Перекресток утопий

Страшен сон, да милостив Бог

Стиль цитаты должен подсказать читателю, что высказывался не современный публицист. Однако ему нельзя отказать ему в злободневности мысли. А было это сказано Н.М.Карамзиным в начале XIX века, могло быть повторено в его конце, и сегодня сетования писателя, к сожалению, не утратили силы. Разве что надежд на быстрые улучшения в начале нового века уже, пожалуй, никто не возлагает. Медленно что-то, слишком медленно движется в этом направлении загнанная кляча истории…

Почитав наши газеты, посмотрев телепередачи, посторонние наблюдатели могут прийти к выводу, что жизнь россиян протекает в страшном сне, в непрекращающемся кошмаре. С посторонними наблюдателями солидарны и некоторые непосторонние. Многие нынешние трудности объясняются тем, что у нас не хватает ни сил, ни решимости окончательно порвать с прошлым, а мертвый хватает живого, если его не похоронить как следует. С осиновым колом и серебряной пулей, если необходимо. Но похоронить — это не значит забыть или простить. Ибо сказано: есть мертвые, которых надо убивать.

Я не хочу ничего прощать ни себе, ни тем «старшим товарищам», которые долгие годы были нашими воспитателями, я не хочу ничего забывать, особенно той лжи, в атмосфере которой мы росли десятилетиями. Но, и не забыв ничего, ничего не прощая, смотреть надо все-таки вперед. По многим причинам — в частности, все из-за той же всепроникавшей лжи — у молодежи отбита охота к чтению. Хотя, казалось бы, книг сейчас издается бесконечно много, но я позволю себе высказать крамольную мысль — их сейчас издается меньше, чем раньше, если судить по тиражам, а покупается еще меньше, и к тому же по преимуществу это вовсе не те книги, которые могут помочь читающим стать полноценными, гармонично развитыми людьми.

Вероятно, глава, посвященная фантастике последнего десятилетия, будет самой неполной: уследить за потоком новейших изданий трудно. Новая фантастика так же резко отличается от того, к чему мы привыкли в 60-70-х годах, как и вся наша жизнь. Интересно взглянуть, как фантастика, сыгравшая большую роль в наступлении нынешних перемен, сумела (и сумела ли?) включиться в эти перемены, смоделировать их, то есть снова взять общественную жизнь под контроль.

Между концом эпохи Стругацких и началом эры Петухова, в это неопределенно-переходное время появилась группа молодых и безусловно талантливых фантастов — В.Рыбаков, А.Столяров, А.Логинов, Э.Геворкян, Е. и А. Лукины… Мне кажется, им не повезло. Они растерялись, хотя субъективно, может быть, никакой растерянности и не ощущают. Но переходное время трудно не только для искусства. Разумеется, не только об одной фантастике речь, в театре, скажем, сколько угодно новаторских постановок, но назовите хоть одну пьесу, которая прозвучала бы так, как в свое время гремели пьесы Володина, Гельмана, Дворецкого, Шатрова… Никто не знает, что делать и как делать. Хотя некоторые притворяются, что знают.

Молодые литераторы, о которых я упоминал и не упоминал, конечно, хорошо знают, что старый, ненормальный мир надо разрушать. Может быть, они к этой процедуре относятся хладнокровнее, чем мы, потому что мы в нем росли, в нем прошла наша молодость. М.Успенский, которого через несколько страниц я хочу «призвать к ответу» за бессодержательную «сагу», в начале 90-х годов, в то время, когда под КПСС уже рассыпался фундамент, однако по инерции люди произносили эти четыре буквы еще с робостью, написал две сатиры «Дорогой товарищ король» и «Чугунный всадник», беспощадно разделавшись с коммунистическими шишками. Но долго топтаться на поверженном теле не хотелось (это ведь не то же самое, что написать «Сказку о Тройке», когда Тройка держала всю страну в руках), а почувствовать, что уже, казалось бы, бездыханный труп немедленно начнет произрастать во все стороны метастазами — фантасты не сумели. Полуголые волшебные красавицы заволокли их глаза туманом и завели фантастов в глухой и непонятный для них Лес, по которому они блуждают, как Кандид у Стругацких.

Шестидесятники знали, что делали и что делать, о многих сегодняшних авторах этого не скажешь. Мало того, они, может быть, неосознанно, помогают стремящимся вернуться в благословенное прошлое, так как считают своим священным долгом убеждать читателей в том, что и в будущем им не светят никакие надежды. Некоторые даже гордятся своей ролью безжалостных разоблачителей иллюзий. А между прочим, поиски пути — это священный долг фантастики и оправдание ее существования. Может быть, единственное. И я буду настаивать — ради этого и писал книгу: необходимо вернуться к опыту шестидесятников, иначе фантастике грозит участь снова превратиться в литературу второго сорта, предназначенную для умственно отсталых взрослых…

Известно, что издательский процесс у нас длился невероятно долго, иногда годами. Поэтому почти до девяностых годов выходили книги, которые явно были подготовлены еще в старые времена, и, соответственно, тащили весь груз застойных стереотипов. Например, «Аватара» В.Суханова (1987 г.) или «Синяя жидкость» А.Валентинова (1990 г.). Можно надеятся, что с книгами этого направления, делившими мир на белую и черную половины, покончено навсегда.

Но в этот же период начали выходить и новые произведения, написанные уже после 1985 года и включившие в себя «перестроечные» реалии, однако сооруженные еще по старым чертежам. Беда этих книг в том, что понять по ним наше время трудновато. Ни в коем случае еще не антиквариат, но и не последняя модификация.

Мы уже поминали Кафку. Кафкианский мир ненормален именно потому, что он кафкианский. Так видел окружающий мир великий пессимист, мир, охваченный безумием, в котором, как ему казалось, несокрушимый произвол давит, расплющивает «маленького» человека, издевается над ним, отнимает у него единственное оставшееся право — право жить. «Новые русские фантасты» пошли дальше самого Кафки. Загнав безумие в черепа людей, они оставили окружающее общество нетронутым. Все вокруг, как всегда — магазины, кухни, троллейбусы. Но в троллейбусах ездят безумцы. И оказалось, что такой мир еще страшнее, потому что про него нельзя сказать, что это литературная условность. Нет, это не условность, это в нашем окружении происходят с людьми страшные вещи — они по-настоящему сходят с ума, по заказу и без заказа расстреливают друг друга, ненавидят так, как ненавидят врагов на войне, пятнадцатидневное заключение воспринимается как конец света, совместная жизнь как ад, работа как каторга. Ни одной улыбки, ни одного лучика радости. В таких черных тонах написана, например, книга Александра Бородыни «Конструкции» (1990 г.). В редакционном послесловии заявлено, что автор обращается не к чувствам, а к разуму читателей. Да нет! Книга написана как раз для того, чтобы отключить разум, который несмотря ни на что свидетельствует, что пока еще, слава Богу, есть и жизнь, и любовь, а у некоторых даже и счастье, да и грусть не всегда бывает мертвенной, бывает и светлой, и умиротворенной. А книга Бородыни хочет, по-моему, смешать наши чувства с грязью, изобразить и без того нелегкую жизнь еще тоскливее, еще непереносимее.

Такая же вселенская тоска проступает и в сборнике Сергея Смирнова «Без симптомов» (1990 г.), Александра Бачило «Ждите событий» (1991 г.), Александра Тесленко «Искривленные пространства» (1988 г.)… Пожалуй, всего нагляднее все эти мотивы сконцентрировались в рассказе Валерия Роньшина «Мы все давно мертвы» (1994 г.). Излагать содержание рассказа после знакомства с его названием нет нужды. Ну, что касается всех, то по этому поводу у меня есть кое-какие сомнения, но если автору угодно при жизни присоединить себя к почтенному большинству, то я с ним спорить не стану. Ему, безусловно, виднее. Но зачем в горизонтальном положении писать рассказы? У покойников иные заботы. Вот тут и раскрывается тайна новоявленных смертяшкиных. Их «пужалки» и «ужастики» — это не боль за оскорбленных и униженных, не скорбь по невинно убиенным, не трещина, расколовшая им сердце, не желание помочь людям, облегчить им жизнь или хотя бы предупредить, как избежать чего-то страшного, кошачьими шагами подкрадывающегося в ночи. Честное слово, я начинаю с умилением думать о так разруганной мною «нуль-литературе». Она была почти безвредна и отнимала у читателей только время. Эта претендует и на душу.

Разумеется, пугать можно по-разному. И часто не только можно, но и нужно. Ведь опасности подстерегают нас взаправдашние. Только подходить к ним нужно с талантливыми руками… После этих слов становится ясно, что речь пойдет о романе Чингиза Айтматова «Тавро Кассандры» (1994 г.).

Апокалипсисом нам грозят со всех сторон. И не только авторы мрачных антиутопий. Отыскались и практики, энергично принявшиеся убыстрять переправку землян в иной мир. Странно — генеральные репетиции Судного Дня прогоняются в странах вполне благополучных, где жить бы да радоваться, например, в Японии, США, Швейцарии. Растет число фанатических сект, члены которых подчинили свою волю самозваным гуру и готовы идти за ними, даже в огонь, на сожжение. Кто они, эти новоявленные пророки — полусумасшедшие изверги, властолюбивые честолюбцы, слуги дьявола? Кем бы ни были по природе эти сгустки мирового зла, они свидетельствуют: что-то неладно стало в Датском королевстве, если иметь в виду под королевством всю планету. Может быть, оправдывается гипотеза, высказанная в повести Стругацких «За миллиард лет до конца света»: какая-то сила предупреждает людей, что они въехали под «кирпич» и что им не следует касаться запретных тайн мироздания. Но каких — неизвестно.

На одно из предупреждений и обращает внимание герой романа Айтматова. Необычный герой для нашей литературы: советский ученый-космонавт стал именоваться монахом Филофеем и заточил себя в необычной келье — он отказался вернуться на Землю и остался на орбите. Впрочем, суть его открытия с космонавтикой не связана, а вот с Космосом — может быть.

В романе текст филофеевского послания человечеству занимает несколько печатных листов, но упрощенно его можно изложить так: у некоторых женщин, зачавших ребенка, на лбу появляется маленькое пятнышко, которое сигнализирует о том, что будущее дитя — еще даже не зародыш, а всего лишь несколько слившихся клеток — не хотело бы появляться на свет, потому что его появление может внести в жизнь дополнительную частичку зла, а мир и без того ужасен. Автор старается избежать мистических обоснований придуманного им феномена, упирая скорее на генетическую память человечества, действующую в целях самосохранения. Истые материалисты должны возмутиться: нас учили, что человек есть совокупность общественных отношений, а тут нам предлагают предположить, что злые начала заложены в нем заранее — гитлеры, сталины, пол поты, киллеры, террористы, фундаменталисты появляются не только оттого, что у них в детстве не было хороших гувернанток. Кощунственная мысль протаскивается в романе — а может, и вправду кое-кому лучше было бы не появляться на свет Божий, если, конечно, знать заранее, что из них получится. И как пример тех, без которых наша планета спокойно могла бы обойтись, в романе фоном проходят два призрака, ведущих в глухую полночь у Кремлевской стены нервный диалог: кто из них виноват перед людьми больше.

Но и в этот спор мы встревать не будем, да и автор не к нему сводит роман. Как во всякой хорошей фантастике, он создает острую, трагически-гротескную модель нашего существования, в данном случае модель еще одного тупика, в которые все чаще стала упираться земная цивилизация, хотя люди упорно делают вид, что этих тупиков не замечают. Защитники природы, например, очень напоминают наших демократов: они прекрасно понимают, что в одиночку им не устоять, но сговориться о единых действиях все же не в состоянии.

Самая сильная сторона романа — в самой гипотезе. Даже острейшие из тех забот, которые беспокоят сейчас людей, не потребуют таких моральных усилий, такого страшного бурелома исковерканных человеческих судеб, такого кардинального пересмотра религиозных догм и основ философских доктрин, какие вызвала бы айтматовская гипотеза, осуществись она на деле. Нет сомнения, что писатель хочет этого глобального пересмотра, о чем можно судить и по прежним его книгам. На то и существует фантастика — доводить дело до логических концов. Писатель прижимает читателя к стенке: а как бы ты поступил в таком случае? Отказался бы от собственного, может быть, долгожданного ребенка? Не слишком ли непосильна для отдельной личности цена за маленькое укрепление позиций неощутимого, растворенного в воздухе мирового Добра? Какое счастье, что это всего лишь выдумка и нет ничего проще, чем объявить разглагольствования Филофея бредом, выбросить его из головы и перейти к действительно волнующим делам — выборам президентов, производству новых боеголовок и шампуней, проведению конкурсов красоты и поимки террористов, отравивших сотни ни в чем не повинных людей в токийском метро.

Собственно, так поступают люди и в романе, и в действительности. Вот только звездочки на лбу у несчастных матерей продолжают мерцать — в фигуральном смысле, разумеется. Будущие гитлеры и сталины беспрепятственно рождаются на свет. Предупреждение остается в силе, хотя по роману Филофей проиграл, как на данный момент проиграны и все остальные — и философские, и практические сражения за будущее, в котором придется жить нашим детям и внукам. Нас теперь так убеждают, что жить ради будущего не стоит, что мы о нем, многие из нас, по крайней мере, позабыли совсем. Куда-то мы идем, а вот куда — не знаем.

Прощальное письмо-исповедь Филофея о его предыдущей жизни в ипостаси видного советского ученого меня этически не устраивает. Вместо сброшенного с пьедестала демона под названием «международный империализм» у фантастов появился новый, отечественный, обобщим его под шифром КГБ, понимая под этой аббревиатурой нечто большее, чем учреждение на Лубянке. Как говорил поэт: госбезопасность в России больше, чем госбезопасность.

И хотя я вовсе не думаю, что тема КГБ исчерпана, многочисленность книг начинает производить впечатление клиширования, от чего не удержался даже Айтматов. История о том, как талантливого, но простодушного профессора, мечтающего, разумеется, принести максимальную пользу людям, прибирают к рукам военные и политики и какой дорогой ценой дается ему прозрение — это, пожалуй, один из самых отработанных сюжетов так называемой НФ, и вряд ли большому писателю к лицу тиражировать его один к одному. Правда, в прежней советской фантастике изуверскими опытами над людьми занимались лишь спецслужбы проклятых буржуинов, а у Айтматова на лабораторию ученого наложило лапу КГБ.

Да и само занятие бывшего Филофея — производство иксодов, ничьих детей, этаких чистых досок, на которых сызмальства можно будет написать желательные правящим кругам свойства и мысли — тоже не сенсация. О том, какие бы черты постарались вложить в живых роботов далеко смотрящие вперед хозяева жизни, можно было прочитать еще в романе О.Хаксли «О бравый новый мир». Правда, правители бравого мира не помышляли называть себя коммунистами…

З.Юрьев, расставшись наконец со своим Шервудом, тоже написал полуутопию на современную тему. И хотя действие его повести «Дальние родственники» (1990 г.) происходит в таком невеселом заведении, как дом для престарелых, и его герои по большей части больные, умирающие старики, нет в этой книжке хватающего за грудки ужаса, нет безысходной тоски. Юрьева в прошлые десятилетия можно было причислить к литераторам коммерческого направления, но школа шестидесятников оставила на нем благотворный след.

Да, его герои живут в ожидании смерти, зачастую они одиноки, но все же это нормальные люди, и если в их жизни выпадает солнечный день, они еще способны ему порадоваться.

Перед одним из юрьевских стариков возникает возможность выбора, Его дальние прапрапра… внуки из XXIII века, прочитав его пролежавшее несколько столетий письмо, предлагают ему переселиться к ним, там он будет избавлен от болезней и старости и проживет еще долгие годы. Но он никогда не сможет вернуться назад, к нам. И он, побывав у потомков в гостях, решает вернуться в свою комнатушку, которую он делит с таким же больным, с таким же умирающим стариком. Он скрасил последние дни друзьям из Дома престарелых, он перевернул душу молодому, поверившему ему врачу. А вот психиатричка с «равнодушными и недоброжелательными глазами» подумала про него так:

Ну, что ж, прав был Алексей Герман, утверждая, что люди делятся на тех, которые плакали, когда Христа вели на казнь, и которые смеялись ему в спину…

Все остальные книги, о которых пойдет речь, не могли быть написаны до совсем уж новых времен, хотя сам по себе этот факт ничего не говорит ни об их направленности, ни о литературных достоинствах. Мне казалось, что после Ефремова будет нелегко писать утопии. Я ошибался. Количество изданных утопий свидетельствует о том, что писать их легко. Но это совсем не те утопии, к которым мы привыкли (или к которым нас приучили).

Современные пророки не заглядывают далеко вперед. Боятся. Они предпочитают иметь дело с ближайшими годами, в крайнем случае, десятилетиями. Наше будущее в их зеркале выглядит настолько мрачным, что перед этим мраком пасуют даже великие предупреждения прошлого. Да, в них тоже описывались, скажем, казни, но на улицах в открытую не резали, и граждане не ходили на прогулки с «калашниковыми» на шее, зорко вглядываясь во встречных, чтобы в случае чего выстрелить первым. Такую картину мы уже видели, например, в «Невозвращенце» А.Кабакова. Автор тогда не мог знать популярного афоризма популярного генерала:

А кажется, что это цитата из романа.

Большинство появившихся вслед за Кабаковым утопий — это те или иные варианты «Невозвращенца». Невольно начинаешь думать — что это? Действительно боль и тревога за общую, а может, и за собственную судьбу или следование литературной моде, кстати, пользующейся неплохим спросом. Должно быть, людям нравится, попугав себя как следует, выглянуть в окно и убедиться, что солнце еще светит и стреляют под окнами и в окна не так уж часто.

Но не слишком ли легким и безответственным делом стало это постоянное пуганье? Коммунизм потому и не сдает своих позиций, что он рисовал пути создания более совершенного общества наглядно и доступно. И оказалось, что люди готовы отдавать жизни за этот идеал. Не их вина, что путь оказался ложным, и миллионы жизней были потрачены зря. Дорогую цену пришлось заплатить, чтобы убедиться, что насилие — это та повивальная бабка, которая умеет вытаскивать из исторического чрева нежизнеспособных, хотя и очень крикливых младенцев. Признаться, во дни сомнений, во дни тягостных раздумий приходит в голову и такая мысль: а может, столько людей еще держится за социалистические предрассудки лишь потому, что очень уж не хочется признаваться в бесцельно прожитых годах, ушедших на борьбу за освобождение человечества, в результате которой мы не только его еще более закрепостили, но и уничтожили значительную толику.

Вот две характерные для нынешней фантастики повести Андрея Лазарчука «Жестяной бор» и «Там вдали, за рекой» (обе — 1996 г.). Основная мысль первой повести: самые благородные начинания современного общества влекут за собой непредвиденные, но всегда неприятные, а то и губительные последствия. Попытка спасти искусственными средствами от антропогенного загрязнения и вытаптывания любимое место отдыха горожан приводит к тому, что чудесный бор становится «жестяным», исчезает его таинственное очарование, из леса улетают птицы, а горожане перестают туда ходить… Некий врач открывает способ воздействия на человеческий организм, приводящий к сенсационным результатам — в городе исчезает наркомания. Но радость была недолгой: оказалось, что психика излеченных людей перестраивается на воинственную агрессивность, они становятся опасными насильниками… Попытки отдельных порядочных людей справиться с напастью оказываются безрезультатными, а всех свихнувшихся, заодно с их преследователями расстреливают «прогрессоры» из соседней тоталитарной страны, где не знают других способов борьбы с угрожающими национальной безопасности явлениями. В этих эпизодах есть рациональное зерно: они воочию демонстрируют, что могло бы произойти в реальности, осуществись планы некоторых «крутых» политиков по немедленной ликвидации преступности. Но в целом итоги книги безрадостны — ни в каком направлении выхода нет, не спасут людей ни благие порывы, ни достижения науки, ни даже расстрелы, потому что это борьба со следствиями, а не с причинами.

Еще мрачнее наше недалекое будущее выглядит во второй повести. «Большое» общество в нем не показано, но о его состоянии можно судить по тому, что часть его сограждан решает бежать от достижений цивилизации. Они основывают колонию в заброшенном городе, порывая прямые связи с остальным миром, так в свое время поступали староверы. Правда, некоторые симптомы человечности еще не совсем утеряны: «большой» мир приходит на помощь жителям Леонидополя, когда несколько подростков, решивших исследовать труднодоступное подземелье, попадают в беду. Вместе с тем первое, что интересует тамошнее министерство по чрезвычайным ситуациям: сумеют ли взывающие к помощи оплатить стоимость посылки вертолетов и спасателей. Весьма относительная гуманность. А если бы не смогли?

В пещерах подростки наталкиваются на живущее в вечной темноте племя, имеющее человекообразный облик, но со звериной моралью. Они убивают детей, чтобы полакомиться редко достающимися им протеинами. Откуда же взялись эти нагие люди-звери? Выясняется, что они тоже питомцы прогресса, мутанты, созданные в результате безответственного эксперимента в области генной инженерии. Итак, по мысли автора — высочайшие достижения науки приводят прямым ходом к первозданной дикости. Помните, я говорил об опасности смешивания человеческого и обезьяньего естества? Вот вам и результат. Ни будущие социумы, ни достижения науки, ни попытки сохранить человеческую (или — если хотите — христианскую) мораль не способны спасти человечество. Все заводит людей в клин, то есть в тупик.

Впрочем, и «чернуху» можно разделить на два категории: просто чернуху и чернуху со смыслом, как, например, в повести «Не успеть» (1989 г.) В.Рыбакова, одного из самых заметных фантастов новой волны, с котором я уже успел поспорить. На фоне всеобщей разрухи жителей нашей страны поражает странная болезнь: у них вырастают за спиной крылья, и они улетают в другие страны. Многих из тех, кого поразила эта болезнь, вовсе не хотят покидать свою, даже такую, истерзанную страну, и воспринимают случившееся с ними как трагедию. У них здесь все — жена, дети, но неведомая сила поднимает «ангелов» в воздух. Автор как бы все перевертывает, раньше было перебежчики, а некоторых выставляли против воли. Теперь власти готовы на все, чтобы остановить болезнь, но она поражает самых лучших, самых умных. Они не хотят улетать, но приходится.

Метафорический смысл притчи достаточно откровенен. Жить в этой стране нельзя ни при каких условиях, и сама природа, действуя с бездумной жестокостью, опустошает ее. Остается распахать землю плугом на месте бывшей России. Можно заподозрить, что иные молодые фантасты поставили на своей стране крест.

В какой-то степени их можно понять. В мире и в стране происходит не то, чего бы они хотели. Но если вас не устраивают наши гуманистические ценности, скажите же, чем вы их предлагаете заменить. Да только не найдете вы им замены. Ничем нельзя заменить Доброту, Человечность, Милосердие, Великодушие, Любовь… Это отобранные за тысячелетия элитные зерна человеческого выживания. Еще три-четыре тысячи лет назад, на другом краю Ойкумены некто И в своих наказах определил моральные нормы для древних китайцев:

Конечно, евангельские заповеди полнее очерчивают круг нашей морали, но разве не бросается в глаза сходство? Иначе жизнь прекратится. Вы хотите этого?

К сожалению, я не могу назвать ни одного произведения, с которым был бы полностью согласен, как был согласен с большинством из написанного Стругацкими, их взгляды были и моими взглядами, разумеется, ими выраженными полнее, глубже, не говоря уже о чисто художественной стороне дела… Но все же есть книги, в которых поиски хотя бы ведутся и в которых действуют/есть не безвольные, опустившие руки берендеи. В частности, я хотел бы поговорить о двух романах шестидесятилетнего дебютанта, врача из Львова Владимира Кузьменко.

Из этого вовсе не следует, что я согласен с теми решениями, которые Кузьменко предложил, как в первом, так и во втором из своих романов. Но все же здесь есть о чем рассуждать, о чем спорить.

По мнению Кузьменко, наступающему злу способны противостоять лишь единицы-лидеры. Эта идея пронизывает оба его романа — «Древо жизни» (1991 г.) и «Гонки с дьяволом» (1992 г.).

«Древо жизни», вероятно, написано в пику «Туманности Андромеды». Ни о каком коммунизме нет и речи. Через 200–300 лет на Земле так же, как сейчас: преступность, террористы, заговорщики, властолюбцы. Убивают. Грабят. Расстреливают. Но в меру. Словом, нормальная жизнь. Правда, конкретно о том, как будет выглядеть через два-три века наша страна, автор благоразумно умолчал, хотя главный герой, Сергей Крылов, — русский. Сергей — особый человек, даже не человек, а биологическая копия, воссозданная из клеток тела погибшего космонавта. Но копия настолько совершенная, что сам Сергей до поры, до времени ни о чем не догадывается. Давно умерла и его жена Ольга, а та женщина, которая живет с ним на уединенном острове, тоже лишь искусный слепок.

Такие чудеса оказались возможными благодаря то ли созданию, то ли самосозданию СС — Сверхсложной кибернетической Системы, которая, как оказалось в дальнейшем, ждала своего часа, чтобы включиться в хоровод сверхсложных систем, обосновавшихся и на иных планетах. Еще одно Великое Кольцо, но не людей, а Сверхразумов.

Райский остров, на котором поселяют Сергея, — это дар ему от благодарного человечества за космический подвиг. Но через некоторое время организаторы реабилитационного шоу решают, что безмятежная жизнь не вполне способствует полному возрождению духовных потенций славного парня. И, отойдя на несколько шагов от дома, Сергей попадает в иной мир, где обосновалась биологическая цивилизация мирных элиан. Правда, в данный момент на Элию напали космические штурмовики-свистуны. Естественно им ничего не стоило покорить практически безоружных элиан и загнать их в концлагеря, устроенные по освенцимским или магаданским стандартам. Здесь-то организаторские таланты Сергея разворачиваются во всю, он готовит восстание, захватывает оружие, обучает робких элиан основам военного искусства и уничтожает оккупантов.

В какой-то момент, правда, автор запутывается сам и запутывает читателя. Если все это лишь муляжи, задуманные для встряски ослабленной нервной системы Сергея, то становится многое непонятным. Например. За свои подвиги Сергей окружен на Элии почти королевским почетом, и самые красивые девушки рвутся к нему в постель. А так как у элиан принято многоженство, причем инициатива выбора принадлежит слабому полу, то вокруг Сергея образуется роскошный цветник, который начинает рожать ему детей в поточном порядке. (Дети тоже муляжи или все-таки настоящие?) Иногда в Сергее просыпаются остатки совести при воспоминании о земной и преданной Ольге, но не слишком мучительные. А если это не муляжи, то не слишком ли дорогая цена платится за возрождение отдельного человеческого экземпляра, пусть и чрезвычайно ценного. Ведь разумные существа гибнут, теряют близких, подвергаются пыткам.

Поворот режиссерского рычага, и Сергей возвращается на Землю, где его ждет новая страда. Распространенный ход зарубежных боевиков — одиночка расправляется с целой бандой, а официальные власти, как заведено, оказываются бессильными. Мафиозно-фашиствующая организация «Неогуманисты» намерена захватить власть над планетой, но на ее пути становится Сергей с небольшими отрядами единомышленников. И пока власти мешкали и искали подходящие законы, боевики Сергея пустили всех членов НГ в расход без судов и следствий… Ну, я и так увлекся пересказом — остается добавить, что Сергею удается побывать еще на двух планетах, которыми владеют сестры земной СС — Урания и Кибела. Первая окружена особыми живыми кристаллами, вторая — представляет собой сеть сплетенных по всей планете корешков, но она завела на планете и человекоподобных существ, которые могут появляться на свет как старым казачьим способом, так и в коконах среди древесных ветвей. Живут на планете и кентавры, а в анабиозе спят еще и титаны, кроме всего прочего подключенные к атомному заряду.

Такие нагромождения уводят от основной мысли произведения, но главное не высмеять, а понять, зачем столь сложные системы мироздания понадобились автору. Если это самоцель, то перед нами разновидность НЛ, чего я категорически утверждать не решился бы.

Идея объединения сверхразумов приходит в голову, естественно, Сергею, но ведь он и сам уже бессмертное существо, можно сказать, мессия. Может быть, совсем не случайно, что для этой цели автор выбирает человека с Земли, (некоторые добавили бы еще: «и из России»). Так что в конце концов идея книги скорее всего религиозная. Но автор не ответил на вопросы, которые тысячелетиями мучают человечество. Если СС всевластны, то зачем они допускают насилие, войны, изощренные пытки. А если не всевластны, если созданные ими существа развиваются по эволюционным законам, в которые творцы не в силах вмешаться, тогда зачем они нужны вообще? Если создание совершенного общества оказалось не под силу людям, то неужто оно не под силу Сверхразуму? Кто от кого должен ждать совета? Я спрашиваю автора фантастической утопии, ведь это он хочет наставить человечество на путь истинный. Человечеству снова предлагается ждать помощи «извне». Вряд ли мы ее скоро дождемся. Защищая элиан, Сергей надеялся только на свои силы (так он думал, и мы будем так считать). И победил.

В «Гонках с дьяволом» тот же Сергей, только на этот раз не копия, а настоящий человек, не космонавт, а директор интерната, и не Сергей, а Владимир. На Землю обрушивается страшная эпидемия (вирус СПИДа породнился с вирусом гриппа), от которой значительная часть населения вымирает. Но все-таки в живых остается сравнительно большое количество народа. В том числе и наш герой с воспитанниками. Вокруг них образуется целая колония потерявшихся, осиротевших людей. Им приходится жить, как робинзонам, потому что погибло все — нет ни государства, ни властей, ни цивилизованных инфраструктур. В колонии герой становится президентом, царем, словом, абсолютным владыкой. Но это только на первый взгляд обычный роман-предупреждение: вот, мол, что может ожидать нас, если мы не перестанем сливать нечистоты в реки. На самом деле автор проводит ту же самую идею: для защиты дела, которое кажется герою справедливым (оно, может быть, и действительно таково) допускаются любые средства, в том числе и жестокие. Сергей перебил всех «неогуманистов», не пытаясь разобраться, кто из них виноват больше, кто меньше. И здесь «пан» Директор казнит и милует — опять-таки без суда и следствия. Впрочем, автор ставит вопрос бескомпромиссно: а что делать, если одичавшие собаки в натуральном и человеческом облике бродят вокруг, чтобы грабить, убивать, насиловать оставшихся в живых и сжавшихся в маленькие общежития-комочки, устанавливающие внутри себя тот самый общественный договор, который человечество в целом так и не смогло осуществить за долгие тысячелетия. Автор отчетливо произносит слово: диктатура! Просвещенная, может быть, даже надо сказать — имеющая понятия о демократии, но все же диктатура, для которой идеи ненасилия чужды и непонятны и в необходимых случаях действующая не просто решительно, а жестоко, беспощадно. Все дело сводится к тому, чтобы диктатора подобрать подходящего. Не ошибиться. Так вопрос в советской фантастике еще не ставился. Это модель диктатуры самовластной, но еще цивилизованной. А вот, в каком направлении будут развиваться подобные диктатуры, автор оставил без ответа.

В повести З.Юрьева «Человек под копирку» нарушивших строжайшие законы питомника ждала страшная смерть: на муравейнике. Но в повести приказывающий так обращаться с людьми был дельцом-фашистом, что в недавние времена было у нас почти синонимами. «Наш» директор приказывает посадить на муравейник бандита, отказывающегося сообщить ему нужную информацию. Уже не из книги: в Чечне российские солдаты, взяв в плен наемника славянской национальности, привязывали его к «бэтээрам» и разрывали на части. Бесчеловечно? Ответьте на этот вопрос сами. Кузьменко, хоть и не прямо, оправдывает своего героя. И что-то не видно книг, которые давали бы другие, может быть, более гуманные варианты, не снижая остроты ситуации.

Я не считаю роман Владимира Войновича «Москва 2042» (1986 г.) его лучшей книгой. Роман достаточно прямолинеен и даже поверхностен. Да и юмор в нем не всегда такой, от которого животы надрываются. Непростительно для большого писателя почти полное отсутствие характеров. За исключением 4–5 центральных фигур, все эти Берии Ильичи, Дзержины Гавриловичи, Пропаганды Парамоновны, Прогрессы Анисимовичи, Коммуники Ивановичи — все на одно лицо. В аннотации сказано, что «Москва 2042» веселая пародия на орвелловский «1984». Я не могу согласиться ни с одним словом. Во-первых, книга вызывает не веселье, а тоску, что, впрочем, необязательно считать ее недостатком. Во-вторых, никакая это не пародия, потому что пародия позволяет себе посмеиваться не только над общим нелепым предметом, но и над пародируемым автором… Давая своему роману точную дату, Орвеллл как бы обозначил предельную точку, далее которой бесчеловечная система существовать не может или, по крайней мере, не должна. Войнович же подарил нашему руководству фору в шесть десятилетий. Тогдашние вожди могли бы вздохнуть с облегчением: такой срок их вполне устраивал; что будет дальше с драгоценным коммунизмом правящие круги не слишком волновало, как и беляевских жрецов из Атлантиды.

Мы прочли книгу в отечественном издании с небольшим и, по-моему, непринципиальным запозданием. Я отметил ее недочеты. Но в книге есть и несомненные достоинства.

В те годы слово «шариат» еще не было столь общеизвестно, как ныне. Но, положив рядом газету, в которой сообщалось о распоряжениях талибов, захвативших Кабул, и сочиненные Войновичем указы «Божьей милостью Серафима Первого, Императора и Самодержца Всея Руси», я вздрогнул от совпадений, которые, конечно, возникли независимо друг от друга.

(Вспоминается помянутое мной сочинение г-на Шарапова).

И так далее.

Я убежден, что в конце 80-х годов и Войнович, и будущий гипотететический самодержец Земли Русской, и читатели Войновича имели самое смутное представление о законах шариата. Откуда же такое странное совпадение? Немного поразмыслив, я догадался — откуда. Та затягивающая мир «тень люциферова крыла», которая, по мнению Блока, стала в XX веке «еще чернее и огромней» — это ведь тень средневекового дьявола, который, как долгое время казалось восторженным просветителям, навеки изгнан с лица земли по месту постоянной прописки. Увы, законы истории оказались сложнее. Почти ничто не исчезло бесследно к концу XX века — ни рабовладение, ни пиратство, ни шаманство, ни дикая темнота, ни религиозные войны, ни расовая ненависть, ни феодализм (чем, собственно, от него отличается нынешний всплеск сепаратизма?).

Но, пожалуй, больше, чем членов политбюро, больше чем гражданскую доблесть слежки и доносительства, больше даже, чем самое коммунистическую систему, автор не переносит конкретное лицо, лишь отчасти, как и все остальное, выдуманное, — тоже писателя-эмигранта, укрывающегося в американском поместье, где он вводит телесные наказания, пока еще удостаивая ими только своих приближенных, и ежедневно тренирует перед ними же триумфальный въезд в Белокаменную. Как видим, Войнович сильно разошелся с наиболее распространенным мнением касательно одного из прототипов его героя Сима Симыча Карнавалова — будущего Серафима I. Что это — соперничество за власть над умами? Я думаю — нет. Он предугадывал: у нас появится немало претендентов на обустройство России, разумеется, по их представлениям и, разумеется, с маниакальным стремлением к самодержавно-тоталитарной власти — будь то Генеральный коммунистический секретарь или милостью Божьей Император Всероссийский. А кого он выбрал для прототипа своего символа дело его писательской совести.

Самое значительное открытие книги Войновича — почти все коммунистические правители нижайше припадают к стопам новоявленного монарха. Это означает: что ни один из них ни в какой коммунизм не верил, хотя, может быть, именно поэтому особенно усердно насаждал обветшавшие постулаты, что заставляет задуматься над искренностью некоторых прежних и нынешних коммунистических и не только коммунистических лидеров. Я не говорю о «комсомольцах двадцатого года», которые, «как и прежде, в строю», (не могу из злорадства не воспользоваться цитатой из старой песни самого Войновича), несущие красные знамена, облитые кровью отнюдь не рабочей, как утверждалось некогда, а неизмеримо превосходившей ее по количеству кровью узников из концлагерей.

У Войновича есть фраза, стоящая, может быть, всей книги:

Только для этого незачем было мотаться на шестьдесят лет вперед. Ведь Хрущев не ошибся: нынешнее поколение жило при коммунизме. Оно не совсем так его себе представляло, это верно, но другого и не было. А к 1980 году Брежнев наградил себя очередной Золотой Звездой за то, что коммунизм у нас-таки был построен, настоящий, взаправдашний. Чевенгурский.

История — как сюжет в произведении, он существует, но неуловим в «оголенном» виде. Является ли ее ход чем-то независимым, несущимся в даль веков с неудержимостью стада слонов, испуганных криком мартышки? Или никакого будущего не существует, а есть только интеграл желаний, воли и — черт побери! — планов множества людей, из сложения векторов которых и возникает нить Ариадны? И то, и другое. То есть — опять сюжет. С одной стороны, он полностью во власти автора, хочу — казню, хочу — спасу, но с другой стороны он жестко детерминирован логикой общественного развития, психологией героев. Автор свободен лишь в частностях. Так и в истории: люди были вольны создавать атомное оружие, но раз оно существует, оно уже коверкает людские судьбы зачастую помимо их воли.

«Если бы тунгусский метеорит приземлился на 4 часа 27 минут раньше, он бы смог изменить всемирную историю. Он бы тогда приземлился бы на Петроград, уже бывший в то время центром мирового коммунизма», — как-то расфилософствовалась газета «Дейли Экспресс». История XX века пошла бы по другому пути, возник бы ее альтернативный вариант, и мы бы никогда не узнали ни о Ленине, ни о Сталине, ни о Гитлере. Правда, цена освобождения была бы очень дорогой. Но фантастике ничто не мешает представить себе, как могла бы сложиться наша жизнь и без сокрушительного удара болида, а из-за куда более скромных, может быть, незаметных, может, даже оставшихся неизвестными причин. И если есть сейчас что-то действительно интересное и современное в фантастике, то это как раз альтернативная история.

Нельзя, конечно, утверждать, что такая тема пришла в головы фантастам только в последние годы. Но раньше авторов интересовала скорее сама возможность феномена, нежели его результат. Можно вспомнить роман Дж. Финнея «Меж двух времен», в котором ЦРУ разрабатывает бескровный проект ликвидации Фиделя Кастро: достаточно направить агентов на несколько десятилетий назад, чтобы они помешали встрече его родителей. Что было бы с будущей Кубой в этом случае, автора не занимало. Но сегодняшнего читателя вряд ли так уж волнует «голая» фантастика. Он слишком много пережил за последнее время. И без всякой фантастики каждому мыслящему человеку хотя бы изредка не приходило в голову: а что было бы, если бы Ленин прожил подольше, если бы Орджоникидзе и Куйбышев до выстрела в себя сначала выстрелили бы в Сталина, если бы бомба появилась у Сталина или Гитлера раньше, чем у американцев… Нетрудно понять, что это не просто золотая жила, но и появившийся у фантастики шанс вновь занять почетное место среди муз.

Некоторые книги с такого рода альтернативными сюжетами мы уже встречали. Например, роман «Великий поход за освобождение Индии» мог быть рассмотрен и в этой главе. Но начнем со знакомого нам Сергея Абрамова, у которого можно найти несколько предшественников в западной фантастике, например, хорошо известного у них и плохо известного у нас Филипа Дика.

Вот ведь как все интересно получается. Когда-то ОНИ считались настолько социально недоразвитыми, что МЫ, вооруженные единственно верным мировоззрением, снисходительно поучали их азам политграмоты. Если уж мы своих хватали за руку — помните, как Францев вступился за феодализм? — то можно представить себе, с каким усердием мы вправляли мозги западным фантастам, тем более, что это нам ничем не грозило. Впрочем, им тоже. Книги отечественных политологов назывались не иначе, как «Социалистическое будущее человечества». История и в прошлом, и в будущем должна была развиваться только по установленным нами законам, а потому шаг вправо шаг влево расценивался как побег. Может быть, потому мы высокомерно проигнорировали вышедшую еще в 1956 году книгу Дика «Человек в Высоком замке», где было сделано дерзновенное предположение: что случилось бы с нашим миром, победи во Второй мировой войне державы оси… Если бы мы умели или осмеливались в те годы думать чуточку пошире, то могли бы разглядеть, что — даже с тогдашних позиций — его книга проникнута подлинной ненавистью к фашизму, а нашествие новоявленных гуннов расценивается в ней как глобальная катастрофа…

После окончания войны прошло лет пятнадцать. К этому времени гитлеровцы уже решили проблему евреев, цыган и других «бродячих» народов. Ликвидацию африканских негров они заканчивают, хотя и сами не понимают, зачем это делают. США стали протекторатом Германии и Японии. Россия еле дышит за Уралом. Украинцы батрачат на немецких фермеров…

Единственный серьезный упрек, который мы имели бы право предъявить автору, заключается в том, что уж больно незначительно место, отведенное им России. Проигрывая, мы бы, будьте-надьте, не сдались столь смиренно. Вряд ли в этом можно сомневаться.

Но на самом-то деле мы победили, мы победили, конечно же, не по тем причинам, которые пунктуально изложил И.В.Сталин в брошюре «О Великой Отечественной войне Советского Союза», а вопреки многим ее тезисам. Вопреки бездарности, а возможно, и шизофреническим отклонениям в мозгу генералиссимуса, лишившего армию командных кадров и современной техники перед самой войной и с ослиным упрямством отвергавшим донесения, может быть, лучшей на тот момент разведки в мире. Да, во время войны пришлось исправлять его ошибки, появилась и техника, и полководцы талантливые нашлись. Правда, лично я не ставил бы в центре столицы памятника Г.К.Жукову, каким бы выдающимся полководцем он ни был, потому что в отличие от великих российских военачальников, он меньше всего думал о солдатах и не берег их жизней. И в Европу мы принесли не только освободительные тенденции. Правда, подвиг нашего народа, жертв народа все это не умаляет. Храм — единственно достойный памятник победившему народу, неважно верующим или неверующим, — вот что надо было строить на Поклонной горе. Жаль, что в те времена о строительстве храмов нельзя было и заикаться. Так что будем снисходительны к американскому автору, который многое знал лучше нас, но еще больше не знал.

Когда в начале девяностых роман Дика добрался до нас, я имел честь написать на него рецензию, предположив, что не найдется отечественного автора, которой исходил бы из такого же, как у Дика, жуткого предположения. Мне казалось (и сейчас кажется), что после немыслимых страданий заниматься литературными играми святотатственно и постыдно. Американцы по-иному смотрят на некоторые вещи…

Как я был наивен! Не успела высохнуть типографская краска на рецензии, как два фантаста схватились за эту тему. Одним из них был Лазарчук, а вторым Абрамов, который дважды тиснул «утопию» «Тихий ангел пролетел» в 1994 году. Обозначение «утопия» принадлежит автору, и это действительно утопия, если считать ее главным признаком умилительность, чему вовсе не мешает обилие грубых слов из полууголовного, а иногда и одесского арго («Киндэпнули тебя, флюгер, фигец котенку Машке», «президент Ирака Задам Хувсем», «И что вы себе думаете? Ильин-таки сел»…).

Хотя автор разделал под орех жизнь нашей славной державы при коммунистах, но главному герою, бывшему летчику, лучше всего жилось в «другом», брежневском времени. «Ильин в том периоде довольно долго жил, отменно работал и работой своей, ее результатами гордился. И ничего застойного в ней не находил» — фраза, которая больше характеризует автора, нежели героя. Рядовому летчику сверху видно далеко не все. Неприятное ощущение производят кухонные выпады против перестройки. Особенно не нравится автору перестроечник с лысиной, на которой вольготно раскинулось родимое пятно, похожее то ли на Суматру, то ли на всю Индонезию сразу.

В годы, в которых Ильину приходится жить ныне, страна процветает, в ней, как и во всем мире, здоровая экономика (подчеркнуто автором). Обыкновенный кочегар имеет возможность за смену опрокинуть десяток банок пива «Хейнекейн» из стоящего рядом холодильника и закусить отличной колбаской. Если не роскошествовать, то треть зарплаты остается на то, чтобы накапливать сбереженьица на дачный участочек… Ну, наконец-то на Россию просыпался золотой дождь. А все почему? А потому, что нас победили гитлеровцы. Неслыханных зверств они творить не стали. Врали нам, стало быть, про них. Расстреляли, правда, какую-то шушеру. И книжечки кое-какие сожгли, Сталина того же. А больше ничего экстраординарного и не произошло. Через несколько лет их — а значит, и наш — фюрер скончался естественной смертью. На смену ему столь же естественно пришел Аденауэр. Российская же социалистическая идея плавно перелилась в национал-социалистическую, а еще конкретнее — в русскую, которая давно ждала своего часа. И вот дождалась. Дождалась, расцвела и теперь настолько безраздельно царит в стране, что в нее безропотно влились и все прочие национальные идеи. (О судьбе евреев автор, правда, деликатно умолчал).

Трудно, должно быть, найти другое произведение, где бы связь так называемой русской идеи с фашизмом была бы продекларирована столь открыто и простодушно. Даже не связь — идентичность. Понимаете ли, пресловутой русской идее все время что-то мешало. Декабристы, разночинцы, западники, Чаадаев, Герцен, социал-демократы, философы-святоши… Потом пришли большевики. Не все, правда, сразу, как граф А.Н.Толстой, поняли, что всего-то им надо было из программных установок выкинуть самим же мешающую приставку «интер», но помогли родственные по духу нацисты из Германии. Интернационализм превратился в национал-социализм.

Если пользоваться советской фразеологией, то у автора просто не хватает слов, чтобы выразить полное удовлетворение. Ни о каких неприятностях от нашествия немцев автор и не вспомнил. Батраки на Украине? Немцы даже наших гебешников не турнули, наоборот, гестапо с распростертыми объятиями приняло чекистов в свои ряды: кто же станет бросаться такими профессионалами. Не было ни бредовых идей о жизненном пространстве, ни о превосходстве арийской расы, к которой «русские свиньи» вроде бы не принадлежали. Не было лагерей смерти, душегубок, крематориев, не было Бабьего Яра, варшавского гетто, Майданека, Освенцима… Ничего не было… А всего лишь пролетел над Россией тихий ангел то ли со свастикой, то ли уже с руническим знаком на рукаве, и стала она жить, да поживать, да добра наживать под сенью дружеских штыков.

Мы похожие теории уже слышали; газеты пишут и о том, что кое-кто тренируется, дабы применить их на практике. Любопытна разве что эволюция самого Абрамова. Большинство его многочисленных книг, выходивших в прошлом в соавторстве с отцом, а потом и в результате самостоятельных усилий никаких мыслей не содержали. Не будем придираться — особо вредных тоже не содержали. Иногда Сергею Абрамову что-то удавалось.

Что же случилось с редактором еженедельника «Семья»? А то и случилось, к чему его подталкивал ангел-хранитель, наверно, в тех же приблатненных выражениях, в которых этот персонаж общается с Ильиным. Проще говоря, к чему давно лежала его душа. Не один Абрамов испытал аналогичное «влеченье, род недуга». Если обращаться к литературным образам, то он повторил идейную эскалацию Андрея Воронова из «Града обреченного». Точь в точь. И я склонен думать, что это неплохо — человек раскрылся, и мы, по крайней мере, не будем заблуждаться насчет его истинных умонастроений.

Вот почему я и начал разговор о повести Абрамова с фразы: «Вот ведь как интересно получается». Теперь уже мы должны учиться у американского автора демократическим взглядам, принципиальности, непримиримости в борьбе с таким, увы, неуничтоженным злом, как фашизм.

«Остров Крым» Василия Аксенова был написан задолго до «Тихого ангела…» Он появился в печати как раз тогда, когда советские «Антеи» высаживали ограниченный контингент на афганских аэродромах.

Сочиняя свою «утопию» Аксенов, понятно, не мог еще знать ни об Афганистане, ни о перестройке, ни о том, во что она выльется. Но из той части книги, которая посвящена описанию бывшего СССР, становится до боли очевидной неизбежность разрушения, казалось бы, прочнейшей системы. Во время спитакского землетрясения выяснилось, что в связующие растворы строители воровски подсыпали песочек вместо цемента. Тот же песочек подменил цемент в масштабах всей страны. Стругацкие, правда, предвидели этот крах задолго до Аксенова, но они были вынуждены высказываться более или менее иносказательно, тогда как находившийся за пределами влияния 5-ого отделения КГБ эмигрант Аксенов рубил с плеча и называл вещи своими именами. И хотя я говорил о предпочтении к оставшимся, это не умаляет моего уважения к автору «Острова Крым» и к самой книге.

Я бы не называл манеру изображения нашей доперестроечной жизни сатирической, хотя Аксенов, похоже, стремился к этому. Но сама действительность зачастую была такой, что если натуральнейшим образом, волосок к волоску, по Шилову, выписать ее портрет, то он перешибет всякую сатиру. Вот здесь-то и заключается кардинальное различие книг Абрамова и Аксенова, хотя первый вроде бы тоже за разрушение коммунистической системы и, надо думать, причисляет себя к «патриотам». Аксенову не понадобилось призывать на родную страну варягов. Надежды на ее разрушение он возлагает на самое систему. Песок вместо цемента — достаточно ткнуть пальцем. Ткнули…

Аксенов дает свой вариант истории. Он исходит из того, что в 1920 году части Красной армии не смогли осилить Перекоп, и Крым остался в руках Врангеля, основавшего там республику, которая так и продолжала существовать долгие годы, официально не признанная Советским Союзом, упорно именовавшим «белогвардейский» Крым «Зоной Восточного Средиземноморья».

Одной из черт, подтверждающих жизненность аксеновской модели, может служить ситуация, складывающаяся между Китаем и Тайванем. Все то же самое — до мелочей. Богатый остров, проклинаемый центральным правительством, воинственные танцы вблизи «мятежной провинции» при одновременной оживленнейшей торговле и культурном общении двух Китаев, на что правительство закрывает глаза. И СССР у Аксенова официально не допускает Крым в международные организации, последний, однако, преспокойно там сотрудничает. Точно так же на Тайване существуют требующие как воссоединения с большой родиной, так и полной независимости. Боюсь, что и окончится дело так же печально, как в романе: могучий сосед поглотит процветающий остров. И конец процветанию.

Да, похоже на Тайвань. То же и не то. Не знаю, обратил ли сам автор внимание на происшедшую у него историческую инверсию. Не могучий Союз захватил Крымский полуостров, а маленькая республика захватила огромную страну. Захватила, развалила, отбросила ненужные части и принялась за кардинальную переделку. Географический Крым при этом оказался не так уж нужен… А произошло это невидимое вторжение потому, что метафизический Остров Крым уже был здесь у нас дома, правда, временно прячась за пазухой, если не у каждого, то у многих. Как советские туристы из романа обалдевали при виде роскошных магазинов на Южном Берегу, как они завидовали свободе и гласности, которые царили в республике, как они тайком мечтали окунуться в порочную атмосферу запретных для советских граждан районов… — разве все это не Остров Крым в душе?

И вдруг он пришел к нам в натуре. Не выходя за пределы Тверской, можно без очереди купить «Тойоту», одеться в такое же платье, как в лучших парижских салонах, забежать в казино или сразиться с «одноруким бандитом», как в Лас-Вегасе… Правда, большая часть игрушек господам «старым русским» не по карману. Но разве раньше, когда редкие туристы скрежетали зубами при виде изобилия в зарубежных супермаркетах, оно было доступнее?

Аксенов не просто противопоставляет достаток Крымской республики вечному дефициту в Советской стране. Это было бы примитивно. Он и Крым не пощадил. Вовсе это не рай земной. Там преступность, наркотики, проституция похлеще, чем у нас, там буйствуют молодежные банды с еще более завихренными мозгами, там орудуют фашиствующие «Волчьи сотни»… Республика Крым хлынула к нам не только со своими преимуществами, а так сказать, комплексно. Плюс к этому смешались и схлестнулись две несовместимые экономики — плановая и рыночная. Что ж удивляться тому, что в стране начался хаос. Может, автору не хватило воображения представить себе ту неразбериху, которая уже который год творится в нашей стране, когда мы попытались с ходу, но так же добровольно, как крымчане в романе, произвести у себя переворот.

«Остров Крым» — не первая (и не последняя) попытка изображения независимого государства на упоминаемом полуострове. Видимо, уж больно заманчиво его местоположение, если при одном взгляде на карту у романистов возникают безумные идеи.

Первым (в советское время) за него в 1925 году взялся молодой тогда писатель Борис Лавренев. Роман его назывался «Крушение республики Итль», и, между прочим, Аксенов тоже мог бы так назвать свою книгу. Ведь погибли обе выдуманные республики сходным образом: от внутренних раздоров и нашествия северного соседа.

Но вот что удивительно: хотя у Аксенова Крым назван Крымом, картины тамошней жизни изображаются, как некогда было принято изъясняться, в формах самой жизни, в то время как у Лавренева слово Крым нигде не упоминается, республика Итль не совсем на него похожа (в Крыму нет, например, нефтяных скважин), а автор развлекает читателей откровенной буффонадой, «Крушение…» имеет не менее прочную историческую основу, чем «Остров…» «Черный барон» П.Н.Врангель действительно пытался заложить в Крыму, где он закрепился после поражения Деникина, основы республиканской государственности: раздавал помещичьи земли крестьянам, обещал рабочим защиту от промышленников… И даже набросанный в водевильных тонах монархический мятеж принца Максимиллиана восходит к малоизвестному антиврангелевскому восстанию правых офицеров, возглавляемых одним из побочных родичей романовской династии.

Лавренев разрешил себе (в 1925 году еще можно было) слегка посмеяться и над самой революцией, введя в число руководителей повстанцев прожженного авантюриста грека Косту и кафешантанную певичку Гемму, содержанку английского офицера, привезшего ее в своей каюте под видом вестового. За что Лавренев незамедлительно получил втык от бдительных критиков. Действительно: что у нас, русских шлюх не хватало, что ли?

И, кто знает, если бы Петр Николаевич Врангель не увлекся планами грандиозной Реконкисты, а бросил бы свои, немалые, силы на укрепление Турецкого вала и Ишуньских позиций, то фантазия Аксенова могла стать реальностью. Знал же и знает XX век две Германии, две Кореи, два Китая… Но опять-таки позорное бегство иностранных интервентов у Лавренева, все же ближе к реальности, чем предположение Аксенова о том, что воспетый советской пропагандой штурм Перекопа был остановлен полупьяным английским лейтенантом, который под угрозой расстрела заставил своих распропагандированных канониров открыть огонь из орудий главного калибра по наступающим красным цепям.

Да не сложится у читателей впечатления, что я, приводя эти, на мой взгляд, небезынтересные историко-литературные факты, хоть в чем-нибудь отдаю предпочтение пустоватой ррреволюционной агитке Лавренева, автору по-настоящему выдающегося рассказа «Сорок первый», в котором с большой художественной силой показана бесчеловечность революции, ее эффективность в ускоренной конвертации нормальных людей в палачей, враждебность всех этих классовых стычек, переворотов, воин и прочих государственных потрясений обыкновенному человеческому счастью. Хотя, возможно, автор ставил перед собой иные задачи…

И уже совсем недавно, в начале 90-х годов Кир Булычев обратил внимание все на тот же Крым в своем самом крупном романе «Река Хронос». Его герои начали романную жизнь в 1913 году, когда еще не было не только революции, но и мировой войны. Соответственно и действующие лица романа, молодые люди, как сейчас принято говорить, среднего класса, временно живут спокойной, мирной жизнью российских обывателей — оканчивают гимназии, собираются поступать в университеты, соблазняют горничных, ничего не ведая о предстоящих им испытаниях. Но в воздухе пахнет грозой, которую предсказывает отчим главного героя Андрея Берестова Сергей Серафимович, фигура загадочная и не проясненная автором; может быть, он даже поднадоевший пришелец. Но Андрей отмахивается от этих предупреждений, он влюблен, он счастлив, и долгое время сюжетное повествование сосредоточивается на похождениях и переживаниях Андрея, Лиды, их друзей в стиле добротного повествования о жизни «чеховской» интеллигенции начала XX века. Потом начинается война, происходит Февральская революция, Николай II отрекается от престола, и только после этого автор почти незаметно, как будто продолжая повествовать о действительной истории, вводит фантастическую ноту. Я не имею здесь возможности распутывать сложные сюжетные узлы, в которых есть и психологические, и детективные, и фантастические петли, скажу лишь, что после февраля 17-ого года автор раздваивает повествование, давая героям возможность прожить два варианта русской истории. Они очень коротки, эти исторические отрезки, книга кончается декабрем того же года, но всем ясно, что именно эти несколько месяцев были, выражаясь высоким штилем, судьбоносными для России, все висело на волоске, и случайный залп пьяного лейтенанта мог и вправду изменить историю страны. Автор использует эту случайность, чтобы показать, что произошло бы в России, если бы Ленину не удалось добраться до прославившегося броневичка. В том параллельном мире, в котором некоторое время удалось пожить Андрею, все и пошло наперекосяк (а можно сказать и наоборот — все пошло, как положено) с того момента, когда вождя большевиков арестовывают в Берлине, а адмиралу Колчаку удается взять под контроль Черноморский флот, вызволить из-под ареста царскую фамилию (правда, без главного лица) и даже, став Верховным Главнокомандующим, осуществить давнюю мечту русской империи: бросить флот на Константинополь для захвата проклятых проливов, которые доставляли (и до сих пор доставляют) столько неприятностей России.

О том, что было с нашей страной после, автор не стал рассказывать, и мы можем судить об этом только по краткому абзацу, в котором упомянуто, что через десять лет героям-освободителям императорской семьи на месте сего знаменательного события будет установлен памятник. Следовательно, монархия в России возродилась, хотя я бы ни за что не поверил, что и ее противники, и ее бывшие союзники спокойно смирились бы с захватом проливов. Тем не менее, альтернатива, намеченная Булычевым, имела гораздо больше шансов осуществиться в реальности, чем аксеновская Республика, не говоря уже об еще более маловероятной, однако же свершившейся победе большевиков.

Но, как говорит сам автор, то, что прошло, изменить нельзя, и он возвращает персонажей из параллельного мира, где они, кстати сказать, погибают, в подлинную реальность, где Андрей остается в живых и соединяется с потерявшейся Лидой. А так как наши герои имеют волшебную возможность передвигаться по времени вперед, мы застаем их в начале 30-х годов снова разлученными уже в новом романе, который называется «Заповедник для академиков» и помечен тем же 1994 годом.

В этих двух романах Булычев продемонстрировал совершенно новые писательские возможности, отказавшись от привычного для его читателя, так сказать, «гуслярского» стиля и показав себя мастером крепкой реалистической прозы, что особенно относится к первому роману. Это вовсе не означает, что он совсем отбросил свою прежнюю манеру, которую мы с легкостью обнаружим в других его новых книгах, например, в «Предсказателе прошлого» или в «Любимце».

Автор не сообщил, почему Андрей и Лида не воспользовались машиной времени лишний раз, и в «Заповеднике…» мы обнаруживаем, что Андрей оказался в лагере, а Лида, скрывающая замужество с репрессированным, — в привилегированном санатории «Узкое», мало чем отличающемся по царящим в нем нравам от ГУЛАГовского заведения.

О 1932 годе, точно так же, как и о 1913-ом или 1917-ом, я, как и большинство читателей, могу судить только по литературе. И вот, как ни странно, мне кажется, что более далекие от нас, предреволюционные и революционные годы автор описал точнее. Не исключено, что я ошибаюсь. Ведь если о прежних временах написано множество разных, но в том числе и правдивых книг, то мы можем судить о конце первой и начале второй пятилеток только по достаточно односторонним источникам. Но все же мне кажется, что в начале 30-х годов революционный энтузиазм, хотя и во многом выветрился, но окончательно не угас. Поэтому атмосфера повального страха и всеобщего сыска кажется мне преувеличенной.

Зато недостатки первой части окупаются второй, в которой протянулся параллельный ход; его нереальность автор подчеркивает заглавием: «Как это могло быть». И опять я повторяю фразу — странно, но вторая, насквозь фантастическая часть кажется мне гораздо правдивее воспроизводящей обстановку тех лет, чем первая, названная «Как это было». Правда, речь идет уже не о начале, а о конце 30-х годов.

Мог ли Сталин создать атомную бомбу первым? Думаю, что нет, для этого необходимо было изначально иное отношение к науке и к ученым. Точно так же и Гитлер мог и не мог этого сделать по той же причине. И все-таки, какое счастье, что боги лишили двух тиранов остатков и без того небогатого разума. Может быть, мы и существуем еще на этой планете только потому, что в руках вождя народов (о чем, правда, не все народы были проинформированы) бомба оказалась тогда, когда он уже не мог ею воспользоваться.

Мы знаем, что великие физики мира согласились участвовать в американском проекте, лишь поверив оказавшимся ошибочными или сознательно искаженными слухам о том, что атомная бомба у Гитлера на подходе. Судить, как относятся к своей работе советские ученые, по роману Булычева трудно: автор нам их не показал, за исключением мрачной фигуры руководителя проекта Матвея Шавло, честолюбца и, видимо, националиста. Шавло — это не Курчатов; Курчатов стал работать над атомной бомбой, как и Сахаров над водородной, уже зная, что такое оружие у американцев есть.

Но так или иначе в булычевском «Заповеднике…» в строго секретной заполярной зоне, весьма напоминающей солженыценскую «шарашку», атомную бомбу создают. Две бомбы. Одну из них испытывают на месте, построив для этой цели настоящий город, изобретательно названный Берлином, и согнав в него обреченных зеков, в их числе Андрея. Правда, и после успешно проведенного испытания Андрей как герой фантастического романа остается в живых. Но есть вторая бомба. Напоминаю, что действие происходит в 39-ом году, до начала войны с Германией. Однако Сталин все-таки подвергает бомбардировке… Варшаву, чем весьма озадачивает лидеров западных держав. Им не дано понять, что его мстительная натура затаила еще с Гражданской войны обиду на этот гордый, непокорившийся красным конникам город. И надо же было случиться, что в момент бомбежки Гитлер принимал в польской столице военный парад в честь недавнего покорения Польши. Но и Сталин ненадолго пережил фашистского визави: ему на стол с торжеством положили сувенир, привезенный с места испытаний — расплавленный кирпич, чтобы пользоваться им как пресс-папье. О существовании радиоактивности никто еще не знал, а если кто и подозревал, то побоялся сказать. После смерти Сталина от лучевой болезни в воздух поднялись англо-американские бомбардировщики и сравняли секретный объект с землей. Равновесие в мире было временно восстановлено. И что война после этого налета не началась нетрудно поверить, если вспомнить об ударе израильских ракет по строительству иракского атомного реактора. Никто в мире и не пикнул.

Так что в этой, «сухой» ветви времени все, можно сказать, закончилось сравнительно благополучно, если, конечно, не считать множества невинных жертв. А Андрею Берестову, вывезенному будущими союзниками России за границу, снова предлагают альтернативу — вернуться в родную страну, в реальную историю, где, правда, живы и Сталин, и Гитлер, но зато его там ждет Лида. Суждено ли влюбленным встретиться вновь? Кто их знает. Я имею в виду писателей-фантастов.

А если герои все-таки встретятся, то у них будет масса возможностей убежать по реке времени от бериевских преследований, от ужасов 41-ого года, от мобилизации в Афганистан, от Чернобыльской катастрофы… Да только вряд ли они найдут в нашем веке год, попав в который, они могли бы наконец вздохнуть спокойно, отыскать какое-нибудь жизненное призвание, завести детей… Ведь они, выбирая год остановки, ничего о нем не знают. В далеком 17-ом им и 37-ой, и 41-ый представлялись годами мира и покоя. В сущности перед нами все та же, только теперь непрерывная попытка к бегству, попытка уйти из своего времени, которая, как известно еще из повести Стругацких, не может кончиться триумфальным прибытием в землю обетованную.

Сталин, какими бы уничижительными эпитетами его ни награждали, конечно, останется в истории одной из центральных фигур XX века, швырнувший век в такой крутой штопор, что мы из него не можем выкарабкаться до сих пор. Поэтому, естественно, что он становится персонажем, зачастую центральным, множества реалистических, фантастических, сатирических произведений, в которых разные авторы с разных сторон пытаются оценить эту зловещую фигуру. Недаром еще Ларошфуко сказал:

Трагическая история нашей страны заставляет писателей рассматривать, как мы видели, самые различные исторические варианты, снова и снова пытаясь понять: а неизбежно ли было то, что с нами случилось, а нельзя ли было этих страданий избежать? Но такой оригинальной и по сути издевательской трактовки образа Иосифа Виссарионовича, которую предложил Вячеслав Рыбаков в рассказе «Давние потери» (1990 г.) едва ли можно еще где-либо найти.

Молодой фантаст подумал: а что, если изобразить Сталина таким, каким он вырисовывается с плакатов, где держит на руках девочку Мамлакат, добродушным, улыбающимся в усы, лучшим другом детей и физкультурников, великим, но скромным философом, искусным дипломатом, близким другом Сергея Королева, у которого «магнитная ловушка не сбоила ни разу», и Николая Вавилова, у которого тоже «все расцвело»… Сталин у Рыбакова дан восторженными глазами его личной стенографистки-комсомолки (еврейки, между прочим). Он совсем замучил бедную девочку государственными делами и страшно ей сочувствует, потому что ему и самому больше всего на свете хочется покончить, наконец, со всей этой суетней и уткнуться в журнал с новыми «осиными» стихами, который ему по блату дал на одну ночь Бухарин. («Ося», как вы догадались, это Мандельштам). Да и над собой надо поработать, ведь справедливо упрекнул его Зощенко на XX съезде партии за то, что он незаметно для себя стал не говорить, а вещать…

Такой вот Сталин. Добрый-добрый… кто? Добрый царь? Добрый генсек? Добрый вождь народов? Автор нигде не обмолвился о том, что этот человек избран на столь высокий пост, тем более всенародно, тем более демократически. Нет, за ним стоит все та же партия (даже Зощенко оказывается делегатом съезда), все то же политбюро, те же соратники, то есть та же диктатура пролетариата ли, партии ли, только «хорошая» диктатура, такая, какой ее изображали пропагандисты типа Радека, пускаемые ею же в расход через определенные промежутки времени. И, может быть, из всех, казалось бы, совершенно невероятных исторических зигзагов, которые прошли перед нашими глазами, этот — самый невероятный. Этого не может быть, потому что не может быть никогда. Хороших диктатур не бывает. Затевая разговор о романе Кузьменко, я предложил задуматься над тем, может ли существовать «хорошая» диктатура? Ну, вот вам — Рыбаков изобразил «добрую». Устраивает?

От той же посылки — возрождение общественной жизни на Земле, нет, конкретнее, как у Кузьменко, — в нашей стране, после невиданного мора отталкивается и Эдуард Геворкян в романе «Времена негодяев» (1995 г.). Такое название подходит к полутора-двум десяткам новейших «фэнтези», о которых речь чуть ниже, но как раз роман Геворкяна я не хочу так называть.

Итак, как у Кузьменко, государство и все его функциональные учреждения существовать перестают или доживают последние дни: остановилась промышленность, и вся металлическая техника ржавеет и рассыпается. Приходится вооружаться любимой экипировкой новейших сказителей — мечами и арбалетами.

Словом, несмотря на XXI век, вновь раздробленная Русь оказалась в таком положении, как во времена татаро-монгольского нашествия: окруженная Дикой Степью, откуда совершают набеги духовные наследники профессиональных грабителей-кочевников. Да и своих лихих людишек хватает. Стандартная, можно сказать, обстановка у множества авторов для описания бесчисленных конных и пеших ратей и ратников, к сражениям и поединкам которых, как мы вскоре увидим, содержание книг и сводится. Но они обращены в прошлое, и относить их к утопиям ни с какого бока невозможно, в отличие от романа Геворкяна.

На первый взгляд, автор видит путь к спасению в повторении того, что уже было в нашей истории. Снова наиболее сильные, наиболее волевые лидеры как их там ни называй — правители, князья, короли сплачивают вокруг себя региональные центры, которым предстоит путь к сплочению в единое государство — кровавый, жестокий, длительный и, повторяю, уже однажды пройденный путь, неизбежно сопровождаемый интригами, междоусобицей, предательством… Что будет дальше, можно прочитать в любом учебнике истории.

Но я хочу понять книгу Геворкяна не так. Может быть, автор и не согласится, но трактовка уже вышедшего произведения не зависит от его воли. Написанные в 1992 и вышедшие в 1995 годах «Времена негодяев» моделируют, пусть и совсем в иных театральных декорациях, те процессы, которые происходят у нас именно сейчас, в период грандиозной ломки, непредсказуемых сдвигов в людских мозгах, когда политические деятели совершают неожиданные кульбиты, отрекаясь от вчерашних убеждений, а еще чаще не выдерживают бремени власти, как не выдержал его у Геворкяна Сармат, поначалу казавшийся таким демократично-положительным. Негодяев у нас хватает. Но все же наши времена — не времена негодяев; напротив — это времена отбора и отсева, времена выявления негодяев (в литературе, среди прочего); мы наконец-то начинаем понимать, кто есть кто, и сбрасывать негодяев с корабля современности, хотя бы для начала в проекте. И в книге автор не стремится упрощать, но все же — назовем их по-детски — хороших людей у него больше, чем плохих. И кому отданы авторские симпатии тоже совершенно очевидно, что и делает Эдуарда наследником тех традиций, которые я называю шестидесятническими.

С другой стороны, я неслучайно отнес Геворкяна и группу его сподвижников к «переходникам». Возможно, что опасение прослыть старорежимным, толкает его к включению в роман элементов, которые мне не кажутся необходимыми, хотя они сейчас очень модны. В свое время ни одна женщина не мыслила себе выйти на улицу без «шпилек», хотя не всем они шли, а уж как неудобно было ходить! Я отношу к этим элементам, например, неизвестно откуда взявшихся на Руси магов. Импортные, что ли, в красивой упаковке? Будет очень жаль, если Геворкян начнет усиливать в последующих своих книгах описания рыцарских поединков за обладание Прекрасной Дамой, а не попытается вколотить в головы многочисленным, но рухнувшим с дуба читателям истинно человеческие чувства. А поединки… Все равно сэра Вальтера Скотта не перещеголять, сколько ни старайтесь.

Серьезными учеными доказано однозначно, что ясновидение, телепатия, астрология, черная и белая магия, спиритизм, тайные секты — звенья одной цепи, цепи тоталитаризма. Сам же Геворкян говорит об опасности «медиевизации сознания», то есть возвращения к средневековым представлениям.

Возможно, что некоторым цветастые триллеры, заполонившие прилавки, кажутся безобидными, ну, пусть несколько грубоватыми сказочками. Об издателях я не говорю, им надо деньги зарабатывать, но я с удивлением вижу среди редакторов и авторов комментариев подобной литературы имена, к которым привык относиться с уважением…

Вот наконец мы и подошли еще к одному подразделению, которого в нашей прежней фантастике не было или почти не было, даже в переводах. Я говорю о книгах, написанных в жанре так называемых «фэнтези». Я буду говорить только об отечественных сочинениях, хотя они большей частью подражательны.

Как-то Честертон написал в присущей ему насмешливой манере:

По-моему, наши «фэнтезеры» только этим и занимаются — сохраняют чудовищ на развод. Осадок, который выпадет после выпаривания большинства наших «фэнтези» (Может быть, ничто не доказывает нашего обезьянничества так, как этот уродливый, звучащий совершенно не по-русски термин, прочно утвердившийся на книжных обложках. По-английски это слово означает фантазия. Чем плохо?), ничем не отличается от осадка, остающегося после «нуль-литературы». Точнее — вообще ничего не остается. Пустое место. Хотя, иногда может показаться: что перед нами нечто более сложное, чем простодушные создания Грешнова или Михановского. Только к трем «нет» старой НЛ прибавляется еще четвертое: нет и настоящих приключений. Пустое плетение словес.

Я подозреваю, что, по крайней мере, отдельные члены партии НЛ были искренне убеждены, что взаправду пишут научную фантастику. Некоторые из них прожили долгую жизнь с этим убеждением. Конечно, коммерческий расчет был всегда, но я бы оклеветал многих авторов, утверждая, что он был для них главным. Но вот наступили рыночные отношения и совокупления. Уж где-где, а в издательском деле они не только сразу же восторжествовали, но и перехлестнули через край, почти уничтожив не только так называемую некоммерческую, то есть хорошую литературу, но зачастую действуя вопреки здравому смыслу. Возникла куча частных издательств, никому не подотчетных, никем неконтролируемых… Конечно, в этом бурном потоке есть и некоторое положительное начало. Нет ничего отвратительнее государственной, а тем более партийной цензуры; железный занавес наглухо закрывал от нас подлинные шедевры мировой литературы, вроде «Властелина колец» Д.Р.Толкина или «Унесенных ветром» М.Митчелл. Но, с другой стороны, издательства нередко возглавляют люди циничные или — что предпочтительнее — невежественные. Не будем и вспоминать о высокой культурной сойкинской миссии, которую, вообще-то говоря, обязано нести всякое издательское дело. Однако многие из новичков не имели представления даже об основах издательской технологии, например, не были убеждены, что книге необходима такая инстанция, как корректор. Естественно, на первый план выдвинулась наиболее привлекающая обывателей бульварная литература во главе с ее неизменными локомотивами, так и оставшимися паровозами — «крутым» детективом, душещипательной «лав стори», «черным» шпионским романом и наконец уже упомянутыми «фэнтези». Русскому читателю стало доступно все то, что наша доблестная критика десятилетиями клеймила в растленной буржуазной масс-медиа, в первую очередь, разумеется, насилие, мистику и секс.

Несколько лет казалось, что американских «фэнтези» — нескончаемый поток. Бесконечные тома Гаррисона, Желязны, Нортон, Муркока и прочих мэтров и подмастерьев отодвинули на второй план действительно выдающихся писателей, на которых мы долгое время молились — Брэдбери, Шекли, Саймака, Азимова… (Справедливости ради, надо сказать, что они издаются тоже, как издаются и хорошие детективы, классика и другая приличная литература — все дело в пропорциях). Но как бы велик ни был этой пласт, все же наконец и он подыстощился. И тут спохватились наши авторы: какой великолепный гонорарный кус уплывает у них из под носа.

Первым, мне кажется, сообразил это Юрий Петухов, который, не размениваясь на мелочи, еще в 90-ом году сразу начал с 11-томного собрания сочинений. Вот названия некоторых томов из его коллекции: «Сатанинское зелье», «Бунт вурдалаков», «Изверги из преисподней». Их читают, они роскошно изданы и безумно дороги.

Затем поднялись с диванов другие авторы, и в рекордно короткие сроки белое пятно на карте отечественной фантастики было заштриховано. У меня складывается впечатление, что по коммерческим параметрам наши сочинители переплюнули американцев. Гектолитров пролитой крови, распотрошенных тел, выколотых глаз и отрезанных атрибутов мужского достоинства в наших книгах уже больше, равно как и «постельных» сцен, хотя чаще всего они развертываются где угодно, но только не в постели. Очень также любят наши авторы эпатировать читателя ненормативной лексикой. Становится неясно, кому адресованы эти книжки. Едва ли можно сомневаться, что основным электоратом их остаются подростки, так, может, мы дадим им возможность овладеть искусством заборного дизайна хотя бы без помощи любимой фантастики? По моему, американские авторы понимают это лучше наших. Их книги вообще могут считаться образцами благопристойности.

Впрочем, нет правил без исключения и начну я все-таки с произведения, представляющегося мне не только самобытным, но и образцовым.

«Волкодав» Марии Семеновой (1995 г.) имеет многие признаки исторического романа, а к историческому роману всегда хочется подойти с исторических же позиций, и так как критик всегда знает материал лучше автора, объяснить последнему все его просчеты и ошибки. Прежде всего желательно синхронизировать роман с реальной хронологией. Но не будем забывать, что роман-то фантастический, а Семенова действует умело и осторожно, чтобы, с одной стороны, не превратить сочинение в бессмысленный ком противоречий (примеры чего мы вскоре увидим), а с другой — не подставить себя под удар эрудированного придиры. Хотя действие романа происходит на нашей земле, оно нигде не привязывается к конкретно-историческим координатам.

Попробуем взглянуть на общественное устройство. Мы увидим достаточно зрелый феодализм — замки, дружины, наемники, города с бурно развитой торговлей, ремеслами и культурой, разбойничьи шайки на больших дорогах, пышные княжеские дворы… (Она называет князя кнесем, а княжну кнесинькой). Грамотность уже не только существует, но и функционирует как вполне бытовая примета. Так, неграмотный Волкодав учится читать по вывескам над лавками и мастерскими. Обнаруживаются и неплохо владеющие грамотой женщины и книжная лавочка. Боюсь, что такого уровня развития не было даже после возникновения более или менее централизованной Киевской Руси. Но при всем том ни о едином государстве, ни о христианстве упоминаний в романе нет, хотя Суд Божий, то есть поединок, к которому не раз приходилось прибегать Волкодаву для защиты чести и справедливости — это изобретение рыцарских, уже христианских времен.

Каким-то богам персонажи романа, конечно, поклоняются; сохранились и некоторые родоплеменные пережитки, так, сам Волкодав — последний из рода Серых Псов, рода, истребленного жестоким и вероломным соседом-кнесем, бежит с каторги, чтобы отомстить тому за сородичей. Но и в своей мести, и в прочих подвигах герой не прибегает к помощи ни богов, ни дьяволов. Ему противостоят обыкновенные люди — грабители, предатели, завистники, и в борьбе с ними Волкодав полагается только на сметку да на крепость рук. То есть перед нами возникает нормальный, добротный приключенческий роман, а не псевдомифологическая жвачка, где герою приходиться сражаться с различными страшилами, за которыми не стоит ничего, кроме многостраничного пустословия.

Все же я не договорил: что же это за время? Идеализированный конец IX начала Х веков, когда Киевская Русь только-только начинает формироваться, а скажем, Новгород и «путь из варяг в греки» уже существовали? Но автор и не давал нам обязательства быть точным в деталях — фантастика имеет свои права. Семеновой удалось воссоздать наполовину реальную, наполовину выдуманную среду так естественно, что хочется согласиться с аннотацией, которая обещает не только увлекательное чтение, но и знакомство с обычаями того времени.

Приключенческий роман, интригу которого ведет отважный герой, приковывающий читательские симпатии — в отечественной литературе большая редкость. Если исключить из этой рубрики детективную литературу, то практически такого жанра у нас не было и нет. Таково первое отличие романа Семеновой от сонма книг с похожими обложками.

Но позвольте, возразят мне многочисленные, надо полагать, любители «фэнтези»: да под каждой из упомянутых обложек скрывается такой же бравый молодец. А вот и нет — не скрывается. Вернее, скрывается, но не такой. И это второе, и, моей точки зрения, главное достоинство «Волкодава», делающее книгу и впрямь почти уникальной. Дело в том, что могучий и, когда необходимо, беспощадный к врагам Волкодав — добр и справедлив. А доброта это такое качество, которое не только не присуще многочисленным меченосцам под ламинированными суперами, но, похоже, как мне не раз приходится повторять: авторы и слова такого-то не знают или боятся признаться, что все-таки слышали о забытом раритете. То ли по наивности, то ли действительно из-за сердечной пустоты, многие авторы убеждены — раз уж они сочиняют боевик, то должно быть как можно больше вывалившихся внутренностей и тому подобных натюрмортов. А во имя чего льется кровь, их не очень-то занимает. Чаще всего просто во имя самоутверждения — вот, мол, какой я умелец! На двух мечах могу любого сразить. Говорят, что книги не воспитывают и не должны воспитывать — чушь собачья, по-моему. Но уж эти-то бесспорно воспитывают. Жестокость. Бездушие. Бесчеловечность.

И вдруг появляется герой, который не прольет и капли даже вражеской крови без крайней необходимости, который заступается не только за слабых и обиженных людей, но и за беспомощных щенков. А трогательно выписанная фигурка неотлучного спутника и «защитника» Волкодава — всегда сидящего на его плече Летучего Мыша — это просто находка, тоже вызывающая к герою добрые чувства. Летучая мышь! Эпические герои имеют обыкновение носить на плечах беркутов. Снижение сознательное, в нем чувствуется авторская улыбка. И это третья черта книги, который — вот уж точно! — я ни у кого не встретил. Юмор Семеновой, как и все остальное в книге, тоже ненавязчивый, но — как бы его определить — настоящий. Не зубоскальство, а именно юмор.

Если можно наметить линию, которая вела бы от шестидесятников к «фэнтези-90», то, боюсь, на снежной целине мы найдем только один след: здесь прошел Волкодав Марии Семеновой. Приятно, что национальным бестселлером стала книга с такими характеристиками. Может, наш читатель не совсем безнадежен. Подумайте об этом, господа сочинители.

Не стану утверждать, что среди многочисленных «фэнтези» больше нет ни одной книги, которая не заслуживала бы доброго слова, но чтобы сразу стало ясно, что я противопоставляю таким книгам, как «Волкодав», я перейду к циклу романов знакомого нам Юрия Никитина. Задача эта нелегкая, хотя бы чисто физически: в уже опубликованной серии несколько тысяч страниц, а еще больше обещано. Я приведу пока название первого из вышедших томов «Трое из Леса» (1993 г.).

Вначале замысел Никитина кажется в чем-то схожим с замыслом Семеновой, а главный герой Мрак опять-таки на первых порах напоминает Волкодава. Если и здесь попробовать прикинуть, в какое же время происходит действие, то сначала представляется, что сделать это даже проще, чем в предыдущей книге, так как автор называет народы и племена так или почти так, как они назывались в действительности. Трое его центральных героев принадлежат к племени невров. Такое племя и вправду обитало в Причерноморье в VI–V веках до нашей эры, и действительно некоторые ученые считают их прапредками славян. И степные кочевники, называемые в книге киммерами, тоже жили в тех же местах, правда, на пару веков ранее. И первоначальный облик лесных охотников, одетых в звериные шкуры и не знавших железных орудий, соответствует избранной автором эпохе. Но я не случайно повторяю слово «первоначально». Вскоре с героями произойдут чудесные изменения. Описание быта племени, обряд испытания молодежи на звание настоящих охотников, изгнание из племени невыдержавших испытание, и даже сказочно-мифологические элементы пока еще не нарушают заявленной стилистики. Разве что отдельные диссонирующие штрихи. Конечно, в первобытном племени не могло быть книг (и вообще книг тогда не было), тем более не могло быть грамотеев, читавших эти книги, начертанные неизвестно на какой и откуда взявшейся письменности. Все же это мелочи, которые можно списать на фантастический характер повествования. Однако выдержать цельную стилистику автору удается страниц на сто-двести, хотя бы в рамках его собственного задания, а оно очевидно — утвердить мысль о первородстве славян и их необыкновенной древности, уходящей в каменный век.

Но как только его троица выходит из леса и попадает в большой мир, начинается такой сказочно-мифологически-исторический ералаш, что вскоре перестаешь понимать не только в каком времени все это происходит, но и зачем он автору понадобился.

Сплавляются, скажем, герои по реке Данапр (понятно — Днепр) и видят на берегах его неизвестно как забредших сюда из Греции кентавров, над ними пролетает в огненной колеснице Аполлон, небрежно включенный ими в собственный пантеон:

А мать Аполлона и Артемиды Лето, как доподлинно известно охотникам с каменными топорами, так и вовсе «из нашего племени невров»… Преодолев днепровские пороги, герои попадают не много не мало… в Запорожскую Сечь, даром что она образовалась в XVI веке нашей эры, а ее гостеприимным гетманом, кто бы мог подумать, был Конан, да, да, тот самый шварценегеровский Конан-варвар, который по свидетельству знающих конановедов жил за несколько тысяч лет до нашей эры. Киммериец, кстати… Оказавшись каким-то образом в песках и передвигаясь на верблюдах (конечно же, «кораблях пустыни»), бравые ребята забредают в киммерийский каганат, бегут из него на украденном ковре-самолете (то есть подключается свежий сказочный слой, уже из «1001 ночи»), попадают в плен к добрым и злым восточным магам, навещают неподвижного богатыря Святогора, который, между делом, оказывается последним из атлантов, общаются с избушкой на курьих ножках… (Изнакурнож, как названо это учреждение у Стругацких… Но у Никитина нет ни капли спасительного юмора, напротив, он, как говаривал Гегель, трудится со «звериной серьезностью»). Хозяйка избушки Баба Яга вдруг ударяется в экологические сетования и, упомянув мимоходом о ледниковом периоде, горюет по поводу загубленных мамонтов.

Олегу, который сам себя называет Вещим, то есть заглядывающим в будущее, бабка пророчит, что его щит будет висеть на вратах большого города. (До этого события должно пройти минимум веков пятнадцать). Затем и сам Олег становится магом, одним из Семи Тайных, управляющих миром, а его спутник Таргабай так и вообще языческим богом Сварогом; в дальнейшем автор уточняет, что он же был и Гераклом, которого греки ошибочно считали своим парнем, и заодно уж и великим скифским вождем…

Читая подобное алхимическое варево, трудно отделаться от мысли, что перед нами пародия, а лучше сказать — капустник. Но, пожалуй, для пародии эпопея, которая, видимо, перевалит за десяток томов, немного великовата.

Привлекает также язык, на котором изъясняются доисторические герои Никитина. Дикий охотник Мрак употребляет латинское слово «патриот» в современном его значении, сыплет современными пословицами и поговорками «эти волхвы крутые парни» или «не бери в голову», не стесняется и одесских оборотов — «бабушке своей скажи!», безмятежно цитирует… Маршака «открывает рыба рот, но не слышно, что поет», а Олег так и Мао Цзедуна «пусть лучше цветут все цветы»…

А чудеса все продолжаются. Скрывая свой возраст от девушек, Олег, озабоченный тем, что славянские племена враждуют друг с другом, в романе «Гиперборей» (1993 г.) чуть ли не за шиворот притаскивет им князя Рюрика безмятежно разбойничающего на острове Буян, который (Рюрик, а не остров) оказывается тех же славянских корней, как, впрочем, и все остальные народы Европы. А в двухтомном «Святом Граале» (1993-94 г.г.) Олег помогает одному крестоносцу перевезти с Востока в Британию чашу Грааля, встречается с Ильей Муромцем, а значит, и с Соловьем-Разбойником, Царевной-Лягушкой, многочисленными драконами, некоторым из которых приходится поотрубать головы, а иных использовать как транспортное средство. Ковер-самолет тоже порхает над Европой. Впрочем, есть и лирические отступления. Так, в промежутках между поединками Олег любит пофилософствовать о разнице между цивилизацией и культурой, не уступая, пожалуй, в толковании сих сложных субстанций самому Бердяеву. А один польский пан начинает оказывающуюся уже тогда актуальной дискуссию о всемирном жидовском заговоре… Успешно продравшись через весь материк и женив британского короля на русской княжне, Олег решает вернуться на родину…

О его дальнейшей судьбе мне прочитать не удалось (может быть, очередной том еще не вышел), но я подозреваю, что он должен же добраться до киевского престола, повесить щит на вратах Цареграда, отмстить неразумным хазарам и принять смерть от коня своего. Досадно, конечно, но против Пушкина Никитин вряд ли решится пойти, а то бы прожил Олег еще тысчонку лет — для него это не срок — и стал бы, например, президентом России. После Ельцина, конечно.

Нет, нет, многотысячелетний Олег, сохранивший богатырскую силу и сексуальные способности, Грааль, лягушка, Геракл, ковер-самолет… Все-таки пародия… Хотя вообще-то замысел показать этакого Агасфера, который проходит через века, наблюдая становление новой истории, мог быть очень любопытным, если бы Никитин обратил главное внимание на движение народов, их обычаи, характеры; народов, а не на драконов, даже если они тоже славянского семени.

В послесловии к одному из томов сообщается о трудной судьбе автора, которому в брежневские времена пришлось перебраться из Харькова в Москву, спасаясь от преследований украинских агитпроповцев, еще более ортодоксальных, чем московские, во что я охотно верю. Но как же он не понимает, что панславянская философия идет как раз от них, оттуда, из великодержавного официоза, еще в те времена осмеянного емкой формулой: «Россия — родина слонов». Право же, у нас достаточно богатые и самобытные история и культура, так что вряд ли мы нуждаемся для укрепления имиджа воровать чужие святыни и записывать всех европейцев в свою домовую книгу. У вдумчивых читателей подобный суперпатриотизм вызовет прямо противоположную реакцию. Вопрос, правда, в том, читают ли вдумчивые читатели книги Никитина.

Впрочем, Никитин с его историческими коктейлями далеко не одинок. Разница с другими любителями этого напитка в том, что он повсюду откапывает славянские корни, утирая пот, а другие просто дурачатся.

Прочитав десятка полтора отечественных «фэнтези», от чего стала слегка кружиться голова, я пришел к выводу, что мне удалось отыскать алгоритм конструирования подобных произведений. Он чрезвычайно прост и звучит почти как надпись над Телемской обителью: «Пиши, что хочешь!» Ежели вы пожелаете, чтобы эта формула звучала более поэтически возвышенно, то я прибегну к строкам поэта:

Так, в книге М.Успенского «Там, где нас нет» (1995 г.) сюжетный стержень составляет бесконечное путешествие двух чудо-богатырей. Русского богатыря Жихаря и варяга, который при ближайшем рассмотрении оказался самим королем Артуром. Но это только начало действия закона. Вслед за Артуром появляются персонажи древнегреческих мифов, например, кентавр Китоврас вкупе с царем Соломоном. Тоже тем самым. (Побил Никитина, побил!) Среди прочих происходит встреча с амазонками. Здесь, правда, автор позволил себе немного отступить от книги «Что рассказывали греки о своих богах и героях». Данная разновидность амазонок оказалась совсем не воинственной. Напротив. Завидев наших добрых молодцев, они не стали отрезать себе правую грудь, чтобы удобнее было стрелять из лука, а фигурально выражаясь, завизжали от восторга, немедля потащили несчастных хлопчиков на сеновал и, выстроившись в очередь, не отпускали их до тех пор, пока не истощились богатырские силы.

Как и у Никитина, в этой книжке ничему нельзя удивляться: на страницу, где только что шествовал библейский Соломон Давидович, нежданно влетает милицейский джип и поэтический стиль Песни Песен сменяется колоритным сленгом российских омоновцев. Между делом там успевают проскочить и Сервантес, и Шекспир, и советские песни прошлых, а также нынешних лет (ничего, что я тоже назвал их советскими?) Никакого смысла во всем этом нет. Приключения есть, занимательности не отрицаю, сцены, воздействующие на первую сигнальную систему — кровь, пытки, обнаженные женские груди — в большом ассортименте. А вот смысла нет.

Если прежние «научники» верили, что так и только так, как считали они (например, Ефремов), и нужно сочинять фантастику, то нынешние прекрасно знают, что к чему. В наши цинично-рыночные времена пишется прежде всего то, что продается. А я уже говорил, что лучше всего продается то, что хуже всего написано. В общем-то такая литература существовала всегда — Анна Радклиф, Понсон дю Террайль, Эжен Сю, различные Наты Пинкертоны и Ники Картеры… Из той же компании Бова-королевичи и «милорды глупые»… Я сомневаюсь, что такой тяжелый и неблагодарный труд, как писательство, стоит выполнять ради лишь одного гонорара. В более широком плане о том же говорил еще Вересаев:

Впрочем, может быть, я продолжаю рассуждать, как отсталый шестидесятник.

Но я бы назвал приведенные примеры сравнительно безобидными.

С некоторыми дело обстоит куда хуже. Критически настроенный к роду человеческому немецкий зоолог К.Лоренц как-то в сердцах сказал:

Как бы обидно ни звучали для людей его слова, но когда мы познакомимся, например, с романом Сергея Иванова «Железный зверь» (1996 г.), то мы не только вспомним Лоренца, но и подумаем: а не польстил ли он и автору, и его герою?

«Роман „Железный зверь“ — это жесткий сюжет…» — так начинается обложечная аннотация сочинения Иванова. Фраза малость безграмотна, но черт с ней, с грамотностью… «Жесткий сюжет» — это новомодный критический термин для обозначения описаний непрерывного мордобоя. Парадокс на этот раз заключается в том, что в романе сюжета-то и нет. В нем нет практически и ничего остального, что должно наличествовать в полноценном литературном произведении, но и на этом мы сейчас останавливаться не будем, а вот без сюжета не обойтись. В подобных «жестких» «фэнтези» именно сюжет, интрига, сцепление событий — единственное, что делает эти книги читаемыми.

Но что-то же должно быть в пятисотстраничном романе? Да, конечно, что-то есть. Правда, всего два компонента, зато в большом количестве. Первый все те же поединки со всеми встречными и поперечными — от стражников до пауков. Вторая составляющая книги… мм, как бы ее обозначить, учитывая, что мы имеем дело не с издательствами «АСТ» и «Terra Fantastica», а с воспитанными, надеюсь, читателями этой книги. Но вы и сами догадались. Главный герой занимается застенчиво неназванным мною видом спорта столь же непрерывно, как и поединками, попеременно, а зачастую и синхронно. Автор превзошел самого себя, запихнув одну из соблазнительниц вместе с героем в объемные доспехи и разместив ее так, что руки с мечами у него оставались свободными для прочих действий. А больше в книге нет ничего, ну, ничегошеньки, не говоря уже о таких высоких понятиях, как идеи, размышления или хотя бы простой смысл.

Но если оставить ерничество, то философию в книге найти можно. Это та самая «жесткая», злая философия, философия дикого зверя, единственная радость которого — убивать. Впрочем, самый свирепый хищник убивает только, когда он голоден. А у Т'эрика-Терика-Эрика в душе нет даже зачатка великодушия, милосердия, жалости… Он знает лишь такие слова, как месть и ненависть. Воистину — хищник-убийца. Вот почему я считаю, что Лоренц польстил им обоим. От гамадрилов они, пожалуй, уже отслоились. Владеют членораздельной речью. Автор, как видим, даже освоил письменность. Что же касается их морального облика, то они находятся на уровне питекантропов. (Автор нигде не размежевался с героем, так что я вправе считать Эрика alter ego Иванова). Словом, это такая книжка, что «когда прочтешь ее… сотворишь больше крестных знамений, чем при виде самого дьявола», как сказал испанский писатель Педро Аларкон.

Когда-то было в ходу выражение «внутренний редактор». Оно носило сугубо отрицательный характер и означало, что наши писатели не свободны даже в мыслях. От внутреннего редактора мы успешно избавились, но, похоже, перегнули палку. Может быть, в некоторых случаях внутренний редактор и даже внутренний цензор не помешал бы, напомнив, например, для кого мы пишем и издаем книжки. И еще одно выражение некогда пользовалось у нас популярностью — «некоммуникабельность». Этим словом наша публицистика клеймила разрыв человеческих связей в буржуазном обществе, восторжествовавшее отчуждение людей друг от друга, в отличие, разумеется, от открытых навстречу каждому другу советских сердец. В книгах подобных «Железному зверю» пропагандируется уже не просто некоммуникабельность, то есть всего-навсего равнодушие, а всеобщее озверение, не в переносном, а в прямом смысле слова. Идет смертельная война всех против всех. Но не верю я в искренность рок-группы под названием «Страшный Суд», а потому их книги меня и, мне кажется, никого другого взволновать, а тем более напугать не могут. Это всего лишь мода. И ясно, что не от Кардена.

Мои слова не означают, конечно, что все без исключения писания в стиле «фэнтези» и недавно рожденного, близкого по смыслу гибридного термина «science fantasy» безнадежны.

Повести Александра Тюрина «Волшебная лампа генсека» (1995 г.) и «Фюрер Нижнего Мира» (1996 г.) — своего рода дилогия. Нет, «Фюрер…» не продолжение «Лампы…», в повести самостоятельный сюжет, вернее, новый материал, потому что как раз сюжет-то очень напоминает «Волшебную лампу…», только в ней фоном служит шумерская мифология, а в «Фюрере…» — инкская. И главные герои в «Фюрере…» другие, но проскальзывают знакомые нам по первой книге имена работников КГБ; вероятно, автор хотел как бы мимоходом обратить наше внимание: постаревшие поклонники Лаврентия Павловича занимают служебные кресла по сей день…

Я уже проговорился, что в повестях (особенно в первой) задействована наша госбезопасность, к которой автор относится — как бы помягче сказать — без надлежащего уважения. Коротко сообщу, что по версии Тюрина в КГБ (доперестроечных времен) разрабатывался секретный проект «утилизации», пользуясь выражением Стругацких, мистических представлений столь отдаленных наших предков, как шумеры, на предмет идеологической шлифовки умов советских людей. Мы и шумеры? Неожиданная параллель. Древневосточные империи являли собой государства-муравейники, где каждый знал свой шесток. Не о том ли мечтал кое-кто и у нас?

Правда, на первых порах автор меня, что называется, подкупил. Его герой, майор КГБ Фролов активно общается с обитателями потустороннего мира, ведет с ними, хоть и заочные, но задушевные беседы, энергично сражается со злыми духами, без колебаний принимает помощь их оппонентов, так что мне показалось, будто автор подает эту мистику всерьез, и в голове завертелось сравнение с Крыжановской, пока я, наконец, не понял, что Тюрин воссоздает модель или — как он сам любит выражаться — матрицу нашей судьбы: коммунистические лидеры готовы были вступить (и вступали) в союз с любыми дьявольскими силами, лишь бы привести всех в состояние покорности, единомыслия и бессрочного энтузиазма. Если для этой цели годится шумерская нечисть, то почему бы не запустить в работу и ее? Лидеры замятинского Города применяли спецсредства для подчинения своих «нумеров». Айтматовские «опытники» выращивали иксотов, в чистые мозги которым они собирались вложить нужную информацию. Простенькие операции на мозге или гораздо более хитроумные воздействия на сознание подопытных, простите, подданных специальными отравами, радиоволнами или демонами преследовали одну цель — парализовать у человека волю. Как и чем — дело десятое.

Пусть основная мысль повести и не нова, но если понимать под аббревиатурой КГБ не просто учреждение на Лубянке, а далеко еще неизжитое тоталитарное мировосприятие, то нельзя не приветствовать любой свежий художественный образ, который способствует извлечению из наших черепов мифологических или идеологических демонов.

К сожалению, во второй повести ни сходной, ни несходной, словом, никакой мысли нет. Ее заволокло пылью многостраничных поединков и сражений, характерных для серийных «фэнтези». Конечно, конечно, герои сражаются не с абстрактными чудовищами, а со сбежавшими к инкам фашистами. Уже существенно. И в воображении генерального персонажа «Фюрера…» Хвостова не случайно возникают картины того, во что может превратиться наш мир, если им овладеют «Верховные инки», пришедшие в их мир из нашего же мира, а если забыть про фантастику, то никуда из него и не уходившие. Можно было и не бежать в Южную Америку. Так что направление мысли у автора осталось верным, но по неписаному закону самоповторения никогда не удаются. Жаль. Тюрин способен на большее.

У одаренной и эрудированной Юлии Латыниной в романе «Колдуны и империя» (1996 г.) углядеть параллели с нашей действительностью нетрудно, они рассыпаны на каждой странице.

Про кого это? Про планету Вея?

Но истинно фантастическая модель хороша тем, что заставляет смотреть на простые вещи с непривычной точки зрения. Беда в том, что в «Колдунах и империи» угол зрения — обычный, только имена и декорации иные. Надо ли тратить столько усилий, чтобы сообщить читателю императивы, о которых он ежедневно читает в газетах? Честное слово, я и раньше знал, что коррупция, невежество, предательство осуждаемы наукой этикой, а у некоторых людей даже и обыкновенной совестью.

Автор послесловия Р.Арбитман видит истоки «Колдунов…» в «Трудно быть богом», снисходительно вспоминая тех давних рыцарей, которые несли хотя бы в душе идеалы добра и доброты, о чем персонажи Латыниной и не поминают. Как написано в послесловии, «пресловутое Время Иллюзий» завершилось, чему рецензируемый роман представительницы нового, лишенного иллюзий поколения — лишнее свидетельство. Романтики сменились прагматиками или — хуже того циниками. Снова рискуя быть смешным и старомодным, я хочу заявить, что это неправда. Смею думать, что и Ю.Латынина, и Р.Арбитман к последней малопочтенной команде не принадлежат…

Вообще-то я не вижу ничего плохого в жанре чудесных приключений, хотя, повторяю, предпочитаю называть такие вещи фантазиями или фантастическими сказками. Между прочим, определение совсем не индифферентно к содержанию. Я даже полагаю, что у нас есть собственные традиции в этом жанре и только плохое знакомство с классикой понуждает наших авторов плестись в хвосте у гаррисонов. Приведу в пример рассказы В.Ф.Одоевского и И.С.Тургенева. Неприемлемый для партийной критики оттенок мистики в этих рассказах легко снимается, зато остается превосходный стиль, богатый язык, умение через потусторонних посредников передавать натуральные картины отечественной жизни.

Я даже думаю, что в нашем искореженном мире жанр, который находится в таких же перекрученных отношениях с действительностью, не только имеет шансы на успех, но и может поставить себе дерзкую задачу — вырваться на первое место, оттеснив «твердую», как выражаются некоторые критики, научную фантастику, чей золотой час, не исключено, уже позади. И, может быть, я, сам того не подозревая, ставил ей памятник?

Четверостишие Гейне, как нельзя лучше отражает нынешнюю путаницу в головах, общественных институтах, конституциях…

Да, может быть, мудрая сказка как раз окажется наиболее подходящим жанром в этом перевернутом мире, чтобы, повторю еще раз, возродить те ценности, за которые некогда сражались витязи-шестидесятники и которые не обесценились, не потерялись. Может быть, именно с помощью увлекательной сказки эти ценности снова начнут задерживаться в лабиринте извилин у молодых людей, находящих время, чтобы оторваться от компьютеров для чтения хорошей книжки. Находят же они время для чтения плохих. Иначе гибель, иначе убитые стрелки так и останутся лежать в лесу.

Впрочем, тетеревов я хотел бы сохранить тоже.