Партия расстрелянных

LII Фальсификация истории

После третьего московского процесса сталинским приспешникам стало ясно, что отныне не существует никаких ограничений для фабрикации новых фальсификаций, в особенности касающихся Троцкого. Их усердие разыгралось настолько, что даже Сталину приходилось временами его умерять. Так, в конце 1938 года Ежов и Берия представили Сталину докладную записку о результатах «проведённых мероприятий по розыску документов, подтверждающих провокаторскую деятельность Троцкого». Первым таким «документом» именовалась книга воспоминаний председателя Петроградского Совета в 1905 году Хрусталёва-Носаря, в которой якобы говорилось о Троцком как сотруднике охранки. К этому шефы НКВД присовокупляли: им «стало известно», что Хрусталёв-Носарь, чья провокаторская деятельность была разоблачена в первые месяцы после Октябрьской революции, был расстрелян по приказу Троцкого, выпущенному последним ради того, чтобы избавиться от свидетеля своей службы в царской тайной полиции. Второй «документ» представлял сфабрикованное сообщение английской разведки о том, что в годы мировой войны литературная деятельность Троцкого в США оплачивалась «немцами и лицами, им сочувствующими». В третьем «документе» говорилось, что Троцкий наряду с Хрусталёвым-Носарём и Луначарским состоял сотрудником бывшего жандармского управления. В отличие от «книги» Хрусталёва-Носаря, о существовании которой до сих пор не имеется никаких подтверждений, последний документ не был простой выдумкой Ежова и Берии; он был обнаружен ещё в 1917 году и тогда же направлен Керенскому и Бурцеву, наиболее квалифицированному специалисту по разоблачению провокаторов в русском революционном движении. Оба они признали этот документ очередной фальшивкой — из числа тех, которые в большом количестве бытовали в то время [1050].

Столь же беспардонную попытку скомпрометировать дореволюционное прошлое Троцкого предпринял ретивый фальсификатор сталинской школы Е. Ярославский. 25 сентября 1938 года он направил Сталину письмо, в котором говорилось об «изученных» им совместно со Шкирятовым показаниях бывшего Главкома Красной Армии Вацетиса, которые являются «ошеломляющим документом», «убийственным приговором Троцкому». Эти показания, писал Ярославский, подтверждают сложившееся у него «убеждение» в том, что Троцкий до 1917 года был завербован германским генеральным штабом и царской охранкой. Предлагая провести следствие для проверки этих версий, Ярославский обосновывал это предложение возникшей в его голове «гипотезой»: «Если Троцкий мог пойти на такое чудовищное предательство по отношению к Ленину, к Сталину, к республике Советов (имелась в виду утвердившаяся в то время в советской историографии интерпретация поведения Троцкого в 1918 году как «предательского».— В. Р.), то почему не допустить, что его позиция в период сколачивания и деятельности августовского блока и раньше не диктовалась троцкистским „лозунгом“: каждый делает революцию для себя [1051]» [1052] (курсив мой.— В. Р.).

Конечно, Сталину не могло не представляться заманчивым пустить в обиход версии и «документы», состряпанные его услужливыми приспешниками. Однако в конечном счёте он не позволил этим документам выйти за пределы своего кабинета: слишком свежа была память о сокрушительных ударах, нанесённых Троцким даже по более «скромным» историческим подлогам. Кроме того, Сталину было известно, что Троцкий работает над его биографией. Естественно было ожидать, что в ответ на новую разухабистую клевету Троцкий ускорит публикацию находящихся в его распоряжении материалов о сомнительных моментах в дореволюционной биографии самого Сталина.

Очевидно, по тем же причинам Сталин отверг угодливые предложения о «подчистке» некоторых неприятных для него высказываний Ленина. Так, он не дал хода инициативе Стасовой и Сорина, представивших ему в мае 1938 года предложения о внесении «исправлений» в записи выступлений Ленина с критикой сталинской позиции по вопросу о Брестском мире [1053].

В ряде случаев Сталин запрещал публикацию таких книг, где лесть по его адресу превосходила все мыслимые пределы. 16 февраля 1938 года он направил в Детиздат письмо, в котором предложил «сжечь» присланную ему на просмотр рукопись книги некой Смирновой «Рассказы о детстве Сталина». Указывая, что эта книжка «изобилует массой фактических неверностей, искажений, преувеличений, незаслуженных восхвалений», придуманных «охотниками до сказок», «брехунами» и подхалимами, Сталин усматривал особый вред в том, что она «имеет тенденцию вкоренить в сознание советских детей (и людей вообще) культ личностей, вождей, непогрешимых героев» [1054]. Это письмо Сталина, ставшее известным в литературно-издательских кругах, не было опубликовано. Оно впервые увидело свет в конце 1953 года, когда сталинские преемники, открывшие первый тур критики «культа личности», сочли необходимым опереться в этой критике на авторитет самого Сталина.

В годы великой чистки Сталин находил время для того, чтобы держать под своим неослабным контролем выход мемуарных работ и художественных произведений на историко-партийную тему. К 20-летию Октябрьской революции с его благословения были выпущены произведения, сразу же объявленные «вершинами» советского искусства: повесть А. Толстого «Хлеб» и фильм М. Ромма «Ленин в Октябре». Те же произведения, которые хотя бы в чём-то отклонялись от господствующих канонов, запрещались. Такой запрет был наложен, в частности, на дальнейшую публикацию повести М. Шагинян «Билет по истории», первая часть которой вышла в издательстве «Молодая гвардия». Это произведение о детстве и юности Ленина было названо в постановлении Политбюро «политически вредным» и «идеологически враждебным» [1055].

На исходе великой чистки Сталин решил дать партии, народу и зарубежному коммунистическому движению новый идеологический путеводитель, названный им «энциклопедией основных знаний в области марксизма-ленинизма». Он посчитал, что в этой «энциклопедии» ключевыми должны стать не вопросы марксистской теории, а более доступные массам вопросы истории. В этих целях была создана комиссия, состоявшая из старых и молодых фальсификаторов, которой было поручено написать учебник по истории партии.

В мае 1937 года Сталин опубликовал письмо составителям учебника, в котором предложил схему периодизации истории ВКП(б) и потребовал сделать особый акцент на «борьбе большевиков с антибольшевистскими течениями и фракциями» [1056]. При этом преодоление «внутрипартийных противоречий и разногласий» трактовалось как беспощадная борьба с оппозициями, представленными как клубок змей, разоблачённых и уничтоженных благодаря прозорливости Сталина.

Комиссия свела воедино все прежние фальсификации партийной истории, накопленные с 1923 года, и дополнила их историческими подлогами, обнародованными на трёх московских процессах. Сталин подверг присланную ему рукопись тщательному редактированию и написал главу «О диалектическом и историческом материализме», включавшую набор примитивных догм, по которым несколько поколений советских людей вынуждены были черпать свои представления о содержании марксистской философии.

Там, где фальсификаторы останавливались, не решаясь самовольно вставлять в учебник особенно грязную клевету, Сталин решительно исправлял их «упущения». Так, он вписал в «Краткий курс», что левоэсеровский мятеж был поднят в 1918 году с ведома не только Бухарина, но и Троцкого.

Когда директор Музея революции Самойлов обратился к Сталину с просьбой передать для экспонирования в музее несколько написанных или правленных им страниц рукописи «Краткого курса», Сталин ответил раздраженной запиской: «Не думал, что на старости лет займётесь такими пустяками. Ежели книга уже издана, в миллионах экземпляров,— зачем Вам рукописи? Чтобы успокоить Вас, я сжёг все рукописи» [1057].

В 1947 году Сталину был представлен макет его «Краткой биографии», в котором повторялась официальная версия о том, что «Краткий курс» был написан «комиссией под руководством товарища Сталина и при его активнейшем личном участии». Сталин зачеркнул эту привычную фразу и на её место вписал новую, повторенную в тысячах книг, брошюр и статей: «В 1938 году вышла в свет книга „История ВКП(б). Краткий курс“, написанная товарищем Сталиным и одобренная комиссией ЦК ВКП(б)» [1058].

Непосредственно перед выходом «Краткого курса» Сталин распорядился созвать совещание пропагандистов Москвы и Ленинграда, на котором присутствовали все члены Политбюро. Он выступил на совещании с речью, где впервые было указано, что новый учебник является «единым руководством», которое «ЦК официально рекомендует как выражение мысли, взглядов партии». Данное «руководство», в отличие от всех прежних учебников и учебных пособий по истории партии, не имевших «согласия [и одобрения] ЦК», не должно было, по его словам, вызывать «никаких сомнений» [1059].

Эти мысли Сталин настойчиво повторял, вмешиваясь в выступления других ораторов. Заявив, что раньше в изучении теории и истории было «очень много местного, личного, индивидуального», он подчеркнул, что после появления «единообразного учебника» будет необходимо проводить «единообразие… через печать».

Прервав выступление пропагандиста Шварева, Сталин поинтересовался тем, возникают ли во время учебных занятий обсуждения и споры между слушателями. Шварев ответил, что «раньше в практике это бывало. Бывали дискуссии по ряду вопросов, но сейчас ещё мы к этому не приступили». Вслед за этим состоялся обмен репликами между пропагандистом и кремлёвскими вождями:

Молотов: Вопросы-то задают на семинарах? Споры бывают на этой почве?

Шварев: Конечно, бывают.

Сталин: Троцкисты не попадаются при этом?

Шварев: Нет, товарищ Сталин, у нас не было таких [1060].

Положения о «единообразии» были закреплены в Постановлении ЦК от 14 ноября 1938 года «О постановке партийной пропаганды в связи с выпуском „Краткого курса истории ВКП(б)“». Содержание этого постановления было настолько одиозным, что последний раз оно было опубликовано в сборнике «КПСС в резолюциях и решениях» в 1954 году, а в последующих изданиях этого сборника отсутствовало.

В постановлении ЦК «Краткий курс» именовался «официальным, проверенным ЦК ВКП(б) толкованием основных вопросов истории ВКП(б) и марксизма-ленинизма, не допускающим никаких произвольных толкований». Не оставляя сомнений в том, что применительно к данной книге обычные критерии развития научного знания должны быть отброшены, постановление указывало: «Изданием „Курса истории ВКП(б)“, одобренного ЦК ВКП(б), кладётся конец произволу и неразберихе в изложении истории партии, обилию различных точек зрения и произвольных толкований важнейших вопросов партийной теории и истории партии» [1061].

Кодификация идеологических и исторических мифов в «Кратком курсе» — этой энциклопедии сталинского догматизма и фальсификаций — призвана была служить полному вытравливанию исторической памяти народа, казённо-бюрократической деформации его политического сознания.

В постановлении ЦК фактически утверждалась установка на непререкаемость не только каждого положения, но каждой фразы, каждой буквы этого канонического издания. Данная установка выдерживалась столь последовательно, что даже обращения известных историков в ЦК с указанием на содержавшиеся в этой книге фактические ошибки, допущенные по недосмотру авторов, не привели к исправлению ни одной из этих ошибок.

В постановлении ЦК обосновывалась новая методология освещения истории. «Краткий курс» противопоставлялся прежним учебникам, излагавшим историю ВКП(б) «прежде всего вокруг исторических лиц и имевшим в виду воспитание кадров на лицах и их биографиях» [1062].

Это противопоставление понадобилось потому, что из «Краткого курса» были исключены имена большинства лиц, действительно творивших историю партии и безвестно сгинувших в великой чистке. Это определило многолетнюю традицию «белых пятен» и «забытых имён» в историко-партийной литературе. Исключение делалось лишь для двух групп большевиков. К первой относились жертвы открытых процессов, вся деятельность которых была объявлена «предательской» и «изменнической». Стиль соответствующих обобщающих пассажей столь специфичен, что выдает несомненное авторство Сталина. «Эти белогвардейские козявки,— говорилось при упоминании о подсудимых московских процессов,— забыли, что хозяином Советской страны является Советский народ, а господа рыковы, бухарины, зиновьевы, каменевы являются всего лишь — временно состоящими на службе у государства, которое в любую минуту может выкинуть их из своих канцелярий, как ненужный хлам. Эти ничтожные лакеи фашизма забыли, что стоит Советскому народу шевельнуть пальцем, чтобы от них не осталось и следа. Советский суд приговорил бухаринско-троцкистских извергов к расстрелу. НКВД привёл приговор в исполнение. Советский народ одобрил разгром бухаринско-троцкистской банды и перешёл к очередным делам» [1063].

Вторая группа «упомянутых» включала нескольких большевиков, которым «посчастливилось» умереть естественной смертью, и обойму «ближайших соратников», само наличие которой свидетельствовало: Сталин принял окончательное решение оставить их на свободе. По-видимому, не случайно выход «Краткого курса» совпал с завершением арестов старых большевиков. Место почти поголовно истреблённых героев Октябрьской революции и гражданской войны на страницах учебника заняли люди, не принимавшие никакого участия в этих событиях, либо игравшие в них незначительную роль. «Новая история,— писал по этому поводу Троцкий,— превращает всех вождей большевистской партии в изменников, а участниками гражданской войны, победоносного восстания назначает нынешних адъютантов Сталина». Крайним выражением этих исторических манипуляций была фраза о том, что «в Белоруссии подготовлял солдатскую массу к восстанию т. Ежов». В этой связи Троцкий напоминал, что, «когда Ежов впервые появился на арене большой политики в 1935 г., имя его не было известно решительно никому» [1064]. Впрочем, имя Ежова, о судьбе которого Сталин к моменту выхода «Краткого курса» ещё не принял окончательного решения, фигурировало лишь в первом издании книги. Изъятие двух упоминаний о Ежове стало единственным «выбросом» из «Краткого курса».

Конечно, Сталин не был бы Сталиным, если бы он не сочетал догматически-канонический подход к «Краткому курсу» с призывами покончить с начётничеством, буквоедством и схоластикой в общественных науках. Постановление ЦК от 14 ноября осуждало «боязнь смелой постановки теоретических вопросов», «упрощенчество и вульгаризацию», в результате которых «вопрос о роли личности в истории излагался некоторыми лжетеоретиками и пропагандистами с полуэсеровских позиций» [1065]. Таким образом, Сталин, одобривший книгу, насквозь пропитанную культовым духом, в постановлении о ней критиковал не что иное, как культ личности. Впрочем, вскоре это понятие было изъято из партийного лексикона — вплоть до 1953—1956 годов, когда преемники Сталина стали использовать его для характеристики всей совокупности сталинских ошибок и преступлений.

Попутно постановление ЦК включало ещё один важный сюжет, непосредственно не относившийся к рассматриваемым в нём вопросам истории. Оно требовало покончить с «пренебрежительным отношением» к советской интеллигенции, которое объявлялось в безапелляционно-приказном и угрожающем тоне «диким, хулиганским и опасным для советского государства» [1066]. Эти положения служили теоретическим обоснованием окончательного перемещения социальной опоры сталинского режима с рабоче-крестьянских масс на верхушечный слой интеллигенции, превратившийся во вторую — после правящей бюрократии — привилегированную группу советского общества.

В период великой чистки было завершено перемещение в спецхраны библиотек всей выпущенной ранее историко-партийной литературы, которая была заменена бесчисленными компиляциями, состоявшими из окавыченных или раскавыченных сталинских цитат и формулировок «Краткого курса».

После директивного запрещения «различных точек зрения» в трактовке вопросов теории и истории партии несколько поколений советских обществоведов, преподавателей общественных наук в школах и вузах, пропагандистов и агитаторов были обречены на механическое повторение всех нелепостей и фальсификаций, содержавшихся в «Кратком курсе».

Духовное калечение советских людей продолжалось и после поругания «Краткого курса» на XX съезде КПСС. Значительная часть историко-партийной литературы 20—30-х годов оставалась спрятанной в спецхранах. На всякое положительное и даже нейтральное упоминание о деятелях бывших оппозиций сохранялось безусловное табу. В новых учебниках, книгах и статьях по истории партии она представала по-прежнему во многом обезличенной.

Именно поэтому советские историки оказались не готовыми к тому, чтобы идейно противостоять валу антикоммунистической литературы, издававшейся в 50—80-е годы на Западе и с конца 80-х годов хлынувшей внезапным потоком на страницы советской печати.

В условиях, когда дозволенные версии истории большевизма носили фальсификаторский характер, литераторы и публицисты, стремившиеся к познанию исторической правды, вынуждены были разрабатывать свои версии этой истории в одиночку, либо пользоваться версиями, распространяемыми «самиздатом» и «тамиздатом». Этим объясняется тот факт, что даже такой выдающийся советский писатель, как Василий Гроссман в своих книгах «Жизнь и судьба» и «Всё течёт» вступил на путь очернения Ленина и ленинизма.

Великая чистка и сопутствовавшие ей исторические фальсификации глубоко деформировали социальное сознание советского народа, оттолкнули от коммунистического движения миллионы людей за рубежом. В результате этого Сталину удалось беспрепятственно заключить сговор с Гитлером, ставший прологом второй мировой войны. О событиях, предшествовавших этой, самой кровопролитной в истории человечества войне, я предполагаю рассказать в своей следующей книге «Мировая революция и мировая война».