Панихида по усопшим

Глава тридцать первая

Возможно, события последних нескольких дней нарушили душевное спокойствие преподобного Кейта Мекледжона гораздо меньше, чем должны были; и как честного человека его беспокоила такая реальность. Это правда, что возглавив приход только в ноябре предыдущего года, он не знал лично семью Морриса, и поэтому нельзя было ожидать от него, что он будет реагировать слишком остро на трагические находки, которые (если верить слухам) были телами отца и сына. Тем не менее, когда он сидел в своем кабинете в 9.30 во вторник утром он знал, что сострадание должно было более глубоко его затронуть, и он задумался о себе; и о своей церкви тоже.

Mекледжон был высокого роста, хорошо сложенный мужчина, сорока одного года и он был счастлив в браке. Его детство прошло в семье благочестивых евангелистов. С ранних лет обещания вечной жизни и ужасы горящего огнем и серой озера для него были также реальны, как леденцы и конфеты или ландшафт его родного Дорсета. В ранней юности, в то время как его одноклассники обсуждали перспективы своих любимых футбольных команд или достоинства новых гоночных велосипедов, молодой Кейт рос ревнителем церковных и богословских канонов, и к шестнадцати годам его жизненный путь был для него совершенно ясен: ему суждено было принять духовный сан. Будучи молодым, он вначале был умеренным приверженцем Низкой церкви в своих взглядах на литургии и таинства; но постепенно его все больше и больше привлекало учение Оксфордского движения[14], и в какой-то момент он был внутренне готов принять причастие и обратиться к римско-католической церкви. Но все это было в прошлом. Найдя новый баланс, он обнаружил, что может идти по канату Высокого англиканства с безопасностью и уверенностью, и ему было приятно, что его община была хорошо подготовлена для этого. Его предшественник, Лайонел Лоусон, не уделял (казалось) внимания официальной церковной позиции, которая была явно ближе к Высокой церкви. Факт в том, что когда второй священник около пяти лет назад был повышен до своего собственного прихода, со стороны Лоусона не последовало никакого запроса к епископу о его замене, и Лоусон справлялся без посторонней помощи с многообразными обязанностями прихода Сент-Фрайдесвайд. Неизбежно, конечно, последовало сокращение служб, но Мекледжон был полон решимости как можно скорее восстановить ежедневные мессы в 11.15 утра и 6.15 вечера, которые были полностью (как он считал) необходимым элементом во славу Божью.

Тем не менее, когда он сидел в древнем кресле за столом, страница, над которой зависло его перо, в течение нескольких минут оставалась пустой. Настало время снова проповедовать о преобразовании: сложный вопрос, конечно, но как раз тот, который имеет жизненно важное значение для духовного здоровья братьев. Но что можно было сказать в проповеди? Переплетенный в хромовую кожу, экземпляр Священного Писания был открыт перед ним на Книге Пророка Осии. Чудесная и запоминающаяся часть Писания! Это было почти также, как если бы сам Всевышний действительно не знал, что делать со своими людьми, для которых благость и милость были мимолетны как туманы или выпавшая роса, что растаяла в лучах утреннего солнца. Была ли для Церкви опасность потерять свою любовь? Ибо без любви поклонение Богу и забота о братьях были не многим более, чем пустозвонством… Да, возможно, начало проповеди должно быть само по себе спокойным. Не слишком сильные выражения: решительно ничего с привкусом митинговой риторики. Но потом другой стих привлек его внимание из более ранней главы того же пророчества: «Привязался к идолам Ефрем, оставь его!». Другой яркий стих! Идолопоклонниками были, в конце концов, те, кто в Церкви – не те кто, за ее пределами. Те, кто поклоняются, но поклоняются ложному представлению о Боге. И не только золотому тельцу. Тут всегда была опасность, что другие представления могут встать на пути истинного поклонения: да – он должен был признать это! – такие вещи, как ладан, и свечи, и святая вода, и коленопреклонения, и все остальные инструменты церемоний, могли, возможно, засорять очищающую силу Святого Духа. Также было возможно, – даже слишком легко фактически – быть ослепленным ради духовного здоровья Церкви арифметическим увеличением ее членов, особенно когда он видел (гордясь этим) несомненное увеличение числа посещающих богослужения в своем собственном приходе. Записи показывали, что при режиме Лоусона, посещаемость была лишь немного более чем удовлетворительной; и действительно бывали случаи в середине недели, когда было трудно собрать большую часть общины! Но Бог не просто считает головы; и он снова задумался о центральной проблеме, которая доминировала в его прежнем мышлении: не должен ли он больше заботиться о духовном здоровье своей паствы?

Он все еще не определился с текстом своей следующей проповеди, страница под его пером по-прежнему оставалась чистой, тревожное пророчество Осии еще лежало перед ним, когда зазвонил дверной звонок.

Было ли это волей Провидения, когда он размышлял о состоянии души церкви Сент-Фрайдесвайд? По крайней мере, это было жутким совпадением, потому что его посетитель вскоре стал задавать ему те же самые вопросы, которые он задавал себе; задавать их довольно прямо, – слишком прямо.

– У вас было много прихожан в прошлое воскресенье, сэр?

– О, как обычно, инспектор.

– Я слышал, что к вам стало приходить больше людей, чем было у Лоусона.

– Может быть и так. Я думаю, в неделю, конечно.

– Фанаты стекаются обратно, так сказать?

– У вас это звучит, как про футбольный матч.

– Надеюсь, чуть более интересный, чем последний матч, который я видел.

– И не надо стоять в очереди за билетами, инспектор.

– Вы, надеюсь, ведете довольно подробный отчет о деятельности общины?

Meкледжон кивнул:

– Я по-прежнему следую практике моего предшественника в этом отношении.

– Но не во всех отношениях?

Meкледжон посмотрел в холодные голубые глаза инспектора:

– Что вы пытаетесь сказать?

– Разве не придерживался Лоусон в своих взглядах Низкой церкви, в отличие от вас?

– Я не знал его взглядов, но считаю, что они были ближе – э…

– К Низкой церкви?

– Э… можно и так сказать, да.

– Я заметил, что у вас в церкви было три священника на службе в воскресенье утром, сэр.

– Вам нужно еще довольно много узнать о нас, инспектор. Был я и мой помощник. Суб-диакон не обязан иметь священный сан.

– Тем не менее, трое – многовато для обычной нормы, разве нет?

– У нас нет книги с нормативами, когда дело касается богослужений.

– Возможно, у Лоусона был помощник?

– В первое время его пребывания здесь, да, был. Приход большой, и на мой взгляд всегда должен быть помощник священника.

– Потом Лоусон был сам по себе – в течение последних нескольких лет?

– Он был один.

– Вы когда-нибудь слышали, сэр, что Лоусон, возможно, слишком любил певчих?

– Я… я думаю, что не вполне тактично для вас или для меня…

– Недавно я встречался с его бывшим директором школы, – прервал Морс с новой властной нотой в голосе. – Я чувствовал, что он что-то скрывает, и я догадался, что это было: тот факт, что Лайонел Лоусон был исключен из школы.

– Вы уверены?

Морс кивнул:

– Я позвонил сегодня старику и надавил на него. Он сказал мне, что я был прав.

– Исключен за гомосексуализм, вы говорите?

– Он отказался подтвердить это, – медленно сказал Морс, – но также не стал и отрицать. Боюсь, нам придется делать свои собственные выводы. Подумайте, сэр. Хочу заверить вас, что все, что вам, возможно, придется сказать мне, останется в строжайшем секрете. Но это мой долг, как полицейского, спросить вас еще раз. Слышали вы какие-либо слухи, что Лоусон вообще был склонен к такого рода вещам?

Мекледжон посмотрел себе под ноги и ответил уклончиво:

– Я слышал, один или два слуха, да. Но я не думаю, что сам Лоусон был активным гомосексуалистом.

– Он был пассивным, вы это имели в виду?

Мекледжон поднял глаза и ответил со спокойной убежденностью:

– С моей точки зрения, преподобный Лоусон вообще не был гомосексуалистом.

Я, конечно, иногда бываю не прав, инспектор. Но в данном случае я думаю, что я прав.

– Благодарю, – сказал Морс тоном человека, который говорит: «спасибо, какие пустяки».

Он оглядел комнату с книжными полками, на которых выстроились рядами богословские труды, корешки большинства из них были либо синими, либо коричневыми. Именно в этом темном и мрачном помещении, Лоусон просиживал, наверное, в течение нескольких часов каждый день, во время своего десятилетнего служения в приходе Сент-Фрайдесвайд. Что в действительности пошло здесь не так? О каких странностях человеческого сердца и о какой глубокой пропасти человеческого сознания могли рассказать эти стены и эти книги, если б только они имели языки, чтобы говорить с ним? Мог ли Мекледжон сказать ему больше? О, да, он мог. Был просто один последний вопрос, самый важный вопрос и он его задаст в любом случае. Это был вопрос, который внезапно возник в его голове накануне вечером на дороге всего в нескольких милях к югу от Шрусбери.

Он вынул из кармана измятое теперь расписание богослужений за апрель.

– Вы печатаете их на каждый месяц?

– Да.

– Вы, – казалось, во рту внезапно пересохло, когда он спросил, – вы сохраняете их копии за предыдущие годы?

– Конечно. Это большая помощь в составлении приходских расписаний, если имеются копии за предыдущий год. Не столько в период Пасхи, конечно, но…

– Могу я посмотреть на прошлогодние расписания богослужений, пожалуйста, сэр?

Мекледжон подошел к одной из книжных полок и достал папку с бумагами.

– Копии за какой месяц вы хотите? – В его глазах отразился проницательный интеллект. – За сентябрь, возможно?

– За сентябрь, – сказал Морс.

– Это здесь, да. Июль. Август… – Он остановился и посмотрел немного озадачено. – Октябрь, ноябрь… – Он вернулся к январю и прошелся очень тщательно по копиям еще раз. – Их здесь нет, инспектор, – сказал он медленно, – их здесь нет. Интересно…

Морсу тоже было интересно.

– Но, помилуйте! Это ведь не слишком трудно – найти копию где-нибудь еще, правда?

– Мы каждый месяц печатаем их по нескольку сотен – у кого-то они сохранились.

– Кто печатает их для вас, сэр?

– Одна маленькая фирма на Джордж-стрит.

– Они, несомненно, хранят оригиналы, не так ли?

– Я так думаю.

– Вы можете найти их для меня, – не откладывая?

– Разве это так срочно? – спросил Mекледжон спокойно.

– Думаю, что да.

– Вы всегда можете проверить данные по церковному регистру, инспектор.

– Что?

– Мы регистрируем в ризнице каждую службу. Насколько я понимаю, речь идет о службе, которую вы ищете? – Каждая услуга записывается там. Время, вид услуги, пастор, пожертвования – даже количество прихожан, хотя я должен признаться, что иногда это немного предварительная оценка.

Морс позволил себе торжествующую улыбку. Его догадка оказалась верна! Ключ, который он искал, был именно там, где он и думал, – под самым носом, внутри самой церкви. Он решил, что в следующий раз озвучит свою догадку чертовски более зрелищно, чем он сделал это сейчас. На данный момент, однако, он ничего не сказал. Ключ был в этих регистрах – почти наверняка – и он почувствовал волнение человека, который, зная результат семи ничейных футбольных матчей, собрался купить билет спортивной лотереи и неожиданно обнаружил результат восьмого матча.

Двое мужчин прошли по широкой лестнице в коридор, где Meкледжон взял свое пальто темно-коричневого цвета, такого же, как почти вся мебель в большом гулком доме священника.

– Здесь много комнат, – сказал Морс, когда они вышли на улицу.

Опять в глазах викария вспыхнуло понимание.

– Вы хотите сказать, что я должен превратить дом в приют, не так ли?

– Да, – прямо ответил Морс, – я знаю, что ваш предшественник не раз принимал здесь бездомных.

– Я знаю, что он так делал, инспектор. Я знаю, что он так делал.

Они расстались на Джордж-стрит, и Морс, в состоянии едва сдерживаемого волнения, уже перебирая тяжелые церковные ключи в кармане своего плаща, пошел вниз по Корнмаркет в церковь Сент-Фрайдевайд.