Когда я жил в общежительном монастыре, то нёс послушание в столярной мастерской. Старшим на послушании был другой столяр — пожилой монах отец Исидор. У него, бедного, не было ни капли терпения. Брался он делать какое-нибудь окно, потом начинал нервничать, бросал окно — хватался делать двери, потом опять нервничал, бросал двери — лез крыть крышу, и так всё оставлял на середине, ничего не доводя до конца. Одни доски терял, другие распиливал не так, как нужно… Вот так человек убивается-убивается и ничего не добивается.
Живя в общежительном монастыре, я был знаком с одним иеродиаконом. Он состарился и скончался в том же иеродиаконском сане. Когда он был ещё молодым монахом, в монастыре не было диакона и поэтому его рукоположили. Потом в обитель пришла более молодая братия. Они становились диаконами, священниками, а диакон, рукоположенный раньше их, всё время кому-то уступал свою очередь и оставался в том же сане. Когда его побуждали к иеромонаше- ству, он отвечал: «Сейчас у монастыря такой нужды нет. Слава Богу, есть братия и помладше меня». Потом ему дали послушание в монастырской канцелярии. Когда в обитель пришли образованные послушники, он попросил освободить его от канцелярии и ушёл на другое послушание. А когда обитель переживала тяжёлые времена, благоговейный иеродиакон стал просить одного добродетельного иеромонаха согласиться на избрание в игумены. «Почему же ты сам уклонялся от ответственности? — спросил его иеромонах. — Решил нагрузить её на меня? Давай поступим вот как: ты становись членом Духовного собора, и тогда я стану игуменом». Так один стал игуменом, а другой вошёл в Духовный собор. Но когда всё наладилось и монастырь стал жить нормальной жизнью, наш диакон ушёл и из Духовного собора. Этот диакон мне очень помог. Он имел многую благодать Божию. Когда в Священном Киноте[16] Святой Горы обсуждали какие-то трудные вопросы, то его приглашали туда, чтобы он сказал своё просвещённое мнение.
Я не рассказывал тебе об одном афонском монахе? Двенадцатилетним сиротой он пришел на Святую Гору. Лишившись любви своей матери по плоти, он всю любовь отдал Матери Божией. Он питал к Ней такие же чувства, как к своей родной матери. С каким благоговением он прикладывался к иконам! И вот враг, сыграв на этой любви, принес ему хульные помыслы. Несчастный даже к иконам прикладываться перестал. Его старец, узнав об этом, взял его за руку и заставил приложиться к ликам и рукам Пресвятой Богородицы и Спасителя на Их иконах. Сразу же после этого диавол пустился в бегство. Конечно, лобызать Божию Матерь и Спасителя прямо в лик — это дерзко. Но старец заставил монаха сделать это, чтобы прогнать мучавшие его помыслы.
Как-то раз послушник одного афонского общежительного монастыря нагрубил уставщику, который был к тому же иеромонахом. Уставщик, желая помочь послушнику, который читал за богослужением, подошел к нему и показал, какой кондак надо читать первым. Но тот совершенно вышел из себя и после службы в гневе закрылся в своей келье. Поискав вину в себе, уставщик принял бремя на себя и стал переживать, размышляя о том, что это он виноват в том, что брат ответил ему грубо. По-настоящему мучаясь от угрызений совести, он не стал оправдывать свое поведение тем, что обязан был указать послушнику, что нужно читать, потому что как уставщик нес ответственность за то, что совершается в храме. Вместо этого он сказал себе: «Это я виноват в том, что брат пришел в немирность». И вот он пошел в келью послушника, чтобы положить ему поклон и попросить прощения, однако тот заперся изнутри на ключ и не открывал. Тогда иеромонах сел у него под дверью. Он просидел так с самого утра до трех часов пополудни. Когда ударили к вечерней службе, послушник был вынужден открыть дверь и выйти. Уставщик опустился на колени, положил ему земной поклон и сказал: «Прости меня, брате, это я виноват». Вот каким образом приходит благодать Божия.
Как-то раз одному монаху стало очень больно за бесов. Преклонив колена, пав ниц, он молился Богу следующими словами: «Ты — Бог, и стоит Тебе захотеть, Ты можешь найти способ для спасения и этих несчастных бесов, которые сперва имели столь великую славу, а сейчас обладают всей злобой и коварством мира, и если бы не Твоё заступничество, то они погубили бы всех людей». Монах молился с болью. Произнося эти слова, он увидел рядом с собой морду пса, который показывал ему язык и его передразнивал. Видимо, Бог попустил это, желая известить монаха, что Он готов принять бесов, лишь бы они покаялись. Но они сами не желают своего спасения. Посмотрите: падение Адама уврачевалось пришествием Бога на землю, вочеловечением. Но падение диавола не может быть уврачевано ничем иным, кроме его собственного смирения. Диавол не исправляется потому, что не хочет этого сам.
Кто будет иметь доверие Богу, если его не будет даже у нас, монахов? Люди мирские? Если монах вверяет свою жизнь Богу, то Бог обязан его услышать. В общежительном монастыре, где я жил в начале своего монашеского пути, у игумена был один келейник. В его обязанности входило готовить зал для собраний братии. Когда он был болен или занят чем-то другим, то его послушание поручали мне. Келейник был человек не слишком расторопный, к тому же на Божественной литургии он всегда стоял до самого конца, однако со всей работой при этом справлялся. Я был расторопнее, чем он. Чтобы успеть приготовить зал до прихода братии, я уходил с Божественной литургии раньше, но всё у меня шло наперекосяк. То опрокидывался кофейник и выливался кофе, то сыпались чашки, то валились из рук стаканы с водой… Всё шиворот-навыворот! А келейник, отстояв в храме до самого окончания Божественной литургии, осенял себя крестным знамением и верил, что Бог ему поможет. А если его ругали за то, что он не уходил на послушание заранее, то он принимал это со смирением. У этого монаха было смирение, и польза, которую он получал, была двойной.
Мы должны полностью, безусловно вверить себя Божественному Промыслу, Божией воле, и Бог попечется о нас. Один монах пошел как-то вечером на вершину горы, чтобы совершить там вечерню. По пути он нашел белый гриб и возблагодарил Бога за эту редкую находку. На обратном пути он хотел срезать этот гриб и приготовить его себе на ужин. «Если миряне станут спрашивать меня, ем ли я мясо, — рассуждал в своем помысле монах, — то я могу сказать им, что ем каждую осень!» Возвращаясь в каливу, монах увидел, что, пока он читал вечерню, на гриб наступило какое-то животное и целой осталась только половина. «Видно, — сказал монах, — столько мне надо съесть». Он собрал то, что осталось, и поблагодарил Бога за Его Промысл, за половинку гриба. Чуть пониже он нашел еще полгриба, нагнулся, чтобы срезать и восполнить недостаток для ужина, но увидел, что гриб трухлявый (возможно, он был ядовитым). Монах оставил его и снова возблагодарил Бога за то, что Он уберег его от отравления. Вернувшись в ка- ливу, монах поужинал половиной гриба. На следующий день, когда он вышел из дома, его глазам открылось чудесное зрелище. Повсюду вокруг каливы выросли прекрасные грибы, и, увидев их, монах снова возблагодарил Бога. Видите, он возблагодарил Бога за целый гриб и за половинку, за хороший и за плохой, за один и за много. Он был благодарен за все.
Однажды ко мне в каливу пришел юноша, который впадал в плотской грех и не мог освободиться от этой страсти. Несчастный пришел в отчаяние. До меня он был у двух духовников, которые строго пытались объяснить ему, что он тяжело грешит. Паренек потерял всякую надежду. «Раз я знаю, что совершаю грех, — решил он, — и не могу исправиться, то лучше мне порвать все отношения с Богом». Когда я услышал о том, что с ним происходит, мне стало больно за несчастного, и я сказал ему: «Послушай меня, благословенная душа. Никогда не начинай свою борьбу с того, что ты не можешь сделать, но начинай ее с того, что ты сделать можешь. Давай посмотрим, что тебе по силам, и ты начнешь с этого. Можешь ли ты ходить в церковь каждое воскресенье?» — «Могу», — ответил он. «А можешь ли ты поститься каждую среду и пятницу?» — спросил я снова. «Могу», — ответил он. «А можешь раздавать в милостыню десятую часть от твоей зарплаты или же посещать больных и помогать им?» — «Могу». — «А можешь ли ты — даже впав в грех — молиться каждый вечер и просить: „Боже мой, спаси мою душу“?» — «Геронда, — сказал мне он, — я буду все это делать». — «Ну так вот, — говорю, — начинай прямо с сегодняшнего дня делать все, что тебе по силам, а Всесильный Бог сделает то единственное, что тебе не по силам». Несчастный юноша успокоился и не переставая повторял: «Благодарю тебя, отче». Видишь: у него было любочестие, и Благий Бог помог ему.
Того, у кого нет благоговения, смирения, хоть в саму Кувуклию Всесвятого Гроба Господня посади — ничего не увидит. Если же есть благоговение, то можно увидеть Благодатный огонь и у Голгофы. Как-то раз один послушник из Лавры Святого Саввы пришел в Великую Субботу ко Гробу Господню за Благодатным огнем для своей обители. Обычно окрестные монастыри посылают братию за Благодатным огнем. Послушник пошел на хитрость: будучи одет в рясу, он оттеснил мирян и вылез вперед. Но позже, когда пришли священнослужители, его самого отодвинули назад, потому что было заранее определено, кому где стоять. Тогда послушник начал ругать себя: «Ах ты, грешник окаянный, ах ты, пропащая душа, еще и вперед полез со всей своей скверной! А ну-ка дуй отсюда, проваливай! Ты и в храме-то быть недостоин!» И он верил в то, что говорил себе. Вышел он из храма и стал просить Христа: «Христе мой, прошу Тебя, не возгнушайся мной и позволь пойти к какой- нибудь другой святыне». Потом он поднялся к Голгофе и там опять оплакивал себя: «Подумай только, на какое ты пошел лукавство! Носишь, ничтожество, рясу и из-за этого отпихивал других, лучших тебя…» И в какое-то мгновение, когда он так сокрушался, из Святой Голгофы вышел сильный свет, пронзивший все его существо. «Благодатный огонь снизошел!» — сказал тогда горемыка, пошел, взял от Голгофы Благодатного огня в свой фонарик и удалился.
Помню, как-то на Синае мы шли куда-то вместе с одним монахом. По дороге я дал ему два персика. Смотрю — не ест. Он хотел их сперва помыть, но в карман положить боялся — чтобы еще и те микробы, что сидят в кармане, на них не перебежали. Так и продержал всю дорогу в руках. Его брат о нем рассказывал: «У меня восемь детей, и жена, всех их моя и обстирывая, изводит мыла меньше, чем он один на мытье рук!» И поглядите, что с ним произошло. Там, на Синае, каждому монаху выделяли бедуина — помогать, приносить еду и тому подобное. Бедуин, которого выделили брезгливому монаху, был самый грязный из всех. Черный, как трубочист! И его одежда, и он сам издавали страшное зловоние. Чтобы отмыть грязнулю, пришлось бы целую неделю отмачивать его в корыте! А что у него были за руки!.. Лучше даже не спрашивай. Можно было брать шпатель и соскабливать с них грязь целыми кусками. Неряха хватал миску с едой и спешил к своему «подшефному» монаху. Два грязнущих больших пальца его рук при этом обязательно оказывались погруженными в суп или в кашу. «Прочь, прочь!..» — кричал монах, едва видел его на пороге. В конце концов он сбежал, не пробыв на Синае и двух недель.
Как-то раз мне довелось оказаться в роскошнейшем доме. Во время беседы хозяева сказали мне: «Мы живём прямо-таки в раю, а ведь другие люди так нуждаются». — «Вы живёте в аду, — ответил им я. — Безумный! в сию ночь душу твою возьмут у тебя (Лк. 12:20), — сказал Господь безумному богачу. Если бы Христос спросил меня: „Где тебе отвести место: в какой-нибудь темнице или же в доме, подобном этому?" — то я бы ответил: „В какой-нибудь мрачной темнице". Потому что темница пошла бы мне на пользу. Она напоминала бы мне о Христе, о святых мучениках, о подвижниках, скрывавшихся в пропастех земных, она напоминала бы мне о монашеской жизни. Темница была бы немножко похожа и на мою келью, и я бы от этого радовался. А о чём напоминал бы мне ваш дом и какую пользу я получил бы от него? Поэтому темницы утешают меня много больше не только какого-нибудь мирского салона, но и прекрасно отделанной монашеской кельи. В тысячу раз лучше жить в тюрьме, чем в таком вот доме».
В другой раз я остановился в Афинах у своего друга, и он попросил меня встретиться с одним многодетным отцом, но только до рассвета, потому что в другое время тому было некогда. Пришёл этот человек — радостный и непрестанно славословящий Бога. У него было много смирения и простоты, и он просил меня молиться о его семье. Этому брату было тридцать восемь лет, и он имел семерых детей. Дети, он с женой плюс его родители — всего одиннадцать душ. Все они ютились в одной комнате. С присущей ему простотой он рассказывал: «Стоя-то мы помещаемся в комнате все, но вот, когда ложимся спать, места не хватает — тесновато. Но сейчас, слава Богу, сделали навес для кухни, и стало полегче. Ведь у нас, отченька, есть и крыша над головой — другие-то вон и вовсе живут под открытым небом». Работал он гладильщиком в Пирее, а жил в Афинах[17] и для того, чтобы быть на работе вовремя, выходил из дома затемно. От долгого стояния на ногах и сверхурочной работы у него образовалось варикозное расширение вен, причинявшее его ногам беспокойство. Но большая любовь к семье заставляла этого человека забывать о болячках и хворях. Вдобавок он то и дело себя укорял, говорил, что у него нет любви, что он не делает подобающих христианину добрых дел, и не мог нахвалиться на свою жену за то, что она делает добрые дела, заботится не только о детях, но и о свекре со свекровью, обстирывает живущих по соседству стариков, прибирается у них в домах и даже «супчик им варит!» Лицо этого доброго семьянина светилось от благодати Божией. Он имел в себе Христа и был исполнен радости. И комнатёнка, в которой они ютились, тоже была исполнена райской радости. Те, кто не имеет в себе Христа, будут исполнены душевной тревоги. Они не поместятся и в одиннадцати комнатах даже вдвоём, тогда как здесь одиннадцать душ со Христом поместились в одной.