Глава 62.
Квотриус не удержался и тихо, а потом в полный голос застонал, да так протяжно! Это Северус начал, по обыкновению своему и умелости, переданной и брату младшему, совершать круги и полукружия в анусе Квотриуса. Сие было одновременно и изощрённой пыткой, и наисладчайшим наслаждением, эти движения были схожи медлительностью своей с ходом спокойных морских волн, то набегающих на брег - это Северус коснулся пенисом чувствительной простаты, словно бы приближая к финалу их обоюдное чувство, так… обострённо, необыкновенно, будто бы изначально, прирождённо…
То откатываясь прочь, повинуясь северному ветру, это - облегчение давления на орган, позволяющий мужчинам любить друг друга плотски и дальше. Северус пронизывал, словно бы сам являясь этим ветром, а Квотриус - морем, чувствующим каждый сильный порыв его… С единовременным коротким вскриком, они кончили, но… Возня за пологом не улеглась - братья начали медленно, удовлетворённо ласкать другу тела, вот Северус вопреки своим же правилам коротко вскрикнул по-английски : «Люблю тебя! Как же сильно я люблю, мой Квотриус!»
Гарри не знал, чем вызвана… такая вспышка безумного любовного желания, а Квотриус в это время ласкал впадинку на животе Северуса, то вонзая в неё острый, твёрдый кончик языка, то обводя им круги вокруг милого и сердцу возлюбленного брата, да и ему самому местечка, то выписывая зигзаги и знаки Стихий на плоском, поджаром животе возлюбленного брата в ожидании игры с участием себя в главной роли.
Гарри довольно-таки долго слушал звуки за так кстати привешенным пологом, не то он почувствовал бы, что не знает… что сделал бы сейчас с любимым от злости за его, Гарри, унижение. Впрочем, любовники и не знали, что он проснулся и слышит их, иначе бы прекратили свои занятия.
- Не при свидетеле, - шептал на ухо Северус брату в начале ночи.
Тот согласился.
- Ибо оба мы стыдливы. Только, когда Гарольдус крепко заснёт, - с охотою подтвердил Квотриус.
Они обнялись незаметно, лёжа друг к другу лицом и скрестив руки. Так и заснули, а проснулись от того, что оба достаточно отдохнули, чтобы начать снова заниматься любовью. И такая прекрасная любовь у них случилась в этот раз, на новом месте, с тихо посапывающим Поттером за пологом… пока Гарри не выдержал и громко кашлянул в знак того, что вот он - весь внимание.
Но трепетание тел не прекратилось ни на миг - увлечённые страстью волшебники не услышали его. Теперь как-то жалобно стонал, к счастью для него и Гарри, готового уже задушить ромея, невидимый Квотриус, а Северус-невидимка тем временем очень ощутимо лизал соски брата, перекатывал их меж языком и зубами, прикусывал, оторвавшись на мгновение, прищипывал, крутил, защемлял между пальцами и снова припадал горячим ртом к источнику вожделения брата.
… Герцог Сплито-Далматинский Остиус Иванка Густавич откровенно скучал на свадьбе. Люц был так увлечён своим сыном, что к нему, его такому аппетитно раскормленному заду подступиться поближе, для желанного проникновения, разумеется, никак не удавалось. Но Люциус выбрал верный метод - кормить обязательно пригодящегося в… дальнейшем Густавича «завтраками» да быть с ним при этом понежнее и поочаровательнее, и помногословнее в обещаниях сладостных ночей, полных страсти молодого, разгорячённого искусными ласками тела Оста и пылающим, тяжёлым, находящимся - о, да, конечно! Нет проблем! - только снизу и ни разу в иной позиции, Люциусом.
Так желал герцог - сам герцог! - Густавич, а ведь он привозит из каждой поездки на родину сотни тысяч тамошних златычев, идущих один к двум галеонам. А ради совместного вложения капитала и филейной части можно потерпеть, да, некоторую неласковость, торопливость и тонкость члена Оста. Тот всегда доводит партнёра до желанного состояния нахождения уже на грани разрядки, но без руки, этой жестокой руки, так редко онанирующей любовнику, не могущему, просто не могущему достигнуть необходимого возбуждения для оргазма.
… Итак, герцог скучал, когда к нему подошла эта красивая, молодая женщина со странным ему, воспитанному в английских традициях, именем Гвенн. Леди Гвенн Малфой, новобрачная, тоже скучающая на балу в честь её свадьбы с тем неряшливым толстячком, молодым лордом Драко Малфоем. А тот всё ест, потом пьёт, ест-пьёт, ест-ест-ест-пьё-о-т и так до окончания бала.
Только домашние эльфы приносят ему какую-то, наверняка, изысканную, подливку с кусочками мяса, а тот поедает это неведомое яство серебряной, разумеется, как и все приборы в Малфой-мэноре, однако же суповой - фи, какой моветон! - ложкой. В общем, не мелочится. А вот леди Гвенн, меж тем, давно уже что-то говорит ему, Остиусу, сладким, щебечущим голоском, какой вырабатывают во французских, дорогих пансионах для магически одарённых девиц.
- Надо бы прислушаться. В крайнем случае, можно было бы одиночество скрасить и развле… Нет, она же недавняя пансионерка, а, значит, до этого пухлячка была девицею и уж ни за что не изменит своему толстомясому, даже жирноватому мужу через несколько, а точнее, пять дней после Венчания и четыре - с тех пор, как стала его женой физически. Пустая пташка, но настоятельно не уходит, а чего-то всё же хочет. Только вот чего?
Гвенн говорила о прогулке, да чтобы её сопровождал по саду с обязательным заходом с улицы в оранжерею сам герцог, где она покажет ему бонсаи.
- О, конечно, я всего лишь дама. Моя мачеха, простите, свекровь, настоящая миледи Малфой. Я даже не настоящая ещё леди Малфой есть. О, pardon`e moi, я заговорила опять неправильно, прошу простить…
- Вы уже и без того один раз извинились, миледи Гвенн. Вы - иностранка, осмелюсь Вас спросить?
- О нет, я - представительница коренного населения Великобритании. Я родом из Уэльса, валлийка, причём чистокровная, мой род…
- Так Вы из прекрасного, гористого и полного медовых луговин Уэльса, миледи?! Как это прекрасно. И в доме родителей…
- Замке. Да, я говорила по-валлийски, но все мы, валлийцы, знаем английский, правда, иногда всё же делаем ошибки. Слишком разные это языки есть.
- Она даже не всегда замечает свои оговорки… Да она прелесть! Пока Люц не может оторваться от сынули, я, пожалуй, вплотную займусь женой толстячка. Она, эта Гвенн, столь непосредственна… Да ещё и эта оранжерея… - с проснувшейся сексуальной озабоченностью подумал герцог Густавич. - Там обычно Люциус сношается с великосветскими шлюхами… А знает ли эта неиспорченная девочка о сей, теперь уже, и её семейной традиции? Думаю, нет. И она действительно хочет показать мне надоевшие бонсаи, на которых Люц просто помешан.
- А вдруг не только бонсаи, но и свою пиз…
Ладно, не будем о пока, что честной леди, грубо, Ост, не будем. Вот когда она покажет тебе то, что у неё под подолом, тогда и давай волю фантазии… А что, девочка спелая, статная, должно быть, пылкая, куда уж ей с этим увальнем… Почему бы не надкусить, всего лишь разик? Думаю, это будет хорошей проделкой в отношении молодого, всё только едящего и пьющего, но в меньшей степени, лорда, глядишь, и Люц станет со мной поласковее, ещё поласковее, и не только на словах. Впрочем, только от меня зависит, буду ли я с… ним поласковее, а то, как не дам кончить несколько ночек сряду, тут он у меня и завертится, как волчок.
Бедный герцог и не знал, что сравнение с волчком, конечно, не с детской игрушкой, а с обыкновенным таким ручным, одомашненным оборотнем очень понравилось бы лорду Малфою-старшему. У него была, хранилась во глубине кровеносных жил, где-то в сердце мечта переспать с Люпиным. Но это была лишь голубая со всеми оттенками этого цвета мечта, и только-то.
Люпин куда-то подевался насовсем, словно бы решил повторить подвиг ещё одного недоставшегося Люциусу любовника, вернее, любимого - Северуса Снейпа.
Но того Люциус действительно любил, Люпина же желал для коллекции, чтобы как-нибудь в спальне, где он проводил ночи только с мужчинами, признавая их превосходство над слабым полом, для которого годится и оранжерея (в конце концов, там же так романтично, среди бонсаев…) Так вот, в спальне с каким-нибудь достаточно развращённым и уже ничему не удивляющимся партнёром сказать, ввернуть в интимном разговоре, промежду прочим, что он, Люциус настолько продвинут, как поговаривает молодёжь, что и с оборотнем спал, и оборотень этот оказался весьма хорош и пылок, мол, не то, что ты, медуза, расплывающаяся и тающая на песке у кромки волн.
Глава 63.
Лишь для этого хотел лорд Малфой переспать раз, ну, может, несколько, как дела пойдут, с господином Директором Хогвартса, но тот исчез. Насовсем, в неизвестном направлении. Зато поговаривают, что Северус вернулся из своего укрывища, зная, что охота на него прекращена, но теперь исчез Ремус, о, этот Ремус!
Хорошо сложенный, не такой худющий, как Северус, пониже ростом, как раз под стать Малфою, а вот размерчик у него, как говорят немногие смельчаки и сорвиголовы, спавшие с оборотнями, должен быть поистине гигантским, словно у настоящего волка. Ради этого размерчика в своей заднице и стоило попробовать секс с вервольфом. Да поговаривают, они ненасытные такие! Как бы Люциусу ночью не стало худо…
Но попробЫвать очень хотелось, и с размерчиком, и с ненасытностью звериной любви. Он же, Люпин, нет, Ремус, Рем - наверняка девственник. Значит, изрядная порция неизрасходованного либидо человека-волка передастся Люциусу, и для него откроются новые горизонты в сексуальных, поистине дорогих сердцу милорда, отношениях. Только вот, какими они будут?..
Пока младший Малфой ел-пил, ел-пил, ел и пил, но в большинстве своём знаменитые на весь бомонд малфоевские вина, не перетяжеляя свою печень - он, как и отец, особенно внимательно и активно заботился о здоровье своего похудевшего в ласках страсти организма, Малфой-старший предавался рефлексии о вновь живом, вполне здоровом, вот только почему-то не преподающем, по-прежнему недоступном куме, навещавшем, по рассказам очевидцев, Хогвартс, ещё в феврале, когда Люциус готовился к наплыву низкого пошиба гостей.
Он всё надеялся выкроить минутку, а лучше - несколько часиков, чтобы навестить Северуса в его апартаментах, как всегда подарив ему какое-нибудь украшение. Лорд Малфой знал по проверенным источникам - подкупленным эльфам - что драгоценный кум носит его дорогущие брелоки и часы, сколько бы их не было подарено ему, под мантией, и докладывается о подарках вездесущему оборотню.
А потом затащить под обычным предлогом навестить кума в Мэнор и, может быть, очень может быть, что тот после долгой разлуки и, озверев от одиночества в изгнании, и согласился бы на притязания Малфоя к его детородному органу. Хотя бы чуточку, хотя бы почувствовать… его вкус, вкус его спермы. На большее лорд Люциус вполне трезво не рассчитывал.
А в это время Гвенн с герцогом Густавичем гуляла по саду, оживлённо беседуя и находя всё больше точек соприкосновения с его, оказывается, нежной, как у девушки, и чувствительной душой. У миссис Малфой была ideé fix - затащить герцога в оранжерею и там предаться запретной, но, судя по его чувственному поцелую, который она так и не забыла, приятной любви. Той любви, которая доставляет то самое огромное, невиданное наслаждение, сначала тянущее внизу живота, а потом раскрывающееся незримым цветком в путешествии по небесам Радуги.
- Вы так милы и непосредственны, миледи…
Герцог говорил это уже в который раз, но Гвенн не надоедало слушать комплименты. Она толком ни разу и не слышала их от мужчины, только убегая с подружками в кафе, где за ними стеной стоял шёпоток:
- Глядите, как разодеты! А какие куколки! Все, как одна, с фарфоровыми, словно нарумяненными, личиками!
Но «серьёзные», предназначенные ей, только ей одной комплименты именно в свой адрес Гвенн получала только на каникулах от окружавшей её валлийской знати, говорящей:
- Гвенн - настоящая валлийка. Даже французское воспитание не может исказить плавные черты её лица, изменить цвет её агатовых глаз, заставить её жёсткие, прямые, чёрные, как перья мудрого священного ворона, волосы завиться, заставить поблёкнуть её алые уста, побледнеть - её белое, как снег, округлое личико.
Да-а, тот, кто станет мужем Гвенн, тот, которому родит она наследника, эта Гвенн пар Валискианнон, счастлив поистине будет тот мужчина.
Но надо девочке надо сперва дать закончить образование.
С этим соглашались все - и молодые мужчины, и старухи.
Больше личных ободряющих комплиментов Гвенн в своей короткой жизни и не слыхивала. А тут… комплименты личные, от красивого, она всё больше убеждалась в его своеобразной красоте, молодого, очень молодого, моложе её мужа, мужчины. И он при такой красоте не женат! Свободен! Значит, Гвенн совершит только «односторонний» грех, только для себя, но ведь она каждую ночь так тяжко страдает, невозможно сказать есть, как.
У этого… противного, жирного супруга пред Мерлином и людьми… он такой же толстый и раскормленный, как его носитель, да, именно, носитель, потому, что владеть, орудовать он им с женщиной совершенно не умеет. А у этого иностранца… он, наверное, такой же тонкий, как сам герцог Остиус… Он подошёл бы её нутру.
- А, скажите мне, как есть, герцог…
- Можно просто Остиус, Ост.
- Тогда меня можно просто Гвенн безо всяких этих «миледи». И давайте перейдём уже на «ты». Меня побивает это английское, двусмысленное «Вы». Оно то ли «Вы», то ли «ты», не разберёшь.
Гвенн окончательно расслабилась только, когда Ост дал согласие на «ты». Ей, знающей это тёплое слово по-валлийски, было теперь ещё лучше с ним, Остом, как он сам назвал себя, хотя ей нравилось больше его полное имя.
Наконец, она решила, что не сношаться же на ещё сыроватой, хоть и очень ароматно и зазывно пахнущей молодой травой земле, на ставшем весьма прохладным воздухе, доносящим запах первой листвы. Наконец-то, разрешив себе думать так, Гвенн повела молодого мужчину в тёплую оранжерею…
… Побывав на жёлтом небе, она уже было готовилась перейти на оранжевое, где водились добрые циклопы, но услышала посторонний шум и голос:
- Да что Вы себе позволяете, леди Гвенн?! И это на четвёртый день после того, как Вы стали де-факто супругой моего единородного, любимейшего сына! Так позорить фамилию Малфоев, как не делала это ни одна женщина, вошедшая в наш род! Вы - валлийцы, вообще неотёсанны!..
- Дикари, - только и промолвил ставший уже любимым голос.
Голос, шептавший ей нежные слова о неземной страсти, охватившей его, Оста, о неизъяснимой прелести её, Гвенн, как женщины, столь не своенравной, столь тихой, столь покорной, так отдающейся каждой ласке, ах, как жаль, что нам нельзя раздеться полностью и увидеть друг друга, не сокрытыми завесами одежд…
Гвенн, лишь услышав это единственное слово… тотчас спустилась с Радуги и поняла, что её предал тот единственный, которому она доверила свою честь, честь замужней женщины. Ей стало невыносимо, небывало тяжело, и она, одёрнув подол и натянув лиф платья, выбежала из оранжереи и побежала было с изменившимся лицом к пруду.
Несчастная юная женщина хотела выплакаться там в одиночестве да ещё и перед ночью, уже пятой по счёту, с нелюбимым, неподходящим ей ни в какую и… никуда, мужем, но… наткнулась на защитный барьер, который Малфой возвёл в парке на ночь, наряду с остальными, более отдалёнными. Он никак не ожидал, что гости пойдут слишком далеко от имения в ночь холодную, начала апреля всего, когда в парке уже промозгло.
Впрочем, он имел честь сообщить гостям о наличии защитных барьеров в парке Мэнора, предупредив их заранее, а кто попался, тот и дурачок. И хотя Гвенн гуляла с острожным Остом неподалёку от дома, она, увлечённая беседой, так и не услышала предупреждения.
Гвенн забилась в страшных конвульсиях, облечённая холодным голубоватым свечением контура, заполучившего жертву. Она успела испытать даже некоторый «неправильный» экстаз, пройдя всю Радугу задом наперёд, начав с неба красного и закончив путешествие на небе зелёном. Она знала, что так начинается Тудроускэн - Болезненная Смерть.
Там, среди мудрых, добрых единорогов и осталась душа её на некоторое время, покуда боль, неестественная, выламывающая кости из суставов, не объяла её. Она страшно закричала, на помощь ей бежал уже не разгневанный, а испуганный лорд Малфой-старший.
По его повелению контур был снят, но поздно - Гвенн упала, дёргаясь всем телом, как после воздействия тока высокого напряжения. Она вся занялась голубоватым пламенем, и напрасно Малфой спешил снять с невестки защитное заклинание. Было поздно, Гвенн сгорела дотла на его глазах и при собрании некоторой части публики, прибежавшей на истошный, животный, жуткий вопль.
Драко овдовел, едва успев жениться, но так и не сумел зачать жене, поэтому он теперь снова спокойно лежал себе в кроватке своей спальни, в ласковых и страстных объятиях активно утешающего сына рара, и ему, вернее, им обоим, было сейчас очень хорошо.
Гости так и не разбрелись по спальням, очевидцы рассказывали жутчайшие сказки на ночь, о том, как горела, дёргаясь всем телом и страшно крича, молодая жена Драко, наследника рода Малфоев. А ведь была она, наверняка, уже беременна, вот ужас-то какой! Ещё бы ей не быть беременной, ведь главное для Малфоев - это продолжение рода, а уж Драко так старался, что жена его возглашала на пол-дома не своим голосом, наверное, от небывалого удовольствия, доставляемого ей.
- Ну не от боли же она кричала, - высказался какой-то граф.
Он спал на втором этаже в другом крыле, но поблизости от спальни молодожёнов и потому слышал крики изнывающей от боли Гвенн, но предположить, что кричала молодая жена от еженощного, если говорить по правде, настоящего насилия, чинимого над ней Драко, пытавшегося изо всех сил зачать, был, как и остальные гости, не в состоянии. Это было бы слишком несправедливо и нелепо, и непонятно.
Глава 64.
Хоронить Гвенн всё же пришлось - хоть она и сгорела дотла, даже череп и тазовые кости испепелились. Но прах погибшей осторожно собрали домашние эльфы, и положили его саркофаг в родовой усыпальнице лордов и леди Малфой. Драко на похоронах был очень стильно одет в траурную, дорогущую мантию и вообще отличался румянцем во все щёки и припухшими от поцелуев Малфоя-старшего губами. Короче, выглядел молодцом, но прилично, соответственно принятым в высшем свете неписаным законам, печальным и внешне сосредоточенным на постигшем счастливчика «страшном горе».
Кроме того, родственники Гвенн, её рара и maman, дяди, тёти, деды и старые ведьмы - бабки обнаружили на шее скорбящего для вида вдовца интересненький свежий засос. Лорд Малфой-старший тоже старался изо всех сил, ему удавалось в меру общепризнанной и не поддающейся ничьему сомнению испорченности во всём соответствовать возлюбленному сыночку, держать себя и выглядеть тоже ну просто безмерно, весьма и весьма опечаленным, ведь косвенно, о, только косвенно, но в глазах пресловутого бомонда - он же предупреждал о контуре! - именно по его вине погибла ни в чём не виновная, а на самом деле, как знал только Люциус и Остиус, Драко пребывал в полном неведении, нерадивая невестка, позабывшая от стыда за совершённый адюльтер о защитных контурах Мэнора и бросившаяся грудью на один из них.
Такое поведение усопшей Люциус посчитал ритуальным самоубийством, но, разумеется, родственникам Гвенн, как честный человек, ничего о супружеской измене не сказал. Он ведь, хоть и скрепя сердце и чуть не проболтавшись в порыве откровенности после очередного искромётного водопада любовных ласк той ночью после… даже любимому сыночку Драко ничего не рассказал о сцене в оранжерее, когда дело там зашло уже слишком далеко и… глубоко.
На Остиуса Люц немного подулся… скорее, для пущего вида, но спустя неделю траура, большего обе погибшие с разницей в шесть дней шлюхи - проклятие дома Малфоев - не заслуживали, снова созвал узкий круг бомонда, самые вкусные сливки, на скромный, в понимании Малфоев, вовсе и не праздничный фуршет. Танцев не было.
Малфой окучивал деловых партнёров, чтобы вложиться покрупнее в наркоторговлю, это золотое дно маггловской цивилизации, подсесть и подобрать в итоге наркотрафик опиума и героина, идущего из диковатой страны Афгани в Европу и далее, в Союзные Государства Америки. На самом деле, это одна страна, просто со смешным названием, но является самым крупным потребителем героина. А вот было бы ещё лучше прихватить и наркотрафик кокаина, идущий из страны Колумбуса.
Об этих важных вещах мужчины говорили, стоя у фуршетного стола, поедая весьма небольшие порции, как обычно, деликатесных яств, и нарочито неторопливо попивая малфоевские вина, огневиски трёх сортов, вовсе даже не думая брезговать и вкусным, и престижным в этом сезоне маггловским скотчем. Для него уже была проторена дорога в высший свет модниками и модницами, от которых все перенимали новые манеры.
Одним из таких модников по праву считался и сам лорд Малфой.
Поэтому скотч хлестали, не задумываясь о его маггловском происхождении. В мире магов существовали только вина в весьма ограниченном ассортименте, пять-шесть сортов огневиски и ликёры. Вот последних было множество, но ими можно только лакомиться, потягивая коктейли из ликёров с огневиски и кубиками льда. Однако это не напиток настоящих мужчин - бизнесменов, отнюдь.
Среди приглашённых был и герцог Остиус Густавич, баллотирующийся сейчас на пост министра магии истинный джентльмен с прекрасным хогвартским образованием, да ещё имеющий Университет Высшей Магии за плечами. Совершенно ясно, что погибшая невестка сама совратила этого чувственного мужчину к адюльтеру, и тому, как благородному человеку, не оставалось ничего, кроме как удовлетворить прихоть и желание неумеренно пылкой валлийки.
- А ну их, всех, этих пламенных бриттов. Женю-ка я лучше Драко на англичанке. Правда, она не будет терпеть его слишком толстый член в вагине, а сразу же поднимет скандал и вообще переполох.
Ладно, погожу немного с женитьбой сына. Вот похудеет он ещё немножко, и член станет нормальным, скажем так, удобоваримым, - думал Малфой задним умом.
Он не прекращал расписывать радужные перспективы наркобизнеса кружку мужчин, потягивавших сигары со скотчем - всё маггловское, но это не моветон в доме Люциуса Малфоя. Сам он затянулся для проформы и чуть было не зашёлся кашлем - у него сразу пересохло во рту и горле, но он успел вовремя запить «Слезами бесстыдницы», одним из лучших сортов своих вин. Они изготавливались эльфами, разумеется, не из английского мелкого и кислого винограда, а из лучших французских и испанских сортов.
Плети местного винограда служили только для украшения поместий и парков, прилегающих к особнякам и замкам бывших Пожирателей - самых богатых лордов магической Британии. Единственный граф, самый странный из Пожирателей, но в своём кругу всё ещё считавшийся таковым потому, что Пожиратель Смерти - это, как кичливо поговаривали оные, «истинное, вечное призвание, непонятное всяким там… ", как всегда, отсутствовал. Да он и не понимает ничего в бизнесе. Пускай его отдохнёт со своим спрятавшимся волчком.
Наверняка, Северус знает, где тот укрылся, как знал и оборотень, нет… Рем, об укрытии Северуса, но так ничего и не сказал в тот ноябрьский вечер, плавно перетёкший в ночь, ночь глухую.
Люциус вспомнил дорогу из Хогвартса в Хогсмид, по которой он шёл, ожидая нападения кого угодно. Как же он боялся! А как этот Рем в состоянии подпития благороднейшим «Зелёным Змием» лапал его, Малфоя!
Правда, первым-то как раз начал игриво приставать к волчку сам Люциус, но это была шутка, непонятая Ремом. Тот воспринимал всё всерьёз. А ведь тогда, и правда, всё могло бы закончиться сексом с оборотнем прямо на кожаном диване, где они сидели бедро к бедру, а бедный, ненужный, неудовлетворённый волчок распалялся всё больше.
Сейчас Люциусу предстояло по-настоящему неприятное, но слишком, до неприличия долго откладываемое - ночь с Остиусом. Давно уже пора было переспать с ним и ублажить его заднепроходным отверстием, как тот и хотел. Наверняка, вся накопленная страсть достанется не жестокому в сексуальных играх Осту, но Драко. Надо же и Люцу получить заслуженное удовольствие!
Люциус почти наверняка знал, что Ост не даст ему кончить, а только доведёт до грани… которая и перельётся в аппетитный, жирненький зад сына. А куда же ещё-то подступившей сперме деваться? Ну, не онанировать же лорду Малфою самому себе во время полового акта с Остом! Это слишком… по-простецки.
Разговор прошёл почти успешно, только Ост упорно, как назло, словно ему что нашептали в аппетитное ушко злопыхатели, отказывался вложить свои златычи в общее дело. Он ждал обещанных ночей с Люциусом, значит, надо начать, не откладывая в долгий ящик, прямо сегодня…
… Не забывал Северус и о нежных бёдрах брата младшего, всё ещё хранящих загар сентября в жарком Сибелиуме, полученный на стадиуме в термах, их тонкой коже, так возбуждающе подёргивающейся в такт прикосновениям его, Северуса, сухопарых, влажных ладоней. Нельзя было обойти вниманием и тугую, упругую кожу живота, состоящего из сплошных мускулов. Они тоже сокращались и расслаблялись под подушечками удивительно изящных пальцев брата старшего.
А этот сладостный, сладкий любовью пупок! Эта впадинка и у Квотриуса была чувствительной, правда, в меньшей мере, чем соски, но не облизать его кругами, а после, под неумолчные стоны Квотриуса, не войти в неё языком и прикусить нежнейшую кожицу под ним было сверх сил Северуса. Он уже собрался пальцем поиграть в заветной впадинке, как в разгорячённую ласками голову пришла мысль иная, более разгульная и… безумно, восхитительно манящая к немедленному её осуществлению:
- А ведь можно поласкать пупок и пенисом, к тому же уже давно снова вставшим…
Как же исступлённо вскричал брат, когда тепловатая капля смазки упала ему на нежную кожу прямиком в центр пупка, а вслед за ней другая, а после туда же уткнулась головка пениса моего твёрдого…
- Это новая, изобретённая мною одним ласка, и Квотриус сейчас на вершине блаженства и от неё самой, и от того, что придумал я… таковое для наслаждения его, брата моего возлюбленного, хоть и названного.
И, как начал я тереться и сновать головкой внутрь и извне впадинки, возбуждаясь сам и, превыше меры возбуждая своими нежными, но твёрдыми прикосновениями пениса брата милого моего…
Квотриус не выдержал и повалил Северуса на спину, тот, словно бы уже была меж ними договорённость заранее, а, впрочем, понимали они друг друга и без слов, закинул ноги на плечи сильному брату. Тот приподнял Северуса и одним скользящим, безболезненным, лёгким, отработанным движением вошёл в него. Северус застонал так гулко, что голос его отдался эхом по углам спальни.
Гарри не выдержал и… подсмотрел, что это такое Куотриус проделывает с его любимым. Он жалел, что не подсмотрел в первый раз, когда любимый взялся признаваться в любви этому Куотриусу на языке, которого тот не разумел.
И профессору даже по нраву пришлось, что Гарри слышит… и видит, как нужно реагировать на его, графа Снейп, ласки, ласкать самому, а не молчать, извиваясь ужом от малоприятных, должно быть, для Гарри в первый раз, ощущений в анусе. Любить надо! Тогда и анус сам разожмётся, и всё пойдёт, как по маслу.
От того, что он увидел, Поттер почувствовал, как приподнялся и потребовал разрядки его собственный член. Так и предавались любовным утехам трое магов, а мальчишка - раб, несмотря на все охи-вздохи паскудников, спокойненько дрых в изножии кровати на медвежьей шкуре, накрывшись просто куском ткани, так, как это было и с рабами в доме Северуса, вот только спал он не за дверью. А приглашения, такого обычного для рабов саксов - прилечь на кровать с бочку и укрыться общим одеялом - он не получил, к своему огромному сожалению и… удивлению. Чужаки! Что с них возьмёшь?
Когда настало позднее утро, Квотриус приподнялся с кровати, ставшей сегодня для них с братом ложем неистовой любви, как и в далёком Сибелиуме служило им со времени женитьбы Северуса ложе его, брата младшего. Сей брат стал всматриваться в черты Северуса. Квотриус понимал, что они за десятки итер педестре от дома своего Господина, такого ласкового и… изобретательного, как в науке любви, так и в чародействе, и он не мог измениться и помолодеть ещё больше.
Глава 65.
Быть может, кроме утреннего времени в походном шатре, когда было не до ласк, просыпался Квотриус рядом с любимым. Но тогда всё делалось по звуку рога - побудка, оправка, мытьё рук и умывание, трапеза… дорога, дорога, дорога… когда всё сводилось на остановках бесконечной дороги, редко, к короткому поцелую. Бои с варварами гвасинг. Вечер, а, скорее, ночь после боя, когда Северус бредил кошмарами увиденного и пройдённого самим. Только ближе к петухам вторым Северус изволил просыпался, и они любили друг друга в спешке, а иногда, и в полусне даже.
Младшему брату впервые за всё время их разделённой любви с Северусом удалось в спокойствии душевном проснуться рядом с возлюбленным своим.
Он нашёл высокорожденного брата воистину прекрасным, таким превосходно расслабленным, только с залёгшей отчего-то морщинкою меж бровей сейчас было лицо его бледное, юное, с тонкими, но не мелкими отнюдь чертами, спокойно сомкнутыми, такими умелыми, страстными губами, но и они сейчас отдыхали после ночи неистовства любовного, настоящей лихорадки страсти, их охватившей.
Не мог Квотриус, не обидев, не оскорбив даже высокорожденного брата, за что не было бы брату младшему прощения, прекратить движения свои в брате возлюбленном, когда на них уставились огромные от изумления глаза неправильного цвета травы. Глаза Гарольдуса, ненавистного бывшего «драгоценного гостя Господина дома» Северуса, теперь равного с ними, а с Квотриусом равного и возрастом почти. Что такое разница в год, может, даже, и меньше? Пустяк да и только.
- И как только можно любить его, глядя в эти зелёные - фу! - глаза! Ибо не должно человеку иметь цвет глаз таковой. Но, может быть, северный ветер мой, Северус, уж и разлюбил «гостя» своего, как говаривал он после всего одного соития с Гарольдусом, «любовь его сдуло вместе с невинностью парня»? Может, и правда, Гарольдус не интересен боле Северусу?
- Как прекрасен лик твой, возлюбленный, единственный на всю жизнь, ибо род Снепиусов потомком ты, считай, обеспечил, да и мачеха Вероника ходит беременной, но не о них речь, а обо мне. Останусь я холостяком на всю жизнь свою, в памяти сохраняя после отбытия твоего во время твоё настоящее память о деяниях твоих и любови велицей, кою осенили и Амурус, Стреляющий Метко, и Венера Златокудрая, вспоминать ко мне, ничтожному полукровке, все милости, кои являл ты, все утехи и новшества страстных утех наших, кои изобретать ты воистину мастер великий.
- О Северус мой возлюбленный, даже слова прекрасные меркнут рядом с ликом твоим, словно выточенным резцом мастера - скульптора отменного - из мрамора белого, превосходнейшего. Да буду хранить я верность тебе одному, и лучше мне рукою собственною воспользоваться, но не оросить семенем своим, кое изливал в тебя, ни одну из женщин на всём свете. И волны морские, и северный ветр - всё будет напоминать мне о тебе, возлюбленный, каждый камень в Сибелиуме и каждая плитка в термах.
- Каждый свиток в библиотеке дома, коий твой ещё по праву, когда же настанет право наследника твоего, буду я ему дядею не грозным, но добрым, ласковым, рассказывая истории о смелости твоей, отваге и решительности, о том, что всадник ты есть, и о том, каким милосердным являлся и ко свободным домочадцам своим, и к рабам даже.
- Но не расскажу я, что пришлец ты из времени иного, вместо сего расскажу я о сражении с варварами, в коем погиб ты, смертельно израненный мечами, и копьями, и стрелами их. Знай же, что отменным дядею стану я сыну твоему, по возможности заменив отца, уверен я, ребёнку крепкому, коего зачал ты, любовь моя единственная, разделённая, одна на двоих. И научу я премудростям владения волшебною палочкою дитя твоё, ибо уже прочёл в разуме твоём великом и богатом на откровения нежданные, куда аппарировать мне с сыном твоим за палочкою для него.
Квотриус обдумал уже всё своё будущее без Северуса и пришёл к выводу, что оно столь безобразно и угрюмо, и печально, что, если бы не сын возлюбленного брата, то незачем было бы и жить. Без волшебства Северуса, останавливающего кровь даже из очень глубоких порезов, умереть очень легко. Квотриусу никак не удавалось применить на себе, Северуса, и только Северуса Solidus sanguae. Полукровка же пробовал… в тот вечер после попытки самоубийства, когда открылась рана на шее, наложить заклинание сие на себя, но ничего из этого не вышло, вот и пришлось истекать кровью, покуда не пришёл возлюбленный брат и своею магиею остановил её.
Но вот только допустит ли всегда зазнающаяся перед Квотриусом из-за благородства своей семьи Адриана Ферликция недостойного полукровку до воспитания сына её? Ведь останется она вдовою и по ромейским благородным законам будет обязана снова выйти замуж. Быть может, оставит она сына на попечение свёкра и свекрови? А тут и он, Квотриус, пригодится.
Такое случалось в ромейских семьях, когда ребёнок был ещё мал, а вдове не хотелось заводить пасынка супругу новому, но желалось ей прийти к нему без дитяти вовсе, дабы жизнь жены началась бы словно заново, вот только пред алтарём жертвенным нельзя боле стоять в платье белом. Ну да и невелика печаль! Наденет светло-оливковое.
Да и не о ней думал сейчас Квотриус, а о себе и уйдущем, обязательно рано или поздно уйдущем к «себе», в свой мир и своё время, Северусе, так погрузившись в думы свои, что и не заметил он, как брат проснулся, поглядел пылающими серебром глазами на Квотриуса, а были они при этом такие хитрющие, и повалил брата младшего на живот. А спали они под таким толстым одеялом и на такой же перине нагими. Северус хотел было уже проникнуть в междупопие Квотриуса языком, как тот почувствовал, что ему нужно по большой нужде, совсем залежался, о, прости, молю, Северу-ус, глядя на тебя, превыше всего прекрас…
- Да беги уже, засранец, - ласково сказал Снейп. - Мне, вообще-то, тоже не помешало бы повторить твои титанические усилия. Ну да я подожду тебя, пока ты не сделаешь все свои дела, стыдливый ты мой.
А вот ночью вовсе не был ты стыдливым, напротив, был развратен весьма и весьма. Таким и нравишься мне ты всего боле - неуёмным в желании, страсти, любови, ласковым, нежным, отзывчивым на ласку каждую, сам ласкающий так, что душа уносится ввысь, туда, что вы - ромеи - Эмпиреями зовёте, а мы, маги - небом бестелесных духов, - рассуждал профессор вслух, специально работая на несчастного Гарри, и без того претерпевшего ночью муку тяжкую.
Снейп ожидал, что Поттер, который, конечно же, не спит, прекрасно слышит его «латинские напевы», «песни западных ромеев» и тому подобное, становящееся всё более откровенным и детальным в описаниях. Но никакого отзыва из-за полога не слышалось - тишь да гладь да Божья благодать.
Тогда Северус перекинул полог, чтобы оказаться отгороженным от мира вместе с обиженным сегодня Гарри, и, может, даже утешить его хотя бы поцелуями, но… Поттера в постели не было.
Вскоре вернулся скидывающий на ходу плащ на волчьей шкуре Квотриус, обнажая прекрасное тело, и Северус снова забыл обо всём на свете, даже о сортире - да не очень-то и хотелось, если честно сказать.
Они начали с поцелуев, сначала медленных, в веки, уголки глаз, брови, потом спустились медленно к губам, проникаясь их наичудеснейшим вкусом и ароматом. Северус первым, почти, как всегда, проник в рот Квотриуса и подлез кончиком языка под корень его мякоти, теребя её и нажимая мягко на нежную, связывающую язык со ртом мышцу, сейчас напряжённую и остро чувствующую. Квотриус не мог даже застонать - у него язык прилип к гортани.
Едва они закончили ласкать друг другу волосы, шеи и уши, братья перешли к ключицам, как и почти всякий раз, будучи ещё в ударе после ночного «изобретения» Северуса, придумывая новые ласки. Сейчас Квотриус посасывал кожу на плече высокорожденного брата, прикусывая её и выводя неведомые им обоим узоры и знаки незнаемых даже многомудрому ворону - Снейпу, письмён.
Северус тихо застонал, когда Квотриус вобрал в рот кожу на ключице и поставил ему засос, глубокий, наливающийся сиреневой, со следами зубов. Он хотел было точно также отметить и младшего брата, когда в спальню вошёл Гарри с вопросом и вполне себе дельным таким предложением.
Он сказал специально громко, чтобы голубки вздрогнули:
- Всё лижетесь и обжимаетесь? Никак не наебётесь всласть? Садитесь уже на кухне, жрать подано.
Северус, не размыкая объятий с Квотриусом, спросил томным, бархатным снаружи, но злым по сути своей голосом:
- И давно ли научился ты выражаться языком черни, о Гарри мой Гарри? Кто научил тебя сему наречию недостойному?
- Таррва и научил. Я говорю - жратва готова. А вы ли не проголодались, трахаясь всю ночь и, между прочим, не давая спать спокойно не только себе, но и соседу по постели, да, и забыл представиться - кухонному рабу вашему, Господа благородные.
Глава 66.
Гарри сделал что-то среднее между поклоном в ноги и реверансом, а потому чуть было не свалился на пол - заплелись непослушные ноги.
Северус видел это и рассмеялся. Квотриус повернулся и увидел, как Гарольдус пытается разобраться со своими ногами, словно бы переплетёнными меж собою, и тоже засмеялся, но тихонечко.
- Смеётесь, изверги? Я ж не только ночью вас рядом терпел, но и поесть сготовил - там окорок нарезан, яичницу с салом, но по-английски я сделал.
- Но у нас же нет курятника, о Гарольдус, благородный повар! Так откуда же яйца? Неужли… - и Квотриус снова рассмеялся.
Северус тоже засмеялся шутке брата, но быстро перестал потому, что увидел как по бывшей розовато-оливковой, теперь попунцовевшей щеке Гарри - его Гарри! - катится одинокая слезинка. Хорошо хоть, он вообще не устроил им истерику за их гоготание и издевательства, он - невыспавшийся, наверняка, исстрадавшийся из-за ревности к Квотриусу, когда тот сошёлся с ним, Севом, всего лишь за тряпкой, разделившей любовников и Гарри, но уже с утра, несмотря на переживания душевные, позаботившийся об их пропитании. Не получив ни крохи хлеба духовного (или телесного, это на выбор пользователя), он позаботился об их хлебе насущном.
- Квотриус, да перестанем же глумиться над тем из нас, троих магов, который приготовил трапезу сытную нам с тобою.
- Хорошо. Да будет по слову твоему, Северус возлюбленный мой. Не стану я играть боле в мальчишку-забияку, поющего похабные песни невесте и жениху, дабы получить от родственников и гостей молодожёнов, идущих вослед жениху счастливому, пригоршню орехов, - серьёзно сказал брат младший.
- Прости меня, о Гарольдус, будь так великодушен и незлопамятен. Но скажи, откуда в нашем доме куриные яйца? - чрезвычайно, просто на удивление вежественно спросил Квотриус.
- Ла-адно уж, прощаю тебя, Квотриус, а что скажешь ты, о Северус любвеобильный, сам нарушающий своё же правило здесь, среди саксов?
- Что скажу я? Да, пожалуй, ничего. В доме сём только мы с тобою разумеем по-англски, потому-то мне и забот нет, на коем языке выражать чувства, меня переполняющие.
«Не извиняться», - Северус решил сделать это правилом для себя в отношении Поттера.
- Мордред меня побери, гарпии меня раздерите! Я должен не только следить за каждым из них, как бы они не передрались из-за меня, эти двое погодков. Но Квотриус, ладно, он хотя бы разумен, а вот Гарри, Гарри мой Гарри может и влепить мне или Квотриусу за устроенную ночью оргию.
Сегодня же буду учить его, как надо любить правильно, чтобы нравилось не только, да и не столько, пока что, мне одному, - окончательно решился Северус.
- Квотриус, сегодняшнею ночью я должен побыть с Гарольдусом.
Твёрдо и безоговорочно заявил опешившему брату профессор.
- И я не приму твоего отказа понять меня, прости великодушно, но это воля Господина дома - спать с гостем сегодня. Отгородимся мы от те…
- Да уйду я прочь, в ночь морозную! Уж лучше помаяться мне в амбаре, нежели быть свидетелем зазорного совокупления «драгоценного гостя» твоего с тобою!
- Квотриус, послушай, сие есть несправедливость. Люблю же я вас обоих, пусть тебя и больше, нежели Гарольдуса. Пока…
Снейп говорил, а Квотриус меж тем быстро одевался. Вот он надел уже валяную обувь и собрался одевать плащ- «джубе», когда Северус подскочил к нему, обнял и сказал:
- Ну, хочешь, буду я любить тебя день целый? Хочешь, о Квотриус мой черноглазый, взором молнии мечущий не хуже самого Юпитера - Громовержца, так и полыхают глаза твои пламенем обжигающим, страстным? Ведь жаждешь ты сего, о Квотриус, орхидея моя, цветок воистину нежный и легкоранимый…
- О Северус непостоянный, как и положену ветру, хоть и выбрал для тебя я название ветра самого сильного, могучего, пронизывающего, не цветок я тебе, чтобы сегодня пригреть солнцем, солнце то - есть ласка твоя и страсть необузданная, завтра же - выбросить на свалку городскую ещё свежий, но надоевший тебе видом своим раскрывшийся полностью бутон! Иду я крепость Хогвартес строить, иду в одиночестве, там же пробуду до позднего утра самого!
И не попадайся мне на глаза, о Северус, брат и Господин мой, не приказываю я тебе, о, нет, лишь предупреждаю, дабы ты не соделал поведением своим таковое, о чём пришлось бы мне жалеть и скорбить после.
Это недвусмысленно означало угрозу войны, и жертвой в ней, по мнению Квотриуса, должен был бы стать вовсе не Гарольдус - безобразный и ничтожный маг, но сам Северус. Это было предупреждение, в лучшем случае, о Круциатусе, но во Второе Непростительное Северус не верил, а уверовал он в молниеносную стихийную Аваду, ведь волшебная палочка, впрочем, уже ненужная им обоим, всё же осталась у него, Сева. На всякий случай, для вспоможения. А что, при крайней необходимости волшебная палочка послужила бы проводником заклинания Щита огромной силы, которое теоретически, так как силы обоих магов приблизительно равны, только почерпываются из разных источников, поглотила бы смертоносный, зелёный, как глаза Гарри, луч.
Это было слишком маловероятно. Никто, кроме самого Волдеморта, не оставался живым после Авады. Наложена она была на него Арабеллой Фигг в образе Поттера, а последнее было придумано для морального устрашения противника. Будто бы перед Тёмным Лордом предстал сам Избранный, и сейчас решится судьба одного из них. Вот она и решилась - Волдеморт парировал заклятье Ари, в пол-мгновения сориентировавшись, что перед ним - некая личность под воздействием Полиморфного зелья и потому с лёгкостью отбил заклинание Мгновенной Смерти в сторону атакующего.
Как только луч попал в Арабеллу, её тело тут же вернуло себе прежний, естественный облик, и Волдеморт долго смеялся, что на него напала старушка с клюкой. Никакой клюки, конечно, не было, но была лишь волшебная палочка Ари, которую Снейпу, проработавшему весь план от альфы до омеги, в возникшей среди Пожирателей суматохе, удалось подобрать и после положить в кенотаф Арабеллы Долси Фигг, пламенного борца «Ордена Феникса».
Все орденцы винили за провал операции, конечно же, Снейпа. Ведь Ари уже не могла ничего рассказать, а её тело отдали тестралам то ли Долохова, то ли четы ЛеСтранж. Северус плохо помнил, в чьей резиденции произошло всё это. Он хотел выкрасть и тело Ари - боевой подруги, хоть она и не считала грязного шпиона и убийцу детей другом, но, когда влетел в конюшню, от Арабеллы уже мало, что осталось.
- Лучше сохранить чистую память о ней, чем морщить нос при виде объедков, от неё оставшихся, - так решил тогда Снейп.
Но и за это его обвинили орденцы, говоря, что, лучше бы похоронить по-человечески то, что от Ари оставили мерзкие твари Посмертия, чем хоронить совершенно пустой гроб лишь с волшебной палочкой внутри.
Снейп вспомнил этот эпизод случайно, так, в голову пришло, что не всегда он разрабатывал лучшие планы, что всё же главным стратегом и тактиком, опираясь именно на сообщения его, Сева, горяченькие известия, новости и даже сплетни, ходившие в Ближнем Круге, был старина Альбус. Он просто навскидку, в уме, практически молниеносно, составлял планы действий соратников - орденцев, которые потом, чаще всего, с полнейшим блеском выполнялись.
Дамблдор в стычках с Пожирателями не принимал участия ни разу. Как и он, Сев, оставаясь в стороне от сражений, но по диаметрально противоположным и в этой противоположности сходящимся причинам - оба они хранили свою жизнь и, главное, не засвечивались… попусту.
Последнее было опасно и для Дамблдора, и для Снейпа. Каждый из них носил свою личину. Альбус - весёлого балагура, старого хитрована, Северус - истинного последователя воли Лорда, приказывавшего Снейпу варить яды, разбираться в свитках и манускриптах, да покорно стоять ошую трона во время «развлечений». Последнее давалось с таким трудом, что в особенно страшных случаях Снейпу удавалось «откосить» под видом разыгравшейся некстати мигрени.
«Ваше лордство, позвольте Вашему покорному слуге покинуть Ваше драгоценное общество, о, разумеется, лишь на время, я приду к финалу.». Но Снейп никогда не приходил «к финалу», а Лорд спускал ему его странное мягкосердечие, считая это единственным недостатком своего усердного, безропотного, безотказного слуги.
А ещё этот покорнейший слуга был белоручкой, принимающим Круциатус за какую-то полу-мёртвую жертву, всё равно уже обречённую на страшную погибель, но не желающим сделать малейшего, о, совсем маленького пустячка - влить в глотку собственноручно сваренный яд.
Всё этот Снейп в добрячка играет… но яды варит по первому же приказу, а это - главное, что от него, зельевара, требует повелитель. И пусть себе копается в Тёмных Искусствах, всё равно его, Волдеморта, какому-то графу - мазохисту не перегнать в знаниях.
Но на самом деле истинным специалистом в этой области магии был именно Северус, отчасти презираемый за мягкотелость и небрутальность, за отсутствие агрессии - а без неё какой же из Вас, Ваша светлость, Пожиратель?
Глава 67.
У него было истинное, а не напускное рвение к этой дисциплине, ведь Снейп ежегодно неизменно подавал заявку на получение должности профессора ЗОТИ, но старина Альбус лишь хитро поглядывал на «правнучека» прищуренными голубыми, ясными, как небо в июне, глазами и говорил неторопливо, без устали, каждый год, с небольшими изменениями одно и то же:
- А тебе, Севочка, по основной специальности ж нельзя. Ты же кто у меня, грешного, что у ещё более грешного же Лордушки - всё одно - зель-е-вар. Такого отменного ж зельевара свет не видывал со времён Николя. Вот тебе бы ещё философский камень заполучить, да на работе своей же ж весьма опасной не погореть, не приведи ж Мерлин, в возраст войти, тогда бы и камушек тебе сгодился бы, вечную жизнь же и трансмутацию ж металлов в золото сулящий. И жил бы ты, пока не надоело, и золото копил для своих многочисленных же потомков.
Снейп гордо запрокидывал голову на тонкой, длинной шее и заявлял, что для него не Зельеварение - основа основ, но Высокая Алхимия, а более того - Тёмные Искусства. Поэтому, мол, ну дайте ж поучить опёздолов (нет, это он, конечно, думал про себя) остолопов Царице наук, но Дамблдор серьёзнел и говорил:
- А что Том скажет, если я действительно отдам тебе, мой мальчик, эту ставку? Как-то он отреагирует?
Ну, хорошо, скажешь, Тому всё равно, он на всех, как поговаривает молодёжь, «наложил» со своего второго пришествия. Но что скажут в Ближнем Круге? Твои сообщения сразу потеряют новизну, но восприниматься ж будут с опасением и недоверием, да подозрением же вовсе ненужным.
И заканчивал:
- Не хочу же ж я, Северус, чтобы замучали ж тебя из-за моей глупости и хождения у тебя на поводу. Уж не размыкай объятий своих крепких с черномагической наукой только у себя в апартаментах, да у Тома в обширнейшей библиотеке, ох, мне б такую. Преизрядная мечта есть у меня, Северус, граф ты мой сиятельный, докопаться до утерянного рецепта камня философского. Я ж уже несколько десятков лет, как в возраст вошёл, а пожить ещё так хочется! Уж порадуй старика, проведи иссследования ж в этой же области, попрошу же ж я тебя.
И Северус разрывался между, во-первых - преподаванием; во-вторых - шпионажем в пользу Ордена; в-третьих и последних, но их много, этих последних, своими увлечениями, в том числе, и на заказ - поиском философского камня; а, в-четвёртых, или уж в-третьих, считайте сами, ушёл шпионаж, пришла восстановившаяся дружба «не разлей вода» и бурные вечеринки с Ремусом. А было время - около года - когда профессор Северус Снейп и с профессором Ремусом Люпином алкал, и шпионом подрабатывал.
Как вдруг случилась второго мая девяносто восьмого года не предсказанная Снейпом потому, что он был уже на бо-о-ольшом подозрении, и в Ближний Круг, не говоря уж о стоянии ошую Лорда, его не допускали, Последняя Битва, а через полгода после развязалась годовая Война с Пожирателями. Вторая война на его веку, и воевал он на обоих Войнах отчаянно, ища смерти.
Зачем? Он и сам не знал, просто отключался, сносило напрочь врождённый, вроде бы, инстинкт самосохранения. Так что Снейп и в тыл врага на разведки под маской ходил, и на передовой дрался исключительно Непростительной Авадой, да заклятьями из любимых Тёмных Искусств, тоже убивающих жертву, только с подвыподвертом. Так можно было «серийными залпами» поразить как можно больше противников сразу.
… Но это всё дела минувших дней. Теперь Северус отпрянул от брата и пошёл в кухню, чтобы успеть позавтракать нормально, сытно до того, как его убьют. Всё же английский здравый смысл взял верх над привнесённой женщинами рода Снейп горячей, иноземной кровью и страстностью, и Северус подумал довольно хладнокровно:
- Ну, убьёт и убьёт. Во всяком случае до завтрашнего позднего утра мы остаёмся наедине с Гарри моим Гарри, а Квотриус может там себе, неевший, хоть пупок надорвать на строительстве - подумать только, в одиночку - основания замка.
- Пупок… и мой пенис в уютной маленькой впадинке, смоченной каплями смазки… Как это было… Так, не думать об этом! Ставлю блок третьей степени защиты, а не то у меня с Гарри ничего не выйдет.
Всё же жалко братишку названного - ушёл из нового дома, не поев даже окорока! И хоть сейчас вовсю пригревает мартовское солнышко… Ой, я опять думаю по-английски и ночью орал, как резаный. Никак не могу молча вынести эту ласку, ну или, хотя бы на латыни выразиться повитиеватей. Сейчас, сейчас, ставлю блок и думаю, и общаюсь с Гарри только на благородном наречии ромеев. Готово! Соделано! А молодец ведь я еси, распоряжаюсь мужчинами своими по праву Господина над ними обоими.
- Но заклинания Левитации простейшего Квотриус не знает! Знает, Сев, он давно уже, ещё во первых строках разума твоего прочитал его и, наверняка, разучил.
A если нет? Или же не освоил потому, что не на чем было?
И Северус уже безо всяких аллюзий эротического толка додумал:
- Вот тогда пусть пупок и надрывает себе.
- О Гарольдус мой, Гарри мой Гарри, видишь ли, что произошло меж мною и братом моим возлюбленным паче чая…
- Да не брат он тебе, Северус! И ты, и я знаем сие!
Но… ведь так и не извинился ты… Иль думаешь, что не виновен ни в чём предо мною, Гарри любящим твоим, за ночь прошедшую?
- Но выиграл же Квотриус состязание меж вами, и ложе разделил я с ним. Тебе же мастурбировать пришлось, я знаю…
- О, только не стихи. Рассказывай их Куотриусу своему.
- Но сегодня день в распоряжении нашем, Гарри мой Гарри.
Отошёл Квотриус от меня, пообещав мне кару смертную, коль приближусь я к нему до утра завтрашнего. А всё от того, что сказал ему я - ночью буду с тобою одним. Даже предложил я ему весь день целиком, но не…
- Да слышал я сие, весь разговор ваш, преизрядно бусталковий.
- Бестолковый, если уж на то пошло, Гарри мой Гарри. Коли не знаешь слова некоего, не прибегай к нему. Инако смешон ты станешь.
- Но не смеёшься ты, о Северус, любимый мною отчаянно и безнадёжно. Как давно, с… раза того, не был ты со мною. Отчего произошло сие? Не по нраву тебе пришлось тело моё? Но ласкал ты его исступлённо. Не по нраву пришёлся тебе анал мой? Но стонал ты от наслаждения, двигаясь в нём, и чуть ли не виршами изъяснялся. Скажи… ну что же пришлось… так уж не по нраву… тебе во мне, о Северус?!
Под конец своего вымученного монолога Гарри не сдержал эмоций и воскликнул:
- Отчего, лишь только познав меня, покинул ты Гарри твоего Гарри столь надолго - на несколько месяцев?! Не по нраву пришлась тебе неискушённость моя в ласках или незнание поз, какие видел я сегодня ночью?!
О, как овладевал Куотриус тобою! Какое наслаждение, должно быть, испытывал ты, о Северус мой! Не то, совсем не то, что с Гарри твоим Гарри, умеющим лишь на четвереньках, по-собачьи, стоять пред тобою!
И отчего бы сейчас нам не поговорить по-англски, когда даже Куильнэ покинул нас ради строительства дома малого для птиц, кои яйца несут?
Гарри выразился так помпезно об обычном курятнике, он просто не знал подходящего слова.
Но Северус понял его и оветил:
- О Гарри мой Гарри, да, несдержаны мы были с Квотриусом ночию, но вот в чём дело - придумал я новую, наиразвратнейшую ласку, кою лишь с Квотриусом могу повторить. Слишком невинен, неиспорчен ты для… подобного.
- Хотя бы расскажи мне на латыни вульгарной, кою знаешь ты, о ласке сей. Уж устал я говорить высоким слогом, о Северус мой, возлюб…
- Нет! Прошу, не это слово только! Принадлежит оно по праву Квот…
- Да всё у тебя принадлежит по праву Куотриусу! - парировал Поттер. - И ласки некие извращённые, и слова даже. Надоело! Я буду говорить тебе назло! Назло! Назло! Назло… тебе, назло… Куотриусу!
Глава 68.
Гарри завертелся по спальне и под конец упал - у него так закружилась голова, что он не сумел удержать равновесия. Сидя на полу, он горько зарыдал, громко, словно дитя, зовущее мать на помощь. И Северус опустился на шкуру рядом с ним и мягко обнял молодого человека, а тот инстинктивно обнял Снейпа и уткнулся ему в грудь, но истерика всё никак не прекращалась. Тогда профессор, подумав прежде трижды, сказал на родном для них с Гарри языке, по-английски:
- Успокойся, мой мальчик, Гарри мой Гарри, я покажу тебу эту ласку в действии. Правда, я не уверен, что она понравится тебе. Я же плохо знаю, да, если честно, вообще не знаю твоих эрогенных зон. Лучше, чем плакать, расскажи мне, что ты ласкал на своём теле, онанируя, какие места поглаживал, каким отдавал предпочтение?
Ну, перестань, перестань же. Я не выношу плачущих мужчин, только Кво… Да и то, совсем немного, - быстро поправился Снейп. - Да, в небольших количествах, и только.
- Я… ласкаю себе… только член, с меня довольно этого. Я… быстро, слишком быстро кончаю. Наверное, тебе, любимый, именно это и не понравилось во мне. Я, помнится, очень скоро кончил, едва лишь ты рассказал то почти что стихотворение, прерываемое прозой обыкновенной, когда ты сбежал вниз за вином, когда я…
Те ласковые словеса ведь твои, Северус? Не Куотриуса?
- Нет, это экспромт. Ты помнишь, что означает это слово?
- Да, конечно. Но неужели это… только со мной ты… впервые заговорил почти что стихами, а, Северус?
- Пойдём поедим, а то остывшая яичница на холодном сале - вещь, наверное, неудобоваримая, особенно для моих внутренностей.
Профессор не захотел больше развивать эту давно пройденную тему.
- А что у тебя не так со внут…
- А, пустяки, не бери в голову.
- Да я лучше бы взял твой член в рот, Северус. Если бы ты… конечно… позволил… такому неумехе… Но я видел, ну, как это делают, в общем, другие, да мои же ровесники, даже младшие меня теперешнего.
- И всё-таки, я есть хочу, а все любовные игры потом, и член тебе будет, только не кусайся больше, как в первый раз, а то не дамся тебе.
- А как надо, Северус? Любимый, скажи мне, куда девать зубы при отсасывании?
А то я так ведь и не знаю с тех пор, как укусил тебя за головку.
- При минете, Гарри, это звучит, куда как приличнее, чем этот школьный сленг. Запомнил? А не то опять перейду на латынь, а, признаться, она мне порядком остопиз… О-о, прошу прощения, Гарри мой Гарри.
- Ведь говорил же я себе, а сам от своих слов и отрекаюсь - думать и беседы вести только на латыни. В любой момент может прийти наш раб, а он-то понимает саксонскую речь, значит, догадается и по английской, о чём мы тут разговоры ведём. А за мужеложество саксы карают очень жестоко - мучительной, болезненной смертью. Хочу ли я этого для Гарри и себя? Ну, разумеется, нет. Но, находясь на территории саксонского, хорошо, пусть, вестфальского поселения с неизвестным, видимо, не войдущим в историю, названием, ну да и Мордред грёбанный с ним, с названием, мы, как гости, принятые всем Тингом, должны следовать правилам общежития этого самого долбаного Тинга. И раб может на любого из нас троих, ну, хорошо, пока только двоих, показать пред Тингом этим ёбаным, как на преступников.
- Мало того, что не укладываем мы саксонского раба на постель общую, хоть и спал бы он под своим суконышком, да и спал бы глубоко.
Да молодец ты, Сев, уж думаешь и на латыни! Но наше право сие есть. Мы суть чужестранцы, представители народа иного, могут существовать у нас, да и существуют в действительности представления свои о месте раба в спальне. В вопросе сием отбрешусь я от Тинга, тем более, что когда-то читал манускриптус я именно вестфальского королевства Вестсекс, и язык сей мне знаком гораздо лучше, чем спутникам моим даже под Лингвистическими чарами. Но вот на обвинения в мужеложестве удастся мне огрызнуться с трудом великим, и не уверен я, поверят ли мне вестфалы? Они же, как и все варвары, недоверчивы к пришлецам!
- Значит, что? Значит, идём дальше. Не допускать Куильнэ в спальню, но сказать ему на языке х`васынскх`, объяснить поподробнее, почему рабам ромеев нельзя спать с благородными хозяевами в одном помещениии и выделить одну из шкур ему, дабы задобрить мальчонку. Так, с этим решено. Сейчас же идём мы с Гарри моим Гарри пищу вкушати. Вот так, Сев, и думать дальше ты не смей… Опять сбился я… Так вот, и сметь не вздумай общаться с Гарри на языке ином, нежели «благородная, цивилизованная» латынь. Не поддавайся на начинания и подзуживания его, ни в коем случае. Сие суть еси путь, ко гибели ведущий.
- Идём трапезничать, о Гарри мой Гарри, - сказал Северус по-ромейски.
И Гарри внял негласному указанию любимого, распалённым к любови сердцем почувствовав опасность, угрожающую жизни всех трёх волшебников. Но Хогвартс не построен - значит, гибнуть им никак нельзя.
Гарри неожиданно легко перешёл на латынь за уже очень поздним завтраком, скорее, похожим на ланч. Он так проголодался, что съел большую часть окорока и почти всю зажаренную с обеих сторон яичницу с салом вместо бекона. Впрочем, в больших кусках полувытопленного сала встречались и мясные вкрапления.
Но Северус наелся и тем, что оставил ему прожорливый, как всегда, Поттер. Снейп был доволен и учёностью Гарри в кулинарном мастерстве, и собственному почти полному желудку. Сам бы он яичницу не перевернул, она попросту развалилась у него на широком ноже на шмоточки. Но неспроста говорят французы, что из-за стола нужно вставать с лёгким чувством голода. Так ощущал себя и профессор.
Он, наконец-то, сходил на двор, где Гарри побывал сразу после пробуждения. Сортир оказался одноочковым «домиком» с такой же до боли знакомой, но пока не до рези в глазах вонючей выгребной ямой, правда, никогда не вычищаемой, в отличие от ромейских. Саксы просто засыпали наполнившуюся яму земличкой, и переносили отхожее место поодаль на обширном дворе. А на месте прежней выгребной ямы очень любили копаться в земле свиньи, покуда их не угонят пастись в ближайший лес вместе с общим стадом, состоящим из коров с тельцами и тёлочками и редкими лошадьми, под руководством именитого свинопаса.
Эта должность считалась почётной, и занимался ей один из участников Тинга, но ему помогали и мальчишки лет семи - десяти, не дававшие общественному стаду входить в лес, да не какие-нибудь шабутные, а хозяйственные, сурьёзные, и рабы гвасыдах - столь велико было поголовье свиней и прочей живности в славном Некитахусе - селении, чьё название обозначало : «Посвящённое богине Нектус».
Гарри и Северус были в доме одни, но на дворе мельтешили вчерашние рабы - строители. Они возводили огромный курятник. Кур у жителей селения было столько, что каждый зажиточный двор выделил по наседке, а кто-то даже «пожертвовал» петуха - «призводителя» для выведения цыплят, дальнейшего их кормления хлебными остатками и овсом, вкупе с финальным поеданием особей мужеска, вернее, уже никакого пола - вкусными, жирными каплунами.
Волшебники сидели на кухне, как раз выходящей единственным крохотным окошком на задний двор, умилялись сортиру с милым сердечком на двери и молчали, но с увлечением глядели, как х`васынскх`, на этот раз вполне мирные и хозяйствующие, быстро строят дощатый маленький дом для птиц, кои яйца несут. Разговаривала странная, что и говорить, пара между собой только изредка, глядя, как раб, несущий доску, уворачивается от бешено несущейся на него курицы. На хозяйское добро нельзя было наступить и искалечить птицу…
Но хотелось благородным хозяевам совсем иного, чему было не время сейчас, когда уже в любой момент может заглянуть раб и отчитаться о ведении строительства, но он мог бы застать их в постели. А Северус ещё за завтраком - ланчем рассказал о саксонском законе Доброй Воли в отношении таких, как они и Квотриус, в том же числе.
В это время Квотриус, «наевшись деревянных шпилек», вовсю умело левитировал валуны и соединял их Стихиями Воды и Земли, создавая некий тягучий раствор с мелким щебнем, ложащийся в щели между камнями и затекающий внутрь расщелин валунов, там и застывая под действием даже не стихийного, а вполне обычного воздуха, преизрядно обвевавшего скалу.
Он нагромоздил уже три слоя громадных камней, но всё ещё чувствовал, что его злость на высокорожденного брата не улеглась. Он был очень сердит на Северуса за внезапную измену после… такой превосходной и в чём-то новой ночи.
Разве не удовлетворял он, Квотриус, все до единого желания брата, разве не подчинялся, когда это было необходимо Северусу, отдаваясь ему всецело, до последнего скрупулуса телесного? Разве он нехорошо овладел самим Северусом, разве не вовремя, после… той ласки, которую уже нельзя было претерпеть, лёжа спокойно, но звала она ко действию? И разве не совершил он действие сие превосходно, к радости и ублаготворению обоих?
Наконец, и это главный вопрос - неужели эта ночь была случайностью или, хуже того, последней… их ночью, и теперь Северус будет только с уродливым бывшим «драгоценным гостем» Гарольдусом? Брат с Гарольдусом, отгородившись от одинокого Квотриуса дерюгой. А ему, несчастному полукровке, хоть и стихийному, почти всемогущему, но нет, не в делах и путях любовных сердца жестокого, изменчивого брата возлюбленного, ему, поклявшемуся после этой ночи хранить вечную верность Северусу, придётся тихо и безропотно сносить волю старшего брата, северного ветра своего непостоянного.
Глава 69.
Не-э-т! Квотриус силой Стихии Воздуха приподнял большой камень, первый подвернувшийся под руку, и опустил на скалистое плато. Тот с грохотом и большим бухом разлетелся в пыль - такой силы ненависть вложил маг Стихий в этот булыжник. Нет, он, Квотриус, не позволит, чтобы сначала с ним говорили стихами в порыве страсти, а потом отбрасывали, как ненужную, использованную вещь!
Квотриус ещё вернётся к ночи и принудит, заставит Северуса прочитанными у него в «книге» разума запретными, черномагическими заклинаниями…
Но среди них нет ни одного, оставляющего душу, сердце и помыслы человека свободными. Значит, это будет, всё равно, что обойтись с возлюбленным братом, как это сделала новобрачная под Повелеванием. И не весь Северус, целиком и полностью, до конца будет принадлежать Квотриусу, но, да, прекрасное, однако только его тело. А вот это уже вовсе нехорошо. И не нужна Квотриусу близость, полученная… такой ценой, близость с бездушным Господином его и всего дома Снепиусов.
- Останусь я здесь до утра, - решил Квотриус. - Пускай Северус убедится, насколько Гарольдус в любви неискусен, пускай гость нечестивый навсегда разлюбится Северусу моему, северному ветру непостоянному. Пережил же я, что спал он с женщиною несколько раз и ублажал её, пережил и его две полуночи с Гарольдусом, переживу я и сегодняшнюю ночь, но в доме ноги моей не будет, покуда не расстанутся они. Не хочу я прерывать ласки их и объятия. Пускай их тешатся. Всё равно вернётся ко мне Северус, мой солнечный цветок, тепло тела дарящий всем, кто близок ему. Пусть и Гарольдусу за безобразие его хоть толика любви высокорожденного брата, да достанется.
И Квотриус продолжил возводить стену с помощью Стихий, не забывая оставить проём для очень широких ворот…
Сохранившихся и поныне, только слегка подновлённых в пятнадцатом столетии Главных ворот Хогвартса.
… Ремус, обручённый колечком из «бензоата», это было единственное запомнившееся ему слово, чувствовал себя хреново. Очень хреново, и хрень эта происходила с его пальцем - колечко, растянувшись, а потом сжавшись на пальце Люпина, превращало сей злосчастный палец в сардельку. Обручальное кольцо из неведомой ебаной хуйни было ему откровенно мало. Но снять его сейчас, когда все взгляды устремлены на его и Луны правые руки… Это невозможно, да просто немыслимо!
- Придётся тебе, Рем, потерпеть, пока церемония не кончится, и мисс, пока ещё мисс Лавгуд, твоя наречённая, не аппарирует или перенесётся одним ей известным способом из одного замка в другой, чтобы продолжать работать.
И, да, мисс Лавгуд шепнула Ремусу с утречка, когда они в первый раз оделись, что за «Северусом Снейпом» установлена слежка. Так что, лучше больше не появляться в замке под его личиной и вообще:
- Хватит уже тебе, любимый, переводить основу для Полиморфного зелья, сваренную самим профессором Снейпом, хоть вы и… были друзьями, пока он не исчез. Не то рассердится он на тебя, когда вернётся, миленький мой, ой, я не то, не… того имела в виду, а только тебя, тебя одного, мой пупсик. А-а, ты же не знаешь, что он вернётся, правда, ему придётся для этого попотеть. Но он вернётся не один.
Нет, правда-правда, он вернётся с одним очень интересным мужчиной.
- А мужчина из прошлого? - спросил, затаив дыхание, Рем.
- А как же! - игриво ответила Луна. - Из о-о-чень дальнего прошлого. Но наш человек, наш. И ты очень хорошо был с ним знаком, правда, давно, хоть и… в несколько, да совершенно! - другом амплуа.
Но… не буду больше, а то я тебе всё по секрету расскажу, а секрет этот связан со временным парадоксом, поэтому попросту не поддаётся человеческой логике и объяснениям. Например, моей логике и моим же объяснениям. А, значит, это точно парадокс потому, что логика у меня неженская, да и воля тоже.
Я же не побоялась, в отличие от тех людей, что в этом замке, прийти к тебе на помощь, - убеждённо добавила она.
На этом Луна резко перевела разговор на какие-то её замыслы с миленьким, которые и реализовала так… э… своеобразно, в первый раз - без особой удачи, но предоставив Люпину возможность находиться на грани и собственноручно, в прямом смысле слова, эту грань, уже ставшую было совсем мучительной, перейти. Во второй же раз Люпин только и сказал себе мысленно:
- Вот это женщина. Заебись.
Нет, он много чего ещё сказал себе и подумал, но это было первой ясной после оргазма проскочившей мыслью, более оформленной, чем всё, о чём он, можно сказать, и не думал во время процесса, такой увлекательной была сама процедура.
Теперь же он чувствовал себя полнейшим идиотом, дураком, всадником без головы и много, кем ещё не названным.
Он попался. По-крупному попался в лапки милой птички с бредовым именем «Луна», и Ремус чувствовал своим больным пальцем, что это только начало его невзгод. Попался на чувственность будущей супруги. Попался на собственную честность. Попался так, что когти птички Луны впивались в него ласково и нежно.
Зато он избавился от проклятия жабы, преследовавшего его почти всю сознательную жизнь. Он, к собственному невероятному счастью, перестал быть оборотнем. Луна убила волка, изогнав серебро из крови Ремуса. Только куда оно подевалось? Ведь даже Северусу не далась загадка трансмутации элементов, а он и маггловскую алхимию знал… знает, ведь Луна сказала…
Да, мало ли, чего Луна наговорила за те несколько часов весьма активной жизни, что Ремус разделил с ней! Теперь, что ли, раз она - Прорицательница - прислушиваться к каждому её бреду?! Стать подкаблучником?! Ну уж нет, дудки!
Ремус Джеральд Люпин хоть и согласился жениться, но по необходимости, а то вдруг он по неопытности сделал ей ребё… Нет, под Imperio не зачинают, это ему, как профессору ЗОТИ, отлично известно.
- … Только как же быть теперь с Трансфигурацией? Надо, чтобы мисс Лавгуд срочно опубликовала бы в «Видоизменённых Вестях Волшебников», так, кажется, называется специализированный научный журнал по Высшей Трансфигурации объявление о вакансии в Хогвартсe, - внезапно переключился на дела насущные Ремус. - Поговорю с ней, когда будем есть этот невъебенный тортище. Вот уж эльфы расстарались на славу нам с Луной!
И Ремус поговорил, незаметно пытаясь стащить злополучное кольцо с распухшего пальца, доставляющего сильную боль, портящую всё веселье, которым искрились орденцы. Но у Рема получился только деловой разговор насчёт вакансии, а проклятущее мордредово кольцо никак не могло слезть.
- Ну, с мыльцем-то сниму. А, может, если этот «бензоат» растягивается, то его и ножницами разрезать можно? А если попробовать прямо сейчас? Ножом для разделки торта? Уж лопаточку я использовать не стану - она слишком широкая, а вот нож - самое то, что нужно. А то ж сил терпеть больше эту боль никаких не осталось. Нет, ну и «подарочек» от помолвленной!
Ремус в итоге очень глубоко порезал палец потому, что нож никак не хотел подлезать под сраное кольцо, так раздулся палец. Но Рем, превозмогая боль и капая кровью на праздничную мантию («А-а, домашние эльфы уж отстирают, а не смогут, так магией кровь возьмут, всё равно, моё Evanesco кровь не выводит, весь румянец и жизненные соки забрала похотливая женщина.»), всё-таки разрезал жутчайшее кольцо, и ему сразу стало легче.
Он произнёс Solidus sanguae над своим пальцем, заклинание Северуса, и оно, к огромному удивлению Люпина, сработало. Кровь тут же запеклась на порезе. Он сунул остатки кольца в карман мантии, так, на всякий пожарный, а вдруг Луна потребует предоставить пред её небесно-серо-голубые очи «бензоат». Всесильное колечко упокоилось на время в кармане, но Минерва тотчас всё заметила и заявила тоном представителя Министерства магии:
- Мистер Люпин, о, прошу прощения, профессор Люпин, а почему Вы уже лишились обручального кольца?
- Потому, что оно нарушило кровообращение в моём пальце, только и всего, уважаемая госпожа Директриса, - зло, a-lá Сев, парировал Ремус.
При этом он так холодно обвёл взглядом всех орденцев, что никто больше ничего не вякнул. Он действовал так, как ему казалось, на его месте сделал бы Северус. И ему всё отлично удавалось, но… опять встряла Минерва:
- Но, уважаемый господин Директор, Вы же должны были потерпеть. Сейчас Ваш долг - оставаться обручённым, хотя бы до окончания всеобщего пиршества.
Ремус молча достал заебавшее его колечко, произнёс Клеющее заклинание, прилепившее разрезанное кольцо к пальцу, только-только ещё в процессе прихождения в нормальный, человеческий вид, а не неприятного вида, вовсе неаппетитную сардельку.
- А так Вас устроит, профессор МакГонагал? По-моему, отличный вариант, чтобы оставаться окольцованным, не правда ли?
- Окольцованным?! - взвилась, на этот раз, мисс Лавгуд. - Так вот, как ты обошёлся с моим первым… ну, может и не первым, подарком. Тогда знай, же это - остатней задарок, как говорят наивные, но при этом и мудрые валлийцы.
- А что значит: «остатней»? - наивно спросил Ремус на свою голову. - Мне приходит в голову лишь «оставшийся». Я прав? Ты ведь задаришь меня ещё многими задарками, милая? За всю оставшуюся мне жизнь?
- Это значит - последний! Больше ничего тебе, буке, не подарю!
… Если только ребёночка, - смягчилась Луна. - Я так мечтаю о хорошенькой девочке. Ну и о мальчике - продолжателе рода Люпинов, хотя… У тебя же есть старший брат, но… он не может зачать твоей мате…
- Помолчите, мисс Лавгуд! - взбесился уже Рем.
Глава 70.
Ещё бы, всё грязное бельё его нечистой, гнусной семейки хотят вытряхнуть перед всеми орденцами. Он не допустит такого позорища.
Мисс Лавгуд замолчала, но обиделась. Она такое для Ремуса сделала, столько… такого, а он… а он. Вот поганец! Да гад он отъявленный, подонок настоящий, тоже ещё нашёлся, неотразимчик дементоров!
Послав будущего супруга к Дементорам - так далеко и надолго, как она ещё никогда, даже мысленно никого не посылала, Луна застопорилась, сделала паузу, глубоко вдохнула и выдохнула три раза, и разом, как ни в чём не бывало, сменила гнев на милость.
- Он же такой… Вот именно, что неотразимчик. Но вовсе не… дементоров, а мой, только мой. И к лорду Малфою я его на выстрел волшебной палочки не подпущу, а то, как бы чего такого не вышло плохого. И на бал не пущу, а то много дурного из этого последует, - подумала провидица.
… Их заключение закончилось внезапно - к ним аппарировал мистер Флетчер, попросив всех не перебивать его, как он выразился, глупыми ответами на вопросы: «Где он был с восьми до одиннадцати?», «Как он вызнал аппарационные координаты сокрытого от всего и вся замка?» и прочие пустяки - да, именно не заслуживающими внимания и ответов пустяками, а поскорее выслушать «зашибенную» новость. Министра магии выбрали. И это вовсе не Арбиус Вустер, как все поголовно считали, а какой-то молоденький подпевала Скримджера, как поговаривают, из Большого Круга, дружок его, покойника, по истинному призванию - быть Пожирателем.
Глаза поголовно всех фениксовцев, даже внешне непробиваемой и презрительно относящейся к Флетчеру МакГонагал, фениксовцев так вылупились на Мунди, что он вынужден был ответить только на самые главные посыпавшиеся градом вопросы, а он сам, глубокомысленно икая от выпитого для заряда бодрости дерьмогого огневиски, выбирал, на какие отвечать, а какие проигнорировать. В числе последних оказались все вопросы о его местопребывании во время государственной охоты на орденцев, всех и сразу.
- Ну и как тебе-то пришлось в одиночку по подвальным знакомым своим прятаться, старина?
- Как же Вы выжили, мистер Флетчер?
- Мунди, тебя Ауроры не потрепали?
- Ты виделся с профессором Люпином и Тонкс?
- Конечно, виделся, когда и все вы, прямо сейчас и виделся, - невозмутимо сказал Флетчер.
Нет, он совершенно не хотел рассказывать ничего о тех восьми часах в подвалах Министерства. Давно уже признался только излишне честный и совестливый дурачок Люпин, что они вместе с Тонкс были, хотя и в разных местах, отловлены Аурорами и объединены в одну группу допрашиваемых. Ведь их только избили, правда, Мундунгуса избили значительно сильнее Люпина, поломав ему несколько рёбер, но почек, как покойнице Тонкс, не отбивали.
А Люпин отделался лишь синяками и изрядно побаливающими местами, до которых он ещё некоторое время, лечась у домашних эльфов Гоустл-Холла, а, скорее, волшебной целительской магией эльфов замка Северуса, усиленно старался не дотрагиваться. Но… сильно, до крови покалечился, пока, хоть и недолго, благодаря подвигу Луны, был волком. И у него снова всё болело, особенно сейчас, когда он увидел свидетеля своего малодушного поступка и боялся, что Флетчер сорвётся под лавиной расспросов и всё ещё раз расскажет, а фантазия у Мунди такая… Что Люпина обязательно исключат из Ордена, только на этот раз окончательно и без права апелляции.
Да и к кому апеллировать? Главу-то нового орденцы за всё время двухмесячного (sic!) спокойного сидения в тиши замка и поедания огромного количества провизии выбрать так и не удосужились. Просто потому, что были уже к этому моменту совершенно чужими друг другу людьми. Орден загнивал на корню, и никто не хотел встать и сказать: «Я буду первым! Кто хочет - идёт за мной, а остальные - в топку!». Не нашлось такого мужчины или женщины среди орденцев.
Каждый думал только о себе, но никто - и о других, тоже боясь одного - их слишком много. Прокормят ли такое количество жадных до вкусненького ртов домашние эльфы?
Только вкусная жратва, ванны с горячей водой, да свежее постельное бельё на мягких кроватях под балдахинами оттенка синего с обязательной серебряной каймой - в этом заключались все их интересы.
Яростная, неистовая, безрассудная до безумия Арабелла Фигг, погибшая уже много лет назад - вот, кто мог бы превратить стадо жующих, отмокающих в водичке с травяными пенами и спокойно лежебочняющих животных в прежних боевых соратников, переживших вместе… слишком многое, чтобы вспоминать минувшие дни.
Орденцам было лень. Их интересовало только, когда им будет возвращена свобода передвижений, и это всё. Разумеется, о выборе главы Ордена время от времени заговаривали самые молодые и гарачие - братья Уизли, но их попытки сдвинуть сообщество с мёртвой точки были, видимо, недостаточно конструктивными.
Один раз Джорджи и Билли-бой дошли даже до всеобщего одобрямса в выборе даты избрания главы. Но в тот мартовский день, казалось, вернулась зима, и было очень холодно, даже в пиршественной зале, где собрались орденцы, хотя топились все восемь каминов, но соратники (бывшие?) посидели, естественно, вкусно поели, с изрядным недовольством посидели в полной тишине, позябли и разошлись по своим комнатам. Единственное, что они сделали - назначили, лишь предварительно, лиц для голосования. Этими персонами оказались Гестия Джонс, которая всё пыталась взять самоотвод, но её так и не «отпустили», Элфиас Додж и… Уильям Уизли. Вот такая чехарда была в мозгах орденцев - кто в лес, кто по дрова.
Разумеется, будь среди членов Ордена мисс Лавгуд, она бы и оказалась в итоге главой, с её-то решительностью и боевым запалом. Но Луна была, по определению, вне игры, и принимать её в Орден только, как невесту Люпина, никто не собирался, хотя Джорджи и был чуть младше её. Но Уизли - это для орденцев всегда звучало гордо, и по достижению совершеннолетия все Уизли без пререканий принимались в закрытый «клуб».
А что такое и кто такие эти полупомешанные Лавгуд? Что отец, что дочь. И кому они, спрашивается, в Ордене нужны? Ну, хорошо, пусть не «они», а «она». Ну, подумаешь, делов-то - подлегла под вервольфа в ночь Полной Луны! И хоть каждый из них сидел, дрожал, боялся, а она подошла, и не с простыми целями. И пусть девушка использовала Непростительное на нелюде, это можно, это - дэцкий. А она, наверняка, и применила ПНЗ, чтобы заставить, по его же собственным словам, гея, переспать с женщиной. Ну, может, он би. Теперь.
Вон, какая рожа довольная была, когда он с невестой в залу спускался, так легко и непринуждённо поддерживал её под локоток, чтобы, не приведи Мерлин, не оступилась при спуске. Словно одинокий профессор Люпин всю жизнь только тем и занимался, что был умелым дамским угодником.
На некоторое время в умах орденцев всё затмило произошедшее по всем магическим законам Венчание, а венчал «влюблённых» сам мистер Додж, с последующим роскошнейшим свадебным пиром. И где только эльфы наворовали столько деликатесов?
Гости и не знали, что краб был сделан из сурими крабовых палочек, которыми фермеры изредка, по праздникам, но балуются, цивилизация дошла краем и до этих неотёсанных болванов, только магией домашних эльфов ему была придана наружность оного. Подкопчённые сёмга и форель были вообще сделаны из лосося, которого в Ирландском море полным полно, вот и пообкрадывали папай-рыбачков, благо, до моря относительно недалеко.
Многие, очень многие роскошные блюда на столе были вовсе не тем, чем они казались. Домашние эльфы потратили немало магического потенциала на создание деликатесов из простых фермерских не особых-то разносолов, но их магия уходила корнями и ветвями к их где-то живущим, до сих пор живым и дееспособным, прекрасным, как их описывали сами эльфы, богам, Древним, как они называли своих божеств.
Сейчас всё затмило известие мистера Флетчера, что все они, маги, свободны, они свободны вновь от зла, но и от добра тоже. Орден устал. Устал объединять совершенно разных волшебников, нашедших себе хорошие места в жизни даже во время правления Скримджера, из-за таинственной гибели которого и подверглись опале и гонениям. Но организатором всех этих бедствий был всего лишь Глава Аурората, мелкая по сравнению с общеизбранным почти единодушно, как рассказывал Мундунгус, новый министр магии.
Правда, Флетчер затруднялся в вопросе об имени нового министра. То ли Остиус, то ли Остус, а фамилия у него, как доложился Мунди, вообще заморская, её и не выговоришь. Что-то от Густава в ней есть, вроде как русский или чех-поляк Густафуитч. Поговаривают, что он не только был замечен - о, пустяки! - всего на нескольких собраниях Большого Круга, но сам не захотел продвигаться по карьерной лестнице у Волдеморта.
Мол, ему, как и покойнику Скримджеру, были противны издевательства соратников - вылитых садюг - над безвинными жертвами. А как узнали, что Руфус - бывший Пожиратель? Да очень просто - у него после смерти на предплечье Метка проступила.
- Такая же проступила, уж небось, сразу, как он сдох, у сгнившего к этому времени где-то, заигравшегося до смерти в прятки с таким же, как выяснилось, как и он, только пошибчика не того, дружком… А, может, и больше, чем просто приятелем, известным всем, ну-у, здесь бабы, тьфу, дамы, поэтому мужики-то врубились, о чём я, хорошо запрятавшимся и откупившимся Пожирателем Малфоем, мерзостного убивца и кровопивца Снейпа, - добавил Мундунгус злорадно.
Люпина аж перекосоёбило.
Он подумал о Скримджере одну из тех крылатых фраз, которой научил его Северус:
- Ex ungue leo nem.* Хотя какой-то из него лев хуёвый.
А Мунди, меж тем, продолжал:
- А чё я сказал-то? Чё вы все так на меня уставились? Разве ж не правый я?
- Это родовой замок Северуса Снейпа, и пока мы в нём, а его эльфы готовят для нас ланч, мы не позволим говорить о… нашем Северусе, несмотря на Ваши однозначные намёки на его нетрадиционную ориентацию, плохо.
Это Минерва. Наконец-то, высказалась не вопреки кому-либо из орденцев, а… за, причём, за нелюбимого многими орденцами Снейпа. Но ведь она была права в своём негодовании. Неужели, когда орденцы вместе с обосравшим Снейпа Флетчером отобедают, всё изменится и повернётся на сто восемьдесят градусов?
Об этом сейчас думал Ремус. Но ему было не с кем разделить свою печаль, не с кем мыслью поделиться. Не с абсолютно же чужой ему женщиной, ставшей теперь миссис Люпин. Этой новоиспечённой миссис он, Рем, нужен был в плане исключительно телесном, для сексуальных забав и игрищ, в которых она была настолько изобретательна, что… утомляла Ремуса. И физически, но, главное - нравственно.
Он-то со своими обоими постельными друзьями, сначала с первым, простеньким, потом со вторым - позаковыристее, и не знал, что бывают… такие извраты. Да он до свадьбы вообще был, можно сказать, девственником в душе. Именно до свадьбы, в ночь после которой Луна так разошлась, что выла от похоти и вожделения, прыгая на Ремусе, не хуже раненого волка-оборотня, на которых бывший вервольф вдоволь насмотрелся в резервации, на Полную Луну, только не от боли, а от… необычайного удовольствия, получаемого ей сполна на уже натёртом члене мужа.
А он и слова поперёк произнести боялся - нет, не было в нём смелости в обращении с женщинами. Он всегда обходил их стороной, да и они, в большинстве, чурались Люпина, как только узнавали… что он такое на самом деле.
У Рема всегда была своя, частная жизнь индивидуума, да, сексуально и алкогольно озабоченного, но ему никогда не приходилось делить с кем-либо жизнь и постель, хоть он и мечтал о таком варианте. Но… с другим… нет, с другими… а не с… той.
Да, Люпин влип, и по-крупному. На всю оставшуюся жизнь, на всю оставшуюся жизнь.
* * *
* По когтям льва (узнают его) (лат.)
Глава 71.
Луна аппарировала в замок вслед за Флетчером и занялась сборами мужа в путь, обратно в Хогвартс, а то там столько дел накопилось. Нашлись целых четыре кандидатуры на ставку профессора Трансфигурации, в том числе, Высшей. Но она, миссис Люпин, что каждый раз подчёркивала Луна, говоря о себе, не выбрала пока ни одной потому, что плохо помнит предмет, а, значит, недостаточно профессиональна в отборе. Необходим специалист, лучше всего - легиллимент.
А теперь все орденцы свободны, осталось только вкусить праздничный, свадебный ланч и можно аппарировать из замка на все четыре. Новый министр магии в честь своего интронажа объявил частичную амнистию, бывшую, на самом деле, почти абсолютной, за исключением заключённых в Азкабане Пожирателей Смерти.
Остиус Иванка Густавич, а это был именно он, воцарился в кресле министра всея Малыя и Великия Британии, только в последней декаде апреля. Произошло это в результате правильно проведённой избирательной кампании после удачного вложения златычей в маггловскую торговлю оружием, а вовсе не наркотиками, к которым благородный хорват питал презрение столь глубокое, что даже магглов пожалел, не увеличивая свои драгоценные капиталовложения в эту индустрию сомнительного удовольствия собственными деньгами.
А ведь мог бы сделать это, подзуживаемый, наконец-то, состоявшимся, но вовсе не таким уж… забористым и пылким, как поговаривали в свете, любовником лордом Люциусом Малфоем. Вот он-то и вложился, но проиграл маггловским наркобаронам крупную, даже в галеонах, сумму, не удержав, опять-таки даже вместе со своими напарниками, подцепленный было на удилище такой желанный наркотрафик.
Но некоторую часть средств выудить всё же удалось, и только теперь Люциус Малфой давал бал для грязнокровок и недостаточно, в его понимании, чистокровных волшебников, оказавших ему помощь в моральном уничтожении прежнего министра, разыскивавшего, и ведь действительно же появлявшегося в Хогвартсе в конце февраля Северуса, и желавшего сместить с поста, к величайшему сожалению, ныне почившего величайшего волшебника Альбуса Дамблдора. На бал был приглашён и один невидимка, может быть, поймающийся на приглашение к самому лорду Малфою, вот компания только подкачала, ну да они уж как-нибудь вдвоём устроят междусобойчик.
Но о дальнейшем все уже и так знают. Дело в том, что Люпин, воспользовавшись занятостью жены, нелегально удрал на бал, но ему не дали, пообещав, однако сладкое продолжение после одного из soiré у милорда Малфоя, на который его, Рема, обязательно пригласят. И Люпин не очень-то расстроился, что и во второй подход к столику хавчик, то есть, сам Люц, оказался пресным. Он рассчитывал на третий подход, и ему было обещано, что он состоится.
Уж больно надоела Рему супруга, только катавшаяся на нём верхом, как на объезженном пегасе со склеенными заклинанием крыльями, разве, что не стреноженном, взамен больше не трахая его в задницу с незаменимой помощью миленького. Совсем позабыла Луна о гомосексуальных склонностях и потребностях мужа, но зря она… так жестоко обошлась со своим неупокоенным нетраханной задницей супругом во Мерлине.
Ремус всерьёз стал задумываться об измене Луне, уже безо всяких недомолвок и недоделок, подготовленной. И, да, с лордом Малфоем, измену, не приукрашенную изысканным извинением или, того хуже, душевными муками и самобичеванием после, когда всё уже свершится. И не один раз должна состояться измена - за всё хорошее! Графиня Снейп, конечно, правильно предрекла освобождение ни разу больше не собиравшихся на Гриммо орденцев в связи со сменой власти, но она не сказала правды насчёт Северуса, в отличие от Луны… А, и Мерлин с ними обеими!
И однажды, в самом начале светлого, весёлого месяца мая, когда у всякого маггла ли, волшебника ли праздничное настроение, Люциус решился… о, только напоить господина Директора и, может быть, добавить лишь капельку секса. Всего один раз чпокнуть Ремуса в попку. И пригласил его на домашний вечерок.
В Мэноре царила непринуждённая обстановка - многие приглашённые кавалеры были даже не во фраках, а в сюртуках фамильных цветов. Дамы же сверкали простыми на вид, но жутко дорогими именно из-за этой кажущейся простоты, нарядами. Всего было приглашено около пятидесяти человек.
Сам Люциус, как всегда и несмотря ни на что, носил цвета фамилии Снейп. На нём был глубокого голубого цвета сюртук со своебразными фалдами, украшенными серебряной каймой - попытка подражания известным всему свету знаменитым фалдам сюртуков графов Снейп - своего рода напускные, образующие подобие юбки. Как всегда, полную, но вовсе не дряблую шею украшали кружева отложного воротника белоснежной шёлковой рубашки. В распахнутых полах сюртука виднелась только белизна рубашки - Люциус, в отличие от возлюбленного кума, не любил жилеты.
Большой стол с закусками и столик поменьше, но повместительней - с напитками были вынесены на свежий воздух и поставлены на ещё не стриженную в этом году ярко-зелёную травку, конечно, устланную дорогим огромнейшим ковром. Все защитные контуры, кроме самого жёсткого наружного, были сняты. И гостям можно было спокойно гулять по обширнейшему парку Мэнора, на территории которого был и большой пруд с голубой, подкрашенной домашними эльфами водой. Разумеется, это было совершенно безопасно для золотых рыбок, во множестве в нём обитающих и развлекающих катающихся на золочёных лодках гостей.
Да, золота в парке Малфой-мэнора было много - даже стволы старинных дубов и буков были позолочены, хотя магическая золотая краска («О, что Вы, это же краска от самого сэра Северуса Снейпа!») абсолютно не мешала деревьям дышать всем «телом».
Действительно, краска в большом количестве была подарена Снейпом на совершеннолетие крестника. Хотя и не от доброго сердца - Северус терпеть не мог Драко - но сваренная, как и всё, чем занимался зельевар на досуге, с умом и правильным подходом к заданной цели.
Нужно было, чтобы краска позволяла золочёным стволам, ветвям и листве дышать, не смывалась бы от воды, ветра и не трескалась, хоть и от редких, но случавшихся, морозов, особенно в промозглом феврале, когда люди с таким нетерпением ждут прихода весны, а зима, словно играя с ними в садюжки, всё никак не хочет уходить в небытие.
Все заданные самому себе критерии Снейп выдержал, и вызолоченные деревья, кустарники, статуи и даже лодки сохраняли свой первоначальный цвет со времени подготовки парка к отмечанию всем высшим светом на огромном рауте с балом, дня рождения Драко Малфоя, будущего лорда Малфоя. Хотя его и без того все почтительно называли «молодым лордом».
Северус тоже присутствовал на том собрании знати, часть которой представала его глазам по несколько раз в неделю, если у Лорда взыграет в заднице, или несколько раз в месяц, если Волдеморт в «добром» расположении духа.
Да, на дне рождения Драко, когда ему исполнилось восемнадцать, а было это зимой девяносто восьмого года, ещё при живом и, можно сказать, невредимом Тёмном Лорде, Северус увидел в мирной, светской обстановке весь Ближний Круг и часть Среднего, а также подающих надежды Пожирателей из Большого Круга. Не пригласили только грязнокровку Уолдена МакНейра, который на это страшно обиделся и в следующую «деловую» встречу в Ближнем Круге попросил у Волдеморта сменить Эйвери-старшего на себя в роли персонального мучителя Люциуса Малфоя.
Но Лорд, хоть и не был на рауте, решив, что там слишком много «посторонних», прекрасно знал… почему появилось у МакНейра такое необычное для него рвение и отклонил ходатайство, оставив доброго, умного старичка Эйвери на своём посту.
… У каждого члена Ближнего Круга был персональный мучитель. В глазах Лорда это ещё более сплачивало его избранных, не любовью, но более сильно - болью. А боль запоминается куда как лучше, чем эфемерная любовь. Тёмный Лорд прекрасно знал, что о нём злословят его ближайшие соратники - ум, честь и абсолютная бессовестность, командиры его армии.
Только подстилка Бэллатрикс не позволяла ни себе, ни тихому мужу, слабенькому, в общем-то, магу Рудольфусу ЛеСтранж, но умнице, говорить о Повелителе дурно.
«Повелитель» не любил Бэллатрикс, просто спал с ней, но ему нравилось покрасоваться перед своими Пожирателями с молодой, красивой, с весьма незабываемой, яркой внешностью женщиной. Мол, он мужчина хоть куда. А всё туда же, куда и у его слуг, во влагалище и в рот, да, кое у кого, извращенцев грязных, в задницу и опять-таки тоже в рот.
… Но это всё дела минувшие. Волдеморта больше нет, остались только Пожиратели, зависнувшие в неизвестности по поводу своих дальнейших судеб. Но и бывшие, смело назовём их так из-за исчезновения Волдеморта во времени и пространстве, Пожиратели радостно встречали наступление мая. Примером тому описываемый soiré у славного забавами милорда Малфоя.
Среди приглашённых были оба Эйвери, младший с красивой, совсем молодой супругой, старший, несмотря на преклонный уже возраст около девяноста лет - со своим вечным любовником - сухопарым, как и сам пожилой маг, но только лишь вошедшим в возраст мужчиной.
Были троюродные племянники ЛеСтранжей - два молодца, одинаковых с лица, отчего-то похожие на Руди, словно родные сыновья.
Был вконец заделавшийся бизнесменом Долохов с молодым супругом - мужчиной лет двадцати пяти-двадцати семи.
Был, по обыкновению, жеманный и томный Розье с двумя тоже томными дочерьми на выданье. Их привезли на вечер ради племянников ЛеСтранжей. Розье хотел и сам повеселиться, поэтому не взял жену, а дочек возжелал представить обществу, пусть и небольшому, но «своему». Все хотели «вязать» своих отпрысков между собой - нынче, спустя уже пять лет после исчезновения Тёмного Лорда вместе с этим горе-воякой полукровкой Поттером это было модно.
Мода появилась только этой зимой, когда был заключён громкий брак старшей дочери Розье с вывезенным из России сыном Долохова. Эта чета считалась в свете образцовой, и все преисполнялись прямо-таки благоговения, видя, как этот русский «дикарь» с прекрасными манерами и благородством облика, почерпнутыми у давно оставленной Антонином супруги, обихаживает на приёмах и балах свою беременную жёнушку. Он даже позволяет ей танцевать немного. Но она танцует с единственным прекрасным кавалером - своим мужем.
Их тоже пригласили, как приглашал лорд Малфой на все, даже самые интимные вечеринки, весь бомонд. Пусть люди порадуются, на них глядя.
Конечно, на фоне этих личностей и некоторого числа светских львов и львиц, без которых не планируется ни одно мероприятие в свете, Ремус Люпин смотрелся одинокой белой вороной. Хоть и был одет по последней моде в лучшие, купленные ему женой бежевую рубашку, коричневый жилет и сюртук каштанового цвета, так подходящий к его, очень рано начавшим седеть у висков, но ещё сохраняющим цвет, волосам и оттеняющий цвет глаз, уже без золотистого звериного отблеска, чему так удивился лорд Малфой, встречая гостя дорогого.
О, Люциус был с Люпиным сама любезность.
- Не желаете ли выпить скотча, господин Директор? Так сказать, с дорожки дальней?
Люциус решил нажать сразу на самое уязвимое место оборотня. Именно таковым он считал Люпина. А с чего он так переменился, похудел, осунулся, под глазами на бледном лице залегли глубокие тени, можно будет выяснить позже, когда у Ремуса язык развяжется, а то он кажется таким скованным. Ну да, нелюдь же, а полнолуние сравнительно недавно было. Хотя нет, в апреле оно пришлось на ту страшную ночь, когда погибла Гвенн, а тому событию уже больше трёх недель. Тогда было так… красиво - она, прекрасная, юная, сгорающая заживо в голубоватом огне защитного контура, без вони палёной плоти и горящих длинных волос и… полная луна. Да, романтично…
- Ну, может, Вы покатали бы дам на лодке? О, уверяю, они не знают о Вас то, что знаю я, - шёпотом, на ухо, стоя совсем близко.
Стоит только положить ему руку на бедро или небрежно огладить ягодицы, и он будет, как собачка, бегать за ним, Люцем, весь вечер.
- А вот такого поворота истории нам не надо. Не нужно оглашать заранее нашу связь, а не то опять Драко с претензиями прискачет, о мой колобочек, - решил Люц. - Пусть Ремус напьётся сперва, я его не закомплексованным человеком в футляре хочу заполучить, а тёплым и… страстным. Да, мне нужна для разнообразия страсть оборотня. Страсть в полном объёме, без изъяна. Ведь один лишь раз сады цветут, то есть, Люпин для меня - фигура проходная, но… интересная. Весьма и весьма.
Подумать только, как я низко пал! - саркастично додумал лорд Малфой.
Рем дёрнулся от шепотка Малфоя, но с места не сошёл.
- Мне нужно поговорить с Вами, лорд Малфой, и это серьёзный разговор.
- Ну что ж, только пройдёмте, выпьете что-нибудь за компанию со мной… Ремус.
- С удовольствием, коль Вы называете меня по имени, то позвольте и мне называть Вас не полным титулом.
- О, да, конечно! Я для Вас - Люциус. И можно перейти к следующей ступени - общаться, скажем, по-дружески, на «ты».
- А как же твоё «Увы», Люциус, в ответ на моё осеннее предложение? Или ты почувствовал, что я - не оборотень больше, но человек, простой волшебник, хоть и с богатой родословной, но без титула?
- Как так не оборотень? Я понимаю, что оборотнями не рождаются, ими становятся, но пока волк не умер… это же физически невозможно.
- И, тем не менее, это так. Луна, моя супруга, от которой я сбежал по первому твоему свистку, излечила меня. Только не спрашивай, как. Это наше с ней дело, и только поэтому она стала моей женой.
Люциус, разумеется, не поверил ни единому слову Рема, да и с какой стати ему было верить, если бы даже это и было невиданным чудом, осуществлённым заместителем господина Директора и, оказывается, его доселе неназываемой по имени супругой, если Люциусу нужен был именно оборотень?
- Ну-ну, дорогой мой… милый мой Ремус, давай не будем об этом. Это же настолько несерьёзно.
- Для кого как, а вот для меня - очень, - не сдавался Рем.
- Послушай, Рем, вот, что я скажу тебе. Если хочешь оставаться другом лорда Малфоя, то я принимаю тебя и безо всяких этих глупостей, вроде - оборотень, не оборотень. Я переоценил твою личность с прошлой осени. Поэтому не хотелось бы возвращаться вновь к «Вы - увы».
Ведь признайся - тебе бы тоже этого не хотелось. Мир?
- Мир.
Глава 72.
Это был вынужденный со стороны Ремуса поступок. Он действительно хотел быть как можно ближе к Малфою, даже, если честно, то совсем поближе. Поэтому он и не стал настаивать на своей вновь обретённой человеческой природе, тем более, что он уже и не рад был, что отблагодарил Луну женитьбой на ней. И это молодожён, у которого сравнительно недавно закончился медовый месяц!
Как же он должен сиять и светиться изнутри от переполняющей его любви к молодой жене.
Но нет, ведь сбежал, сбежал к мужчине, известному своей любвеобильностью и громадным сексуальным опытом. А сам на привидение стал похож - с каждым днём выглядит всё хуже и хуже, аж зеркалу голос приходится отключать. И без того на душе так тошно и… беспросветно, что, если бы не обещание Люца пригласить его на вечер со всеми вытекающими последствиями, не знал бы, как и жить. Отказать он Луне в сексе не умел, да она и не принимала отказов, если даже Ремус и бормотал что-то неразборчивое, но грубое в ответ на её задолбавшее:
- Рем, милый, а не пора ли нам пора? Ути-пусечки, в постельку.
И Рем под «Ути-пусечку» еле волочил ноги к ложу скорби, на котором он когда-то так беззаботно общался с заброшенным куда-то миленьким. А как же Рему хотелось вновь ощутить его вибрацию в заднице! Чтобы наконец-то проняло простату, чтобы пофантазировать о сексе с Малфоем, да просто подрочить вволю.
Он ни разу с Луной не кончил после свадьбы, а она не обращала на это никакого внимания, заставляя ублажать её ненасытную дырищу до полного изнеможения Рема.
А его миленький был спрятан женщиной в отсутствие Ремуса, но он даже не набрался сил, не осмелился сначала спросить о причине такой пертурбации, а затем стало поздно - Луна, совсем недавно почти девственная Луна, если не считать контактов языком с Тонкс - опять Тонкс! - совсем заездила его.
Но на soiré Рем прибыл именно, чтобы предаться любви с Малфоем, на меньшее - напитки там всякие, жратва - он был не согласен.
… Наконец, наступила полночь, и гости стали расходиться по спальням. Ремус одиноко стоял у пруда, глядя на теперь уже чёрную прозрачную воду, в глубинах которой шныряли золотые рыбки. Ему было так тоскливо, что будь он оборотнем, то непременно завыл бы на восходящее ночное светило. Просто так завыл бы, от томящего ожидания рождественского чуда в мае. Глупо, но он ждал.
И дождался…
… Они пообедали горячей яичницей с грудинкой - бекона в этих краях всё равно не водилось. По кухне разносился запах копчёностей. Гарри слепил из смолотой их рабом муки привычные уже, плоские хлебы, хотя они и не были солёными, но напоминали дом Северуса в Сибелиуме. Северус, любимый, сказал Гарри, что ему не понравился местный дрожжевой хлеб из-за его кислого привкуса. А Куильнэ и работы меньше - не надо опару ставить.
Раб был очень доволен благородными хозяевами, пока они не оставили ему… всего два хлеба и сказали, чтоб воду натопил себе сам из снега, на плите. И это вместо того, чтобы усадить его за стол вместе с собою и дать пожрать нормально. Он же весь день в делах был - сначала доски для строительства курятника подносил, потом муку ячменную молол.
- Где благородные хозяева позволят рабу своему спать?
Куильнэ с привычной уверенностью поглядывал на широкую кровать.
- Я дам тебе шкуру, чтобы спать на ней, охраняя дверь в спальню, - сказал Северус. - А накрыться у тебя есть, чем. Таковы наши, рим-ла-нх`ын-ин-с-ки-е законы в отношении рабов. Может быть, они и не совпадают с законами твоего хозяина Тиуссудре, но у нас ты будешь жить так. Потерпи. Мы тут до середины лета, а потом ты вернёшься к своему доброму хозяину.
- Раб Куильнэ слушается своих благородных хозяев на-пока. Он не замёрзнет на шкуре, нет.
- Вот и молодец, Куильнэ. Ты, сразу видно, понятливый парень. Но знай, что излишняя понятливость не нужна твоим хозяевам на-пока. А не то ты будешь наказан, и очень больно. Понял?
- Раб Куильнэ всё понял. Он не должен лезть в кроватные дела благородных хозяев. Я правильно понял тебя, Северуссах?
- Нет, у нас вовсе нет от тебя кроватных секретов, только по нашим законам рабы спят за дверью благородных хозяев на случай, если им что понадобится ночью.
- Но я не услышу за дверью! - взмолился паренёк.
- Услышишь, - повелительно сказал Снейп. - Когда будет надо, мы прикрикнем на тебя, вот ты и проснёшься. В моём доме, благородный хозяин которого я есть, двери ещё толще и комнаты больше, а рабы всё слышат.
- Идём же, Гарри мой Гарри.
- Идём, любимый мой до безумия, - ответил также, на латыни Поттер.
Когда дверь за рабом, утянувшим шкуру и покрывальце, закрылась, Гарри прижался к Северусу.
- Будешь ли ты со мною в ночь сию, ночь беззвёздную?
- Буду, о Гарри мой Гарри, в ночь сию, ночь беззвёздную.
Северус, как заворожённый, повторил слова Гарри, не вдумываясь. Всё, что он видел сейчас - залившееся румянцем лицо, розовые, ещё по-юношески пухлые губы и огромные, не прищуренные, как обычно бывает у близоруких, но широко распахнутые зелёные, горящие пылом юности, глаза.
Северус мягко поцеловал Гарри, облизнув его губы, но тот взял инициативу на себя и проник языком в рот любимого мага, в третий раз в жизни удивляясь горьковато-сладчащей, дурманящей разум, отдающей неведомыми пряными ароматами слюне. Северус в ответ испил горькой слюны Гарри, показавшейся ему теперь довольно приемлемой и даже вкусной. Снейп не стремился научить Гарри игре языков, он торопился улечься с ним в кровать, предварительно раздев донага и раздевшись самому, чтобы каждой частичкой тела ощущать тело Гарри.
Но Гарри сам уткнулся кончиком горьковатого, такого, что сводило скулы, но и это было приятно, языка в язык Северуса и обвёл его без стеснения, и Снейп ответил на начавшуюся игру, да так, что у юного мужчины закружилась голова, и он поневоле отпрянул от любимого потому, что потерял равновесие.
- Рано тебе, о Гарри мой Гарри, предаваться ласкам таковым. Видишь, они голову тебе вскружили, да так, что чуть было не упал ты, если бы не прижал вновь тебя к себе я. Это ласки для умельцев, а не для всё ещё невинных душою мужчин младых. И как у тебя получилось оставаться фактически невинным после первого раза? - сказал, смеясь, Северус.
Он вспомнил… как быстро, ещё до первого соития, научился, правда, не совсем, этому искусству Квотриус.
- Опять сравниваю я Гарри моего Гарри с Квотриусом. Придётся снова ставить блок третьей, нет, сгодится и вторая степень защиты. Ведь Гарри так пылок, что с ним позабудешь обо всём на свете. Но от блока, второго за сутки, разболится голова - это уж точно знаю я. Что ж, потерпеть придётся мне в который уже раз. Жаль, соития с Гарри моим Гарри происходят лишь под блоками, и не могу почувствовать я всей полноты ощущений, будучи с ним. Это вовсе не то, что быть свободным разумом, чувствующим каждую его ласку, каждое движение не как в некоем состоянии отключенности, а наяву, в реальности. Быть с Квотриусом - это… Так, хватит о брате, срочно ставлю блок. - подумал Северус.
- Гарри мой Гарри, что же дрожишь ты так? - участливо спросил Снейп.
- Нелегко выразить мне всё, что чувствую я сейчас, на латыни - языке, мне чуждом.
Да, представь себе, любимый, дрожу я от страха. Боюсь я боли проникания.
- Проникновения, - по привычке поправил профессор. - Но ты же не почувствовал ровным счётом ничего в раз первый, хоть анус твой и покрылся трещинками, и даже заметно кровоточил. Для меня заметно.
Он уже начал понимать, какова будет эта, быть может, единственная их ночь, но не хотел верить в ночь без соитий вовсе, а Северусу так хотелось именно их. Познать Гарри вновь, позволить ему, хоть и неумело, но инстинкт подскажет, овладеть собою. Предаваться соитиям до изнеможения, до тех пор, покуда не насытятся они близостью, а в перерывах, возбуждая друг друга на новые любовные подвиги, ласкаться неистово и пламенно, так, чтобы хотелось ещё раз сблизиться.
И так ночь целую, а под утро Гарри заснул бы на плече его, Сева и, проснувшись, вновь сошлись бы они напоследок, до следующей их ночи. А совсем неизвестно, когда она будет. Квотриус так ревнив и горяч, что менять партнёров еженощно ему, Севу, не удастся.
А тут - Гарри просто-напросто боится боли, которой даже не было в первый раз. Надо убедить его, что и в… этот раз, не говоря о многих последующих, желанных Северусу, не будет больно, лишь чуть-чуть, зато потом…
- Послушай меня, любимый, уже не будет больно тебе в раз сей. Ведь не познал ты боль невинности, но стал же мужчиною. Так чего бы бояться тебе? Но скажи лучше, чего хочешь ты?
- Я… Я мечтаю, лишь мечтаю о том, чтобы, как в раз первый, до начала столь дурной, жестокой ночи, взял бы ты мой пенис в рот и поласкал его и… проглотил до упора. Вот, о чём мечтаю я, мой Северус, любимый.
- С удовольствием исполню я желание твоё, Гарри мой Гарри.
Ведь знаешь, весь ты горек, лишь только пенис твой сладчит.
И удовольствие доставлю я тебе, и сам его я получу вдвойне.
- О Северус, опять ты говоришь почти что стихами.
Скажи, а с… Куотриусом тоже говоришь?
- Да, говорил после соитья первого с тобою.
Всю ночь мы с Квотриусом слух ласкали
Стихами преотменными - верлибром.
Но о тебе я речь веду, ведь ты не воспалён к минету, правда?
- О да, мой Северус, мой пенис не стоит, как мне ни жаль, и я не знаю, что мне с этим делать, ведь для минета нужно возбудиться, как следует, насколько мне известно, дабы не было меж нами любови быстрой, как у студиозусов.
Поцелуев же мне мало, хоть горячи они, сладки и возбуждают, но лишь на миг единый, времени мне не хватает, чтобы прийти в нормальный тонус… Для столь отважного момента, как минет.
И хоть и голова кружится от поцелуев твоих, о страстный Северус, любимый, но не хватает пылу у меня для действий дальнейших, столь желанных… Уж я не знаю, почему…
Для высоса…
- Отсоса, если уж на то пошло, Гарри милый мой, не говори мне грубое се слово,
Ибо не возбуждает оно меня. Что ж, всю ночь так простоим, полу-стихами говоря? Раздеть тебя, мой Гарри? Иль хочешь оставаться ты в одеждах многих, когда твой пенис нежный в рот возьму я? Ответь же, не томи меня, возбуждённого одною лишь возможностью доставить тебе приятное ртом и, наконец-то испить тебя до капли.
Ибо никак не удавалось… нам с тобою перенять всю ласку минета…
А эта ласка такова нежна, и возбудит тебя она к большему, поверь мне только, Гарри мой Гарри, униженный столь много за ночь прошедшую. Прости, но то была ночь Квотриуса моего, возлюбленного так же, как и ты.
Тебя это не оскорбляет? Что ж, приступим, в одежде, правда, неудобно…
- Да, мне хотелось бы в одеждах оставаться, так себя я защищённым чувствую и не боюсь того, что совершишь опять и снова со мною ты после минета. Отчего-то чувствую я, что на этот раз мне воздастся за грех мой, и будет больно. Очень. И ты, о Северус, не разубеждай меня.
Меня разденешь ласково, на ложе возляжем мы, а после - только боль мне, несчастливому, несчастному твоему Гарри…
С тобою я ложе разделю, не сомневайся.
Но так боюсь я твоего проникновенья, что страх меня терзает боли, страх, охватит коя меня, когда входить ты будешь в анус мой, так, кажется, сказал я, правильно на этот раз, не правда ли?
- Но, Гарри милый мой, в ночь Рождества ты боли не боялся.
Напротив, ты желал её, желал, да сильно как, что и меня на зверство невиданное, несусветное ты возбудил. Всё тело твоё, грудь, нежный твой живот, бока - всё было окровавлено моей рукою с пуго,
Так сильно ручьями кровь с тебя текла, что я боялся за жизнь твою уже. Теперь же ты боишься лишь ощущения, слегка, не более, нежели попросту неприятного. Но разве не понравилось тебе, хоть ты и его в ночь проникновения, единственную… пока, назовём её так, и боли-то не почувствовал никоей, к удивленью моему, что было дальше между нами? Ведь стонал ты от наслажденья великого. Иль… это боль в тебе кричала? Лишь она? Просто боль вторжения?
- Да, больно было мне на самом деле, очень даже больно, но подавил я крик и даже не вздохнул глубоко, ни слова поперёк тебе я не сказал тогда. Мне было очень страшно, страшнее боли, что ты меня разлюбишь вмиг, едва узнаешь, что не терплю я боли, как положено в миг вторжения первого в жизни, от того разлюбишь, что не по нраву мне пришлась любовь такая.
- О Гарри мой Гарри, скажи, как мне тогда любить тебя?
Ведь плотская любовь не принесла тебе ни грана наслаждения, оказывается. Зачем же ты склонил меня и в тот раз, и сегодня к измене брату моему умелому, коему любовь мужская лишь доблести и силы придаёт? Ему, Квотриусу, коий сейчас отмораживает себе всё, что только можно, на ветру столь сильном, по непогоде, сия любовь вполне по нраву…
Нас разлучил ты лишь из-за прихоти своей. Тебе просто противны стали наши неумолчные гласы, коими любовное томленье мы отмечаем, каковые и до тебя доносились, хоть и жил ты наверху, но неподалёку от лестницы, ведущей вверх, а рядом и располагается опочивальня Квотриуса, в коей мы время с толком проводили.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги