти или шести штук во всем мире. Господин Рахманов – коллекционер мирового масштаба из Нью-Йорка – имеет только сто восемьдесят семь номеров штемпелей гашения. Немногим больше в коллекции Стечинского из Чикаго и Бояновича в Англии. Они переписывались с мужем.

Момент был удобный для того, чтобы поймать на слове вдову, уличить ее во лжи.

– Ваш супруг действительно не хранил никаких писем? Даже из Нью-Йорка, о которых вы только что упомянули?

– Нет. Никаких… Он лишь вырезал марки и складывал их отдельно. Вон там, на письменном столе, стоит шкатулка с марками. А письма сжигались в тот же день на кухне. Мой муж был педантом. Он говорил, что в доме и так слишком много хлама!

Я взял из шкатулки горсть марок и рассмотрел их.

«Она говорит, что письма он получал редко, одно-два в год. Откуда же марки со штемпелями: „Haifa. 10.V.1959“, „Treuen. 16.V.59“, „Huskvarna. 3.V.59“, „Bedcar. I.V.59“, „San Francisco. 11.30 a. m. May 7, 1959 Calif“, „Steyer. 14.V.59“, „Hamburg, 1.13.V.59“, „Anna III. May 3.2 p. m. 1959“?»

– А эти марки откуда? Их вашему мужу кто-нибудь подарил?

– Нет-нет, – ответила вдова и вдруг побледнела.

Она сообразила, что я рассмотрел штемпели на марках и понял, что ее муж получал письма часто и даты на штемпелях совсем свежие.

– Итак… скажите мне, пожалуйста, почему вы солгали?

Она побледнела и опустила глаза.

– Когда солгала?

– Когда я спросил о письмах. Ведь это можно легко проверить. На марках я видел даты. Расскажите мне всю правду.

Вдова опустила голову.

– Хорошо, я скажу вам правду. Поверьте мне, мы не продали за границу ни одной марки. Если он что-то обменивал, то лишь на марки большей стоимости. Я хорошо знала мужа и ни на миг не могу допустить, чтобы кто-то когда-нибудь обманул его или провел… Существуют правила, ограничивающие обмен с заграницей. Вы, не имея понятия о марках, можете подумать, просматривая письма, что здесь проводились бог знает какие сделки. Язык, на котором пишут филателисты, может показаться шифром, скрывающим биржевые тайны. Поэтому на днях я все письма уничтожила. А пепел еще в печке, если хотите, можете посмотреть.

– И уничтожили следы, по которым я, быть может, установил бы имя убийцы! Вы боялись, – кивнул я на шкаф, – что финансовые органы наложат запрет, как только будет установлено, что коллекцию ваш муж собирал не совсем легальным путем, заключая подозрительные сделки? Какие марки из альбомов вы взяли?

– Не понимаю, о чем вы говорите?!

– Я говорю о марках, которые вы спрятали, поскольку опасались коллизий с финансовыми органами. Очевидно, самые ценные?

Вдова молчала. Я взял с письменного стола опись, составленную с ее помощью, и карандаш.

– Будьте добры, вычеркните из списка то, что не было украдено!

Она положила каталог на колени и, взяв опись, начала вычеркивать.

– Я могу встать? – спросила вдова, протягивая мне исправленную опись.

Я посмотрел: число пропавших марок уменьшилось до трехсот двенадцати.

– Можете. Прошу извинить!

– Я… ничего но понимаю. Почему вы извиняетесь?

Она еще не пришла в себя после раскрытия ее обмана. Я задал ей второй вопрос:

– Скажите прямо, подготавливал ли ваш муж в последнее время какую-нибудь сделку по обмену, а если да, то с кем и кто в Варшаве мог об этом знать?

Вдова поднялась с кресла:

– Ну… да. муж хотел обменяться с немцем, и об этом знал еще один человек. Однажды, года два тому назад, этот человек приходил, чтобы посмотреть старые саксонские марки, предназначенные для обмена. А тот, немец из Эрфурта…

– Откуда? Я не расслышал.

– Из Эрфурта, – продолжала вдова. – Он хотел взамен дать «Десять краковских крон» на бланке почтового перевода, с гарантией Микштейна, Рахмрнова, Рихтера и метрикой продажи от 1921 года. Лица, которых я назвала, – самые известные специалисты по польским маркам, их имена упоминаются в международных каталогах… Человек, который приходил к нам, был доверенным лицом нынешнего владельца той, второй «Десятикроновой». Мужу страшно хотелось заполучить ее в свою коллекцию. Переговоры тянулись бесконечно долго. И кажется, обмен вот-вот должен был состояться.

– Почему вы не рассказали об этом раньше?

– Во-первых, ни о каком обмене никто меня не спрашивал. Во-вторых, я не знаю, имеет ли это какое-либо отношение к убийству мужа, а кроме того…

Я докончил фразу за нее:

– Кроме того, вы боялись, что раскрытие подготовки к сделке послужит для финансовых органов поводом для каких-либо зацепок?

– Да.

– Теперь я прошу вас, расскажите все, что вы знаете о человеке, который появился в вашем доме два года назад как посредник в обмене саксонских марок на «Десять крон», которая якобы находится в Эрфурте…

Мои труды, затраченные на ознакомление с тайнами и механизмом коллекционирования марок, начали давать первые плоды.