Партизаны Подпольной Луны

И Снейп пожертвовал бы намокшей пенулой, лишь бы снова ощутить хотя бы один из тех, настоящих поцелуев, которым они осенью, до свадьбы Северуса, предавались вовсю и с превеликим удовольствием. О шлепках по заду сейчас, слава Мерлину, Гарри не вспоминал.

Но не мог Гарри, разучился целоваться, глубоко проникая в рот Северуса. Не только сам не мог поцеловать, но и Северусу не позволял. Видимо… тогда, после попытки раскроить голову о стену, Гарри был в таком шоке, что не мог отреагировать так, как делал это сейчас, на проникновение в его рот. В тот, самый последний полу-взрослый поцелуй, прилюдный, он сам приоткрыл рот, чтобы Северус, как мог, утешил бы его, Гарри, таким желанным поцелуем.

- Видно, рождественской сказки не будет, - думал пресполненный настоящей грусти Северус. - Не из чего ей произрасти. Мы даже поцеловаться нормально не можем - Гарри сжимает зубы. Как будто я насильник из его прежней жизни в лагере и вломлюсь ему в рот, выбив пол-челюсти. А может, он обманул меня… недавно, подставив ложное мечтание, а сам по-прежнему жаждет насилия и принуждения?

И оказалось именно так. Гарри обманул Северуса в прошлый раз, приготовившись к сеансу Легиллименции. А ведь он вынес хоть что-то из их, таких неудачных занятий Окклюменцией в далёком прошлом. Но, будучи зацелованным Снейпом, он не ожидал чужеродного вмешательства в свой разум и не успел прикрыть явные желания деланными. Он был достаточно умён, чтобы понять - Северус к нему не притрагивался полтора месяца именно из-за этих его, вполне оригинальных - а что тут такого, немного игры в насилие и чуточку принуждения, и всё - фантазий. Его любимый не желал воплощать их, поэтому и не касался юноши.

Северусу под воздействием, отчасти, увиденного в мозгу Поттера, что, по правде говоря, не явилось для него откровением, а отчасти, из-за сильной головной боли, пришла в голову шальная мысль, а была она таковой, страдальческой и… злой, верно, опять-таки от заебавшей грёбанной головы:

- Значит, поделиться болью, нет, отдать всю боль! Но как же это произошло в прошлый раз? Я и не заметил ничего особенного. Ну, сидели мы с Квотриусом, курили. Сидели, правда, бок о бок, но не могло же это… А, мы прислонились друг к другу головами! Видимо, именно в этот момент и произошло невиданное доселе настоящее, небывалое, не имеющее аналогов волшебство из волшебств!

Итак, коснуться Гарри больной головой, лоб ко лбу или висок к виску, что-то вроде этого. А потом пусть мой любимый мазохист, страдая от боли, попробует лобызаться со мною! Тут-то я и проверю… насколько он может терпеть боль.

И Снейп проделал эту нехитрую операцию. Тотчас Гарри даже не застонал, а захрипел от обжигающей голову боли.

Северус не стремился более проделывать такое болезнетворное волшебство ни над Квотриусом, ни над Гарри, который, оказалось, вовсе не терпит головной боли. Снейп снова перестал посещать опального - да просто ненормального! - Гарри. Тот неимоверно грустил и проводил дни в томлении, валяясь на ложе под единственно тёплым предметом в комнате - валяным покрывалом, иногда закутываясь в него с головой и горячо дыша в получившейся шерстяной «парной».

Малфои дали следующий бал в отчищенном стараниями и магией домашних эльфов от прежних «недоброкачественных гостей» особняке по инициативе Нарциссы для обширного, своего рода, Большого Круга бомонда. Бал был в разгаре, Люциус уже оттанцевал с женой свой положенный по негласному этикету вальс и теперь флиртовал напропалую и с дамами, и с джентльменами. Ему было всё равно - с началом весны, хоть пока только календарной, у Люциуса разыгралась нешуточная страсть к Драко. И он уже загонял сына до того, что тот немного сбавил в весе. Любовь, что тут ещё скажешь?

Одним словом, Люциус бросил всех прежних любовниц и любовников, отдал торги на биржах под опекунство и надзор своего прорицателя, утроив ему жалование. Для себя он оставил только Ново-Йоркскую фондовую биржу. Он продолжал просматривать котировки ценных «бумаг» лидирующих маггловских мировых компаний. Это была идея прорицателя сэра Дерроуз, постоянно держать себя, Люциуса, в курсе индекса Доу Джонса и его образующих. Прорицание прорицанием, но маггловские брокеры иногда поистине непредсказуемы. Чтобы понять их мастерство, нужно играть среди них и вариться в их среде, а на… такое лорд Малфой просто не мог себе позволить пойти. Вот ещё, мало того, что за океаном, так среди магглов! Фи!

В остальном лорд Малфой посвятил себя любимому во всех отношениях и… позах сыну. Страсть вспыхнула с новой силой.

Приглашения на бал подписывала Нарцисса, лорд Малфой не принял участия в этой выходке жены. Нет, ему почти совсем не было жалко денег на устроительство бала. Почти совсем, ну только если капельку. Больше жалел он о суете сует, которая установится в Мэноре вновь на несколько дней после бала, когда домашние эльфы будут отскребать с узорчатого, наборного паркета в зале блевотину «перекушавших», полировать его и чистить ковровые дорожки в коридорах и ковры в спальнях, все - ручной работы освобождённых ведьм Востока, стирать постельное бельё и покрывала во всех спальнях, а для этого им нужно появиться в каждой, чтобы забрать, а через день вновь постелить его. Кстати, лорд Малфой отметил, что в отношении поблевать низкопробные маги и ведьмы оказались впереди планеты всей. Никто не блеванул. Крепкие орешки, ведь выпито было не просто много, а очень много. Но… сдержались, и печень не подвела. Сильные ублюдки!

Люциус жалел о камерной атмосфере, уже установившейся в поместье со времени последнего праздника. Атмосфере, в которой так хорошо сидеть за столом, обильно завтракая после хорошей ночи только вместе с сыном, без этой напыщенной индейки Нарциссы, одними своими поджатыми губами, словно в гримасе пренебрежения ими, любящими, отравляющей всю атмосферу радостного вкушения пищи с обязательным благодарением Мерлину за ниспосланные плоды, злаки и птиц.

Обыкновенно отцом и сыном за завтраком съедались по две холодных, жареных вечером курицы или маггловских цыплёнка - бройлера, по горе горячих оладий с различными джемами и русской икрой - кому, что больше нравится в сегодняшнее утро, по поджаренной с обеих сторон яичнице из пяти - шести яиц с толстыми, хорошо прожаренными кусками бекона и массе тёплых булочек в несчётном количестве.

Это был настоящий завтрак, а Нарцисса вечно портила его своими мюслями, залитыми йогуртом - плебейской, маггловской пищей. И никакого английского привкуса у этой её скудной трапезы не было.

… В этот раз леди Малфой, воспользовавшись «занятостью» лорда Малфоя, первым пригласила на бал мистера Гедеона Фасилиуса Хэмпши и сразу с двумя целями. Первое (или всё же второе?), получить заветное зелье, так как муж не захотел и попытаться понять изменившуюся вдруг Нарциссу, ставшую покладистой, улыбающейся (явно через силу) и нежной, словно бы воркующей голубкой лет за сорок. Этот возраст для женщин не считался второй молодостью.

У женщин, что волшебниц, что простых маггл, только одна молодость, и её нужно прожить так, чтобы потом было и не стыдно, но и не обидно за прошедшие «зря» годы. То есть, в постоянном окружении поклонников и избранных из них любовников. У Нарциссы же только юность, такие далёкие студенческие годы были богаты и теми, и другими. Но тогда ещё не раскрылся невидимый взору, но очень хорошо ощущаемый самой юной женщиной дар любви, способности ощущать в полную меру любовь мужчины и дарить в ответ, а иногда и с опережением, свою любовь и страстность. Слишком затормозилось сексуальное развитие Нарциссы в возрасте первых любовей - её пятнадцати - восемнадцати лет.

Уже в девятнадцать Нарцисса ходила беременная сыном. С тех пор, как Драко стал спать с отцом, Нарцисса не называла своего сына по имени. Ей было противно. Ведь куда лучше это бесцветное :«Сын»! И, вроде бы, не обязывает ни к чему, но в то же время и подчёркивает только близкое родство, как с мужем, не более. «Сын» не обращал на мать ровно никакого внимания, даря его целиком возлюбленному отцу, очень умелому любонику и, вообще, заботливому рара.

Ну, а второе (или всё же первое?), зачем пригласила неприступная леди Малфой мистера Гедеона Хэмпши - для приятного взаимного времяпрепровождения в собственной спальне часика на три - четыре, не более. Предварительно нужно было только выпить таблету, так, кажется, называются эти маггловские разрекламированные капсулы, контрацептива и удержать милого Гедеона от страстного проявления любовного пыла на полчаса, всего-то делов.

Странное дело, бал уже заканчивался, а Гедеона всё ещё не было. Вот им остаётся полтора часа на всё, вот уже час, вот всего-то полчаса.

- А, ладно, контрацептив можно и не пить. Гедеон же принесёт с собою Абортирующее зелье, вот и приму его ещё спустя неделю, чтобы уж наверняка, после обоих заходов.

Женщина и поверить не могла, что для случайно задействованного в операции по доставке лорду Малфою очередной порции компромата из Аурората, занимающего пост - о, самый незначительный! - в Аналитическом отделе мистера Гедеона Хэмпши, известного бабника, похабника и скандалиста, пятьдесят галеонов составляют четверть оклада, а, значит, на дороге не валяются. И что плевать он хотел с самой высокой Астрономической Башни Хогвартса на весь высший свет в целом и его похотливых представительниц, в частности.

Его отец - недоброй памяти мистер Айзек Хэмпши, к счастью, попавший в плен во время Войны и умерший весьма скоро после заключения в Азкабан, вероятно, чтобы не портить карьеру сына в Аурорате, был магглорождённым, и мать Гедеона с истинно протестанским именем Пруденс была верующей во святую баптистскую церковь магглой. Потому-то и дали единственному сыну имя красивое, древнее, библейское.

Как не почувствовала всего этого Нарцисса? Да просто мужчину очень хотела, любого, самого захудалого, а, разглядев тонкие (кстати, от матери) черты «юноши», она напридумывала себе, что он чистокровный волшебник. На что не пойдёшь, лишь бы отдаться красивому, почти девственному юноше? А «юноша» и рад сочинить красивую легенду для помешанной на чистоте крови дамы и в итоге облапошить её.

Всё равно, и бомонд его, Гедеона, никогда не примет, и для особо похотливых его особей он окажется игрушкой, максимум, на полгода. А потом на помоечку, дорогой, на свалочку, как использованный кондом! Брезгливо так, с отвращеньицем на увлажнённом после магикомассажа дорогой сывороткой лице.

Так зачем ему, красавчику и умнице Гедеону с таким… дурным происхождением подставляться под волшебную палочку лорда Малфоя, или, что ещё хуже, оказаться наколотым на его боевую рапиру? Ведь и без того находилось множество смельчаков, оскорблявших Люциуса за его интимную связь с сыном или попросту за любовь Люца к маггловским произведениям старины. А он, Гедеон, даже рапиру учебную, не говоря уже о боевой, в руках не держал.

Обойдётся, как-нибудь, и без него эта слащавая леди Нарцисса, женщина воистину пуленепробиваемая, а в Аурорате хорошо знают, что такое маггловские пули! Сколько бесплодных усилий потратил Гедеон, чтобы доставить миледи Малфой первое удовлетворение! Да за такое время можно всех Аурорш, включая бухгалтерию, преретрахать без особого труда и… последствий! В сумочках и рюкзачках работающих где бы то ни было в Аурорате баб всегда находились кондомы.

Потом, правда, пошло легче с этой твердокаменной женщиной, и она стала получать оргазм за оргазмом. Но ему-то, Гедеону, что до её «горгазмов»? Ему бы самому, как-нибудь, пользуясь дарованной Господом нежной внешностью девственника, сколько бы женщин на самом деле не прошло через него, натрахаться вволю с настоящей леди.

А контрпептивы или как там эту дрянь «от детей» называют, надо принимать заранее, прежде, чем начинать шляться по мужикам. Вот пусть и помается теперь эта миледи Нарцисса! Ну да у неё же, наверняка, свой колдомедик имеется, вот с ним и перетрёт, что почём и почему.

Глава 15.

Гедеон, хоть и получил приглашение на бал для бомонда в Малфой-мэнор, просто сжёг его без следа в безоблачном магическом пламени. Вместе с приглашением исчезла и надежда Нарциссы на долгую, приятную жизнь в свиданиях «под покровом тайны» с молодым, красивым и умным любовником и… на Абортирующее зелье тоже.

… Эта дама с парсуны, наследница герцогского дома, оставшись сиротой с маленькой сестрой, выбрала в мужья худородного, но, по легенде, необыкновенно красивого заезжего из Британии лорда Фабиана Глориуса Снейпа и… оставила герцогство, как только вошла в возраст её единокровная сестра.

К сожалению, герцогиня не могла сделать герцогом по закону крошечного магического государства супруга пред Мерлином всеблагим и пресветлой Моргейн. Валенсия решилась на поистине неженский, волевой шаг - уехать в дикую, непросвещённую Англию к супругу, которому, благодаря браку с графиней или самой королевой, по британским законам давался титул графа.

Герцогов в магической Британии не было совсем, но существовали только графства, управляемые, в подавляющем большинстве, магглами - графами. А вот у магглов герцоги были.

Да так оно и осталось, даже у магглов, говорят, их государство, не занимающее даже обоих небольших островов с громким, пафосным названием «Великая Британия», делится по-прежнему по тому же принципу - на графства и герцогства. Графы, хоть и имеются, но не правят, а живут себе втихаря по своим родовым замкам и пускают в них народ на экскурсии посмотреть «старину» за определённую нехилую плату. А всё от безденежья! Герцоги считаются большими задаваками и снобами, и экскурсий в свои родовые замки и дворцы не устраивают.

… Сама герцогиня, как и её сестра, происходила из древнейшего в империи Каролингов магического рода, в котором первым волшебником был обыкновенный такой пэр Режинальд Андрэ Норбегунд де Ламбижьон, имеющий в подданстве поименованное герцогство, в то далёкое время населённое изначально, премущественно простецами - крестьянами.

Но пэр был настолько пылок и плодовит, что ни разу не отказался от права первой ночи у своих подданнных, невзирая на то, графская ли это жена или рыцарская или даже крестьянская, зачиная юным, познанным им женщинам детей - полукровных волшебников. Так умножилось число магов в герцогстве Лабижьон. От полукровных, начинённых страстностью, приобретённой от отца, мужчин, народилось много других полукровок, а в следующие поколения рождались от него же, главного производителя, уже чистокровные, благородные или нет, волшебники и ведьмы. Герцог Режинальд Андрэ Норбегунд всегда зачинал сыновей. Это было в его природе, как сказал бы неизвестный герцогу, не знавшему даже благородной латыни, так прост он был и тёмен, древний грек Платон.

Режинальд де Ламбижьон присоединил ещё и крошечное графство Аттери, приняв его, как дар, во искупление первой ночи с юной супругой своего нового вассала. Тот был изрядно удивлён рассказом новоиспечённой жены об отсутствии общепринятого тогда в высших слоях общества ритуального перешагивания через неё, лежащую в постели в одной рубашке, в первую ночь по праву сюзерена. Герцог, будучи верен своему обычаю передавать свой волшебный дар вагинально, всё же поял деву и зачал молодой женщине очередного наследника, теперь и новой вассальной графской династии.

Обесчещенный, в его понимании, граф д`Аттери очень хотел, чтобы жена скинула непрошеный «дар» сеньора, заставляя ни в чём не повинную, но для него, в его глазах «провинившуюся» супругу во все месяцы беременности убираться в замке наряду со служанками и стягивать с него самого сапоги перед укладыванием в супружескую постель, а это дело не из простых для беременной женщины на последних месяцах! - но… всё равно, не вышло. Слишком крепкими были дети герцога, и ещё ни одна забрюхатевшая от него женщина, какой бы юной и слабенькой она ни казалась, не скинула плод и даже не разродилась преждевременно. Речь не шла даже о распространённых в ту пору родах мёртвых младенцах, ибо дело акушерства было ещё в самом зачатке. Но нет, сыновья герцога рождались сильными и крупными бутузами.

На монетах, что чеканились в герцогстве, изображён был трудолюбивый, поистине не ведающий покоя… пенис герцога. В народе золотые монеты прозвали «елдой», но герцогу было всё равно. Он, человек девятого века, по нравам был недалёк от собственных крестьян. И ему было сугубо наплевать, что его драгоценность - член - подданные называют расхожим народным словцом. Он наплодил много сыновей и даже дочерей - случались и такие казусы - всем четырём своим жёнам, разумеется, по очереди, просто переживая их короткий детородный век. Когда супруга старилась и не могла боле зачать, герцог разводился с нею вопреки воле Папы Римского и брал в жёны молоденькую, но обязательно девицу. Любил он первые брачные ночи, хотя должен был уж попривыкнуть к дефлорациям чужих жён.

Так, от четырёх супруг и пошёл многоплодный, но к началу пятнадцатого столетия столь истощившийся род герцогов д`Аттери де Ламбижьон, что рождались уже лет сто пятьдесят, при последнем герцоге Жане-Анри с обязательным, «коренным» родовым именем Норбегундус, одни только дочери. Он, от избытка их, повыдавал часть дщерей замуж за влиятельных французских магов - графов, а часть оставил в девушках для воспитания братьев.

Сыновья у герцога тоже рождались, но либо мёртвыми, либо болезненными и умирали, не дожив и до десяти лет. Герцогство же можно было передать по наследству только семнадцатилетнему, вошедшему в совершенные лета, сыну. Но герцог умер, а две дочери от последней и предпоследней слабых жён - родственниц по двум ветвям семьи из четырёх, многократно между собою женившихся и от того таких ослабленных, когда дело касалось деторождения, остались.

При Жане-Анри, видевшем бесплодные попытки взрастить сына, был введён закон о возможности наследования герцогства женщиной или даже девицею, достигшей возраста в двадцать один год.

Валенсия стала герцогиней потому, что обе старшие женщины и все сводные и родные сёстры отказались от наследования - слишком хлопотным им, абсолютно домашним благовоспитанным дамам, казалось управление магическим государством.

Молодая герцогиня вышла замуж за неродовитого приезжего дворянина из глуши Англии, а потом удачно выдала сводную сестру замуж за французского графа из чистокровнейшей семьи волшебников, происходивших от первой династии королей франков - Меровингов. Этот род по праву считался одной из побочных ветвей семьи самых древних франкских королей. В восьмом веке семья стала магической, и началась история того семейства волшебников с магглорождённого, хоть благородного по чистоте маггловской крови, мага Стихий.

Прекрасен был союз совсем юной, пятнадцатилетней новой герцогини Жиневры и графа Ланселота дю Превелье д`Аттифе, но не по любви был заключён он, и история герцогства Ламбижьон заканичивается на этой бесплодной паре. Маги попали в маггловское, богатое герцогство Бургундское.

В Англии были совсем другие порядки. Британские маги - лорды и немногочисленные графские семейства - в отличие от французов, не претендовали на власть над большим числом магглов. Они имели по несколько подвластных деревушек, рыцарей - магглов, защищавших их земли от других, чужих рыцарей - магглов, да замок, очень хорошо укреплённый по маггловским меркам с обязательным добавлением магических уловок.

Так бургундская герцогиня потеряла свой титул, подарив и себе, и возлюбленному супругу графские короны. И род Снейпов стал именоваться графским. Случилось это в тысяча четыреста тринадцатом году.

Ремус ещё раз посмотрел на волевую Валенсию и знамя герцогства - белое поле с зелёным Единорогом и коричневой косой. В знак магии, процветавшей в нём, и сельских работ - основного занятия простых магических, неродовитых семей. А, может, коса - это знак Смерти? Гибели герцогства? Да нет, парсуна была написана, наверняка, до попадания крошечного государства в Бургундию. Хотя… Северус ничего не говорил о времени написания парсуны. А сделана она точно не итальянцем, да и даже не французом - у них мастерство поясного портрета в три четверти было уже к этому времени освоено. Значит, англичани…

- Да, прекрасный сэр, меня изобразил таковой в возрасте семидесяти лет английский мастер, сущий неумеха. Но в Англии того времени это был единственный маг, хоть как-то умеющий передавать портретное сходство, - немного картавя, и со странным, «неправильным», чужим и устаревшим выговором произнёс портрет.

Этот старый древесный пень, миниатюрист, ушёл к праотцам ранее, нежели хоть как-то, в меру небольших своих сил, успел изобразить Фабиана, моего возлюбленного пуще жизни супруга. Так и осталась я в одиночестве. А эти… остальные портреты со мною и не изволят заговорить. Я пробовала завести учтивую беседу с одним симпатичным мужчиной, лысым, правда, ибо на нём был роскошнейший парик, но он изволил промолвить только, что они, благородные графы Снейп, здесь собравшиеся, не имеют в привычках разговаривать с женщинами. Постники!

- Так Вы говорите, мадам? - опешил Люпин.

Северус же не говорил, что этот портрет - магический, да и остальные, хоть и магические, портреты, сделанные уже в следующих веках, в… тот счастливый месяц всегда хранили молчание. Северус сказал как-то походя, что все портреты - магические, но относилось ли это к парсуне? Оказывается, ещё как. Ведь герцогиня - графиня заговорила первой. Значит, хочет сказать что-то важное. В иных случаях столь старинные портреты не разговаривают.

Глава 16.

Но нельзя же вот так, сразу, в лоб спрашивать у прекрасной дамы, кто её за язык потянул! - что же случилось с Северусом. Не самому же Ремусу - незваному гостю в этом замке. Люпин был точно уверен, что сейчас герцогиня скажет что-нибудь о Северусе - всё же, дальний родственник, потомок. Видно, он появлялся в собственном замке в том времени, когда живёт и радуется жизни.

Странно звучит. Ведь прошлое значит, что события в нём завершены, то есть не «живёт», а «жил». Но неужели Луна не сообщила бы ему, Рему, о гибе?..

Так ведь он уже неделю не показывается в родном Хогвартсе под собственным обличием. Это ещё хорошо, что по шпионской привычке у Северуса нашёлся в лаборатории целый запас законсервированной основы для Полиморфного зелья. Не то Рем бы и носа из Гоустла не высунул. Видел же он, что Хогвартс наводнён министерскими Аурорами - у них красная лента слева на мантии в отличие от зелёной для обычного Аурората. На него, Люпина, идёт настоящая облава с красными ленточками, как на настоящего волка.

Хотя Луна ведь - Прорицательница, она должна была догадаться о подмене личности пропавшего без вести профессора Снейпа и вдруг вот так, нечаянно, нежданно появившегося без каких-либо комментариев насчёт нового порядка в Хогвартсе. Люпин даже, подражая язвительной манере Северуса, поинтересовался у Луны, сказав что-то вроде : «А почему Вы, профессор Лавгуд, не в своей небесной башенке, а на низменной земле? Ведь это - всего лишь второй этаж! Что ж Вы так низко пали… ". А ведь Сев ещё чего похуже сморозил бы. С него ведь станется, особенно в отношении почему-то нелюбимой им Луны.

Всё это мгновенно пронеслось в голове оборотня. Он умел думать быстро и отточенно.

- С Вашего позволения, прекрасный сэр, я хотела бы, чтобы Вы, по законам вежества, представились.

- Мистер Ремус Джеральд Люпин, эсквайр.

- Вот Вы и нужны мне. Я узрела Вас, когда Вы изволили что-то внимательно рассматривать, нечто, поднятое с ковра. Ох, уж эти домашние эльфы, вечно плохо убираются в этом помещении.

- Вам повезло в Ваших поисках? - продолжила герцогиня - графиня. - Хотя знаю-знаю, да, повезло. Иначе бы Вы предо мною не стояли здесь живой и невердимый. О, я, кажется, неверно сказала. Но, поймите меня, сэр Люпин, сорок лет в Англии, этой дикой, заболоченной местности, этого же так мало, чтобы по-настоящему хорошо говорить по-английски.

- Вы прекрасно говорите, герцогиня…

- Можно, графиня Валенси.

- Герцогиня Валенси, о, простите меня, графиня. Как Вам угодно. Я просто растерялся. Право, я не ожидал, что в этом замке магический портрет заговорит с… чужаком. Я ведь случайно в Гоустл-Холле, будучи лишь другом владельца замка Вашего замечательного потомка Северуса Ориуса Снейпа. Он дал мне аппарационные координаты… Впрочем, я не хотел бы заморачивать Вашу прекрасную головку, графиня Валенси.

- Ой, вот не надо только говорить со мною, как с глупою женщиною! - обиделась герцогиня - графиня.

- П-простите, миледи, ошибся, был неправ, но исправлюсь. Всенепременнейше.

- Прощаю, но в следующий раз замолчу, а Вы, прекрасный сэр Люпин, не узнаете, как разрешить вопрос, мучающий Вас.

Зрю я, Вы в недоумении. Но не буду тянуть лазиля за хвост. Говорю я о собратьях Ваших по так назовимому «Ордену Феникса».

Люпин только нервно сглотнул.

- Да, именно о нём. Ведаю я, как вызволить пленников из недоброго, такого хилого, разваливающегося, никудышного дома того. Не понять мне только одного - ведь у Северуса есть этот прекрасный, обширный замок, вы же все годами собирались в том ничтожестве, что осталось от дворца семейства Блэков. Да, в моё время это было красивое палаццо, но потом они построили какой-то лазарет* . Зачем же решили все вы собираться у Блэков? Наша семья куда более родовитая и богатая. Ей-Мерлин!

Дама явно любила поговорить, и делала это со вкусом. Наверное, намолчалась за столько веков-то. Вот и прёт из неё всякая дребедень. Видимо, и в пятнадцатом столетии семейства Снейпов и Блэков недолюбливали друг друга. Иначе, чем объяснить эти нападки на, да, старый дом, но пришедший в такой упадок только из-за долгого отсутствия хозяина, сделавшего бы капитальный ремонт всему зданию?

Однако, Ремуса больше волновало, что скажет словоохотливая дама по существу. И она таки сказала… это:

- Там, в этой развалине, посреди закута для кухонных слуг, есть люк, ведущий через внутристенный ход, в голубятню. Глупая забава, всегда присущая Блэкам - смотреть в небо. Смотреть же надо на землю, чтобы ненароком не оступиться.

Ремус был не вполне согласен с герцогиней - графиней, но утвердительно закивал головой в знак полного одобрямса мудрого замечания дамы.

- Зрю я, Вы не согласны со мною, но только делаете вид. Знайте же, что, однажды оступившись, уже никогда впредь не займёшь прежнего положения. Грязь измарает тебя. Но Вас, прекрасный сэр, насколько мне известно, грязь уже замарала. Alons! Вам теперь ничто уже не страшно! Ну так хотя бы спасите остальных, сэр Люпин.

Ремусу стало снова страшно стыдно за Тонкс. Хитрющая дама всё знала. Но откуда? Он порозовел, попунцовел, потом побагровел.

- Что ж, отвечу я Вам, прекрасный сэр, на мучающий Вас вопрос - портреты могут многое, больше, чем могли при жизни изображённые на них люди. Более же ничего промолвить не смею, ибо тайна сия велика есть от ещё живых, не… наших, почивших.

Не убивайтесь так, прекрасный сэр. Что уж сделано, то сделано, о добрый эсквайр, и не усеян наш жизненный путь розами без шипов. Хоть на один да наколешься. Нужно думать о живых, а за души мёртвых заступится Мерлин всеблагой - наш предстоятель пред Господом Богом. Уж поверьте мне в этом, сэр.

Кстати, я устала. Для дамы в моих летах это - долгий разговор.

- Но, миледи! В особняке Блэков не сохранилось никакой голубятни! - вскричал разочарованный Ремус. - Помогите, объясните, хотя бы, где она располагалась.

- На крыше, сэр, где и положено располагаться голубятням в этой развалине. Всего доброго. Вы утомили мне разум.

- Всего доброго и… тихого, - проговорил Люпин.

Он стеснялся этой дамы, единственной в замке из почивших прародителей Северуса, которая заговорила с ним и, к тому же, знавшая… так много всего - и нужного, и… не очень, но она оказалась настолько полезной для всех Орденцев, что Люпин простил графине Валенси её словоохотливость.

Ремус немедленно накинул по сырой погоде мантию. А погодка выдалась такая, что, казалось, разверзлись все небеса вплоть до седьмого с их многослойными, тёмно-сизого цвета, тучами и аппарировал на крышу особняка Блэков. Крыша едва заметно просела под ним, однако выдержала, хотя Ремус ожидал куда худшего исхода приземления на вечно текущую во многих местах крышу. Он вообще боялся с грохотом провалиться сквозь неё на последний, он же большущий нежилой чердак, этаж.

Но обошлось и без эффектного появления в особняке. Иначе бы Ремус не увидел металлическую пластину, вваренную в крышу и торчащую вертикально.

- Если кто и знал об этом остове древней голубятни, так только сам Сири или… кто-нибудь из ребят, младшего поколения принятых в Орден или не успевших даже быть принятыми. Скорее всего, мальчишки… Где они теперь, эти мальчишки и даже девчонка? - с грустью подумал Рем.

- Девочка навсегда, вернее, покуда хватит средств у её матери, в клинике св. Мунго. А ведь мать Гермионы - маггла, значит, скоро состарится и не сможет работать. Следовательно, Гермиону вышвырнут в одиночество без лекарств, в дом её, почившей к тому времени, либо ещё ледащей матери, за которой и уход нужен.

- Рону в этом отношении «повезло» больше - раз отмучался парень, да и дело с концом, всё равно ведь ни Молли, ни, почитай, Артура, ко времени его потенциального возвращения после Хогвартса в Нору, уже не было.

Вот бы намучался никому из старших братьев не нужный Рональд! Ну, может, Джордж пристроил бы его из милости продавцом в свой магазин. Да они же с Ли Джорданом и безо всяких подсобных рабочих обходятся. Только вот к Ли постоянно ходят девицы, и он меняет их, как надоевшую, разношенную, прости, Мерлин, обувь. К Джорджу, а симпатичный же ведь парень, вылитый Артур, каким он был, наверное, в молодости, ни одна девчоночка не подойдёт, а и подойдёт, так и возвернётся ни с чем. И ведь Молли была, хоть и толстушкой, но такой сексапильной. Так и хотелось, наверняка, покойному пылкому Кингсли прижать её в тёплый угол к тёплому месту…

- Но что это я о покойниках… так, как-то неряшливо, грязно. Ведь и Артур, считай, живой труп. Навещал же я его в прошлом году на поминки детей и жены, так совсем плохой он стал. И ест чрезмерно много, а пьёт уж куда больше. И кто только его приучил… столько пить? На Джорджа с Биллом вроде как и не подумаешь. Ой, надо же ребяток поскорее выручать, а то Артур совсем без мясных пирогов останется. А они ведь для него - последняя радость! В смысле, пироги…

Ремус спустился по уступу крыши, неровной, словно бы с карнизом. Создавалось впечатление, что дом Блэков состоит из двух частей - передней и задней, и первая - более старая. На ней-то и был остаток голубятни, на железном листе ещё виднелись остатки голубой, скорее, даже лазоревой, облупившейся краски. Ремус взглянул сверху из-за металлического листа на площадь. Да, на ней тут и там виднелись чёрные пятна всё тех же - они же все одинаковые - польт.

- Ну, что ж, выручайте, старые голубятня и ещё более древняя, прекрасная в своём роде, а уж какая великодушная, герцогиня!

Так, положившись во всём на Мерлина, подумал Ремус, действительно найдя что-то вроде люка в крыше, с тудом открывая его. Тот сдвинулся с места лишь немного, тогда Ремус, придерживая раззявленную пасть левой рукой, правой рукой с палочкой наложил на люк заклинание Невесомости. Люк подался и отворился уже без труда, только с жутким скрипом.

- Мордред тебя пастью своей зловонной раскромсай! Не можешь потише, что ли?! Видишь, польты уже ушки на макушке держат и на звук оглядываются! Зацелуй тебя Дементор, если не приведёшь, в итоге, прямо на кухню! - Ремус неласково обратился сначала к люку, а потом к раскрывшемуся подзем…

Ко всем демонам! Какой ещё «подземный ход», если сам Люпин на крыше стоит! Как там говорила волевая женщина? А, «внутристенный». Внутристенный ход. И зачем он понадобился из кухни в голубятню, такое, прямо скажем, неподходящее место? Поварам за голубями лазить? Смешно. Это были не «кормовые», лесные, а с трудом одомашненные голуби. Зачем же ещё?

Ремус думал, а сам спускался, еле протискиваясь по очень узкому, отсыревшему, со слизняками какими-то, мелькавшими в свете Lumos. Местами было посуше, но там была многовековая паутина, которая неприятно налипала на лицо.

* * *

* Лазарет, изначально, в эпоху Крестовых походов, странноприимное заведение им св. Лазаря в Палестине под покровительством военно-рыцарского Ордена Иоаннитов (Госпитальеров), предназначенное для самых обездоленных путников.

Глава 17.

- Ничего, это тебе не министерским Аурорам мозги пудрить. Прорвусь как-нибудь да ещё всех своих обратно, наверх прихвачу. С невидимой крыши потихоньку и аппарируем все в гостеприимный Гоустл. Там, по крайней мере, нас никто не встретит, кроме радушных домашних эльфов Сева, переженившихся в отсутствие Хозяина, ох, и влетит же мне по первое число от Северуса, когда он… вернётся. А чую я, что вернётся он, и не один, а с избранным, тьфу, избранником своим. Ему ли не наплевать на шепотки студенческие за спиной! Уж сколько он шепотков подобных и попросту глумежа выдержал за семнадцать лет, пока ходил со всклокоченными, грязными волосами!..

- А как же мне всех, без спроса, привести в Гоустл-Холл? Но ведь это единственное место, которое я знаю, где можно действительно спрятаться! Ведь замок Сева так скрыт невидимым защитным антипоисковым контуром, что, как он сам рассказывал, его даже на главной карте страны в кабинете… бывшего министра магии нет. Это означает, и в Аурорате на картах Гоустл-Холл не заявлен.

- Значит, нам туда дорога! Значит, нам туда дорога!

Слишком громко и жизнеутверждающе запел Ремус. Ему было не по себе без этих разговоров с самим собой.

- А… как же мне рассказать о Тонкс и о… себе? Мундунгус побоку. Он, верно, хорошо скрывается у кого-то из своих нелегальных «корешей». А я… А я-то как? Так и сказать, мол, пожалел собственную разъёбанную задницу? Мол, не знал, что Нимфадора - девственница? Так ведь не поверят же - о последнем факте весь Орден если и не знал, то подозревал втихомолку. Покойная Тонкс же сама говорила об этом факте, и не раз, но это было давно.

- А-а, скажу лучше правду, а то Флетчер как-нибудь проболтается при всех. Вот тогда-то стыдобища настоящая и будет! А так, сам покаюсь, скажу только, что невинный я, нечего им про миленького знать. И так с оглядкой ко мне относятся. А то подумают ещё, что я извращенец и устроят обструкцию. О, это я замечательно сказанул! Да, наверное, меня и в спальнях слышно, как тихо сам с собою я веду беседу, чтобы не так… страшновато было идти по этому внутристенному ходу, подумать только, в особняке Вальбурги Блэк, в этой развалине с чудом сохранившемся ходом, бывшем ещё в палаццо начала пятнадцатого века. Это ж надо было так изуродовать дворец! Ох, уж эти Блэки!

- А что тут извращенческого? - продолжал приговаривать себе под нос Люпин, уже добредший до горизонтального каменного тоннеля. - Всего лишь мой миленький дружок, ах, как там дальше-то было? Вот не помню - память от этого хода напрочь отшибло, здесь, словно в Междумирье не там и не тут, а там-тут одновременно. А ведь Сев исполнял мне арию пастушки из маггловской оперы какого-то Чиковски* , верно, поляка какого-нибудь…

… Гарри по-прежнему, дав плащ на меху, по всей видимости, самом дешёвом, кроличьем, препровождали в термы каждые три дня. Для него каждый раз было настоящей пыткой в вымерзшем в прихожей комнатке плаще выходить на промёрзшую улицу. Плащ «на кроликах» почти совсем не согревал.

С Таррвой - соседом по опочивальням, прикольным, слишком сурьёзным мужиком, любящим потрахаться с немолодыми, подстать ему, рабынями - «старухами», а таковыми считались все женщины - полукровки или из варваров старше тридцатника, но не брезговал он и молодками посговорчивее, Гарри даже завёл подобие дружбы. Они оба были косноязычны, но для Гарри разговоры с Таррвой были нелишней практикой в проклятущей латыни.

Гарри попросил у Таррвы несколько листов пергамента и, разлиновав их вкривь и вкось из принесённой чернильницы пером, изобразил колоду карт. После Таррва разрезал разрисованные листы пуго, ведь Гарри так и не научился пользоваться кинжалом самостоятельно, а когда приходил долгожданный Северус, дело было не до мастерства владения поясным кинжалом. Так у них с Таррвой получились обкоцанные карты для игры во взрывного дурака, которой Гарри тут же попробовал научить соседа.

Тот ведь занимал такую высокую должность в доме Северуса, да и вообще казался головастым мужиком. Но Гарри просто не знал особенностей строения скелета и черепа у пиктов, вот и понадеялся, что в такой большой голове - такой же большой мозг. Однако, Таррва думал с таким скрипом и скрежетом, что, кажется, было слышно вращение и проскальзывание шестерёнок в его мозгах от усиленной «умственной» деятельности по постижению магии картинок с непонятными символами. Но прошла неделя, и Гарри с Таррвой, оба закутавшиеся в покрывала, сидели на ложе Поттера и дулись во взрывного.

Северус так и не узнал о самодеятельности Поттера, анахронизме, введённом им в пятый век, когда о картах вообще никто не должен знать. Иначе он не погладил бы Гарри не только по головке, что делал уже иногда, ведясь на иссушающие мозг просьбы юноши, да и к Рождеству надо было… готовиться, но и по голове. Скорее, по-домашнему, набил бы изрядно затылок, уже полностью восстановивший кожный покров. Тот был совсем свежим и новеньким. Старый-то, ободранный, попросту отшелушился, пока Поттер болел сотрясением. Гарри же был незаурядным волшебником, вот и его способность к регенерации тканей проявилась таким образом. У него даже сломанный во время ненастоящего «рабства» в шатре клык восстановился полностью.

«Гарольдус» хотел было попросить у Северуса, чтобы распорядитель имения Фунна, тоже полу-пикт, как и Таррва, дал бы ему плащ потеплее.

Но виделся Поттер с любимым теперь и снова, в наказание за свои необузданные фантазии и, верно, не выдержав проверки настоящей, а не выдуманной болью, только за утренней трапезой. За ней обязательно присутствовал Квотриус, а при нём не хотелось признаваться в собственной слабости. Ну, подумаешь, зима нынче здоровеньки так холоднее, чем все предыдущие зимы в этом времени! Так ведь Гарри не надо прятаться под одеянием Тох`ыма, таким рваным. Гарри одет и даже обут, так, что ноги не мёрзнут вовсе, в какие-то диковинные тонкие сапоги из очень мягкой, приятной для голых ног да и наощупь, кожи.

Но однажды, не выдержав тоски и одиночества Поттер сделал вид, что простудился. Чтобы Северус пришёл проведать, они остались бы вдвоём, ну, а дальше… Дальше Гарри показал бы Северусу, что он вовсе не такой «нежный юноша», как называет его любимый. А, напротив, любит ласки погорячее и… побольнее. И Снейп пришёл… со врачом. Как будто не мог прийти один!

Гарри так разозлился, что аж побагровел и раздулся, как жаба. Врач, увидев такое преображение болящего при его появлении, быстренько прописал отвар из черёмуховых плодов, сказав, что, конечно, надо бы свежие, но и засушенные подойдут. А их легко купить, просто послав рабов на торжище поутру. Но Северус, проводив врачевателя и заплатив ему за консультацию, вернулся к Поттеру, привычно скрестил руки на груди, выставил чуть вперёд левую ногу и начал пристально разглядывать, теперь побледневшего, Гарри.

- Ну и как Вы объясните трату на Вашу придурь половины коровы, мистер Поттер?

- Как это - половину коровы?

Гарри спросил действительно недоумённо, не придуриваясь. Он был в некоторых размышлениях… Это у римлян обычай такой - измерять всё в долях коровы или и вправду, ради его замысла закололи целую корову и половиной её наградили горе-врачевателя, не понявшего даже, что Гарри притворяется больным? Уж больно жаден, должно быть, этот врач, раз уволок пол-туши, да не бараньей а, подумать даже страшно, грех-то какой, коровьей!

- Северу-у-с, молю-у!

Гарри завопил на латыни, чтобы задобрить любимого, но… Снейп разозлился почему-то ещё больше. Он буквально заорал, сорвавшись:

- Я же говорил Вам, Пот-тер, чтобы Вы не смели обращаться ко мне… с такими словами! Они не принадлежат Вам по праву, но лишь моему воз-люб-лен-но-му бра-ту Квот-ри-у-су! Запомните это раз и навсегда! Никаких «прошу», «молю» и растягиваний моего имени! Не то прикажу Вам, ми-стер Пот-тер, называть меня не по имени, а по… занимаемой должности!

- Но Вы не занимаете сейчас эту должность, профессор Снейп, сэ-э-р!

У Гарри тоже накопилось много обид на Северуса.

- Отчего ты больше не навещаешь меня, твоего Гарри, любимый? Отчего чураешься и обращаешься на «Вы» за трапезой? Квотриус же всё равно не понимает нашего языка, так зачем это манерничание? К чему оно? Вернее, из-за чего?! Что я сделал не так, как хотелось бы тебе, Северус?!

- Ты… Ты не даёшь даже поцеловать себя, как это делают не дети, но даже подростки! Ты отстал в развитии, Гарольд! Тебе уже давно нужно оставить свои глупые мечты о… насилии. Я… никогда не причиню тебе боли, только ту, вынужденную, физиологическую боль нескольких первых вторжений. Более же никакой.

Северус понизил тон:

- С тебя хватит и этой боли, уж поверь мне - я знаю, о чём говорю. Мы даже с Квотриусом разругались из-за того, что я не терпел… некоторой его неуклюжести, когда он… Впрочем, тебе это неинтересно.

- Как это неинтересно, Северус?! Ах, значит, я не пускаю тебя целоваться… до срока по-настоящему! Вот, в чём моя вина! И это всё? И зачем так орать? Ну, подумаешь, для такого богатея пол-коровы! Ах, разорился и подавился!

- Не смейте, Гарольд! - Северус снова завёлся. - Не смейте… так говорить о том, чего Вы не можете понять своим жалким умишком! Поцелуи, оказывается, берегутся, до некоего срока!

И когда же он уже наступит, этот Ваш, - Снейп сбавил обороты, - твой срок, Гарри мой Гарри? Пойми же и ты меня - исстрадался я по тебе, но в ответ получаю только невиннейшие поцелуи. В ответ на свою страсть!

- Ведь мужчина я, пойми это, Гарри, и не увиливай от меня больше. Мне нужно от тебя многое, много большее, чем ты позволяешь взять! Знаю я, что такое любовь, истинная, настоящая, а не придуманная любовь мужчины. Мужчины красивого, молодого, может, на год моложе тебя, Гарри.

- И сердце моё располовинилось между вами двумя - моим предком, в чём я теперь, правда, не совсем… Но не будем сейчас об этом. Между… ним и тобой. Он даёт мне всё, чего пожелает не только моя плоть, но и душа, и разум! Он полностью посвятил себя мне и только мне. Он жизнью рисковал в походе ради моих просьб!

Знаю я и женскую похоть, да, Гарри, знаю, но не прельщает она меня. Сейчас ты прельщаешь меня, Гарри мой Гарри. Но не даёшь ты и поцеловать себя, до того ты развязен в уме и скромен на деле.

- Я не скромен, я очень, очень развязен.

Гарри произнёс это угрюмо, вынужденный на… такую откровенность.

- Так докажи это! И нечего ждать рождественской сказки! Прямо сейчас, пока… Квотриус спит после трапезы, как и все домочадцы. Это лучшее время для того, что предаться друг другу.

Я на всякий случай всё же поставлю антиаппарационный барьер, не то даже во сне Квотриус, вероятно, способен читать мои мысли, - начал уже распоряжаться Снейп. - А мысли все мои о тебе, Гарри мой Гарри.

- Не надо, Северус, я… боюсь тебя… такого. Словно хочешь ты тела моего, и только.

- Но… разве твои душа, сердце и помыслы… не принадлежат мне в миг этот?

- Нет, Северус, прости, но нет. Всё перекрывает зашкаливающий страх.

- Страх боли?

- Нет. Не только, скажем так, и не столько. Я же знаю, что она неизбежна. Да и попривык я к боли, будучи рабом. Меня ведь шпыняли немилосердно все Истинные Люди и даже рабы, в общем, все, кому ни лень.

- Тогда чего же ты боишься?

- Того, что возьмёшь ты меня излишне… нежно и ласково, так, как хочешь ты, но не я. Я же жажду, чтобы вошёл ты в меня впервые с надрывом, на грани боли.

- Так не будет Вам этого ни-ког-да, ми-стер Пот-тер! Ни грана боли!

Только всеобъемлющая любовь и нежность, мой своенравный Прекрасный Маленький Принц, - закончил Северус нежно.

* * *

* Ария Пастушки из Интермедии оперы «Пиковая Дама» П. И. Чайковского. Опера переведена на все основные языки мира.

Глава 18.

От предвкушения скорого, вот уже сейчас должного случиться чуда, Северус ощущал себя необыкновенно лёгким, словно внутри он состоял из одного воздуха или эфира благословенного. У него даже сердце стало, вопреки ожидаемому быстрому ритму, биться реже, а перед глазами плясали чёрные точки. Голова была столь невесомой, что профессор подумал уже о гипотоническом кризе. Не было в профессоре ни капли похоти или вожделения. Просто ожидание чуда, самого прекрасного чуда, какое только можно себе представить… Да и представить-то не получается, нужно только, чтобы оно наконец-то случилось наяву.

Лишь Венера Златокудрая царила в его сердце, властвовала так, что затмевала опасения души и дурные предчувствия разума. В сердце неведомым, нежданным, наипрекраснейшим цветком, похожим на махровую розу, но без шипов, во всей красе распустилась Любовь потаённая и вместе с тем хорошо ощущаемая, доготерпеливая, милосердствующая, не завидующая, не гордящаяся, не бесчинствующая, не ищущая своего, не мыслящая зла, не радующаяся неправде, а сорадующаяся истине. Любовь, которая никогда не перестанет, хотя и пророчества прекратятся и языки умолкнут, и знание упразднится. Эта роза без шипов - Любовь величественная - сейчас занимала его всецело.

Такая любовь, которая грозится перейти во смысл всей жизни Северуса, полностью соответствующая словам маггловского святого апостола Павла, проповедь которого прочитал Гарри ему и Квотриусу.

После которой Квотриус, видимо, поняв, что его любовь не такова, ушёл к себе, может быть, в себя… чтобы сочинить прекраснейший парафраз этого стихотворения о любви в прозе. Но он не показывал свою оду любви Северусу, если она, конечно, была написана.

Гарри чувствовал свою любовь иной - яростной, жёсткой, с любовной схваткой за обладание таким желанного Северусу его, Гарри, тела, укусами вместо поцелуев, многочисленными следами зубов и засосов на грубо облапанном теле, которые долго бы потом багровели, а рядом с ними вскоре появились бы новые укусы и засосы. Обыкновенной любви радостной, одной на двоих - нет! Нужна индивидуальная любовь Северуса и отдельная - Гарри. Только так Поттер видел любовь, не зная ничего о прелести настоящей любовной нежной и страстной прелюдии, видев только раз настоящее соитие Северуса с ненавистным его предком, но не зная о любви предельно осторожной и в первый, и несколько, множество последующих раз.

Нарцисса в замешательстве металась по спальне. Как это понимать?! Почему Гедеон не пришёл на званый бал?! Не пришёл, хотя бы, ради неё и… зелья?

Наконец, её осенило:

- Я же сразу поняла, что он очень нуждается, а сама сунула ему много, в его понимании, денег. Вот он и решил прикарманить их!

Так, значит, не полюбилась я его твёрдокаменному сердцу! А был он так пылок. Неужели только ради… своего удовольствия? Но, в любом случае, он получил его, и много раз. Так отчего же он пожалел денег на зелье и оставил меня беременной?

Да как он посмел, грязнокровка дементоров! Да раздери его злосчастный Мордред и зацелуйте его Дементоры! Да, знаю, что грязно ругаюсь, но это же можно вот так, про себя… Проклятый Мордред, отомсти Гедеону Фабиусу Хэмпши!

- Значит, мне осталась одна забава, сварить Абортирующее зелье самой. Но я уже просмотрела записи сына в толстенной тетради и не нашла там рецептур этого состава. Что же делать? А-а, спросить у сына. Он, наверняка, знает, раз сварил такое количество… ядов. Всё, что я нашла в его рецептурах, было ядами. И почему он так увлёкся именно этим своеобразным, мягко говоря, разделом Зельеварения? Я-то думала, сын увлечён Высокой Алхимией, а он… пачкался об яды. Непорядок это. Надо, надо осторожно рсспросить его о зельях, вытравливающих плод.

Но он же догадается, отчего у меня вдруг впервые за столько лет вдруг проснулся такого рода интерес к зельеварению!

А, всё равно иного выхода мне не остаётся, поэтому спрашивать буду при Люциусе, за завтраком. Уж ничего, как-нибудь потерпят моё присутствие, явно разрушающее их семейную… любовную идиллию.

И леди Малфой надела самое строгое платье, так не похожее на её вчерашний, сильно декольтированный и оставляющий открытыми руки, бальный наряд с пышными кружевами. В почти монашеском одеянии пришла она на следующее утро после бала на поздний завтрак. Но там присутствовали оставшиеся на ночь в Мэноре гости, и ей ничего не оставалось, как заказать эльфам мюсли с обезжиренным молоком.

Пока она вяло, без аппетита вкушала месиво из размолотых злаков, разбухших в белой водичке, носящей условное название «молоко», ей в голову пришла идея - уж если умирать, то с музыкой. Сиречь, позориться, так по-крупному, перед всеми. А пусть знают, что у леди Малфой, неприступной дамы, в то же время заядлой кокетки на балах, не более того, был любовник. Что лорд Малфой - напыщенный, злобный павлин - самый обыкновенный рогоносец.

- Скажите, дамы, кому-нибудь из вас, наверняка, приходилось избавляться от нежелательной беременности, не правда ли?

Все перестали есть, и не только упомянутые дамы, но и джентльмены, и собственные муж с сыном. Все навострили ушки.

- Мне нужен состав Абортирующего зелья, вы сами понимаете, по какой причине - я забеременела от нашей неземной любви с лордом Малфоем совсем недавно. Но… я не сумею разродиться. Уж и сына, - она сделала ударение на этом слове, - я еле родила, и это в девятнадцать. Сейчас же, если я не узнаю рецепт этого зелья, надо мной повиснет Дамоклов меч, и смерть моя от родов практически обеспечена.

- Но, миледи, Вы выставляете нашего семейного колдомедика в дурном свете.

Люциус едва сдерживался, чтобы не надавать шлюхе пощёчин перед всеми собравшимися за столом чистокровными гостями.

Да как она посмела! Да когда она успела? Да, в конце-то концов, зачем этой ледышке потребовался любовник?! Сидела бы себе в спальне и благородненько так мастурбировала. Так ведь нет, хуило хуёвое охуенное ей подавай, еби её в зад!

Люциус немного успокоился, по крайней мере, внешне и… улыбнулся жене. Он просто представил, как любовник ёб бы её в жопу, а она, как заправский гей, стонала бы и покряхтывала от удовольствия. Это сначала показалось ему очень смешным, но потом он опять загрустил.

Ведь будь оно так на самом деле, не залетела бы его супруга перед Мерлином от какого-то, он был уверен, проходимца. Этот самец человека даже не позаботился о последствиях своих утех с Нарциссой! Какой же это человек? Самый настоящий самец и есть. И сумел же доставить этот самец, нет, настоящий самчище, удовольствие длинноволосой шлюхе, прикидывающейся чуть ли не маггловской монахиней. Ишь, как вырядилась к завтраку, и это после ночного бального платья, такого вызывающе открытого, что многие дамы обсуждали и осуждали наряд размолодившейся и очень похорошевшей супруги. С чего бы это?

Нет, чтобы тяжело переносить беременность, поблевать, заплыть отёками, покрыться жёлтыми пятнами, как в первый раз, с Драко. Она же была страшна, как демон!..

Постойте, но ведь Нарцисса не покидала Малфой-мэнор около семи месяцев, а это значит… Это означает только одно - она спелась с одним из приглашённых на был двухнедельной давности низкопробных гостей. О которых сама же дурно и отзывалась, даже не хотела, чтобы гости её супруга занимали спальни на её этаже.

На… её этаже. Ей незачем было далеко ходить, ведь одну из спален занимал какой-то молодой красавчик совсем низкого полёта. Вот с ним-то Нарцисса и переспала по своей извечной привычке связываться с какими-то магглорождёнными выскочками, попавшими в свет за заслуги перед этим самым светом. Слугами бомонда. Вот такой-то магглорожденец и оставил её с носом, вернее, с дитятком.

Его, его! - лорда Люциуса Абраксаса Малфоя - выставили рогоносцем перед светом! И кто?! Эта наглая самка, не выдержавшая жизни без случки!

Зря он так, лучше бы сам заходил, скрепя сердце, к жёнушке, и пыхтел бы, и потел на ней. Только «на ней» потому, что лорд Малфой не признавал позы «женщина сверху». Женщине место быть только под мужчиной, ибо она во всём зависит от воли мужчины, даже в обычном плотском удовлетворении.

Лорд Малфой так мечтал сейчас напустить ручных гарпий, используемых во время охоты верхом на тестралах, на свою жену. Чтобы гарпии, не приученные к ней, попросту разорвали её на мелкие кусочки вместе с выблядком. Но сказать - он ничего не сказал больше. С этой потаскухи довольно.

Всё равно его репутации лучшего любовника в свете непокобелима. А, если и покобелится, Люциус быстренько восстановит её новыми, ещё более пылкими и громкими амурными похождениями.

И слух о них пойдёт по всей Британии великой,

И на обоих островах узнает высший свет,

Каков в постели он - неутомимый лорд.

Так думал лорд Малфой, изредка переглядываясь с Драко под женский базар, который постепенно разошёлся до такой степени, что уши закладывало. Все наперебой делились рецептами. К примеру, засунуть во влагалище самопишущее перо и повертеть там несколько раз, покуда кровь не пойдёт, да, больно, милочка, весьма неприятно, зато эффективно. Другие советовали залить в то место настойку женьшеня, да, спиртовую, она вызывает повышение тонуса матки, провоцируя выкидыш, а заодно стерилизует её.

Несколько дам посоветовали известный их служанкам адресок в Лютном, где Абортирующие зелья для разных сроков беременности («А какой, кстати, у Вас, миледи Нарцисса?»). А одна дама даже посоветовала воспользоваться… фаллоимитатором громадной величины, постараться просунуть его во влагалище на всю длину и провернуть до появления крови.

Но Нарцисса не хотела даже знать, что такое фаллоимитатор потому, что дама упомянула о маггловском происхождении предмета. Завязался диалог, а потом и целая дискуссия о методах избавления от зародышей и даже плодов месяце эдак на шестом, когда дитя принципиально уже похоже на человека, а не на маленькую ящерку или поросёночка. Всё это дамы обсуждали, не прекращая есть с большим аппетитом традиционные в доме Малфоев блюда, подаваемые на завтрак.

Особенно налегали на одадьи с русской икрой* и яичницу с такими жирными, большими, аппетитными, покрытыми с обеих сторон корочками, кусками бекона. На поданные в больших чашах мюсли и стоящие рядками молоко, сливки и йогурты никто внимания не обращал. В высшем свете… такое едят только дома, но не на халявной обжираловке в гостях…

Нарцисса взяла на заметку способ с женьшенем. Надо только достать эту тинктуру, но, если хорошенько пожаловаться домашнему колдомедику на нездоровье, отсутствие жизненного тонуса, утомляемость, вялость, сонливость, может, тогда он…

… Но в глазах любимого Гарри видел только эту грёбанную нежность, к чертям её собачьим! И тогда он произнёс те строки, что вертелись у него в голове вот уже две недели, с тех самых пор, когда он услышал их от Квотриуса и проворачивал, словно музыкальный диск, в душе, когда наяву дулся с Таррвой во взрывного дурака.

* * *

* Икра осетровых рыб на Западе ценится очень дорого и доступна только высшим слоям общества.

Красную икру называют «рыбьими яйцами», и стоимость её значительно ниже. Но в бомонде считается моветоном подавать её.

Глава 19.

- Хочу упасть в снека я и укрыться ими, предивными, нягкими, столь хладными,

Что тело леденят, выстуживают боль из сердца, расголотого братом возлюбленным, жестоким,

Завернуться в, сотканную из льда речного, зелёного пемулу, в плащ на меху из снека.

Хотел бы запахнуться я, магой, в прекрасно одеяние сие и приять хлад, до естества души саного

Пробирающий. Но обезболивает хлад и снек, как лучшее лекарство умелого фрача.

И нет средь человеков фрачевателей, излечивающих от любви велицей, Всеобъемлющей, отверклутой, осмеянной, сленённой на любовь иную,

Левнятную мне, как и душа людская не в состоянии объять величия бокоф. Нет! Волею своей отказываюсь я понять

Возлюбленного брата моего, коий зовётся суровын!..

Гарри, не чувствуя в сердце иного милосердного средства, кроме как эти вирши, прочитал его всё и закончил безжалостными словами Квотриуса:

- После приидет Фатум и дух мой отнесёт в Аид бечальный, но и в Аиде вечно стенать я буду не по бокам с их пищею мебесной,

По брату моему, возлюбленному вечно. На сём окончу я заклятье Смерти, коя Любовь повергла.

- Чьи, чьи это строки ты передал столь… неграмотно, но ясно? Ведь это ода Квотриуса, я узнаю его стиль. Тогда отчего же знаешь оду эту ты, но не я?

- Ты спал в то время, когда Квотриуса проняло на стихи. Он, наверное, думал, что ты услышишь их даже во сне. Однако, вижу я, что ты не расслышал их, как и положено смертному человеку, хоть и волшебнику, способному остановить порыв ненависти мага Стихий потому, что спал, утомлённый волшебством, спасшим нам всем… троим жизни.

- Но Квотриус же хотел уничтожить только нас с тобою!

- Нет, после он передумал и решил убить себя, просто пожелав Стихии Воздуха, ну, почти, что заавадить себя. Он не хотел жить - я видел это по его глазам, обезумевшим сначала в припадке ревности, а после - в приступе ненависти к самому себе. Он же - не прорицатель, потому и подумал, что ты отныне будешь только со мной. Но всё ведь вышло иначе. Ты проводишь много времени именно с Квотриусом, почти совершенно игнорируя меня.

Ой, какое я умное слово сказанул, - внезапно рассмеялся Поттер.

Но потом снова загрустил и сказал:

- Ты только изредка ласкаешь меня, но… так чувственно, что я всегда кончаю тебе в руку или на подол пенулы. Тебе не противно это?

Северус решил не отвечать на провокационный вопрос, чтобы не распалять несносного мальчишку попусту. Снейп действительно рассердился из-за врача.

- Чему же Вы смеете радоваться после такой страшной оды, которую Вы, мистер Поттер, хоть и с действительно смешными ошибками, но, надеясь на Вашу память, полностью воспроизвели мне? Мне вот, например, теперь ни капельки не смешно. Квотриус, оказывается, носит в себе такой груз печалей и забот, но всё равно остаётся нежен, ласков и полон любви ко мне. Не то, что ты, Гарри мой Гарри.

Отчего противишься ты любви неж…

- Хватит! Не желаю даже говорить об этих розовых соплях!

- Ну и встречайте счастливое Рождество в одиночестве, Поттер!

- А… А когда оно наступит, Северус, разве ты… не будешь со мною?

- Сегодня вечером - Сочельник, а ночью… Ждите себе рождественское чудо… в собственное удовольствие! Вы же умеете доставлять его себе, вот и занимайтесь рукоблудием, покуда член не распухнет!

Да оставайтесь-ка Вы лучше девственником до тех пор, пока для Вас не найдётся соответствующий… извращенец. Но им буду не я. А ещё лучше - найдите себе в «нашем» времени хорошую девушку, женитесь на ней, заведите детей, да побольше. Эту дурь Вы навсегда забудете, как только мы переместимся во времени. Отныне мне с Вами не о чем говорить. И трапезничайте в одиночестве. Видеть Вас не желаю.

Северус нарочито говорил оскорбительные и просто обидные для Гарри слова. В его сердце по-прежнему жила любовь всепрощающая. И, да, если Гарри будет сейчас настаивать на осуществлении своих… странных желаний, Северус уступит ему. Слишком сильна его любовь к Гарри, и не гордится она. Пусть он пойдёт против своих принципов - он сделает всё, чтобы Гарри, его любимый «нежный юноша», был счастлив наяву, а не только в фантазиях.

Но Гарри не стал настаивать. Он просто надулся, как мышь на крупу, завернулся поплотнее в покрывало, под которым лежал, ожидая Северуса, совершенно нагой. А для него это было верхом разврата - полностью обнажиться, хоть и было холодно. Но ради соития с Северусом, любимым на что не пойдёшь!

- Я приду… вечером, Гарольдус. И принесу Вам подарок на Рождество. Я не настолько жесток, каким, верно, показался Вам. Мои слова… Словом, я перегнул палку. Простите, мистер Поттер.

- Я - Гарри, Гарри твой Гарри, о прекрасный мой, недоступный, такой ледяной, словно пронизывающий северный ветер, Северус.

Поттер, желая задобрить профессора, произнёс это без ошибок на латыни.

- Северный ветер? Гарри, признайся, ты общаешься… ментально с… Квотриусом?

- Конечно, нет. Какой же из меня легиллимент? Ты же знаешь мои способности в этом искусстве, подвластном здесь только вам обоим, Северус.

- Но я просто подумал, откуда у тебя это сравнение меня с северным ветром, как не от Квотриуса. Ведь именно он назвал меня так впервые, ещё в походе, когда северный ветер в конце сентября не казался таким злым, но был иногда и желанным. Ты же назвал меня прозвищем этим, когда уже обидно звучит оно, ведь стоят такие холода. И вдруг: «Северный ветер». Объясни мне, Гарри, что ты хотел сказать, называя меня так, а не как-то иначе?

И Гарри решился, он откинул покрывало и предстал перед Северусом во всей блистающей чистоте. Чистоте кожи, чистоте нетронутого тела.

Северус охнул и бросился к Гарри, рывком поднял его на руки с ложа и закрутил по комнате, целуя в, оказывается, заплаканные глаза. Северус, говоря с Гарри, не смотрел на него - он стыдился тех слов, что произносили его уста вопреки желанию сердца, многотерпеливого, смирившегося с причудами любимого.

Они стояли посреди комнаты и целовались, страстно, взасос, играя языками, смыкая их и разъединяя, чтобы снова, как до… попытки суицида, совершённой Гарри, изведать все прелести ртов друг друга, а затем снова сплестись в любовной жажде, охватившей обоих. Северус снял с себя пенулу и натянул её на Гарри, чтобы тот, стоящий, в чём мать родила, посреди выстуженной комнаты, не замёрз.

Хотя у… Квотриуса были всегда распахнуты ставни, но они так горячо любили друг друга, что им было не привыкать к стуже в опочивальне. Но так было только поблизости от Квотриуса, в остальное время зельевар нещадно мёрз. Даже одевшись, сидели они на домашнем тканом половике, заваленном волчьими шкурами, и курили тоже при открытых окнах. Пепел они теперь стряхивали в созданную Северусом из хранившейся Квотриусом в память о море ракушки пепельницу. Он только и сделал, что увеличил её и «покрыл» лаком. И профессор не мёрз, покуда рядом был его возлюбленный брат. С Гарри же было холодно. Очень.

- Погладь меня… там.

- Не-э-т, я сделаю куда более приятное для нас обоих.

Почувствовав, как напрягся член Гарри, Снейп опустился перед ним, опешившим, на колени и нежно вобрал девственную плоть в рот. Он начал медленно, почти до сумасшествия неторопливо посасывать её. Гарри обхватил голову Северуса руками и прижал к своему телу, тая, изнемогая, желая всё большего, впервые отдаваясь такой небывалой, несбыточной, казалось бы, ласке. Он даже не додумался бы, что Северус, его любимый, сделает для него, Гарри, такое.

Что-то заставило его неистово ласкать себя, оторвав руки от Северуса - Гарри не хватало воздуха от обуявшей его страсти, так небывало хорошо ему было. Но хотелось, чтобы стало ещё лучше, а для этого нужна боль. Ему захотелось причинить себе боль, но он никак не мог придумать, что бы сотворить над собой.

Наконец, он пребольно ущипнул себя за соски, уже и без того затвердевшие. Боль пришла, но она оказалась… ненужной, незваной… не той. Нужна была боль резкая, обжигающая, кровь, наконец… Гарри только тихонько вскрикнул, но всё происходило там, внизу, где над его членом старательно работал его любимый, доставляя такое удовольствие, которое не сравнится ни с одной дрочкой.

Ему, Гарри, впервые в жизни отсасывали! Так это делали старшекурсники, сначала более старшие, а потом и ровесники Гарри, в душевой или в туалете. Даже Рон, и тот отсасывал Шеймусу Финнигану. Только Гарри все обходили стороной, как зачумлённого. Ну, что вы, он же - Избранный, дери его Мордред! Якшается с сальноволосым ублюдком Снейпом и с оборотнем Люпиным - а от студентов не укрылась эта особенность Ремуса, а ещё он любимчик самого Директора. Так и не вылезает из его кабинета и вечно знает пароли. Вот пусть ему Снейп и отсосёт, если, конечно, Потти не сблюёт от отвращения прямо тому на грязные патлы. А Снейп даже и не заметит, что грязи на волосах прибавилось!

И Фортуна исказила события их жизней таким извращённым образом, что Снейп оказался с разницей в возрасте со своим бывшим студентом всего в два - четыре года, причём оказавшись младше. Говорил о его возрасте, тогда тридцатилетнем или чуть меньшем когда-то, ещё до похода Квотриус. А после похода отощавший Северус выглядел в мутном, медном зеркале ещё моложе и знал об этом. После попытки Квотриуса умереть он помолодел лет до восемнадцати - двадцати, чем вызвал почти искреннее удивление Сабиниуса Верелия - отца семейства - во время заочной помолвки, совершённой не по ромейским обычаям, без присутствия невесты.

Теперь же Северус впервые ощутил прилив такой нежности, которой не испытывал даже в минуты ласк, таких упоительных ласк после многократных соитий с Квотриусом. Впервые ему хотелось ласкать не «в ответ», не «в благодарность за», а просто так, ни за что. Только, пожалуй, за одно - за то, что есть на свете невинный юноша Гарри Поттер. И его член твёрд и напряжён от его, Северуса, ласки.

Этот пенис был слаще медового пирога, слаще лесного мёда, но Северусу впервые в жизни по душе пришлась сладость. Правда… было ещё одно исключение из общей неприязни сладкого зельеваром - семя брата, Квотриуса, сладчило и весьма ощутимо. Для Северуса же не было большего наслаждения от ласк, до или после соития, а иногда - и вместо, нежели вкусить спермы возлюбленного, нежного, такого всё остро чувствующего названного брата.

Но сейчас - все мысли прочь, за блок, сразу, без выкидонов, третьей степени сложности и защиты, все мысли о ком-то или чём-то, кроме ощущения этой прельщающей сладости. А ведь… внутри Гарри должен быть таким узким и горячим, таким узким. Даже две серьёзных попытки изнасилования обошлись для Гарри только моральными травмами. Но он, в то время сущий дикарь, заедал «боль волос и жопы» жирной холодной бараниной, с благодарностью глядя сначала на «благородного хозяина», потом - «прекрасного воина», и уже вскоре - просто «прекрасного Сх`э-вэ-ру-у-с-сэ».

Как же быстро Гарри влюбился в «тот-кто-делает-навыворот», не его красивого брата, а в него, не слишком-то уж и красавчика, если сказать правду, Сева! И как долго подспудно развивалась ответная любовь Северуса к юноше, пока в одно прекрасное и одновременно, ужасное для них обоих, но каждому - по-своему, утро, не расцвела тогда ещё неясно каким цветком.

Теперь же понятным, принятым и уже родным - махровой чайной розой без шипов. Северус помнил о «пути их, усеянном розами без шипов» и какими-то диковинными цветами, «обагрёнными кровью невинности», долженствующими услаждать взор их и обоняние и внезапно вспомнил весь отрывок из «Истории Хогвартса» на арабском:

«Бисмилла ир-Рахман ир-Рахим.

И изрёк устами дивными к сладким лобзаниям зовущими кудесник тот прекрасновласый с очами чёрными в них же серебристым светом плещущимся чудесными неповторимыми да будет иншалла Гарунд-ибн-Джеми любовью моею ибо воистину прекрасен лик его младости и несверлёная жемчужина есмь он да будет он принадлежать мне во славу Мерринэ мир ему кудесника непревзойдённого ужасающего и карающего но милостивого к любящим и стало по слову кудесника черноокого и счастием во имя Мерринэ великого мир ему преисполнен был путь их любови великой и розами усеян без шипов и иными цветами многими чудеснейшим ароматом услаждающими обоняние их и прелестью неизъяснимой лепестков своих обагрённых кровью невинности дарующих наслаждение взорам их…»

И так Северусу показалось это уж излишне слащаво, с этими восточными выкрутасами, что непрошенная сладость затопила его рот, и он почти выплюнул сокровище Гарри изо рта, так и не завершив кропотливой работы над ним. Гарри ойкнул, как он обычно делал, допуская ошибку в родном, что было очень редко, или, чаще, латинском языках, и прикрылся рукой, а потом, как был, в пенуле Северуса, так и залез под покрывало и отвернулся носом к стенке.

Глава 20.

Снейп только-только пришёл в себя после нахлынувшего, сводящего челюсти от излишка сладости воспоминания, и понял, что с Окклюменцией плохо не только у самого Гарри, но и у находящегося рядом с ним. Значит, с посторонними мыслями нужно бороться силой воли, ведь ему, Севу, не занимать её.

Северус тотчас решил замять возникшую, мягко говоря, неловкость, новыми поцелуями, ласками и продолжением начатого и почти доведённого до фонтанирующего, он был уверен в этом, финала, если бы тот состоялся. Да Квотриус уже три раза бы за это время… таких интенсивных ласк кончил. Но он имеет опыт, а, впрочем, какой уж это опыт у Северуса с Квотриусом - менее трёх месяцев по-настоящему вместе! Но названный брат и в самый первый раз, тогда, на прокопчённой кухне кончил так быстро, насколько позволяли ласки Северуса, специально медлительные.

Это древняя страстная кровь его родителей бурлит в возлюбленном брате, у Гарри же - не кровь, а водица, как у простого англичанина. Не в пример самому пылкому и страстному Северусу, в чьих венах какая только кровь не играла, ведь бабушка - арабка и матушка - француженка так просто, «даром» не проходят. А сколько было иноземной крови до них! Целое море, и всеразличной!

Семейство Джеймса Поттера, не к близящейся ночи будь помянутым, было обыкновенной светской фамилией со всеми вытекающими - холодностью, раз один ребёнок в семье, и это у чистокровных-то магов, славящихся плодовитостью, и дурным воспитанием наследника, на которого и отцу, его зачавшему, и матери, его родившей, было глубоко и высоко плевать!

А о семье Лилиан Эванс можно с уверенностью сказать, что она была лишь только благовоспитанной, но заурядной, обывательской, ничем, кроме дочери - ведьмы не отличавшейся от десятков, если не сотен тысяч таких же простых маггловских британских семейств без роду и племени.

- Ну, что ты, мальчик? Что уж такого случилось, чтобы ты так обиделся на меня? Ты же не знаешь, как правильно делают минет, а я…

- Я тоже знаю! Вернее, я много пальцев раз видел, как… это делают! Быстро. Один палец - раз, два пальца - два, три пальца - три, и готово!

Поттер от обуздавшей его мгновенной вспышки ненависти к только зря, но не предумышленно раззадорившему его Северусу заговорил на языке х`васынскх`. Он теперь вспоминал о его существовании всё реже и реже, но когда терял контроль над собой, говорил именно на нём.

- Гарри, я не хотел доставлять тебе удовольствие на раз-два-три, наскоро, как это делают подростки в душевых.

- И в сортирах тоже.

- Ну, значит, и до… такого доходят. Как будто без спален живут!

- А в спальнях с девчонками трахаются. А кто хочет с парнем, тот идёт в подземелья. Там, неподалёку от твоего класса, - разговорился Гарри на любимую тему - о Хогвартсе, - в общем, ну, я видел, когда проходил однажды мимо с отработки у тебя… Ой, как смешно звучит - отработки и… ты такой, ну совсем молоденький и не злой! Ты, который отсысывал мне, своему студенту, как и глумились надо мной все сокурсники, особенно слизни и наши, гриффы.

- Попрошу Вас, мистер Поттер, отставить школьный сленг в сторонку. Я же, во-первых, не так уж откровенно «отсасывал» тебе, иначе - кончил-не кончил - три минуты и никаких обязательств или слов о чём-то большем, нежели просто отсос. Ох, как же я не люблю это грубое слово.

А, во-вторых, я твой бывший профессор. Со времени обучения у меня уже пятый год идёт, а я не могу вечно оставаться для тебя «профессором Снейпом, сэром». Я не хочу этого.

- Понимаешь ли, это время сыграло надо мною злую шутку - вернуло первую молодость. Это означает, что нас с тобою разделяет не десятки лет, а даже меньше двух - ну, максимум, четырёх лет, и я выгляжу моложе тебя, как ты, надеюсь, заметил. Ведь на самом деле девятого января мне исполнится целых сорок четыре! Подумай только, как одарила меня богиня Натура! И я могу, безо всяких задних мыслей быть с тобою, почти, как твой ровесник. Это же настоящее волшебство, чудо!

- Северус, у меня есть одна серьёзная просьба к тебе - когда мы будем… вместе, - Гарри посерьёзнел, - порежь меня слегка пуго.

- Что-о?! Порезать твоё чистое тело кинжалом и, зная, что тебе больно, причинить тебе боль ещё большую?! Ну уж нет…

- Пойми, любимый, мне это всё время мерещится, как ты ставишь меня рак… на четвереньки, как потом полоснёшь по груди, бокам и животу кинжалом, зажатым в правой руке, а левой будешь направлять свой член, чтобы проникнуть в меня целиком и сразу, одним толчком.

- Гарри мой Гарри, но ведь это же, должно быть, ужасно больно. И где найти мне силы, чтобы изранить твоё прекрасное, девственное тело, при этом одновременно…

Да ты просто не знаешь, что такое первая боль проникновения! Это так, будто изнутри тебя разрывают крючьями, даже если до этого долго заниматься массированием ануса и, играя с простатой, растягивать девственный вход. Пойми, даже три пальца в заднем проходе не дают такого ощущения, как эрегированный пенис. Я же говорю тебе снова и снова, мы сильно, почти на месяц разругались с Квотриусом из-за его неумелости во время первого проникновения в меня. И то, он делал это постепенно, сначала истомив меня превосходнейшими ласка…

- А мне нужен нож! Кинжал! Как отвлекающая боль. Неужели ты не понял, любимый?

- Порезы кинжалом, пусть даже и лёгкие, рассекущие только верхний эпидермиса, и это в сказочно прекрасную рождественскую ночь?

… - Ну, хорошо, Гарри мой Гарри. Будет тебе по слову твоему.

- Так ты читал Библию?

- Нет, вернее, да, но только Новый Завет и Невиим - Книги Пророков. Тёмный Лорд дал мне задание сопоставить написанное в Невиим и Евангелиях с Деяниями Апостолов. И я читал не просто Библию, но достался мне из его библиотеки старинный свод, наполовину состоящих из апокрифов, на иврите, арамейском и греческом.

- Ты знаешь древние языки, Северус?

- Да, и во множестве. Не случайно же я говорил с тобою на языке х`васынскх`, причём владея им лучше, чем ты.

- Но ведь у Истинн… тьфу на них, х`васынскх`, чёрт, язык сломаешь, нет письменности. Мне Том говорил.

- Остались христианские хроники миссионеров, очень редкие, написанные латинскими буквами, разумеется, с большими фонетическими отклонениями от оригинала. Мне на слух, ещё в первую встречу с этим народцем, пришлось подделывать своё неверное произношение под настоящий говор этих людей, научиться х`ыкать, к примеру.

Нашлись эти записи, опять-таки в библиотеке Тома, в то время «моего Лорда». Он хотел узнать побольше о друидических британских ритуалах и, в целом, о знаниях этих магов Стихии Земли.

- Друиды - стихийные маги? Неужели тот старик в моём пле… в племени моих бывших хо… Не хочу говорить о рабстве - это заставляет меня вспоминать, каким ничтожеством я был. Если бы не ты, Северус…

Так вот, неужели тот старик был, почти, как Квотриус, только чуточку послабее? Да у него даже жён не было, не то, что детей или внуков с правнуками.

А Волдеморт мучал тебя когда-нибудь?

- Он был поначалу почти добр ко мне, пока ему в голову не пришла идея, чтобы я… Впрочем, это неинтересно.

Северус чуть было не проговорился Гарри в порыве охватившего его красноречия о своей работе «ядоваром» у Волдеморта. Он вовсе не хотел, чтобы резкий в своих мнениях - единожды навешенных ярлыках - Гарри, далеко не такой кроткий и многотерпеливый, как Квотриус, узнал бы об истинной цене его, Сева, шпионажа в пользу «Ордена Феникса». Гарри бы тотчас привесил на Северуса, как на рождественскую ель, несмываемое пятно позо…

О, боги, Мерлин! Он же забыл о подарке для Гарри! О рождественской, небольшой, хорошенькой, пушистой ёлочке.

Но ведь Гарри тоже умеет аппарировать, так почему бы сейчас не развлечь «нежного юношу» в преддверии тех извращений, которые он ждёт в эту ночь? И, да, ему, Северусу, нужно обеспечить себе «алиби» перед Адрианой. Значит, надо подключить Квотриуса. Пускай поспит рядом с женщиной. Всё равно, в темноте она не различит.

- А свойство Амортенции к распознаванию единственного, родного? Ничего, может, Квотриус её приласкает погорячее, чем я, который сам греется в лучах её не то, чтобы славы, вовсе нет, а простого человеческого тепла.

Да, надо будет подговорить Квотриуса приласкать мою жёнушку, да потщетильнее. Глядишь, и сам утомится, в игры с ней играя, и мне не придётся утром, после Гарри, заниматься соитиями ещё и с ним.

- Хотя, как же это? Обойти вниманием возлюбленного брата в угоду больному воображению мистера Поттера? Нет, Сев, так не пойдёт. Ты должен сберечь силы и для Квотриуса. Неважно, понадобятся они ему или нет, но с Гарри мне должно соединиться лишь единожды, дабы не пресытить его…

Да не о том я, дабы не порвать его анус множественными соитиями. Вот отпразднуем Рождество разик, и по опочивальням. Всё равно, порежу, страшно даже звучит, но таки порежу я его слегка, даже не до крови.

А, может, и Квотриуса в таком случае не гонять попусту к дрянной женщине? Ну, это уж, как он сам захочет. Я ему ни в чём препятствовать не стану.

- Гарри позволь мне взять тебя с собой на расчудесную прогулку в местночтимый лесок за ёлочкой. Это - мой подарок тебе на Рождество. Конечно, не главный… Но необходимый, а то какое же Рождество да без ёлочки?

- Х-хорошо, любимый. Ты только отвернись, чтобы я смог одеться.

- А спать со мною ты тоже будешь в одежде? - засмеялся Северус. - Или, может, ещё и плащ накинешь? Тогда как прикажешь ты резать себя?

Северус попытался в очередной раз повергнуть Гарри в смех над собственными фантазиями, такими… ненормальными. Ведь и без того будет больно да ещё как, но Гарри, всё же засмеявшись, ответил:

- Нет, любимый, буду я весь - перед тобой…

Северуса аж перекосило - ведь те же слова, но на совершенно ином языке говорил ему Квотриус! Но Гарри не заметил гримасы на лице любимого и продолжил:

- … Нагим. И ещё просьба - зная, что ты любишь меня, нетрудно предположить, что ты просто ритуально проведёшь по моей коже этим пуго. Но мне нужно, чтобы взаправду была порезана моя плоть, чтобы разрезы кровили, и капли крови падали бы на простыню, окрашивая её белизну каплями теряемой с каждым порезом девственности. Надеюсь, простыню мне позволено переменить на чистую, свежую, о Господин дома? - закончил улыбающийся Гарри, на удивление без ошибок на латыни.

- Гарри мой Гарри, скажи, когда, в какой момент родилась такая красивая и… болезненная и в прямом, и в переносном смысле слова, фантазия? Мне очень нужно знать это, чтобы найти в себе силы поранить тебя.

- О, это было ещё в школе. Я так хотел, чтобы хоть кто-то обратил внимание на меня, что незаметно это желание переросло в жажду надругательства, болезненного, грубого. Но никто… тогда так и не захотел меня. Ни девушка, кроме кратковременнного увлечения мной, но именно, что лёгкого, мисс Чанг, ни парень. Даже слизни… Оу, извини, даже слизеринцы не осмелились надругаться над телом Избранного, боясь тебя, профессора Люпина, ну, не знаю, может, самого господина Директора, а, возможно, боялись раздразнить само Провидение. Я же был под негласным табу тогда. Надо мной висело грёбанное Пророчество. Его не знал никто, кроме нас с господином Директором, но о нём знали все поголовно.

- Я тоже… знал его. Дословно и от первоисточника - мисс Сибиллы. Я был… там во время того, как она говорила не своим голосом. Но «моему Лорду» я так ничего не рассказал. Зол я был на него тогда, очень.

- Тогда откуда же Волдеморт знал о Пророчестве, Северус?

Глава 21.

- Ох, и не рождественская эта тема для разговора. Скажу лишь одно - Волдеморт заставил меня копаться в его огромной библиотеке не только и не столько для того, чтобы распределить по введённой мною нумерации свитки и манускрипты. Он тоже, как и все твои сокурсники в Хогвартсе, знал о Пророчестве, знал, что существует какое-то предсказание, касающееся его почти бессмертной жизни, некоторой угрозе ей. Вот и заставлял… нет, просил меня…

- Волдеморт просил тебя? Он, что, умел просить, ну, в смысле, когда был не Тох`ымом? Уже узнав своё почти подинное имя, а назвал я его Тх`омом потому, что не мог выговорить правильно, ну, ты же помнишь, как я х`ыкал, так вот, как только он узнал, что у него есть имя, а не кличка: «С иными глазами», он та-а-к возгордился, словно родился заново. Я вот, например, вспомнил же сам, что меня зовут Гарри и даже фамилию вспомнил, хоть и выговаривал с трудом…

- Тоже х`ыкал?

Северус не удержался и рассмеялся. Так по-детски смешно говорит этот его любимый юноша, словно не молодой человек, образованный, закончивший (ну, почти закончивший) лучшую во всей магической Британии школу волшебства и магии - Хогвартс, а как одиннадцати-, ну, хорошо, двенадцатилетний подросток. Со всеми этими словами - паразитами, вроде : «ну», «так вот», «ты понимаешь», «ты помнишь» и прочими выраженьицами. Сразу чувствуется, юноша ещё не вырос духовно, да и когда, и где было ему расти? Будучи ребёнком - рабом у х`васынскх`? Требуется развивать его, а не спать с ним, это же только гнусное дело развращения!

Но раз Гарри так полюбился Северусу, что тот даже почти согласился (прямого согласия-то он пока не давал) порезать Гарри кинжалом, причинив ему боль, о которой тот только и делает, что мечтает, знай, это - Любовь, с ней рядом Амур крыльями машет. И Любовь обоюдная, сильная, но слишком страстная у Северуса и слишком трудная для понимания - у Гарри. Потому-то и не сошлись они до сих пор, а попытка доставить друг другу удовольствие, считай, провалилась.

Северус опять отвлёкся. То ли он устал от каждодневных, словно зарядка, занятий любовью с Квотриусом? То ли устал он от этого гнусного мира, и ему всё больше хотелось отречься от него или построить новый мир без голодных и рабов - истинная мечта каждого уважающего себя мага? Сам Снейп не знал ответа на эти, действительно, трудные вопросы. А кто же, кроме него, мог дать ответ?

О, такой человек был. И это Квотриус. Квотриус, читающий мысли брата на расстоянии, словно книгу. Квотриус, аппарировавший в комнату Гарри. Квотриус, пришедший без спроса, тут же схвативший Северуса за руку и, ощутимо дёрнув за неё, поднял Северуса с так и не перестеленного ложа Гарри.

- Мне нужно встретить праздник сегодняшним уже наступившим вечером и ночью с Гарольдусом. Пойми меня, Квотриус. Этот праздник появился в христианском календаре только около сотни, а, может, и меньше лет тому.* А в нашем с Гарольдусом времени это - самый любимый праздник всех британцев - и волшебников, и простецов-магглов.

- И что же это за праздник такой? Первого совокупления?!

- Не греши против чужих богов, Квотриус, звезда моя, лампада души моей, розан, расцветший в сердце моём…

- А это ещё что за новизна появилась в обычном ласковом перечислении, кое даруешь мне ты, воистину сребряноокий Северус мой? Неужли придумал ты сам сравнение с каким-то цветком, схожим по названию с розою? Но как выглядит роза? И что такое розан? Ничего этого не ведаю я.

- Вот, посмотри у меня в голове, сейчас я представляю розу. Она нравится тебе, о биение сердца моего, кое в ладонях твоих, Квотриус?

- Я думал, полагал, что она должна быть тёмно-красною, почти сизою.

Но ошибся я. Никогда не видывал я цветка прелестнее.

- Вот розан, видишь его?

- О, как прекрасен куст сей, окроплённый цветами множественными!

- Тогда взгляни на себя в моём понимании. Это - орхидея, чрезвычайно капризный в домашнем содержании цветок дальнего Юго-Востока, столь дальнего, что и представить ты себе не можешь. Но уж, если начинает этот диковинное создание цвести, то и не остановишь его. Будет круглый год усыпана цветами и бутонами. Какова она тебе?

- Прекрасна сверх меры, необычайна, краше розы. А я и не мог подумать, глядя на желтовато-коричневатую розу, что может быть цветок - соперник ей. Так, значит, эта роза для тебя - Гарольдус? Тогда могу понять я любовь твою к нему. Пред глазами твоими он воистину прекрасен и может расположить тебя к любви.

- И знай, о Северус, источник бытия моего, для того я переместился сюда, к… вам, чтобы сказать - нет ревности больше у меня к драгоценному гостю твоему. Только, молю, будь хотя бы иногда и со мною, иначе мне незачем будет жить.

Да, скажешь ты - вам с Гарольдусом не место здесь, в «моём» времени, и знаю я сие не хуже тебя, поверь. Я же зрю твои чувства… иногда и вижу, что наполнен ты тоскою безысходности. Но покуда ты здесь, прошу, нет, молю, Северу-ус-с, будь и со мною тоже. Знаю я мысли твои о невозможности возвращения тебе с Гарольдусом в мир ваш, знаю я мысли, тебя терзающие, мучающие, по отношению ко времени… сему.

- Так знай - проверял я на обыкновенной мыши, пробуя переместить её во времени силами Стихий Воздуха и Земли. Воздуха - для того, чтобы перемещение заняло бы наименьшее время, а Земли…

- Так что же случилось с мышью? Скажи скорее, Квотриус, не томи.

- Тяга земная, о коей не восхотел ты слушать, раздавила её в кровавое пятнышко.

- Но почему бы не взять Стихии иные, не столь жестокие, как Земля?

- Огонь сожигающий? Воду, затопящую вас в миг единый? Эфир, дышать в коем невозможно, ибо он, словно Вода, лишён Воздуха?

- Но в Воде, к примеру, растворён Воздух, и есть он и в Огне. Значит, по всей видимости, Воздухом единым воспользоваться нужно. Попробуй ещё на мыши. И, кстати, знай, что учёные моего времени проводят опыты и на мышах тоже. Ты - великий мудрец, Квотриус, орхидея моя, цветки коей пятью лепестками прекрасными созданы, многоплодная, многоцветная, такая нежная.

- Знай, Квотриус, что, хоть и проведу я часть ночи сей с Гарольдусом, празднуя Рождество Господа Бога матери твоей усопшей и похороненной по обычаю веры её, но утром буду вновь с тобою одним.

Лишь просить тебя хочу - возляг рядом с супругой моею Адрианою, дабы не подняла она шума излишнего из-за отсутствия моего рядом. Но ведаешь ты свойство Амортенции, о коем рассказал тебе я, и может не принять тебя она. Тогда ласками неуёмными заставь её лишь стонать и вскрикивать от удовольствия, кое, уверен я, можешь доставить ты женщине сей прихотливой. Хоть и знал ты из женщин лишь рабыню свою, некрасивую Карру, но спал же ты с нею.

- Моя же супруга и помоложе, да и не так уж страшна ликом, как Карра. Впрочем, лица ты её в темноте ночью, при ставнях закрытых, не рассмотришь, а тело у неё достойное, на ощупь приятное, дебелое, упругое, уж получше, нежели вовсе бесформенная туша рабыни твоей камерной бывшей. Вот увидишь, по нраву придутся горячие ласки Адрианы тебе, о Квотриус, брат мой, ибо стосковалась она по мужскому вниманию, коим обхожу я её с ночи первой, когда зачал ей дитя.

Гарри понимал, что речь идёт о жене Северуса. Он такой половой гигант, что его хватает и на неё. Или не хватает? Но сказал же Северус что-то о ребёнке, значит, хватает. Неужели на него, Гарри, хватит Северуса один лишь раз? Ведь не может же любимый разорваться даже между двумя мужчинами, потому и выбирает одного из них на ночь. Квотриус говорил, что ревнует к нему, Гарри. Это Гарри понял. А из этого следует только одно - любимый снова будет со своим предком.

Но… как же у Северуса здесь, в… этом времени будет дитя? Ведь он не должен оставлять никаких следов, кроме рубца в сердце Квотриуса, который останется после их с Северусом исчезновения из этого времени. И что-то долго говорили они о воздухе, пламени, воде и земле. Вспоминай, Гарри, это же основы Алхимии, науки, преподаваемой Северусом… там, в другом времени, в Хогвартсе! Эти четыре элемента - первооснова всего сущего, как считают алхимики. Но есть пятый элемент - эфир, принятый в натурфилософии. Гарри задумался, к чему бы это они?

Но что Северус сказал про завтрашнее утро, Поттер, к своему счастью, не понял. Он знал только, что сейчас они покинут Куотриуса, оставив его в одиночестве, и отправятся в лес за ёлочкой. Но вот куда они её поставят?

А-а, это мелочи. Можно и в углу прислонить. Главное даже не в ёлочке, а в том, что приятный запах ели, свежесрубленного деревца и смолы уже совсем скоро смешается с резким запахом его крови…

Хотя у… Квотриуса были всегда распахнуты ставни, но они так горячо любили друг друга, что им было не привыкать к стуже в опочивальне. Но так было только поблизости от Квотриуса, в остальное время зельевар нещадно мёрз. Даже одевшись, сидели названные братья на домашнем тканом половике, заваленном волчьими шкурами, и курили тоже при открытых окнах. Пепел они теперь стряхивали в созданную Северусом из хранившейся Квотриусом в память о море ракушки пепельницу. Он только и сделал, что увеличил её и «покрыл» лаком. И профессор не мёрз, покуда рядом был его возлюбленный брат. С Гарри же было холодно. Очень.

Однажды по пути из терм, наплававшись в тепидарии и будучи разгорячённым физической нагрузкой, которой так ему не хватало, Поттер оживлённо засматривался по сторонам, наблюдая за немногочисленными прохожими - день выдался красивым, солнечным и очень морозным. Вдруг в глаза ему бросилось виденное и раньше маленькое здание с двумя парами колонн по бокам необычной, двухстворчатой двери. Это был храм Цереры Многоплодной, как было написано на скромном портике, а читать на латыни Гарри умел лучше, говорить. Северус научил его искусству чтения заново, после рабского забытья, на латинских свитках из библиотеки своего дома.

И Поттер решил зайти и оглядеть ромейское святилище изнутри.

Оно показалось ему довольно убогим. Разумеется, кроме действительно умело вырезанной статуи богини из песчаника, как и все дома в этом городе, и храм тоже, были построены из крупных блоков этого странного камня. Статуя и вправду поражала величием и искусно изображёнными женскими прелестями. Но Гарри не повёлся на рассматривание больших, словно налитых молоком, грудей богини и её интимного места, слегка прикрытого драпированной, тоже высеченной из камня, тканью. Он спросил у священнослужителя на уже довольно сносной латыни, ради чего в Сибелиуме храм Цереры.

Поттер сам разучивал пройденное с Северусом до его грёбанной свадьбы, и у юноши хорошо получалось. Оказывается, музыкальный слух и тут не подвёл Гарри. Он воспроизводил все гласные правильно, ошибаясь только в произношении смежных согласных, путая «м», «л» и «р», «к» и «г», имел трудности с твёрдым «ж», а ещё плохо выговаривал «ц», произнося его по-английски, как «ts».

В общем и целом, священнослужитель понял его вопрос и пространно рассказал иноземцу, пришлецу некоему невежественному, как граждане прекрасного Сибелиума совершают жертвоприношения Церере Многоплодной, как совершают молитвы и в конце речи предложил Гарри прийти в храм с овощами и фруктами, а лучше - ещё и прихватив руками рабов, которых, должно быть, много у богатого на вид иноземца, непорочного агнца, принести всё это в жертву богине и вознести ей славословие, льющееся из самых глубин души.

Гарри ответил просто:

- Христианин еси я, и не полозено мне молиться бокам языческим.

- Вон! Вон из храма! Богохульник ты еси! - благим матом заверещал священник. - Почто пришёл ты видом своим и душой, проданной ни за осьмушку коровы, а задаром, Распятому Рабу, осквернять место сие святое?!

- Да, христианин есть я, и лезачем беспокоить бокиню языческую, коей слузишь ты, гласом столь кромким.

- Ах ты, картавый пришлец! Смеешь ещё ты мне указывать, как вести себя пред богиней священной, кою защищать я должен от клеветников и таковых богохульников, аки ты еси! Пошёл вон!

Гарри покинул громогласного священнослужителя, надеясь, что за двери храма он не выйдет.

Но тот вышел и долго ещё кричал вслед быстро удирающему Гарри, насколько позволял длинный плащ, в котором путались ноги:

- Се христианин еси, граждане! Остерегайтесь пришлеца сего иноземного! Се христанин еси! Заразу страшную несёт он в сердце своём и на устах злоречивых! Опасайтесь заговаривать с ним и даже в термах будьте поодаль!

Да станет он изгоем в городе нашем, храмы великие имеющем! Да будет так!

Се восклицаю я, авгур ваш, предсказатель безошибочный и священнослужитель храма Цереры Многоплодной Премоцилиус!

Гарри стремглав донёсся до дома Снепиусов, дома любимого Северуса, рабы тоже пробежались и согрелись.

Они были в одних лишь шерстяных хитонах* * , валяных пенулах и штанах из грубого сукна, а ноги были обуты в войлочную, бесформенную обувь.

Разумеется, плащей им не давали. Вот, чтобы не мёрзнуть на стоянках для рабов, отплясывали они свои дикие, подражающие движениям лесных зверей и луговых птиц, танцы, чтобы согреться. А то ведь ненароком простудишься, да и помрёшь. Не у каждого же раба в доме есть свой врачеватель, не жалеющий горьких, согревающих, жгучих из-за ышке бяха отваров на жалких рабов, как в доме Господина Снепиуса Северуса. Но и рабы дома Снепиусов тоже любили поплясать-попрыгать-помахать руками, изображая охотников на медведя…

* * *

* Рождество Иисуса Христа до четвёртого века упоминали в праздник Богоявления. В середине четвёртого века папа Урбан Второй ввёл Рождество, как отдельный праздник, отмечаемый двадцать пятого декабря. Праздник связан с замечательным солярным явлением - зимним солнцеворотом. Начиная с двадцать второго декабря день прибывает по несколько минут, сначала по вечерам, а вскоре подтягивается и утреннее увеличение продолжительности светового дня.

* * Хитон - основная одежда римских рабов, состоявшая из одного или двух кусков ткани, скреплённых на плечах небольшими застёжками. Заимствован у греков, среди которых выполнял функции и мужской, и женской одежды различной длины.

Глава 22.

…Теперь Гарри только диву давался и с большими охотой и удовольствием, как легко Северус решился отмечать прежде всего христианский, в понимании Гарри, праздник в языческом доме. Ну да, ведь он же лорд дома, Господин, как говорят римляне, вот и делает всё в своё удовольствие.

Ну, никак не давалось Поттеру вслух слово «ромей» или «римлянин». Всё, что мог он воспроизвести, было прилагательное: «римский», а на существительном «римлянин» его переклинивало. Бывает. Хорошо, хоть х`ыкать перестал. Но думал он правильно.

Ёлочка казалась словно уменьшенной копией елей доброго Хагрида, о котором Гарри тоже со временем вспомнил. От неё расходился по комнате и наполнял её выстуженный воздух дивный лесной аромат. Юноше было очень приятно чувствовать этот «запах Хогвартса» в своей комнате.

Участия лесничего в Последней Битве он не заметил, словно и не было такого члена «Ордена Феникса», как Рубеус Хагрид.

К слову сказать, Хагрид, разумеется, участвовал в Битве за Хогвартс, и весьма успешно, практически не прибегая к магии, а только благодаря таланту ладить с магическими животными, отвёл от защитников замка целый табун шерстокрылов - похожих на кентавров оголтелых тварей с длинными костяными шпорами на всех четырёх ногах и жутко кусачих. А челюсти с огромными зубами были у них такой силы, что запросто могли перекусить человека пополам. Но этот «разговор по душам» с нелюдью, у которой и душ-то, по изысканиям учёных, нет, проходил далеко на прогалине в Запретном лесу. И не успел Хагрид договориться со всеми легионами и стаями магических тварей, как… битва закончилась.

… Гарри, лёжа нагой под покрывалом, начал медленно, но верно нагонять на себя волны панического страха перед должным осуществиться с минуты на минуту, когда Северус закончит раздеваться и ляжет рядом с ним в постель. От ёлочки пахло хвоей и текущей из сруба смолой, она обречена была простоять до Нового Года, а потом отправиться на свалку во дворе.

Гарри было жалко себя, и он стал сравнивать себя с ёлочкой, на которую сейчас налюбуются, потом срубят её Режущим заклинанием, нанеся многочисленные болезненные порезы на всём теле, грубо, обязательно грубо отымеют и оставят одного. И так разжалобился Поттер, что и не заметил, как Северус оказался лежащим рядом, таким ледяным. Они накрылись покрывалом, и Северус лежал на спине, закинув руки за голову, долго вовсе не шевелясь, не делая даже попыток что-то совершить для совсем обессилевшего от страха Поттера.

Наконец, юноша не выдержал затянувшейся слишком уж паузы и произнёс шёпотом заискивающе и зазывающе в то же время:

- Северу-ус?

- Что, малыш? Боишься?

- Если честно, то да. Даже очень боюсь, хоть и хочу стать взрослым.

- А ты не бойся. Нам торопиться некуда. И если ты действительно этого хочешь, в одну из ночей или в какой-то счастливый день ты поймёшь, что бояться боли не надо. Пойми, Гарри мой Гарри, любовью люди занимаются не для боли. Это только ты вбил себе в голову, что любовь и боль - неразделимы, а теперь вот… сам испугался того, что напридумывала твоя, не обижайся только, больная голова.

Может, насчёт… кинжала ты погорячился? Посмотри лучше, да понюхай воздух, это наша с тобой ель. Настоящая, рождественская. Вот только индейки нет, а бараниной мы сегодня вдосталь наелись. Даже я съел немного, хоть мне и нельзя.

- Северу-ус, а ты… Когда ты… ну, начнёшь? В смысле… меня?

- А мне, почему-то кажется, что нам и так хорошо, просто лёжа рядом. Помнишь, однажды мы уже спали вдвоём на твоём ложе? И я тебя не тронул.

- Но, Северус! Ты же обещал, что возьмёшь меня именно этой ночью! Я же так ждал…

- А теперь боишься. Так, может, не нужно пуго?

- Нужно! Нужно! Назло! Назло себе! Назло те…

Северус мгновенно повернулся лицом к Поттеру и прижал его голову к себе, целуя в чистую, только сегодня вымытую в термах, макушку.

Недовольно и глухо раздалось:

- Ну, любимый мой, почему ты даже не поцелуешь меня в губы? Я же жду!

И Северус нежно поцеловал Гарри в губы, воспроизводя по памяти тот, первый, нежданый-негаданный их прилюдный поцелуй, от которого впервые после многих таких же, но наедине, так сладко сжалось сердце Снейпа.

Гарри не выдержал томления неизвестностью и повалил Северуса на спину, а сам уселся верхом и начал так страстно целовать любимого, что у того кругом пошла голова. И он стал сначала просто отвечать на атаку гриффиндорца, а потом перехватил инициативу и завладел ртом Гарри, изучая все его уголки, таинственные, хоть и… уже привычные.

Слюна любимого чуть горчила и казалась терпкой, хотя Северус и боялся излишней сладости «нежного юноши», который уже лёг на Северуса плашмя и натирался членом о его пенис. Северус не ожидал такой атаки со стороны стопроцентного англичанина Гарри. Он же ещё так недавно думал, что в венах возлюбленного - разбавленная многими поколениями чистокровных браков семьи Поттеров бесполая, асексуальная «водица».

Рука Гарри скользнула куда-то под тонкий матрац и извлекла сверкающий, новенький, острый пуго. Кинжал, который знакомый Северусу колон за хорошую оплату работы ещё и наточил. Гарри насильно прервал нежное поглаживание любимого подушечками пальцев по спине, поймал его руку и вложил в ладонь ненавистное Снейпу орудие, а потом сомкнул пальцы Северуса на рукояти, такой… удобной.

- Я сейчас. Вот так.

Гарри выпрямился и снова сел на бёдра Северусу. Сейчас Поттер казался таким хрупким и беззащитным, но вот он выгнул грудь колесом, поджал и без того плоский живот - всё, что Северусу хотелось бы сейчас заласкать, и скомандовал внезапно охрипшим голосом:

- Давай. Пусть и ты обагришься моей кровью, и пусть она свяжет нас навеки, покуда смерть не разлучит нас.

Северус собрался с силами, слегка замахнулся и нанёс Гарри первую рану, проведя кинжал поперёк груди чуть ниже сосков.

Только, когда кровь начала скапливаться на груди Гарри тяжёлыми, густыми каплями, Снейп заметил, что грудь Гарри курчавится чёрными, под цвет волос на голове, волосками. От груди идёт тёмная полоска к пупку, на животе тоже волосков больше. Так, что сама впадинка теряется в густоте поросли, спускающейся непрерывным светло-русым покровом к лобку и здесь обнажающей нежную кожу внутренней стороны бёдер. Северус нежно, стараясь не задеть порез, провёл по груди и животу Гарри рукою, погладил соски, поласкал закрытую волосками впадинку на животе. Но Поттер только сильнее напрягся, а не расслабился от этой нежной ласки. Ему хотелось иного - боли.

Наконец, капля - одна на весь порез! - набухла и оторвалась от раны. Гарри наклонился и увидел, как она растекается по безволосому животу Северуса и затекает в его пупок. Он не выдержал и застонал от дикой похоти, вмиг обуявшей его. Ему хотелось всего и сразу - быть под Северусом, оказаться внутри самого Северуса, вылизать ему пупок с этой соблазнительной каплей собственной, такой долгожданной крови, пососать Северусу, чтобы тот пососал ему, всего, всего!

Обняться с ним, ласкать его лицо, тело, худые, сильные руки и стройные ноги, всего его - тонкокостного, как птица, более хрупкого, чем даже сам Гарри. Слиться с ним в единое тело, соединиться, прижаться и никогда больше не расставаться, а так и умереть, в любви беспрерывной, непрекращающейся и… полной обоюдной боли.

Гарри выхватил пуго из обмякшей ладони любимого и легонько вонзил в него острие пуго. Он провёл по охнувшему то ли от боли, то ли от неожиданности, Северусу одну за другой две полосы от ключиц до живота, крест-накрест, раскроив левый сосок. Как когда-то давно, в прошлой, рабской жизни, когда Тома приносили в посмертную жертву Вуэррэ. Вуэррэ, так хотевшего Тох`ыма.

- Ну! Как тебе моя боль?! - вскричал торжествующий Гарри.

- Это было излишним, мистер Поттер!

Северус неожиданно для себя воскликнул, задыхаясь от боли и… возбуждения. Капля крови на животе, в его интимнейшем месте, мгновенно сделала его неуправляемым. Но на миг он смягчился и добавил мягко:

- Я и без ран на теле люблю тебя, глупый Гарри мой Гарри.

Северус действительно не ожидал… такого проявления страсти у «нежного юноши», который, кроме, как онанировать, ничего не умел. Да и то, научился делать это сравнительно недавно, в походном шатре.

Снейп был, с одной стороны, зол на Гарри за доставленную боль, но, в то же время, что-то внутри подсказало ему, что именно эта располосованность ему, Севу, и нравится. И сейчас он отнимет у Гарри пуго и рассечёт ему живот, проведя острием по волоскам, таким красивым, жестковатым и пушистым, не задевая пупка.

Так он и сделал, выхватив уже скользкий от крови - их крови! - кинжал и проведя им довольно ощутимо длиннейшую, тоненькую ранку справа от диафрагмы до паха, а потом полоснул ещё и по нежному боку. Всё, как хотел Гарри. Но этого же хотел сейчас и Северус. Животная, звериная жажда крови девственной крови, охватила его, так приятно щекочущей обоняние и превращавшей нервы в оголённые, чувствительные щупальца невиданной доселе человекоподобной твари - ламии.

Гарри был так красив сейчас, порезанный им, Северусом, вдоль и поперёк, его раны кровоточили, и запах крови возбуждал так, что хотелось взять юношу без какого-либо, всё же необходимого подготавливания. Изнасиловать его, грубо, да, грубо отыметь, а потом, не уняв жажды соитий, оставить молодого человека, ставшего мужчиной, даже без Кровоостанавливающего заклинания, не говоря уже о косметических. Войти к Квотриусу в супружескую, нет, его, Сева, опочивальню и долго, с нежностью и страстью любить его прямо на глазах у Адрианы, не обращая внимания на дурную женщину.

Видимо, он всадил кинжал в нежный бок глубоковато, но Поттер закричал от экстаза и лёг на профессора, объединяя капли крови в целые ручейки их густой крови, разделённой, одной на двоих…

… Ремус стоял, скрючившись в подземном ходе, не зная, как отворить дверцу, ведущую в кухню. На простую Alohomora проклятая, раздери её Мордред, дверца не отреагировала никак. Люпин применил и другие, более действенные Отпирающие заклинания, но всё было попусту. Тогда он, после минут десяти, проведённых перед дверцей для карликов, сообразил применить заклинание, переданное ему в спешке сделанным портретом Дамблдора - настоящей мазнёй, но бывшему Директору понравилось помещение, которое изобразил горе-художник, и Альбус сказал, что останется здесь. То есть, там…

Это было Отпирающее заклинание для всех дверей в Хогвартсе, включая личные апартаменты профессоров. Для господина Директора в замке все двери должны быть гипотетически да и практически открываемыми, так, на всякий случай. Вот только Альбус Дамблдор не использовал это заклинание, кроме, как для того, чтобы проникнуть в личные комнаты его мальчика, Севочки, чтобы посмотреть, как наводит порядок Линки и прочитать очередную запись в заколдованной его мальчиком «Истории Хогвартса». Если таковая запись, конечно, имела место быть, то есть соизволивала появиться.

… И Ремус так и не догадался, что в этой книге, где появились уже две новые записи, пишется история его единственного друга, лучшего ученика Гарри и… каких-то ещё лиц. А речь там шла ещё об одном мужчине и женщине некой. Не будь их, Ремус, может, и догадался бы, о ком написано в книге, но та совсем сдурела и выдавала хронику жизни магов в неверном порядке и путая датировки. Ведь она предсказала разлад между двумя кудесниками - Северусом и Квотриусом на самый их мирный и полный любви месяц ноябрь. В том же месяце предписала она Снейпу хорошенько переключиться на Гарри. Но… ничего этого не произошло.

События раскрутились, как освобождённая, прежде перекрученная спираль, в месяце декабре, да именно на Рождество, под самый новый, четыреста двадцать шестой год.

Глава 23.

Первая запись была такой же непонятной, как и все остальные, всё же прочитанные Ремусом. Ох, и разболелась у него бедная вервольфья голова от старого слога без знаков препинаний и даже заглавных букв в начале предложений!

Но в ней гласилось что-то о наследнике рода Снепиусов - древних магов, живших, по рассказам Сева, с пятого века в Британии, тогдашнем Альбионе и, если вдуматься, то написанное радовало, но и… тревожило чем-то, какой-то странной и даже пугающей недоговорённостью об отце наследника.

«Месяца аугуста во первые дни рожахом сыне и наследнице жена кудеснице тово коий словно бы сын старшой законныий военачальнице Снепиуса Малефиция именем Северус поганый вторый же кудеснице словно брат сводныий единокровныий крови грязной ибо от рабыни еси приял отче его жёнку тую собе ибо не восхощал Северус тот поганыий поять ю внове дабы понесла она чадом иным но сотворен же грех той смертныий со согласия Северуса тово таковы нечестивые законы римлянов поганых ибо брату передахом брате жену свою…»

Вторая запись была вообще замороченной, Ремус так и не понял, о чём или ком она:

«Во календы месяца марта быхом паводок велиций во рецех Британии всея отправили ся в поход дальний с миром не войною або за данию кудеснице те и пересекаше они остров велиций наш и пришедше ся ко саксы теи кои третий замок не рубихом но живяше ся во страсе поганом острог своий коий порубляше из дерев реком ся священный бор пикты теи быхом некрещёны восславляше и бе пикты теи люты на саксы и нападохом всею зиму на острог той но бесславно и безданно уходише ся со стен ево красно такоже крепко соделанных…»

- Какие пикты? Какие саксы? А, это, наверное, те самые долбоёбы, которые два деревянных замка под громким названием Хогвартс утопили в болоте вместо того, чтобы построить, как позже - норманны замок на возвышении. На скале, где он и сейчас, слава Мерлину, стоит и в ус себе не дует, - подумал тогда Люпин.

… Но сейчас нужно было поскорее открыть грёбанную дверь и вломиться к своим, пока они там друг друга есть не начали с голодухи.

- Aperirio* foris totalus directum!

Дверца еле слышно звякнула обо что-то, что прижимало её сверху, напружинилась и приоткрылась… Ровно настолько, чтобы увидеть пыльные мужские ботинки, обладатель которых торопливо вскочил. Видимо, под ним зашатался стул, и он испугался, что это Ауроры - особисты неведомым образом, из подполья, о котором никому из орденцев ничего не известно, лезут прямиком в кухню.

- Detegero* * foris totalus!

Человек быстро отскочил, чтобы его не повалило на пол открывшейся настежь дверцей и не пришлёпнуло бы упавшим стулом. Кто-то вёрткий, наверное, Уизли. Вот Тонкс бы не успела отскочить…

Нимфадора, несчастная девушка. Да, чтобы не сделали у Ремуса на глазах с Тонкс, как бы не бесчестили её самыми зверскими, грязными способами, она навсегда останется дла него «девушкой». Не по её желанию забрали у неё это сокро…

- А у Луны оно осталось, её же никто так… А у меня, меня, задрота грёбанного, бессовестного, осталась честь после того, что из-за меня сотворили с Нимфадорой?! Нет! И хоть не был я ни с мужчиной, ни с женщиной, я так сам себя… разъебенил к ебеням, что ни о какой «чести» в моём клиническом случае речи нет. Но отчего же герцогиня Валенси всё же заговорила со мной, бесчестным уёбком?

Да хватит рефлексировать! На меня уже семь палочек нацелено.

- При-и-ве-э-т! Как диля-а?

- Люпин, ты?!

- А кто же ещё, конечно, Люпин - это я. Уже сорок три года как. Скоро следующий пойдёт. Да прям на днях и пойдёт мне сорок пятый. А я к вам всем, собственно, с предложением. Ой, простите, пожрать забыл принести.

- У нас овсянки, соли, сахара, чая и воды в кране хватает. А… не засланный ли ты казачок-то, под профессора Люпина маскирующийся?

Люпину всё-таки подали руку и вытащили на пол, он отряхнулся, как собака, всем туловищем, и с него посыпалась извёстка, мелкие осколки строительного камня и даже мрамора. А уж сколько паутины с его головы стянули, чтобы разглядеть, похож ли пришелец из ниоткуда на господина Директора Хогвартса!

- Вы, профессор, извините, хвост за собой не привели, передвигаясь столь нетрадиционным, конечно, весьма законспирированным методом? Но Вы изволили так громко распевать боевые маггловские песни, что мне в моей комнате было о-о-чень даже хорошо слышно!

Ну, конечно, это Минерва. Она ведь теперь терпеть Ремуса не может, зверя вдруг в нём кошачьим чутьём унюхала и всем встречным-поперечным об этом своём «необыкновенном открытии» рассказывает.

А случилось это немногим спустя после ухода из Хогвартса в Кэрроскы - ирландскую знаменитейшую школу волшебства и магии. Но там были сложности с гэльским, ведь Минерве предложили сразу же пост Директрисы. А она возьми да и не откажись от такого интересного предложения.

Деловая переписка с Министерством магии, располагавшимся на территориии теперь уже другого острова, велась на английском, а вот с преподавателями, большинство которых в своё время закончили именно эту школу, общение велось на тарабарской смеси английского и гэльского. В общем и целом, миссис МакГонагал, находясь вдали от семей любимых внуков и внучек, была недовольна. Она не считала, что лучше быть первым парнем на деревне, чем последним в городе.

Хогвартс манил её и преследовал во снах о прежних порядках в замке, когда всем заправляла она, неутомимая заместитель господина Директора да ещё и профессор Трансфигурации, а покойный Дамблдор - да будет добрым его Посмертие! - только и делал, что спокойненько, вдали от дел, царствовал и купался в лучах славы.

Сейчас Минерве никто, кроме её обычной лености, не мешал превратить школу Кэрроскы в лидирующую на обоих островах. Ведь престиж Хогвартса значительно упал вместе с уходом из жизни великого мага Альбуса Дамблдора. Он-то и покрывал, будучи господином Директором, частенько затягивавшуюся бездеятельность заместителя, не гнушаясь даже самостоятельно заниматься пергаментной волокитой с Отделом Контроля за Учебным Процессом Министерства магии.

Минерва же была намного моложе и проворнее своего шефа. Когда это было нужно ей, а такое случалось нечасто. Да и в последние месяцы Минерва, прощённая Дамбдлдором, но раздражённая ссорой своего сына - уже довольно-таки в возрасте волшебника с невесткой, почти не работала, занимаясь только со студентами, да и то шипя на них, словно профессору МакГонагал в её анимагической форме наступили на хвост. Ссора закончилась - подумать только, какой позор на весьма чистокровную семью МакГонагал! - разводом.