Палец на спуске

КОГДА ЧТО-НИБУДЬ ОЧЕНЬ БОЛИТ

За бутылкой хорошо поговорить о том о сем. В любое время дня найдется несколько «политиков», которые убеждены, что они своим длинным языком помогают мировой дипломатии, забывая о зрелом колосе, разминаемом в руке.

Вся их красноречивость, однако, получила неожиданный оборот, когда на деревенской площади остановилась «шкодовка», из которой вышел Вацлав.

— Вот это да! — Люди прильнули к окнам. Подъехать к самому дому нельзя: там, между домиком и склоном холма, едва хватает места для ручья и тропинки. Поэтому Вацлав вынужден был оставить машину здесь.

В ту самую минуту, когда дискуссионный кружок прильнул к окну, в пивную вошел Пепик Шпичка. Он искал членов комитета и хорошо знал, что заведующего почтой Ванека и нового учителя Ержабека он найдет здесь.

— Что, приехал его превосходительство князь? — крикнул он от прилавка, где заказывал пиво.

Они оглянулись на голос и рассмеялись, так как такие шутки случаются не каждую минуту: на Вацлаве золота наверняка больше, чем это бы себе позволил князь, а потом — это Вацлав, тот самый Вацлав, отец которого дал такую прекрасную основу для еще более прекрасных разговоров.

Шпичка выглянул из окна и, хотел он этого или не хотел, тоже улыбнулся. А потом раздался голос заведующего почтой Ванека:

— Ну вот он уже здесь. Забеспокоились!

— Ты знаешь, что он должен был приехать?

Ванек, гордый своей почтовой осведомленностью, усмехнулся:

— И даже боялся, как бы старик никуда вечером не убежал.

— Ты распечатываешь письма, Милослав? — испуганно спросил учитель Ержабек.

— Это была телеграмма. Я ведь ее сам принимал.

— Неважно! — загремел Шпичка. — Болтать об этом все равно не следует!

— Но-но-но!

— Знаешь что? Давай-ка выйдем на минутку.

Все присутствующие удивленно подняли головы. Такое предложение в каждой нормальной деревне еще и сегодня означает то же самое, что и прежде: выйти на улицу, чтобы дать по носу. Только голос Шпички звучал нормально и сухо. Потом он добавил:

— И ты, учитель, тоже.

Стало ясно, что комедии не будет.

В пивной, разумеется, стали раздумывать.

— Что за тайны он хочет им сказать?

— Умеешь считать? Так посчитай!

— Ты это к чему?

— После обеда он обходил членов комитета. Эти ведь тоже члены!

— Стало быть, будет собрание.

— И речь пойдет о Якубе.

— Как ты об этом узнал?

В то время, как Пепик Шпичка говорил перед пивной обоим членам комитета о том, что решил созвать собрание, и объяснял, какая будет повестка дня (Ванек и Ержабек относятся к четверке, которая непременно будет возражать, если вообще не отвергнет), в пивной Ладя Панда наклонился к уху Франты Ламача и сказал:

— Я ничего не знаю, но сосчитай! Сколько их в комитете? Девять. Кого Пепик обежал сначала? Вокача, Гавлену, Шмида и Вондру. Все четверо — его верные единомышленники. Вместе с Пепиком их пятеро. Потом он пошел к Якубу. А теперь пробует, не удастся ли ему случайно расшатать кого-нибудь из этой более слабой четверки. Спрашиваю тебя: с какой стати он действует именно так? Из-за кого? Увидишь, что говорить будут о Якубе, о том, что комитет этот поступок Якуба вроде бы одобрил. Иначе он не созывал бы собрания таким образом.

Ладя Панда моргнул и одновременно победоносно приподнял бутылку. (Пусть себе некоторые думают, что в деревне живут одни дураки.)

Маленьким и острым, как бритва, ножиком Якуб разрезал брюшко форелей, выдирал внутренности, но хвосты и головы оставлял. В этом деле он знает толк. Форели, которые он принес, могут быть приготовлены только одним способом: посолены, слегка обвалены в муке и пожарены на сильном огне в масле с добавлением нескольких зерен тмина. Голову и хвост не едят, но они, как и мука, помогают рыбе до последней минуты сохранять первоначальный вид и до некоторой степени и свою природную окраску.

Он с нетерпением ждал того момента, когда Милена будет на кухне своим глубоким голосом перекрикивать шипение масла на сковороде, а Якуб и Вацлав будут спокойно болтать в комнате и делать вид, что не слышат ее. Он замечтался, а потом неожиданно опомнился, поняв, что к нему пришло хорошее настроение. «Что же это за чертовщина? Минуту назад у тебя было такое ощущение, будто на тебя падают скалы и разверзается земля, а теперь ты чистишь рыбу, гладишь спинки форелей. Признайся, что по-мальчишески ожидаешь, как эта безжизненная, нежная масса дернется в руке и превратится в вербовую веточку. И вот у тебя уже хорошее настроение. В твои-то годы менять настроения, как апрель погоду!..»

А почему, собственно, нет? Минуту назад Якуб прогнал дьявола слабости, пораженчества и безнадежности. Дьявола, который, по рассказам мамы-мельничихи, умеет принимать разные обличья. Якуб помнит, что ему эти разные обличья как раз очень нравились. А может, такое избавление от дьявола и есть та самая малость, что желает в жизни каждый человек? Но нет! Якуб слишком хорошо знает, что именно эта обычная вещь, это избавление от дьявола неуверенности и слабости — самая большая награда, которую нигде и ни за что не купить.

Якуб с нетерпением ожидает приезда Вацлава и Милены, потому что знает: приедут они напрасно. Нет никакой нужды следить за старым Якубом, хотя он и может иногда отколоть номер из-за своего упрямства. Но все-таки хорошо, что они приедут, так как необходимо посоветоваться, как жить дальше.

Закончив свое кулинарное дело, он разложил рыбу на чистом полотенце строго в ряд, голова к голове, потом принес пучок крапивы, все хорошо завернул, ополоснул руки и вышел на порог.

Уперев руки в бедра, Якуб горделиво осмотрелся. Лесан удивился этому. Хозяин никогда не делал подобных вещей. Пес вышел вслед за ним, осмотрелся, не происходит ли что-нибудь такое, о чем он не знает, и обиженный, хотел уже возвратиться. Тропинка вдоль ручья была пустой и мертвой. Пес уже начал с трудом поворачиваться (между ногами Якуба и дверью было мало места), как вдруг заметил необычный блеск и тявкнул один раз.

Якуб увидел Вацлава чуть раньше, чем Лесан. Глаза Якуба находились на большей высоте. Да и зрение у него лучше. Он был в недоумении. Почему, собственно, он решил, что с Вацлавом приедет и Милена? Ведь в телеграмме было сказано: «Приеду. Вацлав». Он поднял руку и замахал ею. Вацлав сделал то же самое.

Ему оставалось пройти еще несколько шагов до калитки, когда его обогнал подросток Пепичек, внук Йозефа Шпички. Словно стараясь перекричать лай Лесана, мальчишка кричал во все горло:

— Дядя Пешек, пойдите посмотрите, на поле лежит разбитый реактивный самолет!..

Вацлав подбежал к мальчику и схватил его за плечо.

— Какой самолет?

— Ну, реактивный самолет, серебристый.

— А где летчик?

— Его уже увезли.

— Как он выглядел?

— Не знаю, я пришел позже… — Он вырвался и побежал назад.

Вацлав смотрел через палисадник на отца, но не мог вымолвить ни слова. В его голове вертелась единственная мысль. «Летчика уже отвезли, наверное, он еще жив…»

Якуб выбежал на улицу, бросив, лишь «Пошли!». Они поспешили к лугу.

— Можно туда проехать на машине? — спросил Вацлав.

— Можно, — ответил Якуб.

Это все, что они сказали друг другу по дороге на площадь. Вацлав, конечно, знает, где находится луг, но за истекшие двадцать лет могло произойти столько перемен из-за перестроек и мелиорации, что прежние детские «прерии» и «саванны» преобразились до неузнаваемости.

Садясь в машину, Вацлав почувствовал, что кровь стынет в жилах. Бржезаны находятся как раз около их части. Может быть, этот летчик все-таки дотянул самолет, а потом у него с испугу одеревенели руки и ноги… Ну, а из МиГ-19 его не вытащить живым.

Когда съехали с шоссе на проселочную дорогу, Вацлав впился глазами в ветровое стекло. То, что лежало впереди кверху брюхом, было самолетом «дельфин».

В первый момент он почувствовал облегчение. «Почему, черт возьми, мы больше переживаем за этих юнцов, чем за стреляных воробьев, способных сделать во много раз больше?» И тут он вспомнил о Мартинеке, которого утром встретил у проходной. Почти наверняка это был он. Вацлаву вдруг стало очень жаль Мартинека. Что с ним будет дальше?

Вокруг обломков самолета уже столпились человек пятьдесят любопытных. Тут же находился вахмистр Шмид из бржезанского отделения корпуса национальной безопасности. Вацлав направился прямо к нему. Шмид, отдав честь, начал, запинаясь, докладывать:

— Товарищ подполковник! Летчик капитан Мартинек… двадцать минут назад эвакуирован с переломом руки и ушибом головы. В остальном все нормально, шутил и… говорил что-то непонятное.

— Что же он говорил?

— Товарищ подполковник… он сказал, что это пакость, что у самолета испортились насосы… Вот я теперь охраняю, пока не придет комиссия. — Вахмистр тоже улыбнулся, заметив усмешку на лице Вацлава.

Сломанная рука! Это самое лучшее из всего, что могло произойти. И голова цела, ее, видно, не повредил. Но как, собственно говоря, это могло произойти? Вацлав огляделся. По примятому клеверу и следам на пашне легко можно было определить направление падения самолета. Какое тут падение! На расстоянии добрых четырехсот метров ясно просматривались три следа от шасси вплоть до того темно-зеленого места в пятидесяти метрах от обломков самолета. Совершенно очевидная и типичная вынужденная посадка. Вон до того места! Вацлав побежал туда. Вступив в заросли старого, густого, засоренного бурьяном клевера, он сразу же наткнулся на позабытую ржавую ограду. Не совсем позабытую, однако, если судить по тому, что не один, видно, год сенокосилки объезжали ее и оставляли нетронутой. Вацлав усилием воли подавил в себе злость и попросил вахмистра очистить поле от людей, пока не приедет комиссия.

Затем он отвез отца на площадь.

— Мне нужно побыстрее назад. Понимаешь?..

Якуб согласно кивнул. Тихо урчал мотор. Несколько минут они сидели молча, хотя думали об одном и том же: сейчас они похожи на людей, которым нечего сказать, но для разговора не хватило бы и целых суток.

— Завтра здесь должно состояться какое-то заседание, — произнес наконец Вацлав.

— Да, заседание комитета. А откуда ты об этом узнал?

— Нет, другое. Созывает его дед Алоис…

Якуб улыбнулся.

— Не смейся, у них есть… — Вацлав не договорил. Что у них на самом деле есть: злые языки, острые зубы или желание кусаться? Он этого не знает.

Якуб спокойно ответил:

— Не надо это драматизировать, Вацлав. Я ведь здесь дома.

Больше они ничего не сказали. И это было к лучшему. Они понимали друг друга, все было ясным, лишние слова были ни к чему.

Якуб положил руку на колено Вацлаву:

— Ну, передавай привет Милене!

— Приеду, как только немного освобожусь.

— Надеюсь, что это будет раньше, чем через полгода! — усмехнулся отец, вылезая из машины. Он совсем забыл про выпотрошенные форели, завернутые в крапиву и чистое полотенце.

А Вацлав, выехав на шоссе, довел скорость до ста километров, а на государственной автомагистрали — до ста двадцати. Он не любил, когда жизнь вдруг подбрасывала проблемы, которых не ждешь.

При первом взгляде на Мартинека Вацлав успокоился: тот сидел на кровати, помешивая кофе правой рукой. Левая рука его покоилась в гипсе, на голове была повязка. Отнюдь не калека на костылях.

— Как у тебя с головой? — спросил Вацлав, подходя к кровати, и, когда Мартинек с улыбкой ответил, что удар был совсем незначительным, чтобы получить сотрясение мозга, началась обычная беседа посетителя с больным.

— Ничего себе незначительный! Крылья на полметра врезались в землю!

— У меня не такие уж острые ребра.

Он отпил кофе, причмокнул языком и посмотрел на Вацлава. Взгляд его был печален, но в глазах светилась необычная мягкость, скорее даже нежность, а может быть, и благодарность за такой «пустяк», что он остался в живых и не превратился в калеку. Вместе с этим в его взгляде угадывался и немой вопрос.

— Судя по тебе, через месяц будешь сидеть в самолете.

— Надеюсь, — ответил капитан, улыбнувшись. Не эта мысль вертелась в его перевязанной голове. Он высказал ее вслух сам: — Если только меня к нему подпустят…

— Что ты еще подумал?

Капитан промолчал, снова отпил кофе.

— Четыре происшествия за последние два года, — продолжал он, — да сегодня еще два. Сам не понимаю, как возможно все это натворить.

— За последнее происшествие ты не отвечаешь.

— Как это понять? — спросил летчик, и глаза его вдруг заблестели.

— Я был там сегодня. До приезда комиссии. Там находится заброшенная ограда, которую ты не мог заметить. Если бы не это, тебя бы еще и наградили за сохранение машины и мастерски выполненную вынужденную посадку.

— Вот видишь, как мне не повезло! Увидит ли эту ограду комиссия?

— Это… — Вацлав запнулся, но закончил уверенно: — Само собой разумеется!

И каждый подумал при этом, что все будет зависеть от состава комиссии.

Они молчали. Вошла сестра и подала Вацлаву кофе, который попросил ее принести лечащий врач, надпоручик. Вацлав спросил капитана, надо ли что-нибудь передать жене, друзьям.

— Да она и сама приедет. Вот-вот появится. Сам увидишь, как будет меня чистить. А в полку расскажи, что мне вся эта история очень неприятна. Весьма неприятна, но я тут ни при чем. А завтра утром я должен был заступить на дежурство…

— Это тебя пусть не волнует.

— Кого назначишь?

— Сам пойду.

— Почему именно ты?

Вацлав помолчал, а потом, похлопав Мартинека по здоровой руке, ответил с улыбкой:

— Открою секрет, который ты будешь иметь возможность разболтать после своего возвращения. Через пять дней иду на свалку, поэтому хочется последний раз принести пользу.

Сейчас, если бы это было возможно, Мартинек отдал бы Вацлаву в знак благодарности свою переломанную руку в гипсе. Хотя бы на этот месяц, пока ему придется жить надеждой. «Прямо какая-то комедия! Я сотворил с машиной три сальто-мортале, а этот спокойный старикан, который за свою жизнь не обидел, наверное, и мухи, идет теперь в запас».

— Значит, за это дежурство я должен буду отплатить тебе с процентами!

Иной реакции Вацлав не ожидал, хотя и был признателен летчику за то, что тот не стал его утешать. Вообще говоря, этот Мартинек тоже уже старый служака.

— Пока срастается твой мосол, я быстро подготовлю тебе в помощники одного поручика, чтобы ты не надрывался на дежурстве!

— За это тебе большое спасибо!

Сдержанно улыбнувшись, они крепко пожали друг другу руки.

Разве нельзя сделать так, чтобы люди всегда находили общий язык?