Парад теней

13

В их близости она была сверху и, вдохновенно трудясь над ним, опускалась, нежно принимая его в себя, не до конца — так, чтобы его наслаждение было абсолютно чистым, не нарушаемым толчками тяжелых ее ягодиц. По сделавшемуся вдруг несчастным его лицу она поняла, что он кончает; мягко ложась на бок, а потом и на спину, вознесла его не разрываясь с ним, над собой и сделала главным в их исступленном обладании друг другом. Он все убыстрялся и убыстрялся до тех пор, пока не вскрикнул и не отпал от нее. Она приподнялась на локте, любовно и благодарно заглянула ему в лицо, и прикрыла его собой, запеленала своим бархатистым, холеным, большим, розовым телом.

— Галка, Галка, Галка, — плачуще и признательно шептал он.

Это был их день. Один из двух в неделю. Да и не день даже- только утро дня. Они приходили в так называемую деловую квартиру каждые вторник и пятницу в семь часов утра, чтобы шесть часов провести вместе. Считалось, что в эти дни Кирилл играет в теннис, а Галина плавает в бассейне.

— Галка, Галка, Галка.

Та, что была в его доме, все десять лет совместной с ним жизни обреченно разрешала изредка овладеть собой, полагая, что, ложась под него, она оказывает ему великую милость. Десять лет оно лежало под ним, нечто астенично вытянутое, и самым лучшим своим подарком ему считало жеманно произнесенное разрешение делать с ней все, что он хочет. Он делал все, она снисходительно терпела.

— Галка, Галка, Галка.

— Что, милый? Что, любимый? Что, единственный?

Она губами летуче касалась его лба, мягким языком закрывала ему глаза, крепкими зубами нежно, как щенок, кусала мочку уха.

— Что, милый? Что, любимый? Что, единственный?

Тот, кто был отцом ее детей, справлял свою половую нужду с ней исключительно в нетрезвом виде. Дыша закисающим алкоголем, он стаскивал ее с постели, ставил на четыре точки и вонзался в нее неким неживым предметом. Он мял и рвал ее груди, он шлепал ее по крутому крупу, как верховую лошадь, призывая в этой механической скачке помогать ему. И она в отвращении помогала и оборачивалась, как испуганная кобыла, в надежде понять по глазам, когда же он закончит скачку. Но он скакал и скакал. Жесткий ворс дорогого ковра вонзался ей в ладони и колени.

Кончив, он перешагивал через нее и бухался в койку, чтобы мгновенно заснуть.

Утром у нее болело все: влагалище, груди, колени, ладони.

— Что, милый? Что, любимый? Что, единственный?

Галина поцеловала его в последний раз и встала: Кирилл в усталой неге смотрел на нее сквозь опущенные ресницы. Она улыбнулась ему и накинула на себя его рубашку: брала с собой его запах.

— Пойду завтрак приготовлю, — сказала она и в незастегнутой рубашке отправилась на кухню.

Кирилл лежал в постели, до последнего используя счастливую возможность ни о чем не думать. А когда пришли беспокоящие мысли, он встал, расправил скомканные, как в бурю, простыни и пошел к Галине.

Она резала овощи для салата. Он подошел сзади, отыскал между воротом рубахи и волосами кусочек розовой кожи и носом уткнулся в него. Пахло чистотой, французскими духами и — слегка — ее потом. Она, положив нож, повернулась к нему. Он осторожно развел полы рубашки и прикоснулся губами к соскам, и они яростно вспухли. Он поцеловал чуть влажную ложбинку меж грудями. Постепенно опускаясь на колени, он целовал дрогнувший живот, смешной выпуклый пупок, низ живота, короткие светлые волосы на лобке. Она раздвинула ноги и поюще застонала…

Потом она ласково подняла его за подмышки и сама присела перед ним. Закрыв глаза, он содрогнулся. Не в силах больше терпеть наслаждение-предвкушение, он позвал:

— Пойдем.

— А салат?

Он тихонько засмеялся, и они вернулись в постель. Она до предела распахнула ноги, разбросала руки, упругие груди чуть распались по сторонам. Она раскрылась вся. Для него. Он, восхищаясь и любя, стоял на коленях и рассматривал ее.

— Иди, — позвала она.

Он бережно вошел в нее. Они не торопились, в медленном ритме ведя друг друга к одновременному концу. Он заглядывал ей в глаза, безмолвно спрашивая: хорошо ли тебе? Она заглядывала ему в глаза, беспокоясь: все ли так, как тебе надо? Они незаметно ускорились. Она подтянула колени, чтобы ему было удобнее. Он за щиколотки свел ее ноги, чтобы она ощущала в себе все его подвижное присутствие. Мягкая пелена застилала им глаза. Она опустила ступни ног на постель, оторвав от простыней округлый зад, выгнулась немыслимой дугой, зовя его к самому главному. Они кончили одновременно и рухнули на постель.

Он лежал, прижавшись щекой к ее животу, когда зазвонил телефон. Номер этого телефона знала только секретарша. Не галерейная Светлана, а секретарша в банке, не секретарша даже — начальница секретариата.

— Тебя, — сказал он.

— Я знаю, — ответила она, не вставая. А телефон звонил и звонил: пятница, и она здесь, здесь. Переупрямил телефон. Галина осторожно переложила его голову со своего живота на подушку, поцеловала в губы и, не одеваясь, прошла в кабинет-гостиную, где был телефон. Дверь оставила открытой для того, чтобы, разговаривая, видеть Кирилла. Сняла трубку:

— Да! — Ее, видимо, приветствовали. И она поздоровалась: — Здравствуй, Нюра. Ну что там у вас загорелось? — Трубка не объяснила, а предложила нечто. — Хорошо, я подожду. — Подождала недолго (скорее всего, телефон переключили на другого абонента) и недовольно повторила: — Что за пожар? И надолго замолкла, слушая. Она смотрела на Кирилла уже чисто автоматически, и он с огорчением увидел, как, тускнея, уходит в тоску ее рассеянный взгляд. Он забыл (так долго бормотала трубка), что и она тоже должна говорить, и вздрогнул, услышав ее жестяной голос: — Что ж, решать так решать. Деваться некуда. Я буду через час.

Она вернулась в спальню, аккуратно собрала свою одежду. Он тревожно наблюдал за ней:

— Неприятность, Галя?

Она взглянула на него. Ободряюще улыбнулась:

— Так, пустяки. Но, к сожалению, надо ехать. А ты полежи, времени у тебя навалом и отдохни. От меня хотя бы.

— Что-то случилось, Галя, — настаивал он. — Я это чувствую.

— "И жить торопится и чувствовать спешит", — ответила она и скрылась в ванной комнате.

Он тотчас вскочил и лихорадочно стал одеваться. Когда она вышла из ванной — тщательно одетая, искусно подкрашенная, он заявил:

— Я еду с тобой.

— Никуда ты не поедешь, — сказала она так, что он сразу понял: он действительно никуда с ней не поедет. Она растрепала ему волосы и ушла. Он глянул на часы. Было половина десятого.

Через сорок минут он появился в галерее. Поздоровавшись, Светлана вежливо поинтересовалась:

— Как сегодня ваш теннис, Кирилл Евгеньевич?

— Партнер заспешил по неотложным делам, — ответил он. — Поэтому я так рано освободился.

Убегая от неловкости, он быстренько скрылся в кабинете. Сел за бюро, бессмысленно проверил все ящики и ящички, взял чистый лист хорошей бумаги и шариковой ручкой долго рисовал на нем растянутые по горизонтали уродливые рожи. Мысль от собственных рисунков ушла к Даниным рисункам, а от рисунков — к Дане. Он швырнул ручку на зеленое сукно выдвижного стола. Проследив за тем, как ручка, подпрыгнув, по дуге упала на пол, он прикрыл лицо обеими ладонями. Смотрел в розоватую тьму.

— К вам какой-то Константин Ларцев, — предупредил за его спиной Светланин голос.

— Какой еще Ларцев? — не раздраженно, а испуганно спросил он. Сегодня от всего становилось страшно.

Светлана презрительно хмыкнула и доложила:

— Говорит, что футболист, что вы знакомы с ним через певицу Дарью.

Вспомнился по-европейски лощеный спутник Дарьи, его хорошие манеры… Там, на кладбище.

— Пригласите его, Светлана, — разрешил он и встал, ожидая посетителя.

Обменялись поклонами и рукопожатием. Кирилл вежливо предложил:

— Прошу вас, присядьте, Константин… эээ…

— Просто Константин, — решительно покончил с реверансами Константин, отодвинул от круглого стола тяжелый стул, сел, легко облокотясь на антикварный стол, закинул ногу на ногу и начал излагать цель своего визита: — Во время первой и последней нашей с вами встречи… — Константин явно избегал слова "кладбище", — вы говорили о том, что собираетесь нанять детектива для расследования этого ужасного случая. Вы сделали это? На вас работает детектив?

Сидя в отдалении у бюро, Кирилл упрямо разглядывал дорогой черный башмак, приподнятый над полом, безукоризненную складку ловкой серой штанины. Не поднимая глаз, он устало ответил:

— А вам, собственно, какое дело до этого, Константин?

Константин на миг поймал оторвавшийся от его башмака взгляд и, игнорируя натужный, противоестественный для такого человека, как Кирилл, грубый вызов, объяснил, почему, что и как:

— По поручению группы артистов ведется параллельное вашему, если ваше, конечно, ведется, тщательное расследование этого дела. Я до какой-то степени являюсь доверенным лицом этой группы в регулярном общении с сыщиком, работающим на нас, и мне хотелось бы знать, не дублируем ли мы друг друга в своих усилиях. И если это так, то скоординировать наши действия. Для общей же пользы.

— То есть вы хотите узнать, чего добился наш детектив?

— Безусловно.

— А мне рассказать о том, каковы успехи вашего?

— В какой-то степени.

— Я не уполномочен сообщать кому-нибудь что-либо.

— А я уполномочен.

— Тогда рассказывайте, — пожал плечами Кирилл.

— Только об одном из результатов и с одним условием, — предупредил Константин.

— Условие?

— Вы даете мне старомодное, но для меня достаточное, честное слово, что ни под каким видом, ни при каких обстоятельствах вы никому не скажете и слова о сведениях, полученных от меня. Ни лучшему другу, ни жене… ни любовнице.

Любовницу Константин выделил небольшой паузой. Кирилл бешено глянул на него:

— Ваш детектив — Сырцов?

— Сырцов, Георгий Петрович Сырцов.

— Какой же он подлый скот! — прокричал Кирилл, вскочил, но тут же сел обратно на стул. Константин искренне удивился:

— Почему?

Действительно, почему Сырцов — скот? Только потому, что с первого взгляда разобрался в их с Галиной отношениях? Кирилл нервно подергал себя за ухо и хмуро сказал:

— Прошу прощения за грубость и несдержанность. Нервы.

Константин хотел ему посоветовать, что лечиться, мол, надо, но удержался и вернул разговор в нужное русло:

— Вы согласны с моим условием, Кирилл Евгеньевич?

— То, что вы можете и собираетесь мне сообщить, действительно секретно и столь важно?

— Да. И важно особенно для вас.

— Я даю вам честное слово, что ни под каким видом, ни при каких обстоятельствах никому не скажу и слова о сведениях, полученных от вас. Ни лучшему другу, ни жене… — почти буквально повторяя Константина, клялся Кирилл, — … ни любовнице!

Константин тем временем размышлял, как аккуратнее сказать этому истерику то, что Сырцов выяснил об обстоятельствах гибели Даниила. Решил как можно суше.

— Соберитесь, Кирилл Евгеньевич, и выслушайте меня по возможности спокойно. Есть все основания считать, что Даниил не убивал несчастную девочку, изображавшую певицу Дарью. Наоборот, он пытался ее защитить.

Чего угодно ждал от Горбатова-старшего Константин, но не этого. Кирилл, глядя на него ставшими абсолютно круглыми глазами, мгновенно и без всяких усилий заплакал. Тихие ручьи слез потекли из его глаз. Потом он резко повернулся к бюро и уткнулся в рукав собственного пиджака. Затем осторожно положил и руку, и голову на зеленое сукно.

Константин пальцами отбивал дробь по карельской березе. Звук был маршеобразен и требовал действия. Кирилл, не оборачиваясь, пошарил по карманам, отыскал носовой платок и тщательно утерся, повернулся к Ларцеву. Предупредительно заговорил ровным голосом:

— Прошу простить мою слабость. Но не в упрек вам будет сказано, новость эта обрушилась на мою слабенькую голову, как дубина. — И спросил с нескрываемой надеждой: — Вашим сведениям можно доверять, Константин?

— Безусловно, — кивнул Константин, бессознательно продолжавший отбивать бодрый марш.

Горбатов встал, подошел к круглому столу и своей рукой накрыл солирующую на ударных руку Ларцева. В наступившей тишине Кирилл сказал:

— Вы принесли мне горькую радость. — Слезы опять подкатывали к его глазам, но он загнал их внутрь. — Насколько я понимаю, до истины докопался Сырцов?

— Именно он.

— А это не провокация с его стороны?

— Вы дали честное слово, — холодно сказал Константин. — Сейчас честное слово даю я. Этого достаточно?

Кирилл наконец оторвал свою руку от Костиной ладони, двинулся к своему столу, но, поняв, что усидеть не сможет, отправился в круговое путешествие по обширному кабинету. Теперь его не надо было выспрашивать, он сам обо всем говорил, говорил:

— А наш Андрей Альбертович был убежден, что эта линия абсолютно бесперспективна, что дело так округло закрыто, что ухватиться за какой-нибудь кончик в этом деле просто невозможно. Поэтому он и взялся за разработку связей в истории с лже-Владленом. Он считал, что цепочки по обоим этим случаям ведут в один и тот же центр, к одному и тому же организатору подобных преступлений, и я в принципе был согласен с ним. А вдруг вон как получилось! Если бы Андрей Альбертович сразу же занялся нашим делом, он бы пришел к тем же выводам, что и Сырцов…

Константин не выдержал и перебил:

— Вы, Кирилл Евгеньевич, забываете лишь об одном: Андрей Альбертович есть Андрей Альбертович, а Сырцов — это Сырцов.

— Считаете, что уровень квалификации нашего детектива недопустимо низок?

— Нет. Я просто считаю, что профессиональный уровень Сырцова чрезвычайно высок.

Кирилл все наворачивал круги по кабинету. Остановился только для того, чтобы подобострастно попросить:

— Вы не могли бы, Константин, поделиться со мной отдельными подробностями…

— Нет, не имею ни морального права, ни формального разрешения на это.

— Так что бы вы хотели от меня услышать?

— Теперь — ничего. Вы уже обо всем сказали.

— А что я сказал? — испугался Кирилл.

— Вы сказали, что ваш детектив проверяет цепочку, связанную с гибелью лже-Владлена. Это все, что хотел знать Сырцов. — Константин встал и коротко поклонился. — Спасибо вам…

Но сказать "и до свидания" не успел: подбежал Горбатов-старший, схватил его за плечи и, заглядывая в глаза, сбивчиво залепетал:

— Это вам спасибо, Константин, и не спасибо даже, а нечто большее, не знаю и выразиться как! И немыслимая благодарность Сырцову за все!

— Кстати, о Сырцове. Он рассказывал, что во время посещения вашей галереи ему необычайно понравился "Двойной портрет" работы вашего брата. Он будто бы сделал попытку приобрести эту картину, но вы ему отказали.

— Да о чем речь! — забурлил Кирилл Евгеньевич. — Идемте, немедленно идемте в зал! Я сам сниму картину и вручу ее вам!

Он схватил Константина за руку и тянул, тянул его.

— Не сегодня, Кирилл Евгеньевич, и не завтра, — высвободил руку Ларцев. — Пусть картина висит до тех пор, пока не закончится расследование. — И жестко напомнил: — Надеюсь, что все, о чем мы беседовали с вами, окажется разговором между нами. И только.

— Я дал слово, — объявил Горбатов-старший. — Я — человек сравнительно честный.

Константин оценивающе, не таясь, посмотрел на него:

— Сравнительно честный — это еще и сравнительно бесчестный. Так-то, Кирилл Евгеньевич. — На что Кирилл Евгеньевич растерянно развел руками. — Я ухожу. Всего вам доброго.

После ухода Константина Горбатов-старший постоял некоторое время в оцепенении, а потом направился в Данин зал.

В пустынном зале он долго стоял перед "Двойным портретом".

Было пять минут двенадцатого, когда в верхнем зале ожидания аэропорта Внуково со скамьи поднялся корявый человек с лицом смерда из племени кривичей. Под рокот фанерного голоса местной информаторши он спустился к телефонам-автоматам, парочка из которых удивительным образом еще функционировала. Ему повезло: лицо кавказской национальности, за которым он занял очередь, страстно прокричав: "Рафику, Рафику позвони!", со звяком повесило трубку. Смерд, набрав номер и опустив жетон, почти сразу заговорил:

— Уже объявили посадку. Я лечу или не лечу?.. Да. Да. К черту.

Пройдя контроль и получив просвеченную сумку, смерд проследовал в загон под мистическим названием «накопитель», из которого почти сразу же двинулся в толпе пассажиров к автобусу.

Взлетели точно по расписанию. Дождавшись, когда погасло табло, смерд отстегнулся, попил предложенной бортпроводницей водички и заснул.

В камере хранения Краснодарского аэропорта он набрал код, открыл ячейку, извлек из нее аккуратный пакет и положил его в сумку.

С леваком договорился по таксе доллар за километр. Мелькали благодатные зеленеющие поля, беленькие села, коричнево-черные, нелепые в своей старомодности нефтяные качалки. Он опять уснул. Проснулся в Анапе.

Только убедившись, что левак, высадив его, уехал, смерд сел в автобус.

В пять часов он сидел под тентом открытого кафе в сквере, от которого начинался главный проспект города, и жадно ел.

Шофер Виктор тихо вошел под его грибок. Смерд, допив стакан воды, без интереса осмотрел сержантскую тужурку и поздоровался:

— Здоров, сержант.

— Здорово, — Виктор выжидающе улыбнулся. — Привез?

— Уговор дороже денег.

— В одной цене, — бойко не согласился сержант.

Смерд распоясал сумку, из внутреннего кармашка извлек толстый конверт и бросил его на столик.

— Здесь оговоренное и тысяча премиальных.

Виктор положил ладонь на конверт. Не двигал его к себе, не совал в карман, не пересчитывал — просто осязал большие деньги. Посидев так с минуту, расстегнул свой кителек, взял конверт, спрятал его в карман форменной рубашки и откинулся на спинку ненадежного пластмассового креслица.

— Что делать будем?

— По делу, обмыть бы такое надо… — без напора, просто по привычке заметил смерд.

— А я о чем говорю?

— Ты ни о чем не говоришь. Ты вопросы задаешь.

— Два дня свободных. — Виктор шумно вдохнул носом. — Гулять хочу.

— Гуляй. Кто тебе мешает? — равнодушно позволил смерд. — Только здесь не советую.

— Да понимаю, понимаю. А где?

— Два дня у тебя, говоришь? Гулять надо там, где все гуляют. В Сочи, к примеру.

— А что? — Виктор блаженно прищурился в предвкушении. — Махнем туда, а?

— Далеко больно, — посомневался смерд.

— Да не боись! Дорога хорошая, ты за рулем, я за рулем, и к ночи на месте. Не сезон еще, в «Жемчужине» остановимся и погуляем, ух погуляем!

— Мне домой надо, — скучно сказал смерд.

— Из Сочи завтра вечером и улетишь, — ничто уже не могло остановить Виктора. — Так, сейчас ко мне домой, я переоденусь, и покатим.

— Старушка-то твоя в порядке?

— Я — шофер, дядя, — обиделся Виктор.

— Сапожник без сапог.

— Это про сапожников, а я — не сапожник. — Виктор поднялся. — Пошли.

Он снимал комнату в верхней, одноэтажной части города, и смерд об этом знал.

— Может, я тебя здесь подожду? — предложил он. — Лень карабкаться.

— Как хочешь, как хочешь! — великодушно ликовал Виктор. — Буду через полчаса, ну, может, через сорок минут. Это — край. Жди.

— Пакет-то как следует заховай, — на прощание тихо посоветовал смерд.

— Это уж как водится! — заверил его Виктор и, не оборачиваясь, припустился бегом.

…Через час ухоженный одиннадцатый «жигуленок» убегал из города. Приодетый с наивным милицейским франтовством Виктор крутил баранку до Геленджика. Когда миновали его зеленые окраины, смерд решил:

— Дай-ка я свою норму отработаю. А в сумерках ты поведешь. Я под серость заснуть могу, спал-то сегодня три часа всего.

— Бессонница? — посочувствовал Виктор, притуляясь к обочине.

Смерд, не отвечая, обошел капот машины и сел за руль, отодвинув Виктора на пассажирское место. Ответил, когда уже поехали:

— Работа. Курьерская работа. Ночью из Омска прилетел.

— Ишь, как тебя мотает! Интересно небось?

— Что интересно?

— Ну, разные города, где никогда не бывал, природа там… — увядая, объяснил Виктор.

— А вижу я города эти? — злобно спросил смерд сам у себя.

Дальше — тишина. В молчании ехали более часа. До тех пор, пока смерд не признался:

— Нет, все-таки надо передохнуть с непривычки и с устатку тоже.

— С устатку граммов двести полагается, — бодро откликнулся Виктор.

— То-то и оно! — глубокомысленно заключил смерд и остановил машину.

Грузовики в предвкушении двухдневного отдыха уже забились по своим конурам, курортные лимузины еще бегали по своим холодным городам, ибо прав, бесконечно прав Виктор: не сезон. Пустынное шоссе полукругом шло над обрывом.

В крутой и узкой расщелине жила зелень. По почти отвесным склонам неизвестно как росли мелкие деревья и густой кустарник.

Надо полагать, здесь. Площадка после верстового столба с круглой цифрой.

— Где тут моя сумочка? — ласково вопросил у сумки, лежащей на заднем сиденье, смерд и, ухватив ее за ремень, перетянул к себе.

— Что у тебя там? — полюбопытствовал Виктор. Он уже стоял на утрамбованной земле.

— Сейчас увидишь, — пообещал смерд, хлопнув дверцей, обошел радиатор и стал искать местечко, чтобы присесть. Не любил он эту жесткую, проволочную, враждебно острую поросль, которая на юге именуется травой. То ли подмосковная мурава! Но — деваться некуда, и осторожно присел. Рядом устроился Виктор, ожидая, что покажут. А показали ему раскрытую сумку, в которой дровами лежали банки с кока-колой и пивом, а впритык к ним пристроилась длинная матовая бутылка «кремлевской».

— Ну ты ловкач! "Я в сумерках боюсь заснуть! Три дня не спал!" А сам вон как устроился!

— Можешь пивка попить, — утешил смерд. — Оглоушь пару банок, за два часа, пока за рулем я, все выветрится. И соньку слегка придавишь. От пивка хорошо дремлется.

— Возьми быка за рога! — восторженно повторил телевизионную рекламу Виктор и отломил закрышку поллитрового "Ред бул".

Сидели, лениво прихлебывали из дырочек. Виктор пиво, а смерд «колу». Так, не суетясь, высосали по паре баночек. За четверть часа мимо прошли всего три машины. Последний раз глянув на окрестности, смерд хлопнул себя по коленям, кинул ремень сумки через плечо и встал:

— Я готов. Пора, Виктор.

— Пора так пора, — неохотно согласился тот. Виктору, приятно расслабленному американским пивом, явно не хотелось перемещаться.

Они уже уселись, уже пристегнулись, уже мурлыкал мотор, когда, вдруг что-то вспомнив, смерд злобно сорвал с себя ремень безопасности и выскочил из машины, громко боморча:

— Ну мы, россияне, молодцы! Все, все засрем!

Он подошел к обрыву и по одной побросал в бездну пустые банки пива и колы. Виктор из окошка благодушно откомментировал его действия:

— Ох и чистюля, ох и заботник! А банки в кустах, надо полагать, сами растворятся.

— Хоть настроение проезжающим портить не будут, — продолжая ворчать, смерд подошел к машине и вдруг удивился, увидев нечто у дверцы, за которой был Виктор: — Что это? Вить, не ты потерял?

Виктор открыл дверцу и, желая посмотреть, что там на земле, высунул голову наружу. Удар короткой дубинки пришелся ему в висок. Пристегнутый, он уронил голову на плечо — только и всего. Смерд приоткрыл левое его веко. Все в порядке, зрачки ушли под лоб. Он заложил вялое тело внутрь салона и захлопнул дверцу. Обошел капот и, расстегнув ремень и до предела напрягаясь, перетащил Виктора на водительское место. Здесь он опять пристегнул его и, засунув ватные руки в рулевое колесо, проверил — не слишком ли ходило оно. Ходило в приемлемых параметрах; скорее всего, машина пойдет как надо, по прямой.

Самое противное было обыскивать. Как он и предполагал, Витя следовал учению древнего философа: все свое ношу с собой. Доллары хранились в зашпиленном булавкой внутреннем кармане пестрого пиджака.

Прислушался. Еле слышно урчал невыключенный мотор. Он выключил его для того, чтобы послушать, не работают ли поблизости другие моторы. Тишина был а. Тишина. Он снова включил мотор, снял машину с ручного тормоза, поставил неживую ступню Виктора на педаль газа, включил первую скорость и захлопнул дверцу. Хотел было подтолкнуть, но не успел: «жигуленок» сам под легкий уклон набирал и набирал разгон.

"Жигуленок" шел по прямой, а дорога уходила налево. Метров через сто он, развив приличную скорость, снес пару оградительных столбиков и исчез, нырнув вниз. Шум листьев, треск ветвей, дробь каменной осыпи, гул четырех ударов металла о камень. И все. Опять тишина.

Кто бы в этой глуши мог ходить пешком? А ходили: за кустами он обнаружил узкую тропку, по которой можно идти так, что пешехода не видно было с дороги. Теперь посошок, посошок! Он отвинтил головку «кремлевской», открыл банку пива, сделал три мощных глотка из бутылки и жадно опорожнил банку до дна. Банку забросил в кусты, а бутылку даже и прятать в сумке не стал: нес в правой руке. Идти надо было два с половиной километра, ко второму от того, что с круглой цифрой столба. Он шел, отмечая каждые пройденные пятьсот метров легким глотком «кремлевской». Когда он достиг цели, бутылка была пуста более чем наполовину. Слегка пошатывало. Он бухнулся задом на нелюбимую жесткую траву.

Ждать пришлось недолго. Черная «Волга» была лишь третьей машиной из тех, что проследовали по шоссе. Водитель, увидев его у столба, притормозил, развернулся в два приема и поставил «Волгу» рядом с ним.