Отсюда и в вечность

Глава девятая

На Гавайских островах наступлению зимы всегда предшествует дождливый сезон. В зимние месяцы года небо здесь бывает чуть более пасмурное, не такое ясное и лазурное, как летом, и солнце светит не так ослепительно. Зима на Гавайях похожа на сентябрь в Штатах. Температура воздуха держится высокая, и на огромном плоскогорье с ананасовыми плантациями, где размещались Скофилдские казармы, даже зимой не наступало прохлады.

На Гавайях никто не может пожаловаться на холод, но здесь вы никогда не встретите и осенних запахов персимона в октябре, никогда не почувствуете теплого дыхания весны и ежегодного пробуждения жизни. Единственное время года, когда наступает какая-то перемена в окружающем вас мире, — это наступление дождливого сезона. Все те, кто скучают по зиме, встречают ее радостно, за исключением, разумеется, туристов.

Дождливый сезон наступает не сразу. Февраль обычно посылает гавайцам один-два небольших дождичка, и от них уже веет прохладой; эти дожди напоминают о том, что совсем скоро воды будет вволю отпущено высохшей земле. Напитав почву влагой, февральские дожди прекращаются так же внезапно, как и начинаются. Палящие лучи солнца снова жадно набрасываются на землю и иссушают ее. О прошедшем дожде говорят только засохшие и потрескавшиеся отпечатки тупоносых солдатских ботинок на когда-то жирной, а теперь окаменевшей грязи.

В начале марта дожди идут дольше, а перерывы между ними становятся короче, потом дожди начинают идти без всяких перерывов, не прекращаясь ни на час. Земля жадно поглощает влагу. Если человеку, настрадавшемуся в пустыне от жажды, дать воды, он будет пить больше, чем может принять ого организм, и тогда у него открывается рвота. Так же и земля не в состоянии впитать всю обрушившуюся на нее воду, и она растекается но улицам, по склонам гор и возвышенностей, бежит вдоль ущелий, превращается в бурные и стремительные реки.

В дождливый период двери Скофилдских казарм почти не открывались. Занятия в поле прекратились, солдаты сидели в комнатах отдыха и слушали лекции о различных видах оружия, тренировались в наведении на цель оружия, установленного на крытых верандах, или в плавном нажатии на спусковой крючок. Занятия эти были скучными, но сознание того, что на улице непрестанно льет дождь, а ты в это время находишься под крышей, несколько утешало.

Теперь возле каждой койки на стенах казармы висели дождевые плащи, валявшиеся до этого на самом дне в солдатских вещевых мешках. Плащи были двух видов: прорезиненные, которые впитывали воду, как промокательная бумага, и клеенчатые, блестящие, типа макинтош, не пропускавшие ни воды, ни воздуха. В таком плаще человек моментально взмокал, но не от дождя, а от пота. В те редкие вечера, когда дождь на время прекращался, нетерпеливые солдаты отправлялись в город в этих плащах, прозванных полевыми накидками.

В это дождливое время под крышу над боксерским рингом позади старой гарнизонной церкви продолжали со всех сторон стекаться группы солдат. Люди несли с собой одеяла, чтобы постелить их на холодные бетонные ступеньки или чтобы накинуть на себя, если станет холодно. Некоторые приносили с собой бутылку виски или еще чего-нибудь горячительного, если, конечно, удавалось усыпить бдительность блюстителей порядка из военной полиции. Здесь, под крышей скофилдского боксерского ринга, на какие-то мгновения в людях оживали воспоминания о разбросанных по всей стране там, на континенте, маленьких городах с обязательными для каждой школы небольшими спортивными командами и об осенних яблоках.

Хотя в течение второй недели марта на скофилдском ринге должны были произойти еще три встречи боксеров, исход чемпионата по боксу в дивизии был предрешен. «Медвежата» Дайнэмайта Холмса набрали на тридцать очков меньше, чем боксеры двадцать седьмого пехотного полка, и наверстать упущенное они уже никак не могли за оставшиеся три встречи. Приз — большой золотой ринг с золотыми боксерами на нем — смяли с почетного пьедестала в нише и приготовили для вручения победителю после окончания спортивного сезона.

Дайнэмайта видели бродящим по гарнизону с опущенными плечами и перекошенными от гнева бровями. Ходили слухи, что его понизят в должности и отстранят от руководства боксом. Помимо всего прочего впервые за несколько лет в седьмой роте в течение одного месяца состоялось два заседания военного трибунала и двух солдат отправили в гарнизонную тюрьму.

Для зрителей, сидевших в огромном котловане спортзала, огражденного зубчатыми бетонированными стенами, было в общем-то безразлично, кто дерется на ринге и кто выйдет победителем. Им хотелось лишь почувствовать возбуждение в связи с предстоящей дракой, вспомнить юность, родной городок, товарищей по школьной спортивной команде. Мальчишки, боксеры и футболисты, дрались тогда с таким самозабвением, будто от исхода состязания зависела вся жизнь на земле. Дрались исступленно, несмотря на попытки тренеров охладить их пыл, а оказавшись побежденными, могли расплакаться, как малые дети, и при этом удивлялись, почему тренеры не разделяют их переживаний.

Полк, конечно, не переживал поражение так болезненно, как переживал его Дайнэмайт. Внимание людей быстро переключалось с одного действия на другое, и разочарование в связи с поражением длилось ровно столько времени, сколько требовалось на возвращение с матча в казармы, где можно было сразу же приняться за игру в кости. День получки был намного ближе, чем следующий спортивный сезон. Интерес к проблемам бокса вскоре пропал. К тому же ходили упорные слухи, что в доброй половине публичных домов между Ривер-стрит и авеню Нуанна появились новые, недавно привезенные девочки.

Но если честь полка никого так не трогала, как Дайнэмайта, то он-то уж пекся о ней изо всех сил. После беседы с полковником Делбертом он сразу же начал составлять планы состязаний на следующий год, который должен был принести победу полку, чего бы это не стоило. «Мы вернем золотой ринг любой ценой», — заявил Дайнэмайт и, еще до того как состоялась последняя встреча боксеров, начал собирать, силы и готовиться к боям на ринге в будущем году.

Милт Уорден стоял в коридоре в проеме дверей, когда будто из-под земли появился Холмс с проектом письма о переводе повара Старка с форта Камехамеха. В этот день шел сильный, не прекращавшийся ни на минуту дождь. Уорден видел, как его командир, подняв воротник своего шитого на заказ пальто с поясом, не обращая внимания на хлюпающую под ногами грязь и сплошную завесу серебристого дождя, широкими шагами пересекал прямоугольник двора. Его модное пальто намокло и обвисло и все-таки выглядело элегантно. К стыду своему, Уорден отметил, что он уже но испытывает в своем сердце привычного трепета перед командиром. Что-то подсказывало Уордену, что это не обычный визит командира с целью убедиться, что в казарме все идет своим чередом. Уорден почувствовал неладное и насторожился.

— Кривоногий черт, — тихо буркнул он и, повернувшись спиной к приближавшемуся капитану, с независимым видом юркнул в помещение канцелярии.

— Я хочу оформить это сейчас же, — сказал Холмс, войдя в ротную канцелярию и доставая из промокшего пальто какие-то бумаги. — А где Маззиоли?

— В полковом отделении кадров, — с индифферентным видом ответил Уорден. — Утром сержант О’Беннон вызвал туда всех писарей.

— Тогда займитесь этим сами, — сказал Холмс, передавая Уордену бумаги. — Нужна виза и хорошая служебная характеристика. Этот Старк служил со мной в Блиссе, и я уже говорил о нем с полковником Делбертом. Он написал в штаб и попросил решить этот вопрос побыстрее.

Холмс снял свою кавалерийскую шляпу и сильным взмахом стряхнул на пол скопившуюся на ней воду.

— Промокла, черт возьми, — раздраженно проворчал он. — Старк очень хороший солдат. Я всегда стараюсь сделать все, что могу, для своих старых сослуживцев.

— Слушаюсь, сэр, — ответил Уорден, продолжая читать документы.

— Нужно отправить это сегодня же, — сказал Холмс более веселым тоном. — Впрочем, я подожду и отправлю все сам. К тому же мне нужно поговорить с вами еще кое о чем. У нас ведь есть вакантные должности рядовых первого класса?

— Да, сэр, — ответил Уорден, продолжая читать документы.

— Вы слушаете меня, Уорден? — снова раздражаясь, спросил Холмс.

— Слушаю, сэр, — ответил Уорден, делая вид, что внимательно рассматривает документы. — У нас полный комплект поваров, капитан, — заметил он небрежно. — Вам придется разжаловать кого-то, чтобы освободить место для этого парня. А вы говорили об этом с сержантом Примом? Насколько мне известно, он не жаловался на своих поваров.

Холмс нахмурился.

— Не думаю, что сержант Прим будет возражать против моего решения. Как вы полагаете, Уорден?

— Нет, не будет, — с готовностью ответил Уорден, — если только…

— Что «если только»?

— Если только он дорожит своим местом, — продолжил Уорден.

Холмс с удивлением уставился на него.

— Прим и Старк вместе служили поварами в Блиссе. Между прочим, Уорден, я хочу, чтобы вы знали: я пока еще обхожусь без советов и намеков своих подчиненных.

— Слушаюсь, сэр, — ответил Уорден, пристально глядя на Холмса.

— Я знаю, что делаю, сержант. Когда мне будет нужен совет, я обращусь к вам за ним.

— Слушаюсь, сэр, — ответил Уорден, все еще продолжая смотреть на Холмса в упор. Холмс никогда не найдет себе лучшего старшины роты — в этом Уорден был абсолютно уверен.

Капитан довольно долго смотрел на Уордена, стараясь дать понять ему да и самому себе доказать, что не боится его проницательного взгляда, но все-таки не выдержал и опустил глаза на свою помятую шляпу и еще раз энергичным движением стряхнул с нее воду.

— Насквозь промокла, черт бы ее побрал.

— Да, сэр, — все еще не сводя взгляда с капитана, согласился с ним Уорден. Он проследил, как Холмс садился к своему письменному столу и, чувствуя свою временную победу, решил атаковать его еще раз.

— А нельзя ли с этим письмом подождать пару дней, капитан? Лева запаздывает со своими отчетами по снабжению, а я помогаю ему… В общем, у меня дел по горло. Ваше письмо можно оформить в любое время. «Через пару дней он поостынет, и все останется по-прежнему», — думал про себя Уорден.

Выразительным жестом положив карандаш на стол, Холмс спросил:

— А где сержант О’Хейер? Он ведь снабженец!

— Да, сэр, — ответил Уорден.

— Гм… Так пусть он этим и занимается, это же его обязанности.

— О’Хейер не может заниматься этим, сэр. У него по горло дел с его игорным притоном.

— Что значит «не может»? Он сержант по снабжению и должен выполнять свои обязанности. А вы считаете, что это не так, сержант?

— Нет, не считаю, сэр.

— Ну тогда в чем же дело? Пусть О’Хейер делает свое дело. Он получает за это жалованье. Пока я командую ротой, каждый человек в ней будет выполнять свои обязанности и все будет делаться так, как прикажу я. Я хочу, чтобы эти документы были оформлены сейчас же.

— Слушаюсь, сэр, — ответил Уорден нарочито громко. — Я оформлю их сейчас же.

«А отчеты по снабжению и все остальное пусть катится ко всем чертям, — подумал он про себя. — Теперь у нас в роте будет пять снабженцев». Он сел к своему столу и приступил к работе, не обращая ни малейшего внимания на Холмса, как будто его и не было в канцелярии.

— Между прочим, сержант, — бесцеремонно прервал его Холмс. — Что касается вакансий для рядовых первого класса, передайте Маззиоли: пусть подготовит приказ по роте о присвоении звания рядового первого класса Блюму.

Уорден перестал печатать на машинке и удивленно посмотрел на Холмса.

— Блюму?

— Да, Блюму, — спокойно повторил Холмс. — Блюм хороший солдат, и из него выйдет отличный сержант. Сержант Гэлович говорит, что он инициативнее любого другого солдата в роте и работает, больше всех.

— Только не Блюм, — громко сказал Уорден.

— Почему же! — уверенно произнес Холмс. — Я наблюдал за этим парнем довольно долго. И вообще, я знаю обо всем, что происходит в роте, гораздо больше, чем вы полагаете, Уорден. Из хороших спортсменов всегда получаются отличные солдаты, — продолжал он уже повышенным тоном. — В этом году Блюм одержал четыре победы на гарнизонном ринге. Почему бы на будущий год не подготовить из Блюма чемпиона дивизии? С ним будет работать сержант Уилсон.

Холмс вопросительно посмотрел на Уордена, а тот молчал.

— Скажите Маззиоли, чтобы завтра же оформил этот приказ, Уорден, — сказал Холмс спокойно, но властно.

— Слушаюсь, сэр, — ответил Уорден, снова берясь за машинку. — Я все сделаю.

— Благодарю вас, — торжествующе произнес Холмс.

«Интересно, — думал про себя Уорден, заканчивая печатать документ, — верит ли сам Холмс в то, что говорит, или он говорит это просто так, чтобы произвести впечатление?» Передавая напечатанные документы Холмсу, Уорден думал о том, что является свидетелем начала того сложного процесса, который приводил к присвоению очередного звания доброй половине сержантов роты.

Просмотрев документы, Холмс спросил:

— Полагаю, что здесь все в порядке, сержант?

— Если документы готовлю я, сэр, то они всегда в полном порядке, — произнес Уорден с нескрываемым возмущением.

— Хорошо, хорошо, сержант, — остановил его Холмс епископским жестом руки. — Я знаю, что вы отличный старшина. Просто я хотел убедиться, что здесь нет опечаток.

— Но ведь это я печатал, — заносчиво повторил Уорден.

— Да, да, конечно, — улыбнулся ему Холмс, — но ваша голова забита отчетами Левы и разными снабженческими делами. Если бы вы отбросили эти хлопоты о питании и снабжении и не наваливали бы на себя чужих обязанностей, то дела у нас в роте пошли бы намного лучше.

— Но кто-то должен заботиться и об этом, сэр, — язвительно сказал Уорден.

— Ну ладно, ладно, — засмеялся Холмс. — Вы просто берете на себя лишние хлопоты и заботы. Да, а как там этот новый солдат Прюитт? Справляется он со своими обязанностями?

— Вполне удовлетворительно. Этот парень — хороший солдат, сэр.

— Я и сам знаю, что хороший, и рассчитываю на него. Мне еще не приходилось встречать солдат, которые с таким удовольствием выполняли бы строевые обязанности рядового. Думаю, что летом он примет участие в ротных соревнованиях по боксу. Как говорится в старой поговорке: в армии и льва приручат.

— Мне кажется, вы ошибаетесь, — возразил Уорден. — По-моему, вам вряд ли удастся заманить его на ринг.

— Подождите, пусть только пройдет сезон дождей, тогда увидим. Этим летом нам предстоит много потрудиться в поле. — Многозначительно подмигнув Уордену, Холмс взял свою потемневшую от влаги шляпу. Он был совершенно уверен, что добьется своего, потому что Прюитта включили в планы спортивной кампании. Как Прюитт может отказаться выйти на ринг, если он, Холмс, включил его в эти планы?

Наблюдая, как Холмс пересекает пустынный с огромными лужами двор, Уорден неожиданно понял, почему он так ненавидит своего командира. Он ненавидел его потому, что постоянно испытывал какое-то чувство страха перед ним. Это чувство внушали Уордену не физические или умственные способности Холмса, а нечто иное, неосязаемое, к чему этот человек постоянно стремился. При благоприятных обстоятельствах Холмс мог стать генералом. Чтобы стать настоящим генералом, надо обладать определенными качествами, и у Дайнэмайта они были. Настоящий генерал должен мыслить по-особому, должен воспринимать солдат как некую массу, в виде занумерованных пехотных, артиллерийских и минометных частей, которые можно переставлять, как фигуры на шахматной доске. Настоящий генерал должен воспринимать солдат как нечто абстрактное, как значки и символы, которые они ставят на картах. Настоящий генерал должен быть таким, как Першинг, который, заботясь о моральном облике своих солдат и оберегая душевный покой их матерей, пытался запретить солдатам посещение публичных домов, но зато как он ими гордился, когда они умирали в бою!

Сквозь открытое окно со двора донесся топот ног, шлепанье ботинок по лужам, звонкие голоса солдат роты, спешивших в столовую. Залетевший в окно прохладный ветерок заставил Уордена накинуть на плечи висевшую на спинке стула полевую накидку. Он выглянул в окно и сразу же почувствовал, что гнев и досада, вызванные размышлениями о Холмсе, почему-то растворились, сменившись чувством необъяснимой беспричинной меланхолии.

Во второй половине дня небо чуть-чуть прояснилось, дождь прекратился, видимо, для того, чтобы, собравшись с силами, снова обрушиться на землю. Когда Холмс появился во дворе казармы, горизонт уже заволокло тяжелыми грозовыми тучами. Холмс был в штатском костюме из мягкого коричневого твида, на руке висел элегантный плащ. Он пришел в казарму, чтобы сказать Уордену, что уезжает в город с полковником Делбертом и сегодня уже не вернется.

Уорден понял, что это и есть тот самый случай, которого он так ждал. Дело состояло не просто в том, что ему нужна была женщина. Найти женщину не составляло труда — в городе их сколько хочешь. Ему нужна была Карен Холмс.

Сначала Уордена забавляла мысль о ней. До этого он всегда держался подальше от жен военнослужащих.

Несмотря на это, Уорден принял твердое решение. Это надо было сделать не из мести, а просто так, чтобы заявить о себе, о своем «я», возвратить себе это «я», которое Холмс да и другие отнимали у него. Уорден неожиданно ясно представил себе, что человек, который всю свою жизнь работал, как другие и рядом с другими, может покончить жизнь самоубийством просто ради того, чтобы о нем узнали, глупо убьет себя только потому, что это единственный способ проявить свое «я», напомнить всем о своем существовании.

— А вы вернетесь к вечерней поверке? — как бы между прочим спросил Уорден, не отрывая глаз от документов, которые читал.

— К черту поверку. Конечно нет, — весело ответил Холмс. — Я, наверное, не вернусь даже к побудке, а не только к поверке. Я сказал Калпепперу, чтобы он заменил меня и на поверке и на побудке, если я не появлюсь. Ну а если и он не придет, тогда на поверке и побудке будете вы.

— Слушаюсь, сэр, — отозвался Уорден.

Расхаживая взад и вперед по канцелярии, Холмс излучал безудержную радость и предвкушение чего-то необычного. Его хмурое багровое лицо сияло от нескрываемого счастья. Такое бывало с ним весьма редко.

— Все время работаете и никогда не отведете душу с девочками, — заметил Холмс, игриво подмигнув Уордену и как бы перебрасывая этим временный мостик через разделявшую их кастовую пропасть. — Вам следовало бы потратить денек-другой и на себя, — продолжал он нравоучительным тоном. — Сидите в этой вонючей канцелярии над своими бумагами, а ведь на свете существуют и другие, более веселые и приятные вещи.

— Я иногда подумываю об этом, — неуверенно сказал Уорден, перебирая какие-то бумаги на столе и отмечая что-то карандашом.

«Сегодня четверг, — отметил он про себя, — выходной день для домашней прислуги. Более удобный случай вряд ли подвернется». Уорден посмотрел краем глаза на счастливое лицо Холмса и удивился: чувства ненависти к этому человеку он сейчас не испытывал.

— Ну ладно, — сказал Холмс, — я пошел. Оставляю все на вас, сержант.

Это было сказано самым доверительным тоном. Холмс до того расчувствовался, что дружески похлопал Уордена по плечу.

— Я буду здесь, когда вы вернетесь, сэр, — сказал Уорден каким-то замогильным голосом.

Проследив, как Холмс пересек двор, Уорден снова присел к столу, чтобы подождать возвращения Маззиоли. Даже теперь, решившись на такое дело, он не хотел оставлять канцелярию без присмотра.

На пути в штаб полка Уорден подумал, что Карен Холмс может и не оказаться дома, но потом решил, что в такую отвратительную погоду она вряд ли рискнет куда-нибудь выйти. Достав из-под плаща документы, Уорден проверил, не намочило ли их дождем. Это были письма, которые Холмс должен был бы подписать, прежде чем уйти. «Надо быть всегда готовым ко всяким неожиданностям», — подумал Уорден и хитро усмехнулся.

Войдя в здание штаба полка, Уорден задержался у висящей в коридоре доски объявлений. На той ее части, которая была отведена для «постоянных» документов, красовалось отпечатанное красным шрифтом произведение Маккрея, озаглавленное «На полях Фландрии». Рядом с текстом на нолях машинописного листа были нарисованы измученные фигуры солдат в плоских английских шлемах времен первой мировой войны. Под этим листком висело прикрепленное кнопками стихотворение «Ветеран войны», написанное неизвестным отставным генералом, участником первой мировой войны. Автор рассказывал в нем о старом солдате-служаке, сравнивая его с конем пожарной команды, который резво скачет всякий раз, как только услышит звон набата.

Рядом со стихотворением висело обращение полковника Делберта к солдатам, в котором он благодарил их за доблесть и отвагу и поздравлял со спортивными достижениями, явившимися, по его словам, результатом высокого морального духа, поддерживаемого полковым капелланом и лекциями по вопросам половой гигиены.

Уорден прошел через вестибюль и уже начал было спускаться по лестнице на противоположной стороне, как заметил двух полковников из штаба бригады, которые стояли в неосвещенной части коридора и тихо о чем-то разговаривали. Уорден надеялся, что никого не встретит здесь, и вдруг эти двое. Ему хотелось проскочить незамеченным, но его окликнули.

— Эй, сержант! — позвал один из них. — Подойдите сюда.

Уорден поднялся обратно па три-четыре ступеньки, подошел к полковникам и взял под козырек. Он едва сдерживал желание взглянуть на свои часы.

— Где полковник Делберт, сержант? — спросил высокорослый полковник.

— Но знаю, сэр. Я его не видел.

— Он был сегодня здесь? — хрипло спросил другой полковник, ниже ростом и полнее. Он достал носовой платок, вытер вспотевший лоб и расстегнул смоченное дождем пальто из лоснящегося габардина. Высокий полковник был одет в пальто точно такого же покроя, но цветом поярче.

— Я не знаю и поэтому не могу ничего сказать, сэр, — ответил Уорден.

— А разве вы не здесь служите? — спросил высокий, внимательно вглядываясь в лицо Уордена.

— Нет, сэр, — быстро соображая, ответил Уорден. — Я служу не здесь, а в роте.

— В какой роте? — прохрипел низкорослый.

— В первой роте, сэр, — солгал Уорден. — Сержант Дидрик из первой роты.

— А мне казалось, я знаю вас. Я считаю обязательным для себя знать всех сержантов бригады. А вас я, значит, не запомнил, — прохрипел опять низкорослый.

— А вы знаете, сержант, что, появляясь в штабе, вы должны представиться старшим? — раздраженно спросил высокий.

— Так точно, сэр, но я спешил сюда по делу и… не заметил вас. Извините, сэр.

— Это не оправдание, — резко прорвал его высокий. — Вы давно в звании сержанта?

— Девять лет, сэр, — ответил Уорден.

— Идите, сержант, и впредь будьте более внимательны, — строго сказал высокий.

— Есть, сэр, постараюсь.

Взяв под козырек, Уорден быстро направился к лестнице, не дожидаясь, чтобы заговорил низкорослый. «Жена Холмса, может, собирается идти куда-нибудь, — думал про себя Уорден. — Не хватает еще того, чтобы из-за них я не застал ее дома…» Уорден улыбнулся при мысли о том, что сказали бы эти два полковника, если бы узнали, что он сейчас собирается делать.

— Он, несомненно, просто торопился, — донеслись до него слова низкорослого полковника.

— Господи, — отвечал высокий, — они все теперь какие-то сумасшедшие… Раньше сержанты были совсем другие…

— Гм… Дидрик — замкнутый парень, — заметил его собеседник. — Я припоминаю. От него ни слова не добьешься.

— Просто стыдно за современную армию. В старое доброе время за такую недисциплинированность сержанта разжаловали бы в рядовые. Раньше было совсем по-другому.

— А где же все-таки Делберт? — прохрипел низкорослый.

Посмеиваясь в душе, Уорден спустился вниз но внутренней лестнице и вышел к двустворчатым чугунным воротам, которые оставались открытыми до вечерней поверки.

Кто-то окликнул его из пивной, но он лишь помахал в ответ рукой, вышел из ворот, пересек авеню Вайанас и направился к офицерским домам. Он шел под дождем, пока не оказался на аллее позади углового дома, в котором жил Холмс. Укрывшись от дождя под большим старым вязом, Уорден остановился. Он подумал, что выбрал очень удачный день и, поднявшись по ступенькам крыльца, постучал в распахнутую дверь.

В освещенном проеме дверей затемненной гостиной скользнула темная длинноногая тень. На какое-то мгновение перед взором Уордена промелькнули резкие очертания обнаженных женских ног… От предвкушения удовольствия у него захватило дух.

— Госпожа Холмс, — позвал он негромко, еще раз постучав в дверь.

Тень в гостиной снова бесшумно пошевелилась. Уорден сразу узнал Карен…

Глава десятая

Присвоение Блюму звания рядового первого класса не явилось для седьмой роты неожиданностью. Еще с декабря прошлого года все знали, что его повысят сразу же, как только откроется первая вакансия. До того как в прошлом году Блюм неожиданно стал первой перчаткой в роте, а затем и в полку, а потом одержал еще четыре победы на гарнизонном ринге, он был весьма посредственным солдатом. Теперь он превратился в рядового первого класса, то есть стал одним из тех, кого старина Айк всегда вызывал из строя командовать отделением и из кого растил капралов. Солдаты, не имевшие никакого отношения к боксу, ненавидели этих выскочек-спортсменов и открыто выражали свое негодование по поводу столь очевидного фаворитизма. Капитан Холмс удивился бы и даже возмутился, если бы узнал, какое действие оказало повышение Блюма на большинство рядовых его роты. Но до Холмса дошли лишь самые приглаженные и причесанные слухи.

Спортсмены роты, хотя никто из них не был закадычным другом Блюма, приняли его в свою компанию радушно и даже энергично защищали от нападок противников. Собственно, иначе они и не могли поступить, потому что надо же было как-то сохранять свое привилегированное положение и славу первосортных солдат, которую они всегда использовали, чтобы заткнуть рот недовольным, застрявшим на самой низшей ступени служебной лестницы.

Бывший служащий магазина Гимбела, заядлый картежник коротышка Маггио волновался и негодовал больше всех.

— Если бы я знал, — сказал он как-то Прюитту, своему соседу, по койке в отделении Чоута, — если бы я только знал, как это делается в армии!.. Они не нашли в нашей роте никого лучше Блюма, чтобы присвоить звание рядового первого класса!.. И все только потому, что он хорошо дерется на ринге!

— А что же ты хотел, Анджелло? — с улыбкой спросил его Прюитт.

— Да он и в рядовые-то не годится! — досадовал Маггио. — У него просто крепкие кулаки, и ничего больше. Я новобранец с месячной подготовкой, но солдатские обязанности знаю куда лучше его.

— Но его повысили вовсе не за хорошую службу, Анджелло.

— А должны повышать за это! — возмущенно продолжал Маггио. — Подожди, дай мне только отслужить… Будет призыв или не будет, меня потом и армию не затянешь.

— Чепуха, — засмеялся Прю. — У тебя все задатки будущего сверхсрочника. Стоит на тебя только взглянуть — сразу видно, что ты бравый солдат.

— Пошел ты ко всем чертям! Я ведь серьезно говорю, — раздраженно огрызнулся Маггио. — Ты мне хоть и нравишься, но тоже ничего не понимаешь… Солдат на тридцать лет! Нет уж, это не для меня! А если уж мне и придется прислуживать какой-нибудь офицерской свинье, так пусть хоть как следует платят за это. Понятно?

— И все-таки ты останешься на сверхсрочную. Вот посмотришь, останешься! — подзадоривал его Прю.

— Остаться на сверхсрочную! — повторил Маггио. — Да что я, осел, что ли? Уж если кого и надо было повысить в нашей роте, так это тебя. Ты у нас лучший солдат и вполне заслужил повышения.

На занятиях в казарме во время дождливого сезона Маггио убедился, что Прю — душевный парень и хороший солдат. От проворных и наблюдательных глаз Маггио не ускользнула уверенность, с которой Прю обращался с винтовкой, пистолетом и пулеметом. Когда же Маггио узнал, что в двадцать седьмом полку Прю считался не только хорошим солдатом, но и отличным боксером и что, несмотря на это, не согласился здесь выступать за команду Холмса, он пришел в восторг от этого парня. Поведение Прю, конечно, очень удивляло Маггио. И во время службы у Гимбела, и теперь, в армии, он привык к тому, что каждый, по море своих сил, старается подмять под себя других, и опираясь на них, подняться повыше, занять местечко получше… Прю же почему-то не хотел этого делать. Маггио отдавал должное Прю как хорошему солдату, а когда познакомился с ним поближе, то искренне предложил ему свою дружбу.

— Даю голову на отсечение, что, если бы ты согласился драться за Дайнэмайта, вакансия была бы наверняка твоя, — сказал он Прюитту.

Прю улыбнулся в знак согласия, но ничего не сказал. Да и что он мог ответить Маггио?

— Пошли хоть сыграем в карты, — с досадой предложил Маггио. — Может, мне повезет и я выиграю на поездку в город.

— Пошли, — согласился Прю и лениво поплелся за Маггио в уборную.

Казарменная жизнь во время дождливого сезона вполне устраивала Прю. Ему нравились спокойные занятия в комнате отдыха или тренировки на быстроту разборки и сборки оружия, которые проводились на прохладной веранде, в то время как на улице вовсю лил дождь. А поскольку эти занятия проводил один офицер или сержант и со всей ротой сразу, они спасали Прю от мстительных нападок Айка Гэловича, которые начались сразу же, как только тому стало известно об отказе Прю драться на ринге. Казалось, что у Гэловича не было никаких других забот, кроме как всюду и везде вставать на защиту чести Холмса.

Уборная на первом этаже освещалась тремя тусклыми лампочками. Справа вдоль стены тянулся ряд стульчаков в открытых кабинах, а по левой стене писсуары и умывальники. В середине на бетонном полу Маггио расстелил свое солдатское одеяло, и па нем примостились шесть человек.

Тасуя колоду карт, Маггио бросил взгляд на кабины: в трех из них сидели солдаты со спущенными штанами.

— Сдавай, Анджелло, сдавай! Чего ты волынишь? — сердито крикнул на него ротный горнист Андерсон.

— В самом деле, чего ты чешешься! — поддержал Андерсона его ученик, младший горнист длинноносый итальянец из Скрэнтона Сальваторе Кларк. — Сдавай поскорее или катись отсюда ко всем чертям! — петушился всегда такой застенчивый Кларк.

— Тише, тише! Легче на поворотах, малыш, — ответил Маггио, залихватски тасуя колоду левой рукой. — Сначала надо как следует перетасовать карты…

— Анджелло, хватит ковыряться! Сдавай, — заметил Прю.

— Слушайте, вы, болваны! — сердито проворчал Маггио. — А вам известно, что меня учили сдавать карты в Бруклине? На авешо Атлантик! Ясно? Там игроки не то что вы здесь…

Явно хвалясь проворством рук, Маггио мастерски перемешал колоду и начал сдавать. Сразу же наступила тишина, каждый рассматривал, что за карты ему выпали.

Прю положил на одеяло пятьдесят центов мелочью и подмигнул Кларку. Он занял эти деньги у сержанта Пита Карелсена из взвода оружия. Прю завоевал симпатии Карелсена отличным знанием устройства пулемета.

— Эх, дружище! — возбужденно сказал Сэл Кларк. — Выиграть бы кучу денег да пойти сорвать куш у О’Хейера… А потом скупить сразу всех проституток в «Новом Конгрессе» и развлекаться с ними всю ночь… Ты никогда не был в отеле «Новый Конгресс»? — продолжал он, обращаясь к Прю. — И не знаешь, какие девочки у госпожи Кайпфер?

— У меня не было денег, чтобы пойти туда, — ответил Прю. Он дружески посмотрел на Сэла, потом на сидящего рядом Анди, угрюмо рассматривавшего свои карты, и снова на Сэла, благодаря которому подружился со всей этой компанией.

Сэл Кларк, робкий, застенчивый парень, простой и доверчивый, походил на деревенского дурачка, этакого беззлобного, бесхитростного и мало разбирающегося в жизни. Он вырос, прислуживая состоятельным дельцам, которые с радостью обкрадывали друг друга при каждом удобном случае, а те кормили и одевали Кларка, как бы отдавая дань ему и богу за свои темные дела. Таким же Кларк остался и в армии: с ним обращались здесь как с неким ротным талисманом.

Андерсон несколько раз пытался предложить Прю свою дружбу, а в день получки, после того как Прю растранжирил деньги, он даже предложил ему взаймы свои. Однако Прю отверг все его попытки, потому что, разговаривая с ним, Анди всегда отводил глаза куда-то в сторону, а Прю не хотел иметь друзей, которые побаивались бы его. А вот Сэлу Кларку, с его доверчивыми и в то же время отрешенными от всего глазами оленя, отказать в дружбе было невозможно, и Прю не отказал.

…Это произошло в одну из темных февральских ночей, еще до начала дождливого сезона, когда звезды на небе светились так ярко, что, казалось, до них можно было дотянуться рукой. Прю вышел из прокуренной пивной Чоя и остановился в длинном освещенном проходе, в котором, как в трубе, эхом разносились все ночные звуки. На противоположной стороне двора в здании второго батальона еще светились огни, а по веранде на фоне освещенных окон двигались какие-то тени. В темноте то здесь, то там вспыхивали яркие точки горящих сигарет.

Из далекого двора, где находился мегафон горниста, доносились нежные звуки гитары, сопровождавшие довольно стройное пение в четыре голоса. И хотя люди не очень-то спелись, их голоса звучали в ночной тишине довольно приятно. Прю сразу же узнал один из них — высокий, нежный, носовой голос Сэла. Пели тоскливую песенку шофера. Заунывная жалобность голоса Сэла Кларка тронула Прю до глубины души. Оп почувствовал, как досада на Уордена и возмущение всем, что произошло, постепенно куда-то улетучиваются, уступая место глубокой необъяснимой меланхолии. Может, на него подействовали слова песенки? Но слова, собственно, ничего не значили, за исключением того, что водитель очень устал и очень тоскует. Музыка рассказывала ему о безрадостной жизни солдат, жизни, которая, как вот эти мигающие огоньки сигарет, то вспыхнет на миг, то долго незаметно тлеет.

Маззполи и другие писаря, собиравшиеся по утрам у Чоя, чтобы выговориться, ничего не видели вокруг себя. Они горячо спорили о разных сложных вещах, об искусстве, выискивали никчемные доказательства и не видели того, что самое интересное находится у них под рукой.

Пройдя мимо сидевших за столиками и потягивавших пиво солдат, Прю направился в угол и остановился около небольшой толпы, собравшейся вокруг участников импровизированного концерта. Люди молча слушали или тихонько подпевали. Анди и Кларк переключились на новую песню и запели «Розу святого Антонио». Прислушиваясь к голосам, Прю обошел вокруг всей этой группы людей, не собираясь присоединяться к ней, но тут его окликнул Анди.

— Эй, Прю! — позвал он ласково, даже заискивающе. — Нам нужен гитарист. Иди сюда, садись с нами!

— Нет, спасибо, — поспешно ответил Прю и хотел было отойти в сторону — так ему стало неловко от льстивого тона Анди.

— Брось, иди сюда! — продолжал упрашивать Анди, приглашая Прю войти в круг через проход, образованный расступившимися солдатами. Глаза Анди бегали из стороны в сторону, не задерживаясь на лице Прю ни на секунду.

— Конечно, иди Прю! — присоединил свой голос Сэл. Он смотрел на Прю широко открытыми от возбуждения глазами, — Иди, у нас весело и даже есть пиво. Я уже накачался, как бочка. Иди выпей баночку за меня.

Покоренный непосредственностью Сэла, Прю согласился.

— О’кей, — сказал он отрывисто и, войдя в середину круга, взял протянутую кем-то гитару. Усевшись на стул, спросил: — Ну, а что мы споем?

— Давайте «Долину Красной реки», — простодушно предложил Сэл, зная, что это любимая песня Прю.

Прю кивнул в знак согласия, взял пробный аккорд на гитаре, и они запели песню о «Долине Красной реки». Кларк пододвинул к Прю банку с пивом.

— Конечно, она не так уж хороша, как повая у Анди, — сказал Сэл, показывая глазами на гитару. — Он продал мне ее по дешевке, когда купил себе новую. Она, конечно, здорово побита, но мне, чтобы научиться играть, и такая сойдет.

— Конечно, — согласился Прю.

Радостно улыбаясь, Сэл примостился на корточках напротив Прю. Он пел все таким же заунывным гнусавым голосом, полузакрыв глаза и откинув голову немного назад и вбок. Его голос почти заглушал другие. Когда прозвучали последние слова песни, он взял пустую банку Прю и наполнил ее пивом.

— На, выпей, Прю, — предложил он заботливо. — Ты же ноешь, тебе надо промыть глотку. Когда поешь, то в горле ведь пересыхает.

— Спасибо, — ответил Прю. Он выпил пиво, вытер губы тыльной стороной ладони и посмотрел на Анди.

— Давайте споем «Разговорчивые матросы», — предложил Анди. Это был его коронный номер для сольного исполнения, но теперь он предложил эту песню, поскольку здесь был Прю.

— Давайте, — согласился Прю и снова взял звучный аккорд на гитаре.

— Я знал, что ты придешь, Прю, — произнес Сэл в перерыве между куплетами. — Я все время смотрел и ждал, что ты появишься.

— Я был занят, — ответил Прю, не отрывая глаз от гитары.

— Конечно, конечно, — согласно закивал Сэл головой. — Я знаю, что ты занят. Слушай-ка, — продолжал он с нескрываемой симпатией, — как только захочешь побренчать на этой старухе, прямо иди к моему шкафчику и бери ее. И даже не ищи меня, я не запираю свой шкафчик.

Прю бросил благодарный взгляд на Сэла, на его счастливое, расплывшееся в улыбке лицо, на сверкавшие чистой радостью глаза — ведь Сэл приобрел нового друга.

— Ладно. Спасибо, Сэл, большое спасибо, — тепло сказал Прю. Ему было приятно, что сегодня он нашел себе уже второго друга.

— Две дамы, — сказал Маггио, шлепнув свои карты на одеяло.

— Два туза, — победоносно улыбаясь, открыл свои карты Прю. Он протянул руку и сгреб всю мелочь с кона. Когда Прю добавил эти деньги к четырем долларам, выигранным им раньше, остальные игроки завистливо вздохнули, а некоторые даже крепко выругались. — Еще немного, — продолжал он, — и у меня будет достаточно денег, чтобы попытать счастья у О’Хейера.

Вскоре по казарме прозвучал сигнал отбоя, и в уборную повалили солдаты, чтобы облегчить свои бренные тела, перед тем как лечь спать… Дежурный по казарме выключил освещение, и в затемненном помещении постепенно наступила тишина, а потом послышался дружный храп спящих. Но картежники продолжали сражаться с тем же азартом.

— Я так и знал, — удрученно проговорил Маггио. Он засунул руку под рубашку и энергично почесал свое костлявое плечо. — Ох, уж эта хитрая лиса Прюитт! Тот, кому попадает два туза, должен сразу бросать свои карты. С его стороны будет просто нечестно вступать в игру.

— Мне нравится, как ты понимаешь честность, Анджелло, — заметил с улыбкой Прю.

— Ладно, давай сюда эти проклятые карты. Сдавать мне.

Он перетасовал колоду и протянул ее Прю, чтобы тот снял ее.

— Так, так… Ну-ка, давайте начнем. Мне теперь должно повезти, — сказал он, начав сдавать карты. — А кто назвал тебя Кларком? — обернулся он к Сэлу. — Ведь ты же на самом деле Чиолли.

— Пошел ты к черту! — ответил ему Сэл, не поднимая головы. — При чем тут я, если иммиграционные чиновники не могли написать слово Чиолли?

— Давай, давай, Анджелло, сдавай карты, — сказал Прю. — Хочешь выиграть, так сдавай, а не разговаривай.

— Ладно. Ставьте деньги.

— Ставлю пять, — сказал Анди, бросая пятицентовую монету.

— И все-таки, хоть ты и Кларк, на самом деле итальяшка Чиолли, жирный, крючконосый итальяшка, — продолжал Маггио.

Кларк сердито нахмурился и прищурил свои оленьи глаза.

— Я человек сердитый, Анджелло. Лучше меня не трогай. Если рассвирепею — разорву на части. Спроси Прюитта, он знает.

— Так никогда не разбогатеешь, если ставить по пять центов, — сказал Маггио, обращаясь к Анди. — Давайте по десять, — продолжал он, бросив десятицентовую монету. — Правильно он говорит, Прю? Чиолли и в самом деле такой сильный?

— Играю, — сказал Прю. — Конечно, он сильный и ловкий. Я научил его кое-каким приемам. — Он посмотрел на свои карты. На лице Сэла появилась довольная улыбка.

— Ну, значит, это правда, что он сильный, — согласился Маггио. — Я пас, — сказал он Кларку. — Хорошо, хорошо, — дело за тобой, Зусман. Добавил десять.

— Вошел, — сказал рядовой первого класса Зусман, который все время проигрывал, — но не знаю зачем. Где ты только научился так сдавать?

— В Бруклине. И ты бы умел, если бы когда-нибудь вылез из своего Бронкса. Я сдаю карты классически.

— Ставлю пять, — .сказал Зусман. — Ты бандит, Анджелло, вот ты кто. Тебе лучше остаться на сверхсрочную.

— Останусь, — сказал Маггио, — держи карман шире. — Он посмотрел на свои карты. — До получки еще две недели. — Поеду в Гонолулу и уж отыграюсь там. Остановлюсь в гостинице для военных. — Он взял колоду карт. — Последний круг!

— Сдавай, — сказал Прю.

— Говоришь, сдавать? — Анджелло дрожащими руками сдал карты. — Сейчас выиграю я, друзья. О, о… два валета к Анди. Боже мой! — Маггио жадно изучал свои карты. — Отвечаю на оба набавления, Анди. А ты, Риди?

— Пет уж, от меня этого не жди, — отозвался шестой игрок, рядовой Ридэл Тредуэлл, родом из южной Пенсильвании. За все время он не выиграл ни одного раза. Тяжело вздохнув, Тредуэлл раскрыл свои карты и бросил их на одеяло. На его лице появилась ленивая улыбка. Чувствовалось, что в этом человеке скрыта огромная сила. Рядом с маленьким и тощим Маггио он выглядел как Будда.

— Вы, ребята, обыграли меня начисто, — проворчал он. — Я больше не хочу играть с такими жуликами, как вы.

— Э, нет, брат, — сказал Маггио. — У тебя же есть еще двадцать центов. Не уходи. Я только начинаю выигрывать.

— А пошел ты ко всем чертям! — ответил Тредуэлл, вставая. — У меня осталось на пару пива, и эту пару выпью я, а не ты. Я не умею играть в покер.

— Конечно не умеешь, — согласился Маггио. — Единственное, на что ты пригоден, — это таскать двадцатисемифунтовый автомат Браунинга для какого-нибудь сержанта, который возьмет его у тебя, когда захочет выстрелить.

— Слушай, ты, потише, — угрожающе проворчал Тредуэлл. Постояв минуту позади игроков, он не спеша отошел в сторону.

— Вот это да! — покачав головой, сказал Маггио.

— Даже и выигрывать неприятно. Впрочем, в этой роте все задиристые, кроме меня и Прюитта. А иногда даже и я задираюсь… Ну ладно, — сказал он, обращаясь к Анди, — как у тебя?

— А у тебя самого-то как? — медлил Анди, с мрачным видом рассматривая карты Маггио.

— Четыре трефы да одна трефа в прикупе, наверное.

— А может, не так? — сказал Анди.

— Входи — узнаешь, — предложил ему Маггио. — Советую входить.

— А последняя карта какая? — угрюмо спросил Анди.

— Последняя карта у меня была вовсе не трефовая, — ответил Маггио. — Так ты собираешься входить?

Анди мрачно взглянул на свои два валета, потом на прикуп.

— Мне придется входить, другого выбора нет. Но ты обманул меня на этой последней карте, Анджелло, — упрекнул он Маггио. — Я играю.

— Деньги на бочку, — потребовал Маггио.

Анди нехотя бросил на кон двадцатипятнцентовую монету.

— А как ты, Прюитт? — спросил Маггио.

— Я вынужден ответить, — ответил Прю, пытливо вглядываясь в лицо Анди. — У меня слабая карта этой, масти, но если у него только две, я их побью! — Оп бросил на кон свои деньги.

— Смотрите и плачьте! — с ехидным ликованием воскликнул Маггио, открывая свои карты. Он протянул руку, сгреб все деньги, с радостью пересыпал их с одной ладони па другую. — Тебе лучше пасовать теперь, — с усмешкой посоветовал он Прю.

— Не всегда же так будет, — сказал Прю, сделав последнюю затяжку из сигареты и бросив окурок.

— Эй, ты, капиталист, — крикнул Маггио, — не бросай таких окурков! — Он встал, поднял окурок и с наслаждением затянулся. — Давайте продолжать, — сказал он. — Риди выбыл, твоя очередь сдавать, Анди. Я работал в подвале у Гимбела, — сказал он, возвращаясь к сидящим игрокам, — и у меня почти никогда не было фабричных сигарет. Только вот зачем ты их так мусолишь, Прюитт? Плохой ты солдат.

— Дай-ка и мне затянуться, — попросил Кларк.

— Боже мой! — театрально воскликнул Маггио. — И это за две недели до получки? Я же только что поднял его, дай мне самому еще покурить.

Сделав еще одну затяжку, Маггио передал теперь уж совсем коротенький окурок сигареты Кларку. Анди сдавал в это время карты. Обжигая пальцы и губы, Кларк глубоко затянулся дымом и бросил окурок в унитаз.

— Так, так, Прю, — угрожающе сказал Маггио. — Ты не веришь? Не веришь, что я заберу все твои деньги? У меня туз. Бьет все карты.

— Иисус Христос! — пробормотал Прю.

— Сам виноват, я предупреждал тебя, — сказал Маггио.

Анди сдал еще один круг. Маггио по-прежнему везло. Ему везло весь круг, и он опять выиграл. Он выиграл и следующий круг, и еще один, и еще один после этого. Казалось, что к нему идет именно та карта, какую ему хотелось. Другим же карта совсем не шла.

— Эй, ребятки, мне прямо-таки жарко становится. Деньги на бочку! Прюитт, дай закурить, чертовски хочется курить!

Кисло улыбаясь, Прю неохотно вытащил из кармана почти Уже пустую пачку сигарет.

— Сначала ты забрал все мои деньги, теперь хочешь, чтобы я снабжал тебя сигаретами? Мне пришлось занимать деньги, чтобы купить эту пачку.

— Ничего, купишь еще одну, — сказал Маггио. — У тебя Же теперь есть деньги.

— Если я буду снабжать всех игроков сигаретами, то мне будет не на что играть. Ну уж ладно, так и быть, берите. — Прю дал по одной сигарете на двоих: одну Маггио и Зусману, другую Анди и Сэлу, а третью взял себе. Продолжая игру, они передавали дымящиеся сигареты друг другу и затягивались по очереди. Анджелло неизменно выигрывал.

В тот момент, когда сдавал Анди, в уборную, резко толкнув дверь, так, что она потом долго еще, пронзительно скрипя, качалась из стороны в сторону, вошел рядовой первого класса Блюм. Скривив свои полные губы в самодовольной и наглой улыбке, он подошел к сидящим вокруг одеяла игрокам.

— Тише, ты, ничтожество, — заметил ему Маггио. — Хочешь, чтобы пришел дежурный и прекратил нашу игру?

— Пошел ты к черту вместе с твоим дежурным! — задиристо и громко ответил Блюм. — Грязный итальяшка!

Маггио переменился в лице. Он поднялся на ноги, обошел вокруг одеяла и приблизился вплотную к высокому и широкоплечему Блюму.

— Слушай-ка, ты, — сказал он не своим голосом. — Я не велик ростом и не такой уж сильный. И не принадлежу к числу боксеров третьей категории в команде Дайнэмайта. И несмотря на это, для тебя я — Маггио. Иначе я расправлюсь с тобой, если не голыми руками, так с помощью стула или ножа. — Он в упор смотрел на Блюма, лицо его дрожало, глаза блестели.

— Неужели? — иронически воскликнул Блюм.

— Так точно, — с прежней злобой ответил Маггио.

Блюм сделал шаг в сторону Маггио, и тот наклонил свою голову, как бы готовясь к драке. Наступила напряженная тишина.

— Отойди от него, Блюм! — властно произнес Прю, удивляясь, как громко прозвучал его собственный голос. — Анджелло, иди сюда!

— Я играю, — сказал Маггио, не оглядываясь. — Сматывайся отсюда, пока цел, дармоед, — сказал он Блюму, направляясь к играющим.

Блюм хихикнул.

— Сдавай и на меня, — сказал он, садясь в круг между Зусманом и Сэлом Кларком.

— Мы играем впятером, — заявил Маггио.

— Но в покер можно играть и всемером, — продолжал Блюм.

— А если мы не хотим больше игроков? — сказал Прю, посматривая на свои карты сквозь дым от горящей сигареты.

— Интересно, почему же? — спокойно поинтересовался Блюм. — Разве мои деньги не такие, как ваши?

— Да, не такие, раз они лежат в твоем кармане, — ответил Маггио. — Твои деньги скорее всего фальшивые.

Блюм громко рассмеялся.

— А ты к тому же и остряк, Анджелло, — сказал он.

— Для тебя я не Анджелло, а рядовой Маггио, понятно?

— Но унывай, — продолжал сквозь смех Блюм. — Когда-ни-будь и ты станешь рядовым первого класса. — Он посмотрел вниз и с удовольствием погладил новые нашивки на своем рукаве.

— Надеюсь, что не буду, — ответил Маггио. — Искренне надеюсь. Конечно, возможно, и я окажусь сукиным сыном.

— Ого! Это ты на меня намекаешь? — спросил Блюм. — Ты считаешь, что я сукин сын?

— На воре шапка горит, — ответил Маггио.

С минуту Блюм смотрел на него, озадаченный, раздумывая, принять ли эти слова за оскорбление или нет, и не понимая, чем вызвано презрение к нему. Потом решил, видимо, считать все шуткой и засмеялся.

— Чудак ты, Анджелло. Я уж было подумал, что ты всерьез. У кого есть сигареты? — спросил он, обращаясь ко всем. Но никто не ответил. Блюм осмотрел всех по очереди и остановил свой взгляд на оттопыренном кармане гимнастерки Прюитта. — Дай закурить, Прю, — обратился он к нему.

— У меня нет, — ответил Прю.

— А что это у тебя в кармане? Брось валять дурака, дай закурить.

— Это пустая пачка, — солгал Прю, глядя прямо в глаза Блюму. — Я только что выкурил последнюю.

— Тогда дай затянуться, — сказал он, кивнув на дымящуюся сигарету в руках Прю.

— На, милый, — ответил Прю и с презрением бросил окурок к ногам Блюма. Окурок откатился к унитазу.

— Ты что же, — возмутился Блюм, — думаешь, что я подниму его из этой грязи и буду курить?

— А я только что выкурил такой, — вмешался Маггио.

— Да? — язвительно заметил Блюм. — Но я еще не опустился до этого… А уж когда опущусь, то лучше скручу себе самокрутку из лошадиного дерьма.

— Как тебе угодно, — ответил Маггио, подбирая брошенный Прю окурок. — Не хочешь, мы выкурим сами.

Собрав карты для сдачи следующего кона, Сэл Кларк обратился к Прю:

— Ну что, сдавать на него?

— Пожалуй, сдавай, — ответил Прю.

— Это как попять? — с насмешкой спросил Блюм. — Ты что у него, вроде Пятницы, что ли? — обратился он к Сэлу.

Сэл опустил покрасневшее лицо и ничего не ответил.

— Да, он мой Пятница, — вмешался Прю, увидев смущение Сэла. — А тебе что, не нравится это?

— Мне наплевать, — ответил Блюм, пожав плечами.

Сэл с благодарностью посмотрел на Прю и начал сдавать карты.

Теперь, когда в игру включился Блюм, веселое оживленно и атмосфера товарищества пропали. Каждый играл молча, никто не шутил, не острил. Можно было подумать, что игра идет не по маленькой, в своей компании, а по большому счету, в игорном притоне у О’Хейера. Маггио снял еще несколько конов, и всякий раз его выигрыш сопровождался отборной руганью Блюма.

— Да замолчи ты, черт бы тебя побрал! — не выдержал Зусман. — Мне стыдно из-за тебя, что я еврей.

— Неужели? — огрызнулся Блюм. — Стыдишься, что ты еврей? Неужели это хуже, чем быть вонючим ит… мексиканцем, например?

— Ему действительно нечего стыдиться, — проговорил Маггио. — Он еврей, но не жид. На меня не сдавай, — продолжал он, — я уже выиграл достаточно. Пойду к О’Хейеру и попробую сорвать там банк.

— Э, нет, минуточку, — воскликнул Блюм, вскакивая на ноги. — С выигрышем нельзя уходить.

— А что ж ты думаешь, я буду уходить с проигрышем? Интересно, где это тебя обучали играть в карты? Ты, наверное, играл только с мамой и бабушкой?

— Ты не смеешь уйти с выигрышем и унести его к О’Хейеру.

— Смею или не смею, но уйду, — спокойно ответил Маггио.

Блюм повернулся к игрокам.

— Вы что же, ребята, отпустите его? Он ведь и ваши деньги понесет туда.

— А для чего, по-твоему, мы начали играть? — спросил его Прю. — Что ж ты думаешь, мы сели играть просто так, для забавы? По-твоему выходит, что каждый, кто выигрывает, обязан спустить деньги обратно? Каждый садится играть, чтобы выиграть, пойти к О’Хейеру и выиграть еще больше. Ты что, маленький ребенок и не понимаешь этого, что ли?

— Ах, так! — угрожающе воскликнул Блюм. — Вы что здесь, сговорились с этим грязным итальяшкой? Я проиграл два доллара. Порядочные люди не уходят с выигрышем. Я думал, что ты настоящий солдат, Прю, даже после того, как ребята сказали мне, что ты отказался драться на ринге. Я сказал им, что ты настоящий солдат, хотя они все говорили, что ты трус. Теперь я вижу, что ошибся.

Прю не спеша положил несколько оставшихся монеток в карман и поднялся на ноги. Как бы готовясь к бою на ринге, он расслабил руки, сжал плотно губы и прищурил глаза.

— Слушай-ка, ты, ублюдок, — сказал он ледяным тоном. — Ты при мне лучше не тявкай, а то я живо заткну твою поганую глотку. И для этого нам вовсе не придется идти на ринг, и мне не понадобятся ни стул, ни нож.

— Ну что ж, я готов, в любую минуту, — заносчиво ответил Блюм, отступая на один шаг, и начал вытаскивать рубашку из-под пояса брюк.

— И уж если я начну, — гневно продолжал Прю, — то времени на то, чтобы снять рубашку, у тебя не останется.

— Пока это только громкие слова, — сказал Блюм, продолжая снимать рубашку.

Прю приблизился к Блюму и ударил бы его в тот момент, когда он еще вытягивал руки из рукавов рубашки, но между ними неожиданно выросла фигура Маггио.

— Подожди, подожди, ты только попадешь в грязную историю, и больше ничего. — Подняв руки, он преградил путь Прю. — Он ругался со мной, а не с тобой, успокойся, пожалуйста. — Слова и жесты Маггио были спокойными, но настойчивыми, он старался сейчас сделать для Прю то же самое, что тот сделал для него несколько мпнут назад.

Прю сдержал свой гнев, расслабил мышцы и опустил руки. Он даже почувствовал какой-то укор совести за кипевшее в нем желание ударить этого человека. «Почему он вызывает у меня такое отвращение?» — подумал он.

— Ладно. Убери руки, — обратился он к Маггио. — Не бойся, драки не будет.

— То-то же, — с видом победителя сказал Блюм, заправляя обратно рубашку и застегивая ее, как будто драка не состоялась из-за того, что его побоялись.

— Катись отсюда, — с презрением бросил в его сторону Маггио.

— Да уж конечно, — ответил с усмешкой Блюм. — Неужели я останусь здесь проигрывать вам денежки? Я ведь не знал, что здесь собралась банда шулеров, — добавил он, злобно хлопнув дверью.

— Тебя никто не заставлял играть, — бросил ему вдогонку Маггио. — Когда-нибудь эта гадина доведет меня до белого каления, и я раскрою ему череп, — добавил он, обращаясь к оставшимся в уборной.

— Я ничего против пего не имею, — сказал Прю, — но он меня почему-то всегда раздражает.

— Я ненавижу этого выродка, — злобно бросил Маггио.

— А мы ведь не очень-то дружелюбно встретили его, — медленно проговорил Прю.

— С такими, как он, дружелюбно не обходятся, — продолжал Маггио. — Подожди, дай ему только пробраться в капралы, он покажет тебе такое дружелюбие, что ты забудешь, как тебя зовут.

«Интересно, — размышлял Прю, — что именно в человеке делает одного симпатичным и приятным, а другого невыносимым? Почему, например, я могу запросто простить Маггио любую колкость и никогда не прощу того же Блюму, даже если знаю, что он шутит? Всякий разговор с Блюмом кончается том, что он считает себя оскорбленным. Он всегда считает себя во всем правым, а других во всем виноватыми». Думая обо всем этом, Прю неожиданно опять рассердился, пожалел, что не ударил Блюма. По крайней мере это нарушило бы гнетущую монотонность. Он пожалел даже, что отказался драться на ринге…

— Ну что ж, — прервал его размышления Маггио. — Я пойду к О’Хейеру и попробую там убить медведя.

— Ты бы лучше ехал в город со своим выигрышем, — посоветовал ему Прю, — пока деньги у тебя целы.

Поднявшись на ноги и сосчитав оставшиеся деньги, Зусман сказал:

— Конечно, в нашей игре по маленькой обанкротиться не так уж страшно. Но у меня не осталось даже на бензин. — У Зусмана был свой мотоцикл.

Он подошел к окну и выглянул во двор.

— Зараза этот дождь. Если бы он перестал хоть не надолго, я прокатился бы в город, в какое-нибудь заведеньице… будь у меня бензин. — Он отошел от окна и тяжело вздохнул. — Где бы мне наскрести на банку бензина?

— Возьмешь меня с собой, Анджелло? — спросил Сэл Кларк, прекращая раскладывать пасьянс на скамейке. — Я буду молить бога, чтобы ты выиграл.

— Нет, — ответил Маггио, — ни к чему.

— Я буду болеть за тебя, и ты выиграешь, — продолжал Сэл. — Я никогда не выигрываю сам, но буду молить бога за тебя.

— Оставайся здесь и молись сколько хочешь, Пятница, — сказал Маггио, посмотрев на него с усмешкой. — Если я выиграю, то дам тебе взаймы пять долларов. Эй, Прю, прикажи своему Пятнице, чтобы он оставался здесь и молился за меня!

Прю посмотрел на них, но ничего не сказал и даже не улыбнулся.

— Там, наверное, никого не будет, — заметил Маггио. — В конце месяца там играют только на крупные ставки в покер. Может быть, и сыграют одну игру в очко, по маленькой.

— А мы пойдем в кино, — сказал Анди и подошел к Прю. — Дай мне взаймы двадцать центов, Прю! У меня еще есть двадцать центов, а у Сэла нет.

— Вот, — с досадой сказал Прю, передавая ему оставшиеся у него шестьдесят центов. — Бери все. Я на них все равно ничего не сделаю.

— Нет, так не пойдет, — смутился Анди. — Мне нужно только двадцать центов. — Он посмотрел на Прю и в ту же секунду отвел глаза в сторону, потому что знал, что говорит неправду.

— Я даю тебе все, что у меня есть, и заткнись, — раздраженно проговорил Прю. — И, ради бога, когда ты говоришь с человеком, смотри ему в глаза, черт возьми.

— Ладно тебе, Прю, — сказал Анди примирительным тоном. — Ты хочешь, чтобы я взял все твои деньги?

— Я же тебе сразу это сказал. Забирай, иди и трать их.

— Ладно. Ну пойдем, Сэл, — тихо сказал Анди, подойдя к скамейке, на которой сидел Кларк. — Сыграем пару конов в казино до начала сеанса.

Сэл Кларк поднял на Прюитта свои застенчивые оленьи глаза.

— Будь здоров, Пятница, — ласково сказал ему Прю и вышел на веранду.

Глава одиннадцатая

Прю прислушался к мерному шуму дождя и вышел из спальни в комнату отдыха. Спать ему совсем не хотелось.

В комнате отдыха сидели два солдата, но они даже не взглянули на вошедшего и продолжали перелистывать страницы истрепанных книжечек с комиксами. Остановившись в дверях, Прю задумался. Зачем, собственно говоря, он сюда пришел? Он посмотрел на голый стол для пинг-понга: насколько он знал, сетка на нем никогда не натягивалась, и стол этот пустовал от получки до получки. В первые дни после получки здесь развертывались карточные бои. В углу стоял вконец расстроенный радиоприемник, который давно нужно было бы выбросить. Прю посмотрел на поливаемую дождем улицу и проходящую за ней железную дорогу. За железнодорожной насыпью виднелись небольшие сарайчики с крышами из жести. Под этими крышами находились игорные притоны, туда стекались все солдатские деньги. Наибольшая активность в сарайчиках развивалась в первые дни после получки. Потом, к середине месяца, карточные битвы прекращались, в сарайчиках наступало затишье, и тогда там происходили лишь эпизодические бои местного значения, между несколькими счастливчиками, которым повезло в игре по маленькой в казарменных уборных. Жизнь в казармах измерялась периодами от получки до получки. Главными мерилами времени были «прошлая получка» и «следующая получка», а дни между ними тянулись очень долго и скучно и никак не запоминались.

Прю подошел к небольшой, сбитой из фанеры журнальной витрине, на которой были расставлены увесистые, сделанные под кожу, но совсем непохожие на нее картонные папки с подшивками журналов. Он взял несколько папок и сел с ними на стул, подальше от брезентового навеса, с которого непрерывно стекала вода.

За счет ротного фонда для солдат выписывали много разных журналов. Здесь были и «Лайф» с его красочными иллюстрациями, и «Лук», и «Аргоси эид блюбук» с приключенческими рассказами о заблудившихся в джунглях очаровательных девушках и летчиках, и «Филд эид стрим» с импозантными охотниками в ярких френчах и бриджах, держащими в руках дробовики и курительные трубки, и «Коллиере», и «Ридбук», и «Космонолитэн», и «Америкэн», и «Лэдиз хоум джорнэл», и «Сатердей ивнинг пост» с фотографиями молоденьких актрис и продюсеров, различных сценок из жизни богатых, средних и бедных американцев.

Лениво перелистывая страницы журналов, не читая текста, Прю задерживал свое внимание только на иллюстрациях и рекламных объявлениях.

«Что важно для нашей страны… так это хорошее, дешевое машинное масло по 25 центов!» «Хотите, я скажу вам, почему Джимми успевает в школе. Он любит кукурузные хлопья фирмы «Келлогга». «Сон в пульмановских вагонах прекрасен». «Вы можете приобрести «кадиллак» сию минуту: для этого нужно только 1345 долларов». «Подарите ей американскую кухню. Это ее мечта!»

Один рисунок из старого, засаленного ноябрьского номера журнала «Пост» за 1940 год рекламировал сигареты «Полл-Молл». Прю поправился выполненный яркими красками рисунок, на котором художник изобразил несколько счастливых солдат на стрельбище. (После объявления призыва на военную службу на страницах всех журналов стало появляться множество различных иллюстраций из армейской жизни.) Трое солдат изготовились к стрельбе в положении лежа, а еще двое сидели на зеленой травке позади них и курили сигареты «Полл-Молл». Лица их сияли от счастья.

Прю долго рассматривал этот рисунок и остался доволен наблюдательностью художника, не упустившего никаких деталей. Здесь было все: и жесткие широкополые форменные шляпы с кокардами, которые носили солдаты регулярной армии, и старомодные хромированные штыки, и белые плетеные ножны с коричневым кожаным наконечником, и куртки для стрельб, переделанные из устаревших форменных гимнастерок, и даже новые винтовки М1, которых на острове Оаху еще не было, но которые Прю видел на учебных схемах. Глядя на эту иллюстрацию, Прю живо представил себе стрельбище, сладковатый запах пороховых газов и множество разбросанных вокруг латунных отстрелянных гильз. Единственное, что художник, пожалуй, упустил и что Прю подметил своим профессиональным взглядом, — ни на одном из солдат не были надеты краги. «Может быть, — подумал он, — теперь в Штатах уже не носят краги». Решив, что рисунок неплохо было бы прикрепить на дверцу своего шкафчика, Прю аккуратно вырвал его из журнала.

Прю перелистал еще несколько журналов от первой до последней страницы, не теряя времени на чтение глупых рассказов и историй, а рассматривая главным образом рекламные иллюстрации. На большинстве из них в том или ином виде изображались женщины, а это как раз и было то, что искал Прю. На больших цветных фотографиях женщины выглядели естественно, по, к сожалению, одежды на них было больше, чем хотелось бы Прю или чем на тех картинках, которые рисовали художники. На маленьких рекламных рисунках в конце журналов и на полях страниц были изображены обнаженные женщины с жадным зазывающим взглядом… На них Прю задерживался дольше других…

На одной из страниц Прю обнаружил замечательный рисунок, рекламирующий мыло фирмы «Трибэрн» для массажа лица. На нем была изображена стройная блондинка, лежащая на пляжном халате. На ней был купальный костюм с рисунком под шкуру леопарда. Ее лицо выражало безумную жажду любви, а полные яркие губы красиво изогнулись в готовности принять поцелуй… Эта картинка понравилась Прю больше, чем все предыдущие…

Прю задержал свое внимание и еще на одном небольшом рисунке. Здесь была изображена дама в короткой прозрачной блузке и очень тонких нежных трусиках. «Вы можете спать в них, играть в них, отдыхать в них» — гласила реклама фирмы дамского белья «Дачпс». На груди самой совершенной формы блузка вздымалась и свисала вниз едва уловимыми складками. Сквозь тонкую ткань просматривались нежно-розовые сосочки и темные кружки вокруг них. Белье было настолько прозрачным, что дама представлялась почти нагой. Тем не менее Прю жадно всматривался в рисунок, пытаясь еще яснее увидеть то, что скрывалось под блузкой и трусами, стараясь вообразить объемность всей фигуры… «Забавно, — подумал он. — Всего несколько точных мазков художника дают такое ощутимое представление о нежных формах женского тела…»

Прю заметил, что ладони его рук начали покрываться испариной, а мышцы на ногах — дрожать…

«Э, дорогой, не лучше ли тебе прекратить это дело? — сказал он сам себе. — В середине месяца, когда у тебя нет в кармане ни одного цента, такие картинки рассматривать нельзя. Сейчас, когда ты днем с огнем не сыщешь даже двадцатипроцентиика, который дал бы тебе взаймы три доллара на поездку к тетушке Сью в Вахиаву, лучше, пожалуй, взяться снова за «Сатердей ивнинг пост».

Однако первое, что Прю увидел, раскрыв журнал «Пост», — это еще одну красочную рекламу. Через всю страницу протянулись линии сообщений автобусной компании «Грейхаунд», ведущие в солнечные южные районы. На фоне линий — фигура красивой молодой женщины, во весь рост, с округлыми бедрами, выступающими из тонких трусиков купального костюма.

«Вот дьявол! — с раздражением подумал Прю. — Везде одно и то же!..» Резким рывком Прю вырвал из журнала страницу с девушкой и, смяв ее в бесформенный комочек, бросил в одну из дождевых луж на полу. Потом, поднявшись со стула, он наступил на комочек ногой и расплющил его в грязной луже. Отступив назад, он посмотрел па него, и ему вдруг стало как-то не по себе, потому что он втоптал в грязь красивую женщину.

Глава двенадцатая

Положительный ответ на письмо с просьбой о переводе повара Старка из форта Камехамеха пришел в середине марта, то есть менее чем через десять дней после того, как Холмс принес это письмо Уордену для оформления и отправки. Перевод солдата из одной части в другую был осуществлен в небывало короткий срок. В тот момент, когда Маззиоли принес приказ о переводе Старка, Милт Уорден сидел за своим столом и рассматривал лежащую перед ним фотографию Карен Холмс, которую она подарила ему во время их последней встречи.

Притащив из полковой канцелярии пачку документов и передав их с самодовольным видом Уордену, Маззиоли застыл в ожидании взрыва. Он знал, что взрыв этот обязательно последует тогда, когда Уорден наткнется на приказ о переводе Старка: Маззиоли нарочно положил его в середину пачки. Лукаво улыбаясь, он стоял позади Уордена и с нескрываемым интересом наблюдал, как тот в надежде найти что-нибудь интересное и важное для себя поспешно перелистывал различные служебные записки, приказы по строевой части, циркуляры министерства обороны и другие документы.

Наконец он дошел до письма о переводе Старка. На пути туда и обратно письмо прошло через соответствующие инстанции, и на нем были все необходимые визы. Уорден надеялся, что в той или иной инстанции, по той или иной причине письмо задержится и вопрос решен не будет. Однако этого не произошло. Обнаружив приказ, Уорден многозначительно посмотрел на Маззиоли.

— Ну? — проворчал он. — Ты что стоишь здесь как вкопанный? У тебя работы нет?

— А разве солдату нельзя и постоять минутку? — возразил Маззиоли. — Тебе бы только наброситься на человека.

— Смотря какой солдат, — ответил Уорден. — Тебе нельзя. И вообще не переношу бездельников, — продолжал он. — Если тебе нечего делать, я быстро найду тебе работу.

— Но я должен идти в отделение кадров, — запротестовал Маззиоли. — О’Беннон приказал мне сейчас же возвратиться к нему.

— Тогда иди. Нечего валять дурака, — раздраженно сказал Уорден.

— А я и собираюсь идти. — Маззиоли был разочарован. Взрыва, которого он так ждал, не произошло. — А что ты скажешь насчет перевода Старка, шеф? — попытался он подзадорить Уордена, но тот ничего не ответил. — Правда ведь неплохо сработано? — Он все еще надеялся вызвать взрыв. — На письмо полковника ответили что-то уж слишком быстро, а?

Уорден пристально смотрел на Маззиоли, пока тот не смутился и не вышел. Только после этого Уорден снова обратился к документам. Взяв письмо о переводе Старка, он сделал на нем необходимые пометки, а остальные документы бросил в ящик на столе Маззиоли.

«Пожалуй, надо выпить стопочку, — подумал Уорден, подходя к шкафчику, в котором хранил бутылку виски. — Надо выпить стопочку крепкого виски… И еще, пожалуй, пора привести в порядок усики, если хочешь поправиться женщинам».

Выпив стопку впеки, Уорден взял со стола Холмса канцелярские ножницы и направился к зеркалу в туалетной комнате. Увидев в зеркале отражение своего нахмуренного лица и огромной кисти руки с вздувшимися венами, он с горечью подумал о том, что стареет.

На лестнице послышался голос Пита Карелсена.

«Кажется, надо выпить еще стопочку, — подумал Уорден. — Одной мало». Он налил и выпил. Потом кончиком языка ощупал свои усики. Убедившись в том, что они достаточно коротки, Уорден сделал шаг назад, поднял руку и швырнул ножницы через плечо. Они упали и сломались. «В фондах роты много денег, пусть купят новые, — подумал Уорден, поднимая сломанные ножницы. — Пусть Дайнэмайт позаботится об этом». Письмо о переводе Старка Уорден оставил на столе Холмса, положив его в ящик, на котором стояла надпись «срочные». Поверх письма он положил сломанные ножницы.

Поднявшись наверх, Уорден направился в комнату, в которой они жили вместе с Карелсеном.

— Пит, — воскликнул он, нарушая царившую в маленькой комнатке тишину дождливого дня, — я больше не могу! Я дошел до точки! Это самая отвратительная часть из всех, в которых мне приходилось служить. Такие люди, как Дайнэмайт и этот зеленый юнец Калпеппер, портят все дело и позорят форму, которую носят.

Пит Карелсен раздевался, сидя на своей койке. Он только что снял шляпу и гимнастерку из грубой бумажной ткани и был занят теперь своими вставными челюстями. Карелсен посмотрел на Уордена укоризненным взглядом, недовольный тем, что тот нарушил его одиночество, и опасаясь, что сумасшедший Милтон вовлечет его в какую-нибудь неприятную историю.

— В старой армии, — сказал он проникновенно, но сдержанно, — офицер был офицером, а не вешалкой для формы. — Вынув изо рта челюсти, он положил их в стоящий на столе стакан с водой.

— Старая армия! — гневно передразнил его Уорден. — Меня тошнит от вашей старой армии. При чем здесь старая армия?

Те, кто служили во время гражданской войны, говорили то же самое новобранцам во время войны с индейцами, точно так же, как участники революции говорили об этом солдатам тысяча восемьсот двенадцатого года. Все болтают об этом только для того, чтобы оправдать и прикрыть свое безделье.

— Э, да тебе, оказывается, все хорошо известно, — примирительно заметил Карелсен. Он знал, что когда Милт так возбужден, то единственное спасение — разговаривать с ним как можно спокойнее.

— Я прослужил вполне достаточно, чтобы понять, к чему все эти разговорчики о старой армии, — злобно ответил Уорден. — Я уже остался один раз на сверхсрочную.

Сохраняя спокойствие, Карелсен лишь промычал что-то себе под нос и нагнулся, чтобы расшнуровать свои грязные полевые ботинки. Злобно стукнув кулаком по чугунной спинке кровати, Уорден плюхнулся на свою койку.

— Пит, — снова закричал он, — ты не относишься к этим лентяям! Но мне обидно тратить свои силы и способности на эту поганую часть. Они просто-таки убивают меня, медленно, но верно, эти чертовы спортсмены-выскочки из Блисса! Теперь вот еще один!

На старческом лице Пита появилась самодовольная улыбка — признак того, что он попытается сейчас сострить.

— Наша армия, — произнес он невозмутимым тоном, — всегда была армией спортсменов. И вероятно, она останется такой и в будущем. Что значит «теперь вот еще один»? Ты имеешь в виду перевод этого повара с форта Камехамеха?

— А что же еще! — возмутился Уорден. — У меня и так поваров столько, что я не знаю, куда их девать. А теперь еще этот Старк!

— Да? Это плохо, дружище, — согласился Пит. — И что же будет с этим парнем? Не собирается ли наше начальство назначить его заведующим столовой? А куда денут Прима?

— Я могу перевестись отсюда хоть завтра! — гневно воскликнул Уорден. — В том же звании и на такую же должность, ясно? В любую из десяти рот нашего полка. За каким чертом мне работать здесь, если никто не идет мне навстречу и не ценит моих трудов?

— О, конечно, конечно, — поддакнул ему Пит, начиная выходить из равновесия. — Я тоже мог бы стать начальником штаба, да вот только не могу расстаться со своими старыми друзьями. А в чем дело? Что, собственно, произошло?

— Мне не надо было переходить в эту роту! — продолжал кричать Уорден. — Я лучший сержант в этом проклятом полку, и они знают это. На какой черт мне эти нашивки! Лучше быть простым рядовым и делать только то, что тебе приказывают. Если бы я знал, то лучше остался бы в первой роте.

— Нам веем хорошо известно, что ты совершенно незаменимый человек, — иронически заметил Пит.

— Я не подхожу для такой поганой роты, это факт! — продолжал реветь Уорден, не обращая внимания на Пита. — Почему Гэлович командует первым взводом? Почему здесь каждый сержант — спортсмен? Почему О’Хейер стал сержантом по снабжению? А откуда Дайнэмайт берег деньги, которые он проигрывает в покер? Офицеры! — презрительно прошипел он. — Господа из Вест-Пойнта. Научились играть в поло, покер и бридж, знают, как вести себя в обществе… И все это только для того, чтобы жениться на богатой невесте, умеющей принимать гостей и поучать прислугу… Живут, как английские колонизаторы, па фамильные доходы. Откуда, по-твоему, Холмс взял жену? Из Вашингтонской торговой конторы, которая специализируется па поставках молодых девственниц. Она из семьи какого-то богатого балтиморского политикана. Только Дайнэмайт просчитался: делец этот потерпел крах еще до того, как Холмс успел чем-нибудь поживиться, за исключением разве четырех пони для поло да пары серебряных шпор.

В середине тирады, заметив слишком любопытный взгляд Пита, Уорден внезапно остановился, умерил свой ныл и решил не говорить больше о жене Холмса. Он заговорил о сержанте Гендерсоне, который в течение двух лет не был ни на одном занятии, так как ухаживал за лошадьми Холмса.

— О господи! До чего же ты надоел мне! — взмолился Пит, затыкая уши пальцами, чтобы не слышать непрекращающийся поток бранных слов Уордена. — Замолчи же ты наконец! Оставь меня в покое! Замолчи! Если тебе так тошно в этой роте и если ты можешь перевестись, почему же ты не делаешь этого? Почему ты не оставишь меня в покое?

— Почему? — возмущенно передразнил его Уорден. — И ты еще спрашиваешь почему? Да потому, что у меня слишком хороший характер, вот почему. Ведь если я уйду, то эта рота сразу же развалится, как карточный домик.

— Удивляюсь, почему же тебя до сих пор не приметил генеральный штаб? — воскликнул Пит, зная, однако, что почти все, чем возмущался Уорден, было чистейшей правдой.

— Потому что все они слишком глупы для этого, Пит, вот почему, — ответил Уорден, неожиданно понизив голос до нормального. — Дай закурить.

— Иногда я просто удивляюсь: как это мог появиться на свет такой замечательный человек, как ты! — громко сказал Пит.

— А я и сам иногда очень удивляюсь. Ну дай же закурить, — повторил Уорден.

— Ты будешь носить эти проклятые нашивки, пока они не изотрутся. Ты никогда не уйдешь из армии.

Пит бросил улыбающемуся Уордену смятую, вымокшую под дождем пачку сигарет. В маленькой комнатке наступила тишина, нарушаемая лишь шуршанием лившего за окном дождя.

— У тебя что, кроме этой мокрой дряни, ничего нет? — пренебрежительно спросил Уорден. — Они ведь даже не загорятся.

— А ты что хочешь, — снова повысил голос Пит, — с золотым мундштуком?

— А как же, — усмехаясь, ответил Уорден.

Положив руки под голову и скрестив ноги, Уорден блаженно растянулся на своей койке.

— Ты никогда не уйдешь из армии, — произнес Пит, вставая.

У него были узкие плечи и широкие бедра, л это делало его похожим па детскую куклу неваляшку.

— Эта рота вовсе не хуже других, а спортсмены существуют в армии испокон веков, — заявил Пит. — И вообще, знаешь, Уорден, мне надоели эти твои штучки. Ты думаешь, что только ты умный, а остальные все дураки. Неужели ты полагаешь, что я все буду терпеть только потому, что ты старшина роты? Не надейся на это. Вот возьму да и уйду отсюда. Уйду, даже если придется жить вместе с рядовыми в отделении.

Уорден посмотрел на Пита с удивлением, почти с испугом. На его лице появилось неподдельное чувство обиды.

— Если ты такой умный, то почему же не перевел Прюитта в мой взвод? — продолжал кричать Пит. — Я ведь просил тебя об этом на днях. Почему ты не переводишь его сейчас?

— Я хочу, чтобы он остался во взводе Гэловича, Пит, поэтому никуда его и не перевожу.

— Он был бы очень полезен во взводе оружия.

— Он не менее полезен и во взводе Гэловича.

— Чем полезен? Стоять в карауле у забора? С такими знаниями пулемета этого парня можно сразу назначать командиром отделения. Если бы у меня освободилось место, я сделал бы его командиром отделения.

— А может быть, я не хочу повышать его. Может быть, я считаю, что его надо еще подучить.

— А может быть, ты просто не можешь уговорить Дайнэмайта подписать ходатайство о повышении Прюитта? — съязвил Пит. — Может быть, ты не в состоянии получить от него согласие даже на перевод этого парня в мой взвод?

— А может быть, я готовлю его для более солидной должности, — ответил ему в тон Уорден.

— Для какой, например?

— На заочные курсы, например, с тем чтобы рекомендовать его в офицеры запаса, — с усмешкой ответил Уорден.

— А почему бы тебе не послать его в военный колледж?

— А это ведь идея! Пожалуй, я так и сделаю.

— Хочешь знать, что я о тебе думаю? — спросил Пит. — Я думаю, что ты псих. Сумасшедший. Неотесанная деревенщина. Вот что я думаю о тебе. Ты не знаешь, как нужно работать с людьми. И уж меньше всего ты знаешь, как надо поступить с Прюиттом или с этим новым солдатом, Старком.

«Возможно, он и прав, — подумал Уорден. — Да, он, пожалуй, прав. А кто вообще в этом мире может уверенно сказать, что он будет делать, как он поступит в том или ином случае? Делаешь одно, а из этого получается что-то совсем другое».

— Вот что я думаю о тебе, — еще раз повторил Пит.

Уорден молча смотрел на Пита испытующим взглядом. Стараясь сохранить на лице выражение собственного достоинства, Пит подошел к своему шкафчику, достал из него мыло и бритву, но, заметив насмешливый взгляд Уордена, сразу как-то обмяк и помрачнел. От него исходил какой-то специфический запах пожилого человека, который слишком много пьет.

«Неужели и ты, Милт, будешь стареть вот так же? — подумал Уорден. — Неужели ты закончишь тем, что будешь вспоминать о доброй старой армии, чтобы как-то оправдаться? Но лицо Пита уже не оправдаешь… беззубое, обвисшее и сморщенное, как у плачущей обезьяны, как яблоко, которое лежало забытым на полке в течение двадцати двух лет — ведь двадцать два года прослужил Пит в армии. Яблоко высохло, свежая ароматная влага вся испарилась из него, а оно, сморщенное, потемневшее, продолжает лежать — целое, неразвалившееся, но готовое рассыпаться и превратиться в пыль при малейшем прикосновении к нему».

О старом Пите в роте рассказывали интересную историю, которую он всегда с готовностью поддерживал. О нем говорили, что он родился в Миннесоте в богатой семье, но родители отказались от него. Во время последней войны он поступил на военную службу, подцепил триппер у сестры милосердия во Франции и остался там, чтобы бесплатно вылечиться, поскольку лечение этой болезни в то время обходилось очень дорого. Питу нравилась эта история — верный признак того, что она не соответствовала действительности. В то время было много людей, которые гордились тем, что были неудачниками, и возмущались просто ради возмущения; эти люди обязательно имели в запасе какую-нибудь любовную историю, этакую легенду о неудавшейся любви. Она звучала романтично, и это нравилось и им самим, и другим. «Частично эта история, конечно, правдива, — подумал Уорден. — Недаром старик мучается от артрита, и потом эти бесконечные уколы в зад, и слишком уж дряблая, морщинистая кожа на лице. У него осталось одно-единственное утешение — коллекционирование порнографических открыток».

— Куда ты собираешься? — спросил Уорден Пита, когда тот, раздевшись и надев японские сандалии на деревянной подошве, тяжело прошлепал в них но направлению к двери.

— В душ, если вы не возражаете, уважаемый старшина. А вы думали в кино? В гаком одеянии?

Уорден сел и энергично потер свое лицо, как бы пытаясь смахнуть с него все заботы и тревоги — о Карен, Старке, Прюитте, Пите и даже о самом себе.

— Жаль, жаль, — сказал он. — Я только что подумал пойти к Чою, выпить пива. Собирался и тебя пригласить.

— Я банкрот, — ответил Пит. — У меня нет ни цента.

— Я приглашаю, я и плачу, — сказал Уорден.

— Нет, спасибо. Ты думаешь, что вместе с пивом можешь купить и меня? Пришел сюда, полдня разыгрывал меня, а теперь хочешь поставить пару кружек пива и думаешь, что все в порядке? Нет уж, спасибо. Я бы не стал пить твое пиво даже в том случае, если бы его больше нигде не было.

Уорден хлопнул Пита но плечу и ухмыльнулся:

— Ты не стал бы пить мое пиво, если бы оно было единственным в мире? Не дотронулся бы до него?

Пит изо всех сил пытался скрыть острое желание выпить пива.

— Да, — сказал он, — даже если бы оно было единственным в мире. Но я надеюсь, что до этого никогда не дойдет.

Не обращая внимания на суровое лицо Пита, Уорден дружелюбно улыбнулся, в его глазах появились теплые искорки.

— Давай-ка, дружище, пойдем к Чою и напьемся до чертиков, — предложил он.

Пит не удержался от ответной улыбки, но полностью еще не сдался:

— Если я и соглашусь пойти, то только за твой счет.

— Конечно за мой, — успокоил его Уорден. — Все за мой счет. Весь этот чертовский мир лежит на моих плечах… Иди мойся, я подожду тебя. Через пару дней мы узнаем, каков этот Старк.

Но им не пришлось ждать так долго. Солдат Старк со своим вещевым мешком и другими пожитками прибыл на следующий день.

Это был один из тех ясных дней, которые предвещают конец дождливого сезона. Дождь шел все утро, но к полудню небо неожиданно прояснилось и в промытом воздухе запахло свежестью. Все вокруг выглядело чистым, как хрусталь, все благоухало, стало сразу как-то веселее, пришло праздничное на-, строение, которое всегда появляется, когда пасмурная погода сменяется солнечной. Работать в такой день было бы кощунством, но Уорден не мог удержаться от того, чтобы не быть на месте, когда в роту прибывает новый солдат.

Когда на казарменном дворе появилось медленно ползущее такси с Хнккемского аэродрома и Уорден увидел, что водитель то и дело выглядывает из окошка в поисках нужного барака, он сразу догадался, что едет Старк. Глубоко вздохнув по поводу беспомощности человека в руках судьбы, Уорден дождался, пока машина остановилась у входа в помещение роты, проследил, как из нее вышел солдат, как он вытащил свои вещички и поставил их на все еще мокрую от дождя траву. Только после этого Уорден вышел во двор, чтобы встретить своего врага…

— Хоть он и бывший солдат-пехотинец, — произнес вновь прибывший, провожая взглядом удаляющееся такси, — но содрал с меня много.

— У него, наверное, жена и полдюжины случайных ребятишек, которых надо кормить, — предположил Уорден.

— А я то при чем здесь? — возмутился Старк. — Мне должны оплатить все расходы, связанные с переводом.

— Такие расходы оплачиваются, — съязвил Уорден, — во всех случаях, кроме переводов по собственному желанию.

— Все равно мне должны оплатить все расходы, — упрямо повторил Старк. От него не ускользнул насмешливый тон Уордена.

— Оплатят. Но только после того, как создадут большую армию и мы вступим в войну.

— А когда мы вступим в войну, то переводов по собственному желанию не будет, — возразил Старк. — Офицерам такие расходы оплачивают, — продолжал Старк прежним уверенным тоном. — Всякий старается обмануть солдата. Даже бывший солдат. — Он вытащил из нагрудного кармана форменной рубашки кисет и достал из него бумагу для самокрутки. — Куда мне отнести свои вещи?

— В комнату поваров, — ответил Уорден.

— Мне явиться к командиру сейчас или потом?

— Дайнэмайта сейчас нет, — ответил Уорден, улыбаясь. — Он, возможно, вернется сегодня, а может быть, и не вернется. Он. конечно, хотел тебя видеть.

Старк раскрыл кисет, зажал зубами шнурок от него и начал медленно скручивать сигарету. Бросив испытующий взгляд на лицо Уордена, спросил:

— Разве он не знал, что я прибываю?

— Конечно знал, — снова улыбаясь, ответил Уорден. Он поднял самый большой вещевой мешок Старка и маленький парусиновый рюкзак. — Но он занят сейчас важным делом в клубе.

— Как видно, он не очень-то изменился, — заметил Старк.

Подхватив два других рюкзака и несколько согнувшись под их тяжестью, он последовал за Уорденом. Пройдя через веранду, затем через плохо освещенную и поэтому выглядевшую мрачной столовую, Уорден привел ого в крохотную комнатку поваров, находившуюся рядом с комнатой отдыха.

— Можешь располагаться здесь, — предложил Уорден. — Если командир появится, я позову тебя.

Старк с шумом сбросил рюкзаки на пол, выпрямился и с любопытством осмотрел маленькую комнатку, в которой ему предстояло жить вместе с другими поварами.

— Хорошо, — сказал он. — В Камехамехе мне пришлось занять деньги у двадцатипроцентников, чтобы перевестись сюда. — Сунув под пояс штанов большой палец правой руки, он привычным движением подтянул их кверху. — Когда я уезжал оттуда, там лил такой дождь, как будто наверху скалы стояла огромная корова и непрестанно мочилась.

— И здесь завтра будет дождь, — сказал Уорден, направляясь к двери.

— Койки здесь нужно было бы поставить в два яруса, начальник, — предложил Старк. — В комнате было бы свободнее.

— Старший в этой комнате Прим, — ответил Уорден, ухватившись за ручку двери. — Я никогда не вмешиваюсь в его дела.

— О, старина Прим! — воскликнул Старк. — Я не видел его с тех пор, как мы были в Блиссе. Как он поживает?

— Отлично, — ответил Уорден. — Он хороший парень. Поэтому-то я и не вмешиваюсь в его дела.

— Он тоже, видно, не изменился, — сказал Старк, расстегивая ремни рюкзака и доставая из него что-то. — Вот мои документы, сержант.

Вернувшись в ротную канцелярию, Уорден внимательно просмотрел документы. Мэйлоуну Старку было двадцать четыре года. Он отслужил два срока и теперь служил третий; никогда не сидел за решеткой. Больше никаких данных не было. «Не густо», — подумал Уорден.

Он откинулся на спинку стула, положил ноги на стол и самодовольно расправил широкие плечи и сильные руки. «Странно, — подумал он, — возраста людей в армии почему-то совсем не видно. Где-нибудь в своем родном городе Старк, которому двадцать четыре года, относился бы к совершенно другому поколению, чем он, Уорден, которому уже тридцать четыре года. Здесь же и Старк, и сам Уорден воспринимаются как сверстники Никколо Лева, которому уже сорок, или Прюитта, которому только что исполнился двадцать один год. В армии все казались похожими друг на друга, и не только внешне, но и внутренне. Все были как-то жутко одинаковыми. Людей различали лишь по едва уловимым чертам лица да по оттенкам голоса. Впрочем, ни Старка, ни Уордена, конечно, нельзя было считать сверстниками таких, еще совсем неопытных юнцов, как, например, Маггио, или Маззиоли, или Сэл Кларк. И уж, конечно, ни Старка, ни Уордена нельзя было рассматривать как сверстников Уилсона, Гендерсона, или Тарпа Торнхилла, или О’Хейера. И все же до чего здесь все одинаковы, до чего неуловимо различие! Однообразие чувствуется везде и во всем. Даже если взять таких людей, как Чоут или Пит Карелсен, когда он напивается».

Пока Уорден размышлял над тем, как назвать и чем объяснить это явление, в канцелярию вошел капитан Холмс.

Уорден доложил ему о прибытии Старка, и Холмс приказал вызвать его в канцелярию. Вскоре тот явился.

Холмс пожал ему руку, выразил свое удовлетворение по поводу его прибытия, а потом принялся читать длинную лекцию. Старку пришлось с притворным вниманием выслушать ее от начала до конца стоя, заложив руки за спину. Когда Холмс закончил, Старк, посмотрев на своего нового командира все с тем же притворным вниманием, коротко поблагодарил Холмса, четко взял под козырек, повернулся и поспешно вышел из ротной канцелярии.

Мэйлоун Старк был среднего роста и крепкого телосложения. «Крепыш» — это слово подходило к нему как нельзя лучше. Все выдавало в нем боксера — и лицо с перебитым и расплющенным носом, и низкий голос, и посадка головы — он держал ее почти постоянно, как боксер в боевой стойке, — и всегда приподнятые плечи, и тяжело свисающие сильные руки. Казалось, что Старк стоит на земле так, чтобы она не ушла у него из-под ног.

— Он хороший парень, не правда ли, сержант Уорден? — спросил Холмс, после того как Старк закрыл за собой дверь. — Я всегда могу узнать хорошего человека. Теперь у нас будет еще один хороший повар.

— Да, сэр, — согласился Уорден. — Думаю, что он будет хорошим поваром.

— Я всегда говорю: хорошие солдаты не растут на деревьях. Приходится тратить немало сил, прежде чем найдешь хоть одного.

Уорден вспомнил, что слышал эти слова, когда Дайнэмайт производил в сержанты Айка Гэловича.

Капитан Холмс откашлялся и начал диктовать Маззиоли план работ и занятий на следующую неделю. (Маззиоли появился в канцелярии тогда, когда Холмс читал Старку свою лекцию.) Медленно диктуя, Холмс ходил из угла в угол, заложив руки за спину и глубокомысленно откинув голову назад.

Маззиоли печатал плохо, не проявляя никакой старательности, ибо был уверен, что позднее Уорден перечеркнет и изменит весь этот план и его придется печатать еще раз. Холмс же, как всегда, подпишет новый план, ничего не заметив.

Как только Холмс закончил диктовать и вышел из канцелярии, Уорден сразу же направился в комнату поваров. Его тошнило от всех тех глупых мелочей, которые Дайнэмайт диктовал в план. По мнению Уордена, это была никому не нужная трата времени. «Что стал бы делать Холмс, — подумал он, если бы вдруг понял свою никчемность и бесполезность, прикрываемую мелочной требовательностью. Впрочем, он никогда не поймет этого. Уордену хотелось увидеть Старка одного, еще до того как вернутся другие повара.

Войдя в комнату поваров, Уорден увидел, что Старк сидит на стуле и держит в руках пару старых, выгоревших на солнце штанов: видно, тот думал, что с ними делать — носить или выбросить. Увидев, что Старк пока один в комнате, но зная, что повара вот-вот вернутся, Уорден сказал ему заговорщическим тоном:

— Пойдем наверх, в мою комнату. Мне нужно поговорить с тобой. Я не хочу, чтобы кто-нибудь из поваров увидел нас вместе.

— Слушаюсь, сержант, — ответил Старк и встал со стула, все еще держа штаны в руках. — Эти бриджи у меня еще с того года, когда моя сестренка вышла замуж, — разъяснил он Уордену.

— Выброси их к черту, — предложил Уорден. — Вот начнется война, придется куда-нибудь двигаться, куда ты денешься с этим барахлом?

— Правильно, — согласился Старк и решительно швырнул штаны в кучу старья около двери. Потом обвел взглядом маленькую комнату и лежащие на полу три больших рюкзака с вещами, накопленными за семь лет службы в армии.

— Не многовато ли у тебя барахла? — спросил Уорден.

— Да, пожалуй, многовато, — согласился Старк.

— Для ненужных вещей, которые ты хранишь просто так, ради памяти, места в шкафчике не предусмотрено, — сказал Уорден. — Да и в рюкзаках их хранить незачем.

Старк вытащил из рюкзака обрамленную кожей фотографию молодой женщины с тремя ребятишками и примостил ее на дверцу стенного шкафчика.

— Это я дома, — пояснил он Уордену.

— Эту фотографию, конечно, надо сохранить, — сказал Уорден. — Ну ладно, пошли наверх.

— Пошли, сержант, — сказал Старк, подхватив с пола разное старье и брошенные нм штаны. — Когда я переезжаю на новое место, то всегда пересматриваю все вещи и часть выбрасываю, — пояснил он извиняющимся тоном.

На веранде он бросил все это в мусорный ящик и последовал за Уорденом на второй этаж.

— Садись, — предложил Уорден, показывая Старку на койку Пита.

Не проронив ни слова, Старк сел. Уорден сел на свою койку напротив и закурил сигарету. Старк начал скручивать самокрутку.

— Хочешь настоящих? — предложил Уорден.

— Нет, я привык к таким. Всегда курю табак «Гоулден грэй», — сказал Старк. — если, конечно, он есть у меня. А если нет, то курю табак «Кантри джентльмен», но не сигареты.

Уорден достал с тумбочки разбитую пепельницу и поставил ее на пол, между двумя койками.

— Я люблю говорить откровенно, Старк, и открою все свои карты.

— Мне это правится, — заметил Старк.

— Ты приехал сюда с двумя нашивками, так ведь? Холмс вызвал тебя сюда, потому что ты служил с иим в Блиссе.

— Правильно, сержант. Я это понимаю.

— Ты ведь из Техаса?

— Да. Родился в Свитвотере.

— Почему ты ушел с форта Камехамеха?

— Мне там не нравилось.

— Не нравилось, — повторил Уорден почти ласковым топом. Он поднялся, подошел к своему шкафчику, порылся в глубине его и вытащил бутылку «Лорд Калверт». — В моей комнате не бывает субботних проверок, — сказал он. — Выпьешь?

— Конечно, — ответил Старк. Он взял бутылку, посмотрел па этикетку с длинноволосым денди, затем запрокинул голову и начал пить маленькими глотками.

— Ты когда-нибудь заведовал столовой, Старк?

От неожиданности Старк слегка поперхнулся, потом, глядя на Уордена из-за бутылки, ответил:

— Конечно. Я заведовал столовой в Камехамехе.

— Действительно заведовал или только числился?

— Раз я говорю заведовал, значит, заведовал. Я исполнял обязанности заведующего. Только нашивку мне не давали.

— А меню ты составлял? Закупки производил?

— А как же! Все это я делал, — ответил Старк. Он неохотно возвратил бутылку Уордену. — Хорошее вино, — похвалил он.

— Какой, говоришь, класс у тебя был? — спросил Уорден, принимая бутылку.

— Рядовой первого класса. Я заведовал столовой, но нашивок и денег мне не давали.

— И тебе это не нравилось, конечно? — криво усмехнувшись, спросил Уорден.

Старк посмотрел ему прямо в глаза. На его лице появилось странное выражение, которое никто никогда не мог понять: то ли он готов был засмеяться, то ли заплакать, то ли разразиться бранью.

— Конечно не нравилось, — ответил он. — А работа сама нравилась. Эта работа по мне.

— Хорошо, — сказал обрадованно Уорден и только теперь поднес бутылку ко рту, чтобы выпить. — Мне нужен хороший заведующий столовой; такой, на которого я мог бы положиться. В соответствующем звании, разумеется. Как насчет рядового первого класса с дипломом специалиста четвертого класса — для начала?

Старк посмотрел па него и на секунду задумался.

— Для начала не плохо бы, — сказал он. — И если я получу это звание, что дальше?

— Звание сержанта, — ответил Уорден. — Займешь место Прима.

Старк медленно затянулся сигаретой и, помолчав несколько секунд, ответил:

— Я не знаю тебя, сержант, но ты мне нравишься.

— По рукам? — возбужденно произнес Уорден. — В нашей роте сейчас четыре человека, прибывших из Блисса. Они все уже сержанты. С этим будет все в порядке.

Старк понимающе кивнул головой.

— Понятно, понятно, сержант.

— Остальное все очень просто. Единственное, что тебе надо делать, — это доказать, что ты лучше, чем Прим. На сегодня ты первый повар, рядовой первого класса с дипломом специалиста четвертого класса. Тебе надо приступить к делу, когда Прим не появится, а он появляется почти каждый день.

— Я здесь человек новый, а повара обычно держатся обособленно. Да и Прим как-никак — сержант.

— А ты не беспокойся о звании. Тебе о звании беспокоиться не надо. Это моя забота. А когда встретишься с каким-нибудь затруднением — приходи ко мне. Повара сначала тебя не признают, конечно, особенно этот толстяк Уиллард. Он первый повар и метит на место Прима. Но Дайнэмайт не любит Уилларда. Тебе наговорят немало дерзостей, но ты не спорь с ними, знай себе помалкивай. А если нужно — скажи мне. Я всегда буду на твоей стороне.

— Старина Прим наверняка разозлится, — сказал Старк, принимая бутылку, которую Уорден снова протянул ему.

— А ты уже видел его?

— Нет. После Блисса не видел, — ответил Старк. — Хорошее вино, — снова заметил он.

— Мне оно тоже правится, — согласился Уорден, обтирая губы тыльной стороной руки. — Ты знаешь. Прим выглядит всегда так, как будто ему приснилось чудо или как будто его кто-то ударил по черепу дубинкой.

— Он был очень тихий парень, когда я знал его. Из тех, которые любят уединяться и напиваются до чертиков.

— Он и сейчас такой. Только теперь он реже напивается.

— Такие тихони опасны. Они всегда себе па уме.

— Ты думаешь? — спросил Уорден настороженно.

Старк пожал плечами.

— Я бы хотел условиться вот о чем, сержант. Если я возьму на себя заведование столовой, то буду делать все так, как захочу. Чтобы не было никакого вмешательства в мои дела и никаких приказов и советов из канцелярии роты. Иначе дело не пойдет.

— Никаких, — согласился Уорден. — Можешь не беспокоиться. Это будет твое заведование, и ты в нем хозяин.

— Я имею в виду вот что, — упрямо продолжал Старк. — Я хочу быть хозяином положения во всех случаях, независимо от того, как пойдут дела, хорошо или плохо. Мне надо, чтобы никто не совал свой нос в мои дела. В противном случае мне не надо никакого заведования.

Уорден лукаво улыбнулся, его брови слегка задрожали. «А почему бы ему и не пообещать?» — подумал он.

— По рукам, — сказал он вслух.

— Хорошо, — решительно ответил Старк. — Выпьем еще?

Уорден протянул ему бутылку. Сделка состоялась, и теперь между ними завязался непринужденный разговор.

— Одно мне не ясно, — фамильярно спросил Старк. — Что от этой сделки будешь иметь ты, сержант?

— Ничего, — ответил Уорден, улыбаясь. — Просто я управляю ротой. Холмс только воображает, что он командует, на самом деле командую я.

Бутылка теперь переходила из рук в руки, как челнок, в такт разговора.

— Сколько сейчас в роте ребят из Блисса? — спросил Старк.

— Пятеро, включая тебя, — ответил Уорден. — Уилсон — старшина первого взвода. Прим — заведующий столовой. Два помкомвзвода — Гендерсон и Айк Гэлович.

— Айк Гэлович! Боже мой! В Блиссе он был дежурным истопником. Он не мог правильно связать двух слов.

— Он и сейчас такой, все еще не умеет говорить как следует. Теперь он специалист по строевой подготовке у Дайнэмайта.

— Неужели? — искренне удивился Старк.

— Понимаешь, с кем мне приходится иметь дело? — весело спросил Уорден, отпив глоток из бутылки и передавая ее Старку. — …Но, что касается тебя, — все в порядке. Ты был в Блиссе, и тебе нечего опасаться.

— Но поварам это все-таки не понравится, — еще раз выразил сомнение Старк.

— Пошли они все к черту! Пока я на твоей стороне, ты можешь быть спокоен…

— Это хорошо, старшина… Значит, парадом командуешь ты?

— Ты прав, я…

— Дай мне еще выпить, — попросил Старк. — А что, Холмс еще живет со своей женой?

— Холмс? — спросил Уорден с удивлением.

— Ну да. Как ее звать-то? Карен, кажется. Такая высокая блондинка.

— А, живет, конечно, — протяжно произнес Уорден. — А что?

— Да так, просто поинтересовался, — ответил Старк. — Я думал, что Холмс давно уже бросил ее. В Блиссе она буквально ходила по рукам, но притворялась, что ненавидит и себя и всех, с кем имела дело.

— Неужели? — удивился Уорден.

Старк откинул голову назад и ухмыльнулся:

— Ну конечно.

— Я не очень-то верю таким разговорам, — сказал Уорден настороженно. — Сплетни можно услышать о любой женщине, живущей в отдаленном гарнизоне. — По-моему, это чаще бывает выдумкой, чем правдой.

— Насчет Карен это не выдумка. Я сам имел с ней дело в Блиссе.

— Видимо, действительно ты прав, — сказал Уорден. — Я здесь тоже слышал о ней кое-что.

«Как она сказала тогда, в тот дождливый четверг, когда я пришел к ней домой?.. — старался вспомнить Уорден. — Ах, да. Она сказала: «Это то, что все вы, мужчины, всегда хотите».

— Можешь верить всему, что о ней говорят, — заметил Старк простодушно. — Потому что она настоящая шлюха. Если одинокая женщина так ведет себя, это еще можно понять. Простительно это и замужней, если у нее муж старик, и проститутке — она этим зарабатывает на жизнь. Но если женщина занимается этим просто так, ради забавы, она ненормальная.

— И ты думаешь, что жена Холмса такая? — спросил Уорден.

— Ну конечно. Зачем же ей было связываться со мной, с простым рядовым солдатом, у которого в кармане нет ни цента.

Уорден пожал плечами.

— Вот чертовка, — сказал он. — Может быть, и я когда-нибудь попробую.

— Не советую связываться с ней, — заметил Старк. — Она холоднее и хуже любой проститутки.

— На, — предложил Уорден, — выпей еще. Только смотри, ради бога, не опьяней.

Старк протянул руку за бутылкой.

А Уордену хотелось размахнуться и ударить бутылкой по этой болтающей морде, бить по ней до тех пор, пока она не перестанет сплетничать… И вовсе не из-за того, что Старк был любовником Карен. Наоборот. Узнав об этом, Уорден испытал какое-то странное чувство близости к Старку. Нет, он хотел расплющить бутылкой эту болтающую морду просто потому, что она здесь оказалась, а ему, Уордену, просто так, без всякой на то причины, жутко захотелось раздробить, расплющить что-нибудь.

— …Я думаю, что дело у нас пойдет, сержант, — продолжал пьяным голосом Старк.

— Ладно, — сказал Уорден и, приняв от Старка бутылку, запрятал ее на прежнее место в шкафчике. — Если что-нибудь не так, приходи и канцелярию роты. — Уорден говорил и сам прислушивался к своему голосу. — Трудностей у тебя будет немало. Но после того как ты уйдешь из этой комнаты, ты знаешь меня не больше, чем любого другого сержанта в роте. Ясно?

Старк закивал головой, отдавая должное мудрости Уордена.

— Хорошо, хорошо, сержант.

— Иди-ка теперь вниз, тебе надо еще разобрать вещи, — сказал Уорден, удивляясь и даже восхищаясь своей способностью говорить так спокойно.

— О боже! — воскликнул Старк, вставая с койки. — Я совсем забыл об этом.

Когда Старк вышел, Уорден лег на койку и заложил руки под голову. Он начал тщательно все обдумывать, как человек, который не может отделаться от дикой боли в зубах, но не хочет пойти к зубному врачу.

Оп невольно представил себе, как Старк обнимал Карен.

«Что это с тобой, дружище? — подумал Уорден. — Какое тебе дело до этого? Ведь не влюблен же ты в нее. Какое тебе дело до того, как она себя ведет? Ты ведь даже не хотел больше встречаться с ней. Ты же решил тогда, на пляже, что все кончено. Впрочем, почему бы и не встретиться? Неразумно отказываться от такого лакомого кусочка. Кроме того, надо узнать правду. Это, в конце концов, даже любопытно.

Скорее всего, Милт, ты вовсе и не собираешься отказываться от нее… По-моему, ты крепко прилип к ней».

Уорден быстро поднялся с койки и решительно направился вниз, чтобы принять меры для продвижения Старка.

Ему повезло. Вечером в тот же день, перед тем как отправиться в клуб, капитан Холмс заглянул на минутку в канцелярию роты. Увидев у себя на столе приказ о продвижении Старка, он не задумываясь, подписал его. В соответствии с приказом Старк становился первым поваром, рядовым первого класса с дипломом специалиста четвертого класса. Уиллард понижался в должности и звании, а рядовой первого класса Симс переводился снова на строевую службу и лишался звания специалиста шестого класса. Приказ был составлен так, как планировал сам Холмс. Правда, он не намеревался оставлять Симса в звании рядового первого класса. Холмс остался доволен этим приказом, ведь он предполагал, что Уорден будет противиться таким перемещениям. Теперь Холмс был рад тому, что не будет никаких разговоров и споров с Уорденом… Холмс но любил давить на Уордена силой своей власти, даже в тех случаях, когда это несомненно было бы на пользу роте, которой он командовал.

Все остальное произошло очень просто. Настолько просто, что казалось неправдоподобным. Как и предполагалось, у Старка возникли конфликты с поварами. Они пытались не признавать авторитета и старшинства пришельца. Уиллард, увидев, что его звезда закатывается, стал зачинщиком. Оп так активно сопротивлялся, что Старк избил его как следует, и только тогда Уиллард смирился.

Старк любил свою кухню — она была уже «его» — так преданно, как не всякая женщина любит это дело. Он работал столько же, а может быть, даже и больше, чем другие повара или солдаты, попадавшие в наряд на кухню. Пошли в ход не использовавшиеся до этого деньги из ротного фонда, и Старк приобрел новые столовые приборы, а также собирался закупить кое-какое наиболее современное и удобное кухонное оборудование. На столах стали появляться свежие цветы — явление необычное в седьмой роте. За неряшливость при приеме пищи стали строго наказывать. Солдата, который расплескивал суп из тарелки на скатерть, выставляли за дверь столовой и оставляли без обеда. Люди, посланные в наряд на кухню, проклинали все па свете — так много им приходилось работать. Однако никто из них не имел права обижаться — они сами видели, что Старк да и другие повара работают но меньше их. Даже толстяк Уиллард быстрее поворачивался, чем раньше.

Менее чем через две недели, еще до конца марта, высокий бледный сержант Прим был переведен в рядовые. Когда надо, капитан Холмс мог быть тверже и решительнее кого угодно. Оп вызвал Прима и сообщил ему свое решение без каких-либо вступлений и объяснений, по-военному. Он сказал Приму, что тот сам виноват: что ему были предоставлены такие возможности, которых он не имел бы нигде больше. Если другой солдат лучше знает дело, значит, право занимать эту должность должно принадлежать ему. Холмс предоставил Приму право выбора между переводом в другую роту в том же полку и переводом в другой полк, нельзя же было допустить, чтобы бывший сержант, занимавший ответственную должность, оставался в том же подразделении в качестве рядового.

Прим выбрал перевод в другой полк — ему было стыдно оставаться там, где его все хорошо знали. Он не возразил Холмсу. Да и что он мог сказать? Он знал, что с ним покончено и что лучшие дни его жизни миновали.

— Капитан, — спросил Уорден, после того как вышел Прим, — как составить этот приказ? «Разжалован за неспособность выполнять свои обязанности»?

— Конечно, — ответил Холмс. — Что другое напишешь?

— Я думаю, что можно было бы написать «разжалован за недисциплинированность». За недисциплинированность наказывают почти каждого. Солдат, которого не понижали за недисциплинированность, это еще не солдат. Если же в личном деле будет записано «понижен за неспособность», то с этим человеком все кончено.

— Да, да, конечно, сержант, — согласился Холмс. — Напишите «за недисциплинированность». Я не думаю, что кто-нибудь узнает об этом, правда? Приму надо оставить хоть какие-то шансы. Как-никак он ведь служил со мной в Блиссе.

— Конечно, сэр, — поддакнул Уорден.

Уорден написал в приказе «за недисциплинированность», хотя понимал, что это не сыграет той роли, о которой он говорил Холмсу. Как только Прим появится в новой части, его внешний вид сразу же обо всем расскажет.

Придерживаясь заведенного обычая отмечать повышение, Старк в тот же день купил коробки сигар и роздал их во время ужина. Все были довольны новым питанием, новым порядком и новыми назначениями. Рядовой Прим сидел за столом, который стоял в темном дальнем углу, всеми забытый, на рукавах его рубашки виднелись темные полоски — следы споротых нашивок.

Старк, Уорден, Лева, Чоут и Пит Карелсен обмывали три нашивки Старка в шумном и дымном заведении Чоя.

В середине торжества Старк помрачнел и в разговоре почти не участвовал. Все пиво, которое выпили в этот вечер с семи до одиннадцати часов, оплатил Старк, хотя деньги для этого ему пришлось занять. Правда, он и сам выпил не мало. Старк молча переводил взгляд с одного участника пирушки на другого; с его лица не сходило то самое непонятное выражение, когда нельзя было предположить, засмеется он, заплачет или закричит.

Вечером среди других солдат седьмой роты в заведении Чоя побывал и Прюитт. По обычаю, Старк должен был угощать всех пивом. Каждый заходил и получал свое пиво. Когда вошел Прюитт и начал пить пиво, Уорден разразился безудержным пьяным смехом.

— В чем дело, паренек? — обратился он к Прюитту. — Ты что, разорился? Бедный парень! Ни пива, пи денег, ничего… Бедняжка. Хочешь, я поставлю тебе целый ящик пива? Не могу смотреть, как ты ходишь и побираешься… Ты, должно быть, чувствуешь себя как безработный в очереди за чашкой похлебки. Эй, Чой! Принеси моему другу банку «Пэбста» и запиши это на мой счет! — крикнул он, громко смеясь.

Старк внимательно, прищуренными глазами посмотрел сначала на Уордена, потом на Прюитта, как бы изучая того и другого. Потом предложил Прюитту еще пива, но тот отказался и вышел. Старк проводил его глубокомысленным взглядом.

Вытянувшись на своей узкой койке, Уорден долго не мог заснуть в эту ночь. Ои лежал на спине, заложив огромные руки под голову, и с досадой слушал пьяный храп Пита. Потом решительно повернулся на бок, лицом к стене, чтобы попытаться заснуть наконец.

«Дельце со Старком обделано неплохо. Все произошло и быстро и гладко. Но что от этого изменилось в роте? Она осталась точно такой, какой была и до этого. О’Хейер и выскочки-спортсмены не понесли абсолютно никаких потерь. Да и тебе-то это не делает особой чести. С таким козырем, как Старк, выиграл бы и любой другой».

А как быть с Карен? Надо увидеть ее обязательно. Но ведь ты же не хотел больше с ней встречаться. Не хотел. Ну и что же из этого?»

— О боже! — сказал громко Уорден. — Что же делать?

— Что? — пробормотал Пит, резко поднявшись на своей койке. — Я не делал этого, сэр. Честное слово, не делал. Я не повинен в этом. Честное слово.

— Замолчи и ложись спать, пьяная морда! — заревел Уорден, взбивая подушку.

Глава тринадцатая

На следующее утро Старк сидел в помещении склада, выписывая нужные продукты, когда Прим вошел туда из кухни.

Приму предстояло скоро уехать, и он обходил знакомых — прощался. Все, в том числе и солдаты суточного наряда, относились к отъезду Прима с откровенным пренебрежением. Стоило ему подойти к кому-либо из поваров, как тот сейчас же делал вид, что занят срочной работой, и отворачивался. Однако Прим, казалось, ничего этого не замечал. Он прощался не столько с людьми, сколько с самой ротной кухней.

Через открытую дверь Старк видел, как Прим пробирался из кухни к складу, но продолжал работать. Однако, как только Прим вошел, Старк сразу же отложил в сторону бумаги, взглянул на бывшего старшего повара и понял, что ему не удастся, как другим, отмолчаться.

— Пришел попрощаться, — неловко произнес Прим. — Не возражаешь?

— Ну что ты? Пожалуйста.

Прим обошел помещение склада, поглядел на заполненные консервными банками полки, потрогал мешок с сахаром.

— Тебе нужно заказать еще муки, — тихо произнес Прим. — Не забудь.

— Не забуду, — ответил Старк. — Я это заметил, еще когда принимал у тебя склад.

Старк сидел не двигаясь и внимательно наблюдал за Примем, который, прикрыв дверь в кухню, возвратился к столу.

— Ну вот, Старк. Теперь ты здесь хозяин, — сказал Прим. — Я получил по заслугам. И знаю за что. У меня ни к кому нет претензий. Я человек конченый. А ты, Старк? Ты думаешь, тебе повезёт? Возможно. Сейчас ты только начинаешь, и тебе все представляется в розовом свете. А ведь на самом деле ты не больше, чем новая метла… в чьих-то руках.

Прим перевел дух и, как показалось Старку, с большим трудом поднял ногу на ящик, облокотившись затем на колено. Старк молчал.

— Со мной было точно так же, — продолжал Прим. — Поначалу не ждешь ничего плохого. А потом начинаешь понимать что к чему. Через полгода Холмс найдет нового любимчика, и Уорден поможет ему все оформить как надо. Вот тогда к тебе в кухню станут чаще совать нос, тогда ты почувствуешь, что значит перестать быть любимчиком.

У меня нет ни к кому претензий. Я получил по заслугам, но не собираюсь каяться. И все же жаль, конечно: двадцать лет прослужил — и снова в рядовые.

— Но в Блиссе ты же не был заведующим кухней, — сказал Старк. — Там ты служил рядовым поваром. А получил ты сержантское звание точно так же, как я сейчас получил его, только потому, что когда-то служил в Блиссе вместе с Холмсом.

— Правильно. Холмс никогда мне плохого ничего не делал. На моем месте нужно было бы уйти отсюда гораздо раньше. Я понял это слишком поздно. Так вот и тебе, Старк, мой совет: смотри не опоздай, увольняйся вовремя.

Старк улыбнулся.

— Совет неплохой, — сказал он. — Но я вряд ли сумею им воспользоваться вовремя. Просто ума не хватит.

— Еще одна вещь, Старк. Осторожнее с Уорденом. Сейчас он на твоей стороне, ты ему зачем-то нужен. Но не слишком доверяй ему.

— А я слишком никому не доверяю.

— Ну что же. У тебя, я вижу, есть голова на плечах, и в советах ты не больно нуждаешься. Ладно, давай пожмем друг другу руки, хочешь?

Старк посмотрел на лежавшие перед ним бумаги.

— Конечно.

— Сколько, ты думаешь, мне лет? — спросил Прим, пожимая руку Старку.

— Не знаю.

— Тридцать восемь, — горько улыбнувшись, сказал Прим. — А выгляжу на все пятьдесят.

— И даже больше, — попробовал отшутиться Старк.

Прим открыл дверь, и в помещение ворвалась волна запахов из кухни.

— Теперь мне не придется бывать у Чоя, — уныло сказал Прим. — Но если приедешь в Биргарден, заходи, Угощу пивом.

— Спасибо, Прим. Ну, прощай.

Он посмотрел на высокую худощавую фигуру, медленно двинувшуюся через кухню. Старк снова уселся за самодельный стол и взялся за документы. Составление накладных он считал важным делом, а нужно было составить триста шестьдесят пять накладных, на каждый день года. Старк разорвал накладную, составлять которую он начал, когда пришел Прим, и бросил бумагу на пол. Затем встал, взглянул на работавших у плиты и моек людей и довольно ухмыльнулся, видя, как четко он сумел организовать процесс.

Еще немного спустя Старк возвратился к столу и снова принялся за накладные.

Глава четырнадцатая

Все началось после того, как его исключили из команды горнистов. Прю сразу же спустился вниз но лестнице, на которой стоял до этого. Еще несколько шагов — и вот он уже у самого подножия лестницы. Шаги эти не были случайными, они были хорошо продуманы. Каждый шаг — это сознательное решение, а все вместе они стали представляться Прюитту каким-то мистическим хитросплетением обстоятельств, хотя он совершенно определенно знал, что в каждом отдельном случае поступить по-иному не мог. Его ноги, так легко совершавшие каждый отдельный шаг, вдруг начали чувствовать усталость после пройденного пути.

Свой первый наряд на кухне под началом нового заведующего столовой сержанта Старка Прю нес через два дня после постыдной капитуляции Прима, за три дня до конца марта и до дня получки, которую он ждал с превеликим нетерпением. Зная, что очередь в наряд по кухне неизбежно приближается, Прю ожидал, что Уорден непременно пошлет его в этот наряд в день получки, как он делал это раньше. Поэтому, узнав о том, что ему предстоит дежурство на кухне за три дня до получки, Прю не только удивился, но даже был тронут такой благосклонностью. При этом ему и в голову не могло прийти, что могут случиться какие-нибудь неприятности.

Как и все другие в роте, Прю наблюдал за борьбой вокруг должности заведующего столовой с абсолютным спокойствием, не проявляя особого интереса к тому, кто окажется победителем, а кто побежденным. Тем не менее он знал наперед, как и чем закончится эта борьба. Прю был в положении зрителя, следящего за сложной борьбой на шахматной доске, когда фигуры на ней передвигаются в соответствии с рекомендациями учебника шахматной игры. И хотя заранее знаешь каждый последующий ход, не перестаешь восхищаться неотразимой логикой таких ходов, хотя в общем-то все это тебя мало трогает.

После того памятного вечера, когда Старк обмывал свое назначение и когда он, несмотря на насмешки Уордена, предложил Прю выпить пива сверх положенного стакана, Прю почувствовал к нему симпатию и был рад тому, что победил именно Старк. Правда, от второго стакана нива он тогда отказался, во-первых, из-за гордости, а во-вторых, потому, что слишком уж быстро продвинулся Старк на эту должность в роте. И тем не менее Прю чувствовал, что между ним и Старком установилось какое-то взаимопонимание. Старк казался Прю хорошим человеком, а он так нуждался в дружбе с таким человеком. Прю был почти рад предстоящему дежурству по кухне, хотя вообще-то ненавидел эти дежурства.

Но с самого начала все пошло совсем не так, как рассчитывал Прю. Во-первых, его назначили в наряд по кухне вместе с Блюмом и Ридэлом Тредуэллом. А это означало, что он должен был или мыть тарелки с Блюмом, или взять на себя отвратительную и грязную обязанность по мытью котлов и кастрюль, в то время как тарелки будут мыть Риди и Блюм. Такая перспектива была неизбежна потому, что Тредуэлл, нигде, никогда и ни над кем не бравший верх, конечно, не сможет заставить Блюма взять на себя грязную работу с котлами и кастрюлями, с тем чтобы самому вместе с Прю мыть тарелки.

Прюитт проснулся рано. Ложась спать вчера вечером, он твердо решил появиться на кухне первым, чтобы иметь привилегию самому выбрать работу. Вдруг все-таки Тредуэлл сумеет одержать верх над Блюмом. Открыв глаза, Прю оставался некоторое время в постели, наблюдая, как небо на востоке становилось серым, а ночь и темнота постепенно отступали куда-то в ущелья между горными хребтами. Ему очень хотелось поспать еще, но усилием волн он заставил себя подняться с койки. Натянув на себя рабочий костюм, он отправился вниз, на кухню. Это было время рассвета, время самого сладкого сна. На кухне не было ни души. Впечатление необычной для этого помещения тишины усиливалось бездействующим, как бы закоченевшим в это раннее время кухонным оборудованием. Прю закурил и присел к столу. Как всегда в такие моменты, его охватило ощущение одиночества: как будто он только что вылез из какого-то товарного вагона в незнакомом спящем городе, на улицах которого ни огонька, будто все живое в нем вымерло. Тем не менее Прю был доволен, что появился на кухне первым.

Следующим после Прюитта на кухне появился толстяк Уиллард, которого, после того как заведующим стал сержант Старк, снова назначили на должность повара первого класса. Уиллард был старшим сегодняшнего наряда по кухне. На него, как на первого повара, была возложена обязанность зажечь форсунки нефтяной плиты и поставить на нее котел с кофе. Недоразумения, собственно, начались с его появлением.

— Ого! Ты уже здесь, — ядовито заметил Уиллард, бросив злобный взгляд своих заспанных глаз в сторону Прюитта. — Видно, тебе уж очень хочется получить работу полегче, раз ты пожертвовал сном!

— Ничего подобного, — ответил Прюитт. — Ты так думаешь, потому что сад: до смерти любишь спать.

Прю, как и все другие в роте, не любил этого толстяка, однако особых причин ссориться с ним у него не было.

— Скажешь, что ты не собираешься захватить работу полегче, да? Скажешь, что ты встал бы так рано, если бы не был в наряде?

— Да что ты, толстяк, привязался ко мне? Или я должен бить себя кулаком в грудь и кричать, что обожаю тяжелую и грязную работу? Возьми и сделай это сам!

— С меня достаточно того, что я делаю, — огрызнулся Уиллард, помешивая почти закипевший кофе и убавляя огонь в плите.

— Тебе за это деньги платят. И между прочим, зря. Если бы тебя кормить тем, что ты готовишь, ты не разжирел бы, как свинья.

— Если будешь хамить, завтра же попадешь на кухню еще раз.

— Мне все равно, — ответил Прю и, не спрашивая разрешения, налил себе кружку кофе, добавив в нее солидную порцию сгущенного молока.

— Это кофе для поваров, — злобно заметил Уиллард. — Подожди, когда тебя пригласят выпить его.

— Если я буду ждать, пока ты пригласишь меня, то умру с голоду. Скажи мне, толстяк, почему все толстые такие жадные? Или они боятся, что им самим мало останется. Плохо быть толстяком, а?

Прю подошел к плите, выпил крепкий горячий кофе и сразу же почувствовал, как бодрость разлилась по всему его телу.

— Если будешь хамить, то окажешься в наряде по кухне в день получки. У меня достаточно нашивок на рукаве, чтобы сделать это, — пригрозил Уиллард.

— Я знаю, что ты молодец против овец, а против молодца сам овца, — насмешливо произнес Прю и снова налил себе кофе.

— Я покажу тебе, какая я овца, — пригрозил Уиллард. — Тогда узнаешь. А сегодня тебе придется заняться котлами и кастрюлями, трепач.

В это время на кухне стали появляться люди, и Уиллард замолчал. Вскоре на кухню пришел и Старк. В руках у него были документы, которые он уже готовил на завтра, одновременно он успевал присматривать за всем, что делалось сегодня. Прю поджаривал себе на краю сковородки яичницу с беконом — привилегия, которой до назначения Старка заведующим рабочие по кухне были лишены, — когда Старк подозвал Уилларда к себе для разговора по поводу приготовлявшейся к завтраку яичницы.

— Сколько раз нужно тебе говорить, чтобы ты точно отмерял молоко для яичницы-болтуньи? — спросил ого Старк. — Выбрасывай это блюдо на помойку.

— Как же так на помойку! Жалко ведь. Я приготовлю ее так, что…

— А если солдаты откажутся есть твою яичницу? — перебил его Старк. — Выброси ее сейчас же.

— Но на приготовление другой уже не хватит времени, Мэйлоун, — взмолился Уиллард, называя Старка по имени в надежде, что это поможет смягчить его.

— Я сказал: выброси эту дрянь. Я не собираюсь кормить солдат дерьмом. Понятно?

— Но это вовсе не дерьмо, Мэйлоун.

— Я сказал: выброси! — властно приказал Старк. — И потом убавь огонь в своей чертовой печи, если не хочешь накормить солдат резиной из яиц. Шевелись, иначе не успеешь.

— О боже! — взмолился Уиллард, оглядываясь вокруг. — Почему все это должен делать я? Эй, ты, как тебя?.. — крикнул он в сторону Прю. — Выброси это в помойку.

— Ты, толстяк, знаешь, как меня… — ответил Прю.

— Вот видишь, — пожаловался Уиллард Старку. — Он все утро огрызается на меня.

— Выброси эту дрянь сам, — приказал Старк. — И оставь солдата в покое — он готовит себе завтрак. Ты испортил блюдо, ты и выбрасывай.

— Ладно, выброшу. Но заведующий столовой, по-моему, должен защищать своих подчиненных.

— Что? Что ты сказал? — рассердился Старк.

— Ничего, — стушевался Уиллард.

Когда Уиллард вышел из кухни, Прю, садясь к столу, чтобы съесть яичницу, заметил:

— Теперь он отыграется на мне.

— Отыграется на тебе? — переспросил Старк.

— Я не спросил у него разрешения налить себе кружку кофе, и он взвился.

— Этот толстяк годится только на то, чтобы месить тесто, а повар из него никудышный. Он, по-моему, любит поворчать, кичится своими нашивками, но вряд ли способен причинить вред.

Прю поверил Старку. Однако в действительности Уиллард оказался далеко не таким уж безобидным. Он проглотил горькую пилюлю, но но забыл этого. Вторым из назначенных в наряд на кухне появился рядовой Блюм, и Уиллард сделал все для того, чтобы Прю попал па мытье котлов и кастрюль.

— Ну! — энергично сказал Блюм, подсаживаясь со своим кофе к Прю. — Какую работу ты думаешь взять? Давай займемся распределением. Самая легкая — у раковины для ополаскивания. Я могу взять себе раковину для мытья. Какую ты хочешь?

— Я еще не знаю, — ответил Прю, проклиная и душе ленивого Тредуэлла, которого все еще не было.

— Не знаешь? — удивился Блюм.

— Еще не решил. Я думал, может, ты захочешь взять себе мытье котлов и кастрюль.

— Ты что, издеваешься? — спросил Блюм.

— Почему? Некоторые предпочитают мыть котлы и кастрюли, — серьезно продолжал Прю. — Некоторые считают, что утром на котлах и кастрюлях остается больше свободного времени.

— Ну и хорошо, — согласился Блюм. — Риди будет очень доволен. Между нами, — заговорщическим топом продолжал он, — мне не хотелось бы работать с Риди, он слишком ленив. А мы с тобой можем сделать все быстро, и у нас будет время отдохнуть и утром, и после обеда.

— Но на обед надо чистить картошку, — напомнил ему Прю.

— Вот дьявол! — разочарованно сплюнул Блюм.

— Ну так как же, ты не хочешь пойти на котлы и кастрюли?

— Э, нет, — ответил Блюм. — Что я, дурак, что ли?

— Тогда я беру их. А тебе с Риди мыть посуду.

— Ты хочешь сказать, что предпочитаешь котлы и кастрюли?

— Конечно, — ответил Прю. — Мне нравится эта работа.

— Нравится? Тогда почему же ты не взял ее себе сразу, не спрашивая меня об этом?

— Гм, — заколебался Прю. — Я думал, может, ты тоже предпочтешь котлы и кастрюли. Не хотел тебе мешать.

— Да? — с подозрением спросил Блюм. — Что ж, я не возражаю, можешь брать их себе. Я пойду на ополаскивание, а Риди, поскольку он придет последним, пусть берет раковину для мытья.

Считая, что он перехитрил Прюитта, Блюм поспешил занять место у раковины для ополаскивания посуды.

Прю уже в темпе чистил и мыл кастрюли, когда на кухне наконец появился Тредуэлл. Заметив, что Прю стоит на мытье котлов и кастрюль, он с нескрываемой радостью встал у раковины для мытья тарелок.

Прю с остервенением скреб, мыл и споласкивал кастрюли и тазы, но тут же заметил, что куча грязной, перемазанной жиром, с затвердевшими корками по краям кухонной посуды не только не уменьшалась, но, наоборот, быстро увеличивалась. Ему никогда раньше не случалось видеть па кухне такую гору грязной посуды. Опасаясь, что он не справится с ней, Прю начал работать еще быстрое. Однако количество грязных котлов, тазов и кастрюль не уменьшалось. Никогда в своей жизни Прю не замечал, чтобы повара в ротной столовой пользовались сразу таким количеством котлов и кастрюль. Прошло некоторое время, прежде чем он понял, что это проделка Уилларда. Сначала эта затея Уилларда показалась Прюитту верхом нелепости, и он убеждал себя в том, что такого не может быть, что ему просто кажется, что это так. Но потом ему стало совершенно ясно, что действительно ни один повар никогда не пользовался таким количеством котлов и кастрюль даже при подготовке к банкету.

Дежурные по столовой во главе с Маггио до полудня очистили все столы от посуды. Маггио отпустил всех подавальщиков на занятия, а Блюм и Тредуэлл закончили наконец мыть посуду. После этого трое назначенных в наряд должны были приступить к чистке картофеля на обед. Тут только Старк заметил, что Прюитт все еще возится с кастрюлями. Уиллард, разумеется, был слишком хитер, чтобы жаловаться на отставание Прюитта.

— Ты почему-то опаздываешь сегодня с мытьем котлов и кастрюль, Прюитт, — заметил Старк, остановившись около посудомойной раковины и с удивлением поглядывая па огромную кучу грязных кастрюль. — Б этому времени ты должен был бы уже освободиться, — продолжал он, посмотрев на часы.

— Да, это верно. Я опаздываю, — согласился Прю.

— Кастрюли нужны поварам, чтобы готовить.

— Некоторые из них я мою сегодня уже в третий раз. Похоже, что их специально грязнят. Ведь хороший повар не будет использовать чистых кастрюль больше, чем ему действительно необходимо, так я считаю.

— Да, ты прав, — согласился с ним Старк, доставая свой кисет с табаком и скручивая самокрутку.

— Можешь пожаловаться па меня, но я не могу мыть быстрее, чем мою сейчас.

— Я не люблю жаловаться, да и необходимости в этом нет. — Всем своим видом Старк давал понять, что понимает положение, в котором оказался Прю. И опять, как и утром, Прю почувствовал симпатию к Старку.

— Хочешь, чтобы я сказал откровенно? — спросил его Прю.

— Конечно, — ответил Старк. — Я люблю откровенность. Что ты хочешь сказать?

— Я хочу сказать, что Уиллард умышленно пачкает все кастрюли, какие только может.

— И тебе приходится их скрести?

— Вот именно, — сказал Прю.

Наклонившись вперед и делая вид, что работает, Уиллард внимательно прислушивался к их разговору.

— Уиллард, — позвал Старк. — Поди сюда. Этот солдат работает как каторжный, — сказал он подошедшему Уилларду. — И он говорит, что ты специально пачкаешь кастрюли, чтобы задать ему побольше работы. Что ты на это скажешь?

— Чтобы приготовить хороший обед, нужно много чистых кастрюль…

— Меня на мякине не проведешь, толстяк, — прервал его Старк.

— Что же, по-вашему, я должен считать, сколько кастрюль использовал? Какой же это рабочий по кухне, если он боится лишнюю кастрюлю вымыть?

— Ты что думаешь, я могу приставить себе еще пару рук? Что ты от меня хочешь? — гневно спросил Прюитт.

— Я хочу совсем немного, — торжественно произнес Уиллард, — чтобы ты вовремя мыл кастрюли, чтобы они были чистые, когда мне понадобятся. Чтобы я мог приготовить для солдат хороший обед…

— Слушай, толстяк, прекрати эту болтовню. Было бы лучше, если бы ты больше думал об обеде и меньше беспокоился о том, чтобы рабочие по кухне уважали твое звание. Иди на место и делай свое дело, да прекрати грязнить лишние кастрюли. И не вздумай хитрить, я буду смотреть за тобой.

— Хорошо, — ответил Уиллард. — Если ты считаешь, что за мной нужно смотреть, пожалуйста, смотри.

Уиллард отошел с оскорбленным видом.

— Больше он тебя не побеспокоит, а если побеспокоит, скажи мне, — сказал Старк. — Но эти кастрюли придется все-таки вымыть побыстрее, — продолжал он, кивая на груду грязной посуды. — Давай начинай, я помогу тебе. Я буду мыть, а ты споласкивай и вытирай.

Старк бросил недокуренную самокрутку в мусорное ведро, схватил лопаточку и начал скрести наиболее грязные кастрюли с таким проворством и умением, что ему могли бы позавидовать самые опытные работники кухни. Симпатии Прю к Старку возросли еще больше.

— Это взбесит Уилларда, — сказал Старк, усмехаясь. — Сам заведующий сержант Старк помогает рабочему по кухне мыть котлы и кастрюли! Дома, в Штатах, при распределении работы на кухне на мытье котлов и кастрюль всегда назначали негров.

— В нашем городе негров не было, — заметил Прю, вынужденный теперь работать еще быстрее, чтобы не отстать от Старка. Настроение у него поднялось, к Старку он испытывал искренние чувства дружбы и благодарности. Оп заметил, что весь наряд по кухне с интересом наблюдает за происходящим, потому что Старк не так уж часто помогал солдатам, работавшим на кухне, а если это и бывало, то дальше чистки картофеля дело не заходило. Котлами и кастрюлями он, во всяком случае, до этого никогда но занимался.

— Неграм в нашем городе жить не разрешали, — продолжал Прю, неожиданно, впервые за пятнадцать лет с ужасом вспомнив, как у них в городе какие-то пьяные повесили на железнодорожной станции огромное, написанное яркими буквами объявление: «Чернокожий, не оставайся в Харлане после захода солнца!» Они сделали это потому, что увидели на станции негра, который сошел с одного поезда, чтобы пересесть на другой. В то время Прю был мальчишкой и не придал этому событию особого значения.

— Конечно, там, где негров никогда не было, такое возможно, — заметил Старк. — Вообще-то трудно сказать о негре, хороший он или плохой, пока не узнаешь его поближе. В нашем городе негры живут давно уже, и мы хорошо знаем их.

— Однажды в Ричмонде я болтался без дела. Вместо с одним парнем мы стащили на базаре кое-что из овощей и кусок мяса, чтобы сварить суп. Взяли все это с собой и отправились за город, в заброшенную лесную избушку, — вспомнил Прю. — И там наткнулись на компанию. В ней был один негр. Мы были совсем пацаны против них. Один из них хотел было отнять у нас мясо и овощи. А когда я стал сопротивляться, пригрозил мне ножом.

— Негр? — спросил Старк. — Я убил бы этого стервеца.

— Да нет же, не негр. Белый парень, — пояснил Прю. — Негр как раз остановил его. Я спрятался за дерево и, не выпуская из рук продукты, бегал вокруг этого парня с ножом. Но я был тогда совсем мальчишка, и он, конечно, поймал бы меня, если бы этот здоровенный негр не свалил его с ног. Парень вскочил на ноги и, как разъяренный зверь, бросился с ножом на негра. Прикрывшись левой рукой от удара ножом, негр изо всей силы ударил парня правой. Правда, парню удалось слегка ранить негра ножом, вот сюда, в лоб, но тот все же отнял у него нож и избил его до полусмерти. Вот тебе и негр, — закончил Прю.

— Да, — согласился Старк, — конечно, это был хороший негр.

— Из всей этой банды только он осмелился защитить меня и не позволил парню пырнуть меня ножом. Все остальные стояли и глазели, как на цирковое представление.

— Вообще-то это плохо, когда негр поднимает руку на белого, — заметил Старк, передавая Прю очередную кастрюлю. — Но в данном случае негр, безусловно, был прав.

— Еще бы! Ведь за мной гнался человек с ножом! Да, этот черный великан, конечно, молодчага. Когда мы сварили из мяса суп, то пригласили и его в нашу компанию. Это был порядочный человек. Намного порядочнее, чем все другие в этой банде. И, ты знаешь, потом, когда мы сварили суп, ни один из них не приставал к нам. Видно, они все боялись этого силача.

— Я никогда не боялся ни одного негра. Ни хорошего, ни плохого, — заметил Старк. — Но это был хороший негр. Большинство же этих бродячих негров — дрянь.

— Нет, — возразил Прю. — Большинство шатающихся без дела негров нисколько не хуже шатающихся без дела белых.

— Я понимаю, что ты хочешь сказать, — заверил его Старк. — Но ты не знаешь негров так, как знаю я. Часто бродячие негры убивают белых людей, насилуют белых женщин и потом скрываются. Хотя, конечно, мне приходилось встречать хороших негров и среди тех, что болтаются без дела. Но большинство хороших негров сидят дома и живут со своими семьями, а большинство плохих кончают тем, что становятся бродягами. Им приходится пускаться в бродяжничество, потому что иначе они попадут под линчевание. Ведь не стану же я придираться к негру, который живет в одном городе со мной с ранних лет и которого я знаю как облупленного.

— Я понимаю, что ты хочешь сказать, — ответил Прю. — Но я не буду придираться и к плохому негру, так же как и к плохому белому.

— Видишь ли, белые — дело другое. Обычно, если белый становится дерьмом, то для этого есть какая-то серьезная причина. А плохой негр так и рождается плохим, и единственный способ исправить его — это дать ему хороший урок. Его надо или убить, или исправить. Я знал одного такого — тупица и бездельник. Оп не хотел ничему учиться. Безвольный человек, размазня. Его родители умерли во время эпидемии гриппа, и он начал бродяжничать и побираться, вместо того чтобы работать, завести семью.

— Но такой же причине начал бродяжничать и я, — сказал Прю. — Только мои родители умерли не от гриппа, они погибли из-за этих проклятых шахт.

— На, — сказал Старк, передавая Прю последнюю кастрюлю. Старк расправился с посудой так быстро, что Прю и оглянуться не успел, как вместо груды грязной посуды слева выросла такая же груда чистой справа. Прю настолько был покорен дружеским отношением Старка, что теперь охотно продолжал бы эту работу. — Причина, по которой я начал бродяжничать, — с улыбкой сказал Старк, — состояла в том, что дома стало слишком много ртов, которые нужно было кормить. Ну, — продолжал он, — кажется, последняя?

Он распрямил спину, выдернул из раковины затычку и ловким движением повесил ее на кран за приделанную к ней цепочку. Все его действия и весь внешний облик в этот момент могли бы послужить рекламной иллюстрацией к руководству для поваров, если бы кто-нибудь взялся его составить.

— Когда вымоешь раковины, — приказал он Прю, — пойди помоги им чистить картофель. А если Уиллард придумает еще что-нибудь, сразу же скажи мне.

— Ладно, — сказал Прю, стараясь вложить в свой голос то чувство дружбы и благодарности, которое он испытывал к Старку. — Обязательно скажу.

Прю надеялся, что когда-нибудь, когда будет меньше работы, на досуге, он получше объяснит Старку то, что хотел сказать ему сейчас о неграх; он чувствовал, что в этот раз говорил не очень убедительно. Прю вымыл раковины и вышел на веранду у входа в барак, где Маггио, Блюм и Тредуэлл продолжали чистить картофель — нужно было начистить, его два огромных котла. Настроение у них было паршивое, потому что так и не удалось отдохнуть ни одной минуты.

Отдых им предоставили позже, и причем на целых два часа. После утомительной беготни и невыносимого шума во время обеда они почувствовали себя в эти два часа богачами с полными карманами денег. На ужин готовили запеченные бобы и сосиски, поэтому для наряда по кухне не было особой работы. Всех очень радовало, что целых два часа можно ничего не делать, можно даже поиграть в карты. Первым освободился Маггио.

— Я пошел наверх! — крикнул он Прюитту. — Когда кончишь, поднимайся тоже, сыграем в казино в две руки.

— По скольку? — спросил Прю.

— А по скольку ты хочешь? — уклонился от ответа Маггио.

— У меня нет денег.

— Да? Тогда мы сыграем без денег. У меня тоже нет ничего. Это плохо, что ни у тебя, ни у меня ничего нет. А я хотел подстрелить у тебя пару долларов.

— Можно сыграть в долг, — улыбаясь, предложил Прю.

— Нет, не могу. Я уже должен всю получку. Если ты согласен сыграть под следующую получку, то давай.

— Ну что же, я согласен.

— Нет, лучше, пожалуй, по стоит, — спохватился Маггио. — Я и от той получки должен уже много. Единственное, что я хочу, так это чем-нибудь быть занятым, когда наверх придет этот трепач Блюм. Я уже по горло сыт его трепотней. Целый день бахвалился, как он в следующем году станет чемпионом. Ну я пошел, приходи наверх.

— Хорошо, — отозвался Прю.

Уиллард больше не посмел подсовывать ему лишние кастрюли, тазы и сковородки. Поэтому после обеда Прю справился с ними даже быстрее, чем Блюм и Тредуэлл вымыли посуду со столов. Прю хотелось еще поболтать со Старком, просто так, о чем-нибудь по-приятельски. Но Старк был занят работой, и Прю пошел наверх. Он встал под горячий душ, чтобы смыть с себя всю кухонную грязь и чад. Потом надел на себя чистый костюм, радуясь предстоящему отдыху.

Анджелло тоже уже успел помыться под душем и теперь блаженно растянулся на своей койке, держа в руках старую, потрепанную книжку с комиксами. Через некоторое время к ним присоединился и Тредуэлл. Они разговорились о любимых героях приключенческих и ковбойских фильмов. Анджелло, начавший было сдавать карты на игру, вдруг передумал.

— Мне что-то не хочется играть в карты, — сказал он. — Руки устали. Да и неинтересно играть без денег. Давайте лучше посмотрим мой альбом с фотографиями.

— Мне тоже не хочется играть, — согласился Прю. Он вдруг почувствовал, что карты до смерти надоели ему.

Анджелло достал свой увесистый альбом, который и Прю, и все другие видели уже сто раз. Прю знал этот альбом, как будто он принадлежал не Маггио, а ему самому. Но у Прю не было такого альбома, он не любил собирать фотографии и считал, что люди на них никогда не выглядят такими, как в действительности. Но сейчас он даже пожалел, что не собирал фотографий, потому что они, пусть даже немного фальшивые, рассказали бы ему о нем самом, о местах, где он бывал, о людях, с которыми раньше встречался. Сейчас, рассматривая бесчисленное множество фотографий и открыток в альбоме Анджелло, Прю позавидовал ему…

Анджелло, Прю и Тредуэлл все еще разглядывали фотографии, когда к ним присоединился вышедший из туалетной комнаты Блюм. Его никто не приглашал, но он примостился около лежащего поперек койки Тредуэлла и с нескрываемым любопытством склонился над альбомом. После его появления никто не произнес ни одного слова.

Четыре человека, молча рассматривавшие фотографии, выглядели мирно, и в их поведении никто не заметил бы ничего такого, что предвещало бы бурю. Однако Блюм, как понял позднее Прю, был не из тех, кто может оставаться незамеченным даже самое короткое время, даже занимаясь таким безобидным делом, как перелистывание альбома. Вероятно, он сделал это только для того, чтобы все поняли: он, Блюм, подошел к ним и находится рядом с ними, и он возмущен тем безразличием, с которым его встретили. В результате своего поступка Блюм нажил себе двух или даже трех вечных врагов. У него всегда так получалось.

Все произошло очень быстро. Некоторое время все четверо представляли собой группу ребят, мирно рассматривавших фотографии в альбоме Анджелло. Потом очень быстро, как это бывает во сне или кинофильмах, картина начала меняться.

Блюм втиснул свою руку между склонившимися головами друзей и показал пальцем на фотографию смуглой черноглазой девушки лет пятнадцати. Это была младшая сестра Анджелло. Объектив фотоаппарата запечатлел ее в купальном костюме, загорающей на черепичной крыше. В момент съемки девушка, по-видимому, чувствовала себя не иначе как голливудской звездой. Она знала, что у нее красивое тело, и приняла самую эффектную позу, как будто была настоящей, опытной манекенщицей. Однако, взглянув на ее мордочку, всякий мог бы сразу сказать, что это еще девочка, что о любви она имеет самое смутное и романтическое представление. И тут вдруг Блюм со смаком произнес:

— Я бы не отказался переспать с такой красоткой.

Прю, знавший, что девушка, о которой идет речь, — сестра Маггио, и, что еще важнее, знавший о том, что и Блюму это хорошо известно, так как все они смотрели альбом Анджелло много раз, был буквально потрясен этими словами Блюма. Его охватило чувство стыда и глубокой ненависти к человеку, оскорбившему сестру Анджелло умышленно, то ли желая пошутить, то ли по глупости, но все равно умышленно. Прю почувствовал непреодолимое желание проучить этого наглеца.

Но не успел Прю приподнять голову, как увидел, что Маггио, передав ему тяжелый альбом, поднялся с койки, молча подошел к своему шкафчику, открыл его, достал бильярдный кий и, все так же не говоря ни слова, размахнулся и изо всей силы ударил им Блюма по голове.

Прю захлопнул альбом, отбросил его на дальнюю койку, чтобы он не попал в руки Блюма, и, встав во весь рост, приготовился вмешаться, если этого потребуют дальнейшие события. Тредуэлл, почувствовав, что мешает, тактично посторонился, освобождая место для Анджелло и Прюитта.

— Ты что?! — послышался пронзительный возглас Блюма. — Ты что, с ума спятил? За что ты меня ударил?

— Сам знаешь… — спокойно ответил Маггио. — И получишь еще, если…

— Что? — замигав глазами, снова завопил Блюм.

Сильнейший удар, который, казалось, должен был бы свалить быка, не оставил даже следа на крепкой, как котел, голове Блюма. Он не только не свалился с ног, но даже не покачнулся, хотя удар был ошеломляющим и неожиданным. Тем не менее спустя несколько секунд, когда он понял, что произошло, он задрожал от гнева и возмущения.

— Ты это что же, драться кием? — вопил он.

— Да, кием, — отчетливо произнес Маггио. — И ударю еще раз… Сейчас или потом. В любое время и в любом месте, если ты подойдешь к моей койке или ко мне, за чем бы то ни было.

— А при чем тут кий? Если хочешь драться, пойдем на улицу, — зло продолжал Блюм, ощупывая рукой ушибленную голову. Увидев на руке кровь, он пришел в ярость.

— У меня слишком мало шансов на победу, если драться с тобой на улице, — откровенно признался Маггио.

— Ах ты сволочь! — заревел Блюм, не обращая внимания на слова Маггио. — Ах ты грязная зараза! Вонючий итальяшка… — Блюм остановился, подыскивая новые ругательства. — Если ты, трусливая гадина, хочешь драться так…

Непрерывно осыпая Маггио самыми отборными и оскорбительными ругательствами, Блюм направился к своей койке. Он прошел мимо стоявших и молча наблюдавших эту сцену солдат, метнулся к своему ранцу, выдернул из него штык и, не прекращая громко браниться, быстро пошел обратно. Никто из солдат даже и не подумал остановить его. Маггио, держа в руке кий, вышел в проход между койками и приготовился к схватке. В большой до этого шумной комнате внезапно наступила жуткая тишина. Запахло смертью.

Однако противники не успели приблизиться друг к другу настолько близко, чтобы начать это ужасное представление для застывших в безмолвии зрителей. Внезапно, словно из-под земли, па их пути появился вездесущий и всезнающий старшина роты сержант Уорден. Изрекая сочные ругательства, помахивая тяжелым железным прутом, которым запирались стоящие в пирамиде винтовки, Уорден пригрозил им, что убьет обоих, если они сделают еще хоть по одному шагу вперед. Он вышел из своей комнаты, чтобы прекратить галдеж, мешавший ему уснуть, и, поняв, что происходит в его роте, без промедления вмешался. Для онемевшей аудитории он показался сущим карающим пророком, таинственно выросшим из-под земли. Одного его появления оказалось достаточно, чтобы противники остановились как вкопанные.

— Если в моей роте и произойдет убийство, так это сделаю я, — сказал он со злой усмешкой, — а не какие-то два губошлепа молокососа, которые даже от одного вида покойника сразу же наложат в штаны. Или вы считаете по-другому? Так что же вы остановились?

Звучавшее в словах Уордена презрение отрезвило Маггио и Блюма, сами себе они показались настоящими дураками, оба почувствовали, что продолжать драку невозможно.

— Не хотите продолжать? — язвительно спросил Уорден. — Тогда, Блюм, брось свой штык вой туда, па койку. Вот та-ак. будь послушным мальчиком.

Блюм беспрекословно повиновался и молча бросил штык па койку. Было очевидно, что он почувствовал даже какое-то облегчение.

— Тоже мне, вояки! Сопляки! Крови захотели! Храбрецы поганые! Отдай свой кий Прюитту, Маггио.

С видом побитой собаки Маггио отдал кий Прюитту.

— Если уж драться, то кулаками, и не здесь, а на улице, — неуверенно проговорил кто-то из стоявших вокруг солдат.

— Заткнись! — рявкнул на него Уорден. — Никакой драки! Вы только что готовы были смотреть, как эти два щепка убивают друг друга, а теперь лезете с идиотскими советами!

Уорден обвел всех враждебным взглядом, по никто не посмел посмотреть ему в глаза.

— Чтобы драться, надо чувствовать себя взрослым мужчиной, — снова обернулся Уорден к Маггио и Блюму. — А вы ведете себя как сопляки, как мальчишки. С вами будут и обращаться как с мальчишками.

Никто не проронил ни слова.

— Скоро вы все надеретесь вдоволь, — продолжал Уорден. — Драка будет такая, что ваших животов не хватит. И ждать вам придется недолго, черт возьми. Подождите, когда над вашими дурацкими головами засвистят пули снайперов и вы не сможете высунуть носа из-за укрытия. Тогда придите ко мне и скажите, как вы будете себя чувствовать, вояки. Нот тогда я посмотрю на вас, храбрецов… Тоже мне, солдаты, мать вашу…

И снова никто не вымолвил ни слова.

— Капрал Миллер! — позвал Уорден. — Забери штык у этого мальчишки. Он еще не дорос до того, чтобы играть такой игрушкой. Потом возьми самого Блюма и посади его на койку и следи, чтобы он не вставал с нее. Посади его лицом к стенке, так, как наказывают провинившихся детей. Единственное место, куда ему разрешается выходить, — это уборная, но, когда он пойдет, иди за ним и проследи, чтобы он сразу же вернулся на койку. Да не забудь застегивать ему штаны. Прюитт! Тебе надлежит точно так же последить за сопляком Маггио. Пусть они оба сидят на койках до тех пор, пока не подойдет время вернуться на кухню. И не разрешайте им ни с кем разговаривать. Похоже на то, что в нашей роте придется установить новый вид наказания — ставить провинившихся в угол. Если кто-нибудь из них откажется повиноваться вам, доложите об этом мне. В таком случае они будут преданы военному суду, хотя отдавать под суд сопляков было бы, конечно, прискорбно. Это, пожалуй, единственная причина, удерживающая меня от того, чтобы посадить их под арест. Понятно? Да, и еще, детки, вот что: может, вы перестанете шуметь, чтобы я мог по-человечески отдохнуть?

Произнеся эту речь, Уорден круто повернулся и направился в свою комнату, даже не убедившись в том, что его распоряжения выполняются. Все виновники событий и опешившие зрители тихо и покорно разошлись по местам, точно выполнив волю Уордена: Маггио сидел в одном углу, Блюм — в другом. Никто из них не знал, что Уорден лег на свою койку с пересохшими губами, утирая со лба выступивший от напряжения пот. Он заставил себя полежать так десять минут, прежде чем снова прошел через общую спальню, чтобы напиться воды и успокоиться.

— А ведь он прав, — прошептал Маггио Прюитту, — Уорден-то. Знаешь, он толковый парень.

— Да, — ответил ему шепотом Прю. — Он мог запросто посадить вас в тюрьму. Такие люди не часто попадаются.

— Я ведь и правда боюсь покойников, — прошептал Маггио. — Только один раз видел своего дедушку в гробу, когда я был ребенком. Да и то меня затошнило тогда.

— А я видел много мертвецов. Мне пришлось их повидать. Если привыкнешь к этому, то смотришь на них так же, как на дохлых собак, — ответил ему Прю.

— А я не могу смотреть и на дохлых собак, мне противно, — прошептал Маггио. — Знаешь, Прю, я тут в чем-то ошибся, только вот не пойму, где, когда. Но разве можно было поступить иначе, после того как этот мерзавец сказал такое про мою сестру?

— Я скажу тебе, в чем ты ошибся. Твоя ошибка состоит в том, что ты слишком тихо ударил его. Надо было треснуть так, чтобы он свалился с катушек. Он полежал бы немного без памяти, очнулся и потом не взялся бы за штык.

— Да что ты! — возразил шепотом Маггио. — Я ударил его изо всей силы. У него голова, должно быть, чугунная.

— Может быть, и чугунная, — ответил Прю. — Но если когда-нибудь он доведет меня до драки, то я ударю его не по голове, а найду другое место.

— Все равно, — сказал Маггио, — я рад, что Уорден остановил нас.

— Я тоже, — согласился Прю.

Глава пятнадцатая

Они сидели, как приказал Уорден, до тех пор, пока не услышали пронзительный свисток с кухни, призывавший их приступить к работе. Следуя друг за другом молча, по одному спустились вниз. Они не вступали ни в какие разговоры. Обычных рассказов, анекдотов, шуток не было слышно. Повара на кухне удивлялись. Даже болтливый Блюм молчал. Возможно, он все еще размышлял над происшедшим и пытался решить, запятнана его честь или нет.

Старк тоже заметил эту необыкновенную для кухни унылую тишину и, подойдя к Прюитту, поинтересовался, что произошло наверху, почему у людей так резко изменилось настроение. Прю рассказал ему, хотя было вполне очевидно, что Старк уже что-то слышал, видно, кто-то не утерпел и поспешил с новостями вниз сразу же после того, как Уорден положил конец представлению. Старк, вероятно, просто проверял, правда ли то, что ему рассказали, и обратился к первоисточнику. Прю был доволен, что Старк обратился именно к нему, а не к кому-нибудь еще; помня о том, что сделал для него Старк утром, Прю все равно рассказал бы ему обо всем.

— Может быть, этот долговязый еврей теперь поймет что-нибудь, получив такой урок? — предположил Старк.

— Нет, этот парень никогда ничего не поймет, — возразил Прю.

— А может, и так, — согласился Старк. — Знаешь, этот парень когда-нибудь пробьется наверх. Я слышал, что командир роты собирается послать его в апреле в школу сержантского состава. Он станет капралом. Тебе и Анджелло достанется от него, когда он получит нашивки.

— Не думаю, что очень достанется, — заметил Прю.

— Может быть, и не очень, — согласился Старк. — Хорошему солдату насолить не так-то уж просто.

— Эх, — со вздохом сказал Прю, — в этой роте есть люди похуже будущего капрала Блюма. Они пытаются запугать меня и заставить драться. Но у них ничего не выходит.

— Хорошо, что ты стоишь на своем, что не боишься их, — похвалил его Старк.

— Нельзя же допускать, чтобы какая-то банда подлецов помыкала тобой, — пояснил Прю.

— Правильно, — подтвердил Старк, — солдат не должен допускать этого.

— Они все еще продолжают запугивать меня. А я не отступаюсь и ни о чем не прошу.

— Они-то, наверное, уверены, что отступишь.

— Единственное, что я хочу, — это чтобы меня оставили в покое.

— В наше время и в том мире, где мы живем, никого и нигде не оставляют в покое, — сказал Старк.

Он присел на край стола около посудомойки, достал из кармана кисет с табаком и, как всегда, зажав зубами шнурок, начал закручивать самокрутку.

— Отдохни немного, — предложил он Прю. — Сейчас некуда спешить. Послушай, Прю, — продолжал он, накладывая табак в бумажку, — а ты не пошел бы работать ко мне на кухню?

— Поваром? — спросил Прю, откладывая в сторону кастрюлю и скребок. — Работать у тебя поваром?

— А кем же еще, конечно поваром, — сказал Старк, не поднимая глаз и предлагая Прю кисет с табаком.

— Спасибо, — сказал Прю, принимая кисет. — Не знаю, я никогда не думал об этом.

— Ты мне нравишься, — сказал Старк, равномерно распределяя табак по всей длине самокрутки. — Наверное, ты представляешь себе, какое трудное время настанет для солдат, когда в роте снова начнутся полевые занятия. А кроме того, скоро начнутся ротные отборочные соревнования. Айк Гэлович, Уилсон и его друг Гендерсон вместе с Болди Доумом и Дайнэмайтом не дадут вам ни минуты отдыха. Если, конечно, ты не передумаешь и не решишься принять участие в соревнованиях.

— Я могу тебе рассказать о том, почему отказываюсь участвовать в соревнованиях.

— Я все уже слышал, и не один раз. Старина Айк без конца твердит об этом. Если ты будешь работать на кухне, Прю, никто из них не дотянется до тебя.

— А я не нуждаюсь ни в чьей защите, — сказал Прю.

— Я предлагаю это тебе не из милосердия, дружище. Не милостыню тебе протягиваю, — отчетливо произнес Старк. — Если бы я не был уверен, что ты можешь работать, то не стал бы и предлагать тебе.

— Мне никогда не нравилось работать в помещении, — медленно, как бы взвешивая каждое слово, сказал Прю. Он подумал при этом, что работать под началом такого человека, как Старк, было бы совсем не плохо. Командир отделения капрал Чоут был тоже неплохим парнем, но в этой роте отделениями фактически руководили не капралы, а малограмотные помкомвзводов. Старк лее действительно руководил всей работой на кухне.

— Я с радостью отделаюсь от Уилларда, — сказал Старк. — Симса можно сделать первым поваром, а ты стал бы младшим поваром. Все было бы нормально, и никто не смог бы протестовать. Потом я сделал бы тебя вторым поваром, а потом, пройдет время, первым, с дипломом специалиста шестого класса. И никто ничего не скажет.

— Ты думаешь, что я смогу быть поваром? — спросил Прю.

— Я в этом совершенно уверен, — ответил Старк. — Иначе не стал бы тебе предлагать.

— А Дайнэмайт согласится на такую перестановку, когда узнает, что речь идет обо мне?

— Согласится, если просьба поступит от меня. Он ко мне сейчас благоволит.

— Я люблю быть на воздухе, — очень медленно произнес Прю. — А на кухне всегда душно и грязно. Пища хороша, когда она подана на стол, а на кухне, когда она в котле или в кастрюле, похожа больше на помои. У меня пропадает всякий аппетит.

— Как хочешь, — с сожалением в голосе проговорил Старк.

— Подожди минутку, — сказал Прю. — Я хочу, чтобы ты понял, как я смотрю на это.

— Я понимаю.

— Нот, ты не понимаешь. Ведь у всякого человека есть определенные права.

— Да, определенные неотъемлемые права, — подтвердил Старк, — свобода, равенство и поиски счастья. Я учил это в школе, когда был мальчишкой.

— Нет, я не о том, — сказал Прю. — Об этих правах говорится в конституции, но никто в них больше не верит.

— Почему же, верят, — возразил Старк. — Именно верят. На самом же деле этих прав нет.

— Верно, — согласился Прю. — Это я и хотел сказать.

— В нашей стране в эти права верят, — продолжал Старк. — Хотя их и нет, в них все равно верят. А в других странах в такие права даже и не верят. В Испании, например, или в Германии. Возьми Германию…

— Конечно, — согласился Прю, — я сам верю в них. Это идеал. Но я говорю сейчас не об идеалах. Я говорю о жизни. Каждый человек имеет определенные права. Я имею в виду в жизни, а не в мечтах. И если человек не отстаивает свои права, никто другой не будет отстаивать их для него. Ведь ни в законе, ни в уставах ничего но сказано о том, что я должен выступать на ринге, правда? Это мое право — но участвовать в соревнованиях, если я не хочу участвовать. Я не хочу участвовать не из-за какого-нибудь притворства, у меня есть причины. Плохого я никому ничего не делаю и не хочу, чтобы мною помыкали. В этом и заключается мое право: никто не должен мной понукать.

— Подвергать гонениям, — сказал Старк.

— Вот именно, подвергать гонениям. Ну вот. А если я пойду работать на кухню, то это значит, что я откажусь от одного из своих прав, понимаешь? Это значит, я признаю, что я неправ, что у меня нет этого права, а они подумают, что они правы и что это они заставили меня так поступить. Соревнования это пли еще что-нибудь, не имеет значения. Важно то, что они меня как бы заставляют. Понимаешь?

— Понимаю, — сказал Старк. — Но теперь изволь мне сказать тебе кое-что. Во-первых, ты смотришь на мир совсем не с той стороны. Ты воспринимаешь мир не таким, какой он есть на самом деле. В нашем мире никто не имеет никаких прав, за исключением тех, которые человек сможет захватить и удержать сам. И обычно такие права человек может захватить, только если он отнимет их у кого-нибудь другого. Не спрашивай меня, почему так происходит, я тебе не отвечу, потому что не знаю. Я знаю только, что дело обстоит именно так, а не иначе. И если уж человек намерен получить или удержать что-нибудь, он должен знать, как это делается. Должен посмотреть, как другие люди получают и удерживают то, что уже получили. Затем, увидев, как они действуют, он должен действовать так же. Главное, оказывается, что при этом нужно, — это расчет и хитрость. Хитрые и расчетливые люди стремятся подружиться с влиятельным человеком, который может помочь им. Пользуясь его влиянием и содействием, они добиваются того, к чему стремятся. Точно так же поступил и я. Мое положение в форту Камехамеха было не лучше, чем твое здесь. Но я не предпринимал ничего и не действовал до тех пор, пока не появилась возможность действовать наверняка. Мне было там очень плохо, но я терпел. Я оставался там до тех пор, пока не получил полную уверенность в том, что перемена улучшит мое положение. Понимаешь? Я узнал, что старина Холмс здесь, приехал к нему и при его помощи и содействии перевелся сюда.

— Ну что же, я не осуждаю тебя, — сказал Прю.

— Теперь сравни это со своим уходом из команды горнистов, — продолжал Старк. — Если бы ты был поумнее, ты остался бы там до тех пор, пока не знал наверняка, что меняешь свое место на лучшее. Ты же вместо этого просто сбежал, как побитая собака, вот теперь и оказался в таком положении.

— У меня не было никаких ангелов-хранителей, никаких влиятельных людей, — сказал Прю.

— Вот об этом я и говорю: тебе нужно было подождать, пока они нашлись бы. А теперь, когда я предлагаю тебе воспользоваться моим влиянием, когда тебе предлагают хорошее и безопасное место, ты отказываешься от него. Это просто неумно, ты не понимаешь, что это для тебя сейчас единственная возможность выжить в этом мире.

— Может быть, я поступаю и неумно, но я никогда не соглашусь, что это единственная возможность. Если это так, если это единственный путь для человека, тогда сам по себе этот человек ничего не значит.

— Да, в какой-то мере это так и есть, — сказал Старк. — Человек в таком случае действует не сам, он доверяет себя другому, тому, которого знает и который пользуется влиянием. Но с другой стороны, это и не так, совсем не так. Потому что человек остается самим собой, он просто как бы уходит в подполье.

— Как же человек может при этом остаться самим собой? Если ты, например, добиваешься определенного положения и для этого женишься на дочери своего хозяина, разве ты после этого остаешься самим собой? Твоя идея, Старк, сводится вот к чему: чтобы жениться на дочери хозяина и занять какое-то положение, человек, конкурируя с другими, должен приложить такие же усилия, какие потребовались бы, чтобы добиться этого положения честным трудом. А добиться этого честным трудом теперь, по-твоему, совершенно невозможно.

— Да, но не только теперь, так было всегда, — поправил его Старк.

— Ну ладно, пусть было всегда. И ты хочешь сказать, что такой человек — это хороший человек?

Старк нахмурил брови.

— А почему бы и нет?

— Тогда как же быть с таким чувством, как любовь? — спросил Прю. — Я хочу сказать, как же быть с любовью, если для того, чтобы занять хорошее положение, нужно жениться на дочери хозяина, а не добиваться его честным трудом. Как же быть с этим чувством?

— А ты сам испытал это чувство когда-нибудь? — спросил Старк.

— Не знаю, — ответил Прю. — Иногда мне кажется, что испытал, а иногда я думаю, что просто воображал, что люблю.

По-моему, — сказал Старк, — люди любят только то и только тех, из чего или от кого они могут получить для себя какую-то выгоду. Все же остальное, что не приносит им пользы или выгоды, они не любят.

— Нет, ты не прав, — возразил Прю, вспоминая Виолетту. — Нельзя согласиться с тем, что любовь существует только в романах или в воображении.

— Не знаю, черт возьми, — сказал Старк, раздражаясь. — Ты рассуждаешь о слишком высоких материях. Все, что я знаю и в чем уверен, я тебе сказал. Мы живем в таком мире, который время от времени сам себя взрывает, и все летит к чертям. В таком мире каждый человек должен за что-то ухватиться, чтобы продержаться, чтобы выжить. Для меня этим «что-то» является кухня…

— А для меня — игра на горне…

— …Поэтому кухня интересует меня больше, чем все остальное. Я работаю честно, и мне нечего стыдиться. А если другие в это время дерутся друг с другом, убивают друг друга, взрывают весь мир к чертям собачьим, то мне на это абсолютно наплевать.

— Но ведь вместе с этим миром и ты полетишь к чертям собачьим, — заметил Прю.

— Ну и прекрасно. Тогда мне тем более будет на все наплевать.

— И твоя кухня полетит тоже туда же.

— Ну и что ж? Меня ведь не будет, поэтому останется кухня или нет — для меня совершенно безразлично.

— Я, конечно, сожалею, Старк, — очень медленно и тихо произнес Прю. Ему не хотелось это говорить, очень не хотелось, он ждал, что Старк выдвинет еще какой-нибудь аргумент против него. Прю почти рассердился на Старка за то, что тот не убедил его, а ему так хотелось, чтобы его убедили. — Я не могу. Просто не могу, и все. Но ты не думай, я очень благодарен тебе за твое предложение.

— Я и не думаю, — сказал Старк.

— Если бы я согласился, Старк, то все, что я сделал в своей жизни до этого, пришлось бы перечеркнуть, всему этому была бы грош цена.

— А иногда гораздо лучше все перечеркнуть и начать сначала, чем держаться за старое.

— Нет. Если у тебя ничего не осталось от прошлого и в перспективе нет ничего, что же тут хорошего? У тебя-то есть твоя кухня, а у меня?

— Ладно, — сказал Старк, бросив окурок и поднимаясь со стола. — Не растравляй понапрасну свои раны. А что касается меня, я знаю, что мне повезло и я хорошо устроился, но все это мне досталось не просто так, пришлось немало пережить и потрудиться.

— Да нет, я не завидую и не растравляю раны. Мне, конечно, хотелось бы поработать у тебя на кухне. Поверь мне.

— Ну ладно, — сказал Старк, — увидимся с тобой потом. Время ужинать, скоро все прибегут. Пойду в столовую, посмотрю, все ли там в порядке.

Прю поглядел ему вслед. На лице Старка было все то же выражение уверенного в себе человека, спокойного, сознающего свое достоинство. «По крайней мере у него есть работа по душе», — подумал Прю. Глубоко вздохнув, он отмахнулся от всех этих мыслей и с удвоенной энергией начал мыть кастрюли. чтобы закончить работу до того, как поступит новая партия посуды после ужина.

Когда кончился ужин, Прю вымыл всю посуду. Ему оставалось только сполоснуть посудомойку, когда к нему снова подошел Старк.

— Я собираюсь сегодня в город, — сказал он. — Пойдешь со мной?

— У меня нет ни цента, — откровенно признался Прю.

— Я не спрашиваю, есть ли у тебя деньги. Достаточно того, что они есть у меня. Я всегда оставляю на хорошую вылазку в город в конце месяца. Это самое лучшее время: в городе нет такой толкучки. В конце месяца намного лучше, чем в день получки, когда даже в кафе не найдешь свободного места.

— Но мне же неудобно — на твои деньги… А в какое время ты собираешься?..

— После отбоя — это лучше всего, — ответил Старк. — Приедем в город как раз к полуночи. У нас еще будет время зайти в бар и выпить немного. Потом около часу пойдем к девочкам и останемся у них на ночь. Я всегда так делаю.

— На ночь?! — удивился Прю. — Но ведь это будет стоить пятнадцать долларов!

— Конечно, — подтвердил Старк, — но за это стоит заплатить. Ведь позволяешь себе это раз в месяц и специально бережешь для этого деньги.

— Ладно, я в твоем распоряжении, Старк. Мы собирались побренчать на гитаре до отбоя, но это не помешает.

— Конечно, — согласился Старк. — До отбоя мы не пойдем. Может, и я приду послушаю, как вы играете.

— Приходи. А ты играешь на гитаре?

— Очень плохо. Но я люблю слушать. Значит, увидимся, — сказал Старк и поспешно отошел, как будто боясь, что Прю начнет благодарить его.