Парижское танго

26. КСАВЬЕРА ПОДНИМАЕТСЯ В АЛЬПЫ

Помните великолепный фильм Орсона Уэллса и Джозефа Коттона «Третий мужчина»? Помимо всей этой цитровой музыки я отлично помню персонажа по имени Гарри Лайм, который обронил следующую остроту: «Швейцария существовала вечность… и все, что она когда-либо произвела на свет стоящего, это часы с кукушкой!».

Грубовато, но в высказывании имеется зерно истины. Подобно голландцам, швейцарцы вялы и флегматичны; они не случайно стали мировыми банкирами. Хотя в этом есть свои преимущества и недостатки. Швейцарцы предприимчивы, бережливы и испытывают почтительное уважение к закону, как бы мелочен он не был. А это, в свою очередь, приводит к определенному отсутствию «божьей искры» в мышлении.

Однако выше сказанное с лихвой компенсируется почти вылизанной чистотой страны и полным отсутствием политических беспорядков, которые время от времени на части раздирают другие европейские страны.

Поэтому, когда Ларри и я вынырнули из туннеля под Мон-Бланшем по пути из Милана в Цюрих в той же самой нанятой нами машине, мы очутились в совершенно ином мире. Впереди нас ожидала встреча с народом, обладающим спокойным темпераментом, мягкими манерами и цветущим, здоровым видом.

Девушки были опрятны, милы и все еще носили мини-юбки, открывающие их стройные, бронзовые от загара ноги; их пышущий здоровьем вид говорил о том, что они много времени проводили на открытом воздухе. Немногие из них были толстушками, отличались слишком пухлым бюстом или задом, столь характерными для большинства женщин в Италии… Швейцарские мужчины в большей степени джентльмены, чем их южные коллеги, но не так очаровательны и не бывают столь же счастливы, когда им удается ущипнуть или потискать бабенку, должна я сказать.

Город Цюрих светлый и чистый, с кружащим голову горным воздухом, который переполняет его широкие, красивые улицы. Магазины великолепны, а цены, особенно на кожаные изделия и часы всех видов и типов, чрезвычайно благоразумны. Однако, магазины женской одежды принадлежат богатым старым матронам и в них отсутствует изюминка.

После нескольких быстро пролетевших в Цюрихе дней Ларри предстояло вернуться в Штаты. Честно говоря, я была счастлива снова очутиться одна, свободная как птица. Весь мир принадлежал мне. Со времен Югославии мы были на ножах с Ларри, и я почувствовала, что мы по-настоящему начинаем расходиться в разные стороны.

Я имела экспериментальную встречу с Джиорджио, швейцарским приятелем, когда Ларри еще находился здесь, и это привело к безобразной ссоре. Но когда Ларри уехал, я позвонила еще одному швейцарскому знакомому, и он, подумав, сказал, что сможет провести со мной некоторое время. Однако, оставались еще один или два дня пребывания в Цюрихе, поэтому я объездила прекрасные озера в окрестностях города, беспечно наслаждаясь свободой, как повсюду играющие на гитарах хиппи, не такие, правда, грязные, как их американские братья и сестры; некоторые из них пытались заработать доллар-другой, продавая свои поделки у обочины дорог.

Я ненадолго задумалась о том, как хорошо пожить здесь по-туземному, наедине с природой, однако, я отлично знала, что такое роскошь и слишком сильно к ней привязалась. Кроме того, я жила ожиданием будущей встречи с Андреасом, швейцарским банкиром, с которым познакомилась в Сен-Тропезе.

Он был очень высокого роста – около шести футов и трех дюймов – широкоплечий, хорошего сложения, лет сорока. Через его руки проходит большое количество денег для международных банков, поэтому он, как челнок, снует по всей Европе. У него голубые глаза, сравнительно длинный итальянский нос, он наполовину лыс – результат, как он считает, работы в море и ношения военной фуражки во время службы в армии.

Спокойный и исключительно приятный в общении, он обладает хорошим чувством юмора, но долгие годы работы в международном банковском деле превратили его в циника, никому не верящего на слово. Фактически, он оградил себя чем-то вроде стены, защищающей его. Но если вам удастся пробиться сквозь нее, с ним легко общаться. Тогда шрамы двух его неудачных браков становятся менее заметными.

Он женился первый раз в двадцать лет, а вторично, когда ему было тридцать два года, и каждый брак заканчивался разводом. Он все еще сохранял хорошие отношения со второй женой и очень близок с сыном и дочерью от первого брака.

В Андреасе чувствовался характер, который можно ожидать в человеке, связанным с этим странным миром больших денег. Однако, это не мешало ему оставаться страстным и необузданным любовником. Он занимался делами, как финансовыми, так и постельными, в своем, напоминающем дворец, доме в Мегеве, эксклюзивном и дорогостоящем курорте на французской стороне Альп.

Мы встретились в Сен-Тропезе и общались всего несколько дней. Кое-что о себе рассказал он, кое-что я выяснила сама. Он был богат, знал в совершенстве несколько языков и жил, не стесняя себя в средствах. Он любил все самое лучшее, потому что высокие цены и курортов, и отелей ограждают от компании обычной публики.

Андреас был знатоком женщин, литературы, искусства, музыки, горных вершин и лыжного спорта – пожалуй, его увлечения перечислены в правильном порядке. Он презирал попрошаек, авантюристов, и типов, сшивающихся на игорных площадках и пытающихся жить за чужой счет.

Чтобы убедиться в том, что назначенная у нас встреча состоится, я позвонила Андреасу накануне выезда из Цюриха.

– Андреас, это Ксавьера, – сказала я по-французски. – Я готова выехать.

– А, да, мадам, портфель для вашей тетушки. – Он принял меня за другую Ксавьеру. Или нет? – Я думаю, что несколько дней обсуждения этой проблемы в Мегеве лучше всего помогут принять решение. Вне стен офиса.

Он, несомненно, осторожничал. Имелись ли в его конторе подслушивающие устройства? Или же подслушивали телефонистки? Всегда осторожный Андреас предпочитал не рисковать.

– Я встречу вас в отеле «Президент» в Женеве, – сказал он мне.

– Туда ехать по меньшей мере три часа, – предупредила я.

– Отлично. Я встречу вас в шесть часов вечера. И спасибо за звонок.

Мой скромненький «фиат» устремился на юг со скоростью 150 км в час, со свистом оставляя позади весь транспорт, за исключением редко попадавшихся аристократических «мерседесов», «феррари» или «ягуаров». Внезапно на повороте я очутилась на двух колесах рядом с тысячефутовой пропастью. Я сбросила скорость, пользуясь тормозами, как меня учили; и управление машиной и то, как она меня слушалась, доставили мне удовольствие, которое я раньше никогда не испытывала в огромных американских машинах. Это была такая встряска, что когда я въехала на окраины Женевы, я ощущала себя чувственно возбужденной.

Это наводит меня на другую мысль. Что же такое заключено в движении, если оно располагает женщину к эротике? Я знавала девушек, которые на суше были также активны, как испорченные стиральные машины, а стоило им только ступить на палубу корабля, как они превращались в бредовых нимфоманок. По одной теории, слышала я, это объясняется постоянной ритмичной работой судовых двигателей, которая синхронизирована с собственным ритмом цикла женщины, что вызывает в ее подсознании цепную реакцию раскрепощения от всех подспудно хранившихся запретов. Возможно, то же самое для стюардесс представляют собой реактивные двигатели, чем и объясняется их легендарная возбудимость.

Однако, вернемся к Женеве: я ехала так быстро, что оказалась там на два часа раньше, припарковала машину, прошлась пешочком и посмотрела витрины магазинов.

Женева – традиционная международная столица, остаток тех времен, когда в ней располагалась Лига Наций; тогда считали, что центральное всемирное правительство сможет предотвратить все войны на свете. Одновременно с Лигой Наций в городе обосновались многочисленные международные организации, и вот они вкупе с банками и являются основой города. Городские виды и витрины были так привлекательны, что я опоздала на пятнадцать минут к назначенному сроку. Андреас ждал меня в баре, и его нетерпеливые пальцы нервно отстукивали дробь по стойке. Он уже выписался из гостиницы и ожидал, когда же отправится в Мегеве.

Он поцеловал меня в щеку (в монастырских холлах отеля «Президент» любое другое проявление чувств рассматривалось бы как недозволенное проявление сексуального эксгибиционизма), и мы оба пропустили по рюмочке – для меня обычный апельсиновый сок со льдом.

Я чувствовала себя измотанной после дороги и хождения по магазинам и умирала от желания принять душ и освежиться. Но поскольку Андреас уже сдал свой номер в гостинице, я была вынуждена сесть в машину и продолжить путешествие под лучами палящего солнца. До Мегеве поездка через французскую границу заняла час и пятнадцать минут.

Он ехал в своем автомобиле, а я следовала за ним в своем «фиате», стараясь благополучно миновать опасные скалы на горной дороге и в то же самое время не отставать от мощного «мерседеса». Я совсем была не в форме для конечного этапа путешествия в этот день, и когда мы наконец добрались до Мегеве, мои нервы были расшатаны, как пружины в кровати. (Ну вот, опять я только и думаю о кровати!)

Но я несколько была утешена самим видом города Мегеве, красивого, как на почтовой открытке, и даже отличающегося некоторым шиком. Он был расположен на склоне горы, откуда открывался захватывающий дух вид. (Если вы когда-нибудь видели фильм «Шарада», то начальная сцена была отснята в Мегеве.)

Узкие улочки, застроенные домами из дерева и черепицы в типично альпийском стиле, давали ощущение изнеженной роскоши. А гостиницы, наполненные изощренными приспособлениями для катания на лыжах, и ожидающие вскоре любителей зимнего спорта, светились аурой дорогостоящей простоты. Здесь было не менее девяноста двух отелей и одно казино. Некоторые из отелей были закрыты на лето с тем, чтобы позднее, с началом лыжного сезона, распахнуть свои двери. Их хозяева одновременно владели некоторыми заведениями в Сен-Тропезе и поэтому могли извлекать прибыль как летом, так и зимой. Обычно обоими городами распоряжалась одна и та же теплая компания, хотя Мегеве почти в два раза дороже и шикарнее, чем Сен-Тропез. Пенсионерам там делать нечего.

Хотя мы и приехали в период межсезонья, все-таки это было чудесное место для отдыха – жар летнего солнца уравновешивался настолько бодрящим, до звона в ушах насыщенным кислородом воздухом, что было трудно удержаться от послеобеденного отдыха. А обед был всегда обилен, потому что в такой обстановке развивается бешеный аппетит. Прозрачность и чистоту воздуха следовало ожидать – мы находились на высоте 1500 метров – почти пяти тысяч футов – над уровнем моря; та высота, на которой ваши легкие начинают жаловаться на лишнюю работу, которую им приходится выполнять для вдыхания кислорода.

Андреас и я остановились, чтобы выпить, в гостинице «Мои Блан» (название взято от горной вершины того же имени), и хозяин очень тепло встретил нас, расцеловав меня в обе щеки. Очевидно, что Андреаса здесь хорошо знали и уважали. Хотя он и жил здесь уже в течение трех лет, местные жители все еще считали его загадкой. А тихие, спокойные люди, окруженные тайной, всегда пользуются наибольшим уважением. Никто не знает, насколько важными персонами они могут оказаться.

Андреас получал удовольствие от своей анонимной жизни в горном замке.

– Ксавьера, есть только одна вещь, о которой мне следовало бы предупредить вас, – пробормотал он за коктейлем. – В доме будет жить недолгое время моя мать, где-то около недели. Но пусть это вас не беспокоит.

– А почему я должна беспокоиться об этом?

– Просто мы с ней не виделись четырнадцать месяцев. И вы знаете, как чувствительны матери на этот счет.

Он сказал это таким образом, что было ясно: он явно неодобрительно относится к матерям. Он сказал, что она живет в городе Комо в Италии, присматривая за своей матерью, которой было девяносто семь лет. Он никогда не был в хороших отношениях со своей семьей, особенно после смерти отца. Тот умер, когда Андреасу было всего тринадцать лет.

– Я испытывал страшное одиночество. У меня не было ничего общего с двумя женщинами, матерью и бабкой, живущими со мной в доме. И хотя я рад, что они мне дали самое лучшее образование, какое могли, не думаю, что сумею простить матери ту католическую чепуху, в которую я должен был верить и которая разрушила оба моих брака. Это пуританский бред. Потребовались годы, чтобы очиститься от него, и мне трудно оправдать мать.

Я позволила разговору на эту тему умереть естественной смертью, потому что сама тема не вызывала во мне охоты продолжать ее; мы покончили с напитками, покинули отель и направили наши автомобили к дому Андреаса, расположенному высоко в горах.

По обе стороны извилистой дороги стояли прелестные дома, принадлежащие известным предпринимателям, кинозвездам и прочим знаменитостям, для которых налог на землю значил не более, чем сдача мелочью.

Вскоре мы прибыли в самый высокий и большой шале – Андреаса. Когда въезжали в проезд, в котором уже стояли джип и белая спортивная машина, его мать открыла дверь и приветствовала нас. Это была здорового вида приветливая женщина в новом до колен платье, которая сразу же обняла сына, явно проявляя большую любовь к нему.

Он к ней отнесся с прохладцей, и это огорчило меня, потому что она казалась очень доброй и любящей. Я чувствовала, что он должен позволить кануть в Лету ошибкам прошлого.

Дом был превосходен! На втором этаже имелось пять спален, каждая со своей ванной, туалетом, душем и биде. Из любой спальни можно было обозревать панорамный вид на долины. Кровати были воистину королевского размера, на чем Андреас при его богатырском росте, естественно, должен был настаивать, и они были покрыты не одеялами, а пуховыми накидками. Эти пуховики, давно уже распространенные в Европе, только сейчас стали находить признание в Северной Америке, и, я думаю, они во многом превосходят обычные одеяла. Они теплее и в то же время более удобны, поскольку легкие.

С первого этажа наверх, на открытую галерею, вели две узкие винтовые лестницы; с галереи открывался вид на гостиную, коридор и общие жилые апартаменты. Обстановка, здешняя – смесь антиквариата с тяжелыми деревянными столами, скамейками и креслами, которые традиционны для данной местности.

Помимо этого имелись медные кувшины, подсвечники и железные умывальники, все очень старые, однако, хорошо гармонировавшие с окружающим и создающие ощущение простоты и современной роскоши.

Мы с Андреасом распаковали вещи, а затем присоединились к его матери для позднего обеда – салата с холодным филейным мясом. Потом втроем прошли в затемненную гостиную, чтобы отведать горячего шоколада рядом с пылающим камином. Я могла представить себе в этом доме детский шум, семейный смех и, подозреваю, что глубоко в своем сердце мать Андреаса таила надежду, что эти времена еще возвратятся.

Позднее, после ванны и короткого отдыха, Андреас и я спустились в долину, чтобы ознакомиться с ночной жизнью в межсезонье, а его мать отправилась в постель, очевидно, довольная тем, что несколько дней будет жить с сыном в его доме.

В городе мы направились в «Ле Глямур», дискотеку, владельцем которой был известный французский кинотрюкач Жак Бесар. Там же находился длинноволосый американский юнец, выступавший в роли диск-жокея, и он, безусловно, знал, как надо «завести» публику. Он ставил много записей Элтона Джона, Кэта Стивенса, а также особой симпатией у него пользовались две записи, популярные в то время во Франции – «Декаданс» и, хотите верьте, хотите нет, «Пышная кукуруза, анархистская система». Два последних номера воистину дикие, и единственный способ танцевать под них – уподобляться возжелавшему самоубийства цыпленку, обладающему, к тому же, расстроенной координацией движений. Это было очень утомительно и спустя немного времени, Андреас и я оказались слишком обалделыми для дальнейшей «кукурузы», поэтому направили свои усталые тела к его шале и после чудесно щекочущего душа уснули в объятиях друг друга.