Пани колдунья

20

Странный посетитель появился в этот день в краковском морге. Мужчина благородного вида, необычайно бледный, одетый во все черное. Он дал сторожу золотой — монету, которую тот держал в руках лишь однажды в молодости, когда плавал матросом на паруснике «Скат», пока не спился и не был списан с судна.

Своим видом посетитель напомнил сторожу старшего помощника капитана «Ската» по кличке Вурдалак. У того было такое же бледное, бескровное лицо и бордово-красные губы. Взгляд его тоже не сиял добротой: когда сторож попытался задать незнакомцу какой-то вопрос, тот так посмотрел на него, что слова у служителя морга застряли в глотке.

Страх пробрал его до печенок, и в мгновенном порыве он даже подумал было пожертвовать этот золотой церкви, но вовремя опомнился…

Прежде такие люди сюда не забредали, ибо в морг свозили всякого рода нищих и бродяг, а также тех горемык, которые умирали в больницах для бедных и подлежали захоронению за счет средств городской казны.

Сторож знал, что накануне в больнице умерла от родильной горячки какая-то бродяжка, вот за ее телом и приехал господин, который дал ему золотой.

Еще накануне, когда скромный служитель морга с помощью возчика больницы укладывал труп умершей рядом с другими телами, он обратил внимание на то, что усопшая была молода, совсем девочка, и вот поди ж ты, умерла без покаяния, и похоронить по-человечески ее некому.

Выходит, зря печалился. Нашелся у нее какой-то родственник — иначе зачем платить ему бешеные деньги за какой-то труп? — так что теперь нищенка уйдет в мир иной как полагается…

Если честно, то за такую пустяковую услугу хватило бы и медной монетки, но, раз дают, надо брать, это охранник усопших усвоил еще в раннем детстве.

Странный посетитель приехал на черной карете безо всяких гербов, и сторож подсмотрел, что гроб, в который положили умершую, был такой богатый, каких прежде ему не доводилось видеть. Бедный работник морга едва шею не свернул, разглядывая, как в него кладут бродяжку и закрывают крышкой с позолоченными ручками, бахромой и прочими финтифлюшками, с какими хоронят богатых.

Он, конечно, не мог знать, а если бы и узнал, то никак бы не связал эти два события: вскоре после случившегося в морге происшествия по Кракову разнеслась весть, что молодая жена Станислава Поплавского, которую он привез из России, скончалась при родах.

Этому никто особо не удивился. В последнее время на званые вечера князь Станислав ездил один, объясняя любопытным, что его жена недомогает.

Будь княгиня полькой, свет насчет князя непременно отозвался бы неодобрительно. Развлекаться, когда жена недомогает, не очень прилично.

Но княгиня была русской, а эту нацию поляки особо не любили. Слишком часто в истории пересекались интересы двух государств, а теперь к тому же Россия диктовала свои условия вольнолюбивым полякам.

Женщины-польки, в отличие от своих мужчин, не так живо интересовались политикой и к русской жене князя относились ревниво лишь потому, что полагали: не стоит полякам искать себе жен на стороне, и потому знали кое-какие подробности из жизни Поплавских. Например, о том, что рожала княгиня раньше срока, врача привезти не успели, и потому при пани Елизавете оказалась одна экономка, а что она могла сделать там, где и врач оказался бы бессилен?

Впрочем, как ни странно, ребенка — у княгини родился мальчик — удалось спасти. Так что Станислав лишился жены, но обзавелся наследником.

Это тоже послужило предметом обсуждения света. Станислав остался один с грудным ребенком на руках. Конечно, он возьмет сыну кормилицу, но разве сможет она присмотреть за малышом так, как это сделает женщина благородная, пусть даже мачеха.

Потому как раз в этот момент краковский бомонд занимался тем, что подбирал Поплавскому новую жену, о чем он мог только догадываться…

Врач, приехавший на следующий день после смерти княгини, констатировал, что умерла она от естественной причины, и выписал свидетельство о смерти, так что никаких кривотолков по этому случаю не возникло. Разве что подивились, почему Поплавский не обратился к своему домашнему врачу, который к тому же проживал гораздо ближе к замку, а привез другого, из Кракова. Пан Завадский, конечно, известный врач, только чем мог помочь его приезд умершей княгине? Не иначе, странности Поплавского объяснялись свалившимся на него несчастьем.

Малыша эскулап нашел вполне здоровым и даже присоветовал кормилицу, которая накануне потеряла месячного ребенка.

Князя жалели. В Обществе давно уже ходили слухи о болезненности княгини, и кое-кто высказывал опасение, что она может родов не перенести. Так и случилось.

— Она из Петербурга, — качали головами знающие люди. — Город стоит на болоте. Люди потому и рождаются слабыми, болезненными.

Наиболее язвительные говорили, что княгине не подошел польский климат.

Были в Кракове и люди, например Ева Шиманская и вся ее родня, которые не просто жалели Поплавского, но и радовались случившемуся. Теперь, когда сама судьба освободила князя от уз брака — ясно же было, что он женился на русской княжне по расчету! — Станислав наконец может выполнить свое давнишнее обещание и жениться на Еве Шиманской, с которой в свое время поступил не слишком благородно.

Если бы Станислав участвовал в этих рассуждениях, он бы непременно уточнил, что никакого слова Еве он не давал, что она приняла его молчание за знак согласия, а непроизнесенные слова вовсе не могут считаться обязательством.

Шиманские послали соболезнование Поплавскому одними из первых и между строк намекали, что помогут ему справиться с горем, потому приглашают посещать их в любое время, как своих старых друзей.

То, что происходило в замке на самом деле, знали лишь посвященные: Станислав, Василиса и сама Лиза. Причем в последний момент князь заколебался, правильно ли он поступает, слушая жену и подвергая опасности не только ее жизнь, но и жизнь будущего наследника.

Оказалось, что волновался он напрасно. Лиза родила сына без особых осложнений — даже схватки продолжались у нее всего около часа, что вообще было редкостью. Ей помогала одна Василиса, но наготове стоял запряженный конь, на котором в любую минуту мог помчаться за врачом Казик.

Даже в течение этого времени Станислав, по его собственному выражению, чуть не поседел, вышагивая у двери, за которой рожала Лиза, и тщетно прислушиваясь, когда из-за нее донесутся крики княгини. Он совершенно точно знал, что женщины страшно кричат при родах. Ему еще помнились вопли рожавшей Марыли. Но Елизавета Николаевна во всех отношениях была женщиной на других непохожей…

Слава господу, все обошлось, и Станислав вместе с Казиком отправился в Краков, чтобы отыскать для похорон подходящий труп. Надо сказать, и здесь ему повезло. Умершая женщина была молодой, светловолосой, так что ему оставалось лишь пригласить в замок врача, который княгиню при жизни не видел…

В день похорон в замок неожиданно приехала уйма народу. Словно весь краковский бомонд решил проводить в последний путь русскую княгиню. Прислуга сбилась с ног.

Станислав делами не занимался, потому что должен был играть роль горюющего супруга, так что вся тяжесть проведения похорон легла на плечи Василисы и Казика.

К счастью, из поместья Янковичей приехала Жозефина с дочерью и воспитанницей, и эти энергичные женщины взяли на себя прием гостей и следование церемонии, благодаря чему впоследствии в Кракове говорили, что похороны княгини были очень пышными и достойными.

Умершая лежала в гробу под вуалью, и мать Теодора единственная захотела посмотреть на лицо Лизы.

Василиса едва успела перехватить ее руку. Она мягко отвела Жозефину в сторону и сказала:

— Лучше этого не делать. Родильная горячка, она никого не красит. Вам потом станут сниться кошмары.

— Я хотела проститься с Елизаветой Николаевной, чтобы потом рассказать сыну… — Жозефина вытерла платком глаза. — Теперь можно, как говорится, открыть уста: мой сын любил княгиню Поплавскую.

Он сходил по ней с ума. Я даже не представляю, как расскажу ему о ее смерти…

— Разве Теодора сейчас нет в Польше? — спросила Василиса.

— Вы не знаете, — прошептала Жозефина, — мой бедный сын сидит в тюрьме…

— Не может быть! — воскликнула пораженная Василиса; занятая своими переживаниями, Лиза совсем позабыла рассказать ей об этом. — А за что могли посадить в тюрьму такого порядочного и благородного человека, как Теодор?

— Увы, — опять заплакала Жозефина, — он участвовал в каком-то обществе, которое призывало к восстанию за свободу Польши.

— Как же об этом узнали австрийские власти?

— Среди товарищей Теодора нашелся предатель.

Анонимным письмом он сообщил о времени и месте встречи, где молодые патриоты Польши собирались, чтобы обсудить судьбу родины… Как бы то ни было, он жив, а женщина, которую он любит…

— Успокойтесь, пани Янкович, прошу вас, все мы смертны…

— Да, да, простите, Василиса, я сейчас возьму себя в руки. В конце концов, я приехала, чтобы помочь Станиславу, а не проливать слезы!

Приглашенный на похороны священник осведомился:

— Умершая была католичкой?

— Католичкой, — твердо сказал Станислав; на этот раз он не покривил душой.

Умершая бродяжка была католичкой.

Когда во время небольшой передышки Василиса подошла к князю, который сидел в гостиной в трауре и только кивал на соболезнования друзей и знакомых, он вдруг спросил ее:

— Бог не покарает меня за это?

— Бог — вряд ли, ведь вы сделали все, чтобы одну из отверженных душ похоронить достойно, но законные власти вполне могли бы найти в ваших действиях нарушение закона, — честно ответила она.

Игнаца оставили в доме на болоте вместе с Лизой. Впрочем, он настолько был увлечен устройством оранжерейных посадок на новом месте, что, казалось, ничего вокруг не замечал.

В землю он добавил немного торфа, который добыл собственноручно с болота, и надеялся, что это удобрение существенно улучшит рост цветов.

Лиза стала помогать Игнацу в его работах, потому что мысли о происходящих в это время в замке ее собственных похоронах навевали уныние на молодую женщину. Помощь княгини садовник и ученый принял как должное и даже сердился и ворчал, если она делала что-то не так.

— Осторожнее, ваше сиятельство! — кричал он и добавлял:

— Представьте себе, что это ваши дети, но с гораздо более хрупким тельцем…

После, вспоминая происходящее, Лиза корила себя за несерьезность и удивлялась, что Станислав ее идею поддержал. Они, как дети, развлекались подготовкой к мнимым похоронам и делали все для сохранения тайны, в которую вынуждены были все же посвятить Василису и Казика — без них у супругов Поплавских вряд ли все так гладко получилось бы.

Впрочем, гладко, да не совсем! Лиза хотела кормить ребенка сама, но Василиса отсоветовала. Дело в том, что, идя навстречу желанию жены жить отдельно от него, Станислав вытребовал право время от времени брать ребенка к себе, чтобы показывать его родственникам и друзьям, а в таком случае Лизе пришлось бы ездить следом, по договору же она не должна была теперь покидать пределов Змеиной пустоши.

Станислав был тверд. Если Лиза надумала умереть, то есть чтобы свет и законная власть считали ее умершей, она теряла всякие права на замок, на поместье и, естественно, на сына. Если, конечно, она хотела его будущее обеспечить и объявить наследником Станислава.

Лиза с ужасом стала осознавать, что попала в собственноручно устроенную ловушку, то есть лишила себя не только статуса гражданки, но и возможности полноценно исполнять свои материнские обязанности. А если Станиславу взбредет в голову жениться?

Он привезет в замок чужую женщину, которая станет воспитывать ребенка, а в таком случае вряд ли Лиза сможет свободно с ним видеться.

Как выяснилось, план Лизы, по замыслу такой четкий и стройный, в жизни то тут, то там начал давать сбой. Взять хотя бы кормилицу Данилы — так звала сына Лизы, в то время как отец упорно именовал его Станиславом, — которая должна была теперь повсюду следовать за малышом. А его постоянно возили то к отцу, то к матери.

Прежде всего надо было сделать так, чтобы она во время приездов в Змеиную пустошь не встречалась с Лизой. Кормилица раньше не видела княгиню и не знала, как та выглядит, но на всякий случай Лиза переодевалась в платье прислуги и, повязав платок до бровей, сновала из кухни в гостиную. Она могла видеться с сыном только тогда, когда Василиса нарочно занимала кормилицу разговорами или чаепитиями, до которых та была большая охотница.

Благо что кормилица, важная сверх всякой меры из-за того, что она кормит княжича, на остальную прислугу вовсе не обращала внимания, будто не сама совсем недавно была такой же. Она даже осмелилась высказать князю замечание, что ей приходится неизвестно зачем ездить в такую глушь и неизвестно для чего возить туда крошку.

Тут она, конечно, ошиблась, ибо прежде не сталкивалась с Поплавским и полагала, что, оставшись без жены, он горюет, ни на что внимания не обращает, что поездки в Змеиную пустошь придуманы злой экономкой Василисой, которая неизвестно почему строит из себя хозяйку и домика, в который ее отселили не иначе по вредности характера, и всего поместья.

Молчаливость Станислава заносчивая баба перепутала с боязливостью. Потому ее мысль пошла дальше: надавив на князя — разве не в ее руках здоровье его сына? — она надеялась, подобно Василисе, занять в замке место экономки, домоправительницы. Не вечно же она будет кормить маленького Станислава?

Князь принял кормилицу в библиотеке, причем та запоздало поняла, что на горюющего супруга он никак не похож, и даже подумала: а уж своей ли смертью умерла неведомая ей княгиня? Князь попросту избавился от жены и теперь живет не тужит.

— Стало быть, ты не желаешь ездить туда, куда я тебе приказываю, а имеешь наглость рассуждать, что хорошо, а что плохо, да еще и указывать мне на это?

Его сиятельство произносил слова не повышая тона, едва подняв глаза от толстой книги, которую перед тем читал, но от этого кормилице было еще хуже. Лучше бы он на нее накричал! Она попятилась к двери, ноги ее задрожали, и она едва не упала на колени, не переставая повторять:

— Простите, ваше сиятельство, не подумала! Простите, ваше сиятельство!

Ей повезло, что в этот момент Поплавский был настроен благодушно. Он помедлил, чтобы она помучилась и осознала свою вину, но сменил гнев на милость и только заметил, что как раз думать-то ее никто не просит.

Кормилица и не помнила, как оказалась за дверью библиотеки, а едва стала себя ощущать, понимать, что буря пронеслась мимо, перекрестилась с облегчением. Тех денег, что платил ей князь за месяц, она не заработала бы и за год на самой тяжелой и неблагодарной сельской работе.

А уж что она теперь каждый день ела и на чем спала — не стоит и говорить! Если на то пошло, Василиса была не такой уж злой, ничего делать кормилицу не заставляла, а то, что держалась в доме, куда она возила маленького Станислава-Данилу, словно хозяйка, так, видать, имела на то право. Недаром же, когда она иной раз приезжала в замок, все слуги перед нею гнулись и называли по имени-отчеству.

В замке теперь был другой садовник — ученик агрономической школы. Станислав сделал вид, что предпочел его по причине учености, в то время как Игнаца считал якобы самоучкой.

На самом деле, как подозревала Лиза, он под надуманным предлогом отправил Игнаца в дом к ней, потому что считал, что одним женщинам жить на пустоши опасно.

В отличие от египетских фараонов и других известных своей жестокостью исторических личностей, которые убивали строителей пирамид и прочих носителей тайн и секретов, строителей дома в Змеиной пустоши Станислав убить не мог. Потому весть о таком строительстве в общество просочилась. И естественно, вызвала вопросы: зачем он построил дом в такой глуши.

— Начнем с того, что эта глушь — моя земля, — отбивался от любопытных Станислав. — Почему мне было не построить себе охотничий домик?

Впрочем, против ожидания, особенно с расспросами никто не приставал. Хочет князь строить себе охотничий домик — его дело. Может, он пытается таким образом отвлечь себя от мрачных мыслей. То, что Станислав сразу не кинулся в развлечения, говорило о том, что он вовсе не легкомыслен и ведет себя, как и положено человеку в трауре.

Он мог долго горевать по умершей жене. А мог и сразу утешиться. Как все случится, время покажет.

Живым — живое.

Пересуды в свете натолкнули князя на определенные мысли, так что в один из дней он приехал в дом к Лизе вместе с кормилицей. Ей он попросту приказал сидеть на кухне, а сам уединился с Лизой в библиотеке, чего кормилица, таким образом, видеть не могла.

— Человек смертей, — говорил он. — Порой люди умирают совсем молодыми. Со временем я оформлю все документы так, чтобы моего сына никто не смог лишить наследства, а нынче я сделал меньшее из того, что мог бы сделать. Я представил себе, как мои наследники станут рыскать по всем уголкам поместья, потому этот твой домик вместе с землей я подарил Василисе. Надеюсь, она тебя отсюда не выгонит. Да и любопытные не станут совать нос в то место, которое является чужой собственностью…

А Лиза получила долгожданную свободу, как и хотела.

Дом, который для нее выстроил Станислав, был не так уж мал. Внизу, в гостиной, строители по его заказу сложили камин, а в комнате, отведенной под библиотеку, оказалась неплохая подборка книг. Когда он успел все сделать так, что Лиза ничего не заметила? Причем немало было тех книг, которые она читала еще в замке, — по медицине.

Каждая комната была отделана тщательно, с любовью, так же подбирались мелочи: кресла, портьеры в тон. Лиза была растрогана. Если она сама себя заключила в тюрьму, то это была самая уютная тюрьма на свете.

Положительно, она могла изучать медицину, латынь, польский язык, а своего мужа понимать так и не научилась. Должно быть, решила о себе Лиза, для этого она слишком глупа…

Так вот какой сюрприз подготовил для нее Станислав — настоящее гнездышко для райской птички, по неосторожности попавшей в силки.

В доме была и детская комната. И Лиза думала о том, что настанет день, когда Данилушку не надо будет кормить грудью, и тогда она сможет надолго забирать его к себе и быть рядом с ним…

Лиза предложила Станиславу отдать ему деньги, которые лежали на ее счету в Краковском банке, на что он ответил:

— Пусть лежат. Понадобятся — я тебе скажу.

Он проговорил это с подчеркнутым безразличием. И опять заставил ее задуматься над правильностью своих выводов. Зря Лиза восхищалась его вниманием при устройстве дома в Змеиной пустоши. Он построил его просто в соответствии с врожденной добросовестностью. Им вовсе не владели нежные, как она думала, чувства к ней.

На всякий случай Лиза выдала заготовленную заранее доверенность на право распоряжаться ее деньгами Василисе и предупредила, что если с нею что случится…

— Что может с вами случиться? — даже не стала слушать ее экономка — теперь, скорее, компаньонка. — Раз уж вас один раз похоронили, смерти глаза отвели, будете жить теперь так долго, пока не надоест.

Через три недели Станислав опять приехал вместе с кормилицей. На этот раз он вышел из кареты, которая теперь стояла на полозьях, с какой-то плетеной корзиной с крышкой и шкатулкой под мышкой.

Позади кареты был привязан верховой конь, так что Лиза с облегчением поняла, что Станислав не собирается задерживаться. В прошлый раз он пробыл в доме сутки. Приехал накануне днем, а наутро уже стал слоняться из угла в угол и в конце концов увез с собой кормилицу с сыном.

Лиза успела переодеться, закутать голову платком, едва сдерживаясь, чтобы не броситься к сыну, которого кормилица держала на руках.

Станислав безукоризненно сыграл свою роль. Он протянул ей корзинку и приказал:

— Возьми-ка, милая, и напои щенка молоком. Да накажи Игнацу, пусть соорудит для него конуру.

И, более не обращая внимания на Лизу, прошел в дом.

Оказалось, Станислав привез им щенка овчарки, которые охраняют стада овец. Щенок был маленький и пушистый, как медвежонок, но Лиза знала, когда он вырастет, станет огромным и злым — надежная их охрана. А еще она подумала, что, кроме конуры, придется Игнацу мастерить забор. Тут уж всем работа найдется!

Вечером Лиза опять сидела в библиотеке вместе со Станиславом. Эта комната выгодно отличалась от библиотеки замка тем, что была небольшой, уютной и не вызывала никаких тревожных ощущений. Позвал ее сюда Станислав, когда Данилу уложили спать, а Василиса с Игнацем и кормилицей сидели в кухне и чаевничали.

На небольшом столике перед мужем и женой стоял небольшой кувшинчик с ликером и любимый Лизой горький шоколад.

Станислав держал на коленях шкатулку, с которой приехал, и все тянул с разговором, как если бы он никак не мог подобрать слов.

— Лиза, — глухо проговорил он, — кажется, я болен.

— Чем? — удивилась она; супруг был так же бледен, но другим она его и не видела.

— Думаю, у меня что-то с головой. — Он коснулся пальцем лба и сосредоточил свой взгляд на крышке шкатулки.

— Тогда, может, тебе лучше лечь. Я заварю тебе травы…

— Заваривай не заваривай… — усмехнулся Станислав. — Если я действительно болен, то, может, я относился к тебе плохо лишь поэтому… Не слушай, это глупость. Тебе от этого не легче, не правда ли?

Он поставил шкатулку на стол и толчком подвинул ее Лизе.

— Это тебе.

— Что это? — Лиза даже не протянула руку, словно в шкатулке могло сидеть что-то ядовитое вроде тарантула.

— Драгоценности Поплавских. Думаю, они принадлежат тебе по праву.

— И где я буду их носить? В хлеву перед коровой?

— Не надо смеяться надо мной, — сказал он укоризненно. — Если ты сама не станешь их носить, отдашь жене сына… Я забыл тебе сказать: здесь, за книгами первой полки, по моему заказу сделан тайник.

Он встал, снял часть книг и толкнул незаметный выступ стены, отчего квадратный кусок ее как бы провалился внутрь, открыв небольшое углубление.

— Сюда ты можешь положить драгоценности.

— Ты говоришь со мной так, будто умирать собрался…

— Прошу тебя, отнесись к моим словам серьезно, — с нажимом произнес Станислав.

— Хорошо, — пожала плечами Лиза, взяла шкатулку, положила ее в углубление и уже сама нажала рукой на панель тайника, закрывая его.

— Ты даже не посмотрела, что там, — с упреком заметил Станислав.

— У меня будет уйма времени, чтобы их рассмотреть, когда я останусь одна…

— Наверное, ты права.

— Ты уезжаешь завтра? — спросила Лиза, чтобы не молчать.

— На рассвете, — кивнул он.

Станислав и вправду уехал, когда все еще спали, и больше в Змеиную пустошь не приезжал.

Будущее их троих, ушедших в добровольное изгнание, было обеспечено. Кроме счета самой Лизы, деньги были у Василисы — доходы от ее магазина тоже принадлежали им.

Игнац ни о чем особенно не задумывался. Он даже ел зачастую не замечая, что ест. Но в один из дней, когда, как обычно, все трое собрались за ужином, Лиза предложила им обвенчаться.

— Стоит ли вам и далее бегать друг к другу в комнаты, скрывая от меня то, что давно известно?

Василиса покраснела, а Игнац впервые за все время, что Лиза его знала, по-настоящему оживился:

— Вы правы, ваше сиятельство, я давно ей это предлагал. Так в грехе и состаримся!

У них теперь было неплохое хозяйство. На свои деньги купили коня и легкие санки. Тяжелые повозки проезжали к ним с трудом. Стояла середина февраля, и женщины подумывали в ближайшее время купить телегу. Игнац со всем соглашался.

В конце концов Лизе пришлось привыкнуть к тому, что Игнац — человек необычный, увлеченный своим цветоводством настолько, что остальная жизнь для него служит лишь фоном для его работ и исследований. Не то чтобы он совсем уж ничего не умел — он и колол дрова, и топил печь, чистил их небольшую конюшню и передвигал тяжести, если его о том просили, но делал это машинально, продолжая что-то вычислять и решать про себя.

Потом женщины решили, что им необходима корова, — слишком далеко от них находилось ближайшее селение. Корову купили, и Василиса стала доить ее по утрам и вечерам, пока однажды не взмолилась:

— Как хотите, Елизавета Николаевна, а для ведения домашнего хозяйства нам без служанки не обойтись. Игнаца не переделаешь. Он все равно будет пропадать в оранжерее. К счастью, его труды окупаются — скоро я смогу повезти в магазин наши первые цветы. Но посмотрите на мои руки — разве об этом я мечтала? Какие там книги! Я ничего не успеваю читать. К вечеру падаю от усталости и засыпаю. Травы, что я насушила летом, до сих пор висят неразобранные, а ведь я собиралась делать из них сборы…

Лиза со стыдом признавала, что представляла себе их совместную жизнь в домике чересчур идиллически. В самом деле, не думала же пани княгиня, будто Василиса будет и кухаркой, и дояркой, и дровосеком. Она, между прочим, тоже дворянка и не рождена для черной домашней работы!

Трудность заключалась не в том, что служанку найти было нельзя, а в том, что для уединенной жизни нужна была женщина скромная, работящая, умеющая держать язык за зубами и к тому же не обремененная семьей.

Лиза уже подумывала послать Василису в усадьбу Янковичей — может, Жозефина кого-то посоветует? — но случай и сам пошел им навстречу.