ПАПАПА (Современная китайская проза)

ЯНЬ ЛЯНЬКЭ ДНИ, МЕСЯЦЫ, ГОДЫ

В тот год стояла небывалая засуха. Палящее солнце повисло над головой. Время испепелилось до золы — потрёшь его в пальцах, и дни, словно горячие угли, обожгут ладонь и болью отзовутся в сердце. Весь день старик Сянь-е[57] ощущал терпкий ярко-жёлтый запах своих обгоревших волос, а иногда, когда простирал руки к небу, даже чёрное зловоние обуглившихся ногтей. «Проклятье, что за день!» — каждый раз, чертыхаясь, он выходил из обезлюдевшей деревни и, ступая в безмолвие пустоты, прищурившись, какое-то время смотрел на косые лучи восходящего солнца. «Пойдём, Слепыш», — подзывал он свою собаку. Незрячий пёс, вслушиваясь в звук неуверенных старческих шагов, следовал за хозяином. Человек и собака, похожие на две зыбкие тени, выходили за околицу.

Старик поднимался на гору, и под его ногами хрустели солнечные пятна. Острые лучи, падавшие наискось из-за восточной гряды гор, оставляли на его руках и пальцах босых ног отметины, словно по ним били бамбуковой палкой. Освещённая солнцем сторона лица горела как от пощёчин, а в уголках глаз и в бороздках морщин жгло так, будто в них было спрятано множество раскалённых докрасна бусин.

Старик справил малую нужду.

Слепой пёс последовал его примеру.

Вот уже полмесяца, как старик и его собака первым делом после пробуждения шли справлять нужду за восемь с половиной ли[58] от деревни. Там, на солнечном склоне горы, росла посаженная им кукуруза. Всего один стебель. В неурожайный и засушливый год это был единственный островок зелени. Только для него в испепелённые жарой дни проливалось немного благотворной влаги, которая питала и поддерживала его жизненные силы. Моча является удобрением, и в то же время она состоит в основном из воды. То, чего не хватало стеблю кукурузы, накапливалось за ночь в моче старика и собаки.

От мысли, что за минувшую ночь стебель, возможно, стал выше на пару пальцев или к четырём листам прибавился пятый, сердце старика затрепетало, мягкое и приятное тепло разлилось в груди, а лицо озарилось улыбкой. Интересно, почему у кукурузы появляется только один новый лист, а у акации, вяза, цедрелы прибавляется сразу по два?

«Скажи, Слепыш, почему у диких и культурных растений вырастает за ночь разное количество листьев?» — спросил старик и посмотрел на собаку, вовсе не ожидая, что она ему ответит, затем отвернулся и побрёл дальше, предаваясь своим мыслям. Подняв голову и приставив руку ко лбу козырьком, он пристально посмотрел на запад и увидел вдали на горном хребте, как в лучах восходящего солнца земля стала пурпурно-золотой, словно её покрыл густой слой красной пыли. Старик знал, что это ночные испарения, которые появляются, если солнце палит слишком долго. На ближней горе растрескавшаяся земля напоминала осколки расколовшегося котла.

Жители деревни давно уже задумывались о том, чтобы покинуть насиженные места: пшеница была убита зноем ещё в земле, высокие горы и мощные хребты превратились в пустошь. Засуха испепелила и надежды крестьян, которые они таили в душе день за днём, месяц за месяцем…

И вот однажды, когда в лишениях и страданиях подошло время сажать кукурузу, на небе, откуда ни возьмись, появились тучи. На улицах сразу же раздались звуки гонга и радостные возгласы. Кричали мужчины и женщины, старики и дети, и эти крики услаждали душу и сердце, словно оперные арии. Люди рекой выплеснулись на улицы, потекли с запада на восток, а затем с востока на запад, и в конце концов устремились за околицу и оттуда на гору.

— Сажать!

— Пришло время сажать!

— Небо послало нам дождь, пора сажать кукурузу!

Эти громогласные призывы и старших, и младших, казалось, разбудили всю горную цепь. Воробьи вдруг взмыли в небо и в тревоге заметались взад-вперёд, сталкиваясь друг с другом, и их перья, словно снежинки, медленно кружась, падали на землю. Куры и свиньи стояли у ворот, остолбенев от испуга. Привязанная в хлеву корова резко подалась назад, чтобы освободиться от верёвки, поранила морду, и свежая чёрная кровь залила кормушку. Собаки и кошки забрались на крыши и оттуда в страхе следили за происходящим.

Целых три дня тяжёлые грозовые тучи густо покрывали небо.

За это время жители гор Балоу — деревень Люцзяцзянь, Уцзяхэ, Цяньлян, Хоулян, Шуаньмачжуан — достали из закромов семена кукурузы и поспешили положить их в землю до того, как пойдёт дождь.

Однако внезапно тучи рассеялись, и лучи палящего солнца снова залили горные хребты.

Через полмесяца несколько жителей заперли дома и, прихватив с собой пожитки, отправились прочь из этих голодных выжженных мест. Вслед за ними в считанные дни, словно муравьи, снявшиеся с места всей колонией, потянулись вереницы других вынужденных переселенцев. На всю округу раздавался грохот заколачиваемых окон и дверей. День и ночь массы людей, оставив деревни, двигались по горной дороге навстречу другой жизни, и всё слабее слышался беспорядочный топот удаляющихся ног.

На дворе было девятнадцатое число шестого месяца по лунному календарю. Старик вышел из деревни вместе с последней группой — несколькими десятками односельчан.

— Куда же нам отправиться? — спросили у него люди.

— На восток, — предложил старик.

— А куда на восток? — недоумевали односельчане.

— Прямо на востоке находится Сюйчжоу, добраться туда можно за тридцать-пятьдесят дней, вот там-то живут хорошо, — пояснил старик.

И люди пошли прямиком на восток. Знойное солнце беспощадно палило. Под ногами поднималась и опускалась пыль. Однако, пройдя восемь с половиной ли, старик остановился. Он решил наведаться на своё поле, чтобы в последний раз справить там малую нужду, а вернувшись, сказал односельчанам: «Идите без меня, идите всё время на восток».

— А как же ты?

— У меня на участке взошёл росток кукурузы.

— Но, почтенный Сянь-е, сможет ли он спасти тебя от голодной смерти?

— Мне уже семьдесят два, я не выдержу трудностей пути и умру в дороге. Раз уж суждено умереть, я хочу дожить свои дни в деревне.

Односельчане ушли. Группа людей, удаляясь, постепенно превратилась в вереницу чёрных точек и под палящим солнцем была похожа на медленно рассеивающееся облако пыли. Старик стоял на краю своего поля и, когда люди совсем исчезли из виду, почувствовал себя одиноким и брошенным; внезапно возникшая тишина ударила его в самое сердце. Его пробила дрожь от осознания, что во всей деревне и на всей горной цепи остался лишь он один — семидесятидвухлетний старик. Он нутром ощутил пустоту и безмолвие, и это состояние было подобно неожиданной смене сезонов — в одночасье вдруг наступила глубокая осень.

В тот день, когда солнце взошло над горой и из золотисто-жёлтого превратилось в ярко-красное, старик вместе со своим слепым псом, как и прежде, отправился на поле за восемь с половиной ли. Он ещё издали увидел в центре своего крошечного клочка земли в один му[59] и три фэня[60] побег кукурузы, который ростом был уже больше палочки для еды. Он зеленел под лучами палящего солнца и был похож на маленький родничок. «Чувствуешь? — старик обратился к слепому псу. — Как же он пахнет! Хоть за восемь, хоть за десять ли можно учуять влажный запах этого молодого побега». Собака кивнула и, коснувшись боком ноги хозяина, первой побежала к стебельку.

Впереди был глубокий овраг, горячий и сухой воздух внутри которого всякий раз обжигал старику лицо. Он снял с себя выцветшую холщовую рубашку, смял её в комок и вытер лоб. Запах пота был густым и тяжёлым. «Какое хорошее удобрение, — подумал старик. — Вот через полмесяца стебель подрастёт, тогда я постираю эту рубашку, соберу воду и принесу её из деревни сюда, — будет у моей кукурузы праздничное, как на Новый год, угощение». Он бережно положил рубашку под мышку. Перед его глазами предстал росток — высотой в один чжа,[61] с четырьмя листами. Не было и в помине никакого привидевшегося ему пятого листа. Старик осмотрел верхушку ростка, легонько смахнул с неё пылинки. Он был разочарован.

Слепой пёс потёрся у ног хозяина, потом сделал круг-другой вокруг ростка. Старик сказал: «Слепыш, держись-ка подальше от ростка». Собака тут же встала, как вкопанная, издала несколько тонких, как молодая ивовая лоза, звуков и уставилась на хозяина, всем своим видом показывая, что готова к выполнению не терпящего отлагательств дела.

Старик понял, что пёс уже не в силах сдерживать свой мочевой пузырь. Подойдя к пожухлой акации на краю поля, он снял висевшую на ней мотыгу (все инструменты он хранил там), вернулся к стеблю кукурузы и с западной стороны, а не с восточной, как в прошлый раз, «цок-цок» — вырыл небольшую ямку: «Давай, делай свои дела». Пёс ещё не закончил мочиться, как глаза старика вдруг задёргались, а сердце бешено заколотилось. Он увидел на двух нижних листах крошечные крапинки, как будто к ним прилипла пшеничная шелуха. «Это сухие пятна? Я утром прихожу помочиться, вечером поливаю куст, откуда им взяться?» Старик наклонился, чтобы рассмотреть, и журчанье серебристо-золотистой собачьей мочи навело его на мысль, что эти пятна появились не от засухи, а от избытка удобрений. Собачья моча гораздо насыщеннее и намного горячее, чем человеческая. «Слепыш, мать твою, и ты всё ещё продолжаешь мочиться?» Старик вскинул ногу, пинком отшвырнул пса на пять чи,[62] и тот рухнул на безжизненную землю, как мешок зерна. «Я разрешил тебе помочиться, — вскричал старик, — а ты нарочно загубил мой росток кукурузы?»

Пёс в растерянности стоял на месте своего приземления, и пересохшие колодцы его глаз вдруг увлажнились.

«Поделом тебе». Старик кинул на собаку сердитый взгляд, потом присел на корточки и, легонько притянув мягкий молодой листок, взглянул на прозрачные, словно бусы из зелёной яшмы, пятна. Быстро зачерпнул из ямки ещё не успевшую впитаться белую пену собачьей мочи и отбросил её прочь. Вычерпав её, взял мотыгу, закопал ямку и утрамбовал землю плоской стороной налопатника. Затем он сказал собаке: «Пошли, нужно принести из дома воды и немедленно смыть эти удобрения, а не то не пройдёт и двух дней, как от твоих поливов росток погибнет».

Пёс пошёл той же дорогой, по которой они поднимались в гору, старик следовал за ним. Горячий и глухой звук их шагов напоминал шелест сухих листьев, медленно и тихо опадающих в знойный день.

Подобно череде шагов старика и собаки, следовавших друг за другом, на стебель кукурузы наваливались всё новые беды — одна за другой.

Это случилось, когда у стебля вырос уже шестой лист.

Однажды старик пошёл к колодцу за водой. Вдруг небольшой порыв ветра сорвал с его головы соломенную шляпу, и она, переворачиваясь в воздухе, стремительно полетела вперёд по деревенской улочке. Он поспешил за ней. Ветер, словно сквозь сито, просеивая порывы, то ослаблял их, то усиливал, оставляя между шляпой и человеком неизменным расстояние в один чжан.[63] Так старик, преследуя свою шляпу, добежал до деревенской околицы. Несколько раз он был почти у цели, но неугомонный ветер усиливался и снова оставлял старика на несколько шагов позади. В его семьдесят два года ноги уже были не те, что прежде. И он подумал: «Ну и ладно, не нужна мне шляпа. Во всей деревне кроме меня нет ни единой души, я могу зайти в любой дом, и что, шляпу не найду?» Старик остановился и поднял глаза. На горе у дороги, словно храм, стояла одинокая соломенная хижина. Шляпа, гонимая ветром, наткнулась на её стену и дальше не полетела.

Старик не спеша подошёл к стене, несколько раз замахнулся ногой на ослабевший поток ветра, наклонился, поднял шляпу, со злостью разорвал её на куски, бросил на землю и растоптал.

«Я разрешаю тебе бежать».

«Я разрешаю тебе бежать за ветром».

«Если можешь, то давай, беги».

То, что раньше было соломенной шляпой, валялось на земле, издавая уже забытый в здешних краях белоснежный аромат пшеничной соломы. Старик смял в комок то, что осталось, — ещё целый околыш шляпы — кинул его на дорогу, втоптал в землю и сказал: «Ну что, почему не бежишь? Ты теперь больше никогда не побежишь! Засуха мне житья не даёт, и ты туда же!» Высказав в сердцах всё, что наболело, он перевёл дух и обратил свой взгляд на дальний склон. Смотрел, смотрел — и вот его ноги уже перестали топтать околыш шляпы, а слова, слетавшие с губ, вдруг оборвались, словно гнилая пеньковая верёвка.

Весь склон хребта на расстоянии восьми с половиной ли от деревни внезапно заволокло пылью огненно-красного цвета, будто там встала полупрозрачная стена. Старик остолбенел: он вмиг осознал, что на том самом склоне играет не лёгкий ветерок, а бушует настоящий ураган.

Он стремительно направился к склону за восемь с половиной ли от деревни.

Полупрозрачное, цвета огненно-красной пыли, похожее на шатающуюся стену облако ещё сильнее сгустилось. Оно двигалось вверх-вниз, словно там начиналось наводнение, и волны, то поднимаясь, то опускаясь, погружали горную цепь в безбрежный океан.

«Конец!» — решил старик.

«А ведь только что лёгкий ветерок, унося мою соломенную шляпу, привёл меня на гору, чтобы я увидел, что поднимается ураган», — подумал старик. Затем сказал вслух: «Я виноват перед тобой, ветерок, мне не следовало замахиваться на тебя! А ещё моя шляпа, она ведь не зря, а чтобы предостеречь меня, полетела вслед за ветром… Какого чёрта я разорвал её? Я стар, очень стар. Совсем сдурел на старости лет и не могу отличить хорошее от плохого». Старик говорил, и слова раскаяния непрерывным потоком лились из его рта.

Когда старик немного пришёл в себя, он заметил, что пыльный ураган вдалеке бесследно исчез, и стало так тихо, как после закончившегося по команде боя. Внезапно свалившаяся тишина оглушила его. Солнце засветило с прежней силой — обильно и безжалостно, отчего в поле опять послышался отчётливый треск — так в знойный день взрываются стручки бобов. Шаги старика замедлились, дыхание стало понемногу успокаиваться, подобно тому, как женщина, которая шьёт обувь, не спеша натягивает нить, делая стежок.

Добравшись до склона, старик ступил на своё поле и тут же оцепенел, словно его ударили ножом в самое сердце. Взору открылась ужасающая картина: побег кукурузы повалило ветром, он дрожал, будто сломанный палец, и под безжалостным солнцем тонкой, словно шёлковая нить, струйкой пролился густой зелёный сок — свидетельство боли и страдания.

После этого случая старик и пёс поселились на горе за восемь с половиной ли от деревни, рядом со своим стеблем кукурузы.

Старик не сомневался, что он должен поступать так, как обычно поступают пожилые люди, которые, охраняя тыкву в период её созревания, постоянно находятся возле неё в поле. Он вкопал четыре столба, соорудил лежанку из створок дверей, а сверху закрепил циновки, заменившие ему крышу. Затем стал обживать это примитивное жилище. В верхней части столбов он вбил гвозди, на которые повесил котелок, черпак, щётку; чашки, сложенные в старый мешок, разместил ниже котелка. На нижней границе поля обустроил очаг. Теперь осталось только ждать — ждать, когда стебель пустит новые листья.

Однако такая быстрая перемена жилища привела к тому, что ночью старик никак не мог заснуть. Когда в небе разлился белый жар луны, он скинул с себя штаны — единственное, что было на нём надето, — и, совершенно нагой, сел на лежанке и закурил. При свете горящей трубки его взгляд непроизвольно наткнулся на то, что, словно фонарь, висело у него между ног. И хотя никого вокруг не было, старик посчитал свой вид непристойным и снова надел штаны. Про себя он подумал: «Я так стар, что дальше некуда, это хозяйство мне уже не нужно. Сейчас побег кукурузы гораздо важнее. Каждый молодой листок придаёт мне новые жизненные силы. А когда-то в молодости они прибавлялись от встреч с любимой девушкой за околицей у колодца». Эти воспоминания незаметно наполнили старика радостью и покоем. Докурив, он разбудил пса.

«Проснулся? — спросил он. — Ты, слепой, спишь так сладко, а я, зрячий, никак не могу заснуть».

Пёс подполз к хозяину и стал лизать ему руки. А старик погладил его по голове, расчёсывая пальцами шерсть. И заметил, как из глазных впадин Слепыша вытекли две прозрачные слезы. Старик вытер их рукой и сказал: «Проклятое солнце, ты иссушило собачьи глаза, у тебя чёрная душа». Он крепко обнял собаку, снова и снова вытирая ей глаза.

Собачьи слёзы, словно два родничка, увлажнили руки. И он стал вспоминать совсем недавние события. Когда случалась засуха, на жертвенном алтаре у околицы деревни всегда выставлялись три блюда с подношениями и два чана с водой. Чаны украшали изображения Лун-вана, Царя драконов — повелителя вод, и они всегда были наполнены до краёв. Между чанами обычно привязывали собаку — так, чтобы собачья голова была обращена к небу. Если она испытывала жажду, то могла попить, чувствовала голод — поесть. Когда она не ела и не пила, её заставляли громко и грозно лаять на солнце. В былые времена самое большее за семь дней, самое меньшее — за три солнце, испугавшись собачьего лая, переставало палить, поднимался ветер, набегали тучи, и начинался дождь. В этом году к алтарю привязали пса, прибежавшего из другой деревни, и заставили его выть полмесяца, но солнце целыми днями пылало непрерывно — в одно и то же время вставало, в одно и то же время заходило.

На шестнадцатый день старик, проходя мимо алтаря, увидел, что воды в чанах не было — часть её испарилась на солнце, часть выпила собака. Один чан был совсем сухой, у другого виднелось обугленное дно. Старик посмотрел на чёрного пса: его иссушенная шерсть свалялась, а горло больше не могло издать ни звука. Он отвязал его: «Беги, дождь не пойдёт». Пёс, спустившись с алтаря, прошёл вперёд несколько шагов и вдруг ударился о стену, повернул в обратном направлении и наткнулся на дерево. Старик подошёл к собаке, потянул её за ухо, и тут сердце его защемило от жалости — он увидел, что оба глаза были выжжены солнцем, глазницы превратились в сухие колодцы. И тогда старик взял пса себе.

А теперь он подумал: «Как же хорошо, что я приютил этого слепого пса, а не то сейчас мне не с кем было бы и слово молвить?»

В воздухе разлилась прохлада: дневной зной начинал спадать. Звёзды и луна над навесом тоже потускнели. «Кап-кап, плюх-плюх», — раздался светло-голубой звук воды, словно кто-то вытягивал рыболовную сеть. Но старик знал, что это не плеск воды, не шелест деревьев и не стрёкот насекомых — это шорох тишины тихой безлюдной ночи.

Старик чесал собачью голову, гладил пса вдоль спины до хвоста и снова начинал с головы. Он расчёсывал шерсть, а пёс лизал его руку… В эту ночь тёплое радостное чувство от того, что они есть друг у друга, наполнило обоих, и они стали ещё ближе. Пёс перестал плакать.

Старик промолвил: «Слепыш, мы с тобой — одна семья, согласен? Когда ты не один, насколько слаще жить!» Пёс снова и снова лизал старческую ладонь, а хозяин продолжал: «Жить мне осталось недолго. Если ты будешь со мной до самой смерти, то можно считать, что я умру счастливым». Слепыш облизал всю его ладонь — от пальцев до запястья, делая это так медленно и так долго, как будто ладонь была длиной в десять или даже двадцать ли.

Старик спросил: «Слепыш, как думаешь, наша кукуруза сможет ещё пустить листья?» Пёс перестал лизать его руку и утвердительно кивнул. А старик продолжил: «Она пустит лист сегодня, завтра или послезавтра? Я засыпаю, не мотай головой, я всё равно ничего не вижу. Голос есть, так говори. Ну что скажешь, она пустит лист сегодня или на следующую ночь?» Старик, не открывая глаз, привалился спиной к столбу, и тёмная тень навеса, словно влажным шифоном, накрыла его лицо. Он уже больше не перебирал шерсть на спине собаки, рука остановилась на её голове, и старик погрузился в тихий спокойный сон.

Когда он проснулся, солнце уже было на высоте трёх шестов. Почувствовав на веках жгучую колющую боль, старик сел, протёр глаза и, глядя на золотисто-жёлтый диск, выругал про себя ненавистное светило: «Чтоб тебе пусто было, тебе и всем твоим родственникам до восьмого колена! Не я буду, если не вырою всем вам могилу». И тут он увидел, что пёс лежит посреди поля возле кукурузного побега, и с надеждой спросил: «Пустил лист?» Пёс кивнул в ответ хозяину, и тот поспешил выбраться из-под навеса. Подбежав, он и впрямь увидел, что кукуруза снова пустила бледно-зелёный, красноватый по краям, маленький листок, точь-в-точь похожий на почку мыльного дерева, длиной с полпальца — такой нежный, что, казалось, если до него дотронешься, он опадёт. Словно яшма, блестел молодой лист в лучах солнца.

Старик подумал, что неплохо было бы найти лист дерева и укрыть побег. И он отправился на поиски к оврагу, сделал огромный круг, но вернулся с пустыми руками. Затем постоял у своего маленького очага, взял мотыгу, подошёл к акации, сбил длинную ветку, похожую на огромную шпильку для волос, вернулся и пристроил её над побегом. Затем забрался под навес, снял висевшую там рубаху и, раскинув её на ветке, укрыл росток: «Отныне не будет неожиданностей!» Затем обратился к собаке: «Слепыш, давай подкрепимся! Что у нас сегодня? Сварим на обед что-нибудь вкусненькое».

Когда кукуруза пустила новый лист, старик отправился в деревню искать пропитание. В его собственном доме не было ни зёрнышка. Он размышлял так: если в нашей большой деревне в каждом доме в корчаге наскрести хотя бы по пригоршне пшеницы, а в каждом кувшине намести по горстке муки, то этого будет достаточно, чтобы он и слепой пёс пережили засуху. Но, вернувшись в деревню, старик вдруг обнаружил, что все двери заперты и повсюду растянута паутина. Сначала он отправился в свой дом. Твёрдо зная, что корчага для зерна пуста, он всё же наклонился и заглянул внутрь, затем опустил руку в кувшин для муки и провёл пальцем по внутренней стенке. После этого положил палец в рот. Едва ощутимый вкус пшеничной муки тут же растворился во рту и медленно растёкся по всему телу. Старик глубоко вздохнул и сплюнул, затем вышел на улицу и остановился.

Лучи восходящего солнца, словно золотой глазурью, залили деревню, и в мёртвой тишине, казалось, можно было услышать, как солнечный свет стекает с крыш. Старик думал: «Люди сбежали, а воры, если не сжарились на солнце, то умерли с голоду… Чёрт подери, это вы заперли двери от меня, от Сянь-е? Чем больше я думаю, что именно от меня, тем больше мне хочется выломать ваши двери и перелезть через ваши стены».

«Какая семья, уходя, не оставит хотя бы немного продовольствия? Ничего не оставишь — вернёшься после засухи, что есть будешь? Если нет съестного, зачем запирать двери?» — так размышляя, старик остановился у одного из домов. Это был дом его родственника, племянника, носившего с ним одну фамилию. Старик посмотрел на него, пошёл дальше и оказался у ворот пожилой вдовы. В молодости она каждую зиму шила ему сапоги из овечьей шкуры на толстой клеёной подошве. Прошло время, и вдова отошла в мир иной, а в её жилище теперь обитал сын. Теплота и уют этого дома навсегда задержались в одиноком сердце старика. Он долго смотрел на большие ворота, а затем молча побрёл дальше. Звук его шагов, словно стук топора в лесной чаще, разносился по всей деревне. Запертые ворота, будто брошенные пустые лодки, чередой проплывали мимо.

Так старик обошёл всю деревню. Солнце уже стояло в зените, и пора было готовить обед. «Вот бы рядом был Слепыш, — бормотал старик себе под нос, — он бы сказал, через какую стену мне перелезть». Он повернулся в сторону горной цепи и закричал: «Слепыш, Слепыш, скажи, в чей дом мне забраться в поисках пищи?» Ответом ему была безбрежная тишина. Совершенно упав духом, старик уселся и выкурил щепотку табака, а затем с пустыми руками снова отправился в сторону склона за восемь с половиной ли.

Уже издалека можно было заметить, как Слепыш виляет хвостом, а когда шаги хозяина приблизились, пёс подбежал и стал тереться о его штанину. Но старик, не обращая на него внимания, подошёл к акации, снял с неё мотыгу, взял под навесом миску и, начиная с края поля, удар за ударом, стал мотыжить землю. Копнув третий раз, он поднял два зёрнышка кукурузы. Они были невредимы, по-прежнему блестящие, золотистые, только солнцем накалены так, что обжигали руки. Придерживаясь намеченного расстояния между лунками, которое обычно соблюдают при посадке, он за один взмах мотыгой доставал из почвы по одному, по два зёрнышка. Потратив время, за которое не обойти и половины хребта, старик наполнил зёрнами пустую миску.

В этот раз на обед у них была кукуруза.

Запивая варево водой, старик вместе со своим слепым псом сидел в тени под навесом и вдруг рассмеялся. «На каждом поле для меня припасена пища! — сказал он. — Поработаешь день, и нам с собакой хватит еды на целых три». Однако вскапывать чужие участки оказалось не так-то просто. Старик не знал, какое расстояние между лунками соблюдали люди при посадке. К тому же очень многие, чтобы успеть положить семена в почву перед дождём, привлекали к этой работе детей. Мотыги использовались и длинные, и короткие; сила прилагалась и большая, и маленькая; расстояние между лунками намечали на скорую руку, тяп-ляп. Другое дело опытные земледельцы. Они сеяли равномерно, соблюдая строгий порядок. В былые времена никто не позволил бы детям копать лунки! Но эта засуха всё перевернула с ног на голову. Больше у старика не получалось за один день накопать зёрен кукурузы на три дня вперёд. Он работал не покладая рук целый день, и когда везло, еды хватало на два дня, а когда не везло — едва ли на день.

Кукуруза становилась всё выше, и глухой ночью слышался слабый, еле различимый звук растущего стебля, похожий на дыхание крепко спящего младенца. Сидя со своим слепым псом и приходя в себя после изнурительной дневной работы, старик слушал, как дышит растение, и чувствовал во всём теле приятное тепло и лёгкость. Взошла луна, похожая на лицо женщины, и тарелкой повисла в необъятном небесном просторе. Звёзды мерцали вокруг неё, словно пуговицы на новой просторной одежде из дорогого синего шёлка, купленной по поводу Праздника весны. Тут старику захотелось задать псу вопрос: «Скажи, Слепыш, сколько сучек у тебя было в молодости?» Пёс невидящими глазами недоумённо уставился в лицо своему хозяину. А старик добавил: «Говори правду, Слепыш, здесь нет чужих, только ты, я и тишина». Пёс по-прежнему ничего не ответил.

«Не хочешь говорить, ну и не надо», — вздохнул старик, закуривая. Затем, глядя в небо, произнёс: «Как же хорошо было в молодости, в теле были силы, в постели были женщины. Если женщина сметлива, ты придёшь с поля — она тебе воды поднесёт, по лицу пот течёт — она веер подаст, снег идёт — она тёплым одеялом укроет. После бессонной ночи в её объятьях рано утром собираешься вставать, чтобы идти на поле, а она скажет: „Ночью ты устал, поспи ещё немного“. Такая жизнь, — старик сделал глубокую затяжку и выпустил длинную струю дыма, похлопал пса по спине, и продолжил: — Чем такая жизнь отличается от жизни небожителей?» Затем спросил: «У тебя была такая жизнь, Слепыш?»

Пёс молчал.

Старик не унимался: «Скажи, Слепыш, не ради такой ли жизни мужчины приходят в этот мир?» Больше он не требовал ответа от незрячего пса и сам ответил на свой вопрос: «Я говорю — да». И добавил: «Однако в старости всё уже не так, в старости живём ради деревца, ради травинки, ради внуков. И жизнь, как ни крути, всё же лучше, чем смерть». Сказав это, старик затянулся табачным дымом и при свете огонька почувствовал, как его уха нежно-зелёными нитями коснулся звук, исходящий от стебля кукурузы. Он посмотрел на растение и увидел, что верхушка, уже достающая ему до колена, вдруг раскрылась, и дудочка нового листа показалась из её бледно-лиловой и светло-жёлтой сердцевины. На молодом стебле уже было девять листьев, которые изгибались дугой словно лук. Поднявшись с земли, старик взял мотыгу и вырыл у основания стебля ямку, в которую он и пёс помочились. Затем налил в ямку три миски воды, присыпал землёй. Три раза копнул мотыгой, пять раз закинул землёй, и вокруг основания побега снова образовалась горка. Опасаясь, что может внезапно налететь ураган и сломать побег под самый корень, старик той же ночью отправился в деревню и отыскал там четыре тростниковые циновки. На расстоянии четырёх чи от стебля он с четырёх сторон воткнул по шесту и окружил их четырьмя тростниковыми циновками, создав для побега подобие палисада. Стягивая циновки, он сказал: «Слепыш, сходи-ка в деревню за верёвками, любые подойдут». Незрячий пёс тут же побрёл, стараясь не сбиться с горной дороги, и когда свет луны затмил свет звёзд, он вернулся, держа в зубах остатки соломенной шляпы, которую старик разорвал во время урагана.

Старик тут же крепко привязал тростниковые циновки к шестам соломенными полосками. Но полосок было слишком мало, и ему пришлось пустить в ход чёрный пояс от своих штанов. Когда он закончил своё незатейливое рукоделие, на востоке уже забрезжил рассвет. Обнесённый тростниковыми циновками участок в утренних сумерках был похож на маленький садик перед домом зажиточной семьи. Посреди этого садика, словно флагшток, возвышался одинокий стебель кукурузы. Жил он припеваючи — вода и удобрения спасали его от жажды и голода, а в знойный полдень циновка, нависавшая над ним в виде купола, укрывала от солнца. Растение быстро росло, и спустя пять-семь дней его верхушка уже показалась над изгородью.

Тут старик столкнулся с новой проблемой: колодец с водой почти высох. Старик каждый день ходил в деревню и приносил на коромысле по два ведра воды. Теперь ему приходилось опускать в колодец пустое ведро больше десяти раз, и только в этом случае можно было набрать полведра мутной воды вперемешку с песком. Вместе с вёдрами оттуда поднимался и холодный страх, охватывавший старика. И вот настал день, когда он опустил в колодец ведро и, полностью размотав колодезную верёвку длиной в девять чжанов, смог набрать воды лишь на одну чашку. Ему пришлось прождать битый час, пока в колодце накопилась ещё одна чашка воды. Источник иссяк — словно листья опали с дерева.

Однако старик придумал хитрый способ. Вечером он спускал в колодец матрац, чтобы тот за ночь пропитался водой, а на следующее утро доставал и отжимал его — таким образом удавалось получить полведра воды. Затем он снова спускал матрац на дно колодца, а сам с ведром возвращался на склон. Вода после мытья посуды, после умывания, после стирки — всё использовалось для полива кукурузы. Таким образом, слишком уж большого недостатка воды не ощущалось. Когда выжимаемая из матраца вода непрерывным потоком лилась в ведро, то можно было почувствовать, как среди зноя рассеивается холодный водяной пар. За право вдохнуть этот пар старик вёл с солнцем беспощадную борьбу, приговаривая: «Мне уже семьдесят два, что я только не пережил? Сможешь ли ты испугать меня высыхающим колодцем? До тех пор, пока под землёй есть вода, я смогу доставать её оттуда. Солнце, ты можешь назло мне иссушить все подземные воды».

Из всех ситуаций старик всегда выходил победителем.

Но однажды старик почувствовал, что полоса везения закончилась, хотя он не мог понять причину своих неудач. Как-то старик с утра до ночи вскапывал поле своего племянника, но добыл лишь полмиски зёрен кукурузы. На следующий день поменял поле, но там и полмиски не накопал. Случалось, что на протяжении нескольких дней старик и пёс вместо трёх раз ели только два раза в день, и густую кашу им пришлось заменить на жидкую похлёбку. В чём же дело? Он знал, что каждая семья очень старательно высаживала семена, но, поскольку они не проросли, зёрнам следовало бы лежать в земле, но их там не было. Однажды старик взглянул на своего Слепыша и, увидев, что из-под его шкуры выпирают рёбра, вздрогнул. Потом ощупал своё собственное лицо — кожу на нём можно было без труда оттянуть на полчи. Она походила на ткань походного узелка, в которую завёрнут череп. Старик почувствовал, что силы его на исходе. Теперь, доставая из колодца набухший матрац, приходилось беспрестанно останавливаться и отдыхать. Однако он сказал себе: «Нет, я не могу вот так умереть с голода». И обратился к Слепышу: «Нам придётся проникнуть в чужой дом, другого выхода нет». Затем добавил: «Будем считать, что продукты мы берём в долг. Пройдёт дождь, будущий год будет урожайным, и тогда я всё верну».

Старик взял полотняный мешок и, шатаясь, побрёл в деревню. Пёс последовал за ним и в пути не издал ни звука. Старик цеплялся за землю большими пальцами ног, опирался кончиками пальцев и пятками, выгибая середину ступни, чтобы она не прикасалась к огненно-красной раскалённой тверди. Слепой пёс через каждые несколько шагов останавливался, поднимал передние лапы и облизывал их языком. Казалось, что прошёл целый год, пока они преодолели путь длиной в восемь с половиной ли. Добравшись до хлева на околице деревни, старик укрылся в тени под его стеной, сбросил обувь и сел, растирая ноги руками. Пёс тоже сидел в тени под стеной, высунув язык и тяжело дыша, а затем поднялся и, оттопырив заднюю лапу, помочился на ворота одного из домов.

Старик сказал: «Сначала позаимствуем запасённые продукты здесь». С этими словами он достал из мешка топор и сбил замок на воротах. Толкнув их, он зашёл и сразу же направился к главному строению, сбил замок и на его двери. Ступив на порог, он увидел на столе в главной комнате очень толстый слой пыли и паутину. Под этой пыльной сеткой можно было разглядеть ритуальную табличку и портрет дородного пожилого мужчины, одетого в длинный китайский халат и короткую маньчжурскую куртку магуа[64] поверх него. Глаза мужчины сверкали, как лезвия, и из-под толстого слоя пыли он бросал на старика взгляды-молнии.

Старик остолбенел.

Это был дом деревенского старосты. Прошло всего три года после его смерти, и взгляд его всё ещё был живым, острым и проницательным. «Слепыш, ну ты и впрямь слепец, — подумал старик, — как ты мог помочиться на ворота дома деревенского старосты?» Прислонив топор к дверному косяку, он сначала опустился на колени и трижды поклонился изображению старосты, коснувшись лбом пола, затем встал и трижды совершил поклоны головы со сложенными на уровне груди руками. «Староста, — сказал он, — на наших горах Балоу, что тянутся на несколько тысяч ли, случилась доселе невиданная засуха, мужчины и женщины, старики и дети были вынуждены спасаться бегством. Во всей деревне, во всём мире теперь только я и Слепыш. Мы остались, чтобы охранять деревню, но уже три дня толком ничего не ели. Сегодня мы пришли к тебе, чтобы одолжить какие-нибудь запасы, и будь уверен, на будущий год, когда придёт время возвращать долг, вернём всё до крупицы». Затем добавил: «Староста, не буду больше отрывать тебя от дел, я и сам знаю, где в такое засушливое время в домах хранится съестное». С этими словами старик поднялся с пола, стряхнул землю с колен и с мешком в руках направился во внутренние комнаты. Там он осмотрел корчагу, заглянул в кувшин — не стоит и говорить, что они были пусты. Но старик не падал духом, он ведь знал, что никто не оставляет припасы на видном месте в корчагах и кувшинах. Нужно искать под кроватью. При солнечном свете, проникавшем сквозь окно, в спальне можно было рассмотреть любой уголок. «В такое время, спасаясь бегством, кто будет на блюдечке подносить продовольствие грабителям? На их месте я бы тоже всё закопал под кроватью». Однако там нашёлся лишь ночной горшок деревенского старосты из голубовато-зеленоватого селадона с белыми пятнами щёлочи от мочи. Везде было пусто, не похоже, чтобы земляной пол кто-то копал. Старик ещё раз переставил пустые корчагу и кувшин, посмотрел под столом, в шкафу и за шкафом, с грохотом переворошил вещи во всех трёх комнатах. К телу и лицу прилипла паутина, повсюду летала пыль. Он провозился очень долго, но не нашёл ни крупинки съестного.

Выходя из внутренних комнат и отряхивая пыль со штанов, старик воскликнул с обидой: «Эх, староста, староста, когда ты был жив, я не сделал тебе ничего дурного, и, хотя ты был моложе меня на полмесяца, я всю жизнь звал тебя старшим братом. Что ж ты сразу не сказал, что в твоём доме нет ничего съестного, а заставил меня полдня напрасно переворачивать тут всё, словно мои силы неиссякаемы, словно кроме твоего дома мне больше негде позаимствовать припасы!»

Деревенский староста, естественно, не ответил.

Деревенский староста не ответил, и старик окинул его укоризненным взглядом: «А ещё заставил меня зря отбивать тебе поклоны!» Затем он дружески похлопал по морде развалившегося у дверей слепого пса.

«Пойдём отсюда! — сказал старик, — не верю, что если луна зайдёт, то не увидишь звёзд — если здесь ничего не нашли, то не может быть, что нигде не найдём».

Закрыв дверь и повесив сломанный замок на петли, старик отправился дальше. Он заходил в каждый дом, взломал подряд больше десятка замков, проник в семь дворов. В каждом доме он искал тщательно, заглядывал в корчаги и кувшины, под кровати, под столы, в шкафы, внимательно осматривал всё вокруг, но нигде не нашёл ни зёрнышка.

Выходя из седьмого по счёту двора, он прихватил весы для взвешивания продуктов и плеть (это был дом одного возницы, старик как-то помогал ему управлять телегой). На улице, он, огорчённый, остановился, бросил на дорогу весы, швырнул на землю плеть и сказал: «На кой мне чёрт эти весы? Добыл бы я еды, взвесил бы её, чтобы в следующем году вернуть столько же, но где эта еда? И на кой чёрт мне плеть? Хотя нет, плетью, как оружием, можно защититься (старик однажды одним ударом плети убил волка), но все животные с гор и равнин сбежали, даже зайцев нет — разве эта плеть пригодится?»

Створки ворот всех домов иссохли на солнце, и зазор между ними стал намного шире. Старик, прищурив глаза, поглядел на небо. Солнце уже было в зените, пришла пора обедать, но по-прежнему нигде едой и не пахло…

Сердце охватила тревога.

Старик велел псу остаться на улице, наказав: «Ты подожди здесь, в твоих слепых глазах темно, всё равно не увидишь, где спрятаны припасы». Затем он свернул в другой переулок, выбрал богатый дом и вскрыл замок. Но и после обхода трёх домов подряд мешок в его руках по-прежнему оставался пуст. Старик вышел из переулка. В лучах безжалостного солнца лицо его казалось мертвенно-бледным, сквозь болезненную белизну проступили фиолетовые пятна — безысходность, густая и горячая, растеклась по морщинам, словно по оврагам, испещрившим его лицо. В руке он держал взятую в каком-то доме солонку. В ней было полпригоршни свалявшихся кусков соли. Старик положил себе в рот один кусок, затем подошёл к собаке и ей тоже положил в пасть немного соли.

Пёс слепыми глазами уставился на хозяина, как будто спрашивая: «Неужели и горстки зёрен не нашёл?»

Старик не ответил. Вдруг он поднял с земли плеть и, встав посреди дороги, начал хлестать ею воздух, обратившись в сторону солнца. Тонкая и гибкая плеть из бычьей кожи извивалась, словно змея. Конец её взрывался слабыми раскатами грома, рассекая сплошной солнечный свет и покрывая землю его осколками, словно опавшими лепестками груши. По всей деревне раздавался треск, как от фейерверков на Новый год. Лишь когда старик полностью выбился из сил, когда с него градом полил пот, только тогда он опустил плеть.

Слепой пёс в растерянности стоял перед хозяином, впадины его глаз увлажнились.

Старик принялся его успокаивать: «Не бойся, Слепыш, если у меня будет чашка похлёбки, то полчашки я отдам тебе, лучше уж я умру с голоду, но не дам тебе пропасть».

Слёзы градом полились из глаз слепого пса, падая на землю, они образовали две маленькие ямки размером с горошины.

«Пойдём, — сказал старик, подняв солонку и взяв в руки плеть и весы, — вернёмся на гору и будем снова выкапывать семена».

Однако, сделав пару шагов, он остановился и застыл, словно его ноги прибили к земле гвоздями: он увидел целую орду крыс, намеревавшихся проникнуть в деревню. Крысы были упитанные, как в урожайный год. Скопище чёрных блестящих грызунов затаилось в тени под оградой у околицы. Они беспокойно наблюдали за деревенскими улочками, наблюдали за псом и его хозяином. В это самое мгновение старик будто бы прозрел и перед ним с грохотом распахнулись двери.

Он засмеялся.

Так торжествующе он смеялся впервые после ухода односельчан из деревни. Его смех, и сиплый, и ломкий, был похож на звуки, которые издают бобы, когда их жарят на слабом огне. «Небо заморено голодом, земля заморена голодом, но можно ли заморить голодом меня — Сянь-е?!»

Он повёл пса мимо затаившихся в страхе крыс, говоря: «Слепыш, ты знаешь, где спрятаны припасы? Нет? А я знаю — старик знает!»

Той же ночью в земле на склоне горы старик раскопал три крысиные норы и достал из них шэн[65] кукурузных зёрен. Он подремал под навесом полночи, а когда свет луны стал затмевать сияние звёзд и земля растворилась в нём, он оставил Слепыша у палисада из циновок сторожить стебель кукурузы, а сам отправился на поле, где раньше ему не удалось накопать зёрен, и сел, затаив дыхание, в самом его центре. Проведя в тишине полстражи,[66] старик услышал многоголосый крысиный писк, он был не радостный и не весёлый, но воинственный и враждебный, предвещавший — за еду придётся бороться. Приложив ухо к земле, старик определил, откуда писк исходит, и воткнул в это место палку-метку. Затем вернулся туда с мотыгой и перекопал всю землю на три чи вокруг и на чи в глубину. Действительно, там оказалась крысиная нора. Количество зёрен кукурузы в норе превзошло все ожидания — набралось больше половины чашки! Старик сгрёб всё до последнего зёрнышка, не оставив даже тех, что были облеплены крысиным помётом. Затем он отправился на другое поле, где раньше не смог накопать зёрен, и проделал там то же самое.

Долгое время жизнь старика была заполнена делами и заботами. Проснувшись утром, он шёл в деревню выжимать колодезную воду из матраца, по возвращении завтракал, после чего перебирал зёрна, очищая их от крысиного помёта, который складывал в чашку. Когда чашка наполнялась, он закапывал помёт под стеблем кукурузы. После обеда обязательно немного спал. Хотя на лежанке под навесом солнечные лучи жгли точно так же, как и на открытом воздухе, однако испарения были не столь сильными, а иногда даже дул лёгкий освежающий ветерок. Сон был крепким, а когда старик просыпался, красное солнце уже спускалось на западе за гору. Поднявшись с постели, он снова шёл в деревню выжимать матрац, а там уже и ночь была не за горами. Поужинав в полумраке, старик и пёс в тишине наслаждались прохладой рядом со стеблем кукурузы. Старик задавал псу и растению вопросы, которые особенно занимали его. Спрашивал он, например, почему у стебля кукурузы листья вырастают по одному. Однако и кукуруза, и пёс лишь молчали в ответ. Тогда старик, закурив и сделав пару глубоких затяжек, говорил: «Я же объяснял вам уже — потому что обрабатываемые человеком культуры требуют большего ухода, они менее стойкие, поэтому и листья их растут медленно, по одному, а дикие растения, они сами о себе заботятся, поэтому у них вырастает по два листа». А иногда по вечерам, когда дул лёгкий ветерок, старик задавал Слепышу и стеблю кукурузы даже более каверзные вопросы.

Он вспомнил один случай: «Знаете, когда деревенский староста был ещё жив, в нашу деревню как-то приехал один учёный человек. Он говорил, что Земля вращается. Сделает оборот вокруг себя — проходит день. Скажите, не вздор ли нёс тот учёный? Если Земля вращается, то почему же ночью мы не падаем с кровати? Почему вода не проливается из кувшина и не вытекает из колодца? Почему люди всегда ходят головой к небу? — и продолжал: — По словам того человека, Земля нас притягивает, поэтому мы, когда спим, не падаем с кровати, но подумайте, если она нас притягивает, то как же мы отрываем ноги от дороги при ходьбе?» Старик свято верил в то, что говорил, он был настолько серьёзен, что иногда в раздумьях даже забывал докурить свой табак. Когда и пёс, и стебель уже многое узнали о вращении Земли, старик, мучимый запоздалым раскаянием, повалился на землю и, подставив лицо под лучи лунного света, сказал: «Я был слишком добр к этому человеку — он прожил в деревне три дня, а я так и не задал ему этих вопросов. Боюсь, что перед лицом всех селян он не смог бы ответить и потерял бы лицо. — Затем добавил: — Он зарабатывал на жизнь наукой, и я не стал отбирать у него хлеб».

Стебель кукурузы рос не по дням, а по часам, его листья уже были размером с ладонь, и скоро он достал до верхней части тростниковой циновки, а потом уже и циновку обогнал на две головы. В тишине ночи голос набирающего рост стебля окреп и возмужал. Ещё несколько дней — и кукуруза вырастет. Для удобства старик убрал циновку с одной стороны ограды. Когда семью днями ранее он подходил помериться ростом со стеблем, тот доставал ему до шеи, а через два дня — до лба. В следующий раз, когда старик снова зашёл помериться ростом, верхушка стебля была уже выше его головы. Довольный, старик размышлял: «Через полмесяца кукуруза должна выпустить метёлку, ещё через полмесяца появится початок. А спустя три месяца початок созреет».

Тут старик подумал о том, что скоро на пустынном хребте, где уже давно не дымятся трубы покинутых жилищ, вырастет початок кукурузы, с которого наберётся целая чашка зерна. «Каждое зёрнышко будет словно жемчужина, а вскоре после того, как кончится засуха и выпадет дождь, вернутся односельчане. Они смогут посадить эти зёрна. Пройдёт сезон, за ним ещё один, и эти горы снова превратятся в безбрежный зелёный океан. А когда я умру, люди в благодарность за мои заслуги поставят на моей могиле памятник».

Так, рассуждая сам с собой о своих заслугах и добродетелях, старик погрузился в безмятежный сон. Может быть, с такими мыслями его сознание и в самом деле находилось в объятьях грёз, однако бренное тело его выползло из-под навеса, подошло к недавно обработанному мотыгой стеблю кукурузы и снова аккуратно разрыхлило землю вокруг него. Среди безмолвной ночи стук мотыги о землю был монотонным и звонким, словно мелодия народной песни. Этот протяжный и всепроникающий звук разносился по горной цепи далеко-далеко. Закончив рыхлить землю, старик не пошёл снова спать, а с мотыгой на плече отправился на другой участок в поисках зёрен кукурузы, спрятанных в крысиных норах. Проснувшись утром, он заметил, что чашка, которая вечером была пустой, наполнена зёрнами и крысиным помётом, и долго смотрел на неё в недоумении.

Когда мешок, висевший под навесом, был уже до половины наполнен, теснившее душу старика беспокойство исчезло без следа. Тремя днями ранее, когда старик предавался своему послеобеденному сну, пёс вдруг разбудил его рычанием и, схватив зубами рубашку, стал тянуть из-под навеса наружу. Он привёл хозяина на дальний край поля, находившийся за несколько десятков шагов от их жилища. Там старик сразу обнаружил крысиную нору, полную кукурузных зёрен. По возвращении он их взвесил, получилось четыре ляна[67] и пять цяней.[68] Оказалось, что Слепыш умел разыскивать крысиные норы. Он, словно в тумане, кружил по полю, носом припадал к земле, принюхивался и там, где была нора, поднимал голову и радостно лаял.

Мешок с кукурузой довольно быстро наполнялся. Старику уже не нужно было ночью идти на поле и выслеживать норы. Ему достаточно было привести туда пса, и ни одна крысиная нора не ускользала от мотыги, хотя в половине нор они припасов не находили. Во всяком случае, еды у них стало вдоволь — мешок за несколько дней наполнился доверху. Однако, почивая на лаврах, старик не подумал о том, что нужно сразу же уничтожать крысиные норы, он не догадывался, что крысы уже не выкапывали зёрна кукурузы из лунок и не тащили их за щеками в норы. Разбуженные лаем пса и стуком мотыги, они, будто наперегонки, поедали свои припасы.

Солнце как будто спустилось ниже, и земля на горном хребте превратилась в раскалённый лист железа. После обеда старик не смог заснуть и решил взвесить свои запасы. Он достал весы. В тени чаша весов весила один лян, однако на солнце весы показали один лян и два цяня. Старик, недоумевая, отнёс весы на холм, где солнце палило особенно безжалостно, там чаша весов тянула уже на два ляна и два с половиной цяня.

Старик не верил своим глазам: оказывается, в знойные часы можно было взвесить солнечные лучи! Он поспешил на хребет. Там, на горной дороге, весы показали один лян, три цяня и один фэнь.[69] Если отнять вес чаши — один лян, — то получается, что собственный вес солнечных лучей составит три цяня и один фэнь. Он обошёл несколько гор подряд и обнаружил, что на самом высоком из них вес лучей достигал пяти цяней и трёх фэней.

С тех пор старик постоянно ходил взвешивать солнечные лучи. На рассвете вес лучей у навеса составлял два цяня, к полудню доходил до четырёх с лишним, а на закате возвращался к начальному показателю — два цяня. Увлёкшись, он даже стал взвешивать миски и вёдра. А однажды, когда попытался определить, сколько же весит ухо слепого пса, тот толкнул коромысло весов так, что оно ударило хозяина по лицу. В ответ старик как следует хлопнул пса по макушке.

Когда старик снова вспомнил о том, что нужно проверить содержимое мешка с запасами, прошло уже четыре дня (всё это время он занимался взвешиванием солнечных лучей). Обнаружилось, что значительная часть зёрен из мешка была съедена. Взвесив по мисочке всю кукурузу и подсчитав общее её количество, старик оторопел: оставшегося зерна им хватит максимум на полмесяца! Только в этот момент он осознал, что много дней не выходил в поле в поисках крысиных нор.

Ему было невдомёк, что было уже слишком поздно — ведь за несколько дней крысы, словно по велению какой-то неведомой силы, съели всё, что у них имелось. Весь день старик в сопровождении пса искал крысиные запасы. Они обошли семь земельных участков на склоне, раскопали тридцать одну нору, они устали так, что ног под собой не чувствовали, однако собрали лишь восемь лянов кукурузы. Был уже вечер, с западных гор тянулись кроваво-красные лучи заходящего солнца и серым пеплом опускались на горный хребет. Стебель кукурузы, который весь день держал листья свёрнутыми, теперь мог медленно их раскрыть.

В тот момент, когда старик держал в руках полмиски зёрен, перемешанных с крысиным помётом, он понял, что ненавистные грызуны на этой горе уже вступили с ним и Слепышом в битву за выживание.

Старик подумал: «Куда же они могли перенести все припасы?»

И сказал: «Какими бы вы ни были умными, вам не перехитрить меня, Сянь-е».

В ту же ночь старик и пёс отправились на дальние поля в надежде услышать крысиный писк. Они сменили три поля, но слышали только тишину, их уши не уловили ни единого крысиного шороха. Когда на востоке начало светать, старик и пёс повернули назад. Человек спрашивал собаку: «Крысы переселились? Куда они могли переселиться? Где они, там и припасы, и мы просто обязаны отыскать их!» Солнце жестоко и безжалостно светило в глазные впадины Слепыша, тот пятился, отворачиваясь от светила, и не слышал слов хозяина.

А старик продолжал выпытывать: «Могут ли крысы спрятаться где-то неподалёку и готовить нам пакость?»

Пёс остановился и повернул голову, прислушиваясь к звукам шагов хозяина.

Вернувшись к навесу, старик проверил стебель кукурузы, он уже был толщиной с запястье младенца. Пора было отправляться в деревню выжимать воду из матраца. Закинув на плечи коромысло, он позвал пса, чтобы отправиться в путь вместе с ним, но тот лежал под навесом, не шевелясь. Старик сказал: «Ну что же ты, пойдём, посмотрим, в чьём доме завелись грызуны. Где живут крысы, там мы и будем искать пищу». Только после этих слов пёс нехотя пошёл вместе со стариком в деревню.

На улицах и в переулках они взламывали двери домов, но кроме двух поднятых из колодца утонувших крысят не нашли никого — не было видно и тени грызунов. Однако когда старик возвращался на свой склон с полупустыми вёдрами, всё решительно изменилось.

До холма оставалось чуть больше ли, как пёс вдруг насторожился и начал беспрестанно лаять, издавая синелиловые звуки — звуки цвета и запаха крови. Старик ускорил шаг. Когда они поднялись на гребень горы и перед ними раскинулось поле, слепой пёс неожиданно перестал лаять и как сумасшедший стрелой помчался к навесу. Он так спешил, что несколько раз его передние лапы чуть не соскользнули с обрыва. «Бух-бух» — лапы стучали по окостеневшей от солнца земле, и казалось, что под их тяжестью солнечный свет трескался, издавая бледный звон лопнувшей стеклянной бутылки. Пронзительный и яростный собачий лай, как кровь, разлился по полю.

Старик оторопел. Стоя на дальнем конце поля, сквозь лай он вдруг услышал густой, словно морось, крысиный писк. Он устремил взгляд на навес в центре поля и увидел, что висевший на столбе мешок с зерном перекатывается по твёрдой земле туда-сюда. Огромная чёрно-серая масса из трёхсот или пятисот, а может, даже тысячи и более, грызунов пожирала зёрна. Зёрна вываливались из крысиных пастей, шустрые лапки гоняли их из стороны в сторону. Раздавался треск разгрызаемых зёрен и весёлый многоголосый крысиный писк, похожий на радостную, торжественную песню. Эти звуки разносились по полю, словно шум ливня.

Старик застыл на месте. Коромысло вдруг соскользнуло с плеча, и одно из вёдер со звоном скатилось на дно оврага. Сплошная масса синевато-серых крысиных спин переливалась на солнце — такого цвета обычно бывает зажжённая груда хвороста, когда он ещё как следует не разгорелся, а лишь где-то внутри густого дыма едва занялся пылающий огонёк. Ошарашенный, старик увидел, как Слепыш рванул к месту крысиного пиршества и ударился головой о столб навеса. В тот же миг во все стороны полетели брызги крови. Казалось, даже земля в этот момент содрогнулась, отчего пёс и крысы впали в некое замешательство. Воцарилась мёртвая тишина. Очнувшись через мгновение, слепой пёс стал с бешеным лаем кружиться на одном месте. Не видя, где находятся его враги, Слепыш ожесточённо бил лапами во все стороны, попадая иногда по опорам навеса. Крысы, не знавшие, что пёс слеп на оба глаза, были напуганы его яростью и бесновались, издавая иссиня-чёрный и тёмно-зелёный писк. Панические крики всколыхнули горный хребет, больше двух месяцев пребывавший в тишине и покое.

Старик ворвался в толпу крыс, сразу наступив на спину одной здоровенной особи, и услышал пронзительный вопль, а под другой ступнёй почувствовал обжигающую кожу кровь, которая брызнула, словно раскалённое масло. Он поспешил к загородке из циновок, боком протиснулся внутрь и был поражён, увидев, как две томимые жаждой крысы грызут светло-зелёный, цвета свежей воды, стебель его кукурузы. Услышав шаги старика, крысы после небольшого замешательства поспешно выскочили через щель в циновке. Старик же, увидев, что куст по-прежнему стоит прямёхонек, немного успокоился, а его сердце, чуть не выскочившее из груди, с глухим стуком опустилось на своё прежнее место. Выбравшись из палисада, он заметил, что под навесом в мешке для зерна всё ещё копошатся несколько обезумевших от голода чёрных крыс. Тогда он схватил прислонённую к ограде из циновок мотыгу и ударил ею по мешку. Тут же нечто похожее на россыпь рубинов взлетело вверх и заблестело на солнце. После четырёх-пяти ударов мотыги — «плюх-плюх» — в воздухе уже витала крысиная шерсть, а земля была залита кровью. Оставшиеся несколько десятков грызунов, вереща от ужаса, беспорядочно бросились врассыпную и через мгновение исчезли без следа.

Слепой пёс перестал лаять.

Старик стоял, опираясь на мотыгу, и тяжело дышал.

Освещённую солнцем землю покрыл плотный темнокрасный сироп, повсюду пахло кровью…

В горах Балоу снова воцарилась тишина, и эта мёртвая тишина была во много раз безысходнее, чем прежде. Старик понял, что бесчисленное множество крыс прячется где-то поблизости, и как только он уйдёт, они снова совершат набег на его поле. Он окинул взором сверкающие золотом горы, присел на рукоять мотыги и, подняв с земли зёрнышко кукурузы, спросил своего верного пса: «Слепыш, как же нам быть? Без меня справишься?»

Пёс лежал на обожжённой солнцем земле, высунув длинный тонкий язык, и как будто смотрел старику в лицо, а тот продолжал: «У нас не осталось ни глотка воды — мне, тебе и кукурузе совсем нечего пить». В тот день старик ничего не готовил, они голодали весь день, а когда наступила ночь, расположились около ограды из циновок, чтобы охранять свою кукурузу, больше всего опасаясь за неё, ведь даже две крысы могли бы в несколько укусов перегрызть стебель. Они оба терпеливо просидели на посту до самого рассвета, но крысы так и не пришли. Лишь когда в полдень старик увидел, что листья кукурузы, засыхая, стали сворачиваться, он поднял пустые вёдра и повесил их на коромысло.

Старик наказал: «Слепыш, береги нашу кукурузу». Затем добавил: «Ляг в тени, приложи ухо к земле и, если услышишь хоть какой-нибудь шорох, начинай лаять». Уходя, он дал последнее наставление: «Я пошёл за водой, а ты будь настороже».

Когда старик вернулся с вёдрами, наполненными до половины, было тихо и спокойно. В деревне, доставая из колодца намокший матрац, он заметил четырёх утонувших крыс, каждая шерстинка на их шкурах стояла дыбом, однако блохи в шерсти ползали целы и невредимы. По возвращении, наевшись досыта и собираясь начать размалывать зёрна кукурузы, он снова забеспокоился: ведь после крысиного нашествия зерна осталось меньше половины мешка. Он взвесил его — было шесть цзиней[70] и два ляна. Чтобы есть три раза в день, и то не досыта, ему и слепому псу надо не меньше одного цзиня зерна. Что же делать через шесть дней?

Солнце уже скрылось за горами, и хребты на западе окрасились в кроваво-красный цвет. Всматриваясь в оттенки красного, старик подумал о том, что день, когда закончилась еда, уже настал, и момент, когда не станет воды, тоже, вероятно, скоро наступит. Он повернул голову и взглянул на уже начавший выбрасывать краснобелую метёлку стебель кукурузы, пытаясь подсчитать, через сколько дней начнётся выход рылец и образование початка. И вдруг понял, что уже очень давно не следил за временем и не знал, какой день какого месяца наступил. Он ведь замечал только день и ночь, утро и вечер, закат и восход, а даты и месяцы были для него потеряны. Раздосадованный, он сказал своему псу: «Слепыш, сезон начала осени,[71] наверное, уже прошёл?» Но не посмотрел на него, а пробормотал себе под нос: «Не исключено, что уже настала последняя жара,[72] кукуруза выпускает метёлку примерно в это время».

Старик, прищурившись, толок в углублении камня зёрна кукурузы. Он заметил, как Слепыш припал носом к земле, затем схватил зубами сдохшую два дня назад крысу и пошёл в сторону оврага. Остановившись на расстоянии в несколько чи[73] от края оврага, он взмахнул головой и сбросил туда крысиную тушку. На старика повеяло зловонием. Пёс понёс к оврагу ещё одну дохлую крысу.

Нужно было сделать календарь. Старик наблюдал за псом, думая о том, что без календаря нет ни месяцев, ни дней, а если нет месяцев и дней, то неизвестно, когда в конце концов созреет его кукуруза. Может быть, до сбора урожая остался месяц, а может, и сорок дней. Чем же питаться эти долгие дни? Все зёрна, которые были в земле, уже дочиста съедены крысами.

Старик медленно поднял голову — он услышал далеко-далеко на западе отчаянный писк. Он устремил свой взор к двум горным вершинам, между которыми виднелась ещё одна. Солнце закатилось за неё, оставив лишь кроваво-красные отблески. Они стекли с вершины горы к подножью и разлились у ног старика. В один миг во всём мире воцарилось молчание. Наступал самый тихий момент в сутках — между заходом солнца и наступлением сумерек. В прежние годы и прежние месяцы в это время куры садились на насест, а воробьи возвращались на ветки — их чириканье, заполнявшее весь мир, лилось сверху, словно дождь. Но теперь перед глазами не было ничего: ни домашнего скота, ни воробьёв, даже вороны улетели, спасаясь от засухи. Стояла мёртвая тишина. Глядя на исчезающую полоску заходящего солнца, слушая шорохи кроваво-красных отблесков, которые постепенно отдалялись от него, словно медленно втягиваемый красный шёлк, старик собирал из углубления в камне толчёные зёрна кукурузы и думал, что прошёл ещё один день, и следующий день уже на подходе — как же его прожить?

Прошло три дня, и как ни берёг старик зёрна кукурузы, всё равно их стало вполовину меньше. Он недоумевал: «Куда же делись крысы? Чем они питаются, чтобы выжить?» На четвёртую ночь старик подозвал слепого пса к стеблю кукурузы и сказал: «Ты здесь охраняй, а если услышишь шорох, лай в ту сторону, где север». Сам он вскинул на плечо мотыгу и отправился по горной дороге именно туда — на север. Дойдя до самого дальнего посевного участка, он воткнул мотыгу посреди поля и уселся на её рукоять. На востоке начало светать, но писка так и не было слышно. Днём старик снова отправился на тот же участок, но уже вместе со Слепышом. Пёс помог ему отыскать семь крысиных нор, но, раскопав их, старик не нашёл ни крыс, ни зёрен. Кроме крысиного помёта, по форме похожего на рис, попадались лишь обжигающие руки куски песчаника. В поисках зёрен старик сделал несколько десятков лунок, но также ничего и не нашёл.

Старик заключил: «На этих горах еды нет». И обратился к собаке: «Слепыш, скажи, как ты думаешь, мы умрём от голода?» Слепой пёс поднял к небу свои глубокие глазные впадины. А старик добавил: «Нашей кукурузе тоже не стоит мечтать о том, чтобы вырасти и дать урожай?»

Когда подошёл к концу пятый день и сумеречные лучи погасли, наступила тьма. Ни луна, ни звёзды не освещали горы и долины, всё было залито чёрными чернилами. Какое-то чахлое и измождённое дерево на равнине, наконец-то освободившись из плена беспощадного дневного света и получив немного вечерней влаги, издало слабый и лёгкий, словно пух, вздох облегчения.

Старик сидел со своим псом рядом с кукурузой и, позволив листьям подразнить его нос, глубоко вдохнул запах молодой зелени.

Запах пищи, словно повозка, с грохотом прокатился по кишечнику, и когда он попал в нижнюю часть живота, старик резко сжал мышцы, перекрыв ему путь, и, не дав вырваться наружу, сохранил внутри. Так он глотал нежный запах съестного, пока не заметил, что неяркий лунный свет упал на землю. Тогда он сказал: «Слепыш, ты тоже поди сюда, сделай несколько глотков». Старик окликнул его два раза, но пёс не шелохнулся; тогда он повернул голову и увидел, что Слепыш, распластавшись, словно кучка мягкой глины, лежит на циновке, которая раньше была частью ограды вокруг кукурузы. Он протянул было руку, чтобы обнять пса, но невольно её отдёрнул — собачьи рёбра торчали из шкуры наружу и, словно ножи, кололи руки. Старик потрогал свой собственный живот и нащупал засохший слой потрескавшейся грязи. Сорвав грязные куски, он бросил их на землю и снова потрогал дряхлую и зыбкую, словно вода, кожу на животе, за которой можно было нащупать позвоночник.

«Слепыш, — сказал старик, — смотри, луна взошла, ты поспи, во сне есть не хочется, сон заменит тебе еду». В этот момент пёс поднялся и собрался пойти под навес. «Не ходи под навес, — предостерёг старик, — поспи здесь, на земле, не трать силы напрасно». Пёс вернулся и неподвижно улёгся на прежнем месте.

Тонкий лунный серп медленно-медленно вышел из-за облаков и, словно водой, залил светом горные хребты. Старик открыл глаза и, глядя в сапфирово-синее ночное небо, обратился к нему с мольбой: «О, небо, скоро ли я умру от голода? Дай же мне скорее горсть зёрен, чтобы я мог прожить ещё несколько дней, позволь мне пережить моего пса. Я похороню его в самом лучшем месте, не позволю крысиному отродью обглодать его, ведь не зря же он пришёл в этот человеческий мир! Пёс умрёт, а ты позволь мне пережить этот стебель кукурузы, ведь только ради него я остался, позволь мне собрать урожай. Кукуруза созреет, но ты не давай мне умереть, дай мне дожить до дождя, дай мне дождаться того дня, когда люди вернутся в эти края. Я должен передать селянам кукурузные початки, ведь других семян в наших горах нет». Старик одной рукой гладил лист кукурузы, а другой сдирал с себя струпья грязи и бросал их на землю. Затем, уже засыпая, он осторожно положил ноги на спину собаке и сказал: «Спи, Слепыш, во сне забываешь о голоде». С этими словами старик сомкнул веки и пошёл по дороге сна.

Старик сладко спал, когда его ноги, лежавшие на спине Слепыша, вдруг дёрнулись. Тут же он услышал собачий лай, похожий на камнепад, и резко сел на землю. С горы доносился едва различимый крысиный писк и скрежет множества крысиных лапок. Пёс стоял за оградкой из циновок и лаял на горную дорогу. Старик вышел и похлопал его по голове, а затем велел ему зайти в ограду и охранять кукурузный стебель. Белый свет месяца был слаб и прозрачен, в воздухе слегка повеяло влагой. Встав на лежанку под навесом и повернувшись в сторону хребта, старик вдруг ощутил идущее оттуда тёмно-красное крысиное зловоние, а ещё запах витающей в воздухе пыли.

Старик, всматриваясь, поморгал глазами и увидел на горной дороге скользящую по земле чёрную тучу, стремительно двигающуюся на юг. Он спустился с лежанки, опасаясь, что стая крыс может резко развернуться и рвануть в их сторону. Зайдя в загородку, он удостоверился, что стебель кукурузы по-прежнему стойт прямёхонек, а Слепыш навострил свои чёрные блестящие уши и вонзил их в воздух. «Не надо лаять, — старик предостерёг пса, поглаживая его ухо, — не надо давать им знать, что мы здесь. Они понимают: где люди и собаки — там еда».

В это время звуки, похожие на шум проливного дождя, стали затихать. Старик похлопал пса и направился к вершине хребта. Добравшись до горной дороги, он увидел, как полчища визжащих крыс, по десять-двадцать особей в ряд, двигались на юг. Он не мог поверить своим глазам: на твёрдой, как сталь, поверхности горной дороги появился слой пыли в палец толщиной. Крысы шли тесными рядами, след в след, их шеренги были такими плотными, что казалось, между грызунами даже иголке некуда было упасть.

Старик стоял на дороге, будто поражённый громом. Ему хотелось понять, куда же они уходят. «Скорее всего, засуха будет длиться долго! — думал старик. — Если бы она подходила к концу, стали бы они менять место? Ведь крысы боятся только обезвоживания… Если есть древесина, если есть солома, то они не умрут с голода. А сейчас даже крысы, и те убегают. Видимо, засуха никогда не кончится». Собираясь повернуть назад, старик снова уловил с северной стороны звуки моросящего дождя. Он знал, что это не дождь — надвигалось новое крысиное войско. Внутри у него всё сжалось. Встав на возвышение, старик посмотрел в освещённую даль, и на мгновение кровь застыла в его жилах. Переваливая горный хребет, на юг стекались не отдельные крысиные отряды — по горной дороге хлынул целый поток грызунов.

Сине-лиловый крысиный писк, двигавшийся впереди войска, похожего на бурный поток, указывал ему путь и был пронзительным и острым, словно волчий вой. Скоро потоки слились в океан: то поднимаясь, то опускаясь, он изливался волнами. Когда крысы приблизились, звуки моросящего дождя превратились в шум накрывающего сплошной пеленой ливня. Было видно, что многие крысы вдруг подпрыгивали, словно косяки летучих рыб, выскакивающих из воды, и снова плюхались в поток.

Начинало светать, и сквозь голубую дымку сильнее стало ощущаться удушливое зловоние. Руки старика вдруг вспотели. Он знал: окажись он, Слепыш или стебель кукурузы на пути крысиных полчищ, никто из них не выжил бы! Крысы обезумели от голода, а обезумевшие от голода крысы способны обглодать всё, что попадается на их пути, даже человека. Старик хотел было вернуться и предупредить Слепыша, что нельзя издавать ни звука, но было уже поздно. Крысиная армия надвигалась чёрным крутящимся вихрем, и он поспешил отскочить в сторону и спрятаться за акацией, которая была едва ли толще его руки. Несколько грызунов, бежавших впереди армии, отличались невероятной величиной, ростом с небольшую кошку или хорька, тела их были покрыты серой блестящей шерстью. Старик никогда не видел таких больших особей. Он догадался, что это и были те самые короли крыс, о которых говорилось в древних преданиях. Зелёные и блестящие глаза этих бегущих впереди королей испускали яркий синий свет.

Крысы совершали прыжки один за другим, и их прыжки были высотой по меньшей мере в один чи и пять цуней.[74] Вздымающаяся пыль словно шерстяным ковром покрывала спины бегущих грызунов. Старик захотел откашляться, но схватил себя за горло, не решаясь этого сделать. Уже забрезжил рассвет, прохладная заря вступала в свои права, а белоснежные облака на чистом лазурном небе походили на рыбью чешую. Скоро острые солнечные лучи станут более жгучими. Не будь они такими палящими, разве стали бы крысы убегать? Старик вышел из своего укрытия — ни одна крыса даже не взглянула на него. Сейчас они больше всего боялись не человека, а неба, солнца, беспощадной засухи. Старик неподвижно стоял на дороге, глядя на удаляющуюся с визгом, напоминающим лошадиное ржание, крысиную армию и слушая непрерывный глухой стук вскакивающих и падающих на дорогу грызунов — с таким звуком шлёпаются на землю перезревшие плоды хурмы…

Старик никак не мог взять в толк: если всех этих крыс сложить в кучу, то она будет выше, чем гора, как же им удалось собраться в единую армию? Они что, получили приказ, чтобы идти на юг? А там, на юге, есть вода, пища и нет такого палящего солнца?

С востока уже тянулись ярко-красные отливающие золотом лучи. Глаза крыс заблестели и покраснели — старику казалось, будто эти глаза сами по себе катились по дороге, словно бусины. Бесчисленное множество особей, толпившихся на дороге, разбежалось по обеим её сторонам на обширные поля и в мгновение ока исчезло неизвестно куда.

Солнце взошло, и в его лучах стали заметны клочья серебристо-серой и серебристо-чёрной крысиной шерсти, словно пух от ив и тополей, витающих в воздухе. Старик, стоя на гребне горы, облегчённо вздохнул и пошёл вниз, и его шаги в утренней тишине были еле слышны. Добравшись до ограды из циновок, он увидел Слепыша, незрячими глазами уставившегося в сторону горной дороги, с каплями пота на кончиках ушей.

Старик спросил: «Испугался?» Пёс не ответил, а лишь тихонько лёг у ног хозяина. А тот продолжил: «Что, беда идёт?» Пёс не ответил, а лишь повернул голову в сторону кукурузы. Старик тоже посмотрел туда и застыл в ужасе, увидев на листьях множество белых пятен, похожих на семечки кунжута. Неужели сохнет? Но ведь, несмотря на засуху, стебель никогда не испытывал недостатка влаги — вокруг него старик вырыл канавку, которую почти каждый день наполнял водой. Он присел на корточки, стал разгребать бурую сухую почву и, на глубине одного пальца нащупав влажную землю, зачерпнул небольшую горсть. Нет, эти белые пятна на листьях появились не от засухи, а от пропитавшего горы и равнины крысиного зловония.

«Из всего дерьма крысиный помёт — самый сильный и обжигающий, — думал старик, — тогда и крысиная вонь, которую всю ночь вдыхала кукуруза, такая же. Получается, что пятна появились от этого?» Старик приложил ухо к одному из кукурузных листьев и, казалось, услышал едва уловимый ухом писк — звук разраставшихся белых пятен. Он принюхался: повсюду половодьем разлилось чёрное крысиное зловоние и потоками стекало со всех сторон к стеблю.

Значит, кукуруза вот-вот погибнет.

Значит, единственное, что может спасти её — дождь, который прибил бы к земле ядовитые зловония и смыл бы эту отраву с листьев.

Пёс почувствовал тревогу хозяина. Старик сказал: «Слепыш, ты тут охраняй, а я пойду в деревню за водой». Не дожидаясь ответа, он взвалил на плечо коромысло и отправился в путь.

В деревне по-прежнему стояла мёртвая тишина. Крысиный помёт густо покрывал улицы. Из-за палящего солнца зазоры между дверными створками стали ещё шире. Не обращая ни на что внимания, старик прямиком направился к колодцу. Поднимая матрац со дна, он вдруг почувствовал, что тот слишком лёгок — почти ничего не весит. Звука воды, прежде капавшей с него, тоже не было слышно. Старик заглянул в колодец и обомлел: лицо его побелело, а руки застыли на колодезном вороте.

Прошло немало времени, прежде чем старик накрутил всю верёвку на колодезный ворот. От матраца остался лишь весь в дырах кусок ткани, из складок которой выпал десяток раздувшихся от воды крыс. Сам матрац был съеден грызунами, оказавшимися в колодце.

Старику пришлось отправиться на поиски нового матраца или одеяла. Сначала он пошёл по домам, где до этого искал еду, и у каждой двери застывал на некоторое время. Всю деревню дочиста обобрали крысы. В каждом доме чемоданы, столы, шкафы, ножки кроватей — всё, где хранилась когда-то еда либо одежда, — было изъедено до дыр и походило на шелуху от семечек. Старик обошёл больше десятка дворов, но отовсюду выходил с пустыми руками.

В одном переулке он нашёл три длинных бамбуковых шеста и связал их вместе. Затем отправился на задний двор одного из домов и в уборной отыскал небольшую деревянную плошку для очистки выгребной ямы (деревянная кухонная утварь во всех домах — короба для раздувания огня в печи, разделочные доски, миски и чашки — всё было до дыр изъедено крысами). Найденную плошку старик привязал к концу бамбукового шеста и трижды опустил в колодец, чтобы начерпать воды. Но все три раза из колодца удалось достать только дохлых крыс. Тогда он внимательно посмотрел в освещённый полуденным солнцем колодец. В нём не было воды — там лежали лишь чёрные крысы. Словно сваленный в кучу сгнивший батат в погребе, они грудой лежали на дне колодца. Несколько ещё живых особей метались по бездыханным тушкам, поднимались на стенки колодца на несколько чи и снова — «шлёп» — падали на дно, издавая пронзительный писк отчаяния.

Старик вернулся на склон за восемь с половиной ли с пустыми вёдрами. Обширная горная цепь без конца и края тянулась во все стороны, а на расстоянии примерно десяти ли, там, где она соприкасалась с небом, как будто горел яркий пожар. Когда старик пришёл, к нему тут же подбежал пёс. Хозяин поведал ему, что воды нет, колодец пересох и забит дохлыми тварями. Затем он спросил: «Крысы не приходили?» Пёс отрицательно помотал головой. Старик вздохнул: «И ты, и я, и стебель кукурузы, мы все умрём, нас всех сожрут крысы, никто из нас не проживёт и нескольких дней».

Опечаленный пёс стоял в тени навеса, задрав голову к небу. Опустив вёдра, старик вошёл в ограду из циновок и взглянул на стебель. Сухие проплешины на каждом из листьев уже были размером с ноготь. Долго он стоял рядом со стеблем, не проронив ни звука. Он лишь наблюдал, как на одиннадцатом листе прямо у него на глазах два белых пятнышка разрастались, разрастались, пока не слились вместе и не превратились в одно длинное пятно, похожее на высушенный бобовый стручок. Вены на шее старика вздулись, словно торчащие из земли корни, он снял из-под навеса плеть и прицелился в солнце. «Пщ-пщ», — старик сделал добрый десяток ударов плетью вкруговую. От солнца к земле потянулось множество сверкающих лёгких тёмных теней. Затем он повесил плеть на столб навеса, взял на плечо коромысло и молча отправился на гребень хребта.

Пёс устремил невидящий взор туда, куда пошёл хозяин, и его полные грусти и чёрной пустоты глаза наводнились солёной, как слёзы, печалью. Лишь когда удаляющиеся шаги старика совсем затихли, он медленно-медленно побрёл назад и лёг под палящим солнцем охранять кукурузу.

Старик ушёл искать воду. Он был уверен, что там, откуда бежали крысы, должна быть вода, а иначе как бы они пережили засуху с самого её начала и до сегодняшнего дня? Солнечные лучи, красные и блестящие, падали вертикально. Они были крепкими и приземистыми — так что их можно было пересчитать. Пара пустых вёдер впереди и за спиной издавала горестный, потрескавшийся от сухости шёпот, подобный вздохам пересохшей земли. Старик слушал этот бледный безжизненный скрип и едва уловимый землистого цвета звук своих собственных шагов, и ему казалось, что пустота в его душе была гораздо всеохватнее, чем все засухи мира.

Старик прошёл три деревни: иссушенные колодцы были забиты сухой травой, ни из одного не доносилось даже едва различимого запаха гнили и плесени. Он решил больше не искать воду в деревнях, ведь если бы там была вода, разве покинули бы их люди? Старик передвигался от одного оврага к другому — он искал на дне хотя бы след влаги или сырой глины. Наконец, в одном узком овраге с теневой стороны камня старик заметил когонову траву[75] и обрадовался: «Кто ищет, тот находит!» Затем присел на камень, передохнул, собрал всю траву, разжевал её корни, и, ощутив во рту сладкий сок, воскликнул: «Разрази меня гром, если в этом овраге нет воды!»

Шаг за шагом старик начал спускаться вглубь оврага. Звук его дыхания был тяжёлым, словно зимняя сосновая шишка. Он не знал, как далеко ушёл. Когда он жевал траву, солнце ещё было бело-красным и опиралось на верхушку западного хребта. А в момент, когда он заметил, что потрескавшаяся сухая земля под ногами сменилась крупицами однородного белого песка, солнце по ту сторону горы уже излучало кроваво-красное свечение.

Когда старик отыскал горный источник, начали спускаться сумерки. Тут он заметил, что белый сухой песок под ногами сменился красноватым и влажным, и тогда его ноги, усталые от долгой ходьбы и обожжённые горячим песком, испытали блаженство. Ступая по мокрому песку, старик продвигался всё дальше вглубь оврага. Вдруг он почувствовал, что его плечи задевают стенки оврага — таким он стал узким. И вот, словно музыка, до него донёсся звук капающей воды. Старик поднял голову и ахнул — на глаза будто нахлынула зелёная волна! Он уже пять месяцев не видел так много зелени и почти забыл, как выглядит покрытая травой земля! Вот водяная осока, зелёный тростник, а ещё в траве есть маленькие белые и красные цветы, и какие-то краснобелые. Среди зноя и жары появился густой запах зелёной травы — стойкий и свежий, сладкий и сочный, который расстилался по дну оврага. У старика запершило в горле, его мучила жажда, он чувствовал непреодолимую сухость во рту и на потрескавшихся губах. Внезапно он увидел впереди, на расстоянии нескольких шагов, во влажном углублении в стенке оврага водоём величиной в полциновки, который был скрыт изгородью зелёной травы размером с циновку — она обрамляла это зеркало снизу и сверху.

Старик уже хотел было бросить вёдра на землю и побежать к водоёму, чтобы напиться вдоволь, но внезапно остановился. Проглотив заполнившую рот слюну, он замер. Впереди в травяных зарослях он увидел волка, бурого волка размером со Слепыша. Глаза хищника мерцали зелёным светом. Сначала он просто немного удивился, увидев человека, но когда заметил вёдра на его плече и понял цель его появления, его глаза наполнились ненавистью и злобой. Он слегка согнул передние лапы, как будто готовясь к прыжку.

Старик как вкопанный стоял на своём месте и, не моргая, смотрел на волка. Он понял, что тот не покинул эти места из-за родника. Незаметно опустив глаза и взглянув на траву, старик увидел множество серой, белой, коричнево-красной шерсти животных и птичьих перьев. На расстоянии двух шагов от него на камне виднелись следы засохшей крови и похожие на гнилые финики и грецкие орехи оставшиеся после трапез крысиные черепа и другие кости. Только в этот момент старик почувствовал запах свежей крови и ещё смутный белый запах гниющего мяса. Когда он понял, что волк поджидает у водопоя птиц и мелких животных, то ощутил холодную дрожь. Бурый волк был худ, и старик предположил, что хищник ничего не ел и ждал тут добычу дня три, а то и пять. На державших коромысло руках старика выступил пот, ноги мелко дрожали. Волк сделал шаг, наступил на какую-то колючку и враждебно взвыл. Старик поспешно нагнулся, сбросил вёдра на землю, замахнулся коромыслом и прицелился им прямо в голову волка. Тот был вынужден отступить на полшага. Зелёное сияние круглых глаз, полных ненависти, бросало на землю желтоватые отблески. Человек смотрел в глаза волку. Волк смотрел в глаза человеку.

Столкновение взглядов мощным эхом разнеслось по пустому ущелью, рождая жёлтый, яркий, режущий слух треск, какой издаёт разгорающийся огонь. Звук капающей воды был настолько сверкающе-голубым, что оглушал, будто взрыв. Солнце уже собиралось полностью скрыться за горой. Пока продолжался поединок двух пар глаз, время стремительно, как конный отряд, уносилось прочь. Кровавая краснота заката впереди над обрывом начала блекнуть, и прохладный воздух стал стекать вниз. Лоб старика покрылся потом. В ступнях появилась усталость, она поднималась к голеням, а от них — к бёдрам. Старик знал, что долго так не простоит. Он был в пути целый день, а волк весь день лежал. Он за день не выпил ни глотка, а волк мог в любое время напиться из охраняемого им источника. Старик украдкой лизнул пересохшие губы и почувствовал, как язык укололся острой потрескавшейся кожей, словно повис на шипах терновника. И подумал: «Эх, волк-волк, сможешь ли ты выпить весь охраняемый тобой водоём?» А потом сказал: «Эй, уступи мне два ведра воды, а я принесу тебе кукурузную похлёбку». С этими словами старик ещё крепче сжал коромысло, направив его прямо в лоб волка. Крюки, свисавшие на верёвках с двух сторон коромысла, застыли намертво.

Однако сияние в глазах бурого волка смягчилось. В конце концов он моргнул, и, хотя тут же открыл глаза, старик заметил в его твёрдом взгляде податливость цвета спокойной водной глади. Старик услышал, как звук заходящего солнца, словно опавший лист, прилетел вместе с ветром с обратной стороны горы. Он стал медленно опускать коромысло, направленное на голову волка, и наконец положил его в густые заросли зелёной травы. «Завтра я захвачу для тебя чашку еды», — сказал он.

Бурый волк подтянул к себе вытянутые вперёд лапы, повернулся и, медленно обогнув водоём, побрёл к выходу из оврага. Отойдя на несколько шагов, он оглянулся на старика. Старик, не отрываясь, наблюдал за хищником, пока тот не скрылся за поворотом. Звук его шагов был мягок и почти не слышен, он разлетался, пока совсем не пропал в узком длинном овраге. Старик присел на корточки, стёр выступивший на лбу пот, и только тогда его пробила дрожь. Тут он понял, что светлые штаны — единственное, что было на нём надето, — насквозь промокли от пота и прилипли к ногам.

Некоторое время, тяжело дыша, старик сидел на корточках, не в силах подняться. А потом так же на корточках он продвинулся вперёд на несколько шагов, добрался до края водоёма, упал на землю и, словно томимая жаждой корова, стал жадно хлебать родниковую воду. Напившись вдоволь и умыв лицо, старик заметил, что полоска солнца над краем обрыва хотя и была ещё красной, но истончилась, как лист бумаги. Старик наполнил вёдра и поставил их у края водоёма. Затем он снял штаны и как следует помылся.

Купаясь, старик приговаривал: «Эх, волк-волк, сегодня ты уступил мне два ведра воды, но где же я завтра возьму для тебя кукурузную похлёбку? Ладно, захвачу тебе несколько крыс, знаю, ты любишь мясо». И подумал: «Я стар, сил совсем нет, конечно, во всём уступаю тебе. Вот десять лет назад, да даже и меньше десяти, я бы крыс тебе точно не принёс. А если б я отпустил тебя живым из-под своего коромысла, то это было бы проявлением моей великой доброты». Бормоча без умолку, не давая покоя ни языку, ни рукам, он превратил кристально чистую родниковую воду в мутную и грязную. После этого старик помочился у края водоёма. Тонкий, как бумага, солнечный свет над обрывом поблёк настолько, что был уже не красным, а светло-красным.

Сорвав два пучка травы и покрыв ею вёдра, старик медленно побрёл к выходу из оврага. Коромысло под тяжестью вёдер согнулось дугой и раскачивалось при каждом шаге, но трава на поверхности воды не давала ей выплеснуться наружу. Тяжёлый и хриплый скрип коромысла разносился до самого выхода из оврага. Старик размышлял: «Я стар, а мне нужно сделать рывок и до наступления темноты добраться до горной дороги, тогда нечего будет бояться, а лунный свет приведёт меня на мой склон. Я опрыскаю водой кукурузный росток, и белые пятна исчезнут». Размечтавшийся старик и подумать не мог, что путь из оврага ему уже преградила стая волков.

Тот бурый волк, что был размером со Слепыша, бежал впереди и показывал дорогу. Добравшись до входа в овраг и увидев выходившего оттуда старика, хищники резко остановились. Мгновение спустя волк, что был впереди, оглянувшись на собратьев, смело повёл стаю на человека. Тот встал, как громом поражённый, осознав, что угодил в ловушку.

Старик думал: «Как было бы хорошо, если бы я не мылся. Как было бы хорошо, если бы я не сидел и не отдыхал на берегу водоёма. Как было бы хорошо, если бы я быстро пустился в путь и был уже на горе, а стая волков устроила бы засаду в открытом месте». Размышляя об этом, он старался не подавать вида, что боится. Медленно поставив вёдра на ровное место, он спокойно отцепил коромысло от дужек вёдер, резко развернулся и, как будто перед ним вовсе не было волков, с коромыслом наперевес двинулся вперёд. Его шаги были спокойны и неторопливы. Крючки на коромысле качались взад-вперёд при каждом движении. Волки шли навстречу человеку, человек шёл навстречу волкам. Расстояние в тридцать шагов стремительно сокращалось. Оставалось уже немногим более десяти шагов между ними, но старик продолжал невозмутимо идти вперёд, словно собираясь с силами, чтобы ворваться в стаю. Хладнокровие старика озадачило хищников. Они замедлили шаг, а затем и вовсе остановились у входа в овраг.

Старик шёл вперёд. Два стоявших впереди волка немного отступили, и от этого его старое сердце, беспомощно висевшее в воздухе, приземлилось на твёрдую почву. Он стал продвигаться вперёд ещё быстрее и решительнее, а звук его шагов сотрясал овраг так, что с обрыва посыпались мелкие камешки. Глаза волков внимательно следили за человеком, а он дошёл до узкого, словно бутылочное горлышко, прохода и, окинув взглядом стенки оврага, остановился. Он выбрал это место в два шага шириной, поскольку знал, что здесь волки не смогут зайти ему за спину и окружить его. И тогда старик встал в центре узкого прохода.

Началось противостояние.

Родниковая вода, наполнившая желудок, заглушила острый голод и нестерпимую жажду. Старик решил для себя так: «Мне нужно стоять в этом узком проёме прямо, не упасть, и тогда, возможно, я смогу выбраться отсюда живым». Солнце в конце концов вобрало в себя остатки своего красного сияния. Спустились сумерки. Из оврага небо казалось тёмным, почти того же бурого цвета, что и шкуры волков. Сумеречное безмолвие, издавая слабый шелест, спускалось из безграничных просторов небес в овраг. Старик подсчитал волков: их было девять — три больших, четыре размером со Слепыша и два совсем молодых, видимо, появившихся на свет в этом году. Волки ещё не осознали, в чём причина такого спокойствия человека…

Старик стоял как вкопанный.

Глаза хищников, источавшие зелёный свет, напоминали повисшие в воздухе бусины. Мёртвая тишина чёрной горой повисла над головами человека и волков. Старик не шевелился и не издавал ни звука. Когда хищники, видимо, поняли, что он двигался так стремительно, чтобы захватить узкое горло оврага, один из них издал синекрасный, длинный-предлинный вой. Вслед за этим стая снова двинулась на старика. Тот резко взмахнул коромыслом и с силой ударил им о землю перед собой.

Волки остановились.

Находясь от хищников на расстоянии семи-восьми шагов, старик выделил из стаи одного из трёх крупных волков, стоявшего в центре, — видимо, это был вожак. На его левом ухе виднелись шрамы от зубов, и он немного хромал. Старик глядел на него, не отрывая глаз. Так они какое-то время смотрели друг на друга, а затем волк издал хриплый продолжительный рык, и стая снова перешла в наступление. Когда между ними оставалось пять-шесть шагов, старик взмахнул коромыслом и, крепко схватившись за него обеими руками, прицелился в самый центр волчьей стаи — в голову вожака.

Стая снова остановилась.

Последний луч света упал на хищников. Не отрывая взгляда от вожака, старик заметил, что из девяти волков ярче всех блестели глаза не у трёх крупных хищников и не у четырёх среднего размера, а у двух самых молодых, которые оказывались то впереди, то внутри стаи. Их взгляды были прозрачными и сверкающими, как лучи солнца, отражающиеся от водной глади в знойный полдень, и в этих взглядах были видны страх и смятение. Молодые волки то и дело оглядывались на вожака, а вожак время от времени издавал только им понятный сине-красный рык. Последние сумеречные отблески растаяли, и тьма накрыла всех с головой. В этой кромешной тьме волчьи глаза отливали изумрудным светом воды в водоёме. От входа в ущелье потянуло синим волчьим духом. Этот запах не был похож на крысиное зловоние, он казался легче, не таким густым и резким, но ощущался отчётливо. Старик подумал о кукурузе, о том, что белые пятна, возможно, уже покрыли все листья и доползли до стебля. Он знал, что если болезнь ещё не поразила сердцевину стебля, а верхушка ещё зелёная и пышная, то его можно спасти. Размышления нарушил пронзительный вой вожака, походивший на хлёсткий удар ивовым прутом. Старик вздрогнул и сказал себе: «Ты должен думать только о волках. Отвлечёшься — погибнешь!» К счастью, волки ничего не заметили. Когда по зову вожака стая вновь двинулась вперёд, старик закрутил в воздухе коромыслом. Удары коромысла о стенки оврага леденящим эхом разнеслись по всему ущелью, и продвинувшиеся на шаг вперёд волки снова отступили.

Упорное противостояние, словно подвесной мост, пролегло между глазами старика и вожака стаи, и при каждом их движении этот мост раскачивался, подавая сигнал тревоги. Старик не видел, где находились волки, и поэтому внимательно следил за зелёными бусинами их глаз. Как только он замечал лёгкое подрагивание этих бусин, он тут же начинал стучать коромыслом как можно сильнее, вынуждая волков снова отступить. В этом противостоянии время тянулось очень медленно — оно, словно повозка, запряжённая старым буйволом, накатывалось на старика и выдавливало его волю и решимость. Взошла луна, круглая, как волчьи глаза, значит, шёл пятнадцатый, а то и шестнадцатый день месяца. Подул прохладный ветерок, и старик почувствовал, что по его спине будто бы пополз земляной червь. Он знал, что это стекал пот.

Старик ощутил, что онемение и покалывание в ногах начали распространяться по всему телу. Противостояние изматывало его во много раз сильнее, чем некогда тяжёлый физический труд. Больше всего на свете старик хотел увидеть, как волки, устав от неподвижного стояния, ложатся на землю. Но те стояли, не шевелясь, словно камни, испытавшие на своём веку и порывы ветра, и удары дождя. Их глаза, светившиеся в темноте в форме веера, пристально смотрели на старика с расстояния пяти-шести шагов. Он, казалось, слышал, как дробно постукивают, вращаясь, их глаза, видел, как тихо поскрипывают плеши на холках, когда ветер раздувает шерсть. Старик засомневался: «Смогу ли я выстоять?» Затем приказал себе: «Ты должен выстоять, пусть и ценой собственной жизни!»

Старик подумал: «У каждого из них по четыре лапы, а у тебя только две ноги, к тому же тебе уже восьмой десяток». Затем опомнился: «О, небо, что же это я! Ночь только наступила, а я уже даю слабину и травлю себе душу! Не проще ли сразу отправиться прямиком в волчью пасть?» Тем временем один из молодых волков, уже не в силах держаться на ногах, повалился на землю, даже не взглянув на вожака. Следуя его примеру, улёгся и второй. Вожак посмотрел на них и издал лилово-красный рык. Два волчонка одновременно пригнули головы, заскулив в ответ так жалобно, как будто молодые листья зашелестели на ветру. После этого волчья стая притихла. Как только волчата улеглись, тут же и у старика ноги обмякли, словно зараза ему передалась. Он хотел подвигать ногами, но лишь с силой потянул вверх мышцы голеней, пошевелил коленными чашечками и снова встал прямо.

«Ты не должен подавать вида, что, как и волчата, уже не стоишь на ногах, — думал старик, — как только ты покажешь хоть намёк на усталость, они тут же на тебя нападут. Если будешь стоять не шевелясь, то сможешь выжить, а зашатаешься — навсегда сгинешь здесь». Лунный свет тянулся с востока на юго-запад, облака плыли по небу, закрывая луну. Старик по запаху определил, что облака совершенно сухие, и пришёл к выводу, что завтрашний день будет ясным и знойным, а вес солнца на вершине горы достигнет пяти цяней, а может, и шести. Он бросил косой взгляд вверх, увидел недалеко от луны густое облако и подумал: «Когда облако доплывёт до луны, оно обязательно даст тень».

Старик стоял, словно врос в землю, и дожидался, когда на луну набежит облако. Когда чёрный шёлк тени начал скользить по его телу, он попеременно согнул ноги в коленях и тут же почувствовал движение крови и ощутил приток жизненных сил. Старик слегка расправил согнутое тело. Крючки на коромысле издали звук рвущейся влажной бумаги. В этот самый момент тень перекинулась на волчью стаю, и старик заметил, как сноп зелёного света, словно гигантский светлячок, двинулся на него. Тогда он, взревев, несколько раз стукнул что было мочи коромыслом по стенкам ущелья. Шум осыпающихся мелких камней, словно водный поток, потряс землю под ногами, а когда он затих, тень от облака сместилась к выходу из оврага, и старик увидел, что пять волков ещё больше приблизились к нему. До них оставалось всего четыре-пять шагов. К счастью, небольшой отдых в тени облака придал человеку сил, его мощный крик приостановил наступление волков и дал ему возможность простоять в стойке гунбу[76] ещё полночи.

Старик думал: «Мне уже семьдесят два, пройденный мною жизненный путь намного длиннее вашего».

Старик думал: «Даже не пытайтесь приблизиться ко мне, пока я не свалюсь в этом овраге».

Старик думал: «Разве волки могут испугаться взгляда неподвижного человека?»

Старик думал: «Уже, наверное, полночь. До полуночи мои глаза обычно так не слипаются».

Затем он сказал себе: «Не дремать. Задремал — и поминай как звали. А моего возвращения ждут Слепыш и кукуруза». Улёгшиеся на землю волчата закрыли глаза. Старик заметил, что две пары самых ярких зелёных огоньков мигнули, словно фонари, и потухли. Тогда он бесшумно стал передвигать свою правую руку вдоль коромысла и, когда она приблизилась к левой руке, сильно ущипнул себя ногтями за левое запястье. Острая боль пронзила тело. Дремота, словно обожжённая огнём, испуганно вздрогнула и спрыгнула с век на стену оврага, растворившись в лунном свете. Старик вернул правую руку на прежнее место. В это время один волк среднего размера прилёг на землю, веки его тут же смежились и плотно закрыли зелёные блестящие огоньки. Вожак фыркнул. Средних размеров волк поморгал глазами, но потом всё же сомкнул веки.

Глубокой ночью время изливалось неторопливым зелёным потоком. Звёзд над головой как будто поуменьшилось, а лунный свет, казалось, наполнился печальной прохладой. Старик несколько раз моргнул, незаметно поднял одну ногу и наступил ею на другую. Его веки стали немного мягче. Взглянув на луну и звёзды над головой, старик понял, что полночь он пережил. Настала вторая половина ночи. Если сейчас не издавать ни звука, если продолжить так же ровно стоять, сон завладеет всей волчьей стаей.

Действительно, дремота, словно волной накрывшая старика, охватила и волков. Ещё три хищника повалились на землю. Вожак издал гневный рык, но это не помогло. В конце концов стоять остался только один вожак. Видя, что из всего зелёного облака волчьих глаз осталось лишь два огонька, старик тихо радовался. Он думал: «Если вожак приляжет, всё будет хорошо. Он ляжет, а я смогу тихонько размять мышцы». Но вожак не только не улёгся, он выдвинулся вперёд. Предположив, что волк решил сражаться до конца, старик испугался так, что его сковал ледяной страх и на спине выступил холодный пот. Он насколько мог вытянул вперёд коромысло и с силой стал им размахивать. И случилось чудо: старый волк сбавил шаг, пристально посмотрел на человека, потом прошёл перед ним по дуге, по лунной дорожке вернулся в центр стаи и, с шумом повалившись на землю, закрыл глаза.

Все фонари погасли. Старик выдохнул, и когда обмякшие ноги уже готовы были повалить его на землю, его сердце вдруг бешено забилось, и он снова встал ровно. В этот самый момент он заметил, что глаза вожака сверкнули, через узкую щель полусомкнутых век взглянули на него и снова тихо закрылись. Старик не позволял себе дремать, он понимал, что вожак ждёт, пока человек не выдержит и заснёт. Он нащупал рядом с собой длинную ползучую лозу и вырвал её, развязал свой пояс из красной ткани и отсоединил два крюка от дуги коромысла. Затем всё это связал в одну длинную верёвку, нарочно издавая как можно больше шума. Он увидел, что от этого шума четыре волка открыли глаза, взглянули на него, и затем их глаза снова закрылись. Стало ясно, что они действительно крепко заснули.

При слабом лунном свете девять спящих бурых волков были похожи на отвалы свежевспаханной земли. По бугристой земле растёкся крепкий отчётливый запах хищников. Старик, затаив дыхание, снял обувь, сделал босыми ногами два шага вперёд, натянул и закрепил верёвку на земле по обе стороны оврага. Затем отступил назад и привязал конец верёвки к своему запястью. Наконец старик, опираясь на коромысло, прислонился к стенке оврага, закрыл глаза и погрузился в сон.

Он спал так сладко, что аромат его сна разносился на тысячу ли вокруг, а время неслось, словно вихрь. Сон резко прервался, когда старик почувствовал, что верёвка на запястье с силой натянулась. Вслед за этим — «хлоп» — он раскрыл глаза, схватил коромысло и прицелился им в сторону волчьей стаи. Утреннее небо уже окрасилось в серый цвет, а луна и звёзды исчезли без следа. Пространство от входа в овраг до выхода из него было цвета воды на дне океана. Старик моргнул и увидел, что верёвка, которую он привязал за несколько шагов впереди себя, была разорвана зацепившейся за неё волчьей лапой, а пояс, словно река, преградил хищникам дорогу. Они поняли, что верёвка разбудила старика, и поэтому стояли в оцепенении, чувствуя его пугающее могущество и глядя на змеёй раскинувшийся перед ними красный пояс. Старик до боли сжал коромысло и направил его конец прямо в середину волчьей стаи.

Перед ним было всего пять волков, а остальные исчезли. К тому же перед его глазами не было вожака. Старик по-прежнему с холодным безразличием на лице, не шевелясь, пристально смотрел на волков, но стук его беспокойно бьющегося сердца уже напоминал грохот обваливающегося дома. Старик знал, что если хоть один из четырёх волков нападёт сзади, ночное противостояние можно будет считать проигранным — он неминуемо погибнет.

Старик всеми силами вслушивался в тишину и пытался уловить шорохи за спиной. Холодный пот промочил ноги, старик будто наступил в ледяную лужу. Он пытался понять, куда отправились три волка под предводительством вожака. Искоса взглянув на выход из оврага, он увидел над ним тонкую, золотистую, с примесью серебра, полоску солнечного света. И подумал: «Солнце наконец-то взошло, а волки нетерпимы к зною. Если сегодня солнце будет так же палить, то хищники отступят раньше, чем оно наберёт полную силу». Старик вдруг почувствовал густой и горячий запах мочи. Собираясь вычислить, кто из волков, не сдержавшись, дал волю своему мочевому пузырю, старик заметил, как сверху, шурша, покатились комья земли.

Старик и волки одновременно подняли головы и взглянули на край обрыва. Сверху ко входу в овраг спускался вожак, а за ним один из волчат. Тут же старик увидел и пару среднего размера волков, которые спускались с другой стороны. Старик всё понял: оказалось, что, пока он спал, четыре волка, разделившись на две группы, ходили осматривать края обрыва позади него. Они искали путь, по которому можно было спуститься на дно и напасть на него с тыла. Но их постигла неудача: овраг оказался слишком узким, а его склоны крутыми, как стены, и хищникам пришлось вернуться ни с чем. К старику вернулись жизненные силы, и довольная улыбка блеснула на его лице. Как раз в этот момент солнечный свет осветил овраг. Вожак, стоявший на краю обрыва, издал слабый мутный вой. Услышав его, пять волков на дне оврага резко подняли головы, посмотрели на старика с коромыслом в руках и, развернувшись, поплелись вон из оврага.

Волчья стая отступила.

После противостояния длиною в ночь волки наконец-то стали отходить. Они шли, то и дело оборачиваясь, но человек по-прежнему стоял как изваяние, с коромыслом в руках. Солнце смотрело своим обжигающим взглядом на удалявшихся волков. Старик видел, как девять хищников снова воссоединились и все вместе пристально посмотрели на него, а потом двинулись прочь. Шум шагов волчьей стаи постепенно удалялся и в конце концов затих. Старик расслабил руки, и коромысло тут же упало на землю. В этот момент он почувствовал, что по его ногам поползли мурашки, и взглянул вниз. Оказалось, что бледный запах мочи, который он недавно почувствовал, исходил не от волков — моча стекала по его собственным ногам…

Хлопнув ладонью между ног и в сердцах обругав своё хозяйство, старик уселся на землю и предался блаженному отдыху. Увидев, что солнечные лучи стали ещё острее, он поднялся на ноги, взял в руки коромысло и, оглядываясь при каждом шаге, пошёл на разведку к выходу из оврага. Он поднялся повыше и огляделся по сторонам. Убедившись, что волки ушли, он снова привязал крючки к коромыслу, повесил на них вёдра и вышел из оврага.

Поднявшись на гору с западной стороны и долго шагая по дороге, которая расстилалась перед ним краснокоричневым полотном, он передохнул всего три раза, опасаясь, что волки могут вернуться. Высокие и низкие гребни гор, напоминавшие волны, стояли под палящим солнцем, словно неподвижное стадо коров. Лицо старика сияло радостью и торжеством оттого, что после длительного противостояния волки неожиданно отступили. Поставив вёдра на землю, чтобы перевести дух, он увидел уже знакомую ему стаю из девяти волков, поднимавшихся по дальнему склону.

Старик закричал вслед уходящим волкам: «Что, чёрт подери, хотели сожрать меня? Не вышло! Я кто? Я — Сянь-е! Да что мне девять волков? Да будь вы хоть барсами, ничего бы вы со мной, Сянь-е, не смогли сделать! Если кишка не тонка, оставайтесь, посостязайтесь со мной ещё денёк-другой!» Затем, понизив голос, сказал сам себе: «Волки ушли, и теперь родник мой. Мой, Слепыша и кукурузного стебля». Старик вдруг вспомнил про свою кукурузу, про белые сухие пятна на ней, и его старческое сердце сжалось. Он припал к ведру, напился и, подняв вёдра, снова пошёл по дороге.

Когда старик добрался до своей горы, уже наступил полдень. Поиски воды и противостояние с волками будто добавили ему лет. Борода его, сухая и жидкая, за ночь стала длиннее. Дойдя до участка на склоне за восемь с половиной ли от деревни, старик почувствовал, что вот-вот упадёт без сил, словно срубленное дерево. Когда же он поставил вёдра и присел на дорогу передохнуть, перед ним вдруг появился слепой пёс.

Старик заметил, что язык, торчавший из собачьей пасти, был покрыт сухими трещинами. Несмотря на это, впадины мёртвых глаз походили на два омута с серочерной водой. Пёс плакал. Он по следам дошёл до хозяина. Издалека уловив тихий звук его шагов, почувствовав запах прохладной воды, пошёл, шатаясь, навстречу ему. Когда до старика оставалось пять-шесть шагов, пёс неожиданно, словно парализованный, рухнул на землю, не в силах пошевелиться.

«Ползи ко мне, Слепыш, — промолвил старик, — я и шагу не смогу ступить».

Пёс прополз два шага, а потом застыл, словно мёртвый. Слёзы, наводнившие глазницы, превратили их в два безбрежных океана.

«Я знаю, что ты измучен голодом и жаждой! — сказал старик. — Сможешь выжить, и тогда всё будет хорошо». Слепыш не издал ни звука, а лишь взглянул незрячими глазами на солнце.

Старик, не в силах сдержать холодную дрожь, поспешил спросить: «Что со стеблем? Погиб?» Пёс опустил голову. Слёзы, наполнявшие глазные впадины, тут же «дзинь-дзинь» — закапали на дорогу.

Старик, опираясь на коромысло, словно на посох, направился к стеблю. Спотыкаясь и поднимая клубы обжигающей красной пыли, он спустился к навесу, и сердце его бешено заколотилось — на листьях, опалённых солнцем, не осталось ни точки зелени. Даже бледно-зелёные прожилки стали жёлтыми и сухими. «Всё кончено, — подумал старик, — кукуруза погибла, ты не успел спасти её, и принесённая вода уже не поможет». И запричитал: «Не ты победил в том противостоянии со стаей волков, это волки победили тебя, Сянь-е. Они узнали, что кукуруза погибла, и только тогда отступили. Не с тобой они боролись, старик, а с кукурузой, и погубили её».

Горечь бессилия охватила старика. И вот, когда он совсем уже пал духом, когда его тело мягкой глиной готово было стечь по коромыслу и рухнуть на землю, в этот самый момент он взглянул на верхушку стебля. В глаза ему бросилась крохотная, еле заметная капелька зелени среди пучка пожухлых листьев.

Старик откинул коромысло и подошёл ближе к стеблю.

Верхушка стебля была всё ещё жива. Развернув кукурузный лист, старик увидел, что с внутренней стороны на сухих пятнах ещё остались россыпи тонких, как шёлк, и мелких, как звёзды на небе, зелёных крапинок. А по выгнутой, как лук, жилке по-прежнему медленно циркулировала вода.

Старик поспешил на гребень горы, но, сделав несколько шагов, вернулся и взял миску. Добравшись до гребня, он зачерпнул воды и поставил миску перед слепым псом со словами: «Кукуруза жива. Допьёшь, принеси миску назад». Затем с ведром воды в руке старик вернулся обратно к стеблю. Он наклонился к ведру, набрал в рот воды, притянул к губам верхушку кукурузы и, словно дождём, обрызгал крапинки зелени. Тут же в обжигающем воздухе разлетелась зелёная влага. Брызги воды, фонтаном вырвавшиеся изо рта старика, полетели на лучи палящего солнца. Раздалось бледное режущее ухо шипение, как будто вода попала на лист раскалённого железа, — это солнце, не дождавшись, пока брызги упадут на землю, с жадностью голодного волка их поглотило.

Так старик обрушил семь фонтанов воды на верхушку кукурузы, которая насквозь промокла, будто простояла под проливным дождём семь дней и семь ночей. Старик поставил ведро к основанию стебля и, зачерпывая миской воду, стал омывать кукурузные листья. Под лист, который омывал, он подставлял чашку, а когда вода стекала, выливал её обратно в ведро. Плеск воды звучал, как музыка. Старик обливал водой один лист за другим, а когда дошёл до четвёртого, увидел слепого пса, который вернулся с миской в зубах. Он положил её под навес, подошёл к хозяину и встал у его ног. Старик спросил: «Хочешь ещё воды? Теперь у нас есть родник, пей сколько хочешь». Пёс отрицательно мотнул головой и, подняв переднюю лапу, потрогал кукурузный лист.

Старик сказал: «Листья живы, не беспокойся».

Облегчённо вздохнув, пёс улёгся и уснул у ног хозяина с выражением покоя и умиротворения на морде.

Собираясь снова зачерпнуть воду, старик заметил за хвостом Слепыша нечто чёрное, похожее на гнилой баклажан. Присмотревшись, он увидел на чёрном предмете красное пятно, похожее на сушёный финик. Он подошёл ближе и потрогал находку ногой. Это был труп крысы. Оглядевшись вокруг, он заметил несколько тушек в загородке из циновок, а ещё больше — штук семь-восемь — в беспорядке валялось за оградой. На каждой из них были красные пятна и следы зубов. Стало понятно, что это крысы, которых загрыз Слепыш. Старик подозвал к себе пса и спросил: «Твоя работа?» Слепыш схватил старика за руку и потянул к стеблю. У основания стебля старик сразу же заметил ранку от крысиных зубов, через которую просочился сок и, засохнув под палящими лучами солнца, образовал зеленовато-жёлтый клейкий шарик. Старик присел, потрогал рукой коросту, затем потрепал пса по голове и сказал: «Слепыш, как хорошо, что у меня есть ты. Когда в следующей жизни меня сделают животным, я стану тобой, а когда тебе предложат стать человеком, ты превращайся в моего ребёнка, и я буду заботиться о тебе». Вытерев собачьи слёзы, старик вновь наполнил миску водой и поставил перед ним со словами: «Пей, пей сколько хочешь. Когда я пойду за водой, ты будешь здесь охранять кукурузу».

Стебель кукурузы наконец снова ожил. На протяжении трёх дней старик использовал по целому ведру воды, чтобы орошать листья растения. Утром четвёртого дня он увидел на верхушке стебля свежую зелень. На каждом из листьев зелень растекалась с лицевой стороны на обратную и постоянно разрасталась, словно капля воды, упавшая на бумагу. Сухие пятна, не выдерживая её натиска, постепенно сжимались. Спустя несколько дней издалека снова можно было увидеть, как одинокий зелёный стебель кукурузы гордо покачивается в лучах солнечного света.

Однако вскоре пришла новая беда. У старика и собаки совсем закончилась еда. Даже такая скудная жизнь, когда в день они съедали по полмиски похлёбки из размолотых кукурузных зёрен, и та ушла в прошлое. В первый день, не съев ни крошки, старик всё же смог сходить к источнику за сорок ли и с двумя наполненными до половины вёдрами, шатаясь, вернуться назад. На второй день, взвалив на плечи коромысло, старик снова отправился за водой, но когда он поднялся на горную дорогу, в глазах у него зарябило, а ноги словно опутала верёвка. Старик понял, что дальше идти не сможет, и, спустившись с горы, наполнил желудок водой. На третий день, привалившись к столбу и глядя на восходящее солнце, он увидел, что серп луны ещё не скрылся, а острые солнечные лучи уже с шумом падают на землю.

Старик обнял пса и сказал: «Поспи, Слепыш. Сон тоже может утолить голод». Однако сам он уснуть не смог. И когда солнце стало палить в его лицо так сильно, что от кожи запахло горелым, старик снова выпил чашку воды, чтобы утолить голод. Справив нужду, он с новой силой почувствовал голод, а осушив ещё несколько мисок, увидел, что на дне котла воды осталось лишь на чашку.

«Больше пить нельзя, это для кукурузы».

Солнце повисло над головой, и его свет весил добрых пять цяней.

Старик выругался: «Проклятое солнце!»

Толстое холёное солнце уже весило пять с половиной цяней и нависало над самой макушкой.

Старик спросил: «Слепыш, ты ещё в силах выдерживать эти пытки?»

Но это был не предел, вскоре солнце стало весить уже без малого шесть цяней. Старик пощупал живот слепого пса. Он был мягким, как ил.

«Кожа и кости — ничего не осталось. Я виноват перед тобой, Слепыш», — сказал он.

Затем потрогал свою собственную кожу. На ощупь она напоминала лист бумаги.

«Слепыш, надо обязательно поспать, а когда проснёшься, будет еда», — сказал старик.

Пёс молча улёгся у ног хозяина. Шерсть у него спуталась и посеклась, распушённые кончики напоминали цветочки. Старик пытался заснуть, но каждый раз, закрывая глаза, слышал урчание в животе.

Прошёл ещё один день противостояния с солнцем, и когда оно, ускоряя бег, докатилось до западных гор, старик наконец заснул. Проснулся он с улыбкой на лице. Потом поднялся, опираясь на столб навеса, посмотрел на заходящее солнце и обратился к нему со словами: «Разве ты в силах меня победить? Я кто? Я — твой предок Сянь-е».

Старик справил малую нужду в сторону солнца и, обернувшись, сказал лежавшему псу: «Вставай. Я говорил, что, когда ты проснёшься, у нас будет еда? Так вот, еда у нас будет!»

С большим трудом слепой пёс поднялся. Шерсть на боку, которым он прижимался к земле, скаталась и отдавала запахом горелых копчёностей.

Старик сказал: «Догадайся, что мы будем есть?»

Собачья морда выражала недоумение.

Тогда старик ответил: «А я скажу тебе. Мы будем есть мясо».

Пёс поднял голову и уставился на хозяина своими пустыми глазницами.

А старик подтвердил: «Ты не ослышался. Мы будем есть мясо».

Не успел старик произнести эти слова, как солнце над западным хребтом, злорадно хмыкнув, скрылось за горой.

Через мгновение жара начала спадать. Тонкими шёлковыми нитями по горному хребту потянулся прохладный ветерок. Старик подошёл к очагу, взял лопату, дошёл до края поля и вырыл там лунку — круглую и узкую, в один чи и пять цуней глубиной. Стенки лунки он сделал отвесными, словно у скалы. Затем развёл огонь, вскипятил немного воды, достал из мешка щепоть кукурузной муки и, высыпав в кипяток, тщательно перемешал. Приготовленный отвар он вылил в миску и опустил в лунку. Как раз в этот момент на землю спустились жёлтые сумерки, и на горной цепи стало так тихо, что можно было услышать шаги стремительно приближающейся ночи. Со дна оврага стала подниматься и обволакивать всё вокруг приятная прохлада. Словно туман, она окутала старика и пса, которые, сидя под навесом, пытались уловить шорохи в ямке. Жёлтые сумерки погасли, на землю спустилась ночь, чёрная, как земля. Старик обратился к Слепышу: «Как ты думаешь, крысы попадут в нашу ловушку?»

Пёс приложил ухо к земле и внимательно прислушался.

Взошла луна и залила горный склон водой лунного цвета. Вскоре пёс действительно услышал нарушающий тишину ночи крысиный писк. Старик тихонько подкрался к ямке. Там три крысы отчаянно боролись за еду: стояла страшная суматоха — дым коромыслом! Старик резко накрыл одеялом лунку. Грызуны замерли, словно окаменев.

В ту ночь старик и пёс поймали в общей сложности тринадцать крыс, разделали тушки при лунном свете и сварили. По округе распространился запах варева, смешанный с крысиным зловонием. Поев, старик крепко заснул, а когда проснулся, солнце уже было на высоте трёх шестов. Он сбросил в овраг крысиные шкурки, оставшиеся после трапезы, и с коромыслом на плече отправился за сорок ли к роднику.

С того дня достаточно долго старик и пёс жили спокойно и размеренно, и не было в их жизни ни особых радостей, ни особых волнений. Несколько десятков крысиных нор, которые были на их поле, старик и пёс раскопали так, что они стали похожими на глиняные кувшины — горлышко узкое, тулово большое, а стенки отвесные. Стоило крысе запрыгнуть внутрь, обратно ей уже было никак не выбраться. Каждый вечер старик отыскивал на поле десяток кукурузных зёрен и толок их. Ночью он их варил, и как только по округе разносился соблазнительный аромат золотистой варёной кукурузы, ставил отвар в углубление и преспокойно отправлялся под навес отдыхать в прохладе. На следующий день в ямке неизменно оказывалось несколько, а иногда даже больше десятка крыс, издававших бледный жалобный писк.

Этого хватало, чтобы питаться день, а то и два. Ежедневно старик ходил к роднику и приносил два ведра воды. Время текло, словно спокойная река без волн и водоворотов. Стебель кукурузы тоже жил припеваючи в своём огородике из циновок, и, спустя полмесяца после того, как появилась метёлка, он вдруг раздулся, и взору открылся похожий на большой палец руки початок. В свободное время старик часто разговаривал с псом возле початка. Он, например, спрашивал: «Слепыш, скажи, как думаешь, завтра он вырастет размером со скалку?» Пёс, чувствуя, что старику всё это доставляет удовольствие, облизывал ноги хозяина. А тот, поглаживая собаку по спине, отвечал: «От завязи кукурузного початка до сбора урожая должен пройти один месяц и десять дней, где ему за одну ночь вырасти!» Иногда хозяин ставил вопрос по-другому: «Слепыш, гляди, почему это початок всё ещё толщиной с указательный палец?» Пёс шёл к початку. А старик смеялся: «Ты же слепой! Как ты можешь увидеть? Этот початок уже давно толще моего большого пальца!»

Однажды, вернувшись с полными вёдрами и полив кукурузный стебель, старик вскопал поле, но не нашёл ни одного зёрнышка. Тут он заметил, что початок выпустил рыльца. Молочно-белые, они светились на конце початка, словно нежный пушок на голове новорождённого. Мгновение старик стоял неподвижно, а затем, рассмеявшись, произнёс: «Урожай скоро созреет! Слепыш, ты видел? Урожай скоро созреет!»

Не услышав ответа, старик огляделся, разыскивая взглядом пса. Тот стоял на краю оврага и жевал содранную накануне вонючую крысиную шкурку, от которой отлетали клочки шерсти. Старик возмутился: «Слепыш, грязная же!» Пёс молча подковылял к вырытой для крыс ямке. Когда старик подошёл к ней, он обмер. В ловушку попал всего один маленький грызун. Это была худшая добыча за последние полмесяца. Позавчера было поймано пять крыс, вчера — три, и вот сегодня — всего одна. В тот же день старик отправился на другой склон и выкопал там несколько ямок. В каждую из них он положил по несколько кусочков зёрен. Но когда на следующий день он отправился собирать добычу, то заметил, что в половине ловушек было совсем пусто, а в остальных — всего по одной-две крысы.

Больше в одну ямку не попадалось несколько, а уж тем более десяток крыс. Прошли те полмесяца, когда было вдоволь воды и крысиного мяса. В тот день, когда не удалось поймать ни одного грызуна, старик в одиночку поднялся на вершину горы. После взвешивания с каждым днём тяжелевшего солнечного света у старика, стоявшего на горе лицом к безжалостному светилу, зародилось чувство страха. Через мгновение оно разрослось и превратилось в огромное дерево, корни и ветки которого опутали всё вокруг. Старик поймал одну крысу, вернулся на свой участок, снял с неё шкуру и сварил. Затем он завернул её в кусок ткани. Легонько похлопав пса по голове и наказав ему сторожить поле, он отправился в путь.

Старик брёл куда глаза глядят и через некоторое время, обогнув пять деревень, поднялся, наконец, на самую высокую гору. Взглянув солнцу в глаза и взвесив на руке его лучи, он тяжело вздохнул и присел в тени под скалой отдохнуть. Склоны скалы были крутыми, словно стены, и не могли удерживать опалённые солнцем кусочки земли, которые время от времени дождём сыпались вниз с обрыва. Сухие трещины сетью покрывали склон. Взглянешь вдаль — извилистый горный хребет без конца и края будто усыпан большими и маленькими очагами пожара, яркими и испепеляющими. Удерживать взгляд было невозможно — в уголках глаз появлялась обжигающая боль.

Старик посидел мгновение в раскалённой тёмно-жёлтой тени под скалой, достал из кармана свёрток и открыл его. Свежее и молодое крысиное мясо, которое сразу после варки было красным и блестящим, словно половинка редиса, по прошествии всего лишь нескольких часов стало грязно-серым, как кусок чёрной глины. Старик поднёс мясо к носу — ничего не осталось, лишь серое зловоние с лёгкой примесью белого запаха плесени. Старик большую часть дня провёл в пути и нестерпимо хотел есть. Оторвав крысиную лапку и собираясь отправить её в рот, он вдруг заметил на ней несколько белых блестящих точек, походивших на крупинки риса. Он содрогнулся и хотел было выбросить кусок, но, замахнувшись, притянул руку к себе.

Старик зажмурил глаза, широко открыл рот и поместил в него голову и тельце крысы, сразу откусив две трети от тушки. Затем он через силу сделал несколько жевательных движений и отправил мясо в желудок. Ещё укус — и старик доел крысу.

Открыв глаза, он увидел, как прямо перед ним на обожжённую землю упали две блестящие личинки мух и через мгновение полностью засохли.

На своё поле старик вернулся уже с сумеречной тьмой на плечах. Всю ночь он провёл возле кукурузного стебля, не сомкнув глаз. Как ни ласкался к нему пёс, старик сидел, не проронив ни слова. Он смотрел на небо, смотрел на стебель — рыльца на початке уже начали краснеть. С наступлением рассвета старик вдруг поднялся и отправился в деревню.

Повсюду была безграничная пустота и безмолвие. Слепой пёс прошёл за хозяином несколько шагов, но вернулся обратно и лёг у кукурузного стебля, чтобы защищать его до самого конца.

Пёс ждал возвращения хозяина.

Старик вернулся в полдень. Он прикатил из деревни огромную тёмно-коричневую бочку и поставил её возле стебля. Затем сходил на гору и поймал там большую крысу. Свернув ей шею руками, он принёс её под навес и там разделал ножом. Скормив шкуру Слепышу, себе он потушил крысиную кровь и сварил мясо. Съев кровь, старик завернул мясо и, повесив на плечо коромысло, снова отправился в путь.

Старик решил набрать полную бочку воды.

Он подсчитал: в тридцати с лишним ямках в общей сложности нашлось девять крыс. Если они со Слепышом будут съедать на двоих по одной тушке в день, чтобы хоть как-то утолить голод, то еды им хватит ещё на девять дней. Ни на одном поле уже не было зёрен, несколькими месяцами ранее посаженных крестьянами. Ни в одной деревне не было даже половинки зёрнышка или съедобной травинки. Наступал сезон созревания урожая. Солнце же с каждым днём тяжелело на один цянь, и стебель кукурузы как никогда нуждался в воде и усиленном питании.

За эти девять дней, пока у них была пища, старику необходимо было наполнить бочку. В то время как он и пёс будут умирать с голода, при наличии воды и удобрений кукуруза всё же сможет вырастить початок. Старик ступил на горную дорогу, покрытую толстым слоем пыли. Острые лучи обжигали его тело, и он снова почувствовал запах своей опалённой бороды. Старик положил крысиную тушку в ведро и прикрыл её сверху соломенной шляпой. Пот градом струился со лба. Старик стёр его пальцами, высунул язык и облизал их. Почувствовав, что пот выступил на коленях, он сел на корточки и облизал колени.

Старик всеми силами старался не давать влаге понапрасну вытекать из своего тела и испаряться под палящими лучами солнца. Благо каждый день с коромыслом на плече он отправлялся на север ещё до рассвета. Когда солнце было почти над самой макушкой и до оврага с источником оставалось пять-шесть ли, в это время старик начинал обливаться потом, который ему приходилось слизывать, чтобы сохранить влагу. Когда же солнце повисало над самой его макушкой, старик, к счастью, уже добирался до источника. Вдоволь напившись и съев припасённую крысу, он с коромыслом на плече поднимался на гору. На обратном пути старика постоянно мучила жажда, и он то и дело припадал к ведру. Когда солнце весило меньше ляна, а было всего восемь-девять цяней, старик всё время чувствовал, как пот ручьями стекал по его телу, но он терпел и не жаловался на жару. Лишь когда ноги начинали дрожать, он, подбадривая себя, повторял: «Я старый, что ли? В деревне некоторые мужчины за семьдесят ещё помогают женщинам рожать. А я неужто не могу донести одно коромысло?» Когда дрожь в ногах становилась невыносимой, старик ставил вёдра на землю, чтобы перевести дух. Он припадал к воде и вдоволь напивался. Он как-то подсчитал: каждый раз возвращаясь с полными вёдрами, на пути в сорок ли он останавливался двадцать, а то и больше тридцати раз. На каждом привале он пил воду. Напившись, истекал потом, истекая потом, пил снова. Каждый раз, вне зависимости от того, сколько он делал привалов и сколько раз припадал к воде, от двух полных вёдер оставалось лишь одно.

Бочка была уже наполнена на треть, но и из последних крысиных тушек за пять дней стариком было съедено пять. Оставшиеся четыре были припасены на следующие четыре дня.

Стебель кукурузы под солнечными лучами был будто окрашен ярко-зелёными чернилами. После того как рыльца покраснели, они словно остановились передохнуть. Хотя початок по длине и толщине напоминал уже небольшую морковь, рыльца всё же пока не чернели. На верхушке тоже не было заметно ни полоски сухой желтизны. Верхушка не желтела, рыльца не чернели — до полного созревания этому початку надо было пройти ещё очень долгий путь. Наступили сумерки, и горы и равнины будто бы залил кроваво-красный сироп. Старик, варившийся в этом сиропе, потрогал пышный зелёный початок. Он был мягким. Сердце старика похолодело: «Когда же он созреет? Если верить глазам, то, боюсь, придётся ждать ещё минимум двадцать дней, а то и месяц».

Старик подсчитал: со дня, когда люди покинули деревню, прошло четыре месяца. Кукуруза обычно созревает за четыре с половиной месяца. Но срок созревания этого растения постоянно увеличивался, что добавляло в безрадостную жизнь старика дополнительную тоску, подобную моросящему дождю. Старик с собакой снова обошли все крысиные ловушки, но грызунов там не прибавилось. Тогда он лёг спиной на дорогу, чтобы его обдувал тянувший с гребня горы ветерок. Сухой обжигающий красно-коричневый жар из-под земли проник сквозь спину и с шумом распространился по всему его телу. Пёс лёг рядом. Он был настолько худым, что казалось, в нём уже не было сил, чтобы снова подняться. Из ямки доносился едва различимый голодный крысиный писк, вызывавший у старика и собаки неодолимое желание есть.

Слепой пёс повернул голову на крысиный писк, но с места не сдвинулся.

Старик лежал и по-прежнему молча смотрел в небо, и, казалось, его молчание уже длилось вечность.

Затем старик повернулся, встревожив шорохом безмолвие гор. Пёс решил, что хозяин собрался наконец-то заговорить, но тот поднялся и пошёл, не сказав ни слова. Он молча несколько раз сжал пальцами кукурузный початок, проверив, не затвердел ли он, и пробормотал что-то невнятное себе под нос, а затем взял коромысло и пошёл на север по освещённой луной горной дороге.

Той же ночью старик принёс два полных ведра воды. В пути он не сделал ни глотка и доставил воду в целости и сохранности. Полтора ведра воды он вылил в бочку. Из оставшейся половины ведра несколько чашек старик использовал для полива кукурузы, а ещё несколько вылил в большую миску, чтобы Слепыш мог напиться, когда ему захочется. После этого старик сварил крысиную тушку и во второй раз отправился за водой.

В течение трёх следующих суток старик ходил за водой и приносил ночью два ведра воды, днём — одно. Так бочка была наполнена. Старик решил, пока в теле оставались силы, а в ямке была ещё одна крыса, в последний раз сходить к источнику, чтобы набрать последние два ведра. Этой водой он и пёс смогли бы утолять голод и жажду ещё много дней. Он уже не надеялся на дождь, а рассчитывал протянуть до сезона сбора урожая, чтобы сорвать кукурузный початок. Один росток, когда приходит время собирать с него урожай, превращается в пригоршню золота. Если на початке по длине имеется тридцать пять рядов зёрен, а в окружности минимум двадцать три ряда, то в целом с одного початка можно собрать несколько сотен зёрен, а то и тысячу. Четыре с половиной месяца почти прошло, и кукуруза должна была созреть со дня на день. В знойный полдень старик уже мог почувствовать аромат липкого жёлтого горячего початка, а когда наступала полночь, этот чистый, словно конопляное масло, запах развеивался по ветру и сырыми шёлковыми нитями падал на поле.

И вот, когда луна была в самой середине неба, старик в последний раз отправился за водой. Вернулся он после полудня следующего дня. В пути он в общей сложности сделал сорок один привал и выпил половину воды. С оставшейся половиной он добрался до края поля, но почувствовал, что у него уже нет сил, чтобы донести воду до бочки. Тогда он решил приготовить последнюю крысу. Эта особь была самой большой из девяти, длиной в один чжа, и глаза её испускали красное сияние. Но, дойдя до самой дальней ямки, старик обнаружил, что в похожей на кувшин ловушке кроме кусочков земли, которые соскрёб грызун, пытаясь выкарабкаться, ничего не было. Крыса пропала.

Ошеломлённый старик увидел собачьи следы, в беспорядке разбросанную крысиную шерсть и похожие на кожицу финика красные пятна крови. Старик простоял у ямки до самой темноты.

Когда взошла луна, старик засмеялся, как будто тонкий хрупкий лёд медленно начал трескаться, и, наконец, заговорил: «В том, что ты её съел, тоже есть своя правда. Теперь я могу тебе сказать, что скоро не ты меня съешь и останешься жить вместе с кукурузой, а я тебя съем и останусь жить вместе со стеблем». Старик подумал: «Наконец-то я сказал тебе это, Слепыш! Сколько дней я не мог найти подходящий момент для этого». На ватных ногах старик медленно побрёл к оставленным вёдрам.

Слепыш лежал под навесом. Услышав шаги хозяина, пёс поднялся, будто хотел пойти к нему навстречу, но потом отступил на несколько шагов и прилёг у входа в загородку со стеблем кукурузы. Лунный свет был нежным и мягким, словно водная гладь, и источал обильный, отливающий белым горячий пар. Старик поставил вёдра рядом с бочкой и, откинув циновку, заглянул вовнутрь, чтобы убедиться, что та была полна. Сняв обувь и вытряхнув из неё землю, он бросил взгляд на висевшую под навесом плеть. Затем прокашлялся и нарочито небрежным тоном сказал: «Слепыш, поди сюда».

Первый раз за несколько дней старик позвал пса. При лунном свете было заметно, как Слепыш сжался, с трудом поднялся, боязливо сделал шаг, но остановился. Было слышно, как редкая шерсть на его спине слегка дрожит. Старик посмотрел вдаль и произнёс: «Слепыш, тебе не нужно бояться. Съел так съел. Это был мой и твой последний кусок пищи, и я совсем не виню тебя за то, что ты съел мою долю».

Старик отвернулся: «Я должен сказать тебе кое-что. В этих горах на сотню ли вокруг нет ни единого зёрнышка, ни единой крысы. Через три дня мы с тобой ослабеем так, что у нас не будет сил даже говорить. И тогда, если ты хочешь жить, то съешь меня, постепенно, по кусочку, пока от меня ничего не останется, только береги кукурузу. Когда люди вернутся, приведи их сюда, покажи им этот початок. Если же ты признателен мне за то, что я кормил и поил тебя эти несколько месяцев, и хочешь, чтобы на этом свете жил я, то позволь мне съесть тебя, чтобы дожить до сбора урожая. Слепыш, решать тебе. Если хочешь жить, то сегодня же уйди отсюда, укройся где-нибудь на несколько дней, а потом возвращайся. За это время я умру от голода». Сказав это, старик сверху вниз провёл рукой по лицу. Потоки слёз намочили его ладонь.

Пёс стоял неподвижно. Дождавшись, пока старик договорит, он не спеша сделал в его сторону несколько шагов, пока не упёрся в колени. Затем медленно согнул передние лапы, поднял истощённую длинную морду и уставился на старика своими глазными впадинами, напоминавшими два колодца.

Старик понял, что пёс встал перед ним на колени.

Поднявшись, Слепыш еле-еле дошёл до печи, зубами открыл крышку кастрюли, что-то достал из неё лапой и принёс к ногам старика.

Это была крысиная тушка без шкуры, будто насквозь мокрая, тёмно-лилового цвета. Взглянув на неё, старик сразу понял, что кровь всё ещё была внутри тушки. Сам он совсем по-другому умерщвлял крыс — вспарывал брюхо, вынимал кишки и по капельке выпускал кровь. Старик поднял лиловый кусок мяса и взглянул на него. Следы собачьих зубов на нём были расположены плотно, словно ячейки в пчелиных сотах. Выдохнув, он сказал: «Всё-таки ты не съел эту крысу? Да сглодал бы её уже, ни к чему было мне оставлять!» Старик внезапно пожалел о том, что слишком рано сказал псу, что один из них должен умереть. Он рассмотрел крысиное мясо при лунном свете и добавил: «Весь живот лиловый от крови. Боюсь, будет не так вкусно, как если бы её зарезали ножом».

Пёс лежал, положив голову на ноги хозяина.

На следующий день старик сварил крысиное мясо, отдав половину собаке со словами: «Ешь. Сколько проживём, столько проживём». Пёс не стал есть. Тогда старик разомкнул собачью пасть и вложил туда крысиную голову и косточки с трёх крысиных лапок. Оставшееся варёное мясо он взял в руки и, встав у кукурузного стебля, стал тщательно пережёвывать. Он знал: закончится это лиловое мясо, и пищи у них больше не будет. Всё, что им останется, это лечь на землю и умереть. Что ж, умирать так умирать! Ему уже семьдесят два, и он считается в этих горах долгожителем. На земле великая засуха, запасы еды и воды полностью иссякли, а он не только прожил эти полгода, но и вырастил кукурузу выше себя самого на три головы, листья у неё широкие и длинные, а початок уже величиной с морковь. Глядя на него, старик поспешно проглотил крысиное мясо и принялся облизывать пальцы.

В этот момент что-то похожее на снежинку, кружась в воздухе, упало на лицо старика. Он поднял голову, и пальцы так и застыли у него во рту. Он увидел, что жёлто-белая метёлка кукурузного стебля за одну ночь вдруг стала красно-чёрной. Похожие на мякину маленькие хлопья пуха с верхушки стебля стали разлетаться по округе. Иными словами, кукуруза была готова к опылению, была готова образовать завязь. Время созревания урожая наступило. Старик поднял голову и взглянул в небо: острые белые лучи солнца со стуком сталкивались друг с другом в воздухе. «Вот бы ветер подул, — думал старик, — в этом сезоне должны быть ветра. Будет ветер — опыление пройдёт быстро и равномерно, а зёрна вырастут ровными и гладкими». Вытащив пальцы изо рта и обтерев их о штаны, старик осторожно сжал руками кукурузный початок.

На покрытом толстыми листьями мягком початке, похожем на большую спелую морковь, старик нащупал ряд неровных эластичных комочков. Пульс его замер, как будто резко закрыли дверь в сердце, руки всё так же обхватывали початок, а губы плотно сжались. Спустя мгновение, когда старик осознал, что мягкие и эластичные комочки на початке — это уже завязавшиеся семена, дверь в его сердце будто бы снова резко распахнулась, и оно заколотилось так бешено, словно по груди били молотком. Его возбуждённое загорелое до черноты лицо, испещрённое морщинами, мгновенно отразило самые разные чувства. Обхватившие початок руки сильно зачесались, словно покрылись лишаем. Старик поднёс их к лицу, подул на них, потом вышел из загородки и, сняв с акации мотыгу, принялся рыхлить землю вокруг стебля.

Кусочки взрыхлённой земли были мелкими и однородными, как зёрна пшеницы или проса, они издавали густой горячий аромат, как бывает во время сбора урожая. Старик взмах за взмахом рыхлил землю мотыгой от кукурузного стебля до самой ограды из циновки. Его прерывистое дыхание напоминало перетёртую пеньковую верёвку. Потом он убрал циновку и бросил её под акацию. Слепой пёс в растерянности ковылял за хозяином, а тот молча продолжал работать, теперь уже разрыхляя землю за оградой, у бочки с водой. Он остановился лишь тогда, когда нечаянно ударил черенком мотыги по бочке и та тонко и влажно зазвенела. Горячая светлая улыбка озарила лицо старика. Постояв мгновение не шевелясь, он воскликнул: «Слепыш, время созревания урожая пришло: у кукурузы появилась завязь!»

В ответ Слепыш лизнул губы хозяина, а тот повалился на землю и, обращаясь к небу, сказал: «Я дождался этого — урожай скоро созреет». Пёс же стал лизать его пальцы… Так старик и уснул, чувствуя шершавые, щекочущие прикосновения собачьего языка.

После пробуждения старик снова внимательно осмотрел кукурузный початок и заметил, что тёмная зелень на листьях уже не была такой насыщенной, как раньше, — на ней проступил тонкий слой желтизны. Эта желтизна была не только на самых нижних листьях, но и на недавно появившихся на верхушке стебля. Радости на лице старика как не бывало. Он всю жизнь проработал в поле и знал, что причина появления такой желтизны кроется в недостатке питания. Только при наличии удобрений в период завязи семян зёрна покроют весь початок. А лучшее из них — человеческие фекалии и моча. В прежние годы, когда наступал сезон созревания семян, старик выливал по полному ковшу таких удобрений под каждый стебель кукурузы. Его посевы — пшеница, бобы, гаолян — всегда были самыми лучшими в деревне. Никто в горах Балоу не мог сравниться с ним!

Несмотря на то что губы старика высохли так, что были похожи на иссушенную землю на этом склоне, он не пошёл пить и даже не набрал в миску воды для Слепыша. Он ломал голову, где бы взять удобрения. Во всех деревенских уборных было так сухо, что оттуда чуть дым не шёл, а если где-то и остались фекалии, то они были больше похожи на сухой хворост и не могли служить удобрением. Сам старик и его пёс уже много дней не ходили по большой нужде — их желудки полностью впитывали крысиное мясо и косточки. И тут он вспомнил о несъеденных крысиных шкурках и отправился на дно оврага, туда, куда их выбрасывал, но не нашёл ни одной. Предположив, что пока он ходил за водой к источнику, их съел пёс, старик хотел расспросить об этом Слепыша, но лишь молча постоял перед ним. Затем он подошёл к кастрюле и выпил чашку оставшегося от варки крысы бульона, на поверхности которого плавали пятнышки жира. Не закрывая кастрюлю крышкой, старик обратился к собаке: «Если почувствуешь голод или жажду, пей». Затем, взяв мешок из-под съестного, отправился в деревню на поиски удобрений.

Вернулся старик с пустым мешком, опираясь на бамбуковую палку. В пути ему приходилось останавливаться через каждые три шага, чтобы сделать передышку, — у него совсем не осталось сил. Бросив мешок на землю, он подошёл к навесу. Собака по-прежнему лежала там, а в кастрюле по-прежнему оставалось на чашку бульона и одиннадцать пятнышек жира. «Ты не пил?» — спросил старик пса. Тот с трудом пошевелился. Старик подошёл к кастрюле и ложкой стал черпать бульон. Он выпил чуть меньше половины чашки и проглотил пять жиринок. «Остальное тебе», — обратился он к собаке. Затем снова вернулся к стеблю кукурузы. Взглянув на листья, он увидел, что светлая желтизна как будто бы сгустилась и начала подминать под себя зелень. Старик корил себя: «Почему же ты заранее не припас удобрений? Разве ты не Сянь-е, старейшина деревни? Отчего же ты, чёрт тебя подери, не вспомнил, что во время завязи семян кукуруза больше всего нуждается в подкормке?» Той ночью он лёг спать рядом со стеблем. Проснувшись утром, он заметил, что на нескольких листьях зелень почти исчезла, и желтизна покрыла их, словно бумагой.

Следующую ночь старик тоже провёл рядом с кукурузой. А на третий день он не только заметил, что ещё несколько листьев сверху донизу пожелтели, но и то, что среди красных рыльцев прежде времени появились два сухих волоконца. Старик легонько сжал початок — тот был слабым и мягким, словно глина. Он потрогал пальцами зёрна, ощутил, какие они заострённые и сухие, как собственные позвонки, которые он недавно ощупывал.

На третью ночь старик не лёг спать рядом со стеблем. Он вырыл лопатой в земле небольшую канаву в полтора чи шириной, три чи глубиной и пять чи длиной, достаточную для того, чтобы там еле-еле смог поместиться человек или свободно лечь собака.

Это была могила. Она настолько близко примыкала к стеблю кукурузы, что часть корня обнажилась. Закончив копать, старик немного отдохнул, лёжа на земле, затем подошёл к очагу и заглянул в кастрюлю. В ней по-прежнему было полчашки крысиного отвара и шесть пятнышек жира, плававших на поверхности у стенок, словно лодки, причалившие к берегу. Старик хотел пить. Он зачерпнул немного бульона ложкой, но снова отложил её и сказал: «Нет, эти полчашки отвара для пса. Слепыш, ты уже три дня не пьёшь, почему?»

Пёс лежал под навесом, эти три дня он почти не шевелился. Освежающий лунный свет заливал его тело. Приподняв голову, Слепыш устремил свой незрячий взор туда, откуда доносились слова хозяина, но, ничего не ответив, снова опустил голову на передние лапы. Небо уже начинало светлеть. Это был момент, когда цвет ночи над горами сменялся дневным сиянием. Старик припал к бочке и отпил несколько глотков. Затем он взял ножницы и, словно шилом, пробил отверстие в нижней части бочки.

Когда из отверстия начала сочиться вода, старик залепил её землёй. Казалось, делать ему больше было нечего. Он повесил мотыгу на дерево, положил лопату рядом с могилой, плотно прикрыл бочку циновкой, свернул слоями одеяло под навесом, аккуратно разложил под столбом чашки, ложки, палочки для еды. Затем встал перед стеблем кукурузы, взглянул на листья — их полностью поглотила желтизна — и сжал пальцами дряблый початок, напоминавший мешочек с водой. Повернув голову, старик увидел, что солнце готовилось всплыть между двумя вершинами на востоке. Красный рассвет кровавым океаном залил горы и равнины. Старик, стоя между навесом и стеблем кукурузы, взглянул на горы, и ему показалось, что он увидел там тысячи пасущихся красных коров…

Старик знал, что сил у него совсем не осталось. Потерев глаза, он посмотрел на небо и увидел, что окаймлённые золотом чешуйчатые облака скользят перед солнцем, словно рыбки, плавающие в красном озере. «Сегодня солнце будет весить не меньше одного ляна и четырёх цяней», — подумал он и, обернувшись, взглянул на весы, лежавшие под навесом. Он подошёл к собаке, погладил её, взял на руки и положил в недавно вырытую могилу, чтобы она своей шерстью обтёрла её стенки. Затем достал пса из канавы и произнёс: «Слепыш, либо ты умрёшь первым, либо я. Кто из нас останется в живых, тот и должен закопать того, кто умрёт».

Сказав это, старик погладил пса по спине, вытер слёзы в уголках собачьих глаз и достал из мешка медную монетку. Положив её на ладонь иероглифами кверху, он взял переднюю правую лапу пса, потёр ею монету и сказал: «Кому жить, а кому умирать — пусть решает судьба. Я подброшу эту монету, и если она упадёт иероглифами кверху, то ты закопаешь меня, и я стану удобрением, если иероглифами книзу — я закопаю тебя, и ты станешь удобрением». Два пересохших колодца собачьих глаз внимательно смотрели на старика. Лапа неподвижно лежала на монете в ладони хозяина. Мутные чёрно-красные слёзы капали в недавно вырытую стариком могилу.

Старик успокаивал: «Не надо плакать. После смерти, если моей душе суждено будет переселиться в тело животного, я стану тобой, а если тебе предложат стать человеком — становись моим ребёнком, и мы, как и прежде, будем вместе». Пёс перестал плакать. Он изо всех сил пытался встать, но его передние лапы обмякли, и он снова повалился на землю возле могилы.

Старик ещё раз предложил Слепышу допить полчашки крысиного отвара, но пёс отрицательно покачал головой. Тогда старик сказал: «Пора кидать монетку, пока у каждого из нас ещё есть силы, чтобы закопать другого».

Слепыш повернул голову в сторону выкопанной могилы. Погладив его в последний раз по спине, старик поднялся с бугорка, на котором сидел. Солнце широкими шагами продвигалось к вершине хребта. На обширной, объятой огнём земле уже можно было различить нарастающий звук разгорающегося пламени, словно с другой стороны хребта то поднималось, то опускалось развевающееся на ветру полотнище. Старик выругался, в последний раз посмотрел на монету и, повернувшись к собаке, сказал: «Ну что, начнём?» Потом подбросил монету в воздух. Солнечный свет был плотным, и монета, натолкнувшись на твёрдые пучки солнечных лучей, издала красный металлический звон. Вращаясь, она в падении разрезала лучи света на мелкие кусочки. Старик внимательно, до рези в глазах, наблюдал за летевшей монетой, будто это была огромная капля дождя, неизвестно откуда взявшаяся. Пёс услышал, как медная монета наконец упала на землю с красно-жёлтым звоном — так падает на траву спелый абрикос. Старик направился к монете. Пёс последовал за хозяином. Подойдя к взрыхлённому мотыгой участку земли, старик нагнулся, поднял монету и, повернувшись к собаке, спокойно сказал: «Слепыш, сходи и допей отвар, чтобы у тебя были силы рыть землю». Пёс стоял не шевелясь. Старик настаивал: «Иди. Слушай меня».

Слепыш по-прежнему не двигался. Он снова согнул передние лапы перед хозяином. Но старик был неумолим: «Не нужно кланяться мне. Это воля неба — я стану удобрением для кукурузы». Однако взял монету, подошёл к собаке и нежно погладил её по голове со словами: «Говоришь, что чувствуешь себя виноватым, тогда я подброшу монету ещё два раза. Если из трёх подбрасываний два раза выпадут иероглифы — умирать мне, а если два раза оборотная сторона — умирать тебе».

Пёс поднялся с земли. Старик снова подбросил монету. Она упала прямо перед собачьей мордой. Старик взглянул и сказал: «Нет смысла дальше бросать», — и мягко опустился на землю. Пёс отыскал то место, где раздался звук упавшей монеты, потёр лапой и лизнул языком верхнюю её часть. Потом лёг на землю, и вскоре под его головой образовались два влажных комка глины.

Старик сказал: «Пойди, допей отвар и закопай меня». Он поднялся и взял из-под навеса тонкую бамбуковую палку в два с лишним чи длиной. Палка была полой и свободно пропускала воздух. Старик вставил палку в маленькую дырочку в нижней части бочки, с помощью резиновой прокладки заделал отверстие вокруг палки, чтобы не было протечек. Затем нажал на внешний конец этой полой палки — из него показалось маленькое зёрнышко воды. «Кап-кап», — капли сверкали, как зёрна. Одна за другой они падали у самого корня кукурузы. Можно было услышать сине-красный звук впитывающейся в почву воды, и вскоре земля вокруг пропиталась влагой.

Около стебля кукурузы старик насыпал кучку земли, чтобы лишняя вода стекала подальше. Закончив эту кропотливую работу, он отряхнул землю с рук и посмотрел на солнце над самой своей макушкой. Взял весы и в последний раз взвесил солнечный свет — один лян и пять цяней. После этого старик взял плеть, встал на открытом участке земли и раз десять взмахнул ею в сторону солнца, отчего солнечный свет, словно лепестки грушевого цвета, осыпался у него на глазах множеством мелких осколков. Совершенно выбившись из сил, старик повесил плеть на место и закричал во всю глотку: «Я — твой предок Сянь-е — всё ещё могу вырастить стебель кукурузы, чтобы он дал плоды. И что ты со мной, Сянь-е, можешь сделать?»

В лучах солнечного света раздалось песочно-жёлтое хриплое эхо, похожее на звук, который издаёт треснувший гонг. Эхо неслось от одного склона к другому, всё дальше и дальше, постепенно затихая, пока совсем не смолкло. Дождавшись тишины, старик подтащил циновку к середине канавы-могилы и обратился к лежавшему слепому псу: «Закопаешь меня и иди на север по дороге, о которой я тебе говорил, пока не дойдёшь до оврага с родником. Там есть вода, а ещё вся земля там усыпана объедками бурых волков. Там ты сможешь дожить до конца засухи и дождаться возвращения селян. А я уже не жилец — не сегодня, так завтра умру».

Солнце светило прямо на макушку старика, и кусочки земли в его волосах при каждом движении сталкивались друг с другом. Договорив, старик стряхнул землю с волос и лёг вплотную к стенке канавы, на которой выступали корни кукурузы. С головы до ног накрывшись циновкой, он велел: «Слепыш, копай. Засыпь меня землёй, а потом иди на север».

В горах стояла мёртвая тишина. В беспощадных лучах солнца таилась мощная сила, которая могла в любую минуту вспыхнуть пылающим огнём. Запах выжженной земли, словно дым, крутящимся вихрем разлетался в безграничной пустоте. На горных вершинах, в ложбинах, в деревнях, на дорогах, в руслах пересохших рек — везде разливался густой и вязкий солнечный свет, похожий на серебристо-золотистый бульон.

Считается, что если осенью нет дождя, то зима обязательно будет снежной. Однако зима никак не приходила. Когда же она наконец наступила, то была холодной и беспощадной, но такой же сухой. Сильнейшая засуха длилась непрерывно до сезона созревания пшеницы[77] следующего года. Вот тогда, наконец, появились дождевые облака. Они то сгущались, то рассеивались на протяжении почти двух недель. Только спустя полмесяца пошёл дождь. Тяжёлый сумрак покрывал горы Балоу целых сорок пять дней. Дождевая вода залила всё вокруг. Дождь застилал землю, будто весь мир накрыла огромная волна. Когда дождь закончился, наступил сезон посадки осенних культур. В горах стали появляться люди, тащившие с собой одеяла, чашки и плошки, в руках они несли годовалых малышей. Ночью шорох шагов в лунном свете был сине-белым, он то доносился, то прерывался. Когда наступил день, люди хлынули непрерывным потоком. По склонам, словно шум бурного речного потока, разносился скрип телег и коромысел, а также звуки человеческой речи — красно-белые возгласы радости и удивления при виде редкой зелёной травы и листвы на деревьях.

Сезон посадки осенних культур стремительно приближался. Вернувшиеся в родную деревню после долгих скитаний люди вдруг испугались, осознав, что ни в одном доме, ни в одном дворе не осталось семян! В горах Балоу в радиусе нескольких сотен ли не было ни зёрнышка.

Вдруг кто-то вспомнил, что ровно год назад почтенный Сянь-е остался здесь, чтобы заботиться о ростке кукурузы. И тогда люди отправились на его поле за восемь с половиной ли. Ещё издалека они заметили на участке в один му и три фэня одиноко стоящий навес. Добравшись до него, селяне увидели, что на поле, которое старик обрабатывал, трава росла так пышно, как будто была специально посажена, и от неё шёл чистый голубой аромат свежей зелени и приятный жёлто-белый запах глины. Этот нежный травяной аромат, похожий на плеск воды тихой ночью, со звоном растекался по горам.

Среди этой зелени селяне сразу увидели созревший и уже высохший прошлогодний кукурузный стебель. Его верхушка обломалась, а сам стебель, словно ствол маленького деревца, наклонившись, оперся на две циновки. Некоторые покрытые плесенью листья опали на землю, а другие всё ещё висели на стебле и походили на высохшие листы бумаги. На стебле был виден свисающий початок размером с валик для стирки, который спокойно колыхался на ветру. Его иссушенные чёрные рыльца при первом же прикосновении упали в траву, словно увядший цветок. Селяне оторвали початок от стебля и поспешили снять с него засохшие листья. Внутри этого огромного початка толщиной с человеческую голень и длиной с руку от локтя до запястья в общей сложности было тридцать семь рядов зёрен. Однако лишь семь зёрен размером с ноготь блестели, словно прозрачные нефритовые бусы. Остальные были серо-жёлтыми, сморщившимися, как сухие бобы — они не достигли зрелости.

Эти семь спелых зёрен одинокими вкраплениями светились на сухом сером початке, словно на чёрном ночном небе сверкали всего семь голубых звёзд. Люди молча стояли под навесом. Осмотревшись, они заметили тростниковую циновку, которую сдуло ветром с бочки на край оврага рядом с печью. В бочке не было ни капли воды, на дне виднелся лишь толстый слой земли. Тонкий бамбуковый стебель, воткнутый в стенку бочки, был иссечён трещинами. Рядом с бочкой лежали сложенные ложки и плошки, а выше, на столбе навеса, висели плеть и весы.

На расстоянии пяти чи в непосредственной близости от стебля кукурузы находился участок травы, возвышавшийся над полем, а рядом с ним было небольшое углубление, которое представляло собой канаву в полтора чи шириной, пять чи длиной и три чи глубиной. Сверху в канаве, поросшей высокой травой, лежал труп собаки. Её тонкая, плотно обтягивавшая кости шкура была изъедена червями, а глазные впадины были черны и глубоки. Тело было иссушено солнцем, поэтому, когда кто-то легонько толкнул его ногой, оно откатилось, как охапка сена.

Когда собачий труп убрали, все увидели, что под ним была могила. Люди так и ахнули, поняв, что это была могила почтенного Сянь-е. Чтобы перенести его тело на кладбище, селяне стали раскапывать могилу. Ударив лопатой, они услышали бело-голубой хруст, будто бы на ткнулись на переплетённые корни. Аккуратно вырвав траву и убрав взрыхлённую землю, люди встали как громом поражённые.

Тело истлело и распалось на мелкие кусочки, суставы разъединились. Струя резкого белого запаха, словно дым, взмыла ввысь. Старик покоился рядом со стеблем кукурузы. Одна его рука лежала прямо под корнями. Одежда исчезла без следа, превратившись в тонкий слой почвы. Червоточины плотно и густо покрывали тело, словно звёзды ночное небо, и было их гораздо больше, чем на собачь ем трупе. Длинные корни кукурузы, будто лианы, обвивали тело, пронизывали грудь, бёдра, запястья и живот.

Несколько плотных красных корней толщиной с палочки для еды, пронзив плоть старика, впились в его белоснежные бедренные и берцовые кости, а также в череп и кисти рук. А другие, тонкие красновато-белые корни, вонзившись в глаза, вышли через затылок и глубоко проникли в твердь земли на дне могилы. Каждая кость, каждый кусок истлевшей плоти старика, словно сетью, были пронизаны переплетением корней, соединённых с кукурузным стеблем. Только сейчас люди заметили, что под стеблем со сломанной макушкой были ещё два стебля, которые, пережив зиму и лето, всё ещё отливали влажным зелёным цветом и были живы.

Поразмыслив, селяне снова засыпали тело старика землёй. Ссохшегося, как охапка сена, пса похоронили вместе с ним. Аромат свежей почвы на этом склоне был окрашен в цвет молочной белизны. Когда люди закопали тело старика и собирались уходить, в изголовье лежанки под навесом кто-то заметил насквозь промоченный дождём календарь. Нашли также медную монету, покрытую слоем зелёной ржавчины. После того как соскребли ржавчину, все увидели на одной стороне монеты иероглифы, однако и на другой стороне тоже были иероглифы. Никто и никогда не видел такой странной монеты! После того как все осмотрели монету, её выбросили. Солнце светило ярко, и монета, наткнувшись в воздухе на столбы яркого света, зазвенела падающими на землю красными лепестками и покатилась в овраг.

Календарь селяне забрали.

Один за другим шли дни, и вот когда уже нельзя было дальше откладывать посадки, истощив все принесённые с собой припасы и не найдя семян кукурузы, жители деревень снова начали собираться в группы и снова рекой потекли из этих мест. Не прошло и полмесяца, как в горах Балоу, которые протянулись на сотни ли, воцарилось пустынное безмолвие. Было тихо так, что можно было услышать грохот сталкивающихся друг с другом солнечных лучей и хрупкий звон опускающегося на землю лунного света.

В деревне осталось семь сыновей из семи семей. Они были молоды, здоровы и полны сил. На семи горных склонах они соорудили семь навесов и, вопреки нещадно палящему солнцу, на семи участках земли вырастили семь зелёных и нежных, как масло, побегов кукурузы.

Перевод Ю. С. Курако