Парад теней

3

Решили лететь в Москву первым рейсом. Константин поговорил по телефону со своим главным, и тот, все поняв, дал ему недельный отпуск по семейным обстоятельствам.

В поздних новостях рассказали о самозванке, и к полуночи перед фасадом санатория «Актер» уже сбилась небольшая, но могучая кучка быстрого реагирования, состоявшая из соб- и спецкоров столичных изданий и шустрых репортеров местной прессы. С помощью мощного Артема и швейцара Константин отбил все попытки доблестной группы прорваться к героине дня.

Представители средств массовой информации топтались вокруг санатория часов до трех утра, но не выдержали, сдались и уехали спать.

Им хорошо: они спали. А Константин до шести караулил Дарью, которая, окаменев, сидела в кресле, уставившись на плохонькую акварель в белой рамке, криво висевшую на стене. Он изредка, приблизительно раз в полчаса, предлагал ей что-нибудь выпить, но она, не отрывая глаз от картинки, отрицательно мотала головой. Только когда он предложил ей лететь в Москву ранним утром, кивок был утвердительным. В шесть утра пришла заказанная машина, и они втроем, на минутку заскочив в «Камелию» за Константиновой сумкой, направились в Адлер.

Закутанную до бровей тонким шелковым платком, в черных очках на половину лица, Дарью в аэропорту никто не узнавал.

На сдачу багажа с тремя билетами и тремя паспортами направили Артема. Первый барьер был взят. Сложнее оказалось на контроле: девица узнала Дарью по фотографии в паспорте и, тотчас ее задержав, позволила своим товаркам посмотреть на скандально известную певицу. В наполнителе же Константин и Артем загнали Дарью в угол и закрыли широкими спинами.

Самолет был — не сезон — полупуст. Артем сумел отвоевать три места первого ряда. Дарья устроилась у иллюминатора. Константин сел рядом, а Артем, развалясь и вытянув ноги, в кресле у прохода перекрывал доступ к своей работодательнице.

Взлетели. Когда самолет уже набрал высоту, члены экипажа стали проявлять невиданную активность. Все, включая командира корабля, с озабоченным видом по очереди продефилировали из конца в конец салона и обратно, осторожно поглядывая в правый угол первого ряда. Сообщила-таки контролерша о сенсационной пассажирке всем, кому надо. Но мало что увидели любознательные летуны: затылок, щеку да край черных очков. Дарья старательно изучала пышные облака.

Наконец стюардессе выпала возможность войти в контакт с дамой в первом ряду: она принесла напитки. Девушка подняла и закрепила столик у стены, поставила на него бутылки с пластиковыми стаканами и трепетным голосом спросила, что желает дама: минеральную или пепси-колу?

Дарья обернулась и демонстративно долго смотрела стюардессе в лицо сквозь темные очки. Обозначила улыбку углами рта и характерным, известным всем радиослушателям страны, голосом попросила пепси.

Пока стюардесса лихорадочно открывала ключом маленькую бутылочку, Константин извлек из внутреннего кармана куртки фляжку с коньяком и, нарушая все запреты авиакомпании, отхлебнул из горла. Девица покосилась на него, но, ничего не сказав, наполнила стакан бурливой темной жидкостью. Протянула стакан Дарье, пожелав пить на здоровье.

Дарья поблагодарила, но пить не стала. Она держала стакан в руке и ждала. Ждала, чтобы ушла стюардесса. Стюардесса покраснела и кинулась за самолетные кулисы.

— Может, прежде чего покрепче хлебнешь? — предложил Константин.

— Давай, — согласилась Дарья, передала ему стакан с пепси, взяла фляжку. Вздохнула глубоко и сделала три полноценных глотка.

— Водичкой запей! — поспешно посоветовал Костя, и они вновь поменялись сосудами. Алкоголь быстро подействовал, и Дарья освобожденно откинулась в кресле. Решив ее не беспокоить десяток минут, Костя еще раз отхлебнул из фляжки, запил водичкой и протянул фляжку с остатком в два пальца Артему.

— На работе, — отрезал охранник.

Константин сам допил остатки и притих в ожидании монолога захмелевшей, если захмелеет, Дарьи. Он хорошо помнил все про характер, темперамент и непредсказуемые эмоциональные всплески бывшей своей жены.

— Костя, — тихо позвала Даша. — Костя.

И уставилась на него черными, как у черепа, глазницами. Он, осторожно вытягивая дужки из-под платка, снял эти кошмарные очки. Заглянул в бездонно мрачные, голубые ее глаза и предложил.

— Говори. Ты же говорить хочешь.

— Не говорить. Спросить, — поправила она.

— Спрашивай, говори. Делай что хочешь!

— Значит, тебе все равно и нет никакого дела до меня?

Вот и началось. Уверил ласково:

— Ты же знаешь, что не все равно, дорогая.

— Дорогая! — злобно передразнила она.

— О господи! — Не зная, что делать, в ярости он нацепил себе на нос ее очки. — Я слушаю тебя внимательно.

— А мне теперь все равно: слушаешь ты меня или не слушаешь. Просто надо же к кому-то обращаться.

— Обращайся, — он был согласен. Даша закрыла лицо ладошками, согнулась к коленям и сквозь ладошки заунывно протянула:

— А то, если не я, а та, убитая, — настоящая Дарья?

Всего ждал Константин, но такое застало его врасплох. В растерянности неубедительно возразил:

— Она же под твою фонограмму просто рот раскрывала!

— А если бы по-настоящему запела? И лучше меня?

— Ее застрелил псих! — прошипел Константин. — Она не спела и больше не споет!

— А я живая, — поняла Даша. — И бездарная?

Костя тихо завыл. Она погладила его по щеке. Он резко отвел ее ладонь от своего лица и спросил про то, про что спрашивал ее тысячу раз в их совместной жизни:

— Долго еще ты меня терзать собираешься?

— Я больше не буду петь, Костя, — спокойно сообщила она и откинулась в кресле.

— Не хочешь петь — не пой, — разрешил он. — Только что ты завтра запоешь без музыкального сопровождения — вот вопрос.

— Спать хочу, — сказала Даша и закрыла глаза.

— А я что — не хочу?! — в запале прокричал Константин и тоже смежил веки. Как ни странно, почти сразу к нему пришел успокаивающий сон. Они спали до Москвы.

Михаил Семенович Кобрин прорвался на летное поле потому, что за пятьдесят баксов завербовал нечто плюгавенькое из обслуги аэропорта. Обнимая плюгавого за форменные синие плечи, менеджер и продюсер поп-звезды ждал у трапа, когда явит себя яркому утреннему московскому солнцу его непредсказуемая подопечная.

Первыми дробной рысью сбежали по трапу летчики, инженер и штурман, потом хлынул, неизвестно зачем торопясь и толкаясь, путешествовавший люд. Толпа на трапе рассосалась минут за пять и соединилась вновь у двух подкативших автобусов. И только после этого на верхней площадке трапа воздвигся Артем. Постоял, посмотрел вдаль.

— Тема! — позвал его Михаил Семенович.

Артем опустил глаза и увидел внизу отца-командира. Обрадовался страшно:

— Михаил Семенович! А я стою, думаю: что делать?

— Ты не думай, Тема, — посоветовал многоопытный продюсер. — Тебе это не нужно. Где она?

— Идет. Сей час выйдет.

— С футболистом?

— С футболистом, — подтвердил сверху футболист. Они с Дарьей уже встали рядом с охранником. Не отпуская плечи труженика пятого океана, Михаил Семенович возликовал:

— Здравствуйте, родные мои! Уж как я рад, даже и не знаю!

— Мишка, а это кто? — спросила Дарья, глазами указав на плюгавенького.

— А это — наш благодетель, Дашенька. И проводник. Он нас отсюда тайными тропами выведет. У основного выхода тебя уже порядочная кодла поджидает.

— Откуда узнали? Я же тебя просила, чтобы ни одного журналиста…

— Я думаю, что кто-то из моих молодцов им отстучал. Ну да ладно, потом с ними разберусь. А сейчас — огородами, огородами и к Котовскому.

Михаил Семенович, как в полонезе, подхватил протянутую ручку спустившейся на асфальт Даши, а местный служитель хриплым от волнения голосом попросил у его партнерши:

— Товарищ Дарья, можно у вас автограф взять?

— Можно, можно. Только побыстрее, — за Дарью ответил Михаил Семенович. Пока Даша расписывалась в замызганной записной книжке, продюсер уже отдавал распоряжения Артему:

— Квитки багажные у тебя? Тогда за багажом. С чемоданами поедешь на «Волге». Она на стоянке стоит. За рулем Володька. Мы тебя ждать не будем. Мой «линкольн» у служебной калитки. Заберешь багаж и сразу ко мне на Ломоносовский.

— Будет сделано, босс, — радостно подчинился приказу Артем и побежал через поле прямиком к главному входу.

А получивший автограф проводник повел их огородами. У малозаметной калитки Михаила Сергеевича, Дарью и Константина ждал неумеренно длинный «линкольн». Но не только он. Двое, один из которых был с фотоаппаратом, нетерпеливо топтались в малом отдалении от машины.

— Вот ведь паразиты! — не столько огорчился, сколько восхитился Михаил Семенович. — И здесь достали!

— Дарья! — завопил тот, что без аппарата. — Несколько слов для нашей и вашей газеты!

— Да пошел ты! — за Дарью ответил Константин. Дарья же рванулась к задней дверце «линкольна».

Но тот, что с фотоаппаратом, был опасен и быстр. Он перекрыл Дарье путь к лимузину и стремительно отщелкал три ее крупных плана. Даша оттолкнула фотографа и, уже не спеша, устроилась на заднем сиденье. Фотограф сделал свое дело и успокоился. Но тот, что должен был сочинить подписи под фотографиями, не унимался. Бесстыдно заглядывая в салон автомобиля, он прокричал, чтобы было слышно через толстое стекло:

— Дарья, ты случайно не знаешь, кто соорудил для тебя этот гениальный рекламный трюк?!

Константин левой рукой за плечо развернул голосистого, а правой на полную силу врезал ему в челюсть. Журналист, отлетев от машины, упал. Поднявшись, осторожно пощупал свою больную челюсть и, с трудом раскрывая рот, пообещал Константину, который уже устраивался рядом с Дашей:

— Я еще припомню тебе это, футболист!

А из-за угла громадного багажного склада уже высыпало неизвестно кем проинформированное основное журналистское стадо. С микрофонами, с портативными магнитофонами, диктофонами, кинокамерами, видеокамерами…

— Гони! — в ужасе завопил Михаил Семенович, стремительно рухнув на переднее сиденье. Водитель рванул с места и, не церемонясь, проложил путь сквозь шалую толпу.

Когда выехали уже на Киевское шоссе, первым заговорил Михаил Семенович.

— Со всеми разберусь, — совсем тихо пообещал он и обернулся к заднему сиденью. — Много о вас наслышан, Константин, но вот увиделись мы в первый раз. Теперь будем знакомы по-настоящему.

— А ведь мы с тобой давным-давно знакомы, Мишаня, — элегически вспомнил Константин. — И ой как по-настоящему.

— Не припоминаю… — растерянно промямлил продюсер.

— Неужто все забыл? Мы еще в юношеской сборной тебе из-за бугра шмотки на продажу привозили. А ты фарцевал.

— Вот ведь память! — восхитился Михаил Семенович. — Сколько лет прошло-то? Пятнадцать? Шестнадцать? Правильно поет Градский, "как молоды мы были"!

"Линкольн" свернул с Ломоносовского к элитному трехэтажному поселку за красивой оградой, в котором один из коттеджей, рассчитанный на три семьи, принадлежал единолично Михаилу Семеновичу Кобрину. Как говорят французы, ноблес оближе.

"Линкольн" поспешно нырнул в гараж, и Константин с Дарьей, ведомые энергичным Кобриным, внутренней лесенкой поднялись в апартаменты. Остановившись посреди холла, Дарья вдруг призналась себе и всем:

— Я будто вся дерьмом измазанная.

— Минутку обожди, потом я тебя в ванную отведу, — сострил Кобрин. — А сейчас я, братцы вы мои, повиниться хочу. Я кинул вам подлянку, но крайне всем нам необходимую. — И замолк, виновато переводя жуликоватый взор с Константина на Дарью.

— До конца говори, — устало приказала Дарья.

— В зале нас ждут два корреспондента из очень влиятельных газет и съемочная группа одной очень могущественной телекомпании.

— Подонок ты, Миша, — бесповоротно заключила Даша, а Константин добавил:

— А еще удивлялся, откуда шпана эта про наш прилет узнала!

— Даю слово, не эти проболтались! — заверил Миша.

— Веди в ванную! — распорядилась Даша.

— А ты с ними разговаривать будешь?

— Разговоры разговаривать не собираюсь, а на ненахальные вопросы отвечу, — сдалась Дарья. Очень ей хотелось в теплую чистую воду.

Михаил Семенович увел Дарью, а Константин, демонстративно сбросив легкую верхнюю куртку на пол, устроился в неохватном белоснежном кожаном кресле. Откинул голову на ласковую мягкость спинки в надежде расслабиться. Но ртутно подвижный Кобрин быстро возвратился, примостился на подлокотнике того же кресла и, глядя сверху на откинутое Константиново лицо, требовательно заявил:

— Давай, Константин, думать о том, что она им скажет.

— Сначала надо подумать о том, что они могут спросить, — резонно возразил Константин.

Михаил Семенович съехал с подлокотника, кряхтя, нагнулся, подобрал с пола куртку бесцеремонного гостя, бросил ее на соседнее кресло и, засунув руки в карманы брюк, задумался. Его размышления нарушил Артем, явившийся с двумя Дарьиными чемоданами. Сумку Константина он, видимо, оставил в машине — невелика персона, сам за ней сбегает. Не выпуская чемоданы из рук, Артем коротко спросил:

— Куда?

— Поставь у двери ванной на втором. Там Дарья моется. И крикни ей в дверь погромче, что, мол, вещи ее принес. Пусть переоденется.

— Ага, — немногословный Артем уверенно двинулся к нужным дверям. Проследив за ним взглядом, Михаил Семенович обернулся к Константину:

— Сделаем, Костя, так. Начинаешь ты…

— Я для "Футбольного обозрения", и только. Уволь, Мишаня, — перебил Константин и для подтверждения окончательности своего решения выкарабкался из кресла. Михаил Семенович тут же подскочил к нему, обнял за плечи и, глядя в нестерпимо яркое окно, принялся увлеченно рисовать видевшуюся ему картинку:

— Представь: ты, от переживаний и легкого стеснения слегка прикрыв глаза ладонью, на всю Россию рассказываешь о том, как Дарья впервые услышала о преступлении и увидела на экране убийство несчастной самозванки. За сотни километров на стадионе раздается смертельный выстрел, а здесь, в санаторном номере, великая певица, как подкошенная этим выстрелом, без чувств падает на ковер. А? — В восторге и изумлении от собственной фантазии Михаил Семенович гордо глянул на Константина.

— Тебе с твоими способностями сценарии для мыльных опер сочинять надо, — оценил по достоинству рисунок будущего своего интервью Константин. — Я не твой герой.

— Что-нибудь в этом роде, Костя, а? — заныл Михаил Семенович.

— В этом роде — не буду.

— Тогда в другом, — быстро согласился Кобрин. — Что хочешь. Но согласись, сама по себе ситуация хороша. Когда-то женатые друг на друге две знаменитости через десять лет случайно встречаются, и вдруг происходит такое, а?

— Друг на друге, голубок, — это из жизни педерастов.

— Шибко грамотный, да? — обиделся Михаил Семенович. Но дело есть дело. — Ну ладно, говори что хочешь.

— Что-нибудь скажу, — вяло сдался Константин. Сопротивляться у него уже не было сил.

— Ну и прекрасно! А, в общем, они сами тебя разговорят. Выпьем для храбрости по малости, а?

— А вот это давай, — слегка оживился Константин.

В черном свитере, в черных брючках, с туго, в хвост, затянутыми гладкими волосами, без грима и вообще без косметики, поп-звезда Дарья в громадном кресле казалась маленькой истощенной девочкой. Телевизионщики заставили ее снять темные очки, и она, бессмысленно вертя их в правой руке, столь же бессмысленно их разглядывала. Уже шли блицвопросы. Камера, приблизившись к Дарье, оставила не у дел Михаила Семеновича Кобрина и Константина Ларцева, которые под грозными взглядами членов съемочной группы, стараясь не шуметь, выбрались из соседних с Дарьиным кресел и тихой вереницей, как Тильтиль и Митиль, пробрались за камеру, в зрители.

Бородатый телекомментатор быстро спросил:

— Даша, вы знали убийцу?

— В лицо. — Даша закусила дужку очков и добавила, чуть шепелявя: — Я его видела много раз на своих концертах. В первых рядах.

— Он был вашим, так сказать, поклонником, обожателем?

— Наверное, — равнодушно согласилась она.

— Вам жаль его?

— Да.

— А убитую неизвестную молодую женщину?

— Самозванку! — не выдержал, выкрикнул из-за камеры темпераментный Кобрин. Все повидавшая группа не издала ни звука. Только администратор строго глянул на Михаила Семеновича и повертел пальцем у виска. Дарья сложила очки и уронила их на колени. Ответила, не смотря в объектив:

— И ее жалко.

— А кого еще жалко? — откровенно удивляясь, спросил бородатый.

— Вас, — мгновенно среагировала Дарья. — За то, что занимаетесь черт-те чем.

— Браво! — похвалил ее бородатый. И распорядился оператору: — Ну, это мы вырежем. А сейчас обернись Олежек и- с вопросом — крупно меня.

Оператор без лишних слов сменил точку. В кадре теперь был всепонимающий грустный бородач.

— Эта несчастная совершенно незнакома вам? И никого не напомнила?

— Она напомнила мне меня.

— Ну, это естественно, ведь она работала под вас. Но, как сказал поэт, сотри случайные черты…

— Не случайные, а мои. Мне пока это не удалось.

— Снято! — прокричал бородач, метнулся к Дарье, поцеловал ручку: Блестяще! Коротко, внешне как бы даже суховато, но по-настоящему человечно. Спасибо вам.

— Я свободна? — спросила Даша.

— Как свежий морской ветер! — торжественно возвестил бородач, и телевизионщики начали разбирать аппаратуру.

Дарья осторожно шагала через жирные кабели, когда ее перехватил один из газетчиков, взял под руку и зашептал, чтобы не мешать другим:

— Самый последний вопрос, Дарья Васильевна.

— Но мы же перед телеинтервью с вами обо всем поговорили, — сделала безнадежную попытку отбиться Даша, но журналист изобразил на своем в модной недельной щетине лице такое огорчение, то Даше пришлось сдаться. — Ну ладно, только быстрее.

— В одномоментности, сиюминутности телеинтервью такой вопрос мог показаться неуместным и даже бестактным. Но наша газета — солидный еженедельник. Актуальность, новость с пылу с жару — не наш профиль. Наш читатель ждет от наших материалов информации, так сказать, с перспективой…

— Можно покороче, а? — не сдержалась Даша.

— Можно, — слегка обиделся газетчик, и поэтому вопрос его прозвучал излишне сухо: — Что вы можете сообщить нашему читателю о своих творческих планах?

— Ничего, — твердо сказала Даша.

— Не хотите говорить, что ли? — удивился журналист.

— Нету у меня никаких планов.

— Не понял. А как же гастроли, запись новых дисков?

— Я вообще петь больше не буду. Не смогу, — тихо сказала Даша.

— А когда мы вас все-таки услышим снова? — настаивал небритый.

— Не знаю. Может быть, и никогда.

Предусмотрительный Михаил Семенович уже давно прислушивался к эксклюзивному интервью. Услышав финал, подскочил, отечески обнял Дашу, по-братски похлопал по спине газетчика. Всех успокоил:

— Неудачное время ты выбрал, Гена, для вопроса о планах. Не видишь, что ли, какая она после всего происшедшего. Успокоится наша девочка, отдохнет, отоспится, вот тогда и поговорим о творчестве. А пока — врежем по самой малости, Гена, а? Федьке в завтрашний номер интервью сдавать, телевизионщикам материал к вечернему эфиру готовить, а ты можешь позволить.

— Поминки, что ли? — осведомился Гена. — По кому?

— По всем сразу! — разошелся Михаил Семенович. — По парню, по девице, по нашим иллюзиям, по вашим амбициям…

— Стоп, — остановил его Гена. — Уже хамишь.

— Иди ты? — искренне удивился Кобрин.

Напились сильно и быстро. Впервые по возвращении из Германии участвовавший в лихорадочной российской пьянке и по простодушию не пропустивший ни одного тоста, Константин сломался первым. Сначала все дружно решили уложить его здесь же, в одной из роскошных спален, но он то покорно соглашался, то бурно протестовал, чем безумно мешал продолжать застолье. С трудом добившись от него адреса, неугомонный и заботливый Михаил Семенович повелел трезвому на всякий случай водителю «линкольна» отвезти выдающегося футболиста домой. Сопроводив малоуправляемого Константина до пятого этажа элитного дома, в котором за огромные деньги была куплена трехкомнатная квартира, водитель проследил за тем, как футболист открыл дверь, как вошел в квартиру, как улегся на диван, и с чувством исполненного долга вернулся на Ломоносовский.

Проспав три часа, Константин не столько проснулся, сколько очнулся во мраке и тоске неполного протрезвления. Самое отвратительное было то, что за окном еще царил пронзительно светлый для больных глаз день. Почувствовав, что спать больше не сможет, а существовать в реальном мире нестерпимо, он поспешно наполнил ванну очень горячей водой и, содрав с себя одежду, бухнулся в этот обжигавший кожу водоем. Стало лучше, а затем вроде как бы и хорошо. Он лежал, рассматривая зеленоватую воду на уровне глаз, и размышлял о жизни. Но ни до чего не додумавшись, вспомнил вдруг один из афоризмов первых лет перестройки, который красовался на здоровенных, всюду продаваемых значках-пуговицах: "Тут вам — не там!"