Пандемоний

3

Я резко, рывком проснулся и застонал от боли. Я лежал на полу, а правая рука и нога — на кровати. Запястье и лодыжка прикованы к раме. Локоть и предплечье пронзила пульсирующая боль.

— Дэл, открой дверь! — раздался голос матери.

Я понял, что она не в первый раз зовет меня. Ее разбудили либо мои крики, либо падение на пол.

— Все в порядке, — отозвался я, почувствовав, что у меня воспалено горло.

Значит, я снова стал кричать по ночам. Я поднялся с пола и опустился на колено. Тускло освещенная комната закружилась — действовал нембутал, — но боль в локте все-таки уменьшилась.

— Все в порядке! — крикнул я еще громче. — Я просто упал с кровати.

С этими словами я снова вскарабкался на матрац. Правая рука и нога опять заняли неловкое положение. Я не чувствовал их. Кровообращение понемногу возвращалось, и каждый сустав на правой стороне тела заболел в унисон: от плеча до запястья, от бедра до лодыжки.

Выложенные внутри слоем пенопласта наручники закрывались на особую комбинацию кодового замка. К перекладинам кровати от них тянулись голубые велосипедные цепи, покрытые слоем полимера.

— Ты кричал, — сообщила через дверь мать. — Ты уверен, что?..

Я ничего не ответил и занялся замком на запястье. Он оказался перевернут вверх ногами, а мой взгляд плохо фокусировался. Я набрал первую цифру и поднес палец к следующему колесику.

— Это был сущий кошмар, — произнес я и, поставив на место последнее колесико, получил, наконец, искомую комбинацию. Три девятки. Затем потянул за браслет, и он раскрылся. Я высвободил руку из наручника. — Все в порядке, мам. Ложись.

Я лег ничком, чувствуя, как в ушах пульсирует ток крови. Наконец шаги матери стихли — она вернулась к себе в спальню. Я едва не уснул, но все-таки заставил себя сесть на постели. Долго тер лицо, пока не почувствовал, что взбодрился настолько, чтобы высвободить ногу и встать. Будильник показывал полчетвертого ночи. Я испытывал сонливость, однако эта сонливость не предвещала ничего хорошего.

Я включил свет, достал дорожную сумку и бросил ее на кровать, после чего выудил оттуда оранжевую бутылочку с таблетками. Встряхнул ее. Три штуки. Перед тем как лечь спать, я принял всего одну, и в этом была моя ошибка. Нужно было либо «отрубиться», либо совсем не спать.

Я снова посмотрел на будильник. До рассвета остается несколько часов. Так и не открыв бутылочку, я бросил ее обратно в сумку.

Когда я вернулся с прогулки, то застал мать в комнате-прачечной. Она перекладывала мою одежду из стиральной машины в сушилку. Я остановился и увидел, что это одежда, которую я засунул в стиральную машину перед тем, как выйти на улицу. Судя по всему, в мою дорожную сумку мать не заглядывала.

— Не нужно было делать этого, — произнес я.

Я дал ей пройти, отодвинувшись в сторону. В комнате было тесно. Одной рукой я прижимал к боку коробку с тортом, другой — пухлый, весом в пару фунтов воскресный выпуск «Чикаго трибьюн».

Комната-прачечная на самом деле была крытым проходом между гаражом и домом и выполняла роль своего рода отстойника. Ее построил отец под руководством моей матери. Она утверждала, что у него руки-крюки и что он крушит все, что имеет размеры меньше, чем два на четыре дюйма, или более хрупкое, чем листовое железо.

— Ты сходил в булочную?

— Да. В семь утра там было уже полно народу, — ответил я и прошел в кухню, где поставил торт на стол. — Те же самые старенькие польские леди. Это место нисколько не изменилось.

— Ты больше не ложился?

Я отрицательно покачал головой, хотя в эту минуту находился вне поля ее зрения.

— Извини, что разбудил тебя.

Мне было стыдно, будто она увидела, как я разгуливаю голым по дому.

Мать включила сушилку и вышла в кухню, где вытерла руки бумажным полотенцем. Затем выплеснула в раковину гущу из чашки — мне потребовалось много кофеина — и принялась заваривать свежий кофе. Я поставил на стол тарелки и нарезал торт. Мы сели и взяли каждый по разделу газеты. В середине торт был несладким — в польской булочной все не такое сладкое, как в обычных булочных, — но вкус его мне понравился больше, чем, скажем, вкус пончика или пирожного. Или, возможно, все объяснялось обычной ностальгией. Мы долго пили кофе, ели и читали.

Демон, которого я видел в аэропорту два дня назад, упоминался на третьей странице. Это была короткая заметка, продолжавшая тему, освещавшуюся в предыдущих номерах «Трибьюн». Жертву ни в чем не будут обвинять — никто не думал, что этот человек мошенничал. Специалисты сходились во мнении, что данный случай вызван душевным расстройством, спровоцированным Штаммом Художника. (Таковы были официальные определения — «штамм», «расстройство» — как будто привязка средневекового слово «одержимость» к медицинским терминам смягчала это определение.) Скорее всего существовала сотня явно выраженных штаммов — научная «феня» для обозначения сотни демонов.

Центр контроля заболеваний зафиксировал в США за год более двадцати тысяч случаев одержимости. Иные длились неделями, другие — а таких было большинство — всего несколько минут.

Кого-то одержимость поражает повторно, и тут напрашивается аналогия с ударом молнии, зарядившим жертву электричеством на всю жизнь. Большую часть времени одержимые находятся во власти одного демона, но иногда каждый раз появляется новый.

Правительство поспешило добавить, что отчеты содержат неустановленное количество фальшивых позитивов, фальшивых негативов, неправильных диагнозов. Демоны не оставляли ни следов ДНК, ни антител в крови, ни каких-либо клеточных изменений в головном мозге. Одержимость — особенно в ее кратковременных проявлениях — легко скрыть и еще легче сымитировать. Некоторые люди имеют высокую степень мотивации для подобного мошенничества. Демоны способны не только заставить вас совершать жуткие поступки, но и прославить на весь мир. Выживших после случаев одержимости постоянно показывали по телевизору.

Рядом с заметкой о происшествии в аэропорту я прочитал короткое сообщение о Международной конференции по одержимости и ее незаконному аналогу, так называемой конференции «ДемониКон». Вообще-то это была даже не конференция, поскольку не предусматривала никакого манифеста, комиссий или резолюций. Это было импровизированное ежегодное мероприятие, проходившее по всему земному шару параллельно с МКПО. Любители демонологии снимали все гостиничные номера в тех городах, где проходила в тот или иной год официальная МКПО, и пытались являться без приглашения на ее самые интересные заседания и мероприятия, навлекая на себя неприятности.

Людей беспокоили новые случаи одержимости, возникавшие из-за конференций, или, еще хуже, новые случаи ее подражательной разновидности. Никто не желал, чтобы вокруг бродили вооруженные самозванцы, выдающие себя за Короля Пиратов или Правдолюба. Предполагалось, что меры безопасности будут самые жесткие, хотя настоящему демону на это наплевать. Настоящего демона не остановит ничто.

— Лью приедет в десять? — нарушила затянувшееся молчание мать.

— Во всяком случае, обещал.

Амра и Лью вечером отправились обратно в Гарни. В зависимости от плотности транспортного потока им потребуется час туда и час обратно, однако чикагцы преодолевают эту трудность без особых усилий.

— Ты останешься в городе на две ночи?

— Угу, — ответил я и встал, чтобы подлить кофе.

Я не стал говорить ей о МКПО или докторе Раме и даже не упомянул о подробностях визита к доктору Аарон. Сообщил лишь о том, что все прошло хорошо, и доктор сильно поправилась за последние годы.

Короче говоря, я не стал сильно распространяться, а она — что-то выведывать у меня. Отнюдь не в ее духе.

— Я беспокоюсь о тебе, сынок.

Сынок. Это всегда смущало меня.

— Со мной все будет хорошо, — автоматически заверил я. — Я просто… — Я снова сел, касаясь пальцами горячей чашки. — Мам, когда я был маленький… как я с этим справлялся? Если дело обошлось без молитвы, то все-таки как это происходило?

— Пожалуй, ты был слишком мал, чтобы что-то запомнить.

— Не забывай, что я много времени провел в постели. Меня ведь привязывали, верно?

Она не поднимала глаз, устремив взгляд в пол.

— Ты пробыл в больнице почти три недели. Они лишь давали тебе успокоительное и привязывали к кровати. Мы забрали тебя оттуда, но дома за тобой нужно было почти постоянно присматривать. Даже ночью, потому что ты вставал и носился по всему дому. Однажды ночью развел костер в гостиной — захотел поджарить стебли алтея. Ты как будто обезумел. И еще ты был удивительно сильным.

Но ты не был злым и не пытался никому причинить зло, во всяком случае специально. Ты проявил неосторожность. Просто ничего не знал о своей силе. Лью было семь. Он смотрелся выше и крупнее тебя, но даже тогда… мы с отцом решили, что тебя нужно держать в твоей комнате. Отец заколотил досками окна, чтобы ты не мог убежать. Мы установили запор с наружной стороны двери. Из-за твоих приступов ярости тебя приходилось еще долго привязывать к кровати. Мы даже кормили тебя в постели, хотя ты отказывался есть, признавал лишь бутерброды с арахисовым маслом и мороженое.

Мать вздохнула.

— Нам было очень тяжело с тобой.

— Как же произошло изменение к лучшему? Когда я начал поправляться?

— Это случилось не в одночасье. Потребовался не один месяц. Мы, наконец, уяснили, что тебе нравится — это истории. В ожидании их ты успокаивался и лежал смирно. Я читала тебе книжки с картинками и анекдоты из газет. Лью читал вслух комиксы. Я рассказывала истории из моего детства, говорила о том, кем ты будешь, когда вырастешь… Короче, все, что только приходило мне в голову. Мы перебрали все книги, которые только были в доме, потом стали через день ходить в библиотеку и буквально стопками их приносили. Это было после моей операции. Я не слишком хорошо себя чувствовала. Целыми днями только и делала, что читала и принимала тайленол.

— «Майк Муллиган и его паровой экскаватор», — вспомнил я название детской книжки.

— Господи, именно. Мы прочитали «Майка Муллигана», наверно, раз пятьсот.

— Мне очень нравилась эта книга.

— И тогда…

— И тогда ты стал спокойнее вести себя. Постепенно мы стали разрешать тебе подольше играть в комнате, и ты хорошо вел себя. Тебе становилось все лучше и лучше.

Я покачал головой.

— Но как ты… когда ты узнала, что это я? Что позволило тебе понять, что демона больше нет?

Она улыбнулась и пожала плечами.

— Я просто знала это. Хотя все-таки кое-что было. Ты довольно долго не признавал нас. Лью был для тебя «большим мальчиком», отец «мистером», а я — «высокой тетей». Затем я как-то раз кормила тебя, и ты назвал меня «мамой». — Мать снова пожала плечами. — Мне этого было достаточно. Я осознала, что мой мальчик вернулся ко мне.

В душе я пустил горячую воду и попытался утопить себя в шуме: звуках льющейся воды, нечетком рокоте мужского голоса, доносившегося из радиоприемника, что стоял на столике в ванной, зуммере телефона в соседней комнате. Не помогло. Через пелену внешних звуков, направленных прямо в мою нервную систему, грохот в голове не унимался ни на секунду.

Я закрыл кран и толкнул в сторону скользящую стеклянную дверь. Телефон действительно звонил. Я не успел буквально на долю секунды.

Скорее всего это был Бертрам. Он оставил два послания на автоответчике матери прошлым вечером, когда нас не было дома, а я ему так и не ответил. С какой стати он решил, что это нормально — звонить мне? Мы познакомились в больнице, если можно говорить о знакомстве с человеком, которого иначе как придурком и не назовешь. Мы подолгу болтали, разгуливая по коридорам больничного корпуса. Но дальше этого наши отношения не простирались. Мы были просто людьми, которые случайно познакомились в больнице.

Я открыл дверцу шкафчика под раковиной и достал большое пушистое полотенце из стопки таких же больших пушистых полотенец, новеньких, появившихся здесь не более года назад. Мать вступила в своего рода клуб, объединявший компанию женщин, согласившихся покупать друг другу полотенца на день рождения. По какой-то причине мать решила, что это легче, чем приобретать их в магазинах.

Я вытерся и стал искать расческу.

— Дэл, звонит доктор Аарон.

— Неужели? — отозвался я, приоткрывая дверь.

Кожи коснулся прохладный воздух. Мать стояла возле телефона, прикрывая трубку рукой.

— Доктор Аарон, это вы?

Мой голос эхом прозвучал в тесном пространстве комнаты. Я закрыл дверь.

— Дэл, извините, что беспокою. Я недавно просматривала старые блокноты с записями и мне пришла в голову одна интересная мысль. У вас найдется сегодня время встретиться со мной?

Я машинально посмотрел на запястье, забыв, что снял часы. Сейчас, должно быть, полдевятого.

— Не знаю. Скоро приедет брат. Я просил его на пару дней отвезти меня в город.

Я уже сообщил доктору Аарон о конференции, но не хотел сейчас повторять это вслух. Невозможно спокойно говорить в помещении, где гуляет эхо. Я взял в руки часы с полочки над раковиной. Они показывали без двадцати десять.

— Мне кажется, нам все-таки стоит поговорить до вашего отъезда, — произнесла доктор Аарон. В ее голосе я уловил какой-то надрыв. — Это займет всего несколько минут.

Неужели у нее возникло желание побеседовать со мной о применении снотворного? Может, она все-таки передумала. Или решила, что мне действительно нужно провериться на предмет реабилитации.

— Хорошо, позвольте мне одеться… — В одном из ящиков лежала коробочка с сережками. Я взял ее и провел пальцем по бархатной крышечке. — Что вы скажете о кафе «Бордерс» возле Рэндхерст-Молл? Вы ведь живете в городе, верно? — Это совсем близко, я могу доехать туда за две минуты.

Мы договорились встретиться в книжном магазине через двадцать минут. Я делаю поправку во времени, потому что Лью непременно опоздает.

Положив телефонную трубку, я посмотрел на маленькую коробочку, обтянутую бархатом. Я часто доставал ее и показывал друзьям. Притворял дверь и брал с них слово никому не говорить об этом.

Коробочка закрывалась при помощи жесткой пружинной петли. Мне удавалось открыть ее только обеими руками.

Там лежал запасной стеклянный глаз моей матери.

Я вытер руки полотенцем и взял его с подушечки, на которой он лежал. Глаз оказался светлее, чем я себе представлял. Я поднес его ближе, чтобы получше разглядеть. Может, он не вполне подходил матери, или был немного другого оттенка, или она просто хотела иметь запасной. Но когда я учился в шестом классе, мать приобрела новый глаз, а старый хранила здесь, в ванной комнате. Мы с Лью называли его Глазом Агамото, именно такое название было у всевидящего амулета Доктора Стрейнджа.

Друг моей матери Джефф как-то спросил: «Это тот самый, который она прячет в задней части головы?».

Я перегнулся через раковину и вытер запотевшую поверхность зеркала. Затем прижал пластмассовый шарик ко лбу, большой немигающий третий глаз, и посмотрел на свое отражение. Я даже представить себе не мог, чем он, должно быть, являлся для матери. Даже после одержимости я вовсе не был ангелом. Даже сейчас. Однако в те месяцы, пока я безумствовал в доме, устраивал пожары или в те долгие дни, когда меня привязывали к кровати, и мать не отходила от меня ни на шаг… я просто не знаю, что это для нее стоило.

Демон, вселившийся в меня, имел имя Хеллион. Он принимал облик то Денниса-Мучителя, то Спэнки, то одного из Малышей Катценъяммеров[1]. Хеллион завладевал мальчиками, которым исполнилось четыре года, но не было девяти — детьми с взъерошенными светлыми волосами и проказливыми улыбками, — и превращал их в шустрых проказников, смеющихся смешком Вуди Вудпекера.

Хеллион был вечным проказником. Он устанавливал над дверями ведра с краской, кидал в окна бейсбольные мячи, подбрасывал в постель змей. Постоянно мастерил рогатки и разбивал стекла прямо у вас над головой. Я состроил гримасу, положил глаз на место и со щелчком закрыл коробку.

— Мне бы хотелось вернуться к вашей аварии, — произнесла доктор Аарон.

Мы сидели за столиком у окна, рядом с традиционным желтым креслом. Даже в «Бордерс» держали желтое кресло, как будто на случай, если Толстый Мальчишка ворвется в ресторан и потребует кофе с молоком. В зале было человек двадцать посетителей и примерно половина из них — пожилые люди лет семидесяти и даже старше. Мы заказали минеральную воду в бутылке. Это не в моем вкусе, но сегодня я выпил уже слишком много кофе.

— Вы были без сознания во время аварии? — уточнила она. — Ударились головой?

— Опять возвращаетесь к той же теории? — вопросом на вопрос ответил я. — Я ударился головой, начал слышать голоса и в результате начинаю сходить с ума.

— Прошу вас, потерпите меня еще минутку.

Я откинулся на спинку кресла.

— Я не ударялся головой. Ничего подобного тому, что случилось со мной в бассейне. Как только врезался в ограждение, для меня на секунду все вокруг погрузилось во тьму. Но всего лишь на секунду. Я помню, как после этого раскрылась подушка безопасности. Салон машины заполнил какой-то серый дым. Я позднее узнал, что в подушку помещают кукурузный крахмал, чтобы она не плесневела внутри. Я перелетел через ограждение и несколько раз ударился о подушку, но после этого у меня на лбу не обнаружилось ни единой ссадины. Не было даже синяков под глазами.

— Когда вы говорите, что все вокруг погрузилось во тьму, вы хотите сказать, что потеряли сознание?

— Нет, я не терял сознания, я просто ничего не видел. Не думаю, что полностью лишился чувств, все произошло слишком быстро. Просто… я увидел черноту вокруг.

— Как будто открылся «черный колодец»?

Я почувствовал, как в груди стало тепло, а в ушах усилился привычный рокот.

— Дэл, после нашей вчерашней беседы я просмотрела старые записи наших прошлых встреч. Когда вы впервые пришли ко мне, мы подолгу разговаривали о ваших ощущениях при падении в бассейн, когда вы едва не утонули. Вы вспоминали о «черном колодце», бездонной дыре, которую увидели на дне бассейна. Вы чувствовали, что она засасывает вас.

— Неужели?

— Вы разве не помните?

— Вообще-то не очень. — Дрожь прошла. Я прижал ладони к коленям. — Не все. Так, кое-что.

— А на этот раз?

— Кое-что. — Я поднял глаза и улыбнулся. — Было что-то подобное. Что-то вроде колодца. Когда я врезался в ограждение и почувствовал, что могу… как будто меня засасывает в дыру. Но я выдержал. Остался в сознании. А потом меня сильно помотало по салону машины. Через секунду я оказался на дне оврага. — Я покачал головой. — Думаете, это что-то значит?

— Дэл, оба раза, когда вы видели колодец, шумы возвращались. Некоторые люди, побывав на том свете, вспоминают, что видели тоннель, и возможно…

— Тоннель, свет и в конце его моя бабушка и Иисус встречают меня с распростертыми объятиями. Я читал что-то подобное. Это всего лишь серьезная нехватка кислорода.

— Да, есть такая теория — нехватка кислорода и выброс эндорфина. Но если правы юнгианцы и действительно существуют внешние архетипы, к которым мозг крайне восприимчив, то можно прийти к выводу, что черный колодец — это ворота, открывающие путь в те глубины, где вы особенно уязвимы.

— Поэтому я близок к смерти, и демон одним прыжком возвращается ко мне.

— Возможно. — Доктор Аарон обиженно поджимает губы. Ей ужасно не хочется соглашаться с присутствием демона. Она обожает агностический подход, но тем не менее кивает. — Возможно. Это многое объясняет. Каждый раз, когда открывается колодец, демон начинает вас преследовать. Это что-то вроде случайной инфекции. Но есть кое-что хорошее — вы сумели еще раньше победить ее. И если нынешние упражнения не сработают, мы попытаемся воспользоваться чем-то новым и более современным.

— Действительно хорошая теория, — решительно произнес я.

Доктор Аарон моргнула.

— Вы ведь на самом деле так не думаете.

— Мне очень хотелось бы, доктор Аарон, чтобы вы оказались правы. Пару месяцев назад я бы поверил в это.

— Пару месяцев назад… когда вы находились в больнице?

Я сделал глубокий вдох, затем выдохнул. Очистительное дыхание.

— Понимаете, сейчас это не просто шумы. У меня возникла проблема лунатизма.

Доктор Аарон нахмурилась, а я рассмеялся.

— Ну хорошо, «лунатизм» не вполне правильное слово. Было бы точнее другое определение — «буйство во сне» или что-то в этом роде.

Ее голова поворачивается ко мне на самую малость. Именно так, как и раньше, когда мне было четырнадцать. Легкий, едва заметный поворот, и через мгновение она открывала меня, как бутылку с водой.

— Это началось лишь через пару месяцев после аварии, — начал я. — Шумы значительно усилились, но я держался. Однажды ночью, это был четверг, я проснулся. Сосед снизу постучал мне в дверь. — Я улыбнулся, вспомнив, что тогда до меня не сразу дошло: стук доносится откуда-то снаружи, а не звучит в моей голове. — Во всяком случае, я лежал на полу в коридоре, запутавшись в простынях. Я не знал, почему очутился именно там, но был взбешен на соседа за то, что он меня разбудил. Я рывком распахнул дверь, и он сообщил мне, что я целых пятнадцать минут орал как резаный посреди ночи. Значит, это был ночной кошмар, верно?

Через несколько дней, ночью, это повторилось. На сей раз я проснулся на кухне. Меня разбудил телефонный звонок. Я раскрыл холодильник, вытащил из него все, разбил бутылки и в клочья разодрал открытые упаковки с едой. Боже, подумал я. И начал выставлять стулья перед дверью спальни, передвигать с одного места на другое кровать. Это были маленькие препятствия, предназначенные для того, чтобы я не слишком буйствовал. Не помогло. Поэтому в Колорадо-Спрингс я пошел к доктору и все ему рассказал. Он для начала прописал мне амбиен, но амбиен не слишком помог, и мы перешли на нембутал. Приступы продолжались, и я решил лечь в психиатрическую клинику. Там за мной наблюдали, по самые ноздри закармливали лекарствами, и несколько ночей прошло без всяких приключений. И конечно же, получилось так, что у меня закончилась медицинская страховка.

— И вы вернулись домой. Здесь все началось сначала.

— И до сих пор происходит. Каждую ночь я…

Я начал рассказ: каждую ночь я приковываю себя к кровати. Я мог поведать ей обо всем: о велосипедных цепях, наборных замках (ключи можно забросить куда угодно и отыскать где угодно), о драме, достойной героев Лоуренса-Тэлбота из «Полной луны».

Доктор Аарон так и не дождалась моей новой фразы и, наконец, произнесла:

— Дэл, скажите мне, что с вами сейчас происходит.

— Я немного медлителен, — ответил я, — но даже мне удалось, в конце концов, во всем разобраться. В пятилетнем возрасте мной овладел демон по имени Хеллион, верно?

Доктор Аарон кивнула. Она понимала, что я увиливаю от ответа, и не стала меня перебивать.

— С тех пор его не обнаруживали. Правда, в газетах опубликовали парочку заметок о странном поведении детей, но это были всего лишь догадки, а не официально подтвержденные случаи одержимости. Затем даже слухи прекратились. После восьмидесятых годов о Хеллионе больше ничего не было слышно.

— Доктор, Хеллион не возвращался, когда мне исполнилось четырнадцать. — Я издал нечто среднее между стоном и смешком. — Он никуда не исчезал.

Доктор Аарон даже не шелохнулась.

Я огляделся по сторонам и посмотрел на посетителей, спокойно попивавших кофе и лакомившихся фруктовыми салатами.

— Вам это известно, — наконец произнесла она.

— Я чувствую его присутствие в моей голове. Он достал меня. В детстве я… мне удалось загнать его в ловушку. Думаю, в первый раз мать помогла мне сделать это. Во второй раз — вы, доктор Аарон, правда, мы с вами тогда полагали, что упражнения способствовали изгнанию шумов, хотя они на самом деле помогали мне удержать их в голове.

— Извините, Дэл, если вам кажется, что я…

Я покачал головой.

— Вы ни в чем не виноваты. Я не то хотел сказать. — С этими слова я встал и снял куртку, брошенную на спинку кресла. — Вы очень помогли мне и были рядом в самые трудные для меня времена. Вы — молодец. Я вам очень благодарен.

— Дэл, вам не нужно оставаться один на один с этой проблемой. Я могу помочь.

— Вы захватили с собой блокнот?

— Дэл, я имею в виду терапию. Мы можем возобновить наши встречи и поработать над этим.

— Я не хочу работать над этим, доктор. Я больше не хочу запирать проблему в замкнутом пространстве. — Я сунул руки в рукава куртки. К чертям рецепты! — Я устал от упражнений. Мне нужен экзорцизм.

Лью и мать были на кухне. Брат разговаривал с кем-то по сотовому, а свободной рукой наливал себе кофе.

— Я буду готов через секунду, — пообещал я и быстро вышел. Наверное, они по моему лицу заметили, что я расстроен. — Мне нужно собрать вещи.

— Даже не думай, что это будет медленно, — говорил Лью по телефону. — Информацию сбросил? Езжай по трассировщику. — Я заметил крошки у него в бороде. — Мам, у тебя свет мигает.

— Я положила твои вещи на кровать! — сообщила мне мать.

— Спасибо.

— Так почему свет мигает?

Моя дорожная сумка была застегнута. Одежда на кровати уложена аккуратно, как в магазине. Мать также заправила постель. Почему я сам не сделал этого? Я закрыл за собой дверь и опустился на колени.

Затем пошарил под рамой кровати и нащупал дыру в матраце. Мне не удалось обнаружить искомое сразу, и я почувствовал, как участился пульс. О господи, если мать только…

Пальцы, наконец, нащупали пистолетную рукоятку. Я быстро вытащил пистолет и снова завернул его в промасленную тряпицу, удержавшись от желания рассмотреть оружие ближе.

Застегивая молнию сумки, я сидел спиной к двери. Я отодвинул в сторону велосипедную цепь, которая напоминала свернувшуюся кольцами змею, и засунул пистолет в сложенные в несколько раз джинсы. Бутылочка с таблетками лежала на том же месте на дне сумки.

Три таблетки. Три чертовы таблетки.

Я уложил свежевыстиранную одежду поверх таких подозрительных предметов, как бутылочка, наручники и цепи, пистолет. Я чувствовал себя настоящим террористом. Маменькин сынок-террорист — моя мамочка аккуратнейшим образом сложила рубашки, трусы и носки.

Я огляделся по сторонам, снова заглянул под кровать и закинул сумку на плечо. Она получилась подозрительно тяжелой.

Мать стояла в коридоре и шагнула ко мне.

— Ты все взял?

Я бросил взгляд на свою комнату.

— Вроде бы все.

— Ты мог бы оставить вещи здесь. Ты ведь вернешься до отъезда?

— Да. Увидимся дня через два.

Я попытался придать словам как можно более небрежную интонацию.

Мы зашли в кухню. Лью только что закончил говорить по телефону. Я осторожно поставил сумку на пол и обнял мать, которая все еще была выше меня, возраст не согнул ее.

— Она сложила мои трусы, — сообщил я брату. — Моя мамочка сложила мои трусы.

— Подумаешь! Она мне по-прежнему гладит нижнее белье.

С этими словами Лью посмотрел на меня. Вчера вечером я объяснил ему, почему решил съездить в город, но было что-то такое в выражении его лица, что меня насторожило.

— Ты готов? — спросил он.

Понятно. Мать, видимо, сообщила ему, что я встречался с доктором Аарон.

— Я ждал тебя, — ответил я.

Мать притянула меня к себе и обняла.

— Будь осторожнее на дороге. Увидимся через пару дней.