Пасодобль — танец парный

Глава 1

Мне нечего сказать о моем детстве, кроме того, что оно было счастливым. Меня воспитывали то ли по-японски, то ли по-американски, потому я могла делать все, что мне угодно. Например, сидеть на хрустальной вазе, стоящей на столе в гостиной. Не всем гостям это нравилось, главное — это нравилось мне, а значит, и моим родителям. Еще я любила ломать игрушки. Мне их дарили, я их ломала.

— Ты кто? — спрашивали меня люди.

— Папино счастье и радость, — важно отвечала я.

Все смеялись, я тоже. Делала одолжение.

С Люськой я познакомилась в детском саду. Она была новенькой и села рядом со мной. Рыжий платок, завязанный на ее голове, я содрала из любопытства. Хотелось знать, что под ним. Там оказался ежик рыжих волос: Люську родители брили наголо, чтобы волосы лучше росли. Лысая, опозоренная Люська ревела в три ручья, все потешались над ней, а я размахивала перед ее носом рыжим платком, как тореро красной тряпкой. Люська до сих пор не может мне этого простить. Если бы не она, я бы этого и не помнила. Я все еще дружу с Люськой, ведь мы сидели на горшках на брудершафт. Не стоит стричь детей наголо. Бессмысленная затея: мне не брили голову, и у меня густые волосы, у Люськи наоборот. По сию пору.

Мое самое противное воспоминание раннего детства связано с бессмысленной, тупой жестокостью по отношению ко мне. Я была звездой детских утренников. На Новый год мне сделали сказочную, сверкающую инеем корону немыслимой красоты. Ни у кого такой не было. Я играла королеву снежинок. На репетициях. А перед утренником один мальчик содрал с моей головы корону и растоптал. Он топтал, я рыдала взахлеб, размазывая по лицу слезы кулаками. Так долго, так горько, что стала икать. Из этого мальчика вырос бы Герострат или Нерон. Я бы уже тогда отправила его к детскому психиатру.

Еще я всегда любила веселиться. От души, напропалую. Например, катиться в санках с горы и кричать во все горло. От снега, от солнца, от елок, от гор. От всего. От восторга. А мне сказали, что я громкая. Тоже почему-то помню. Мы тогда катались на санках с классом Я с Володькой, моим одноклассником Я кричала, и он кричал. Весело нам было. Здорово!

— Ты такая громкая! — сказал мне кто-то из девчонок.

— Ага! — согласилась я и побежала за Володькой на горку. Кричать во все горло.

Тогда я поцеловалась с мальчиком в первый раз. С Володькой. Он неловко ткнулся мне в губы, а я поцеловала его по всем правилам. Мы тренировались с девчонками. Такие дуньки были!

В школе я была отличницей и дружила с отличницей Танькой Тарнаковой, мы сидели на последней парте в среднем ряду и безобразничали циклично. Потешались над учителями. Если действие не рождало противодействие, издеваться наскучивало быстро. Мы это сразу поняли. Но люди живут стереотипами. По инерции. Человеческое эго — самый сильный стереотип, его не перебороть простому школьному учителю. Потому мы безобразничали, а учителя только разводили руками, ведь мы были круглыми отличницами.

Интернатура в областной больнице — тоска смертная. Молодыми врачами затыкают все возможные и невозможные дырки. Дырки — это чаще всего поселки, где в лучшем случае есть лечебные учреждения типа СБА. В сельской врачебной амбулатории нет врачей, кроме тебя, зато есть жалкий скарб, оставшийся в наследие чуть ли не от СССР, немного гуманитарки и нитка с барского плеча пиджака райздрава. И все.

На дежурстве медсестры уложили меня спать и разбудили в час ночи. Привезли пьяненького мужичка с дырой в черепе, через которую виднелся мозг. В его черепе была дыра, а он улыбался мне и медсестрам.

— Откуда дыра? — спросила я его пьяных сотоварищей.

— Рельса упала, — качаясь, сообщил один из них.

— А рельса откуда?

— Хрен его знает, — сознался он.

В округе не могло быть рельс по определению. Здесь не было железных дорог, ни в каком виде. Даже на фабриках и заводах.

Я наложила на дыру повязку и вызвала перевозку, в СБА нет хирургии, тем более нейрохирургии. Пьяненький мужичок жить хотел, по крайней мере, он не высказал обратного желания.

— Я сообщу, — напоследок сказала я.

— Да хрен с ним, — качаясь, отреагировал человек, склонный к солипсизму.

Мы выпроводили любителей рельс, я отправилась спать.

— Если что, я умерла, — сказала я медсестрам.

Та, что помоложе, рассмеялась, та, что постарше, насупилась.

— Как получится, — не согласилась она.

— Получится, — я закрыла за собой дверь.

Жаль, что врачу нельзя работать без больных, взятых даже в качестве абстрактного научного материала Медицина без больных — красота! Главное, чтобы зарплата была вовремя.

Наши областные мужчины притащили на Восьмое марта две бутылки вина, красного и белого, но штопора не оказалось. Хвала нашим суперменам! Они подвесили бутылки к штативу для внутривенных вливаний. Сверху две бутылки с красным и белым, внизу струйное вливание красного и белого в дамские бокалы. Мы ухохотались. Получился ерундово-веселый праздник. В мужчинах что-то есть, чего нам не понять. Ну и слава богу!

Меня пошел провожать Червяков. Он купил бутылку шампанского по дороге. Шампанское было сигналом, потому я пожалела, что согласилась на проводы-расставания.

Мы сидели с Червяковым в моем дворе на лавочке и пили шампанское. Был снег, вечер и холодно.

— Давай это самое… — предложил Червяков. — Того.

— Не-а, — не согласилась я. — У тебя фамилия Червяков.

— Ну и что? — огрызнулся он. — Я же не замуж предлагаю.

— Тем паче. — Я допила из горлышка остатки шампанского. — Может, я хочу быть Червяковой? А уже после — «того». В смысле «это самое» давать.

На Червякове был шарф, завязанный странным узлом. Наверное, так завязывают «педерастические узлы». Гетеросексуальный Червяков с педерастическим узлом предлагал «это самое». Чересчур эклектично. На мой взгляд.

Эклектичный Червяков явился врачевать к нам в отделение, где я проходила интернатуру, и женщины сразу подтянулись. Если раньше в женскую палату нельзя было зайти без того, чтобы не сморщиться от запаха ядреного пота, то теперь женские палаты встречали врачей укладками и крепким запахом парфюма Червяков был единственным мужчиной в женском коллективе. Я имею в виду наше отделение.

— Так что? — на всякий случай поинтересовался Червяков.

— Ничто, — удовлетворила его любопытство я. — Я мстительная, Червяков. Помнишь, как ты мне пакеты из «Рамстора» не помог нести? А они были тяжелые.

— И что? — не унимался вязкий Червяков.

— Я надорвалась. — Я вручила ему пустую бутылку из-под шампанского. — Стеклотара. Не надорвись по дороге домой.

Я ушла, похрустывая льдом, Червяков остался с пустой стеклотарой на лавочке в моем дворе. Отдыхать перед дорогой домой.

Пакеты из «Рамстора», конечно же, мелочь. Но такие мелочи подсознательно переводят мужчин в разряд «средний пол». С подсознанием не поспоришь. Жаль, что мужчины об этом не догадываются. А женщинам лень объяснять неочевидные истины. К тому же у Червякова коричневые зубы. Не представляю женщину, которая согласится с ним на французский поцелуй. Брр! Вкратце, «чао, бамбино, сорри».

Кстати, у эклектичного Червякова бритые подмышки. Он переодевается в ординаторской, и все могут ими полюбоваться. У нас нет ординаторских М и Ж. У нас есть эклектичный Червяков и его подмышки.

Сейчас в моде безволосое мужское тело. Мода не рождается из никого. У нее есть родитель, зовется кутюрье. Такую моду выдумали одинокие, позднородящие, страдающие скрытой педофилией женщины мегаполисов. Настоящего ребенка они заменяют убогим эрзацем. Теперь эта мода стала прет-а-порте и укоренилась не только в женщинах, но и в их безвинных жертвах. Если я вижу у мужчины бритые подмышки, я не думаю о моде, я думаю, что он стриптизер или гей. Я тоже не люблю мужчин, покрытых густыми волосами с головы до ног. Но я их прощаю. Много хуже бритые подмышки и эпиляция шерстки. Подобное могут себе позволить только тупые тупицы. Есть «тупой, еще тупее», но это лучше, потому что речь идет о двоих. Тупой тупица — два в одном флаконе.

Где скрываются небритые и волосатые мачо, метросексуалки? В кино. Вот где!

Каждый удаленный, сбритый на теле мужчины волос резко снижает уровень тестостерона и превращает такого мужчину в бесполезную в обиходе вещь. Отсутствие вторичных половых признаков, включая растительность на теле, лишает мужчин половой идентичности. Они понимают это на уровне подсознания. С одной стороны, атавизм в виде их инстинкта продолжения вида, с другой — безумные метросексуалки-трудоголики с педофилией. Расщепленность подсознания невыносима для утлых мужских плеч и порождает среди них асексуалов, гомосексуалов, бисексуалов, маньяков, инфантилов и прочее и прочее.

И я в жизни не видела ни одного педерастического узла. Даже не представляю, как они должны выглядеть. Я знаю только одно. Как женщина, я не приветствую гомосексуализм. Мужчин и так мало. Нечего сокращать генофонд. Но я знаю гомосексуалов, которые будут получше Червякова. Как человеки.

Люська делила себя между мной и ее слоном. Тело слона щедро разбегалось в высоту, длину и ширину. Люськиного слона звали Радик. Но не какой-то там Радик, а Радислав по паспорту! Если вкратце, то стати Радика вытекали из его тела ради мирской славы.

Из любопытства я как-то спросила Люську, как она выдерживает такую тушу? Люськино лицо приобрело отсутствующее выражение. С него сразу исчезли все мысли и сосредоточились где-то внутри ее головы. Люськино лицо думало обезличенно.

— Ю хэвнт андерстуд ит йет, — подсказала я.

— Мы русиш не понимайт, — огорошила она.

— Йа? — удивилась я.

Оказывается, Люська была «они». Как император всея Руси. Вывод напрашивался сам собой. Кесарю — кесарево. Не в медицинском смысле.

Мы с Радиславом не переносим друг друга, как кошка с собакой. Так повелось издревле. Само собой. Точнее, так повелось с репродукции «Женщина в шляпе» Пикассо.

— Ты похожа на нее, — Радислав ткнул пальцем в груду металлолома из дюралюминия.

— Во мне полно жизни и огня, — холодно парировала я.

— В домне тоже полно огня! — закатываясь от смеха, заржал он. — Но жить в ней никто не хочет!

— Слушай, жировоск! — переждав слоновий гогот, любезно ответила я. — Твой мозг умер, так и не родившись. Тише булькай своим желе, это будет менее очевидно.

Я была спокойна, но внутри меня бушевала ярость. Меня впервые унизили так, как никто еще не унижал. Какой-то грубый, безмозглый мужлан пытался аргументировать мою полную несостоятельность и ненужность. Доходчиво! На примере! В этот момент я поняла, что ненавижу не только Радислава, но и Пикассо. Ненавижу смертной ненавистью. Обоих! Какого черта я притащила альбом с репродукциями Пикассо к Люське? Какого черта мне нравился Пикассо? Этот кубовый нонконформист?! Спасибо моей маме-искусствоведу! Дети в детстве читают сказки и рассматривают азбуку в картинках, я читала сказки Апулея и рассматривала альбомы с репродукциями картин великих художников. Без мамы. Ну что ж. Богу — богово, кесарю — кесарево. Я не знаю живопись как искусствовед, но общее представление имею. Всем ясно?

Придя домой, я обнаружила в маминой библиотеке идеолога нонконформистов по имени Кандинский, их знамя и жупел для окружающих. Почему моя мама скрыла его существование? Тоже не переваривает? Ничего удивительного! Кандинский подогнал антиантропоморфный базис под свободное волеизъявление воображения художника, классифицировал и проштамповал ощущения и чувства. Он выдумал слоган нонконформизма — предметы убиты своими знаками! Потому живопись должна быть беспредметной. Не антропоморфной, не зооморфной. Никакой.

Получается, идеология Кандинского добралась и до женщин! Сделала их безликими и беспредметными! Асексуальными! И для отдельно взятого мужчины, и для всех мужчин в целом. Дело осталось за малым. Превратить всех и вся в цветные плоскости, кубы, квадраты, треугольники и линии — знаки Духа по Кандинскому. А зачем? Спрашивается, зачем? Даже в глубинах нашего темного подсознания мир живет в виде останков древности, зооморфных и антропоморфных объектов. В нем нет треугольников, кубов и искусственных округлостей. Никаких!

Современные мужчины не древние эллины. Им до эллинов как до луны. Но они сначала покупают абстрактные картинки, а потом охотятся за искусственной женской грудью. Их диспропорциональный женский идеал сформирован отрыжкой Сезанна, Пикассо, Брака, Леже и их идеолога Кандинского.

Лучше бы Кандинского и его соплеменников земля не рождала! Они убили реальную женщину своими знаками, заменив ее «Банками с тунцом» Уорхолла!

А я не хочу быть снулым тунцом в шляпе из дюралюминия! Во мне полно жизни и огня! Всем ясно?

Я терпеть не могу «Одноклассников», «Мой мир» и прочую дребедень. Зачем виртуальные друзья, если есть реальные? Потому я пошла на умный сайт интеллектуально расти. Надо было, и пошла. Но на умных сайтах тоже существуют форумы. А я люблю бродить в инете. Искать чужие, нестандартные мысли, как ловец жемчуга. Один парень написал мне: «город в профиле есть». Он имел в виду свой профиль на сайте. Ничего особенного. Но вне контекста эта фраза звучала потрясающе! Он мне ее подарил, хотя в любом случае я бы умыкнула эту идею. Вообще люди чаще всего говорят оригинально, если не задумываются над тем, что они говорят. Чем больше думают, тем тупее выражаются. В смысле банальнее. Я не исключение. Потому я люблю коллекционировать чужие, особенно ненадуманные мысли. Я собираю такие мысли и раскладываю их по полкам в моем шкафу, как расписные чашки с вензелем. В них обязательно кроется какая-нибудь тайна, которую автор в нее и не вкладывал. Для меня.

— Что поделываешь? — спросила Люська.

— Ворую чужие мысли, — призналась я.

— Приходи грабить ко мне, — предложила Люська. — Есть потенциальная жертва. Редкий экземпляр.

— Наводчица! — обозвала я Люську и пошла одеваться для грабежа и разбоя.

Это требует максимальной сосредоточенности. Одна наша знакомая ради своих мужчин надевает вечерние платья даже у себя дома, дабы им было приятно. Я не надеваю вечерние платья ради мужчин, я надеваю вечерние платья на выход, в ресторан или ночной клуб. И хватит с вечерних платьев, тем более что они становятся все более и более рудиментарными. Вкратце, вечерние платья — анахронизм двадцать первого века.

Как одеться ради потенциальной жертвы? Надо всего лишь подчеркнуть достоинства и скрыть недостатки, если они есть. Это знают с пеленок. Я надела блузку с большим вырезом. Слава богу, грудь у меня есть, и она не стремится к пупку. Даже без бюстгальтера. И у меня тонкая, осиная талия. Это два больших плюса. Я — гитара, потому надела шорты в обтяжку, чтобы можно было полюбоваться моими ягодицами без помех. Это еще один плюс к множеству других.

— Дыни самаркандские, — назвал мои ягодицы Червяков, и у него потекли слюнки. Струйно.

— У дынь целлюлит, — отбрила я зарвавшегося Червякова. — У меня целлюлита нет.

Я вдела в уши длинные серьги, чтобы можно было заметить, что у меня красивая, длинная шея. И не стала надевать обувь на каблуке. Не для того чтобы попасть в тон к одежде, а для того, чтобы можно было оценить мои длинные, стройные ноги. Без ухищрений.

Я взглянула на себя в зеркало со стороны. Холодно и расчетливо. Минусов у меня не было. Никаких. Абсолютно! Тогда я распушила кудряшки на голове, подмигнула самой себе и отправилась на охоту.

У Люськи сидел ее слон. Радислав привел своего друга по имени Ваня. Привлекательного, но с радикальной стрижкой. То есть волос не было. Почти. Это могло быть следствием двух причин: либо Ваня реагировал на весну линькой, либо он страдал нарциссизмом. У Вани был идеальный долихоцефалический череп. Как у истинного арийца. Детское, смешное имя Ваня не сочеталось с истинным арийцем, но серьезное, мужское имя Иван… Вполне. При ближайшем рассмотрении.

— Таня, — культурно представил меня Радислав. — Отряд грызущих, подотряд шипящих. У нее растут зубы прямо на языке. В три ряда, как у акулы.

— Зубы у меня растут где положено. В один ряд. Но мне этого вполне хватает. У меня клыки, как у саблезубого тигра, я родилась в год Тигра, — я лучезарно улыбнулась Радиславу.

Радислав открыл рот, Люська пнула его под столом и попала в меня. Мое вино пролилось из бокала. Мои ноги не слоновьи, между прочим! Я пнула ее в ответ и, судя по всему, попала в Радислава. На лице Радислава проявилось благочинное выражение. Он заглянул Люське в глаза и извинился взглядом. Пока все пинались, ругались и извинялись, Ваня вкратце поделился сведениями о себе. Он не только шипел, он еще и кусался тремя головами. Более того, он летал, размахивая перепончатыми крыльями! Его угораздило родиться в год Дракона.

— Так ты Горыныч? — на всякий случай переспросила я. — Или у каждой головы свое отчество?

— Я же говорил, — уточнил Слон.

У Вани пролилась водка из рюмки, и он заглянул под стол.

— Тапка упал, — культурно пояснила Люська.

— Полет тапки под столом приравнивается к пенальти, — пояснила я. — Если не повезет — аут. Совсем не повезет — инвалидность. В смысле пожизненный аут.

— Я же говорил, — однообразно уточнил Слон.

— А-а, — Ваня загрузился в мой вырез по самые пятки.

Его не требовалось перезагрузить, он попался на троянскую программу. Да здравствуют модельеры всех вырезов! Им кланяются в пояс женщины всей земли. Вырезы блузок — это всплывающие окна инета. Раз кликнул, и сиди на крючке. В жизни ни брандмауэр, ни антивирусная программа не работают. Антивирусная программа — это горький опыт в сочетании с почтенным возрастом. Судя по всему очевидному и не очевидному, у Вани не было ни того, ни другого.

У меня есть одна фишка. Я постоянно ее использую. Не помню, чтобы хоть раз она отказала. Если меня целует мужчина, я дышу приблизительно как больной астмой. Специально. Самооценка мужчины резко возрастает, он горд, весел и готов на подвиги. Кстати, думаю, слово «подвиг» произошло от слова «подвинуть». Вот я и подвигаю в нужном направлении. Это легко. Когда работают гормоны, голова не работает вообще. Желательно, чтобы зубы визави были белые, чтобы не тошнило от его запаха, чтобы он не являлся занудой и чтобы оказался привлекательнее последнего привлекательного визави.

Фишка сработала, Ваня приготовился к подвигам.

— У меня угрюмые родители, — предупредила я.

— Я живу без родителей, — поделился очередной порцией жизни подвинутый Ваня.

Я чуть не заплакала. Ваня был сиротой казанской. Но не стоит отчаиваться и в этом случае. Есть еще одна безотказная фишка.

— А кто нас встретит с образами? — строго спросила я.

Ваня задумчиво рассмеялся. Для него это был запрещенный прием. Он смеялся, его уровень тестостерона резко снижался. Поразительно, как мужики нервничают по поводу безобидных шуток! Это атавизм, ведущий к истокам их полигамии. С подсознанием не поспоришь.

Я оставила Ваню наедине с его подсознанием. У них было о чем побеседовать. Без родителей.

К нам в приемный покой явились два очень серьезных и очень озабоченных мужчины.

— Кто врач?

— Она, — откликнулись Червяков и Серова. Я оказалась в эпицентре внимания.

— Молодая шибко, — недоверчиво сказал один из них. — Не похожа.

У меня отличный парикмахер, стилист. Он подкрасил мне волосы синим оттеночным лаком. Для полноты образа. Я явилась на беседу с родственниками своих больных, и они упали в обморок. Больных лечила пигалица с синими волосами. Синие волосы не подходили к серьезному образу врача, но укладка моего стилиста подходила лично мне. Я решила пожить с синими волосами еще немного. Без родственников больных.

— Что случилось? — строго спросила я.

— Поехали, узнаешь, — загадочно произнес один из них. — Кстати, у тебя есть приборчик для определения опьянения?

— Нет, — сурово ответила я. — Поехали узнавать.

— Бери свои причиндалы.

В машине оказалось, что моего пациента переехал трактор. Ни больше ни меньше! Я обозлилась.

— Маленьким колесом, — успокоил суровый человек.

Если вас переезжает трактор, величина колеса значения не имеет. Имеет значение совсем другое.

— Поворачивай назад! — рявкнула я. — Промедол возьму!

Я с трудом заставила их вернуться назад за промедолом. Они цеплялись клещом за пятый километр, я — за промедол. Трактор хорошо сочетался с промедолом, но объяснить это суровым и невежественным людям было сложно.

Я оказалась права, у пациента имелись следы протектора на грудной клетке и выраженная картина болевого шока: низкое давление, нитевидный пульс, бледность, холодный пот и отрешенность. Торпидная стадия шока[1]. Ее описал еще Пирогов, дай ему бог здоровья в раю. Я вколола промедол пациенту. Пока мы его везли по ухабам назад, он стал стонать. Это было неплохо. Я вкатила ему на всякий случай еще одну ампулу промедола во избежание торпидной фазы.

Пациента срочно отправили в операционную, дабы исключить переломы, повреждение внутренних органов и внутреннее кровотечение. Я отряхнула от него руки и приготовилась к следующим медицинским подвигам.

— Ампулы из-под промедола, — потребовала медсестра.

— Зачем? — удивилась я. — Я их использовала. В целях спасения человеческой жизни.

— Пустые!!!

— Зачем?! — поразилась я.

— Господи! Какой кошмар! — воскликнула медсестра. — Кто к нам идет?

Оказывается, пустые ампулы из-под наркотиков хранят как зеницу ока для каких-то комиссий и учитывают, как деяния претендентов на канонизацию. А я ампулы выбросила. Откуда я знала?

Лучше было уйти, что я и сделала.

— Пойду отдохну от суровых будней, — объявила я и ушла, оставив медсестру в глубоком трансе.

Я распахнула дверь и застала в ординаторской Червякова и Серову после «этого самого». Они отдыхали от суровых будней по-своему.

— Скуза ми, — культурно сказала я. — Червяков, планируешь поменять фамилию на Серов?

— Иди на…! — Червяков ненормативно выразился.

Вот тебе на! Эклектичный Червяков на поверку оказался пейзаном.

— Адреса не знаю, — разочаровала я Червякова. — Сходи узнай, потом сообщи. Тогда рассмотрю все предложения.

В дверь робко постучали. И робко сказали из-за той же двери:

— Вячеслав Юрьевич, вас в приемный покой.

Червяков снова выругался. По-пейзански. Я уселась в кресло и закинула ногу на ногу.

— Может, выйдешь или у тебя вуайеризм? — еле сдерживаясь, спросил Червяков.

— У меня чувство прекрасного, — не согласилась я. — Стриптиз в твоем исполнении — мечта любого эстета.

— Когда тебя от нас унесет? — распалился гневом Червяков. — Ты мне надоела!

— Никогда, — утешила я Червякова. — Мне здесь нравится. Я хочу, чтобы меня похоронили с воинскими почестями в корпоративном склепе этой больницы. Хотя бы в звании майора. А лейтенанту запаса до майора запаса еще жить и жить.

Безутешный Червяков нецензурно выбранился, мелькнул голой задницей и удалился врачевать.

— Ты! Прыщ на заднице! — раздражилась донельзя Серова. — Ты всем надоела! Всем без исключения! Хуже горькой редьки!

— Это тебе редька Червякова навеяла?

Серова ненормативно выразилась, неэротично оделась и отправилась врачевать. Я удалила с дивана греховные простыни и начала отдыхать от суровых будней. Чем я их обидела? Они уже совершили грехопадение. На что им жаловаться? Пора работать!

Серова была из серии женщин, которым туго живется. Я делю женщин на две категории. Тех, которые могут позволить себе выбирать мужчин, и тех, кто не может. Серова принадлежала ко второй категории, потому всегда брала то, что плохо лежит. Эклектичный Червяков лежал плохо. Настолько скверно, что не требовалась даже водка. Червякову следовало отбелить зубы. Про подмышки я вообще молчу!

Женщины типа Серовой живут в окружении, точнее, в плотном кольце привлекательных конкуренток. Конкурентки встречаются, влюбляются, женятся, то бишь выходят замуж, а Серовы подбирают коричневые зубы. Причем в молодости. Потому Серовым приходится наверстывать упущенное, пока есть легкий намек на товарный вид. В старости все без исключения наверстывают комплексы и болезни, включая Червяковых. Женщины типа Серовой тем более.