Памятники поздней античной поэзии и прозы II-V века

АТРИУМ В ДОМЕ БИРРЕНЫ

4. В прекраснейшем атриуме, в каждом из четырех его углов: поднималось по колонне, украшенной изображением богини с пальмовой ветвью[565]. Распустив крылья, богини оставались неподвижны; чудилось, что, едва касаясь нежной стопой шаткой опоры — катящегося шара, они лишь на мгновение застыли на нем и готовы уже вновь подняться в воздух. Самую середину комнаты занимала Диана из паросского камня[566], превосходной работы, с развевающимися одеждами, в стремительном движении навстречу входящим, внушая почтение своим божественным величием. С обеих сторон сопровождают ее собаки, тоже из камня. Глаза грозят, уши насторожены, раздуты ноздри, зубы оскалены. Если где-нибудь поблизости раздастся лай, подумаешь, он из каменных глоток исходит. Мастерство превосходного скульптора выразилось больше всего в том, что передние лапы у собаки взметнулись в воздух вместе с высоко поднятой грудью и как будто бегут, меж тем как задние опираются на землю. За спиной богини высилась скала в виде грота, украшенная мхом, травой, листьями, ветками, тут — виноградом, там — растущим по камням кустарником. Тень, которую бросает статуя внутрь грота, рассеивается от блеска мрамора. По краю скалы яблоки и виноград висели, превосходно сделанные, в правдивом изображении которых искусство соперничало с природой. Подумаешь, их можно будет сорвать для пищи, когда зрелым цветом ожелтит их осень в пору сбора винограда. Если наклонишься к ручейку, который, выбегая из-под ног богини, журчал звонкой струей, поверишь, что этим гроздьям, кроме прочей правдоподобности, придана и трепещущая живость движения, как будто они свисают с настоящей лозы. Среди ветвей — Актеон, высеченный из камня; наполовину уже превращенный в оленя; смотрит он внимательно на богиню, подстерегая, когда Диана начнет купаться, и его отражение видно и в мраморе грота и в бассейне.

РАЗБОЙНИК ФРАЗИЛЕОН

Мы направились в соседний город Платею. Там мы услышали бой гладиаторов. Демохар был мужем знатнейшим по происхождению, богатейшим по состоянию, непревзойденным по щедрости и старался, чтобы народное развлечение достойно было по блеску своему его богатства. У кого найдется столько изобретательности, столько красноречия, чтобы в подобающих выражениях описать различные стороны сложных приготовлений? Вот знаменитые по силе гладиаторы, вот и испытанного проворства охотники, а там преступники, осужденные на смерть, уготованные для откармливания диких зверей, сколоченные машины на высоких сваях, башни, построенные из соединенных одна с другой досок наподобие подвижного дома, украшенные яркою живописью, — прекрасные вместилища для участников предстоящей охоты. К тому же какое множество, какое разнообразие зверей! Он специально позаботился издалека привезти эти ходячие породистые гробницы для осужденных преступников. Но из всех приготовлений к роскошному зрелищу больше всего поражало необыкновенное количество огромных медведей, которых он собирал, не жалея затрат, откуда только мог. Не считая тех, что захвачены были на его собственных охотах, не считая тех, что он покупал за хорошую цену, еще и друзья наперерыв дарили ему медведей различных мастей, и всех он тщательно кормил, тратя громадные средства на их содержание.

14. Но столь славное, столь блестящее приготовление к общественному развлечению не укрылось от пагубного ока Зависти. Утомленные долгим заточением, к тому же измученные летним зноем, вялые от продолжительной неподвижности и неожиданно пораженные заразной болезнью, медведи пали без малого все до одного, так что почти ни один из них не уцелел. Чуть ли не на каждой площади можно было увидеть полуживые туши, следы этого звериного кораблекрушения. Тогда простой народ, темная нищета которого побуждает его, не привередничая в выборе пищи, искать даровых блюд и не брезгать никакою гадостью для подкрепления своего отощавшего желудка, сбегается к появляющемуся повсюду провианту. Ввиду таких обстоятельств у меня и славного нашего Эвбула явился вот какой тонкий план. Мы уносим к себе в убежище, как будто для приготовления пищи, одну из самых больших туш; очистив аккуратно шкуру от мяса, искусно сохранив все когти, и самую голову зверя оставив совсем не тронутой до начала шеи, кожу всю выскребаем старательно, чтобы сделать тонкой, и, посыпав мелкой золою, вытаскиваем на солнце для сушки. Пока кожа дубится от пламени небесного светила, мы тем временем до отвалу насыщаемся мясом и так распределяем обязанности в предстоящем деле, чтобы один из нас, превосходящий других не столько телесною силой, сколько мужеством духа, к тому же совершенно по доброй воле, покрывшись этой шкурой, уподобился медведице и, будучи нами принесен в дом к Демохару, открыл нам, при благоприятном ночном безмолвии, свободный доступ через двери дома.

Не мало нашлось смельчаков из храброй шайки, которых привлекло исполнение этой искусной затеи, но общим голосованием из них другим предпочтен был Фразилеон; ему достался жребий на рискованное это предприятие. Вот он скрылся с веселым лицом в удобную шкуру, которая сделалась мягкой и гибкой. Тут самые края зашиваем мы тонкою бечевкой и, чтобы не видно было шва, хотя и без того он был еле заметен, напускаем на него густой мех со всех сторон. Не без труда протискиваем мы голову Фразилеона до самого горла зверя, туда, где перерезана была шея, и, проделав отверстия для дыхания против ноздрей и против глаз, сажаем храбрейшего нашего товарища, сделавшегося сущим животным, в клетку, купленную нами заранее по дешевке, куда он, не теряя присутствия духа, сам быстро вскочил. Окончив таким образом предварительные приготовления, мы занялись дальнейшим выполнением проделки.

Отыскавши имя некоего Никанора, который, происходя родом из Фракии, был связан священными узами дружбы с вышеупомянутым Демохаром, мы состряпали от его имени письмо, будто бы верный друг это посылает первинки своей охоты в подарок для украшения празднества. Дождавшись, чтобы достаточно стемнело, под прикрытием мрака мы доставили Демохару клетку с Фразилеоном и наше подложное письмо; удивленный величиной зверя и обрадованный щедростью своего товарища, пришедшейся очень во-время, прежде всего отдает он приказ отсчитать нам, как он думал, посредникам в столь радостном деле, десять золотых из своей казны. Так как всякая новинка возбуждает в людях желание посмотреть на неожиданное зрелище, то сбежалось большое количество народа поглазеть на зверя, но наш Фразилеон угрожающими движениями неоднократно довольно ловко сдерживал их любопытство; граждане в один голос прославляют счастье и удачу Демохара, который после подобного падежа животных, с новым этим пополнением сможет в какой-то степени спорить с судьбою.

И вот он отдает приказ отправить со всевозможным тщанием зверя сейчас же на свои, находящиеся под паром, земли. Тут я вмешиваюсь. 17. Остерегись, — говорю, — господин, усталое от солнечного зноя и дальнего пути животное отсылать в стаю ко многим зверям, к тому же, как я слышал, не вполне здоровым. Не лучше ли здесь, около дома, найти для него место достаточно обширное, где было бы много воздуху, а еще лучше по соседству с каким-нибудь прудом, прохладное? Разве ты не знаешь, — что эта порода всегда живет близ густых рощ, пещер сырых, приятных источников?

Испуганный такими доводами и без труда с ними согласившийся, вспомнив о многочисленных потерях, Демохар охотно позволил поставить клетку где нам заблагорассудится. — Мы и сами, — продолжаю, — готовы по ночам спать при этой клетке, чтобы усталому от зноя и тряски животному и пищу вовремя, и питье, к которому он привык, как следует подавать. — Для этой службы в вас нет никакой надобности, — он отвечает, почти вся прислуга у меня, благодаря длительной привычке, знакома с уходом за медведями.

После этого мы откланялись и ушли. Выйдя за городские ворота, видим мы какую-то усыпальницу, расположенную в стороне от дороги в уединенном и скрытом от глаз месте. Там вскрываем наудачу, как вместилище будущей нашей добычи, несколько полусгнивших и обветшавших саркофагов, где покоились истлевшие и уже в прах обратившиеся тела усопших; затем, по заведенному в нашей шайке обычаю, дождавшись того часа ночи, когда не светит луна, когда навстречу идущий сон первым своим натиском с силой нападает на сердца смертных и овладевает ими, выстраиваем наш вооруженный мечами отряд, явившийся на грабеж как будто по повестке, перед самыми воротами Демохара. Со своей стороны и Фразилеон, улучив воровской час в ночи, выходит из клетки, сейчас же всех до единого убивает мечом сторожей, находящихся поблизости и Объятых сном, наконец, самого привратника, и, вытащив ключ, распахивает ворота и указывает нам, быстро ворвавшимся и наполнившим весь дом, на кладовку, куда спрятано )было, как он с вечера предусмотрительно заприметил, множество денег. Как только общими усилиями немедленно ее взломали, я отдаю распоряжение, чтобы каждый из сотоварищей уносил, сколько может, золота и серебра, прятал его скорее в жилищах верных наших покойников и со всех ног возвращался за следующей порцией; я же для общего блага должен был один остаться у порога дома и за всем тщательно наблюдать, пока те не вернутся. Самый вид медведицы, снующей между зданиями, казалось способен был навести страх, если бы кто из челяди оказался не спящим. Да и правда, всякий, будь он и храбр, и смел, а все же, встретившись с такой звериной громадой, особенно ночью, тотчас пустился бы наутек и со страхом и дрожью заперся бы на засовы у себя в каморке.

19. Но всем этим правильным предположениям здравого рассуждения противостала жестокая неудача. Покуда я с нетерпением жду возвращения своих товарищей, какой-то захудалый раб, обеспокоенный шумом или по наитию проснувшийся, осторожно вылезает и видит, что зверь по всему помещению расхаживает свободно взад и вперед. Не проронив ни слова, раб этот возвращается вспять и всем в доме рассказывает, что он видел. Не прошло и минуты, как весь дом наполнился челядью, которой было не малое количество. От факелов, ламп, восковых и сальных свечей и прочих осветительных приспособлений мрак рассеивается. И не с голыми руками вышла эта толпа: у кого что — с кольями, с копьями, обнаженными, наконец, мечами, становятся они охранять входы. Не забыли пустить для облавы на зверя и свору охотничьих собак длинноухих, шерсть дыбом.

20. Шум все усиливается, и я помышляю уже обратно убежать восвояси, но спрятавшись за дверь, смотрю, как Фразилеон чудесно отбивается от собак. Достигший последних пределов жизни, не забыл он ни о себе, ни о нас, ни о прежней своей доблести, но защищался в самой пасти зияющей Цербера. Не покидая мужественно роли, добровольно на себя взятой, но, то убегая, то защищаясь различными поворотами и движениями своего тела, наконец, выскользнул он из дому. Но и владея всем доступною свободою, не смог он в бегстве найти спасенья, так как все собаки из ближайшего переулка, достаточно свирепые и многочисленные, гурьбой присоединяются к охотничьей своре, которая тоже сейчас же вырвалась из дому и помчалась в погоню. Какое печальное и зловещее зрелище предстало глазам моим! Фразилеон наш окружен сворой свирепых собак, захвачен и раздираем многочисленными укусами. Не будучи в состоянии выносить такой скорби, я вмешиваюсь в шумную толпу народа и — единственно, чем могу помочь, не выдавая себя, славному товарищу, — обращаюсь к начальникам облавы с такими увещеваниями: — Какое тяжелое и страшное преступление совершим мы, если погубим такого огромного и поистине драгоценного зверя!"

21. Но несчастнейшему юноше мало принесли пользы мои хитрые речи: выбегает из дому какой-то здоровенный верзила и, не раздумывая, прямо под сердце поражает медведицу копьем, за ним другой и, наконец, многие, оправившись от страха и подойдя поближе, наперерыв наносят раны мечом. Итак, Фразилеон, честь и украшение шайки нашей, потерял свою жизнь, достойную бессмертия, не утратив своего терпения, не нарушив священной клятвы, ни единым криком, ни единым воплем: раздираемый уже зубами, пораженный оружием, отвечал он на случившуюся беду, переносимую с благородной стойкостью, лишь глухим воем да звериным рычаньем и отдал душу року, оставив по себе славу. Однако он нагнал такой страх и такой ужас на все это сборище, что до рассвета, даже до бела дня не нашлось такого смельчака, который хотя бы пальцем дотронулся до уже поверженного зверя, пока, наконец, медленно и робко не подошел какой-то немного осмелевший мясник, и, взрезав брюхо зверя, не обнаружил в медведице доблестного разбойника. Так потерян был для нас Фразилеон, но не потерян для славы.

ЯВЛЕНИЕ ИСИДЫ

1. Около первой ночной стражи[567], внезапно в трепете пробудившись, вижу я необыкновенно ярко сияющий полный диск блестящей луны, как раз поднимающейся из морских волн. Невольно посвященный в немые тайны глубокой ночи, зная, что владычество верховной богини[568] простирается особенно далеко и всем миром нашим правит ее промысел, что чудесные веления этого божественного светила приводят в движение не только домашних и диких зверей, но даже и бездушные предметы, что все тела на земле, на небе, на море, то сообразно ее возрастанию увеличиваются, то соответственно ее убыванию уменьшаются, полагая, что судьба, уже насытившись моими столь многими и столь тяжкими бедствиями, дает мне надежду на спасение, хотя и запоздалое, решил я обратиться с молитвой к царственному лику священной богини, пред глазами моими стоявшему. Без промедления сбросив с себя ленивое оцепенение, я бодро вскакиваю и, желая тут же подвергнуться очищению, семь раз погружаю свою голову в морскую влагу, так как число это еще божественным Пифагором признано было наиболее подходящим для религиозных обрядов. Затем, обратив к богине могущественной орошенное слезами лицо, так начинаю:

2. — Владычица небес, — будь ты Церерою, благодатною матерью злаков, что, вновь дочь обретя, на радостях упразднила желуди — дикий древний корм, — нежную приятную пищу людям указав[569], ныне в Элевсинской земле ты обитаешь; — будь ты Венерою небесною, что рождением Амура в самом начале веков два различных пола соединила и, вечным плодородием человеческий род умножая, ныне на Пафосе священном, морем омываемом, почет получаешь; — будь сестрою Феба, что с благодетельной помощью приходишь во время родов и, столько народов взрастившая, ныне в преславном Эфесском святилище чтишься[570]; — будь Прозерпиною, ночными завываниями ужас наводящею, что триликим образом своим[571] натиск злых духов смиряешь и над подземными темницами властвуешь, по различным рощам бродишь, разные поклонения принимая, о, Прозерпина, женственным сиянием своим каждый день освещающая, влажными лучами питающая веселые посевы и[572], когда скрывается солнце, неверный свет свой нам проливающая: — как бы ты ни именовалась, каким бы обрядом, в каком бы обличии ни надлежало чтить тебя[573] — в крайних моих невзгодах ныне приди мне на помощь, судьбу шаткую поддержи, прекрати жестокие беды, пошли мне отдохновение и покой; достаточно было страданий, достаточно было скитаний! Совлеки с меня образ дикий четвероногого животного, верни меня взорам моих близких, возврати меня моему Луцию! Если же гонит меня с неумолимой жестокостью какое-нибудь божество, оскорбленное мною, пусть мне хоть смерть дана будет, если жить не дано.

3. Излив таким образом душу в молитве, сопровождаемой жалобными воплями, снова опускаюсь я на прежнее место, и утомленную душу мою обнимает сон. Но не успел я окончательно сомкнуть глаза, как вдруг из средины моря медленно поднимается божественный лик, самим богам внушающий почтение. А затем, выйдя мало-помалу из пучины морской, лучезарное изображение всего тела предстало моим взорам. Попытаюсь передать и вам дивное это явленье, если не помешает мне рассказать бедность слов человеческих или если само божество ниспошлет мне богатый и изобильный дар могучего красноречья.

Прежде всего густые длинные волосы, незаметно на пряди разобранные, свободно и мягко рассыпались по божественной шее; самую макушку окружал венок из всевозможных пестрых цветов, а как раз посредине, надо лбом, круглая пластинка излучала яркий свет, словно зеркало или скорее — верный признак богини Луны. Слева и справа круг завершали извивающиеся, тянущиеся вверх змеи, а также хлебные колосья, надо всем приподнимавшиеся... многоцветная, из тонкого виссона, то белизной сверкающая, то, как шафран, золотисто-желтая, то пылающая, как алая роза. Но что больше всего поразило мое зрение, так это черный плащ, отливавший темным блеском. Обвившись вокруг тела и переходя на спине с правого бедра на левое, как римские тоги, он свешивался густыми складками, а края были красиво обшиты бахромою. 4. Вдоль каймы и по всей поверхности плаща здесь и там вытканы были мерцающие звезды, а среди них полная луна излучала пламенное сияние. Там же, где волнами ниспадало дивное это покрывало, со всех сторон была вышита сплошная гирлянда из всех цветов и плодов, какие только существуют. И в руках у нее были предметы, один с другим совсем несхожие. В правой держала она медный погремок[574], узкая основа которого, выгнутая в кольцо, пересекалась тремя маленькими палочками, и они при встряхивании издавали все вместе пронзительный звон. На левой же руке висела золотая чаша в виде лодочки, на ручке которой, с лицевой стороны, высоко подымал голову аспид[575], с непомерно вздутой шеей. Благовонные стопы обуты в сандалии, сделанные из победных пальмовых листьев. В таком-то виде, в таком убранстве, дыша ароматами Аравии Счастливой, удостоила она меня божественным вещанием.

I книга

1. Все греческие цари, которые приходились правнуками Миносу, сыну Юпитера, съехались на Крит, чтобы разделить между собой богатство Атрея. Дело в том, что Атрей, сын Миноса, перед смертью приказал разделить поровну между своими внуками, родившимися от его дочерей, все, что останется после него: золото, серебро, а также и скот, но власть над государствами и землями исключил из этого наследства: ее разделили между собой по его приказу Идоменей, сын Девкалиона, и Мерной, сын Мола. Приехали туда же сыновья Климены и Навплия, Паламед и Эакс. Сын Аэропы и Плисфена, Менелай, его сестра Анаксибия, которая в то время была замужем за Нестором, и его старший брат Агамемнон также стремились получить свою долю при разделе; однако их чаще называли детьми Атрея, а не Плисфена, каковыми они и были на самом деле; потому что, когда Плисфен умер, будучи еще совсем молодым и не увековечив своего имени, их взял к себе Атрей, сжалившись над их детским возрастом, и воспитал не хуже, чем царских детей. Этот раздел все они совершили благородно согласно знатности имени каждого.

2. Узнав об этом, на Крит стекаются все, ведущие свой род от Европы, которая на острове почиталась как высшее божество; их радушно приветствуют и отводят в храм. Там, по древнему обычаю, торжественно принеся в жертву многих животных и устроив пышный пир, с ними обходятся с благородной щедростью, так же, как и в последующие дни. Но греческие цари, хотя и принимали с радостью то, что им предлагалось, однако, больше всего удивлялись красоте храма, его великолепию и огромной стоимости постройки; они рассматривали все в отдельности и припоминали, что было прислано для его украшения из Сидона отцом Европы Фениксом[576] и знатными матронами.

3. А в это время Александр Фригийский, сын Приама, в сопровождении Энея и других родственников, гостеприимно принятый в доме Менелая в Спарте, совершил бесчестнейший поступок. Увидев, что царь уехал, он, охваченный любовью к Елене, так как она была самой прекрасной из всех греческих женщин, похитил и ее, и много имущества из ее дома, а также Эфру и Климену, родственниц Менелая, которые находились при ней для услуг.

После того, как на Крит прибыл вестник и рассказал Менелаю, что учинил Александр против его дома, по всему острову, как обычно бывает в подобных случаях, распространилась сильно преувеличенная молва. Кое-кто говорил, что царский дом захвачен, царство ниспровергнуто и многое другое в таком же роде.

4. Узнав о происшедшем, Менелай, хотя и был глубоко взволнован похищением жены, однако, гораздо больше возмущался обидой, нанесенной его родственницам, о которых мы упоминали выше. Когда Паламед заметил, что потрясенный царь потерял рассудок от гнева и негодования, он сам снарядил корабли, оснащенные всем необходимым, и причалил к берегу. Затем, наскоро утешив царя и погрузив на корабль то из доставшегося ему по разделу, что в таком трудном положении позволило время, он заставил его взойти на корабль. Так, при благоприятном ветре они через несколько дней достигли Спарты. Туда, узнав о событиях, уже съехались Агамемнон, Нестор и все греческие цари из рода Пелопа.

Как только стало известно, что Менелай прибыл, все собираются вместе. Хотя жестокость поступка и вызывала негодование и желание мстить за обиду, однако, по всеобщему решению сначала отправляют в Трою послов: Паламеда, Улисса и Менелая, которым поручают заявить жалобу на совершенное беззаконие и потребовать назад Елену и все похищенное вместе с ней.

5. Через несколько дней послы прибывают в Трою, но Александра на месте не застают, так как он, недолго думая, воспользовавшись попутным ветром, направился к Кипру, а оттуда, захватив несколько кораблей, ускользнул в Финикию. Царя сидонян, который принял его, как друга, он ночью коварным образом убил; с той же алчностью, что и в Спарте, весь дом его подверг полному разграблению. Все те великолепные вещи, которыми блистал царский дом, он недостойным образом похитил и приказал отнести на корабль. Но тогда вопли и причитания тех, кто, уцелев от разгрома, оплакивал гибель господина, вызывают бунт, и весь народ сбегается к царскому дворцу. А затем, так как Александр, уже награбив столько, сколько он желал, торопится взойти на корабль, сидоняне, спешно вооружившись, сходятся к кораблям и завязывают жестокую битву. Многие падают убитыми с той и с другой стороны, потому что они упорно бьются, стремясь отомстить за смерть царя, а другие напрягают все силы, чтобы не потерять захваченную добычу. Но после того, как два корабля были сожжены, троянцы в упорной борьбе отстаивают остальные и, пользуясь тем, что враги уже устали сражаться, спасаются бегством.

6. Между тем один из послов в Трою, Паламед, благоразумие которого тогда очень высоко ценилось и в дни мира и в дни войны, приходит к Приаму и после того, как был созван совет, приносит жалобу на Александра и нанесенную им обиду, рассказав о нарушении им общепринятого гостеприимства. Затем он указывает на то, что такое деяние может вызвать вражду между государствами, и напоминает о распре между Илом и Пелопом, а также о многих других распрях, которые, начавшись из-за подобных же причин, приводили к полному истреблению целых народов. Упомянув, кроме того, о тяготах войны и, напротив, о преимуществах мира, он заявляет, что ему хорошо известно, какое негодование вызывает у людей этот ужасный поступок, и что виновных в этом беззаконии, от которых отшатнутся все, неизбежно постигнет кара за их вероломство; он хотел продолжать речь, но Приам прервал его. "Сдержись, прошу тебя, Паламед, — сказал он, — ибо потом может оказаться, что ты поступил несправедливо, возводя вину на того, кто отсутствует: может случиться, что все твои упреки и обвинения будут опровергнуты, когда он будет налицо". Высказав это и другое в таком же роде, Приам приказывает отложить жалобу до прибытия Александра. Он видел, конечно, что некоторые из присутствующих на этом совете взволнованы речью Паламеда и что они, хотя и молчат, но своими взглядами осуждают совершенный поступок, ибо он излагал все по порядку и удивительно складно, и к тому же в речи греческого царя была какая-то особая мощь, соединенная с трогательностью. Таким образом, в этот день совет распускают, а послов отводит к себе в дом с их согласия Антенор, человек гостеприимный и в большей степени, чем другие, приверженец добра и чести.

7. Между тем через несколько дней возвращается Александр с названными выше спутниками и Еленой. Все государство проклинает его: кто за наглый поступок, кто за обиду, нанесенную Менелаю, и нет никого, кто бы его одобрял; наконец, после его приезда всеобщее негодование выливается в бунт. Встревоженный событиями, Приам созывает сыновей и спрашивает у них совета, как, по их мнению, следует поступить в таких трудных обстоятельствах. Те в один голос отвечают, что ни в коем случае не нужно отдавать Елену: они видели, конечно, какие богатства были привезены вместе с нею, а если Елена будет отдана, все это они неизбежно потеряют. Кроме того, возбужденные красотой женщин, которые прибыли с Еленой, они уже мысленно наметили их себе в наложницы, так как они были варварами по нравам и по языку и действовали не задумываясь, под влиянием жадности и страсти.

8. Оставив их, Приам созывает старцев и открывает им мнение сыновей. Затем спрашивает у них совета, что он должен делать. Но прежде, чем старцы, как обычно, высказали свое мнение, царские сыновья внезапно ворвались в совет и грубо пригрозили некоторым, если те решат иначе, чем угодно им. А тем временем весь народ громко выражал свое возмущение и обидой, нанесенной таким недостойным образом, и многими другими поступками в этом же роде. Поэтому Александр, охваченный страстью и опасаясь, как бы народ не учинил против него бунта, сам в окружении вооруженных братьев напал на толпу и многих убил. Остальных спас приход знатных членов совета под предводительством Антенора. И, таким образом, ничего не добившись и только напрасно пострадав, народ, униженный, разошелся по домам.

9. На следующий день царь, поддавшись уговорам Гекубы, приходит к Елене и, ласково приветствуя ее, уверяет ее в своем к ней добром расположении. Он спрашивает, кто она такая и откуда родом. Та отвечает, что она родственница Александра и по происхождению гораздо ближе к Приаму и Гекубе, чем к сыновьям Плисфена, припомнив при этом всю родословную своих предков. Ведь Данай и Агенор были основателями и ее рода и рода Приама. В самом деле, от Плесионы, дочери Даная, и Атланта родилась Электра, которая, затяжелев от Юпитера, родила Дардана. От него произошел Трой и один за другим все цари Илиона. А от Агенора произошла Тайгета: она от Юпитера родила Лакедемона, от которого родился Амикла, а от него — Аргал, отец Эбала; Эбал же, как известно, отец Тиндарея, от которого, как говорят, родилась и она сама.

Она привела также и доказательства своего родства с Гекубой по материнской линии, так как сын Агенора Феникс положил начало их близкому родству, — его потомки и Димант, отец Гекубы, и Леда.

Она рассказала обо всем этом, а потом, рыдая, стала просить, чтобы они не выдавали ее, раз они уже приняли ее под свое покровительство. Она добавила при этом, что из дома Менелая они увезли лишь то, что было ее личной собственностью, и больше ничего. Почему она именно так предпочла решить свою судьбу — неизвестно: то ли по причине чрезмерной любви к Александру, то ли от страха перед наказанием, которого она ждала от супруга за то, что покинула дом.

10. Гекуба, узнав об этом ее желании и одновременно о близком родстве с ней, обласкала Елену и стала прилагать все усилия, чтобы не выдавать ее, тогда как Приам и остальные царьки уже решили не откладывать больше переговоров с послами и не противиться желанию народа. С Гекубой был согласен один Дейфоб, которому, как и Александру, любовная страсть к Елене мешала принять правильное решение. Поэтому Гекуба то с упорством умоляла теперь Приама и сыновей, та ее никак не могли вырвать из объятий Елены; всех, кто там был, она склоняла на свою сторону. Так, в конце концов, в угоду матери, был нанесен ущерб общественному благу. А на следующий день Менелай со своими спутниками приходит в совет и требует вернуть ему жену и то, что было похищено вместе с ней. Тогда Приам, стоя в окружении сыновей, в наступившей тишине предлагает Елене, которая для этого появилась перед народом, если она хочет, возвратиться домой к своим. На это она, как говорят, ответила, что она приехала сюда по своей воле и что она не хочет быть женой Менелая. Таким образом, царьки, заполучив Елену, не без ликованья разошлись со сходки.

11. После этого Улисс скорее ради того, чтобы еще раз свести воедино все происшедшее, чем чтобы добиться чего-нибудь, вновь напомнил в речи обо всем недостойном, что учинил против Греции Александр. Он заверил их в том, что кара за это вскоре последует. За ним Менелай, кипящий гневом, с ужасным выражением лица пригрозил троянцам гибелью и оставил совет. Когда Приамиды услышали об этом, они тайно договорились между собой хитростью напасть на послов. Они понимали, что Менелай их не обманывает и что если послы вернутся домой, ничего не добившись, он станет подстрекать своих к большой войне против Трои. Но тогда Антенор, о безупречном характере которого мы упоминали выше, пришел к Приаму и рассказал ему про тайный заговор: ведь его сыновья, — сказал, он, — не против послов, а против него самого строят козни, а этого он не должен допускать. Немного позднее Антенор сообщил про заговор послам и, проверив все и поставив охрану, как только это оказалось удобным, отпустил их домой невредимыми.

12. Пока в Трое происходят эти события, молва о них расходится по всей Греции, и все Пелопиды собираются вместе; торжественно поклявшись, они заключают соглашение, что если Елена и похищенное с ней имущество не будет возвращено, они начнут войну с Приамом.

Между тем послы возвращаются в Лакедемон и рассказывают об Елене и о высказанном ею желании, затем о том, что говорили и как вели себя по отношению к ним Приам и его сыновья, в то же время превознося до небес честность Антенора. Услышав об этом, греки принимают решение, чтобы каждый на своем месте готовил военные силы. Затем, по решению совета, выбирается удобное место — Аргос, владение Диомеда, куда все должны будут сойтись, чтобы обсудить подготовку к войне.

13. Когда подошло время, первым явился Аякс Теламонид, знаменитый своей красотой и благородством, а с ним его брат Тевкр; затем, немного поздней, Идоменей и Мерион, связанные между собой нежнейшей дружбой, а следом за ними я. То, что произошло до этого под Троей (а я об этом узнал от Улисса), я записал как можно тщательнее. Все же остальные события я изложу по порядку как возможно более согласно с истиной, так как сам в них участвовал.

Стало быть, после тех, о которых я упомянул выше, пришли еще Нестор с Антилохом и Фрасимедом (которых он имел от Анаксибии). За ними последовал Пенелей со своими родственниками Клонием и Аркезилаем; затем Профенор и Лейт, правители Беотии, а также Схедий и Епистроф, фокидяне, и Аскалаф с Ялменом, из города Орхомена. Затем Диор и Мегесг сыновья Филея; Фоант, сын Андремона; Еврипил, сын Евемона из Ормения, и Леонтей.

14. После них пришел Ахилл, сын Пелея и Фетиды, отцом которой, как говорят, был Хирон[577]. Совсем еще юноша, стройный, с красивым лицом, он уже тогда превосходил всех славой и доблестью в военных делах. Но была в нем, однако, какая-то безрассудная сила и дикая несдержанность в характере. С ним пришли Патрокл и Феникс, один из дружеской привязанности, другой как телохранитель и наставник. Следующие за ними были Тлеполем, сын Геракла, и Фидипп с Антифом, внуки Геракла, вооруженные особым образом.

После них пришел Протесилай, сын Ификла, с братом Подарком. Появился и Евмел, фессалиец, отец которого Адмет отсрочил некогда собственную смерть, заменив ее смертью жены. Затем — Подалирий и Махаон из Трикки, сыновья Эскулапа, которые были приглашены на эту войну как знатоки врачебного искусства. Следующий был Филоктет, сын Пеанта, спутник Геркулеса, который после его исчезновения с земли получил в награду за усердие волшебные стрелы. Пришел также прекрасный Нирей с острова Симы, из Афин — Мнесфей; Аякс, сын Ойлея, — из Локриды; из Аргоса — Амфилох, сын Амфирея, и Сфенел, сын Капанея, а с ними Евриал, сын Мецистея. Затем, из Этолии Фессандр, сын Полиника. Последним были Демофонт и Акамант. Из рода Пелопа были они все, но за теми, которых я упомянул раньше, последовали многие и из других областей: одни — как спутники царей, другие — из числа самих правителей; перечислять их всех поименно, как мне кажется, нет нужды.

15. Итак, когда все они сходятся в Аргосе, Диомед гостеприимно принимает их и предоставляет им все необходимое. Затем Агамемнон, распределив между ними много золота, привезенного из Микен, усиливает в их сердцах охоту к подготовлявшейся войне. Затем, по общему решению, относительно военных дел было постановлено принести клятву следующим образом: прорицатель Калхант, сын Фестора, велит принести борова на площадь, рассекает его пополам, кладет одну половину по направлению к востоку, другую — к западу и приказывает каждому пройти между ними с обнаженным мечом. Выполнив и другие обряды, необходимые в этом случае, они на острие меча, обагренном кровью борова, закрепляют священной клятвой свою вражду к Приаму: они не прекратят войны до тех пор, пока Илион и все царство не превратят в развалины. Закончив это и чисто вымывшись, они умилостивили Марса и Конкордию. многими жертвоприношениями.

16. Затем было решено в храме Юноны Аргосской[578] избрать и провозгласить предводителя. На табличке, предназначенной для имени военачальника, какого кому угодно было выбрать, каждый написал пуническими буквами имя Агамемнона. И, таким образом, при общем согласии и при шумном одобрении, он принимает на себя высшую военную власть; это было справедливо и потому, что он был родной брат того, из-за которого готовилась эта война, и потому, что он обладал огромным богатством, вследствие чего и считался самым могущественным и знаменитым из всех греческих царей. Затем назначают начальниками и командирами кораблей Ахилла, Аякса и Феникса. Во главе пешего войска ставят Паламеда, Диомеда и Улисса с тем, чтобы они распределили между собой дневную и ночную стражу. Проделав это, они разъезжаются каждый в свою область, чтобы готовить войска и военное снаряжение.

Между тем вся Греция пылала страстью к войне: целых два года готовят щиты, копья, лошадей, корабли и прочее военное снаряжение: юноши, одни по доброй воле, другие из жажды славы спешат на военную службу. Среди этих важных дел больше всего заботятся о создании огромного числа кораблей, чтобы не пришлось задержать отправку многих тысяч воинских отрядов из-за недостаточной подготовки флота.

17. И, таким образом, по прошествии двух лет каждый царь высылает в Авлиду, в Беотию, ибо было выбрано это место, флот, построенный в соответствии с возможностями и средствами его государства[579].

Первый Агамемнон доставил сто кораблей из Микен и еще шестьдесят из различных, подвластных ему государств под начальством Агапенора; затем Нестор — девяносто кораблей и Менелай — шестьдесят со всего Лакедемона; Мнесфей из Афин — пятьдесят; Елефенор из Эвбеи — сорок, Аякс Теламонид с Саламина — двенадцать, Диомед из Аргоса — восемьдесят, Аскалаф и Ялмен из Орхомена-тридцать, Аякс, сын Ойлея, — сорок. А также из всей Беотии Аркесилай, Профенор, Пенелей, Лейт и Клоний — пятьдесят кораблей; из Фокиды Схедий и Епистроф — сорок, затем Фалпий и Диор с Амфимахом и Поликсеном из Элиды и других государств — сорок, Фоант из Этолии — сорок; Мегес из Дуликии и Ехинадских островов — сорок, Идоменей с Мерионом со всего Крита доставили флот из восьмидесяти кораблей, Улисс с Итаки — двенадцать, Профой из Магнезии — сорок, Тлеполем с Родоса и с других окружающих его островов — девять, Евмел — одиннадцать из Фер; Ахилл из Пеласгии — пятьдесят, Нирей из Симы — три; Подарк и Протезилай из Филаки и других близлежащих мест — сорок кораблей, Подалирий и Махаон — тридцать; Филоктет из Мефона и других государств — семь кораблей, Еврипил из Ормения — сорок, Гуней — двадцать два из Фессалии, Леонфей и Полипет из своих областей — сорок; Фидипп с Антифом с островов Коса и Крапафоса — тридцать. Фессандр, сын Полиника, о котором мы упоминали выше, привел пятьдесят кораблей из Фив, Калхас из Акарнании — двадцать, Мопс из Колофана — двадцать, Епей с Кикладских островов — тридцать.

Корабли были обильно нагружены хлебом и другими необходимыми припасами, так как они получили такой наказ от Агамемнона, а, именно: позаботиться о том, чтобы такое мощное войско не терпело недостатка в необходимом.

18. Вместе с огромным флотом было подготовлено в соответствии с местными условиями много коней и боевых колесниц. Но больше всего было пеших воинов, так как во всей Греции использованию конницы препятствовал недостаток пастбищ. Кроме того, предполагалось многих, опытных в морском деле, использовать на морской службе...

Итак, флот, построенный за пять лет и стянутый сюда из различных областей Греции, о которых мы упоминали выше, был готов. И когда ничто уже не задерживало выступления, кроме отсутствия воинов, все вожди, как по сигналу, одновременно сходятся в Авлиде.

19. Между тем Агамемнон, который, как мы уже сказали, был всеми провозглашен предводителем, во время спешной подготовки к отплытию отошел немного от войска и случайно заметил пасущуюся вблизи священной рощи Дианы дикую лань. Не зная обычаев, которые соблюдались в этих местах, он пронзил ее копьем. А немного позднее, от гнева ли небесного или из-за изменений погоды, подействовавших на людей, войско поражает моровая язва: свирепствуя со дня на день все больше и больше, губя и скот, и войско, она терзает многие тысячи людей. Нет ни конца погребениям, ни передышки: болезнь опустошает все, что встречается ей на пути. Вождям, сильно встревоженным этими событиями, какая-то вдохновенная богом женщина поведала о гневе Дианы: по ее словам, Диана карает войско за смерть лани, которую очень любила, и за поругание святыни; и она смилостивится не раньше, чем виновник этого убийства принесет в жертву свою старшую дочь. Когда эти слова доходят до войска, все вожди сходятся к Агамемнону. Сначала они умоляют его, а, затем, так как он возражает, требуют, чтобы он противодействовал этому бедствию. Но увидев, что он упорно отказывается и никакой силой его не сломить, они, поддавшись громким крикам большинства, наконец, лишают его должности предводителя[580]. Но, чтобы такое огромное войско без командира не разбрелось кто куда и сохранило военный порядок, во главе его ставят прежде всего Паламеда, за ним Диомеда, Аякса Теламонида и, четвертым, Идоменея. И, таким образом, когда войско было поровну распределено между ними, оно оказалось разделенным на четыре части.

20. Между тем не было конца опустошительной болезни. Тогда Улисс, притворившись разгневанным на упорстзо Агамемнона и уверив всех, что он возвращается домой из-за него, измыслил важное, но не слишком надежное средство. Придя в Микены, он, никого не посвящая в свой замысел, пересылает Клитеместре поддельное письмо, будто бы от Агамемнона, содержание которого таково: Ифигению — ибо она была старшей — просватали за Ахилла, и он отправится под Трою не раньше, чем обещание будет приведено в исполнение. Поэтому пусть она поспешит и скорее пошлет туда Ифигению, а с ней все, что нужно для свадьбы. Приведя еще немало доводов в пользу этого дела, он внушил доверие к вымышленной им истории. Получив это письмо, Клитеместра, радостная, что благодаря происшествию с Еленой, она может выдать дочь за мужа с таким славным именем, отсылает Ифигению к Улиссу. Тот же, завершив это дело за несколько дней, возвращается к войску и его случайно видят вместе с девушкой в роще Дианы. Узнав об этом, Агамемнон, движимый отцовской любовью, готовится к бегству, чтобы не участвовать в таком недопустимом и преступном жертвоприношении. Однако Нестор, которому это стало известно, длинной речью — тем способом убеждения, в котором он был милее и приятнее всех остальных греков, в конце концов удерживает его от этого намерения.

21. Между тем Улисс, Менелай и Калхант, которым это дело было поручено, удалившись от всех, готовили девушку к жертвоприношению. Но когда настал назначенный день, погода стала портиться и небо заволоклось тучами. Затем внезапно загремел гром, засверкали молнии, произошло сильное землетрясение и, наконец, из воздуха вырвалось пламя. Еще немного погодя на землю обрушился ливень и град страшной силы. Во время этой ужасной непрерывной бури Менелай и остальные, кто готовил жертвоприношение, в страхе и смятении метались в разные стороны. Испуганный внезапными небесными явлениями, Менелай увидел в нем божественное предзнаменование и боялся, как бы ему не пришлось бросить начатое дело и не нанести тем ущерб войску. Между тем, в то время, когда он еще колебался, из рощи раздался какой-то голос: божество отвергало жертвоприношение этого рода и требовало пощадить девушку, ибо богиня сжалилась над ней, Агамемнону же за его преступление уже уготовано супругой роковое наказание после победы над Троей[581]; а теперь пусть позаботятся о том, чтобы вместо обреченной девушки было принесено в жертву то, что бросится им в глаза. После этого ветры, молнии и все, что обычно бывает при сильной буре, стали, наконец, стихать.

22. Но пока все это происходит в роще, Ахилл, вместе с большим количеством золота, получает письмо, посланное ему Клитеместрой, где она вверяет ему свою дочь и весь свой дом. После того, как он его прочел и разгадал замысел Улисса, он, бросив все, спешит в рощу и громким голосом зовет Менелая и тех, кто был с ним, призывая их не трогать Ифигению и грозя им гибелью, если они не послушаются. Но вскоре он сам находит их, оглушенных и перепуганных, и, когда погода улучшается, уводит оттуда девушку. Между тем, пока все размышляют, где же то, что было приказано принести в жертву, лань удивительной красоты бестрепетно предстоит перед алтарем. Животное, предназначенное в жертву и обреченное на это по воле богов, связывают и вскоре закалывают. После того, как это было совершено, болезнь унялась и небо прояснилось, как обычно бывает в летнее время. Впрочем, Ахилл и главные устроители жертвоприношения тайком от всех передали Ифигению царю скифов[582], который был там в то время.

23. Когда вожди увидели, что бедствие прекратилось, ветры благоприятствуют плаванию, а море по-летнему спокойно, они, радостные, пришли к Агамемнону и, утешив его, тяжко скорбевшего о гибели дочери, возвратили ему почетную должность главного военачальника. Для войска это было очень приятное и радостное известие, потому что каждый воин почитал его, как своего лучшего наставника и любил не меньше, чем родного отца. Агамемнон, то ли умудренный тем, что пережил, то ли сознавая в душе неизбежность человеческой судьбы и этим укрепив свой дух навстречу бедствиям, принял должность, как будто ничего не случилось, и в тот же день созвал всех вождей к себе на пир. Затем, через несколько дней, с помощью вождей, он привел в порядок войско, а так как погода уже благоприятствовала плаванию, взошел на корабль, груженный множеством драгоценных вещей, предоставленных ему его земляками. Впрочем, зерно, вино и другие необходимые припасы доставили ему Аний и его дочери, о которых шла слава, как о мастерицах виноделия и жрицах, ведающих священными обрядами[583]. Так отплыли из Авлиды.