Патерик старца Паисия. Истории и притчи преподобного Паисия Святогорца

СМИРЕННЫЙ ЧУДОТВОРЕЦ

В Иордании был один очень простой священник, который творил чудеса. Он читал молитвы над больными людьми и животными, и те становились здоровы. Даже мусульмане, страдавшие каким-нибудь недугом, приходили к нему, и он исцелял их. Перед служением Божественной литургии этот священник выпивал что-нибудь горячее с сухариком и после этого целый день ничего не вкушал. Слух о том, что он ест перед Божественной литургией, дошел до патриарха, и тот вызвал его в Патриархию. Не зная, зачем его вызвали, священник пришел в Патриархию и вместе с другими посетителями ожидал вызова в приемной. На улице стояла страшная жара, окна были закрыты ставнями, и сквозь дырочку в приемную пробивался солнечный луч. Приняв луч за натянутую веревку, обливавшийся потом священник снял с себя рясу и повесил ее на луч. Люди, сидевшие в приемной вместе с ним, были потрясены. Кто-то из них пошел к патриарху и сказал: «Священник, который завтракает перед литургией, повесил свою рясу на солнечный луч!» Патриарх позвал его к себе в кабинет и начал расспрашивать: «Ну как твое житье-бытье? Часто ли служишь литургию? Как ты к ней готовишься?» — «Да как, — отвечает ему священник, — сперва вычитываю утреню, потом совершаю поклоны, потом готовлю чай, кушаю что-нибудь легкое и иду служить». — «Зачем же ты ешь перед литургией?» — спрашивает патриарх. «Если, — отвечает тот, — я немножко перекушу перед литургией, то после потребления Святых Даров Христос оказывается сверху. А вот если я ем после Божественной литургии, то Христос оказывается снизу». Получается, он завтракал перед литургией с добрым помыслом!.. «Нет, — говорит ему патриарх, — это неправильно. Сперва потребляй Святые Дары, а после — немного ешь». Священник положил патриарху поклон и со смирением принял сказанное.

ПОСТНАЯ БАРАБУЛЬКА

Помню, когда я жил в общежительном монастыре, старенький монах, отец Дорофей, Великим постом жарил кабачки. Один брат, увидев, как старец кладет кабачки на сковородку, поспешил поделиться со мной своими впечатлениями: «Пойди-ка полюбуйся! — сказал он. — Отец Дорофей жарит рыбу! Во-от такие здоровые барабульки!» — «Ну уж нет, — отвечаю, — быть не может, чтобы старец Дорофей Великим постом жарил барабульку!» — «Может, может! — настаивал он. — Я своими глазами видел! Во-от такущие барабульки!» А старец Дорофей пришел на Святую Гору пятнадцатилетним мальчиком и был для братии как родная мать. Видя, что у кого-то из монахов нелады со здоровьем, он говорил ему: «Иди-ка, милый, сюда, я хочу рассказать тебе один секрет» — и подкреплял больного тахином с толченым грецким орехом или же чем-то еще. И о стареньких монахах он заботился подобным образом. Ну так что же? Иду я к отцу Дорофею — и вижу, что он жарит кабачки для монастырской больницы!

НАРУШИТЕЛЬ ТИШИНЫ

В одном скиту жили два стареньких монаха. Они купили себе ослика с колокольчиком на шее. А один молодой монах, живший неподалёку от них, имел наклонность к безмолвной жизни. Он раздражался от звона колокольчика, говорил, что монахам в скиту запрещено держать ослов, и в доказательство приводил все канонические правила, какие только мог отыскать! Остальные скитские монахи говорили, что колокольчик им не мешает. «Послушай-ка, — сказал я молодому исихасту, — ведь эти старенькие монахи не докучают нам с тобой разными просьбами, а с помощью ослика обслуживают себя сами. Нам этого мало? А представляешь, если бы у ослика не было колокольчика и он потерялся? Ведь идти его разыскивать пришлось бы тогда нам! И мы ещё жалуемся?» Не имея добрых помыслов, не извлекая из всего духовную пользу, мы не преуспеем, даже живя рядом со святыми.

Не верьте легко тому, что слышите, потому что некоторые говорят в ту меру, в какую понимают сами. Как-то раз пришел один человек к Хаджефенди[1] и говорит ему: «Благослови, Хаджефенди. Там наверху сто змей сползлись!» — «Сто змей?! Откуда?» — удивился святой Арсений. «Э, сто не сто, но пятьдесят-то уж точно!» — «Пятьдесят змей?» — «Ну уж двадцать пять-то было!» — «Ты когда-нибудь слышал, чтобы двадцать пять змей вместе сползались?» — спрашивает святой. Тот ему потом говорит, что десять точно было. «Ладно тебе, — говорит ему святой, — неужто у них собрание там было, что сразу десять змей приползли? Ладно уж, быть такого не может!» — «Пять было», — не сдается тот. «Пять?» — «Ну ладно, две были». Потом святой его спрашивает: «Ты их видел?» — «Нет, — говорит, — но слышал, как они в ветках шипели: шшш!..» То есть, может быть, это вообще какая-нибудь ящерица была! Я из того, что слышу, никогда не делаю заключений без рассмотрения. Один может говорить что-то, чтобы осудить, другой говорит просто так, а третий — с какой-то особой целью.

БОЖЕСТВЕННОЕ ПРОСВЕЩЕНИЕ

Добрый Бог дает Свое Божественное просвещение тем, у кого есть благое произволение. Один судья рассказывал мне о случае, с которым ему самому пришлось столкнуться. Монастырь послал одного монаха с пятьюстами золотыми лирами для покупки земельного участка. Монах обратился к какому-то торговцу, а тот ему и говорит: «Оставь ты их мне, чего тебе их с собой таскать». Монах оставил ему деньги и в добром помысле подумал: «Какой же хороший человек, облегчил мою ношу!» Когда он вернулся, торговец не только не отдал ему пятьсот лир, но еще и говорил, что монах ему должен восемь миллионов! Несчастный монах призадумался: как ему возвращаться в монастырь?! Отдал пятьсот золотых, ничего не купил, и вдобавок с него требовали еще восемь миллионов! Дошло до суда. Судья по вдохновению задал ряд вопросов, и было доказано, что торговец не только ничего не давал монаху в долг, но еще и лиры у него взял. Я различил в этом судье состояние, которое имел пророк Даниил (см.: Дан. 13, 45–62). У него был страх Божий, и поэтому Бог просветил его, и его действия были правильными.

В ШКОЛЕ ДОБРОГО ПОМЫСЛА

Однажды ко мне в каливу пришел мальчик — ученик второго класса гимназии. Он постучал железным клепальцем в дверь калитки. Хотя меня ждал целый мешок непрочитанных писем, я решил выйти и спросить, что он хочет. «Ну, — говорю, — что скажешь, молодец?» — «Это, — спрашивает, — кал ива отца Паисия? Мне нужен отец Паисий». — «Калива-то, — отвечаю, — его, но самого Паисия нет — пошел купить сигареты». — «Видно, — с добрым помыслом ответил паренек, — батюшка пошел за сигаретами, потому что хотел оказать кому-то услугу». — «Для себя, — говорю, — покупает. У него кончились сигареты, и он как угорелый, помчался за ними в магазин. Меня оставил здесь одного, и я даже не знаю, когда он вернется. Если увижу, что его долго нет, — тоже уйду». В глазах у паренька заблестели слезы, и он — опять с добрым помыслом — произнес: «Как мы утомляем старца!» — «А зачем он тебе, — спрашиваю, — нужен?» — «Хочу, — говорит, — взять у него благословение». — «Какое еще благословение, дурачок! Он же в прелести! Такой беспутный человечишка — я его знаю как облупленного. Так что зря не жди. Ведь он, когда вернется, будет сильно не в духе. А то еще и пьяный заявится — он ведь вдобавок ко всему и за воротник не прочь заложить». Однако, что бы я ни говорил этому пареньку, ко всему он относился с добрым помыслом. «Ну ладно, — сказал я тогда, — я подожду Паисия еще немного. Скажи, что ты хочешь, и я ему передам». — «У меня, — отвечает, — есть для старца письмо, но я дождусь его, чтобы взять у него благословение».

Видите как! Что бы я ни говорил — он все принимал с добрым помыслом. Я ему сказал: «Этот Паисий как угорелый помчался за сигаретами», а он, услышав это, начал вздыхать, на глазах появились слезы. «Кто знает, зачем он за ними пошел? — подумал он. — Наверное, хотел сделать доброе дело». Другие столько читают и добрых помыслов не имеют. А здесь — ученик второго класса гимназии имеет такие добрые помыслы! Ты ему портишь помысел, а он мастерит новый, лучше прежнего, и на основании его приходит к лучшему заключению. Этот ребенок привел меня в восхищение. Такое я увидел впервые.

ВОР РАДИ ХРИСТА

Однажды утром кто-то постучал железным клепальцем возле калитки моей кельи. Было еще слишком рано, чтобы принимать посетителей. Я посмотрел в окно и увидел юношу с просветленным лицом. Я понял, что, раз благодать Божия так его «выдает», значит, он на собственном опыте пережил что-то духовное. Поэтому, хотя у меня и были неотложные дела, я оставил их, открыл ему дверь, завел в келью, принес ему воды и, видя, что в нем скрыто что-то духовное, осторожно начал расспрашивать о его жизни. «Кем работаешь, молодец?» — спросил я его. «Какая там, отче, работа, — ответил он. — Ведь я вырос в тюрьме. Сейчас мне двадцать шесть лет, и большую часть своей жизни я провел там». — «Что же ты такое натворил, что оказался в тюрьме?» — спросил я, и он открыл мне свое сердце. «С детских лет, — начал он свой рассказ, — мне было очень больно видеть несчастных людей. Я поименно знал всех, кто страдает и испытывает нужду, — не только в нашем приходе, но и в других. Наш приходской священник и староста прихода все собирали и собирали деньги, расходуя их на строительство различных зданий, залов, на благоустройство храма и тому подобное, а бедные, нуждающиеся семьи оставались совершенно никому не нужными. Я не берусь судить, была ли действительная нужда во всех этих постройках, но просто говорю о том, что я видел множество обездоленных. Ну вот тогда я и стал тайком брать собранные на пожертвования деньги. Я брал не все, а сколько было необходимо. На ворованные деньги покупал продукты, разные необходимые вещи и оставлял это под дверями бедняков. Сразу после этого, не желая, чтобы по подозрению в краже схватили ни в чем не повинного человека, я приходил в полицию и говорил: „Я украл деньги из церкви и их потратил". Больше не говорил ничего. Меня били, называли „шпаной" и „вором", но я молчал. Потом сажали в тюрьму. Так продолжалось несколько лет. В нашем городе тридцать тысяч жителей, все они про меня слышали и иначе, как „шпаной" и „вором", не величали. А я молчал и испытывал радость. Как-то я просидел в тюрьме целых три года. Иногда меня сажали по одному лишь подозрению в краже — без вины с моей стороны, и когда задерживали настоящего преступника, меня отпускали. А если виновного в преступлении, которое я не совершал, не находили, я отсиживал в тюрьме весь полагавшийся этому вору срок. Поэтому, отец мой, я и сказал тебе, что большую часть своей жизни провел в тюрьмах».

Со вниманием выслушав его рассказ, я сказал: «Вот что, парень. Хоть все, что ты мне рассказал, и кажется на первый взгляд хорошим, но на самом деле ничего хорошего в этом нет. Больше так не делай. Я тебе кое-что посоветую. Послушаешься моего совета?» — «Послушаюсь, отец», — ответил он. «Из своего родного города тебе нужно уехать, — сказал я. — Поезжай туда, где тебя не знают: в город такой-то. Я позабочусь о том, чтобы ты сошелся там с добрыми людьми. Начинай работать и по силе помогай обездоленным, делясь с ними последним куском хлеба, потому что это имеет большую цену, чем то, что ты делал до сих пор. Но даже если человеку нечего дать нищему и у него болит от этого сердце, то он дает ему милостыню высшего порядка. Он дает ему милостыню кровью своего сердца. Ведь если человек дает милостыню из того, что имеет, то при этом он испытывает и радость, а вот если ему нечего дать, то он чувствует в сердце боль». Выслушав меня, юноша пообещал послушаться моего совета и ушел в радостном состоянии духа.

Прошло семь месяцев. Однажды я получил письмо из тюрьмы Коридаллу. Раскрыв конверт, прочитал следующее: «Отец мой, ты, конечно, удивишься тому, что после стольких полученных от тебя советов и данных тебе обещаний я пишу тебе опять из тюрьмы. Но знай, что на этот раз я отсиживаю срок, который уже отсидел раньше. Произошла какая-то судебная ошибка. Слава Богу, что среди людей нет справедливости: ведь если бы она существовала, это было бы несправедливостью по отношению к людям духовным, которые теряли бы тогда небесную мзду». Прочитав последние слова, я поразился этому молодому человеку, который столь горячо взялся за жизнь духовную и столь глубоко постиг глубочайший смысл жизни вообще. Вор ради Христа! Он имел в себе Христа. Он не мог сдержать себя от радости, которую переживал. Он переживал божественное сумасбродство, праздничное веселье!

ИСЦЕЛЕНИЕ «ЧАХОТОЧНОГО»

Когда я жил в монастыре Стомион, в Конице был один семейный человек, который думал, будто у него туберкулез. Даже свою жену не подпускал близко. «Не подходи, — говорил он ей, — а то заразишься». Несчастная женщина подвешивала на край длинной палки корзину с едой и подавала ему издалека. Бедняжка совсем истомилась, зачахла. Несчастные дети смотрели на своего «чахоточного» отца издали, а у него на самом деле никакого туберкулеза и в помине не было. Дело было в том, что он не выходил на солнце, а постоянно находился в запертой комнате, закутанный в одеяла. Поэтому он пожелтел и поверил в то, что у него чахотка. Ну что же, когда мне обо всем этом рассказали, я пошел к нему домой. Увидев меня, «больной» простонал: «Не приближайся ко мне, монах, чтобы не заразился еще и ты… Ведь к тебе в монастырь приходят люди… Видишь, совсем меня чахотка скрутила…» — «Да кто тебе сказал, дурачок, что у тебя чахотка?» — спросил я. Тут его жена принесла мне угощенье — варенье из грецких орехов. «Ну, — говорю, — давай открывай рот. Сейчас ты будешь меня слушаться». Ну что же, открыл он рот. Он ведь не знал, что я собирался сделать. Тогда взял я из блюдечка сладкий орех, вложил ему в рот, повозил там несколько раз, потом вынул, положил себе в рот и съел. «Нет, нет! — закричал „чахоточный'¹. — Не делай этого! Заразишься!» — «Чем я там заражусь! Ведь у тебя ничего нет! Что я, очумел, что ли, такое делать, если бы у тебя и вправду была чахотка? Давай поднимайся, пойдем на воздух!» — ответил я ему и, повернувшись к его жене, сказал: «Выбрасывай все эти лекарства, одеяла…» Поднял я его, и мы вышли на воздух. После трех лет «заточения» он с удивлением глядел на мир. А потом потихоньку и на работу стал ходить. Вот что такое помысел, когда его взрастишь!