Пани колдунья

7

Между тем все, что произошло с Лизой, походило на кошмарный сон.

Когда вместо Милочки Милорадович в карету скользнул Станислав, она попыталась закричать или выскочить из кареты, но он грубо зажал ей рот и швырнул на сиденье так, что она пребольно ударилась об него спиной.

И все время, пока карета бешено мчалась по Петербургу, он бесцеремонно держал ее за плечи, на заставах не давая даже взглянуть в окно.

А на границе он показал ей длинный острый стилет, который прижал к боку девушки так сильно, что лезвие пропороло шелк ее платья и вонзилось в кожу.

Глаза Станислава при этом были такие безумные, что она всерьез испугалась.

Ничего похожего до сих пор с Лизой не происходило, да и не могло произойти. Теперь выяснилось: до восемнадцати лет она прожила оранжерейным цветком в любви и неге и даже не представляла, что кто-то может обращаться с нею так бесцеремонно…

Она сидела в карете, не в силах собрать в единое разбегающиеся мысли: что можно сделать в такой ситуации, что? Лиза услышала, как Станислав объясняет кому-то:

— Моя жена. Только поженились. Вот наша подорожная. Вы непременно хотите посмотреть?

Дверца кареты открылась, и чье-то усатое лицо на мгновение возникло в проеме. Офицер — она от волнения и какого-то полуобморочного состояния ничего не сказала и вообще не шевельнулась — козырнул ей и исчез.

И много лет спустя Лиза, вспоминая этот день, так и не поняла, почему она не закричала, не позвала на помощь? Почему она не сопротивлялась?

Скорее всего, ее надолго заворожили сами слова: рок, предначертание. Прежде в ее понятии это были заранее определенные кем-то свыше события, против которых людская воля была бессильна…

Некоторое время спустя ее пересадили в какой-то другой экипаж. Он был не так роскошен, как карета, в которой ее похитили, но гораздо теплее и вместительнее. Как Лиза поняла, повозка была предназначена для долгой дороги. В ней имелась даже жаровня с углями…

Станислав сначала ехал снаружи, а потом перебрался в экипаж.

— Холодает, — сообщил он Лизе. — Поднялся ветер. Надеюсь, Юзек теперь не заблудится. Дорога пойдет сплошь прямая. А меня ждет дело куда интереснее…

Он наклонился и безо всякой подготовки, ни слова не говоря, так, словно Лиза была горничной, а поблизости не было ее хозяев, а потому следовало торопиться, просто прильнул к ее губам.

Она попыталась вырваться — куда там! Чем больше Лиза сопротивлялась, тем крепче сжимал ее в своих объятиях Станислав. Он стискивал ее руками, словно удав кольцами. И целовал, целовал…

К своему ужасу, Лиза не испытывала ни отвращения, ни испуга, а лишь странное чувство, как будто он потихоньку заглатывал ее. Казалось, еще немного, и она задохнется, но воздух откуда-то поступал, а ее затягивало все глубже и глубже. Голова кружилась, она почти ничего не видела, кроме горевших каким-то дьявольским огнем его глаз, которые завораживали ее так же, как жертв отцовских фокусов стеклянный кувшин. Когда они долго на него смотрели, потом полностью подпадали под влияние магнетизма, внушаемого князем…

На некоторое время девушка пришла в себя от свиста лезвия того же стилета и с удивлением поняла, что Поплавский попросту распорол на ней платье снизу доверху. Правда, пришлось повозиться с корсетом. Тот был на китовом усе, многократно простроченный, но похититель Лизы в конце концов с ним справился.

— Мне повезло! — восхищенно произнес он, когда великолепные груди Лизы показались в открывшемся разрезе. — Твое тело так же прекрасно, как и лицо!

Она сделала последнюю попытку вырваться, но только усугубила свое положение. Распоротое платье свалилось с нее, и Станислав больше не слушал никаких ее возражений и хрипло смеялся, наблюдая, как она упирается ему в грудь, откидываясь при этом назад, и словно подставляет ему свои груди для поцелуя.

Он наслаждался ее беспомощностью и будто вампир впивался в шею, оставляя на нежной коже багрово-черные следы. Лизу всю колотило не то от страха, не то еще от чего-то. Казалось, ее предает собственный организм, потому что в одночасье естество девушки перестало слушаться своей хозяйки и зажило как бы само по себе…

Странно, что еще где-то в сознании ее теплилась мысль, будто все происходит с нею не въяве. Сны ведь тоже бывают похожи на действительность, но хороши тем, что кончаются. Она же все никак не могла проснуться, а все ее усилия, на это направленные, оканчивались ничем.

— Господи, — шептала она, — господи, помоги!

Но ее не слышал и бог. Наверное, она сделала что-то такое, за что всевышний ее наказывает!.. Или он попросту отдал ее в руки дьявола…

Нет, не отдал, но и не воспрепятствовал тому, чтобы изгнанник из рая забрал ее под свою власть.

А Поплавский продолжал бесцеремонно ее ласкать, без труда отводя руки девушки, которыми она в последней попытке старалась прикрыться.

— Мне дважды повезло, — дышал он ей в ухо, — трижды, четырежды. Ты, оказывается, страстная девица. Не люблю холодных. Напрасно мне твердили, что ты, скорее всего, холодна… О, женщина с такой грудью не может быть холодной.

Он опять стал всасывать ее в свое душное змеиное нутро, даже не пытаясь бороться с последними застежками и завязками, а попросту обрезая их своим острым ножом.

В конце концов и Лизой овладело странное возбуждение. Она уже лежала на широкой жесткой скамье, вся истерзанная его руками и губами, а нечто внутри ее пульсировало и ждало чего-то еще, какого-то последнего действия, какового никто еще с нею не проделывал, но должен был сделать, иначе она могла задохнуться, сгореть от сжигавшего ее изнутри огня. Это желание стало таким сильным, что она застонала. Казалось, вонзись сейчас в нее кинжал, она не почувствует боли…

Впрочем, нет, она боль ощутила, но какой-то частью сознания, остальное ее существо содрогалось в конвульсиях, и непонятно было, что это — невероятное, адское вожделение или смертельные судороги…

Но Лиза не умерла. Она лежала боком на неудобной скамье, абсолютно нагая, прикрытая Станиславом каким-то не то пледом, не то одеялом, и смотрела на бледное, осунувшееся лицо своего не то жениха, не то мужа, на его вздымающуюся грудь и недоумевала: неужели этот человек заставил ее позабыть свой облик, свои привычки, свои сами собой разумеющиеся ощущения, чтобы на время превратиться в существо, ничуть не напоминавшее прежнюю Елизавету Астахову?

— Не волнуйся, — проговорил он, не открывая глаз, — мы обвенчаемся. В первом же костеле…

Костеле? Разве не в церкви? Ах да, он же наверняка католик… Но думалось об этом как-то отстранение, будто о чем-то необязательном…

Теперь для нее не было возврата назад, в прошлую безмятежную жизнь. Ее душа больше не принадлежала ни богу, ни ей самой. Вообще, Лизе казалось, что у нее больше нет души… Между тем повозка, или, как про себя Лиза называла ее, рыдван[16], все катила и катила.

Лиза ехала завернувшись в одеяло — ее роскошное подвенечное платье теперь ни на что не годилось. На первой же остановке Станислав оделся и куда-то ушел, наказав ей:

— Сиди, наружу не выглядывай. Юзек будет тебя охранять. И без глупостей!

О каких глупостях могла идти речь, если она была в чужой стране, неизвестно, в какой местности, — до нее доносились слова, которых она не понимала, — да к тому же она была без одежды.

Через некоторое время Станислав вернулся с коробкой, в которой Лиза обнаружила скромное платье и кое-какие предметы женского туалета, в чем, к ее удивлению, Поплавский прекрасно разбирался.

Он, как опытная горничная, помог девушке одеться и набросил на ее плечи накидку.

Станислав вышел из повозки и подал ей руку.

— Пойдем, нас ждет ксендз. Свидетелем будет Юзек и один добродетельный пан, который согласился помочь несчастным влюбленным, сбежавшим от жестоких родителей.

Влюбленным! Хорошо, хоть платье будущий муж купил достаточно закрытое, чтобы окружающие не видели ее истерзанного тела.

— А твой ксендз знает, что я — православная?

— Он не знает даже, откуда ты, из какой страны.

Это очень бедный костел, а сумма, которую я пожертвовал на его алтарь, показалась ксендзу огромной…

Лизе не оставалось ничего другого, как покориться.

— Не бойся, я не стану склонять тебя к тому, чтобы ты обязательно переменила веру, — пренебрежительно проговорил Станислав. — Единожды поклонишься, потом перекрестишься вот так, по-нашему. — Он показал как. — И все. Бог поймет, что у тебя не было другого выхода. Ведь всевышний не одобряет самоубийства, не так ли? А живой ты от меня теперь не уйдешь!

Лиза почувствовала, как у нее от страха поползли по спине мурашки. Когда она думала о том, что раз уж Поплавский — ее судьба, то, может, так и надо принимать свою судьбу, покорно, смиренно, но представить, что этот человек будет с нею рядом всю жизнь…

Она почувствовала себя такой слабой, такой беспомощной. А как там их фамильный астаховский дар? Что же он-то молчит?

Станислав заставил ее надеть фату, и, как ни казалось это Лизе кощунством, она опять без слов подчинилась, хотя ей трудно было без горничной управляться со своими волосами, а от волнения руки к тому же ее почти не слушались.

Они шли по какой-то узкой мощеной улице, Лизины каблучки звонко цокали по камням.

— Ну же, коханая, выше голову! — насмешливо проговорил Поплавский. — Не на каторгу идешь — венчаться. Ты думаешь, мне этого хочется? Стал бы я тащиться за сотни верст за невестой, у нас и в Польше достаточно красавиц. К сожалению, мало кто из богатых папаш согласился бы отдать свою дочь за князя Поплавского. Бедный, говорят. А где ж тогда мне денег достать, кроме как на деньгах жениться?

— Так ты беден? — изумилась Лиза. — Но весь петербургский бомонд только и говорил, что о твоем сказочном богатстве.

— Согласись, я был очень убедителен, — довольно рассмеялся он. — Я и сам не ожидал, что такая афера у меня получится. Все-таки вы, русские, очень доверчивые… Впрочем, если быть честным, без помощи одного умного человека я бы, пожалуй, с этим не справился…

Как Лиза ни была огорошена, смятена, но расследование, которое незадолго до свадьбы учинили они с Петрушей, тут же ей вспомнилось.

— Уж не Щербина ли этот умный человек?

Поплавский с любопытством скосил глаз на будущую жену:

— Ты догадлива, моя дорогая.

— Интересно, дорого ли он запросил за свою помощь?

Она хотела уязвить Станислава, но он неожиданно расхохотался:

— Представь, он спросил у меня, будешь ли ты счастлива со мной? Я, как человек честный, честно и ответил: «Вряд ли!» А он сказал, что готов сам заплатить мне, чтобы я не отказался от своих намерений.

Ха-ха-ха! Хотел бы я знать, чем ваша семейка так ему досадила?

— Я могу удовлетворить твое любопытство, — холодно сказала Лиза. — Мой отец поймал твоего помощника на шулерстве…

— Хочешь сказать, разоблачил его при всех? Тогда понятно. Разрушил ему карьеру…

— Карьеру шулера. И тебе его жалко?

— Просто я примерил случившееся с ним на себя.

Если бы сейчас кто-то попытался разрушить мою нынешнюю игру, я бы, наверное, тоже его возненавидел. И постарался бы отомстить.

Между тем они подошли к костелу, и Лиза поставила ногу на ступеньку. И охнула от боли — ее сердце будто пронзила длинная игла, которая достала прямо до лопаток. Неужели у нее стало болеть сердце?

— Ну, ну, не притворяйся, ничто тебе не поможет! — проговорил Станислав, когда она схватилась за сердце, и, хотя в его глазах мелькнула некоторая тревога, он цепко взял ее за локоть и повел по ступенькам к входу в костел.

Потом они опять ехали в той же повозке, и Лиза безучастно сидела, глядя прямо перед собой. В голове ее слегка звенело, словно там, в костеле, перед алтарем, остались все ее мысли, желания и вообще прошлое.

Она пришла в себя от того, что рука Станислава стиснула ее колено.

— Ну что, женушка, поцелуемся?

— Нет! — испуганно отпрянула она, опасаясь той власти, которую имели над нею его поцелуи.

— Ты опять будешь сопротивляться? — Глаза его загорелись. — Никогда прежде я не задумывался над тем, что от преодоления сопротивления получаешь куда больше удовольствия, чем от молчаливой покорности… Вот-вот, твои прекрасные глазки снова засверкали. Надо сказать, прекрасное зрелище: молнии среди льда. Ты всерьез околдовала меня — я стал воспевать твою красу поэтическим штилем… Мне кажется, дорогая, из нас получится неплохая семейная пара…

Он говорил, а сам одной рукой тянул ее к себе, и одновременно другая рука приподнимала юбки, чтобы потом одним движением усадить ее к себе на колени…

— Расстегни платье! — хрипло потребовал он.

— Нет!

— Тогда и его мне придется разрезать ножом.

Лиза покорно стала расстегивать платье.

Из дороги она почти ничего не запомнила, кроме того, что Станислав проникал в нее при любой возможности. Она не могла найти объяснения этому и решила про себя, что ее нежданный муж попросту развращен и думает только об одном: удовлетворении своей плоти. Но тогда почему его действия не оставляют равнодушной Лизу?..

— Ваши петербуржцы говорили, что ты — ведьма, — посмеивался он, укладывая ее голову к себе на плечо. — Но ведь они не знали твоего тела и твоей страстности, не знали, какое удовольствие ты можешь подарить мужчине. Тогда что их смущало? Твои зеленые глаза. Они испускают флюиды, которые могут превратить любого мужчину в раба, если этому не противиться. Ваши мужчины боялись твоих чар, вот что. И были правы. Укротить такую женщину дано не каждому. Теперь ты поняла, что совершенно напрасно было даже пытаться убежать от меня? Или выйти замуж за такого телка, как мой кузен Жемчужников.

Я — твоя судьба!

Лиза вздрогнула от его слов. Но от этого, кажется, впервые пришла в себя. Выходит, Поплавский считает, что он ее укротил?

Поймав себя на этих размышлениях, Лиза мстительно усмехнулась: как бы ни уговаривал ее муженек, не сможет она быть кроткой овечкой. Даже ежели захочет. Чего уж там, не захочет! Тогда что делать?

Как говорил папенька, нашла коса на камень. Единственное, что Лиза может, так это до поры до времени сдерживать свой независимый нрав.

Несколько часов тому назад Станислав предупредил ее, что ночью они будут в поместье Поплавских.

Посоветовавшись с Юзеком — странные отношения у господина со своим кучером! — останавливаться на ночлег или нет, порешили ехать. Лошади выносливые, еще несколько верст выдержат, а уж ночевать лучше дома, Анелька и так заждалась муженька. То бишь Юзефа.

От предчувствия ли окончания пути или от своих беспокойных мыслей, но Лиза проснулась и теперь сидела, посматривая в крохотное оконце на залитые полной луной окрестности. Голова Станислава лежала на ее коленях — в последнее время он полюбил спать именно так: головой на ее коленях. Просто спать рядом не позволяла ширина сиденья.

Впрочем, три ночи до того они провели в придорожных гостиницах, комнаты в которых, мягко говоря, оставляли желать лучшего. То ли Станислав экономил деньги, то ли их у него попросту не было.

А больше всего удивил Лизу титул мужа. Он оказался князем. Причем ни разу нигде в Петербурге он о том не обмолвился и даже, кажется, Жемчужниковы о том не знали.

Насколько Лиза в таких делах разбиралась, никто из ее знакомых не стал бы сего факта скрывать.

Даже самые захудалые фамилии выискивали следы своего знатного происхождения в старых документах и чуть ли не в летописях.

— Неужели у поляков княжеский титул не ценится?

Когда она спросила так у Поплавского, он довольно рассмеялся:

— Видишь ли, коханая, в Польше князей не так уж много, и ваши умники сразу бы вызнали про мои денежные затруднения. Ведь и на Неве не приветствуют охотников за приданым, не так ли? Польский шляхтич Поплавский вполне может быть богат, а вот князь Поплавский наверняка беден как церковная мышь…

Хоть одно могло служить Лизе слабым утешением. Ее брак с Поплавским не выглядел мезальянсом[17].

Она была княжной Астаховой, стала княгиней Поплавской.

Впрочем, в связи с последним ей пришлось совершить еще одно дело против своей воли — написать письмо отцу о том, что князь Поплавский на ней женился и потому хочет получить причитающееся жене приданое. Для чего отряжает своего управляющего Юзефа Спасовича.

— Юзеф — твой управляющий? — удивилась Лиза. — Я думала, что он простой кучер.

— Не только управляющий, но и доверенное лицо. Спасовичи живут в нашей семье уже много лет.

Мы с Юзефом как-то пытались уточнить, сколько именно, но запутались в расчетах.

В каком-то неизвестном населенном пункте Станислав взял себе другого кучера, который теперь и вез их к родовому замку Поплавских, куда-то под Жешув, а Юзек возвращался в Россию.

Ничего не упускавший Станислав снабдил своего посланца, кроме письма Лизы, копией брачного свидетельства, украшенного печатью нотариуса более внушительной, чем само свидетельство…

Итак, Лиза смотрела на пейзаж за крошечным окошком катящегося по дорогам Польши рыдвана, и он был унылым. Деревья в лунном свете казались исполинами, вылезающими из-под земли.

Некоторое время спустя колеса загрохотали по булыжнику, и Станислав пошевелился на неудобном ложе.

— Подъезжаем! — буркнул он и лениво поинтересовался:

— А ты почему не спишь? Не терпится увидеть домишко, в котором проживает нищий супруг?

Лиза ничего не ответила. Она поняла, что с ее муженьком лучше не вступать ни в споры, ни в пререкания. Чем больше она ему возражала, тем охотнее он злился и даже свирепел. А когда он вот так нарочито добродушно над нею подшучивал, она напрягалась и ждала самого худшего.

Лиза опять выглянула в окошко. Теперь повозка катила мимо целого ряда деревьев, посаженных не как попало, а выровненных умелой рукой садовника.

Но и они казались ей обгоревшими остовами.

Черные деревья на фоне желтой луны — картина на кого угодно навеет тоску.

Наконец рыдван остановился, но где, Лиза не могла понять, ибо в свой смотровой глазок видела лишь темный угол какого-то здания.

Она оглянулась на Станислава. Тот набросил на себя пальто, не озабочиваясь тем, чтобы привести в порядок одежду, и теперь протягивал ей накидку.

Дверца повозки отворилась, хлопнула выдвинутая подножка, и какой-то мужчина предложил Лизе руку, помогая выйти.

— Проше, пани!

Он сказал еще что-то, но Лиза уловила лишь звуки, похожие на «пше», «бже». На всякий случай она кивнула и ответила почему-то по-французски:

— Merci![18].

Она слышала, как вышедший следом из повозки Станислав коротко отдает какие-то распоряжения.

На некоторое время ее оставили одну, и Лиза могла хоть немного оглядеться.

Наверняка утром все покажется ей совсем другим, но теперь она с любопытством разглядывала небольшой, как она думала, домик, где горел свет, суетились люди, и не сразу поняла, что она видит лишь переднюю часть замка, большая часть которого сливалась с окружающим ночным пейзажем, обозначенная лишь зубцами готических башен…

Станислав тронул ее за локоть и повел к освещенному входу, не заботясь о том, что она едва поспевает за его быстрым шагом.

Они оказались в освещенной десятком свечей большой гостиной, из которой вела наверх широкая деревянная лестница, устланная домотканым шерстяным ковром.

После признания Станислава о том, что он беден, Лиза приготовилась увидеть тщательно скрываемую если не бедность, то недостаток средств на поддержание былого великолепия.

Но бедности не было, зато ощущалось равнодушие к окружающей обстановке — свечи почти все были более чем наполовину сгоревшими, никто и не подумал заменить их на новые. Обои в некоторых местах выгорели, как и тяжелые бархатные портьеры.

Это был скорее недостаток женской руки. Некому было распорядиться обновить обивку или те же портьеры. Слуги же могли лишь поддерживать в замке чистоту да своевременно наполнять вазы цветами.

И к тому и к другому у Лизы претензий не было.

Дорогая фарфоровая ваза, когда-то разбитая, теперь была склеена на самом видном месте. Очевидно, это была любимая ваза бывшей хозяйки дома…

А почему, собственно, была? Может, хозяйка жива до сих пор? Но откуда-то это понимание выплыло — что хозяйка замка умерла. Лиза все никак не могла привыкнуть к таким вот неожиданным знаниям, неизвестно откуда взявшимся.

Лиза так и не удосужилась узнать, кто из родственников Станислава живет вместе с ним. Лучше бы своевременно спросила Поплавского, чем гадать, откуда она что-то знает и знает ли.

Станислав перехватил ее изучающий взгляд, растолковал его по-своему и откровенно заметил:

— Теперь понимаешь, для чего мне нужны деньги? Родовой замок требует забот и внимания, будто капризная любовница. И ведь ничего не поделаешь, как говорят французы, noblesse oblige[19]. Мы должны давать балы, принимать гостей, выезжать на охоту…

В общем, что тебе рассказывать, ты и сама это знаешь.

Он взял из рук безмолвно стоявшей перед ними прислуги — белокурой, нарочито смиренной девицы — канделябр с горящими свечками и заметил Лизе как бы между прочим:

— Марыля будет твоей горничной. Она говорит по-русски. Если захочешь, она научит тебя польскому.

— Конечно, захочу! — сказала Лиза, наверное, излишне горячо, потому что Станислав с удивлением на нее воззрился.

— Марыля, — сказал он, — иди спать, я сам помогу пани княгине приготовиться ко сну.

— Когда ты представишь меня своей матушке? — спросила Лиза, когда супруги рука об руку поднимались по лестнице.

Станислав отнял руку от локтя, за который ее вел, и холодно произнес:

— Ты так хочешь идти на кладбище? Надеюсь, не теперь же?

— Как — на кладбище? — переспросила ошеломленная Лиза. — Но Петя… Жемчужников говорил, что они прежде получили письмо от твоей матушки…

— Моя матушка уже пять лет как в могиле. Родственнички! Не знают даже, когда умерла их сестра!

— А то письмо? — робко спросила она.

— Я написал его сам! — злорадно проговорил он, остановившись на площадке лестницы… — Я особенно и не старался изменять свой почерк — сомневаюсь, что они помнили матушкин…

«Чего он так злится, — подумала Лиза, — далеко не всегда дальние родственники поддерживают между собой теплые отношения. И тем более нельзя их требовать или считать, будто кто-то обязан проявлять к тебе родственные чувства…»

Станислав распахнул перед нею массивные дубовые двери:

— Прошу в опочивальню. Предупреждаю сразу: об отдельной спальне и не мечтай. Я считаю, ужены не должно быть никаких секретов от мужа. Эти европейские штучки!.. Я должен знать, как ты спишь, что читаешь, о чем думаешь. Отдельная же спальня дает жене слишком много свободы… Позволь мне за тобой поухаживать?

Она вовсе не думала об отдельной комнате, тем более что ее родители имели общую спальню и супружеское ложе, которое маленькой Лизе казалось огромным. Яркое воспоминание детства — то, как Лиза пыталась прорваться к этой кровати, чтобы спать рядом с мамой и с папой…

— Разреши, я сама разденусь? — попросила Лиза, отлично представляя себе, с чего начнется раздевание, — у нее на шее и на груди до сих пор виднелись кровоподтеки, так что в ближайшую неделю об открытом платье не стоит и мечтать.

— Зачем же, дорогая, я тогда отпускал горничную? — плотоядно ухмыльнулся он. — Мы с тобой только поженились, а ты уже пытаешься хитрить со мной. Не волнуйся, я все сделаю сам!