Пенаты

Глава четырнадцатая

Открыв глаза, он некоторое время лежал без движения.

Он всегда с трудом возвращался к действительности из сонного царства. Ему при полном бодрствовании свойственно было несколько отсутствовать, пребывая; по утрам отключка становилась заметнее — сливалась со шлейфом ночной отключки. Кое-как вернувшись, он вспомнил ночной разговор с Николаем Федоровичем и, нахмурившись, потянулся за «Беломором». Приснилось? Увы, нет. Легкая тень сомнения оставалась: что если собеседник его — всего-навсего безумец, маньяк, фантазер? Мелькали, мелькали тени, не всё следовало принимать за чистую монету... Но особо надеяться нечего, чутье подсказывало ему: в главном Fiodoroff не врал.

«Интересно, — усмехнулся он, — кого мимо меня в тумане пронесли? Кем младенец вырастет? Чьим призраком станет?»

Тут в соседней комнате Маленький распахнул окно и сказал:

— О! Час от часу не легче!

Он встал, потянулся и распахнул ветхую раму крошечной веранды. Странный гадкий дымный запах ударил в ноздри.

Солнце стояло высоко. Выцветшая даль, безмятежный выцветший залив, блеклый песок. Несколько поодаль, ближе к лачуге, разведен был костер, черный гнусный дым смешивался с паром из подвешенного на двух здоровущих рогатинах колоссального котла. Вокруг котла болтались, оживленно переговариваясь, Костомаров, Гаджиев и Николай Федорович. На песке расстелена была простыня либо скатерть, на ней расставлены бутылки, банки, пакеты. Поодаль укреплен на четырех жердинах тент — скатерть? простыня? — в тени коего отдыхали колбы, бутылки, склянки с разноцветными жидкостями и порошками.

Гаджиев и Николай Федорович вытащили из сарая за домом внушительных габаритов чан и поволокли его к воде. Следом шла говорящая непрерывно Адельгейда.

Появилась медленно бредущая вдоль воды босая Лара в лиловом ситцевом платье, с распушенными волосами, в соломенной шляпе. Гаджиев отвлекся от своих химических неясных изысканий, перестал на минуту химичить, дабы поцеловать Ларе ручку. И издали видно было: порозовели Ларины щеки в тени соломенной шляпы. Когда ее щеки залило таким цветным в блеклом, подернутом дымом пейзаже, он заметил: коралловое ожерелье надела. Неужели Николай Федорович не соврал про Лару? «Карл у Лары украл кораллы, а Лара у Карла украла кларнет», — сказал Маленький, появляясь на веранде, словно мысли его прочитав.

— Как вы считаете, — спросил он Маленького, — похожа Лара на привидение?

Маленький ответил не сразу.

— Лара? — переспросил он после незначительной паузы. — На мой взгляд, из всех присутствующих, включая нас с вами, именно Лара напоминает привидение в наименьшей степени. Она очень даже настоящая.

— А мы поддельные? — спросил он с превеликим любопытством, будто впервые разглядев Маленького.

— Поддельные картины бывают. Называются — подделка. В отличие от оригинала. Выдающие себя за таковой копии.

— Ага, ага, картины поддельные, бриллианты и паспорта фальшивые, шиньон накладной, зубы вставные, цветы искусственные, смех неестественный, карты крапленые, письма подметные, — это я знаю. А мы, мы какие?

— Суррогаты. Симулянты. Какая разница.

— Вы не в курсе, чем заняты наши липовые ученые? — спросил он, стараясь спрашивать повеселее. — Красильня у них? Травильня? Морильня? Алхимический цех? Не утаите, скажите по секрету, как подставное лицо подставному лицу.

— Понятия не имею, — отвечал Маленький, обретая обычную нескладность и беспечность. — Сейчас пойду спрошу. Народ мудреный, может, любовный напиток гонят или производство ядов наладили.

— Я знал одного шамана, который вываривал в моче сушеных мышей, добавлял шляпки мухоморов и еще кой-чего, рецепт не помню, то ли кабаньи яйца, то ли свиной хрен. От чего-то очень помогало. От чего, тоже запамятовал.

— Думаю, от импотенции, — предположил Маленький, выходя. — Или от всего. Хотя, чтоб от всего, мухомора мало. Стрихнин желателен.

Гаджиев плесканул в котел дряни из бутылки. Дым повалил нещадно. Лара зажала нос и поспешила ретироваться. Когда она поравнялась с домиком-пряником, он окликнул ее из окна. Лара не спеша подходила, Николай Федорович рысцой слетал в сарай за двумя сосудами типа бутылей; Адельгейда спорила с ним, ей не хотелось, очевидно, с бутылями расставаться, видать, она мочила в них бруснику или готовила пьяную вишню. Пока Адельгейда и Fiodoroff препирались, Костомаров набухал в бутыли воды, а Гаджиев маленьким черпачком стал сыпать в воду порошки из разных пакетов, баночек и скляночек.

— Доброе утро, — сказал он нарочито непринужденно, — что вам, милая барышня, снилось? И чем это заняты научные работники? Тараканов будут морить?

— Давно уже день, — отвечала Лара, пустив в ход свою блистательную улыбку, — и ничего мне не снилось, я не спала. Я тоже спросила, чем они заняты. Опыты, говорят, проводим. Я спрашиваю — какие? Сначала, говорят, химические, потом алхимические, потом физические проведем. Шутят, должно быть.

— Какие шутки, весь пляж провоняли, не продохнуть.

— Я пойду на дальний пляж, — сказала Лара, глядя ему в глаза. — Пойдемте со мной.

И опять он испугался. Он ее боялся. Он, со столькими евиными дочками имевший дело, ее, школьницу, боялся.

«Несовершеннолетних не совращаю, — начал он твердить про себя, но сам себя мысленно перебил: — Это нынешних не боюсь, а тогдашние, видно, сильно отличались, оттого труса праздную. Лара из «Пенат»; лара из пенат!»

— Вы побледнели, — она лукаво усмехалась. — Что так? Вам плохо? Дыма не переносите?

— Дым не стыд, глаза не выест.

— Что за глупости, — сказала Лара, осердясь, — это вы меня должны уговаривать, а не я вас, и побаиваться следует мне, а не вам.

Он покорно пошел за ней.

— А где ваше полотенце? И подстилка? И плавки? Нет, не возвращайтесь, плохая примета, идемте так.

Он озлился и чуть было не сдерзил, хотел сказать: нет полотенца, не моюсь никогда, чтобы комары не кусали, в качестве подстилок предпочитаю особ противоположного пола, а плавки потерял в прошлом году, купаюсь нагишом. Он любой бы так и ответил. Но Ларе не мог. Она отличалась от прочих совсем не возрастом... «То есть как раз возрастом, — подумал он, вздрогнув. — Сколько ей лет-то? Год за три, как на Севере? За пять? За десять?»

— Вас знобит? — спросила Лара.

— Переспал, — ответил он.

Она не спросила — с кем, как он ожидал; ей и в голову не пришло.

— В среднем, — сказала она, — мы выспались. Я не спала, вы переспали.

— Анекдот про «в среднем» слыхали?

— Нет.

— Ну, в колхозе читает лектор лекцию, употребляет выражение «в среднем», спрашивает, знает ли кто-нибудь, что это такое? Все молчат, одна старушка руку тянет. «Ну, говори, бабушка, неужели знаешь?» — «Как же, милок! Дашка живет с председателем, Машка живет со всеми, а в среднем и я проститутка».

Он сказал «проститутка» по цензурным соображениями. И залился краской. Последовал серебристый смех Лары.

— О-ха-ха-ха, хо-хо-хо, кто ж такие анекдоты барышням рассказывает!

Он тащился за ней нехотя, увязая в песке, она щебетала, кокетничала, он отвечал невпопад. Ему казалось, они идут несколько часов, вечность, не дойдут никогда.

Легкое марево заколыхалось перед ними, вспышка полыхнула по соснам, перескочила на марево, и из центра сгустившегося в прозрачный туман дрожащего воздуха стало проступать сперва окно, потом второе, потом марево превратилось в дом-близнец.

Они остановились, взялись за руки.

— Мираж... — прошептала Лара. Они глядели, зачарованные.

Гулкий глухой взрыв сдетонировал за их затылками, там, откуда они пришли. Слабой волной воздушной овеяло со спины. И возникший перед ними на некотором отдалении призрак дома-близнеца медленно, как в кино, взорвался, разошелся на куски, взлетел на воздух, часть его воспарила, и обломки, левитируя ужасающе неспешно, неторопливо и картинно, пали на осевший фундамент. Вместо марева туча пыли оседала, рея, длилась, скрывала даль.

Вскрикнув, Лара бросилась обратно, он за ней, они бежали, задыхаясь, и снова пляж казался бесконечным, бег на месте из дурного сна. Наконец, они взбежали на дюну. Дом-близнец стоял целехонький.

Смеющиеся ученые и сердитая Адельгейда. Установленные на треногах оптические приборы, нацеленные ему и Ларе в лицо.

— Шутка, — сказал Маленький, сидящий возле домика-пряника на песке. — Серия химических прошла, физические в разгаре.

— Какая, однако, гадость эта наука! — воскликнула Лара. — Дурацкая шутка-то.

— Как в анекдоте, — откликнулся он, — дурак ты, боцман, и шутки твои дурацкие.

— Не рассказывайте, пожалуйста, ваш казарменный анекдот.

— Откуда вы знаете, что он казарменный?

— Предположение. Мы возвращаемся?

— Мы уже вернулись.

— Я не про это. Мы идем на дальний пляж?

— Нет, увольте, я не пойду.

— Кто вас только воспитывал? — Лара рассердилась и удалилась, сказав напоследок:

— Мне иногда кажется, что только я и нормальная, остальные оставляют желать.

— Это дурной знак, — сказал он ей вслед, — пора к психиатру.

— Ей кажется то же, что и мне, — заметил Маленький.

Лара была уже у дюны.

Он сидел рядом с Маленьким, наблюдая, как Костомаров с Николаем Федоровичем снимают с постамента штуковину типа теодолита и заменяют ее громадным коромыслом, укрепленным на оси. На один конец коромысла нацеплена гирька, на другой — модель самолетика. Гаджиев раскладывал по пляжу листы фанеры.

— И три листа фанеры, — бормотал он.

Разложив фанеру, Гаджиев открыл стоящий посреди пляжа зеленый сундук и стал вытаскивать из него волчки: маленькие, обычные, огромные. Гаджиев укладывал по два волчка на каждую фанерину, возвращался за новыми волчками. На некоторое время он отвлекался: пошел на кухню, выпи залпом три стакана гриба из трехлитровой банки, затянутой марлёю, сделал бутерброд с луком и вернулся к Маленькому.

Ученые запускали волчки, бегая от фанеры к фанере. Самолетик уже летал по кругу, точно маленькая карусель. Наконец, все волчки были запушены, в воздухе воцарилось гудение волшебного улья. Глаз не оторвать. «Беломорина» у него в пальцах погасла. Стоило одному из волчков замедлить ход, его запускали снова. Всё, вместе взятое, напоминало цирковой аттракцион.

— Цирк бесплатный, — сказал Маленький, вставая с песка.

Воздух дрожал, нагретый летний воздух.

Ему стало казаться, что несколько сосен отодвинулись, переместились, что куст у ручья передислоцировался и тянет за собой еще один куст, что камни, на которых частенько сиживала у воды Лара, смешаются, что вся округа пришла в движение, полоса песка стала уже, дюна выше.

— Посмотрите на ту сосну, она движется.

— Вы перегрелись, — отвечал Маленький. — Не ходите с непокрытой головой по такому солнцепеку.

После чего Маленький взобрался на крутое перекошенное крылечко и скрылся в домике-прянике, так трахнув дверью, что ближайший волчок сверзился с фанерины и утих, трепеща, в песке. Гаджиев водворил волчок на место и привел в действие.

Он спросил у Гаджиева, поскольку тот оказался поблизости:

— Неужели это научные опыты?

— Разумеется, — отвечал тот.

— Чем они отличаются от циркового аттракциона?

— Отсутствием зрителей.

— Я не в счет?

— Вы единственный в настоящий момент.

Вид у Гаджиева был утомленный, лысый череп покрыт испариной, ее приходилось ученому промокать постоянно, используя в качестве промокашки то кепку, то платок.

— Когда мой знакомый шаман камлал и каслал, он уставал, в точности как вы, даже лоб промокал тем же жестом. Скажите, с точки зрения ученого, наука сильно отличается от колдовства?

— Сильно, — отвечал Гаджиев, то ли осклабясь, то ли оскалясь, — ваш шаман промокал лоб, а я лысину; отличие не просто пространственное, но корневое, качественное.

И он убежал к дальнему детскому полосатенькому обшарпанному волчку, замедляющему жужжание и вращение свое.

Маленький позвал обедать, после обеда молодой человек снова уснул как убитый (волчки жужжали за окном, самолетик угрожающе летал по кругу), проснулся к вечеру с неприятным чувством тревоги — вспомнил, что приглашен Николаем Федоровичем на кофе по-гречески. Идти не хотелось. Поэтому он поднялся и пошел.