Панихида по усопшим

Глава четвертая

Наставник собирал отъезжающих на пикник в 7.30 утра на Корнмаркет, и Моррис присоединился к группе суетливых родителей, тащивших за ребятами рюкзаки с обедами, принадлежностями для купания и карманными деньгами. Питер уже забрался на заднее сиденье с парой возбужденных приятелей, тем временем Лоусон еще раз пересчитал всех по головам, чтобы удостовериться, что группа была полностью укомплектована и могла, наконец, выступить в поход. Моррис бросил последний взгляд на Гарри и Бренду Джозефс, молча сидевших рядом на переднем сидении, на Лоусона, укладывавшего свой непромокаемый плащ на багажную полку, и на Питера, счастливо вертевшего головой по сторонам и, как и большинство других мальчиков, забывшего помахать на прощание. Все пути вели в Борнмут.

Было 7.45 утра на часах с южной стороны церкви Сент-Фрайдесвайд, когда Моррис подошел к Карфакс и затем пошел вниз к нижней части Сент-Эббе, где он остановился перед стройным трехэтажным зданием с лепниной, стоявшим в глубине улицы за ярко-желтой оградой. Широкие деревянные ворота перекрывали узкий проход к входной двери, на которой была прикреплена облупившаяся доска объявлений с выцветшим расписанием богослужений. Сами ворота были полуоткрыты; и, пока Моррис стоял нерешительно на пустынной улице, послышался шелест бумаги, и подъехавший на своем велосипеде газетчик вставил экземпляр «Таймс» в щель на двери. Внутри не оказалось руки, которая приняла бы газету, и Моррис медленно отошел от дома и так же медленно вернулся назад. На верхнем этаже бледно-желтая полоса неонового света предполагала наличие кого-то в помещении, он подошел к входной двери и осторожно постучал по ней уродливым черным молотком. Не услышав внутри ни звука, он снова повторил попытку, немного громче. Там, в жилище старого священника, безусловно, кто-то должен быть. Студенты, с верхнего этажа, наверное? Экономка, возможно? Но снова, прижимая ухо вплотную к двери, он не смог уловить никакого движения; и осознав, что его сердце бьется о ребра, он попытался открыть дверь. Она была заперта.

Задний двор был обнесен стеной где-то в восемь или девять футов высотой; на воротах, ведущих за дом, от руки было написано белой краской НЕ ПАРКОВАТЬ, но они позволяли куда-то пройти, и, повернув металлическое кольцо, Моррис обнаружил, что ворота не заперты. Он вошел внутрь двора, и спокойно обойдя участок пятнистого газона, подошел к задней двери и со страхом постучал. Никакого ответа. Ни звука. Он подергал ручку двери. Дверь была не заперта. Он открыл ее и вошел внутрь.

В течение нескольких секунд он стоял, замерев, в широком коридоре. Через гостиную была видна передняя дверь, «Таймс» свешивалась вниз через щель почтового ящика, как язык какой-то плотоядной горгульи, в доме было до сих пор тихо, как в могиле. Он заставил себя дышать более спокойно и огляделся. Дверь слева от него была приоткрыта, и он, подойдя на цыпочках, заглянул внутрь.

– Есть здесь кто-нибудь?

Слова были произнесены тихо, но его не покидал явный прилив уверенности, что кто-то должен там быть, кто-то явно пытался остаться незамеченным. И кто-то был там до самого последнего времени. На столешнице лежал нож, обмазанный липким маслом и джемом, стояли единственная тарелка, усыпанная крошками от тоста и большой бокал с холодной чайной заваркой на дне. Скорее всего, остатки завтрака Лоусона. Но вдруг дрожь страха прошла по позвоночнику Морриса, – он заметил, что электрическая плита была включена на полную мощность, ее спирали прямо полыхали оранжево-красным светом. Тем не менее, вокруг было то же самое жуткое спокойствие, как и раньше, только механическое тиканье кухонных часов еще больше подчеркивало повсеместное молчание.

По коридору он спокойно прошел к широкой лестнице, и легко, насколько только мог, поднялся на площадку второго этажа. Только одна из дверей была открыта; но и этого было достаточно. Черный кожаный диван располагался вдоль одной стороны комнаты, а пол полностью покрывали ковры. Он бесшумно пересек комнату и дотронулся до выдвижной крышки стола у окна. Она была заперта, но ключ лежал сверху. Внутри он нашел два аккуратно исписанных листа бумаги, на которых был написан текст предстоящей проповеди; сверху лежал нож для разрезания бумаги, с любопытной рукояткой, оформленной в виде распятия, его режущая кромка, как показалось Моррису, была невероятно (и возможно напрасно?) острой. Он подергал ящики слева – все они, скользя, открылись, и все они, по-видимому, были предназначены для каких-то невинных функций; и то же самое – верхние три ящика справа. Но самый нижний был заперт, а ключа от него нигде не было видно.

Предвидя в перспективе наличие некоего охранного устройства, Моррис предположил, что упрямство замков и запоров можно будет сломить с помощью небольшого зубила, которое он теперь и вынул из кармана. Ему потребовалось не более десяти минут, но когда, наконец, нижний ящик был открыт, окружающие продолговатые боковины были безнадежно испорчены сколами и трещинами. Внутри лежала старая коробка от шоколадных конфет, и Моррис уже снимал обвязывающие ее крест-накрест резинки, когда небольшое звук заставил его глаза расшириться от ужаса.

В дверях стоял человек с лицом, намыленным пеной, его правая рука держала кисточку для бритья, левая сжимала несвежее розовое полотенце. На секунду Моррис почувствовал шок, который частично парализовал его, потом ужас, потому что его первым впечатлением было, что этот человек сам Лоусон. Тем не менее, он знал, что ошибается, и логика, мгновение назад грозившая распасться на молекулы, стремительно восстанавливала свои позиции. Мужчина был примерно такого же роста и телосложения, что и Лоусон, да. Но лицо его было изящнее и в волосах было больше седины; и голос человека, когда, наконец, он заговорил, не был голосом Лоусона. Манера выражаться, казалось, должна была замаскировать любопытную комбинацию культурности и грубости:

– Могу ли я спросить, что ты здесь делаешь, приятель?

Моррис, наконец, узнал его. Это был один из бродяг, которые иногда собирались на Бонн-сквер. Действительно, Лоусон приводил его в церковь несколько раз, и шепотом передавался слух, что между мужчинами была связь. Но никто даже и не подозревал, что этот человек был братом Лоусона.

В Борнмуте ярко светило солнце на ясном небе, но день был холодным и ветреным, и Бренда Джозефс, сидя в открытом шезлонге, позавидовала другим отдыхающим, которые устроились под защитой полосатого забора. Она чувствовала холод и скуку, – но больше всего ее обеспокоила маленькая ремарка Гарри: «Жалко, что Моррис не смог поехать». Это все. Это все…

Мальчики носились вокруг с феноменальной энергией: играли в пляжный футбол (это Гарри организовал), плавали в море, карабкались вверх и вниз по скалам, поглощали колу, жевали бутерброды, хрустели чипсами, а затем лезли обратно в море. Но для нее это был пустой, бесплодной день! Она была официально «медсестрой» на этом пикнике, на тот случай, если кто-то почувствует себя больным или оцарапает колено. Но она могла бы провести весь день с Полом. Весь день! Без какого-либо риска. О, Боже! Она не могла не думать об этом…

Чем дальше клонилось к морю заманчиво мерцавшее солнце, тем сильнее грохотали волны у береговой линии, разлетаясь каплями тяжелого тумана. Это был неподходящий день для начинающих пловцов, но очень веселый для мальчиков, которые с огромным удовольствием без устали прыгали среди волн, и Лоусон с ними, – белокожий, как рыбье подбрюшье, – он смеялся с ними и брызгался, такой счастливый. Все это казалось Бренде совершенно невинным, и она ни за что не смогла бы поверить в реальность мерзких сплетен о нем. Не то, чтобы она сильно любила Лоусона или, наоборот, сама ему нравилась. На самом деле она думала, причем уже не раз, что Лоусон должен что-то подозревать о ней и Поле; но он об этом ничего не говорил… пока.

Гарри пошел прогуляться вдоль эспланады, и она была рада, что он оставил ее наедине с собой. Она попыталась читать газету, но ее страницы хлопали и разлетались на ветру, и она положила ее обратно в походную сумку, рядом с термосом с кофе, бутербродами с семгой, и своим белым бикини. Да. Жаль бикини… Она сильнее осознала власть своего тела за эти последние несколько месяцев, и ей приятно было видеть, как молодые люди глазели на ее выпирающие груди. Что с ней происходит?..

Когда Гарри вернулся через час или чуть позже, было совершенно ясно, что он выпил, но она ничего не сказала. В качестве уступки английскому лету, он облачился в старые шорты – давно отслужившие, мешковатые, в которых (согласно Гарри) он вместе со своими людьми очистил малайские джунгли ото всех террористов. Ноги похудели, особенно около бедер, но были по-прежнему мускулистыми и сильными. Сильнее, чем у Пола, но… Она приостановила поток своих мыслей, и развернула фольгу на бутерброде.

Она отвела глаза от мужа, медленно жевавшего консервированную семгу. Что с ней происходит?.. Бедняга даже не может поесть, чтобы она не испытала к нему умеренного отвращения. Ей надо что-то с этим делать, она знала это. Так дальше нельзя. Но что она могла сделать?

Если б не этот безрадостной день в Борнмуте (хотя осознание этого пришло намного позже), признала бы Бренда Джозефс тот уродливый факт, что встал перед ней во весь рост: она теперь ненавидела человека, за которого вышла замуж.

– Вы слышали, кто-то прикарманивает деньги из церковной казны? Это всего лишь слухи, но…

Это было на следующее утро, когда Моррис услышал шепот в первый раз; но в его сознании – как и у многих других – предполагаемые еженедельные кражи были уже прочно обоснованы «высшим судом небесным», и теперь только нуждались в небольшом земном подтверждении. Были – безусловно – только две очевидные возможности, двое возможных подозреваемых: Лоусон у алтаря и Джозефс в ризнице. А во время исполнения предпоследнего гимна Моррис слегка повернул направо укрепленное на органе зеркало и отрегулировал высоту так, чтобы ему был хорошо виден алтарь позади большого, позолоченного распятия, стоящего на парчовой ткани. Вот Лоусон высоко держит поднос с собранными пожертвованиями, вот опускает его и, склонившись, с благословением передает его в ризницу. У него не было возможности ясно видеть руки Лоусона, но то, что он ни к чему не прикасался, – Моррис мог бы поклясться в этом. Так это, стало быть, презренный червь Джозефс! Это гораздо более вероятно, – пока считает деньги в полном одиночестве в ризнице. Да. И все же… И все же, раз церковные средства кто-то воровал, не было ли там гораздо более предпочтительного виновника? Вроде того, неряшливого на вид человека из церковного приюта, человека, который присутствовал на службе и сидел рядом с Брендой Джозефс у задней стены церкви, человека, с которым подружился Лоусон, – того человека, с которым сам Моррис столкнулся предыдущим утром в доме викария.

Спустя несколько минут он спокойно закрыл крышку органа, и ему даже удалось поприветствовать веселым «Доброе утро» миссис Уолш-Аткинс, когда она, наконец, поднялась с колен. Но на самом деле ему было не до веселья; и, пока он медленно шел вверх по центральному проходу, его мысли на этот раз занимала не Бренда Джозефс, которая, как он сейчас видел, ждала его у купели. Как и Лоусон в это же время неделю назад, он чувствовал сильную озабоченность.