Пандемоний

13

— Давай еще разок проедем мимо, — предложила О'Коннел.

— Не прошло и десяти минут, — возразил я. — Слишком часто это делать нельзя, ты сама знаешь.

Мы припарковали пикап перед бакалейным магазинчиком примерно в четверти мили от дома моей матери. Я не нашел способа подобраться к дому ближе, чтобы не быть замеченными — ведь сумела же Амра вычислить Бертрама и представителей «Лиги людей». Наш район представлял собой треугольник, зажатый между тремя оживленными улицами. Одна дорога пролегла через жилую зону — кривая и неровная, заканчивающаяся многочисленными тупиками. Местная публика в основном была представлена пенсионерами — родителями тех детей, вместе с которыми я вырос. Даже если мать и не обратит внимания на парочку в незнакомом пикапе, то наверняка это сделает кто-нибудь из ее дражайших соседей. В худшем случае он вызовет полицию.

Вот почему примерно каждые двадцать пять минут мы проезжали мимо дома моей матери, чтобы убедиться, что ее «шевроле-корсика» по-прежнему стоит на дорожке у дома, после чего вновь возвращались к нашему исходному пункту напротив бакалейного магазина. Этим мы занимались с восьми утра, сейчас дело шло к полудню. Мы точно знали, что она дома, потому что я пару раз позвонил из телефона-автомата, и когда она отвечала, тотчас вешал трубку. Откуда нам было знать, когда она уедет.

Кстати, я отнюдь не утверждаю, что это был хорошо продуманный план.

— Почему бы тебе просто не подойти к двери? — предложила О'Коннел. — Позвонишь, скажешь: «Привет, мама. Вот зашел к тебе, хочу найти в подвале одну вещь».

— Не дождешься, — отрезал я и покачал головой. — Не могу, честное слово, не могу.

— Но ведь это твоя мать, Дэл. Та самая женщина, которая воспитала тебя.

Ага, вот только я не тот человек, которого она воспитала.

О'Коннел презрительно фыркнула.

— У меня закончились сигареты, — заявила она и захлопнула за собой дверь грузовичка.

Нам осточертело кружить по району. Мы оба осточертели друг другу.

Мариэтта не горела желанием приезжать в Чикаго. Она была уверена, что Вальдхаймы помогут мне разобраться в собственной натуре, в натуре демонов — главное, дать им время. Но я умолял, заклинал, просил ее, говорил, что все равно это сделаю, с ней или без нее. Уламывать долго мне не пришлось. Мариэтта уступила — уступила на удивление легко. Наверное, понимала, что я в ней нуждаюсь.

Более того, она не стала пререкаться со мной по поводу того, как туда добираться, на машине или самолетом. Ни я, ни она не горели желанием засветиться в базе данных авиакомпании, чтобы нас, как только сойдем с самолета, легавые взяли за задницу якобы «для дачи свидетельских показаний».

Восемьдесят процентов нашего маршрута совпадали с тем, каким мы с братом покинули Чикаго. Дребезжащий пикап О'Коннел катил гораздо медленнее, чем «ауди» Лью. Одно утешение — мой подбородок всю дорогу не упирался в колени. Накануне мы переночевали в мотельчике — разумеется, в разных комнатах — и остаток пути преодолели утром.

Скажу честно, мы предпочитали не говорить о многих вещах.

О'Коннел открыла дверцу пикапа и бросила мне на колени свежий номер «Трибьюн».

— Элиот Каспарян сделал признание, — сообщила она.

— Кто?

— Убийца доктора Рама. Он признался, что лишь притворялся одержимым, и когда убивал доктора, отдавал себе отчет в своих действиях.

Я посмотрел на фото под заголовком и тотчас узнал лицо.

— Вот это да! — Это был тот самый армянский парнишка. — Да ведь я разговаривал с ним в тот вечер. Он был на вечеринке — горячий поклонник ВАЛИСа. Он сказал тогда, что доктор Рам якобы пытается перерезать нашу связь с Господом.

Я быстро пробежал глазами статью и нашел, что искал. В своем признании Каспарян заявил, что доктор Рам якобы пытался закрыть «Глаз Шивы».

— Значит, он не солгал… — произнес я.

— Кто? Каспарян?

Моя спутница достала из пачки очередную сигарету.

— Доктор Рам. Он признался мне, что что-то обнаружил. Способ излечения. Он мог мне помочь.

— Кому-то другому, но не тебе, — возразила О'Коннел и, сделав затяжку, выдохнула дым в полуоткрытое окно. Правда, тот почему-то тотчас втянулся назад, внутрь салона. Похоже, мне светила малоприятная перспектива весь день дышать чужим табачным дымом. — Кстати, двадцать пять минут прошли.

— Ладно, давай сделаем новый круг. Попробую выйти.

— Идет.

Она задним ходом отъехала от тротуара и, перед тем как покатить дальше, обернулась через плечо. И в следующее мгновение резко нажала на тормоза. Я тоже обернулся и увидел бордовую «корейку». Ее водитель, похоже, поставил себе целью угодить в аварию.

— Это твоя?.. — воскликнула О'Коннел.

— Угу, — ответил я.

— О господи!

— С той стороны у нее отсутствует периферийное зрение.

— В таком случае нам пора.

О'Коннел въехала на подъездную дорожку, и я выбрался из грузовичка. Сегодня четверг. Я не знал, по каким дням моя мать делает покупки. Вдруг ей приспичило сгонять лишь за бутылкой молока. В таком случае она будет дома через пару минут.

— Не выключай мотор, — попросил я свою спутницу.

Мне давно хотелось ей это сказать.

Быстрым шагом я обогнул дом, шмыгнул в калитку, которая никогда не запиралась, и подошел к задней двери, готовый к тому, что из кустов в любую секунду выскочит отряд полиции особого назначения. Черт, как только людям хватает нервов вламываться в чужие дома? А ведь это мой родной дом.

Ключ оказался под подоконником справа от двери, в углублении, которое отец специально вырезал для этой цели. Руки дрожали, и при первой же попытке я уронил ключ. Наконец мне удалось вставить его в замок и тихонько приоткрыть дверь.

В кухне пахло шоколадным печеньем, только что вынутым из духовки.

На кухонном столе стояла специальная подставка, а в ней в шесть рядов аппетитные хрустящие стопочки. Мать никогда не пекла печенье лишь для себя. Оно всегда предназначалось для какой-то компании, для особых случаев. Я уже забыл, сколько раз получал по рукам, когда пытался стащить с тарелки печенье. Если мы с братом слезно просили ее, она давала нам по одной штучке, после чего выставляла обоих из кухни.

Я протянул было руку, но тотчас остановился. Рука замерла в воздухе — печенье было горячее. Судя по всему, мать вынула его за пару минут до того, как отправиться за покупками.

То есть она наверняка его не сосчитала…

Я отдернул руку. Не сейчас. Прихвачу одно, когда буду уходить. И еще одно для О'Коннел. Это будет нашей маленькой наградой. Вряд ли мать заметит пропажу двух печенюшек.

Я направился вниз по лестнице, ведущей в цокольный этаж. Рука автоматически нащупала выключатель.

Коробка с «Комиксами ДеЛью» была там же, где и всегда. На том самом месте, где мы просматривали ее вместе с Амрой. Правда, она оказалась подозрительно легкой. Я поставил ее на пол и снял крышку.

Внутри тощая стопка комиксов, на глаз — выпусков двадцать, не больше, каждый в жалкий десяток выцветших страничек, размером восемь на одиннадцать дюймов. Я взял в руки выпуск, лежавший сверху. Над городской улицей проплывал мускулистый мужчина в полосатом красно-желтом трико, окруженный ниже талии жирно прорисованным торнадо. Нарисованные тонкими линиями автомобили летали по воздуху, прохожие вжимали головы в плечи.

«Мистер Смерч». Выпуск № 2. Третьего номера никогда не было.

Я облегченно вздохнул и негромко рассмеялся. Я опасался, что комиксы эти давно выброшены на помойку, что они испарились, как воображаемый друг. Экземпляров было гораздо меньше, чем я предполагал увидеть — лично я рассчитывал, что их будет около сотни, — но, слава богу, они нашлись, хотя и в меньшем количестве. Меня так и подмывало сесть и почитать их, но время поджимало. Я вернул крышку на место, а саму коробку взял под мышку.

На всякий случай обвел глазами комнату — вдруг увижу что-то полезное для себя. Взгляд упал на пакет на полу. Подняв его, я понял, что держу в руках набор белых пластиковых домиков для игры в «Жизнь». Вернее, для версии, которая существовала до того, как мы с Лью раскурочили ее для наших собственных игр. Я пробежал глазами по полкам, надеясь заметить доски «Жизни» и «Смерти», и в конечном итоге увидел деревяшку, торчащую из пластмассовой лоханки.

Рогатка Хеллиона! Моя рогатка.

Я бросил пакет с игрушками на пол и вместо него взял в руки узловатую, шероховатую ручку моего оружия. Прежде чем я успел осознать, что делаю, сунул ее в карман джинсов, схватил коробку с комиксами и направился вверх по лестнице.

— Дэл!

— Черт!

От неожиданности я едва не уронил коробку.

На лестничной площадке стоял Бертрам, этакий взятый по дешевке напрокат Цезарь: блестящая лысина в лавровом венке торчащих во все стороны мокрых волос. На нем был зеленый банный халат моей матери, небрежно запахнутый. Я видел седой пух на его груди.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он.

— Это что ты делаешь в халате моей матери? — В голову мне закралась неприятная мысль. — Ты, случаем, не?..

— Что не?

Он понятия не имел, о чем я говорю.

— Ладно, проехали, — сказал я. Бертрам отступил в сторону, давая мне пройти. — Что ты забыл в доме моей матери?

— Твоя мать сама пригласила меня. А сейчас я жду, когда она вернется. Мать жутко переживает из-за тебя. Я могу тебе чем-то помочь?

— Нет, уж в чем я меньше всего нуждаюсь, так это в твоей помощи.

— Понятно, — произнес Бертрам. Лицо его приняло хмурое выражение, и он кивнул. — У тебя есть все основания обижаться. То, что я сделал тогда, непростительно.

У меня не было времени на болтовню с Бертрамом по поводу его раскаяния.

— Послушай, а мать знает, что случилось тогда у озера? Что на самом деле произошло?

Неожиданно Бертрам покраснел и замялся.

— Возможно…

— Ей известно, что за мной охотилась «Лига людей»?

— Ты когда-нибудь пытался что-то утаить от этой женщины? — вопросом на вопрос ответил Бертрам. — У нее такой нюх, что она мгновенно чувствует, когда от нее что-то пытаются скрыть. Лью ведь даже не ехал с ней в одной машине — он оставался в машине Амры. Твоя мать загнала меня в угол. Что мне оставалось делать? Всю обратную дорогу она выкачивала из меня информацию, и примерно половину времени я даже не понимал, что говорю то, чего говорить не следовало бы — до того момента, пока она не одарила меня своим знаменитым взглядом. — Он поморщился. — Дэл, мы с тобой оба прошли курс интенсивной психотерапии. Нам не надо объяснять, что такое психоаналитики. Но твоя мать — чудо, а не женщина.

Всевидящий глаз Агамото, подумал я.

— И теперь ты, значит, живешь здесь.

— Всего пару дней. Она считает, что у меня есть время подумать о том, какие шаги следует предпринять дальше.

Вот как. Интересно, какие шаги он предпримет? Вернется в психушку или присоединится к новой секте?

Улица за окном была пуста.

— Одна просьба, Бертрам, — не говори ей, что я здесь был.

— Ты с ума сошел? Я ведь только что сказал тебе, что от нее ничего не скроешь. Кстати, что это ты уносишь с собой?

— Ничего, кое-что из моих вещей. Воспоминания о детстве.

— Ну ладно, но что, если она вдруг…

— Она не умеет читать твои мысли. — Я уже начал терять терпение. — Моя мать не ясновидящая.

Бертрам передернулся, как будто я влепил ему пощечину. Я вздохнул.

— Извини. Я не хотел тебя обидеть.

— Нет, это ты меня извини, — без какой-либо фальши произнес Бертрам. — Ты из-за меня едва не погиб, так что я перед тобой в неоплатном долгу.

— Мне пора, — заявил я и направился в кухню.

Бертрам увязался за мной следом.

— Я серьезно, — произнес он. — Ты только скажи, что тебе нужно, и я для тебя все сделаю. Все что угодно.

Как насчет такой просьбы: не вздумай трахнуть мою мать, подумал я и направился к задней двери.

Взялся за ручку и обернулся.

— Послушай, я тебя вот о чем попрошу. Мы с Лью все время так поступали. Если она что-то заподозрит, признавайся, но только в чем-то другом.

— Например?

— Например, что ты втихаря слопал печенье, несколько штучек.

С этими словами я сгреб целую пригоршню вожделенного лакомства и был таков.

Первое печенье я проглотил до того, как мы отъехали от дома. А первую книжку комиксов открыл прежде, чем мы выехали за пределы квартала. Я рассеянно несколько раз помахал рукой, указывая О'Коннел, куда ей сворачивать.

— Черт, а печенье и впрямь вкусное, — согласилась она.

Я вытер пальцы о рубашку и перевернул страницы. В первой книжке я не нашел искомого и отложил ее в сторону, после чего открыл следующую.

Мариэтта О'Коннел покачала головой.

— Советую вам, мистер Пирс, на этот раз не ошибиться.

Боже, мы проделали такой путь ради паршивой книжки комиксов. Да что там — ради всего одной страницы в ней!

Нужное я нашел в третьем выпуске.

— Остановись на минутку, — попросил я.

— Господи… — вздохнула О'Коннел.

Она припарковала пикап позади какой-то забегаловки. Я протянул ей книжку на той странице, которую наконец-то обнаружил.

— Ты только взгляни!

С этими словами я выпрыгнул из кабины пикапа и подошел к кузову. Моя сумка находилась под брезентом, придвинутая почти к самому переднему борту. Я расстегнул молнию, вынул верхнюю папку и захватил ее с собой в кабину.

О'Коннел рассматривала разворот четвертой страницы. Этот комикс выполнен в одном цвете — синие линии мимеографа на белой бумаге. Сама картинка, тем не менее, довольно четкая, по крайней мере на мой взгляд. На ней были дом, сарай, высокая силосная башня, ряд деревьев — и небольшое пятно над домом. Затем я протянул ей папку с такой же картинкой, но выполненной Художником.

— Видишь? Они одинаковые, — сказал я.

— Верно, похожи, — согласилась Мариэтта. — Но в чем фишка?

— Пятно.

Я указал на комикс. Страницы были отпечатаны отвратительно, но если присмотреться, можно было различить линии, похожие на очертания рук, ноги подобия плаща. Стоило разглядеть эти вещи на страницах комикса, как они тотчас становились более четкими на картине Художника.

— Видишь? Это Человек-Радар.

О'Коннел несколько раз переводила взгляд от одной картинки к другой — от той, что в комиксе, к той, что была заключена в пластиковый файл.

— Ну хорошо, — произнесла она. — Если ты так утверждаешь, пусть так оно и будет. И что из этого следует? Мы не раз видели, что Художник изобразил твои воспоминания. На сей раз он вспомнил твою книжку комиксов.

— Нет! Некоторые из этих картин были нарисованы до того, как я родился! Это не копия картинки в книжке моих комиксов. Просто мы имеем изображение одного и того же места.

— Какого? Таких ферм по стране тысячи.

— Неправда, всего одна. — Я ткнул пальцев в окошечко с текстом в верхнем углу. — «А тем временем над Олимпией, штат Канзас…»

— Это родной город Человека-Радара, — пояснил я.

О'Коннел пристально посмотрела на меня.

— Такой город реально существует?

— Да. Впрочем, не знаю. Наверно.

— Похоже, нам срочно нужно купить карту, — вздохнула она.

К восьми вечера мы добрались в ту часть Канзас-Сити, что расположена в штате Миссури. О'Коннел свернула к придорожному мотелю и резко нажала на тормоза. Пикап замер на месте. С деревянного сиденья на пол кузова лавиной обрушились мои комиксы, папки с картинками, которые мы одолжили у Вальдхаймов, и две карты Среднего Запада. Зрелище было такое, будто кто-то выгрузил на дно кузова содержимое целого шкафа.

О'Коннел выключила кассету — в ее грузовичке не было проигрывателя дисков, и всю дорогу мы слушали ее записи, сделанные в домашних условиях.

— У тебя есть деньги? — спросила она.

Я открыл бумажник. Внутри оказались две последние двадцатки, несколько купюр по одному доллару и испорченная водой карточка из «Хайатта», на которой я нацарапал номер телефона Тома и Селены. О'Коннел забрала у меня двадцатки.

— Ты что?!

— Проверю, хватит ли этого, чтобы заплатить за номер.

За номер?

Я положил комиксы обратно в коробку, а страницы вставил в пластиковые папки. Карту Миссури-Канзаса сложил так, чтобы на ней остался виден кружок города. Я до сих пор не мог успокоиться. Город Олимпия, штат Канзас, существовал на самом деле. Осталось немногое — подобно героям знаменитой сказки следовать по желтой кирпичной дороге.

О'Коннел вернулась с ключом, после чего подрулила к другой стороне мотеля и открыла дверь на первом этаже. Номер-«двушка». Палас на полу в отдельных местах задубел и стоял колом от когда-то пролитых на него жидкостей. Воздух тошнотворно приторный от цветочного освежителя. Этой гадостью здесь явно побрызгали специально для того, чтобы замаскировать какой-то другой, куда более омерзительный запах.

— Фу! — сморщился я.

О'Коннел была явно не в духе.

— Можешь переночевать в грузовике.

— Что ты, мне и здесь хорошо. Никакой рыбы на двери, но нельзя же хотеть сразу всего.

Я поставил сумку и коробку с комиксами на кровать возле окна в надежде на то, что, когда лягу спать, мне будет тянуть в лицо свежим воздухом. Затем попробовал открыть окно. Увы, оно было задраено наглухо. С другой стороны, может, не так уж и плохо, когда окно на первом этаже сомнительного мотельчика невозможно открыть. Сейчас, кроме нашего пикапа, на парковке стояла всего одна другая машина, хотя, кто знает, может потом подъедут и другие.

— Проверяешь, не следит ли кто за нами? — спросила О'Коннел. — Ты всю дорогу оглядывался в заднее окошко.

Я обернулся. Она уже распахнула коробку. Достав из нее выпуск «Человека-Радара», наугад открыла его.

— Бертрам считал, что демоны устраивают друг для друга представления, — сказал я. — Следят друг за другом. Не исключено, что на самом деле все гораздо хуже. Возможно, у них существует взаимопомощь.

О'Коннел покачала головой.

— Они слишком погружены в себя, каждый в свою собственную историю. Между ними нет взаимопомощи.

— А что, если что-то угрожало сразу им всем? Например, доктор Рам…

— Доктора Рама убили потому, что он представлял угрозу взглядам какого-то фанатика, — возразила Мариэтта, не глядя в мою сторону. — А это, — она помахала книжкой, — вообще полная бессмыслица.

Привет, болван!

Я обошел кровать и заглянул ей через плечо.

Это была сцена решающего поединка, и мои таланты юного художника были задействованы в ней на полную катушку. Я пытался произвести необходимый визуальный эффект, отчего Человек-Радар получился размером с машину.

— Все просто, — ответил я. — Человек-Радар, он же Роберт Требор, он же Боб, выследил Доктора Тормоза в его логове в своем родном городе.

— Доктора Тормоза?

— Ну да. Я придумал ему такое имя.

— А! Понятно.

— Не в том дело. Просто доктор похитил подружку Боба, Ханну, сделал ее клона, правда, полярность мозга девушки при этом изменилась на противоположную. Ее клон получился злым и к тому же левшой.

— Ну конечно!

— И вот эта злая Ханна говорит: «Привет, болван! Я жива и я зла». И тогда Человек-Радар отвечает: «Зло — вот кто мой главный враг, покуда я жив!».

— Какой милый диалог, — съехидничала О'Коннел.

— Попробуй сочинить сама, а потом говори. Мы пытались придумать так, чтобы все было основано на игре слов. У Лью был толстый том, «Большая книга словесных игр», там полно подобных вещей. Мы с ним хотели, чтобы в наших комиксах все было в таком духе. Особенно нам нравились палиндромы. Ты только представь, вот было бы здорово, если бы книжку можно было читать с любого конца. Но это, конечно, предел желаний.

— То есть конец был бы в самом начале, — сделала вывод О'Коннел. — Как всегда.

— Это религиозное озарение или что-то типа того?

— Альфа и омега. Не я их изобрела. — Она протянула мне книжку, а сама подошла к своему чемодану. — Пойду приму душ.

— Валяй, — небрежно ответил я. — Я после тебя.

Мариэтта одарила меня взглядом, сути которого я не смог разобрать, взяла небольшую нейлоновую сумочку с туалетными принадлежностями и направилась в крошечную каморку, где имелись унитаз и душ. Войдя туда, она закрыла за собой дверь, и через несколько минут, которые показались мне вечностью, из душа полилась вода.

Я лег на кровать и сосредоточился на странице комикса, пытаясь смотреть мимо картинки с изображением голой О'Коннел. Вот она стоит, подставив лицо под струи воды, и та стекает ручьями по ее шее.

Доктор Тормоз. Остаются ли жить добрые дела? Нет, остается жить лишь зло. О боже!

Человек-Радар. Ну вы загнули, доктор! Можно сказать, убили наповал!

Это в принципе не имеет смысла, потому что у Доктора даже нет оружия. Собственное оружие Человека-Радара отбрасывает Доктора Тормоза вместе со злой Ханной назад, в одно из настенных кривых зеркал, которыми увешаны стены в логове доктора-злодея, и оно разбивается. Доктор лежит на полу, оглушенный, посреди острых осколков.

Человек-Радар. Победа за мной!

Доктор. Негодяй!

После чего следует главное откровение: Доктор Тормоз стаскивает с лица маску, и Боб видит собственное лицо (насколько мне, конечно, удалось, нарисовать похожее. Скажу честно, лица мне удавались плохо и, как правило, получались разные. Моим коньком были бицепсы и бедренные мышцы).

Человек-Радар. Так это… я?!

Наконец-то все встало на свои места: Доктор Тормоз — это злой клон нашего Боба. Или, может, наоборот, Боб — добрый клон Доктора? Продолжение в следующем номере!

О'Коннел вышла из душа и приблизилась ко мне. Белое гостиничное полотенце едва прикрывало ей бедра. Ну прямо-таки фламинго! На голове легкий пушок, полупрозрачные уши. Выражение лица — на редкость серьезное.

Я присел на кровати.

— В чем дело?

— Я хочу кое-что знать.

Она встала прямо передо мной, явно не собиралась сдвигаться с места. Бледные плечи, все еще влажные, порозовели от горячей воды. Я посмотрел на холмики грудей, прикрытые махровым полотенцем, и поспешил отвернуться.

Я ощущал ее запах. Запах мыла и другой, едва ощутимый, который исходил из-под края полотенца, а его источник находился у нее между ног.

— Хочу спросить, наблюдает за нами мальчишка или нет?

— Понятия не имею, — ответил я, — вряд ли.

На видео он просыпался, как будто разбуженный кошмаром, и звал мать, словно пятилетний ребенок.

— Вряд ли для него течет время.

Я поднял руку и дотронулся до сгиба ее ноги. Кожа все такая же влажная.

О'Коннел закрыла глаза. Моя рука скользнула выше, прочерчивая на коже влажную дорожку. Она схватила мою руку и вновь открыла глаза.

— Прошу тебя, не надо. Он знает, что происходит с тобой? Он запомнит или нет?

— Не знаю, — ответил я. — Понятия не имею, как все устроено.

Мариэтта отступила от меня. Мои пальцы соскользнули с ее тела.

Она повернулась и направилась к своей кровати. Достала из чемодана ворох одежды и снова вернулась в душевую.

Я поднес влажные кончики пальцев к губам. Никакого запаха я не ощутил, и все равно едва уловимый аромат ее тела засел у меня в голове.

— Черт! — негромко выругался я.

Спустя минут десять — пятнадцать Мариэтта вышла из душевой, одетая в длинную футболку и шорты. Не глядя в зеркало, почистила над раковиной зубы, затем сложила обратно одежду, закрыла крышку и аккуратно поставила чемодан на тумбочку. Стащила с кровати толстое покрывало и юркнула под одеяло.

Она лежала лицом вверх, закрыв глаза.

Я взял бритвенные принадлежности и спортивные шорты. Свет возле своей кровати я выключил, затем выключил верхний свет, оставив гореть только лампу дневного света над раковиной, а также лампочку в душевой. Когда я проходил мимо ее кровати, Мариэтта обронила:

— Лампочки можешь оставить в покое.

— Тебе хочется со мной поговорить?

— Я дала обет безбрачия, Дэл, — спокойно ответила она. Глаза ее оставались закрыты. — И я твой пастор. Я не должна была так поступать с тобой. Извини.

— А как ты со мной поступила? Не понимаю?

Она не ответила.

Приняв душ, я выключил все лампы, в темноте засунул грязные вещи на самое дно сумки, рядом с велосипедными цепями. Вынимать рогатку из заднего кармана джинсов я не стал. Кстати, О'Коннел я ее не показал. Боялся, что она отнимет ее у меня, как отняла отцовский пистолет.

Я лежал в темноте и прислушивался к ее дыханию. Увы, до моего слуха доносилось лишь шуршание шин по асфальту, когда мимо мотеля проносились грузовики.

Мне было трудно дышать. Я не мог пошевелить ногами.

Мгновением раньше мне снилась вода, холодная вода. Парализованный, я опускался на дно в ледяной тьме. Зрение застилал черный колодец. Он был одновременно и надо мной, и подо мной. Бездонная спиральная яма, тоннель в пространстве. Я чувствовал, что меня кто-то или что-то поджидает в этом тоннеле — да что там, тысячи самых разных сущностей. Целая конгрегация.

В следующее мгновение вода исчезла. Глаза мои были закрыты. Или открыты, но слепы в темноте. На губы давило что-то тяжелое. Ногами я пошевелить не мог. Я знал, что вода — это воспоминание, однако не мог понять, сплю я или проснулся.

Что-то горячее появилось рядом с моим твердым как камень членом. Я вонзился в этот жар и снова открыл глаза. Теперь я точно проснулся. Как будто меня стукнуло током.

О'Коннел оседлала мои чресла и впилась мне в губы своими губами. Руки ее прижимали мои плечи к кровати. Она была голая, в свете лампы ее шея отливала белизной.

Я попытался сесть, ее губы отпустили мой рот, но посмотреть мне в глаза Мариэтта не решалась. Вместо этого, упершись ладонью в мою грудь, она с удивительной силой вновь повалила меня на спину. Я открыл было рот, чтобы заговорить, но она надавила мне на щеку, отчего я лицом зарылся в матрац и потому был лишен возможности посмотреть на нее. Такой силы я от нее не ожидал.

Она принялась тереться об меня. На мне все еще были шорты, но одеяло она отбросила в сторону, и я запутался в нем ногами.

— О'Коннел… — Мне едва удалось раскрыть рот. Она потерлась об меня и издала нечто среднее между всхлипом и вздохом. — О'Коннел…

Мариэтта не ответила и продолжала свои движения. Ее всхлипы вскоре перешли в хохот.

Я закричал сквозь стиснутые зубы и попытался высвободиться из железной хватки. Затем столкнул ее с себя, и Мариэтта упала на пол. От удара она вскрикнула, а я выбрался из постели и, прижавшись спиной к холодной двери, повернулся к ней лицом.

— Какого черта?! — заорала она.

— Кто ты? — спросил я.

Она посмотрела мне в лицо — впервые с того момента, как я проснулся. Правда, в тусклом свете я не смог различить ее глаз.

— Это я, Дэл, — произнесла Мариэтта наконец и попятились, пока не уткнулась спиной во вторую кровать. Там она села на пол, опустив подбородок на одно колено. — О'Коннел. Шован.

Это был ее обычный голос.

— Откуда мне знать? — упирался я.

— Ты уже знаешь.

Я нащупал выключатель. Мгновение, и лампочка вспыхнула. Мариэтта от неожиданности зажмурилась.

Я знал, когда имел дело с Шугом. И знал, что Дудочник в отеле лишь придуривался. Я понял, что всегда могу отличить тех, кто одержим, а кто нет, от художника в аэропорту до других одержимых людей, которых встречал за свою жизнь, включая ВАЛИСа. О'Коннел точно не была демоном.

Я облегченно вздохнул и опустился на пол. Заскорузлый палас захрустел под моей задницей.

— Извини, — произнес я и пригладил волосы. — Просто я подумал, что…

Мариэтта поднялась, подошла ко мне и присела — так, что ее лицо было вровень с моим. Затем протянула руку, и я подумал, что она хочет потрогать мою щеку. Однако Мариэтта лишь обняла собственное колено. Глаза ее буквально буравили меня.

— Я знаю, что ты подумал. Я сама не раз думала точно так же. Демон вселялся в меня как минимум четырнадцать раз, Дэл. Я просыпалась в больничной палате, сжимая лицо мертвой женщины, зная, что мои губы только что прикасались к ее губам, зная, что это я убила ее. Иногда я проваливалась в беспамятство на целую неделю. Промежуток между моим десятым и двенадцатым днем рождения состоит из сплошных дыр. Я поняла, что любой из нас может исчезнуть, вытесненный, изгнанный монстром.

— Теперь ты слишком стара для Ангелочка, — заметил я. — Так что тебе больше нечего ее бояться.

— Ее, может быть, и нет, но есть и другие. Я ведь сделалась экзорцистом. Ты не представляешь, скольким демонам я смотрела в лицо. Как только они вас заметят, как только ваше лицо примелькается, они тотчас дадут о себе знать. И тогда начинаешь понимать, что они могут завладеть тобой в любой момент, или тем, кто с тобой рядом. Так что приходится постоянно быть начеку. Начинаешь следить, не изменилось ли выражение лица, интонация голоса…

— Ну… ты вела себя немного непривычно, — пошутил я и рассмеялся. Однако поспешил прочистить горло, чтобы подавить смех. — Кажется, ты сама мне что-то там говорила про обет безбрачия.

О'Коннел молчала. Я поднял глаза, и тогда она тоже рассмеялась. Своим собственным смехом, легким и ироничным.

— Разве я утверждала, что я само совершенство?

Мы с ней встретились взглядами. Может, она пыталась вычислить, не следит ли кто за нами. Мариэтта смотрела на меня в упор, и выражение ее лица постепенно менялось.

И тогда я ощутил ее запах, терпкий, дурманящий.

Я прикоснулся к ее ноге, к бедру, затем проник ладонью в складки ее женских прелестей. Они были влажными.

Мне захотелось тотчас повалить ее на спину — но только не на этот омерзительный палас! Я поднялся и поставил ее на ноги.

Я снова был готов к подвигам. Это надо же, несмотря ни на что! Что ж, у тела свои собственные потребности.

Мариэтта потрогала мой член сквозь ткань шортов, провела вдоль него ногтем, и меня тотчас пронзила дрожь. Затем крепко сжала его и встала ближе ко мне, так что я прижался к ее бедру.

— Внутрь я тебя не пущу, — прошептала она горячими губами мне в ухо. — Так что довольствуйся тем, что дают.

— Ладно, — прошептал в ответ я. — Ты, главное, не торопись.