Пароль «Dum spiro…»

ВОЗВРАЩЕНИЕ КОМАРА

Мы ждали самолет с обещанным грузом. Лежим рядом — Мак, Тадек и я. Ординарец Тадека притащил тулуп. Нам его вполне хватило на троих. Невдалеке смутно чернеют пирамиды хвороста. Молчим, вслушиваемся в тишину ночи. Тут-то и разыскал меня связной.

— Пан капитан, пан капитан, я привел Ольгу.

— Ольгу?.. Какую Ольгу?

Слышу шаги. Легкие, стремительные, очень знакомые. Наша Ольга! Схваченная гитлеровцами, вывезенная в неизвестном направлении. Та самая, которую мы уже мысленно похоронили. Стоит передо мною — живая, невредимая.

До самого рассвета Комар рассказывала свою одиссею. Ее действительно отвезли сначала в Монтелюпиху. Бросили в камеру-одиночку. Били. Допрашивал ее, судя по рассказам, мой «знакомый» следователь-весельчак, что так любил русские поговорки. Все добивался, от кого, с кем работала. Татуся видела только раз, а девочек ни разу. Старый Михал едва держался на ногах: очевидно, сильно били.

На четвертый день Ольгу повели длинными коридорами в канцелярию тюрьмы. Здесь ее уже ждали. Во дворе посадили в машину. Рядом оказался офицер-переводчик — лысый, приземистый, плотный, с непроницаемым лицом. Это он вел допрос во дворе у Врублей. Ехали из Кракова примерно час…

Часовой, ворота, высокая ограда. Цепкие глаза разведчицы фиксировали: ограда из досок. В тот же день Ольга поняла: она в отделении абвера. Привезли ее для радиоигры. По радиошколе отлично знала, что это такое: берутся твои позывные, твой шифр, твоя рация, и в Центр посылается дезинформация, изготовленная и соответственно приправленная на абверовской «кухне».

«Как быть? Что делать? Не соглашаться? Тогда — конец. Снова Монтелюпиха. И уже — никакой надежды. А тут, хоть и солдат полно, и часовые у ворот, возможностей для побега больше.

А что — если попробовать? Вступить в игру — еще не значит проиграть».

Ее ввели в радиорубку. Свой «Северок» Ольга узнала сразу. Сосед слева, рыжий радист в новеньких наушниках, придвинулся ближе, подмигнул, как старый знакомый, и запел, насвистывая: «Сиб… Сиб… Сиб…».

Ее позывные. Но у каждого радиста свой почерк. Вот почему им нужна именно она, Ольга. Что ж, играть так играть.

В первой «дезотелеграмме» Ольга сообщила Центру заранее обусловленный аварийный сигнал, сигнал провала.

«Омар, Омар», — понеслось в эфир. И Центр понял: Комар в беде. Комар в руках врага (все, что передает «Омар», — «дезо»).

Допрашивал ее знакомый офицер-переводчик. Тот самый, с залысиной. Потом даже отрекомендовался:

— Отман.

Это были какие-то странные допросы. Скорее беседы на неожиданные для Ольги темы. Толстой и Шолохов, Блок и Маяковский, Репин и Шостакович. Если бы не форма, не должность заместителя начальника гитлеровской контрразведки, Отман мог показаться весьма приятным собеседником.

Говорил по-русски почти без акцента (и это тоже удивляло. Один на один бывал с Ольгой неизменно вежлив). Интересовался, не обижают ли солдаты, расспрашивал о родителях. Однажды Ольге подумалось: «А вдруг наш, советский разведчик?» От одной этой мысли захватило дух, стало боязно за этого непонятного ей человека. Из-за нее, Ольги, он может провалить себя.

— Откуда, — как-то при случае спросила она, — вы, офицер вермахта, так хорошо знаете язык моей Родины?

— Это и моя родина. У нас, Отманов, глубокие русские корни. Мать родилась в Москве. Я учился в русской гимназии.

— В старых гимназиях не изучали ни Маяковского, ни Шолохова.

— О, позже я знакомился с Россией в разведывательной школе. Мы изучали Шолохова, Горького, Сталина, Ленина. Как это: чтобы бить врага — надо его знать. Нет, нет, я не советский разведчик. Я — сотрудник абвера, член национал-социалистической партии, присягал фюреру. Но, очевидно, мы не все знаем, ибо проигрываем войну. И с меня хватит. Поверьте, я не хочу вашей крови. Зачем отдавать войне еще одну молодую жизнь?

Перед Ольгой сидел пожилой, уставший, разуверившийся человек. Что-то подкупающее, искреннее было в его интонации, но недоверие от этого только возрастало.

«Почему он решил передо мной исповедоваться? Не ловушка ли? Не затягивает ли в паутину?»

— Я вам не верю.

— И не верьте. Как это у вас говорят — на здоровье. «Я не хочу, о други, умирать. Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать». Не понимаю, зачем страдать, но в остальном я согласен во всем с вашим Пушкиным. Жить, мыслить. Радоваться звездам, небу. Понимаете — жить? Хочу вам помочь, фрейлейн Ольга.

— Я не стану продажной шкурой.

— Разве я стал бы с такой особой вести откровенный разговор? Подумайте сами, фрейлейн Ольга.

— Что вам от меня нужно?

— На данном этапе — ничего. Просто я помогу вам бежать!

— А потом?..

— А потом вы поможете мне.

— Чем именно?

— Правдой. Расскажете своему шефу о наших разговорах, обстоятельствах побега. Доложите — офицер абвера и еще один сотрудник из русских предлагают свои услуги советскому командованию.

— Снова игра? Где гарантия?

— А наш разговор и ваш побег разве не гарантия? Мне нужна только явка. Для встречи.

Побег, вербовка контрразведчика из абвера…

Фантастично, неправдоподобно. Слишком гладко, слишком хорошо все обошлось. Поверит ли Центр? Поверят ли люди Тадека? А ты сам? Я слушал Ольгу и ловил себя на странной мысли: случись все это месяц тому, мог и не поверить. Нет худа без добра. Сам прошел через это. Сам благополучно выбрался из гестаповской петли. Но Отман… Можно ли ему верить? По всему видать: опытный, тертый. Не исключено: вся история с побегом Ольги — начало широко и хитро задуманной провокации. Втереться, войти в доверие, наладить связи и одним ударом покончить с группой, со всей агентурной сетью.

А если не провокация? Заполучить заместителя начальника одного из подразделений армейской контрразведки весьма заманчиво.

В руках у Отмана пока одна-единственная ниточка — адрес Тарговского. Его дом назвала Ольга. Я поручил Грозе усилить наблюдение за явочной квартирой и временно свести до минимума контакты с ее хозяином. Теперь оставалось только одно: ждать.