Озеро смерти

ГЛАВА 15

Телекамера наблюдения, установленная над входом в брокерскую контору «Страйдер, Бэйнс энд Мур», фиксировала всех, кто входил в здание. Судя по записи, Джесси прошел внутрь 21 октября в 12 часов 32 минуты. Качество записи оставляло желать лучшего. Хотя на костылях Джесси передвигался медленно, черно-белое изображение было смазанным и зернистым. После получасового разговора со своим брокером он покинул контору примерно в час дня, что также записала камера. Меньше чем через минуту в кадр попала молодая женщина, проследовавшая в том же направлении, что и Джесси. Объектив выхватил ее фигуру на пару секунд — достаточно, чтобы увидеть круглое лицо и большой бант на «конском хвосте».

Затем Джесси посетил банк, качество видеокамер которого оказалось выше. На записи было хорошо видно, как в зеркальных стеклах его солнечных очков отражаются потолочные светильники. Навстречу Джесси вышел банковский менеджер — женщина в строгом коричневом костюме, проводившая клиента к своему столу. Они долго разговаривали. Цены на недвижимость падали, и Джесси хотел обсудить условия рефинансирования ипотеки как можно подробнее. Менеджер внимательно его слушала.

Стоя у центрального барьера, девушка с «конским хвостом» так же внимательно выписывала данные из буклета на вклад, заполняла и заполняла какие-то бумаги, до бесконечности. Вскоре к ней присоединились еще две девушки, блондинки, с ярко накрашенными губами и одинаковыми прическами. Заполняя бумаги, они украдкой наблюдали за Джесси.

Они все время перешептывались и, судя по всему, сообразили: у Джесси есть деньги, и больше чем может получать младший поверенный. Им остался неизвестным простой факт: Джесси добился выплаты по иску к сбившему его водителю. Что было непросто, так как водитель оказался миллионером, разбогатевшим на торговле программным обеспечением и вовсе не желавшим отвечать за двух сбитых им людей. Тем более что «БМВ» снес велосипедистов в момент, когда хозяин машины, забыв про руль, наслаждался оральным сексом.

Джесси заставил миллионера выплатить компенсацию, достаточную, чтобы калека мог безбедно прожить остаток своей жизни.

Менеджер банка пожала Джесси руку, потом он встал и ушел. Обождав, пока за ним закроется входная дверь, три девицы неспешно покинули банк.

День похорон Питера Вайоминга начался в три сорок пять утра со звонка сотового телефона. Слезая с кровати Джесси, я впотьмах врезалась в журнальный столик и, кляня себя за неловкость, упала на диван. На линии был мой отец, Филип Джеймс Делани, капитан ВМС США в отставке. Он звонил из Сингапура.

— Эван, мне сказали… ты звонила по неотложному делу. Что случилось?

Услышать его низкий, хрипловатый голос было так приятно. Ужасно, но, сообщив ему новость, я должна была разрушить счастливую встречу, случавшуюся у них с мамой всего раз в год. Родители великолепно проводили время вдвоем, но выдерживали не дольше двух недель и только в международных водах.

Выслушав, отец задал вопрос:

— Не понял. Ты действительно сказала, что Брайан в тюрьме?

Когда я объяснила, что должна поручить им заботу о Люке, отец огорошил меня:

— Невозможно. Твоя мама в больнице. Лихорадка Денге. — Потом добавил: — Не беспокойся, ты ведь знаешь, какая она крепкая, моя птичка.

Когда папа старался меня убедить, то называл маму уменьшительным именем, взятым из моего детства.

— Но ведь я не могу оставить ее одну, да еще за десять тысяч миль от дома.

Мой план разваливался: спрятать Люка негде.

— Конечно, я приеду, но пройдет не менее недели.

Еще он велел мне быть энергичной, не стесняться давить на полицию, и черт с ней, с этой Табитой.

К рассвету небо оказалось более-менее чистым, пусть тонированным в бурый цвет, но без дыма. Жара и ветер ослабели, дав пожарным возможность локализовать огонь. После завтрака нам с Люком пришлось отогнать машину в мастерскую, чтобы закрасили оскорбительные надписи. Потом я взяла напрокат другую машину и поехала в офис к Джесси, чтобы встретиться с адвокатом, специалистом по семейному праву. Адвокат по фамилии Солис был тщедушный и лысый, как коленка. Пока я обсуждала возможность изоляции Табиты от общества, за Люком присматривал Джесси. Адвокат поинтересовался, думала ли я о долговременных перспективах.

— Вы имеете в виду ситуацию, при которой Табита получит право видеться с ребенком?

— Да, — произнес он с особым ударением. — Если ваш брат не сможет содержать сына в силу обстоятельств.

Я почувствовала, как к лицу прилила кровь.

— Хотите сказать, если дело передадут в суд и…

— И, сверх того, осудят, тогда ваша ситуация сильно усложнится.

— Они арестовали невиновного, — сказала я. — Брайана обязаны оправдать.

— Думаю, это лучший из возможных сценариев. Впрочем, мне уже известны кое-какие обстоятельства, и…

— Вы говорили с Джесси?

— Да, и он обрисовал ситуацию.

Солис принялся что-то объяснять, но мои мысли уже бродили по полям гнева. Джесси проговорился адвокату о виновности Брайана.

Когда я вернулась в его офис, Джесси спросил:

— Какие планы по поводу ленча? Думаю, мы могли бы взять Люка…

— Да. Хорошо. Наверное, мы возьмем Люка.

— Конечно.

Джесси выглядел озадаченным.

— С Солисом прошло нормально?

— Да.

Он вопросительно наклонил голову набок, ожидая, что я объясню перемену настроения.

— Я собираюсь на похороны Вайоминга.

Удивление.

— Ты поэтому так завелась?

— Я не завелась.

Мне захотелось припечатать его лицом к столу.

— Эван, что?

Будь я в возрасте Люка, решение пришло бы самое прямолинейное. Например, ткнуть карандашом в глаз. Но теперь я не такая, порох горит куда как медленнее, а в жизни есть вещи, которые прилипают некстати, как клочок бумаги из общественной уборной.

— Ничего. Увидимся позже.

Когда я прибыла к «Оставшимся», народу было полным-полно. На сцене стоял хор, хорошо видимый сквозь панорамные стекла, и еще — все те же танцовщицы с жезлами, одетые в трико с блестками, с небольшими черными масками на лицах.

Большое окно, разбитое при нашем с Йоргенсеном падении, оказалось заделано картиной. Теперь в проеме красовался плакат с изображением пастора Пита. Чувствовалась рука Табиты, причем автор постарался на славу. Пастора окружало множество людей, и сама его фигура дышала благородством. Агонисты Вайоминга. Ниже картины шла исполненная от руки цитата: «Убиенный за слово Божие и за свидетельство, которое он имел».

Почерк правильный, ни малейшего сходства с рукой, изукрасившей борта моего «эксплорера». Судя по всему, над строкой поработала сама Шилох. Буквы казались выписанными несколько вычурно.

Чтобы избежать новых наказаний, я надела длинное черное платье, скрыв лицо шляпой и темными очками. Снаружи перед дверью стоял человек, внимательно разглядывавший пришедших, так что пришлось дождаться первых аккордов музыки, после которых все зашли внутрь. Я последовала за ними.

Церковь была переполнена. Здесь я заметила нескольких журналистов, в том числе Салли Шимаду и бригаду с телевидения. В основном толпа была, как и положено, в черном. Впрочем, местами в глаза бросалась спортивная одежда, а кое-где даже редкий на похоронах камуфляж. Но чувствовалось, что атмосфера накалена до предела. Раньше я бывала на похоронах людей, скоропостижно умерших и даже погибших. Висевшая в церкви «Оставшихся» атмосфера шока, подавленной истерии и невыносимого горя казалась вполне узнаваемой, но ее накал был чрезвычайно высок. От напряжения вибрировал сам воздух.

В зале витало и другое ощущение: вовсе не чувство гнева, а скорее ожидание чего-то. Свидетельство этого лежало перед нами в открытом гробу.

Здесь меня ждало первое удивление: неужели тело возможно так хорошо сохранить для похорон? Казалось, пламя совершенно не повредило черты Питера Вайоминга. Он лежал в гробу спокойный и бледный, с повязанным на шее галстуком-шнурком, сверкавшим в лучах флуоресцентных ламп. Ни пулевого отверстия, ни отметин от пламени видно не было — тело закрывали наваленные на гроб цветы лилий, сделанная на подставке инсталляция из тернового венца, железных прутьев и экспонат «Музея сопротивления» — небольшой ручной пылесос, украшенный эпитафией: «Охотник за блудодеями».

Хор в красных одеяниях нестройно качался. Распевая про разверзающиеся с грохотом небеса, от рыданий содрогалась то одна, то другая хористка. По бокам сцены стояли Курт Смоллек и Исайя Пэкстон. Следя за толпой, Смоллек косил под агента секретной службы, слишком поздно расстаравшегося защитить своего пастора.

В ночь убийства Вайоминг знал, что ему угрожала опасность, однако пришел не в свою службу безопасности, а к Брайану. Теперь я была уверена, что за смертью пастора Пита стояла его церковь.

Но я не понимала, для чего именно Вайоминг вызвал Брайана на встречу. Хотя брат считал, что пастор находился в полном рассудке, я вдруг засомневалась: не испытал ли Вайоминг влияние неких медикаментов? Он не раз вел себя странно. Однажды в доме Табиты, а в другой раз — возле отделения полиции Чайна-Лейк. Можно предположить, что Шенил Вайоминг просила Кевина Эйхнера достать наркотики не для себя, а для своего мужа.

Когда я увидела в боковом приделе Табиту, в груди сразу защемило. К ее телу прилипло черное платье. Казалось, оно было насквозь пропитано слезами. Сильно побледневшая, с глазами, полными горя, она походила на готическую фигуру или персонаж Фолкнера — красавицу, сведенную с ума войной и голодом.

Тут я подумала: кого Табита оплакивает на самом деле — своего священника или своего любовника? Возможно, черты ее лица действительно изменил голод — если учесть, что Шенил уполовинила рацион. Какой-то части моего сознания захотелось схватить Табиту, увести ее прочь и насильно толкнуть под холодный душ.

Допев гимн, хор перешел к эпилогу. На сцену поднялся еще один из собравшихся, начав перечислять чудеса, совершенные пастором Питом. Признался, что был спасен им от пьянства. За первым, шумно сморкаясь в платок, вышел другой. Пастор открыл, что у его жены рак. А еще уличил ее в измене. Потом на сцену потянулись остальные. «Он показал мне дорогу к свету». «Он научил выводить с ковра пятна». «Он отучил меня от табака». И от консервов. И от тайских стриптизерш.

Собрание дружно кивало, бормоча на разные голоса. «Он отвел сатану от моего сына, теперь мальчик не одевается в женское платье». «Он научил следить за собой». «Помог найти смысл существования».

Едва со сцены сошел последний из ораторов, хор принялся за следующий номер — ей-богу, напоминавший популярный гимн «Эмейзинг рэйдж». Сменив ритм, танцовщицы начали двигаться по новой программе. Каждая с двумя жезлами, с масками на лицах, они энергично швыряли свои палки к самым фонарям, а затем ловили, почти вслепую. Вопя не хуже фанатки Тома Джонса, на сцену пробилась женщина в розовых пластмассовых очках. Дама рухнула на гроб, и ее тут же подхватил Смоллек.

Звук быстро достиг апогея. Изображая кресты на Голгофе, танцовщицы подняли свои жезлы и замерли неподвижно.

С последними умирающими нотами со своего места встала Шенил. Толпа затихла.

Шенил смотрелась абсолютно по-новому. Больше не было прежнего, бросавшегося в глаза глянца. Черный строгий костюм скорее напоминал френч председателя Мао. С коротко остриженными волосами и без макияжа, Шенил выглядела истинно мужеподобной.

Она окинула толпу взглядом:

— Ни один из вас не должен удивиться. Мы знали, что так будет. — Шенил повернулась к гробу. — Он это знал. — Дотянувшись, она коснулась рукой набальзамированной щеки. — Скажи, что ты знал, малыш…

Необычная сцена привлекла внимание репортеров. Встрепенувшись, они ждали развития сюжета.

Обращаясь к покойному, Шенил нежно проговорила:

— Помнишь «Откровение», одиннадцатую главу? Она про тебя, сладкий мой. И тебе выпало испытать, что предначертано.

Стоявший передо мной репортер спросил шепотом:

— О чем она говорит?

— О пророчестве. В «Откровении» сказано про двух свидетелей, о том, что они посланы Богом, будут пророчествовать и погибнут от «зверя», а через три дня «…войдет в них дух жизни от Бога, и они оба станут на ноги свои».

Так вполголоса ответила Салли Шимада, и я посмотрела на журналистку с уважением.

Тем временем Шенил продолжала речь:

— Смерть — это еще не конец, далеко не конец! Потому что Бог говорит: «Кто обидит свидетелей моих, тому надлежит быть убиту!»

Из толпы раздался женский голос:

— Аминь!

За первым последовал новый выкрик:

— Правосудия пастору Питу!

Я сжалась. Понятно, что имелся в виду Брайан.

— Правосудия? — вопрошала Шенил. — О да, близится правый суд. Об этом нам говорит Библия. Потому что когда падут свидетели Его, а Бог вдохнет жизнь в их мертвые тела и оба станут на ноги свои — тогда великий страх падет на всех, кто это увидит.

— Она вырывает цитату из контекста, — прокомментировала Шимада.

Тем временем Шенил простерла к толпе руки:

— Тогда о чем вы кричали только что? Разве до вас не дошли мои слова? «Они стали… — и Шенил показала на свои туфли, — они стали на ноги свои»! — Повернувшись, она склонилась над фобом и, приблизив лицо к мертвому лицу пастора Пита, посмотрела в его закрытые глаза. — Нет, не для тебя вырыта могила. И могила не удержит тело твое. — Она поцеловала покойника в лоб. — Ни могила, ни что другое. — Шенил по очереди целовала закрытые веки. — Мы готовы, и мы ждем, мой малыш.

Последний поцелуй пришелся в мертвые губы.

Репортеры дружно вздохнули. Я тоже. Не совсем попятно, действительно ли их семейная жизнь была лишена гармонии или нет, но теперь это не имело значения. Независимо от правды их личной жизни спектакль получился достойным зрительского внимания.

Шенил встала.

— Пит встретил свою судьбу. Встретил, как подобает мужчине, обратившись к ней лицом. Он не сидел сложа руки и не ждал. И мы не должны смиренно ждать своей участи. Господь ждет от нас только действия. Хотите ли вы получить свою часть награды? Время самим стать на ноги. — Она перевела дыхание. — Люди, буря грядет. Она уже здесь.

По собранию прошла ощутимая волна энергии. Шилох воздела руки кверху и завопила:

— Давайте же обретем Библию!

Гроб собрались выносить. К сцене уже шли носильщики, и Пэкстон взялся за крышку. На секунду изменившись в лице, он бросил на покойного последний взгляд. Наконец осторожно закрыл гроб, и задело взялись другие. Взвалив на плечи тяжелую ношу, рабочие вынесли деревянный ящик на улицу, задвинув в кузов уже знакомого зеленого пикапа. Шенил заняла место пассажира, и Пэкстон, севший за руль, медленно повел машину по улице.

Всей массой толпа последовала за ними.

Случившееся после стало для меня полной неожиданностью.

Примерно в квартале от церкви «Оставшихся» располагался магазин скейтбордов — место, вызывавшее у них своего рода «духовную экзему», вероятно, из-за названия: «Церковь скейтания». Едва зеленый пикап поравнялся с витриной магазина, из толпы вылетел камень, ударивший в кирпичную стену. Следом полетели подобранный в канаве мусор и старый ботинок. Полетел даже жезл, впрочем, тут же подобранный. Потом об окно разбились яйца, по всей вероятности, заготовленные давно и далеко не свежие.

Высунувшийся в дверь хозяин принялся увещевать толпу, призывая к спокойствию, но немедленно убрался, как только в его направлении полетел очередной камень. Зазвенев, разлетелось витринное стекло, а зеленый пикап продолжал свое медленное движение.

Вскочив в разбитую витрину, несколько человек принялись выбрасывать из нее вещи. На тротуар полетели роликовые доски. Засевший внутри магазина хозяин тщетно призывал толпу к спокойствию, а затем сам вылетел через разбитую витрину магазина. Сидя рядом с Пэкстоном, Шенил задумчиво смотрела на происходящее. Она походила на статую Мадонны, которую носят по улицам старой доброй Европы.

Я оставалась возле репортеров. Комментатор телевидения двигался с толпой, сопровождаемый оператором, а Салли Шимада семенила сзади, наговаривая на диктофон текст репортажа. Пикапу предстояло выехать на Стейт-стрит. Местные и туристы — все дружно приостановились, наблюдая за тем, как колонна «Оставшихся» вытягивается параллельно потоку транспорта. Движение мало-помалу затормозилось. Где-то вдалеке я услышала вой сирен.

Выдвинув девушек с жезлами в начало фаланги, Шилох приказала убирать с дороги всех, кто мешал движению. Ее «конский хвост», украшенный черной лентой, прыгал вверх и вниз. Не обращая внимания на пешеходов, она провела колонну перед послушно остановившимися машинами. Словно заправский сержант, проводящий занятия по шагистике, Шилох принялась декламировать в такт шагам:

— Я не знала, но сказали вы: сосцы сатаны как лед холодны!

Впереди, на ближайшем пересечении улиц, появилась машина полиции с включенными мигалками. Я посмотрела вокруг. Табита с трудом передвигала ноги, держась позади зеленого пикапа. Тут я обратила внимание на Глори. Она шла вместе со всеми, но, как показалось, скандировала примитивные вирши без особого энтузиазма.

Сзади быстро шагала Шимада. Не переводя дыхания, она продолжала наговаривать текст в свой диктофон:

— На углу Кэнон и Пердидо остановился полицейский автомобиль, однако стражи порядка не пожелали вступить в конфликт с необычной похоронной процессией.

Мне захотелось высказать Салли свое восхищение: она сумела выговорить это, даже не сбавляя темпа. Но журналистка уже неслась дальше, и вскоре ее темные блестящие волосы замелькали далеко впереди.

Снова полетели яйца, на сей раз поразив витрину магазина «Нью-эйдж» с довольно неудачным лозунгом: «Чистейшая голубизна наших взглядов». Следующими жертвами по той же улице оказались центр йоги, галерея под названием «Картины мрака» и по совсем уж непонятной причине кафе «Старбакс». Я заметила, что Глори, отстав от толпы, направилась к тротуару. Она явно пыталась улизнуть. Впереди в витрину очередного магазина полетели яйца, мусор и роликовая доска. Я услышала любимый аккомпанемент всех акций «Оставшихся» — звон разбитого стекла.

Наконец раздался вой полицейской сирены, и голос из мегафона призвал всех немедленно покинуть улицу.

Скользнув вслед за Глори, я коснулась ее руки. Она с удивлением украдкой покосилась в мою сторону. Шрам в уголке глаза придавал ее лицу необычное выражение.

— Эван?

— Нужно поговорить.

— Нет. Они заметят. — Глори бросила осторожный взгляд через плечо.

За нами вплотную шли репортеры с включенными камерами. Я втолкнула Глори в дверь суши-бара.

— Ладно, тогда встретимся позже. Например, вечером, — предложила я.

В руке Глори я заметила яйцо. На тыльной стороне ладони виднелась татуировка, судя по всему, самопальная, причем с устрашающе тюремным сюжетом. Поколебавшись, она согласилась.

— Я ухожу с работы в девять, из университета. Встретимся у лаборатории биологии моря.

Развернувшись, Глори заспешила прочь. В том же направлении, мигая фонарями, проехала полицейская машина. Из-за стойки суши-бара появился человек. Едва он осторожно выглянул за дверь, как в витрину следующего магазина, сверкая на солнце, пролетела бутылка.

— Вот дерьмо! Да это же та самая, мать-ее-как-там-ее, бутыль с бензином и фитилем!

— «Коктейль Молотова».

Звон, вспышка. Из разбитой витрины повалил дым. Я вышла на тротуар.

— Не заметили, кого они подпалили?

— Заметила. «Беовульф».

Печально, но факт.