Партизан Лёня Голиков

Бой на Ловати

Укрывшись в кустах на берегу, ребята с тревогой и боязливым любопытством следили за тем, что происходит на реке. Было их трое: Ленька, Серега и Ягодай, который увязался за старшими. Теперь он предпочел бы оказаться дома, но бежать одному по лесной дороге было еще страшнее, чем оставаться на месте.

– Ты гляди не высовывайся, – наставлял Ленька своего младшего товарища. – Она как чиркнет – и будь здоров!

– Кто – она? – не понял Ягодай.

– Пуля.

Ягодай, и без того напуганный, сполз на самое дно ямы и вдавился в горячий песок.

Притихшие и бледные, сидели ребята за бугром и даже друг с другом говорили шепотом, хотя воздух кругом был наполнен грохотом, криками, треском пулеметных очередей и винтовочных выстрелов. Давно надо было бы уйти домой, но что-то удерживало их, заставляло сидеть в песчаной яме под кустами.

Ленька скинул кепку и осторожно высунулся из укрытия.

– Гляди, как бы не заметили! – предупредил Серега.

– Не! Не заметят! Я из-под кусточка… Гляди, опять грузятся… И эти под пулемет попадут. Вот гад!

Ругательство относилось к гитлеровскому пулеметчику, засевшему на парфинской колокольне. Время от времени он выпускал длинные очереди по переправе. Но на том берегу в горячке и суматохе наши не замечали опасности. Так, во всяком случае, казалось ребятам. Вражеский пулеметчик действовал хитро и подло. Он бил только по переправе и только в то время, когда солдаты выплывали на середину реки и укрыться им было негде.

– Смотри, а вон те на плоту… Раненого несут… Два солдата спустились к воде, положили на песок раненого. Еще один сполз вниз, волоча за собой пулемет. Втроем они кое-как подтянули поближе несколько связанных прутьями бревен и опустили раненого на этот плот. Солдат, притащивший пулемет, поставил его на середину плота, но, прежде чем сесть, покачал плот, проверяя, выдержат ли бревна такую тяжесть.

Два других солдата подобрали на берегу жерди, встали на плот и, упираясь в песок, отчалили от берега. Повсюду через реку на бревнах и плотах, а то и просто вплавь переправлялись солдаты. Но все внимание мальчиков было сосредоточено на этом плоту. Плот выходил к середине реки.

– Сейчас застрочит, гад!.. Эх, как бы предупредить… Куда они лезут, не видят, что ли?

Какая-то сила подняла Леньку из ямы. Он вскочил на бугор и, сложив рупором руки, закричал, краснея от натуги:

– Эге-э-эй! Пулемет там!.. Давайте в сторону!.. Пулемет на колокольне!.. Э-эй!..

Ленька кричал что есть силы, указывал рукой на церковь и снова принимался кричать.

Солдаты заметили мальчугана, размахивающего руками, но что он кричит, понять не могли. Двое по-прежнему отталкивались шестами. Пулеметчик на плоту тревожно следил за переправой и рукой придерживал пулемет. А раненый непрестанно поднимал голову, силился встать и снова опускался на бревна.

– Давайте в сторону! Пулемет!.. – крикнул еще раз Ленька, и потом из его горла вырвался только невнятный хрип. Ленька сорвал себе голос. Солдаты опять не поняли. Да и куда они могли свернуть!

Плот вышел на середину реки, и тотчас же с колокольни затарахтел пулемет. Гитлеровец, видимо, хорошо пристрелялся. Пули хлестали по воде, словно длинная веревка. Пенящаяся дорожка пересекла плот, разорвалась, и вода закипела около бревен.

Ленька хорошо видел, как полоснула очередь по раненому, и он перестал поднимать голову. Солдат с шестом взмахнул свободной рукой и повалился в воду. Другой прыгнул сам и исчез под водой. Один только пулеметчик застыл в напряженной позе. Он подтянул сползавший пулемет, пригнулся еще ниже и остался на месте. Видно, оружие для него было дороже жизни.

Еще одна очередь хлестнула с колокольни, и пулеметчик уронил голову на руки, державшие пулемет. А плот развернуло и понесло по течению. Солдат, спрыгнувший в воду, вынырнул и оглянулся. Он отбросил назад мокрые волосы, подплыл к плоту и ухватился за скользкое бревно. Единственный из четверых, уцелевший при переправе, он не оставил погибших товарищей. Вцепившись в плот, солдат, напрягая силы, греб одной рукой. С другого берега кто-то бросился ему на помощь. Вдвоем перенесли они пулемет и убитых.

А Ленька все стоял на берегу. В горле першило, глаза заволокло слезами, и, как сквозь сон, донесся до него голос приятеля:

– Ленька, давай назад! Слышь, назад беги! Убьют там!

В яму он вернулся с дрожащими губами: его бил нервный озноб. Ягодай глядел на Леньку во все глаза.

– Чего уставился? Не видал никогда? – обрушился на него Ленька и отвернулся.

Ребята выползли из укрытия, добрались до канавы и побежали к лесу.

В деревне уже знали, что немцы прорвались к Ловати. Не сегодня завтра они могли захватить Лукино. На огородах рыли ямы, прятали от немцев трудом накопленные вещи.

Ленька пришел и сразу же забрался на печку. Мать звала его ужинать, но он отказался. Екатерина Алексеевна поднялась на приступку, села рядом на печке и положила руку на грудь сына.

– Что с тобой, Ленюшка? Что ты нынче будто сам не свой пришел? Аль случилось что? Сказал бы, оно и полегчает…

Может быть, от материнских слов или от прикосновения ее ласковой руки его словно прорвало – вылилось наружу все, что скопилось в душе. Он поднялся, обнял мать, прижался щекой к ее руке и, всхлипывая, заговорил:

– Да что же это они делают?! Ведь раненых… среди реки… Зверье проклятое… Из пулемета… Что теперь им, гадам, за это сделать?!

Слезы душили его, он не мог продолжать. Мать осторожно разжала Ленькины руки, уложила его.

– Ну, успокойся, успокойся, сынушка… Зачем тебя понесло на Ловать-то? Чего ты там не видел? А у нас тут мост строят. Сарай на доски разбирают. Говорят, войска переправлять будут… Вот и прогонят его назад, немца-то… Спи!..

Загрубевшими шершавыми руками она вытирала слезы на его щеках, гладила по волосам; и Ленька постепенно утих, задремал.

Это была последняя ночь, которую Ленька провел под родным кровом…

Наутро чуть свет в избу вошли саперы. Они переминались с ноги на ногу и, видно, не решались начать разговор.

– Так что, хозяюшка, избу пришли разбирать, – виновато опустив голову, сказал наконец один солдат.

– Какую избу?

– Вашу. На мост не хватает. Капитан приказал. «Второй этаж, – говорит, – раскатайте, а низ оставьте. Пусть там живут…» Ничего не поделаешь – война!

Солдат говорил тихо, не глядя в глаза.

– Это как так – разбирать избу? – взбунтовалась Екатерина Алексеевна. – Сараи раскатали, теперь за избы взялись? Она нам, изба-то, даром досталась или как?.. Вы пришли и ушли, а нам что делать? Не допущу, и не думайте! Сама пойду к капитану!..

– Да мы разве не понимаем?.. – сказал тот же солдат. – Сами крестьяне. Знаем, как добро достается… Только капитан приказал… Мост надо строить.

– А я что, под вашим мостом с детьми жить буду? Пойду к капитану! Где он у вас?

– Здесь, на деревне. Конечно, пусть сходит. Может, он и отменит приказ, – обратился солдат к товарищам.

Мать накинула платок и направилась к двери.

– Мам, не ходи, – остановил ее Ленька. – Не ходи! Мост-то ведь нужен! А мы и так проживем. Не ходи!..

– И ты заодно?! Больно много у тебя домов, я погляжу! Мал еще в такие дела встревать!

Мать ушла, хлопнув дверью, а солдаты сели и закурили. Они не выкурили и по половине цигарки, как Екатерина Алексеевна вернулась.

– Ну что ж, раз такое дело, раскатывайте, – совсем другим тоном заговорила она. – Что тут поделаешь!.. Вы пособите только вещички перенести. Тут немного…

Солдаты поднялись, стали выносить все, что было в избе, а двое полезли на чердак отдирать крышу.

Пришел отец. Вместе с Валей он зарывал вещи на огороде и не знал еще, что их избу собираются ломать. Услыхав об этом, он только махнул рукой:

– Не до того теперь, мать! Мешкать некогда. В Быки надо уходить, пока не поздно. Народ пошел уж, давайте и мы трогаться.

Еще несколько дней назад мужики решили всей деревней уходить в лес. Место выбрали неплохое – Быки, за Желтыми песками, в самой глуши.

Сборы заняли немного времени. Минуя шоссе, забитое машинами, военными повозками, пушками, обоз тронулся узким проулком и по целине вышел к лесу. Ребята не стали ждать медленно ползущих подвод и ушли вперед, нагруженные кошелками и узлами. Идти предстояло километра четыре. Как и по всей округе, места здесь были хорошо знакомы ребятам.

– Сейчас на блесну щука хорошо берет, – сказал Ленька, – днем так поверху и ходит…

Он сказал об этом, вспомнив, как ловили они с матерью щук. Было это тоже в конце лета, так же алели в темной зелени леса гроздья рябины.

– Теперь уж не до лова! – ответил Сашка и переложил мешок на другое плечо. – На речку будем только за водой ходить. В Быках вода глубоко, не докопаешься…

– А колодцы все равно надо рыть. На речку часто ходить опасно. Того и гляди немцы прознают.

Ленька начал развивать перед ребятами родившийся у него план снабжения водой всей лесной деревни.

Он предложил сделать деревянные желоба, по которым и потечет вода от колодцев.

– А зимой как? – спросил Ягодай. – Замерзнет все!

– Что зимой? Ты до зимы, что ли, в Быках жить собираешься? Живи, пожалуйста!.. Скоро фрицев отсюда прогонят. Только пятки будут сверкать.

Ленька был убежден, что переселялись они в Быки ненадолго, недельки две переждать, и все. Остальные были с ним согласны.

– Надо сделать так, чтобы фрицы до нас не добрались. Давайте построим оборону! – предложил Толька.

– А что, можно! Автоматы достанем, патронов наберем и дежурить будем. Можно и гранат раздобыть. Если к нам подойдут, как шарахнем!

– Гранаты не стоит. Их надо умеючи… – засомневался Сашка.

– А я знаю, как их бросать. Могу зарядить и разрядить. Там запал такой есть, как медный карандашик.

Ленька отличался удивительной способностью узнавать все прежде других. Ребята только завели разговор про гранаты, а он, оказывается, давным-давно знает, как обращаться с ними, как бросать. Недели две назад занимались саперы на берегу Полы, изучали автомат, гранаты. Ленька к ним присоседился и все понял.

– Нет уж, гранаты сами бросайте. Ну их! – сказал Ягодай. – Невзначай разорвется в руках – вот и без глаз…

Ягодай тоже шел не с пустыми руками. Он тащил глиняный горшок с фикусом, и, как ни приноравливался, широкие листья все время загораживали ему ребят. А разговаривать он просто не мог, если не видел лица товарища. Поэтому Ягодай всю дорогу примерялся, нес фикус то на одной руке, то на другой, ставил горшок на плечо и в конце концов устал больше всех.

– Невзначай и громом может убить, – сказал Серега. – А если умеючи – ни один враг не подойдет… Да брось ты свой фикус! Глядеть тошно!

, – Валька под ним жить будет, – засмеялся Толька. – Землянки-то когда еще готовы будут!.. А гранаты, ребята, и вправду давайте пока не трогать. Винтовка – самое милое дело. Особенно если карабин маленький, легкий. Гранату еще изучать надо, одним запалом может пальцы пооторвать.

– Винтовку тоже надо знать, – сказал Ленька. – Дадут тебе затвор разобрать, а ты ни в зуб ногой. Давайте такой кружок устроим – военного дела!

– А кто нас учить будет? – спросил Сашка.

– Сами. Кто что знает, тот и расскажет. А можно кого-нибудь из взрослых попросить.

– Нет, взрослых нельзя – оружие отнимут, – сказал Серега. – Как узнают, так и отнимут. Лучше самим. А для оружия склад устроим, чтобы никто не знал. Натаскаем туда винтовок разных, патронов, наганы достанем. Будем как партизаны.

– Да про партизан что-то не слыхать. Наверно, не будет их у нас, – пожалел Толька.

– А чего из-за двух недель собирать-то! – ответил ему Сашка. – Все равно фриц дольше тут не продержится. Лучше в Красную Армию пойти.

– Одно другому не мешает. Видно, у нас сплоховали. В других местах небось давным-давно отряды собрали. Немцы придут, а там их встретят как полагается… У нас бы так!

– А может, и у нас отряд будет.

– Когда уж теперь! Что мы, не узнали бы, что ли!

– Да, а знаете, кого я видел? – перебил всех Толька. – Угадайте! Ни за что не угадаете!..

– Лося! – сделал самое невероятное предположение Ягодай.

– Нет! Человека. Все равно не угадаете. Знаете, кого? Мамисова отца! Виктора Николаевича! Помните, он еще в тот год у нас в Лукино был? А потом его за лыжи-то посадили.

– Не может быть! – удивились ребята. – Ему «же два года дали. Он в Старой Руссе сидит.

– Два года и прошло как раз. Не мог я обознаться. Такой же, как был, – бородка остренькая, в очках и в шляпе. И штаны такие же, с кожаными заплатами. Я в Мануйлове был – мать посылала. Иду, гляжу – он мне навстречу. Как раз около избы Кругловых. А дядя Алексей на крыльце стоит, выпивши. Глаза опухли, красные, лохматый весь. Поздоровались они, а Виктор Николаевич и говорит: «У меня к тебе, Алексей Петрович, дельце есть…»

– Чего это он с пропойцей компанию водит? – удивился Ленька.

– Ты слушай, не перебивай. Ну вот. Дядя Алексей глядит на него и думает небось, что это ему спьяну примерещилось. «Ты, – говорит, – откуда взялся?» А тот отвечает: «Из Старой Руссы иду». Тут дядя Алексей и скажи: «Про тебя болтали, будто в тюрьме сидишь». Виктор Николаевич засмеялся, прошептал ему что-то потихоньку, я не расслышал, потом подтолкнул его к двери и сказал: «Пойдем, пойдем, потолкуем». Не знаю уж, о чем они толковали…

– А как же он из Старой Руссы пришел? – спросил Сашка. – Там же немцы…

– Кто его знает!.. Может, тайком как, болотами.

На том и прекратился разговор о Гердцеве, объявившемся снова в этих местах. Ребята подошли к Быкам, пересекли низинку, поросшую густым рыжеющим папоротником, и очутились среди высоких развесистых елей. Здесь расположилась табором вся деревня, ушедшая от гитлеровцев. Многие мастерили нары прямо под елями; некоторые копали землянки и валили высокие сосны на срубы. Бабы возились у костров, варили кашу, как на покосе. Растерянные куры жались к хозяйкам.

Вскоре подошли отставшие подводы. Отец Леньки провел семью к облюбованному месту и сказал: – Вот тут и будем жить. Как дикие люди…