Пасодобль — танец парный

Глава 19

Мы ехали в лифте с Федечкой. Юнцом, глазевшим на меня в свободное и не свободное от работы время. Он краснел, потел, бледнел. Наверное, я ему нравилась. Но я не чувствовала себя женщиной бальзаковского возраста, потому что была одна. Юнцы для женщин тридцати пяти лет — это роскошь. Я была одна, и мне требовался не ребенок, а нормальный мужчина. Защитник, жизнь и моя глава. Я устала отвечать за саму себя, мне хотелось перевалить ответственность на чужие плечи. Юнцы для этой цели не подходят.

Я вошла в лифт за Федечкой, он меня не заметил. Обернулся и смешался. Как ребенок. Я про себя улыбнулась. Он ехал вниз, опустив глаза долу. А я думала, что было бы, если бы я впилась поцелуем ему в губы? Прямо в лифте? Представила и рассмеялась. Федечка взглянул на меня и жалко улыбнулся.

Дома я застала дочь. Она обрила себя под ноль. Две счастливые макушки смотрели прямо в небо, как два запасных глаза. Моя дочь могла позволить себе прическу под ноль. Ее череп был красивой, долихоцефалической формы. Как у отца.

— Впечатляет, — сказала я. Мне не ответили.

Мне даже не нужно было спрашивать зачем. И так ясно. Дочери все говорили, что она похожа на меня. Сейчас ее это просто не устраивало. Раньше передергивало. Я разложила еду по тарелкам. Дочь скучно посмотрела и вышла. Раньше она выбросила бы все в мусоропровод. Демонстративно. Тогда меня это оскорбляло, бесило, а теперь я поняла. То, что было… Было лучше, чем то, что сейчас. Самое оскорбительное… Нет. Самое страшное, когда твоему ребенку на тебя наплевать. Наплевать на самом деле.

Моя дочь стала первоклассницей, в день ее рождения я подарила ей куклу. Сказочную белую балерину со стрекозиными прозрачными крыльями за спиной. Они сверкали и переливались на солнце. Как настоящие. Я протянула ей подарок, улыбаясь. Маришка распахнула глаза и открыла рот буквой «о». Совсем как я. И протянула руки к кукле. А наутро я нашла куклу с разбитым фарфоровым лицом у своей двери. Я села на пол и положила себе на колени труп сказочной балерины в похоронном наряде невесты. Ее стрекозиные крылья не сверкали. В коридоре было темно.

— Что мне делать? — спросила я мужа.

— Не знаю. — Он скользнул по мне взглядом. Не задержавшись.

— Помоги мне. Пожалуйста.

— Выплывай сама, — равнодушно ответил он и пошел в свою комнату.

— Кто помнит твою мать? — спросила я его спину.

— Никто, — он закрыл за собой дверь.

Мой муж ломал мой хребет и выдирал мое сердце точными ударами, своей нелюбовью и ее отражением — равнодушием моей дочери. У него это хорошо получалось. Он выплыл давным-давно, забыв свою мать, теперь настал мой черед — стать ненужной для дочери.

Я так и не сумела принять его страсть. Круглые железяки оказались важнее, даже когда я умерла и зачем-то выжила. Он возвращался к ним каждый год, как на долгожданное, не удержимое ничем свидание. Очарованный тем, что скрыто в земле. Даже мертвые, они влекли его тайной. Стерегли от меня. Мой отец мог пожертвовать собой ради своих женщин, мой муж нет. За это я его не простила и не прощала. Муж и дочь вместе ездили отдыхать, потом на раскопки его металлической мании. Я оставалась одна с ощущением, что может случиться что-то ужасное, чего уже никогда не поправить. Их не было, я не спала ночами, накручивая саму себя страхами. Каждую бессонную ночь, доводя себя до безумия, пока они не возвращались.

— Если с моей дочерью что-нибудь случится, — сказала я в первый раз, — я тебя убью!

— Случиться что-нибудь может только рядом с тобой! — отрезал мой муж.

Меня исключили из семейного треугольника давным-давно. Мужу войти в комнату дочери дозволялось, для меня был шлагбаум из обычной двери. У них имелись свои секреты, общие интересы, развлечения. Я все время ждала, что меня кто-то позовет. Иногда мне даже казалось, что меня зовут, но со мной никого не было. И никто так и не появился. Напротив, мои родные уходили от меня все дальше и дальше, пока не стали чужими. А я так ничего и не сделала. Не боролась. Когтями, зубами, ложью, обманом. За это мне следовало себя наказать. Чем хуже, тем лучше. Я должна была отвечать по счетам. Моего мужа это устраивало, я чувствовала благодарность. Ведь прощения не бывает. Разве не так?

После игр в собственную смерть дочь выскользнула из моей жизни. Мне осталось только одно — покупать одежду, подарки, образование. Раньше она раздражалась, злилась, дерзила. Игрушки, выброшенные как мусор, новая одежда под моей дверью. Потом она принимала это как само собой разумеющееся. Равнодушно.

— Ничего мне от тебя не надо, — год назад сообщила моя дочь. — Ты уже выполнила материнский долг. И хватит с тебя.

У меня на глазах дочь прошла этап ненависти ко мне, затем презрения, сейчас остановилась на отчужденном, холодном безразличии. Я пыталась сопротивляться, но все было тщетно. Я билась в глухую стену. Билась лбом до крови. Этого никто не заметил, и я устала. Я могла уйти, меня никто не держал, кроме меня самой. Но тогда что мне осталось?

Этой зимой я заболела гриппом с температурой до сорока. Мой муж и дочь уехали на выходные за город, а у меня случился отек гортани. Я еле просипела свой адрес в телефонную трубку. Меня отвезли в инфекционную больницу, я пролежала все выходные в реанимации. Моя грудная клетка стала пластиковым мешком с туго затянутой гортанью. Я была синей и не могла вдохнуть ни глотка воздуха.

— Еще немного, и конец, — весело сказал мой лечащий врач. — Вам повезло.

Мне действительно повезло. Я снова зачем-то не умерла. Я чуть не умерла, а мои близкие не ведали об этом, как и тогда, когда я выполняла свой материнский долг. Материнский долг! Роды — материнский долг! И хватит! Смешно. Я подумала об этом и засмеялась.

— Отлично! — разулыбался врач. — Хорошее настроение — первый шаг к выздоровлению.

Я кивнула в ответ. Он ушел, я уснула. Впервые за два дня. Провалилась в сон из света. Сплошного солнечного света. Вокруг старого кресла на балконе нашей квартиры.

Я еле угомонила моего егозливого ребенка, усадив его за книжку с картинками.

— Мариша, это кто?

— Заяц!

— Какой же это заяц? Это слон.

— Нет, заяц! У них уши — во! — Маришка развела руки в стороны. — Как у этого. Видишь?

— Но зайцы носят серые шерстяные кофты. Где ты видишь кофту?

— Нету кофты. — Мой ребенок смотрел на меня хитрющими глазами. — Зайцам в Африке жарко.

— А как же хобот? — Я рассмеялась.

— Хоботом нюхать холодно! Они им чихают от солнца!

— Кто? — смеялась я.

— Зайцы! — Мой ребенок расплющил нос ладошкой до пуговки.

И я зацеловала смешной, малышачий, сплющенный хобот.

У меня во сне текли слезы, я об этом не знала. Знала только, что меня знобит в круге летнего солнца. Мне было холодно, холоднее не бывает. Наверное, потому, что у меня нет теплой шерстяной кофты, а солнце осталось в прошлом. В пустом кресле на балконе нашей квартиры.

Я долечилась у родителей. Меня никто не спросил, где я была. Я жила между жизнью и смертью с тем, кто убивает. Мне подавали на завтрак кофе с металлической крошкой. Я его переваривала. Это было очень больно. Невозможно терпеть. Это режет кишечник точечно, до внутреннего кровотечения. Мне делали одолжение. Я должна была истекать кровью тихо и медленно, без ножей и луж крови. Достойно и тонко. Элегантно и беспроигрышно.

А может, я выпила чужой кофе. Тот, что сама приготовила. Приготовила и сама выпила.

Я проиграла корриду. Просто не поняла своей роли. На самом деле я была быком, которого ослабили инъекцией из густой суспензии нелюбви моей дочери. Я получила максимальную дозу и вышла на арену, не зная об этом.

Иногда мне так тоскливо, что родным кажется даже Челищев. Я привыкла к этому уроду, как привыкают к собственному запаху.

— Почему ты меня сразу не уволил? — из любопытства спросила я. — Я же тебе хамила.

— Потому что знал, рано или поздно ты окажешься в моей постели, — заржал Челищев. — Но не думал, что так надолго.

— Когда я получу вицино место? — в сотый раз спросила я. — Кучкин его позорит.

— Кучкин еще трех лет не отсидел после старпера Сидихина. Мне нужны основания.

— Какие? — Я начала злиться.

— Такие. — Он взял мою руку и приложил к своему сплющенному холмику. — Подумай над этим.

— Кучкин тоже так думал? — Я расстегнула молнию на его брюках. Червеобразный отросток Челищева оживал в моей руке быстрее, чем этого хотелось.

— Василий Алексеевич! — рявкнул из динамика голос секретарши. — Астафьев Андрей Сергеевич по первой линии.

Челищев сделал мне знак продолжать и взял телефонную трубку. Он разговаривал с Астафьевым как больной астмой, пока моя рука не стала мокрой. Я тщательно вымыла руки в туалете. Через полчаса ко мне в кабинет явился Челищев. Он сверкал искусственными зубами.

— Будет собирушка в эти выходные, — сказал он с порога. — Только для верхушки. Узкий круг. Нас приглашают.

— Кого нас?

— Одежда спортивная, — ответил Челищев и вышел, сияя, как начищенный таз. Его допустили в святая святых. В расслабуху для корпоративной знати.

Мне любопытно. Корпоративная знать знает, что такое семья? В нашем холдинге был пример для подражания. Образцовый семьянин, любимая жена и дети. Я даже чувствовала зависть. Позже оказалось, что он релаксирует с девочками по вызову. Тихо, без лишнего шума.

…Господа развлекались стрельбой по тарелкам. Точнее, соревновались в рамках спортинг-компакта. У них были судьи, операторы, рации, жилеты, активные наушники. Как положено. Спортинг-компакт скучноват для любителей охоты. Вот что я скажу!

— Вы когда-нибудь стреляли? — спросил меня Астафьев.

Я даже не успела ответить. Он ответил за меня сам. Я давно заметила такую привычку за крупными руководителями. До сих пор не могу понять, зачем они задают вопросы, если ответ им заранее не нужен.

— Огнестрельное оружие возбуждает так же, как красивая женщина, — он погладил винтовку ладонью нежно и бережно. — Возьмите ее в руки. Вы почувствуете.

— Почувствую, что меня возбуждают красивые женщины? — весело рассмеялась я.

Если подкалываешь начальство, лучше невинно смеяться. Оно ничего не заметит. С высоты своего Олимпа.

Астафьев засмеялся в ответ и принялся обучать меня, как держать знакомую до боли винтовку «EDgun». Как обрабатывать мишень. Это было забавно. Чтобы наверстать упущенное и прийти в форму для охоты, я ходила с папой на русский спортинг. Русский спортинг увлекательней, программы стрелкам неизвестны, за исключением «зайца» и «утки», штрафуют даже за попадание в мишень-дичь другого цвета. Натрудишься за время стрельбы, как на охоте.

Астафьев меня учил, обнимая сзади, я ощущала его мужественность спиной. Остальные наблюдали. Кому хотелось. Челищев томился на заднем плане, как забытый реквизит.

— Может, постреляем? — предложила я.

— Уже готовы? Это забирает. По себе знаю, — он улыбнулся. — Какой цвет тарелок выбираете?

— Красный, — не задумываясь, ответила я. — Цвет корриды. Попробую самостоятельно.

Я привычно заняла положение и вскинула винтовку. В воздух из машинки свечой взлетела тарелка и взорвалась в синем небе красным фейерверком из битума. Это было нетрудно. Царил мертвый штиль. Проблемы «мертвой зоны» были уже пройденным этапом.

— Неплохо, — Астафьев посмотрел на меня с подозрением.

— Посоревнуемся? — Я улыбнулась.

Астафьев стрелял неплохо, я ему не уступала. Не люблю уступать никому. Я расстреляла все свои мишени, укладываясь в двадцать секунд. Астафьеву везло меньше. Он начал злиться. Он учил меня азбуке на глазах у толпы людей. Кто хочет терять лицо с темной лошадкой в паре? Надо было плавно свести злое дело на «нет».

— Разве вы не поняли? — крикнула я. — Это приглашение стрелять на брудершафт!

Астафьев рассмеялся, я услышала звук поцелуя в наушниках.

Мы ужинали за длинным столом на свежем воздухе, вокруг фонарей тучей роилась мошкара. Меня поздравляли с удачным дебютом, и я забыла о Челищеве. Даже не знаю, куда он сел.

— Служили в разведке? — улыбаясь, спросил Астафьев.

Он сидел, придвинувшись ко мне ближе некуда. Я посмотрела на его лицо и подумала о муже. Они были внешне чем-то похожи.

— Почему служила? — откликнулась я. — Бывших разведчиков не бывает.

Астафьев рассмеялся:

— Что-то мне подсказывает, вы непростая загадка. Недаром вас зовут… пираньей. Но таких талантов за вами еще никто не замечал.

Пираньей меня звали мои подчиненные. Никто не знал, что я была неудачницей. Без зубов, когтей, мускулов и яда. Я проиграла все битвы, которые начала. И семейную корриду, и дешевый гобелен с лебедями в паре с Челищевым. Имели меня, а не я. Но если сложился имидж, не стоит разубеждать. Лучше украсить его самоцветами. Но сейчас мне этого не хотелось. Рядом со мной был человек, похожий на моего мужа. К чему ходить всю жизнь между трех сосен?

— Пиранья — слишком просто, — без улыбки ответила я.

— Не сомневаюсь. Хотелось бы попробовать себя на вашем зубе, — не улыбнулся он. — Тем более ваш патрон дал зеленый свет.

Что?! Зеленый свет?! Я оглянулась, Челищева нигде не было. Я мгновенно вспомнила: Астафьев сам ему звонил. И никогда до этого. Значит, сдал в аренду ради повышения?! Решил поиметь еще раз?! Мерзавец! Подлец! Сутенер!

— Когда я получу пропуск в рай?

— Никогда! Вы просили разрешения не в той инстанции.