Перелом. От Брежнева к Горбачеву

РАЗОЧАРОВАНИЕ ГОРБАЧЁВА

Нам казалось, что депеши из Стокгольма читались в Москве с большим интересом. Во всяком случае, они, как правило, рассылались по «большой разметке», то есть всем членам Политбюро и заинтересованным ведомствам.

Велико же было наше изумление, когда окольными путями через болгарских друзей к нам в руки попал текст закрытого выступления Горбачёва на совещании Политического консультативного комитета Варшавского договора в Софии 22 октября 1985 года. В нём чёрным по белому было написано:

«Общими усилиями нам удалось поставить на Стокгольмской конференции такие вопросы, как неприменение силы, создание безъядерных зон, очищение Европы от химического оружия и создание коридоров, где такое оружие не размещалось бы». Тем самым, подчёркивал Горбачёв, государства социалистического содружества «выдвинули комплексную программу мер, осуществление которых позволяет создать перелом в международных отношениях, вернуть их в русло разрядки».

Это было хуже, чем удар грома среди ясного неба. Совсем недавно мы подробно информировали Москву, что, следуя директивам утверждённым Политбюро, делегации удалось разменять этот пропагандистский балласт на отказ Запада от обмена чувствительной информацией, которая, по мнению наших военных, могла подрывать безопасность Советского Союза. В результате нам удалось выйти на договорённость, которая обрисовывает контуры будущего соглашения и стала основой для практической, а не пропагандистской работы на конференции. И что же? Неделю спустя, Генеральный секретарь выступает с речью, в которой провозглашает главной целью осуществление тех мер, от которых мы только что благополучно отказались. Что, в Москве не читают наших телеграмм? Или это очередная смена курса? Но почему нас тогда не поставили в известность? Забыли?

А в Москве о Стокгольмской конференции и её проблемах тогда мало заботились. Это было «мелкотемье». Там готовили мирное наступление Горбачёва, которое должно было потрясти мир. Правда о реальности предлагаемых мер их творцы мало задумывались. Главное было потрясти, вздыбить сторонников мира, заручиться поддержкой Европы.

Наступление это должен был начать Шеварднадзе, который в конце сентября 1985 года впервые прибыл в Нью— Йорк для участия в сессии Генеральной Ассамблеи ООН. Но главным в его поездке были встречи с госсекретарём и президентом США.

И тут вышла осечка. После долгой беседы с Шульцем было объявлено, что она была «откровенной и полезной». Но никакого продвижения вперёд не получилось. Накануне они обменялись довольно резкими речами. Шульц снова нажимал на больные мозоли — права человека и «коммунистический колониализм» в Афганистане, Анголе, Камбодже. А Шеварднадзе страстно говорил о прекращении гонки вооружений и нераспространении её на космос. Шульц от всего этого отмахивался, называя пропагандой, и теперь при встрече они снова говорили о том же, хотя и без ругани.

Шеварднадзе стал было укорять госсекретаря, что делегация США играет роль тормоза на переговорах в Стокгольме. Но Шульц, видимо, имел другую информацию и потому твердо ответил, что конструктивный подход требуется с советской стороны. Вот и всё.

27 сентября Шеварднадзе посетил Рейгана в Белом доме и передал личное послание Горбачёва, где излагались соображения в связи с предстоящей встречей в верхах в Женеве. Там — то и была заложена бомба. Советский лидер предлагал:

Первое: договориться о радикальном, на 50% сокращении (до 6 тысяч боеголовок) ядерных вооружений СССР и США, достигающих территории друг друга. Но только при условии полного запрещения ударных космических вооружений.

Второе: заключить соглашение о ядерных средствах средней дальности вне связи с проблемами космических и стратегических вооружений. Но при этом должны учитываться ядерные средства Англии и Франции.

Это было уже нечто новое в позиции Советского Союза. Однако на Рейгана оно почему— то не произвело впечатления и он по— прежнему защищал своё любимое детище — «Звёздные войны.» А американских экспертов насторожило, что осуществление этих предложений было связано условиями, неприемлемыми для Соединённых Штатов.

Неприемлемым было и советское определение стратегических ядерных средств, подлежащих сокращению. Согласно предложению Горбачёва это должно быть оружие, достигающее территории другой стороны, — то есть не только межконтинентальные ракеты, но и американские ракеты средней дальности, тактические средства, расположенные на базах в Европе и на Дальнем Востоке. Значит, американцам пришлось бы сокращать раза в два больше вооружений, чем Советскому Союзу. Поэтому предложение Горбачёва было объявлено очередным упражнением в пропаганде.

Не лучше обстояло дело и по результатам широко разрекламированного визита Горбачёва во Францию в начале октября. Он прилетел в Париж, произвел там фурор, показав себя советским лидером новой генерации, который может говорить без бумажки, улыбаться и нормально общаться с людьми. Запад был поражен этим, но каких— либо практических результатов, кроме пропаганды, от его визита не было.

Горбачёв с помпой объявил об одностороннем сокращении советских ракет средней дальности СС— 20 в Европе до 243 и предложил Англии и Франции вступить в прямые переговоры с Советским Союзом относительно сокращения их ядерных средств. Но не тут то было. Париж сразу же отказался, а Лондон холодно дистанцировался от этого предложения. В общем, ничего не получалось от ожидаемого единения с Европой.

Однако особые надежды возлагались на соглашение с французами о прорыве в Стокгольме. Выступая в парламенте, Горбачёв подчеркнул, что на конференции «прорисовываются контуры будущих договорённостей». Они предусматривают конкретизацию и придание действенности принципу неприменения силы, а также набор мер доверия в военной области. И демонстрируя готовность Советского Союза к достижению таких договоренностей, объявил о согласии с западным предложением об обмене ежегодными планами уведомляемой военной деятельности.

Это была первая серьёзная уступка, сделанная Горбачёвым. Во всём мире специалисты восприняли её как сигнал: Советский Союз готов к поиску компромисса в Стокгольме. Но, как положено в таких случаях, промолчали, ожидая, что будет дальше. Французы это сигнал тоже восприняли, но утопили в потоке общих фраз. После встречи с Горбачёвым президент Миттеран сказал в своём близком окружении:

— «У этого человека захватывающие планы. Но отдаёт ли он себе отчёт в тех непредсказуемых последствиях, которые может вызвать попытка их осуществить».[119]

В общем, парижская встреча Горбачева и Миттерана, на которую столь много надежд возлагал новый министр, никак не помогла достижению договоренности в Стокгольме. К тому же обстановка в мире и особенно в советско— американских отношениях тоже не свидетельствовали о переменах к лучшему. Публичные призывы к диалогу по— прежнему перемежались жёсткой риторикой с взаимными обвинениями во всех смертных грехах. Кроме того, 1985 год стал воистину годом шпионских скандалов. Разоблачения и аресты скрытых агентов следовали один за другим и газеты всего мира ярко их освещали.

В октябре по радио выступил Рейган и повторил все прежние позиции: США «отстали» от СССР в области стратегических вооружений и потому, прежде чем говорить о сокращении, «необходимо восстановить нарушенное равновесие». Кроме того, советские лидеры занимаются «опасным обманом», когда говорят, что не осуществляют милитаризацию космоса. И обвинил Советский Союз в нарушении ранее заключённых договоров об ограничении стратегических вооружений и отказе от создания ПРО.

В общем, это было не лучшее время для доверительного диалога. Переговоры в Женеве по вопросам ядерных и космических вооружений находились в глухом тупике. Возникла проблема с двойным толкованием Договора по ПРО и просветов не было видно. Советская делегация докладывала из Женевы, что в нарушение достигнутой в январе договорённости США фактически отказались обсуждать нераспространение гонки вооружений на космическое пространство. Из Стокгольма тоже стала поступать информация, что делегация США меняет курс и притормаживает договоренность, которую прежде сама предлагала.

А впереди маячила встреча Рейгана с Горбачёвым в Женеве. Что от неё ждать?

Вернувшись из Америки, Шеварднадзе мрачно доложил на Политбюро, что по— прежнему не ясно о чём можно договориться с американцами на встрече в верхах.

Горбачёв был обескуражен: что происходит? Мы не просто предлагаем диалог, а выдвинули ряд новых, далеко идущих инициатив. Предложили 50% сокращение стратегических ядерных вооружений, резкое сокращение ракет средней дальности в Европе и прямые переговоры с Парижем и Лондоном по вопросам ядерных вооружений. И всюду отказ. Нам что — не доверяют?

Он, видимо, искренне верил в реалистичность предлагаемых им инициатив и не понимал, почему Запад не хочет по ним договариваться. Кроме того, его раздражало брюзжание недоброжелателей в Политбюро и партийном аппарате о «наивности» нового Генсека, вздумавшего таким путём изменить мир.

Поэтому Горбачёв решил лично взяться за подготовку к встрече с Рейганом и с этой целью пригласил Шульца в Москву — он сам с ним разберётся. Белый дом ответил согласием, и визит госсекретаря был назначен на 4 — 5 ноября 1985 года.

ЗОНДАЖ В СТОКГОЛЬМЕ

Вот в такой обстановке мы сидели в Стокгольме и заканчивали очередную, уже седьмую сессию переговоров.

В день окончания сессии, 18 октября, мы встретились с послом Берри у него дома на Стрэндвагене поговорить о перспективах на будущее перед тем, как разъехаться на перерыв. Тем более, что в середине ноября предстояла встреча Горбачева и Рейгана в Женеве. Нас было только двое. Далее, чтобы быть точным, я практически полностью приведу текст моего сообщения в Москву.

«Оговорившись, что не имеет каких— либо поручений из Вашингтона, Берри, как бы в порядке размышлений вслух, стал говорить о том, как может пойти обсуждение вопросов, касающихся стокгольмской конференции во время встречи на высшем уровне в Женеве. Скорее всего, по его словам, они будут затронуты в общем виде, и договоренность, если она будет достигнута, сведется к заявлению о намерении обеих сторон содействовать успешному завершению переговоров в Стокгольме.

Однако, сказал Берри, можно было бы подумать и о более существенном соглашении, попытаться расчистить основной завал на пути продвижения вперед. Какой бы вопрос мы не обсуждали, продолжал Берри, — будь то уведомление, обмен ежегодными планами военной деятельности или приглашение наблюдателей — конференция сталкивается с проблемой: на какие виды вооруженных сил будут распространяться эти меры доверия. США предлагают сухопутные войска. Советский Союз — сухопутные войска, ВВС и ВМС. Различие это настолько велико, что препятствует позитивному развитию переговоров.

Для США, заявил Берри, совершенно неприемлемо советское предложение об охвате мерами доверия самостоятельной деятельности ВМС в прилегающих к Европе морях и океанах. Однако они готовы распространить их на такую деятельность ВМС, которая связана с сухопутными войсками. В этом случае, утверждал Берри, Советский Союз будет получать даже больше информации о деятельности американского флота по сравнению с тем, что предусматривается советскими предложениями.

В этой связи, сказал Берри, возникает вопрос, не могли бы мы попытаться достичь соглашения о том, чтобы договориться о распространении мер доверия пока на сухопутные войска, отложив на следующий этап (после венской встречи) вопросы, касающиеся самостоятельной деятельности ВВС и ВМС. Соглашение об этом, по его словам, могло бы стать важным результатом женевской встречи, способным обеспечить успешное завершение стокгольмских переговоров».

Пожалуй, это была сенсация, которая осталась неизвестной ни вездесущей прессе, ни дотошным дипломатам, ни даже американской делегации, хотя положило начало крупным переменам. Из разных источников к нам и раньше доходили сведения, что в Вашингтоне и других западных столицах обсуждается возможность размена — Запад даст согласие на уведомление об учениях ВВС, если Советский Союз откажется от требования охвата мерами доверия самостоятельной деятельности ВМС. Но тут Берри ставит вопрос о договоренности, которая относила бы ВМС на второй этап конференции. Иными словами, впервые США выражали готовность обсуждать с Советским Союзом святая святых — деятельность своего флота. Причем тут могут быть различные комбинации. Например, выторговать охват мерами доверия деятельность ВВС, а самостоятельную деятельность ВМС перенести на следующий этап.

Это было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Поэтому первой мыслью было, а не обманывает ли меня Берри? Но в контактах с Гудби я привык доверять партнеру. Поэтому немедленно сообщил о высказанных американцем соображениях в Москву и сам полетел вслед за телеграммой.

В Москве по— прежнему царила суета и витал дух перемен. Правда, не известно, каких. Мидовское руководство готовилось к встрече Горбачева и Рейгана в Женеве, и я понимал, что ему не до меня и не до Стокгольмской конференции. Тем не менее, к министру пробиться удалось. Он позвал Корниенко и сказал:

— Давайте обсудим, что происходит в Стокгольме и нельзя ли использовать наметившийся там прогресс для женевской встречи.

Я рассказал о предложении Берри и подчеркнул, что, на мой взгляд, это зондаж, которым надо воспользоваться. Судя по всему, США не пойдут на то, чтобы поставить под контроль самостоятельную деятельность своих ВМС, включая выходы кораблей из портов США и мероприятия по противолодочной обороне. Однако можно добиться распространения мер доверия на самостоятельную деятельность ВВС и те военно— морские учения и передвижения судов, которые связаны с операциями сухопутных войск в Европе. А вопрос о самостоятельной деятельности ВМС нужно попробовать перенести на второй этап конференции. Я мог бы обговорить такую комбинацию с Берри, и, если она пройдет, это станет весомой договоренностью в Женеве. Для Стокгольма это был бы настоящий прорыв.

Корниенко, который хмуро слушал, сказал скрипучим голосом:

— Это химера. Наши военные никогда и ни при каких условиях не пойдут на это. Вы, Гриневский, должны знать это лучше, чем кто— либо другой.

Я хотел было заметить, что у военных есть разные мнения на этот счет, но вмешался Шеварднадзе.

— Давайте порассуждаем. Разве сейчас мы контролируем их флот и авиацию? Нет. Тогда в чем же дело? Почему не согласиться с тем, что есть? Надо серьезно поговорить с военными.

Но Корниенко упрямо стоял на своем. Программа встречи в Женеве, говорил он, уже сверстана. Она будет сконцентрирована на трех основных вопросах — демилитаризация космоса, пятидесятипроцентное сокращение СНВ и размещение РСД в Европе. По всем этим вопросам у нас и так достаточно проблем с военными, чтобы начинать теперь еще и спор по ВМС. Мы его все равно не выиграем, но можем потерять кое — что при выработке позиции по стратегическим вооружениям.

А когда выходили из кабинета, он прямо сказал, тыча мне пальцем в грудь:

— Запомните: вопросы Стокгольмской конференции в Женеве обсуждаться не будут ни на каком уровне. И ничего конкретного в привязке к Стокгольму в Женеве не будет. С американцами уже все обговорено.

Короче говоря, мне дали ясно понять, чтобы я не высовывался. Новые директивы в этой ситуации просить было бесполезно. Да и две недели перерыва — срок очень короткий. В общем, приходилось уезжать в Стокгольм с пустыми руками.

ГОРБАЧЁВ ЗНАЕТ ВСЁ ПРО АМЕРИКУ

Утром 4 ноября в Москву прилетел Шульц. Стояла морозная солнечная погода. Город был украшен красными флагами и транспарантами, славящими мудрую политику ЦК КПСС, — страна готовилась отмечать очередную годовщину Октябрьской революции. Но госсекретарю так и не удалось увидеть праздничную столицу. Шесть часов провел он в этот день в особняке МИД на улице Алексея Толстого, ведя жесткий диалог с Шеварднадзе.

А на следующий день в 10 часов утра его принял Горбачев. Как говорили люди из его близкого окружения, Генсек был явно раздражён: до встречи в верхах остаётся всего две недели, но так и неясно, чем конкретно она завершится.

— От американцев слышны лишь общие рассуждения, — сердился он, — А нам не нужна лишь ознакомительная, протокольная встреча с президентом. Нужно иметь что— то более реальное, чтобы убедить скептиков в Политбюро в целесообразности встречи с Рейганом.

Поэтому Горбачёв собирался поглубже прощупать Шульца. А чтобы подчеркнуть рабочий, деловой характер встречи, принимал американского госсекретаря не в Кремле, а в своём рабочем кабинете в ЦК на Старой площади.

Беседу Горбачёв начал напористо и энергично. Американцев он удивил обвинив их, что они полностью дезинформированы о положении в Советском Союзе и не понимают, что там происходит. А вот он, Горбачёв, хорошо знает всё про Америку. Знает даже, что Шульц работал в одной компании с Уайнбергером в Калифорнии до того, как оба они стали членами правительства США. И, как бы в доказательство, взял со стола лежащую перед ним книгу на английском языке «Соединённые Штаты в 1980 году» — сборник статей учёных Гуверовского института в Стэнфорде.

И тут Шульц решил обозначить главную тему предстоящего саммита — положение с правами человека в СССР. Но сделал это не прямо в лоб, как это делали обычно американские политики, а начал издалека. В наше время, принялся рассуждать он, наука и новые технологии быстро развиваются. «Мы покинули эру индустриализации и вошли в то, что можно назвать эрой информации. Закрытые общества не имеют будущего в эту эру. Люди должны обладать свободой выбора, передвижения, эмиграции и путешествий... Советская экономика должна радикально измениться, чтобы войти в эту новую эру».

Но Горбачёв видимо понял, куда клонит хитрый американец, и потому отделался шуткой:

— Хорошо бы Вам возглавить наш Госплан, — произнёс он, хитро улыбаясь. — У Вас явно больше идей, чем там у наших чиновников.

Тогда Шульц попытался перевести разговор в другое русло, сославшись на высказывание Рейгана, что для СССР и США лучше говорить друг с другом, чем друг о друге. Но не тут— то было. Горбачёв стоял на своём и стал горячо перечислять «американские иллюзии».

Американцы, говорил он, глубоко заблуждаются, когда считают, что у Советского Союза слабая экономика и потому гонка вооружений ещё больше ослабит её. Они напрасно надеются, что США сильнее в области новых технологий и смогут достичь превосходства путём осуществления СОИ. Они ошибаются, когда думают, что СССР больше заинтересован в женевских переговорах и что он старается нанести ущерб американским интересам в третьем мире. «Это всё иллюзии, подчеркнул Генсек. Советский Союз знает, как ответить на эти вызовы».

Горбачёв не скрывал своих эмоций и, когда говорил о необходимости поиска договорённости между нашими странами в области ядерных и космических вооружений. При этом особый упор делал на критике СОИ. Однако все его попытки завязать конкретный разговор, нащупать возможные области договорённости на встрече с Рейганом ни к чему не привели. Шульц вёл диалог в общем плане, сопровождая его ни к чему не обязывающими заявлениями о важности предстоящей встречи в верхах.

В общем, эту четырехчасовую встречу трудно назвать переговорами. Скорее, это было взаимное предъявление претензий, чем попытка найти решение проблем, разделяющих Советский Союз и США. Всё упиралось в СОИ. Из потока общих слов можно было лишь прийти к выводу, что обе стороны будут готовы обсуждать в Женеве разоружение, региональные конфликты и двусторонние отношения. Было также ясно, что американцы будут делать упор на положении с правами человека в СССР.

Под конец встречи Горбачев как всегда широко улыбался, но улыбка была вымученная. А Шульц выглядел холодно спокойным, как айсберг: если Горбачев давил на него, чтобы получить уступки, то у него ничего не получилось.

Горбачёв был разочарован. На Политбюро, когда обсуждались итоги встречи, прямо сказал, что ему не удалось «завязать» госсекретаря на предметный разговор и что у того, судя по всему, вообще ничего не было в багаже для предстоящей встречи в Женеве. А Шульц в своих мемуарах напишет, что, подводя итоги их беседы, он пришёл к такому выводу: Горбачёв «глубоко привержен коммунистической идеологии». Он хочет «не сменить существующий строй, а лишь подремонтировать его».[120]

В один из этих дней Шульц в беседе с Шеварднадзе поднял вопрос о Стокгольмской конференции.

— В прошлый раз в Нью— Йорке, — сказал госсекретарь, — Вы сказали, что мы «волочим ноги» в Стокгольме. Я внимательно посмотрел на эти ноги и убедился, что они довольно быстро двигаются.

Не успел Шеварднадзе ответить, как тут же в разговор буквально встрял Корниенко:

— В каком направлении?

— В этом ведь все дело, — поддержал его Шеварднадзе. — Нам представляется, что американская сторона занимает там неконструктивную позицию.

Однако Шульц, не обращая внимания на эти выпады, высказал некоторые соображения, которые могли перекликаться с тем, что говорил Берри в Стокгольме перед концом прошлой сессии.

— Предварительная фаза работы над конкретными формулировками, которая началась на Стокгольмской конференции, сузит расхождения. Но нет необходимости вновь открывать вопросы, которые уже урегулированы мандатом мадридской встречи, ставить вопрос о независимо проводимых учениях ВВС и ВМС. Если бы удалось согласовать общие рамки укрепления доверия, то мы могли бы поддержать принцип неприменения силы. При согласии с указанными основами можно поручить нашим представителям в Стокгольме подготовить соответствующий текст для включения в итоговый документ. Это дало бы импульс работе Конференции.

Но тематика Стокгольмской конференции не входила в рамки подготовки к женевской встречи, как определила их советская сторона. Тем более, что Шеварднадзе не был готов тогда к серьезному разговору по ВМС и ВВС. Поэтому он промолчал, и предложение Шульца повисло в воздухе.

Зондаж в этом же направлении пытался вести со мной посол Берри в беседе 12 ноября, причем, как мне показалось, применительно к встрече в верхах. Но я ответил, что не имею поручения заниматься вопросами, связанными с ее подготовкой. Вопрос о переносе ВМС он больше не поднимал, и я, естественно, его не трогал.

ЦРУ: ГОРБАЧЁВ ХОЧЕТ РАЗРЯДКУ НА ХАЛЯВУ

В Москву в эти дни поступала информация о какой— то странной и необычной активности в Белом доме.

Некоторые подробности проникли даже в печать. Она со смаком писала, что Рейгану готовят объёмистые справки по советской истории, политике, культуре... Он советуется, как вести дело со своими предшественниками Фордом и Никсоном, с корифеями американской политики Бжезинским и Скоукрофтом, а также с многими специалистами из госдепа и ЦРУ. Апогеем этой подготовки стала проведенная в Белом доме репетиция встречи с Горбачёвым, где роль советского лидера исполнял эксперт Совета национальной безопасности Джек Мэтлок. Изображая Горбачёва, его стиль и манеру вести дискуссию, он старался предугадать советскую линию аргументации и говорил по— русски, а переводчик переводил это Рейгану на английский.[121]

Но настоящий шок вызвали сообщения: Рейган позвал в Белый дом беглого советского дипломата Аркадия Шевченко, который в 1978 году порвал с Москвой и остался в Америке. Ещё раньше директор ЦРУ Уильям Кейси тайно выехал в Лондон и там буквально допрашивал советского перебежчика из КГБ Олега Гордиевского — что представляет собой Горбачёв?[122]

В общем, в Вашингтоне к встрече с Горбачёвым готовились основательно. И если в Белом доме эта подготовка проводилась в форме театральных репетиций, то в администрации и ведомствах, где разрабатывалась политика, шли долгие и основательные дискуссии: что на самом деле происходит в Москве и какую политику она выстраивает? Что это –перестройка основ или просто передышка, чтобы набраться сил и начать новое наступление на обманутый, доверчивый Запад? Для ответа были созданы три команды высококвалифицированных специалистов –аналитиков. Но выводы большинства звучали пессимистически: скорее всего, это передышка.

Той осенью ЦРУ представило по крайней мере 3 секретных доклада с оценками положения в Советском Союзе:

— «Подход Горбачёва к общественному кризису: управляемое возрождение. Анализ ЦРУ, август 1985 года».

— «Экономическая программа Горбачёва: обещания, реальности и подводные камни. Анализ ЦРУ, сентябрь 1885 года».

— «Внутренние источники напряжённости в советской системе. Анализ ЦРУ, ноябрь 1985 года».

В этом последнем докладе, впрочем, как и в предыдущих, подчёркивалось: «Советский Союз является мощным и стремящимся к расширению игроком на международной арене, который использует напористую дипломатию, подпираемую комбинацией из военной мощи, пропаганды и подрывной тактики для продвижения своих интересов». Однако, «СССР поражён комплексом внутренних недугов, которые серьёзно ухудшились в конце 70х и начале 80х. Их лечение является одним из наиболее значительных и трудных вызовов, стоящих перед режимом Горбачёва». А далее следовал такой интересный вывод:

«По самым современным стандартам Советский Союз является очень стабильной страной. В течение следующих 5 лет и в обозримом будущем трудности этого общества не станут вызовом системе политического контроля, которая гарантирует правление Кремля, и не будут угрожать крушением экономики. Но в течение остальной части 80х и после внутренние дела СССР будут доминировать в попытках режима решить эти многочисленные трудности, которые будут также влиять на советское поведение во внешней политике и в вопросах национальной безопасности».

Трудности эти перечислялись и тут не было ничего нового. Все они неоднократно и подробно обсуждались в печати на Западе: продолжительный экономический спад, переходящий в стагнацию, незаинтересованность населения в результатах своего труда, падение дисциплины, возрастание коррупции, засилие бюрократии и неэффективная система управления. На основе этого анализа ЦРУ так предсказывало вероятную позицию Горбачёва во время встречи с Рейганом:

«Эти внутренние трудности остро усилили желание режима Горбачёва достичь некоторого восстановления атмосферы разрядки, как это было в начале 70х. Предшественники Горбачёва, начиная с Ленина, время от времени, стремились к передышке на международных фронтах для решения внутренних проблем, и в то же время продолжали наращивать внешнюю мощь Советского Союза. Горбачёву нужна некоторая передышка… Пока Советы не проявляют желания платить какую— либо цену за разрядку, которая повлечёт изменение их собственного поведения и целей в вопросах безопасности, важных для Соединённых Штатов. Горбачёв хочет разрядку по дешёвке»[123]. В переводе на современный язык –хочет разрядку на халяву.

В соответствии с такими оценками и выстраивалась конкретная позиция США к встрече с Горбачёвым. Суть её сводилась к тому, что в Женеве следует твёрдо проводить прежнею американскую политику, выясняя возможные изменения в советской позиции. При этом делать упор на положении с правами человека в Советском Союзе и его политике в региональных конфликтах — Афганистане, Анголе, Эфиопии и Камбодже, отодвинув вопросы ядерного разоружения на задний план.

В Кремле, разумеется, тоже готовились к этой встрече, но не столь рьяно и больше по существу вопросов, которые будут обсуждаться в Женеве. Однако роль президента США при этом никто не исполнял, хотя и говорили, что Горбачёв всё— таки посмотрел пару фильмов, где главные роли исполнял Рональд Рейган.

Специалистам было ясно, что разговор в Женеве предстоит тяжёлый и на достижение конкретных договоренностей рассчитывать не следует. Прежде всего, это касается ядерных и космических вооружений, которые имелось ввиду выдвинуть на передний план. Но это скорее для полемики. И в качестве заявочного столба. А замысел женевской встречи, разработанный мидовскими драматургами во главе с Корниенко, состоял в том, чтобы добиваться концептуальной договорённости о недопустимости ядерной войны вообще, что в ней не может быть победителей, и что стороны не будут стремиться к превосходству друг над другом.

Тут была своя маленькая хитрость. До сих пор все попытки приступить к разработке реальной программы разоружения натыкались на глухое сопротивление военных, которые ссылались на баланс сил в мире и стратегию США, предусматривающую нанесение первого ядерного удара, ведение как ограниченной, так и крупномасштабной ядерной войны, и решимость одержать в них победу –»возобладать», как говорилось в американских документах. Соответсвенной должна быть и стратегия СССР –наши вооружённые силы должны быть готовы к победоносной войне будь то ядерной или обычной. Об этом публично говорили высокие военачальники во главе с маршалом Огарковым. Причём делалось это вопреки решениям высоких партийных органов и официальным заявлениям министра обороны Устинова.

Однако к 1985 году ситуация стала меняться. Если раньше дискуссии по всем этим вопросам велись за непроницаемыми стенами Пятёрки, то теперь они выплеснулись наружу, в открытую печать. Учёные –политологи из ИМЭМО и Института США и Канады –Г.А. Арбатов, Е.М. Примаков, В.В. Журкин, А.А. Кокошин, С.А. Караганов доказывали абсурдность самой возможности победы в ядерной войне, грозящей гибелью всему человечеству. А физики –В.В. Александров, Н.Н. Моисеев, Г.С. Голицын, А.С. Гинзбург и Ю.А. Израэль стали обосновывать концепцию «ядерной зимы», которая неминуемо наступит в случае ядерной войны.

Это было нечто новое для советского общества. И военные оказались неготовыми к открытой дискуссии, хотя попытки со стороны Главного политуправления были.

Аналогичная полемика велась и в США. Там были свои «ястребы» и «голуби». Но постепенно на сторону «голубей» стал склоняться президент Рейган. Всё это, по мнению мидовских специалистов, ясно свидетельствовало, что американцы едва ли будут упорно возражать против фиксации декларации о недопустимости ядерной войны, поскольку сами, в том числе устами собственного президента, это неоднократно провозглашали. Однако это можно будет изобразить потом как победу Советского Союза и успех женевской встречи.

Такое взаимопонимание, доказывали мидовские драматурги, важно само по себе. Оно должно стать концептуальной основой прорыва к реальному разоружению. Особенно если будет сопровождаться конкретными договоренностями в деле прекращения гонки вооружений на Земле и недопущения её возникновения в космосе. Но даже если не удастся договориться о конкретных мерах в Женеве, такое общее взаимопонимание проложит путь к ним в будущем.

Но советников Горбачёва больше беспокоило другое: как поведёт себя американский президент? Способен ли он сам творить политику, или это делает его окружение, а президент просто озвучивает подготовленные ему бумаги — «разговорники» на бюрократическом жаргоне? В общем, как говорил Андропов:

— Рейган не политик — он актёр. Но кто пишет ему сценарий?

Ещё осенью 1983 года Громыко поручил мне выяснить у президента Финляндии, который незадолго до этого встречался с Рейганом, как он ведёт переговоры. С Койвисто у меня были дружеские отношения ещё со времён переговоров ОСВ в Хельсинки. Поэтому в беседе с ним я между делом поинтересовался, как прошла его встреча с американским президентом. Он сетовал, что переговоры с Рейганом вести сложно, так как он может придерживаться одной темы не более 5 — 10 минут. Эта телеграмма из Хельсинки была встречена на верху с большим интересом.

Вот в такой атмосфере Политбюро обсуждало — что ждать от встречи с Рейганом в Женеве? Иллюзий не было. В директивах Горбачёву было чётко прописано:

«Нет оснований рассчитывать на достижение в ходе встречи сколько— нибудь существенных договоренностей по принципиальным вопросам советско— американских отношений, и особенно по вопросам безопасности. Однако вряд ли отвечало бы нашим интересам (да и американским) разъехаться, крепко разругавшись, что привело бы к ещё большей напряжённости в мире со всеми вытекающими отсюда последствиями».

По этому сценарию и развивались события.

СТАРИК ВСЁ БУБНИТ

Женевская встреча Горбачева и Рейгана 19 — 21 ноября была, пожалуй, их самой непродуктивной, хотя вызвала восторженные отклики в печати. Изо дня в день они повторяли всё те же давно известные позиции. Новым, пожалуй, было лишь то, что лидеры обеих стран начали общаться друг с другом, что называется, «тэт а тэт», правда с помощью переводчиков.

Случилось это так. Утро 19 ноября в Женеве выдалось на редкость холодным. Горбачёв в демисезонном пальто, закутанный шарфом и в шляпе подъехал к вилле Флер д'O на берегу Женевского озера, а Рейган вышел его встречать в костюмчике, молодцеватый и улыбающийся, так что на экранах телевизора не была заметна двадцатилетняя разница в их возрасте. Наоборот, Горбачёв выглядел даже старше.[124]

Широким жестом президент пригласил его пройти в небольшую гостиную, где в камине уютно потрескивали дрова. Всё шло строго в соответствии с тщательно согласованным графиком. Теперь должна состояться их краткая встреча вдвоём, после чего начнутся переговоры в расширенном составе с участием полудюжины советников с каждой стороны. Но Рейган неожиданно заявил:

— Вы и я родились в маленьких городах, о которых никто никогда не слышал, и никто не ожидал, что мы станем такими. Там, в соседней комнате, сидят эти люди... Они дали нам всего 15 минут для встречи с глазу на глаз. Они запрограммировали нас — составили Вам разговорник и написали мне разговорник. Мы можем так и поступить, проведя следующие три дня так, как они нам предписали. Но мы можем остаться в этой комнате столько, сколько захотим и лучше узнать друг друга. И мы можем повернуть ход истории так, что мир запомнит её в позитивном ключе.

И тут к немалому изумлению Горбачёва американский президент начал говорить про «зелёных человечков». США и СССР, убеждал он, смогли бы быстро найти общий язык, «если бы возникла угроза этому миру со стороны других существ, из другой планеты в космическом пространстве... Тогда мы позабыли бы все эти незначительные расхождения между нашими странами и обнаружили раз и навсегда, что мы все вместе люди на этой Земле»[125].

Горбачёв не стал дискутировать на эту тему. Но в долгу не остался и сказал, что СССР и США могут начать улучшение отношений с научного сотрудничества. Например, — с совместного изучения землетрясений. Он должен предупредить, что по оценке советских учёных в Калифорнии в ближайшие годы произойдёт сильное землетрясение. Однако Рейгана это не удивило, и он пустился в долгий рассказ об истории землетрясений в Калифорнии, начиная аж с 500 года нашей эры.

После этого оба лидера приступили к земным делам. Как и предвидели эксперты, Рейган начал говорить о важности соблюдения прав человека, а Горбачёв о разоружении. У США, наступал советский лидер, не должно быть иллюзий: им не удастся привести Советский Союз к банкротству и достичь военного превосходства. «Чтобы вы не делали, нас вам не одолеть!»

В общем, обсуждали всё те же проблемы: разоружение, права человека, региональные конфликты. Причём позиции излагали старые, давно набившие оскомину и без всякой перспективы на достижение договоренности. Через час с четвертью они прервались. Горбачёв вышел к своим и бросил в сердцах:

— Старик всё бубнит по своим вызубренным памяткам! И обозвал Рейгана «динозавром», рассказав подробности их встречи наедине.

В противоположном лагере тоже с нетерпением ждали, что поведает президент о беседе с Горбачёвым. Был ланч, Рейган сидел в кругу своих близких соратников и стал вспоминать, как он дискутировал с… Маргарет Тэтчер. Улучив момент, кто–то спросил, а что было на встрече с Горбачёвым. Президент долго молчал, а потом начал рассказывать про их диалог о землетрясениях в Калифорнии и о том, что он по— прежнему делает упор на разоружении. И тут Рейган, видимо неискушённый в тонких деталях политики, вдруг спросил: а не оправданы ли опасения Советского Союза в отношении ядерных средств Англии и Франции, когда мы требуем не учитывать их при ликвидации советских и американских ракет промежуточной дальности в Европе?

Его, естественно, стали разуверять, а эксперт по разоружению, директор АКВР Кеннет Адельман стал убеждать, что агрессивность –неотъемлемая черта российской государственности как при царизме, так и при большевиках. Ещё в 1898 году, говорил он, русские военные историки с гордостью отмечали, что с 1700 года Россия вела 38 воин. Только две из них были оборонительные, а 36 –наступательными. Поэтому соседние страны так боятся Советского Союза. И пошутил:

— Советская паранойя объяснима. СССР –единственная страна, окружённая враждебными коммунистическими странами

Президент тут же откликнулся:

— Как тут не боятся, когда вокруг тебя эти коммуняки![126]

После ланча, на встрече в широком составе Горбачёв сам поднял вопрос об Афганистане. Неожиданно для американцев он стал говорить о выводе советских войск «как части общего политического урегулирования» и даже намекнул, что США могли бы «помочь» нам уйти из Афганистана.

Но Рейган не обратил внимания на этот намёк и продолжал обвинять Советский Союз во вмешательстве не только в Афганистане, но и в Никарагуа, Камбодже и Южной Африке, что ведёт к росту международной напряжённости. А Горбачёв перешёл к разоружению и заявил, что намерение США развернуть СОИ приведёт к новому скачку в гонке вооружений и приблизит угрозу войны. Президент, естественно, бросился защищать своё детище.

Потом был перерыв и Рейган сказал:

— У нас наедине дела идут лучше. И предложил Горбачёву пройти в домик у бассейна, где в камине уже потрескивали дрова. Там президент изложил в самых общих чертах американское видение возможных договоренностей в сфере безопасности. Они предусматривали:

1. Промежуточное соглашение о сокращении ракет средней дальности, имея ввиду в конечном итоге их ликвидацию. Горбачёв поднял вопрос об учёте ядерных средств Англии и Франции, а также о ядерных средствах воздушного базирования. Не договорились.

2. 50 %— ное сокращение стратегических наступательных вооружений. Горбачёв в принципе был согласен, но в увязке с запретом на космические вооружения.

3. Маловразумительное взаимопонимание по СОИ, суть которого сводилось к тому, что США будут проводить разработки по её созданию в соответствии с «узким» толкованием Договора по ПРО, а Советский Союз не будет против этого возражать. При этом предусматривалась бы возможность сотрудничества с советской стороны в этой «оборонительной программе». По этому пункту у камина разгорелась страстная дискуссия, продолжавшаяся около часа. Естественно, безрезультатная.

Вышли они из домика у бассейна уже ближе к вечеру и к удивлению обеих делегаций объявили, что договорились о продолжении встреч на высшем уровне: Горбачёв приедет теперь в Вашингтон, а Рейган — в Москву.[127]

Причём, как сетовали потом американцы, президент дал согласие на такие встречи по собственной инициативе строгие памятки, подготовленные в госдепе и затверждённые в СНБ, этого не предусматривали. А произошло это так. Прогуливаясь возле бассейна, Горбачёв стал сетовать, что Рейган много потерял, потому что не видел Москвы. Рейган ответил, что Горбачёв не видел Вашингтона. Почему бы ему не посетить американскую столицу? Тогда и он сможет приехать в Москву. Горбачёв согласился, а Рейган спросил –как насчёт следующего года? И Горбачев опять согласился.

Но это была их единственная конкретная договоренность. И уже после первого тура переговоров Горбачёв сетовал в своём ближайшем окружении:

— Похоже, мы зашли в тупик!

На обеде в советском представительстве при ООН в Женеве Горбачёв, произнося тост, оторвался от подготовленного тоста и начал импровизировать:

— В одной из газет, — говорил он, — я видел такую карикатуру. Президент Рейган и я стоим по разные стороны глубокой пропасти в горах. Он кричит мне: «Нам нужно улучшать отношения. Сделайте первый шаг!»

Рейган смеялся и аплодировал. Но советникам в обеих делегациях было не до веселья. Ни по одному вопросу согласия не было. Даже совместное заявление, где излагались общие, ничего не значащие истины, повисало в воздухе. Их напряжение разрядил казус с водкой. Стол в советском представительстве, где Горбачёв давал обед, был сервирован не совсем обычно для того времени: перед каждым блюдом стояла маленькая рюмка с водкой. Но никто из советской делегации к ней не притрагивался, да и американцы поглядывали на неё с подозрением — ведь Горбачёв недавно объявил войну спиртному. А Шеварднадзе, как бы в насмешку, сказал, обращаясь к Рейгану:

— Господин президент, мне пришлось ехать в Женеву, чтобы выпить рюмку водки!

Все опять смеялись. Горбачёв тоже. А советники, наконец, выпили.

Как ни странно, но алкогольная тема была одной из главных на том застолье. Кто— то из гостей, полушутя, стал рассуждать, что нет ничего плохого в употреблении спиртного в умеренных количествах. Особенно, если выпить за мир и дружбу.

— Да, конечно! — тут же откликнулся Горбачёв.— Выпивка без тоста как раз и может считаться алкоголизмом...

И стал долго говорить о необходимости налаживания дружеских отношений между СССР и США. Надо смотреть не в прошлое, а в будущее, провозгласил он и стал цитировать Библию: время собирать камни и время бросать камни.

В общем, выпили снова и разошлись довольными.

КТО КОГО ПЕРЕИГРАЛ

На следующий день, 20 ноября переговоры продолжались в советском представительстве. Теперь Горбачёв пригласил Рейгана в отдельную комнату поговорить «тет а тет». Но разговор явно не клеился. Американский президент стал снова говорить о нарушении прав человека в Советском Союзе и Горбачёв в долгу не остался. Он перешёл в наступление и стал обвинять правительство США в дискриминации негров и женщин. Потом он долго говорил о необходимости приступить к разоружению.

Всё это почти дословно повторилось на встрече делегаций. И главным камнем преткновения была программа противоракетной обороны Рейгана — «Звёздные войны». Горбачёв горячо говорил, что она подорвёт сложившуюся систему международной безопасности, вызовет новый тур гонки вооружений, и обещал принять «эффективные ответные меры». Но президент твёрдо стоял на том, что США приступят к её развёртыванию для защиты Америки несмотря ни на какие угрозы. Когда Рейган кончил свою страстную речь и наступило молчание, Горбачёв сказал примирительно:

— Господин президент, я не согласен с Вами, но я вижу, что Вы действительно верите в то, что говорите...

А вечером лидеры двух великих держав расслаблялись вместе с женами на вилле Суасур на берегу Женевского озера, где остановился Рейган. Они попивали кофе, в камине потрескивали дрова, и президент рассказывал бесконечные анекдоты, которые, как потом жаловался Горбачёв в своём окружении, ему уже порядком надоели. Около 11 часов к ним в комнату вошел взбешённый Шульц доложить, что происходит с выработкой коммюнике. Тыча пальцем в Корниенко, он буквально выкрикнул:

— Вы, Вы мешаете! Мы не можем делать дело с Вами! И потом, поворачиваясь к Горбачеву, уже более спокойно:

— Господин Генеральный секретарь, мы не можем иметь дело с этим человеком!

Горбачев шепнул что— то своему помощнику Александрову, и к утру коммюнике было готово.[128] Вопросы ядерного разоружения в нём вообще не затрагивались, хотя много времени Рейган и Горбачёв потратили на обсуждение возможности 50 %— ного сокращения стратегических вооружений и ликвидации ракет средней дальности в Европе. Тут как бы наметилось сближение «в принципе». Но его поломало расхождение позиций по противоракетной обороне.

Поэтому в согласованном заявлении содержался лишь набор общих и хорошо знакомых истин, неоднократно озвучивавшихся ранее с обеих сторон. Вроде той, что «ядерная война никогда не должна быть развязана, в ней не может быть победителей» и что обе стороны «не будут стремиться к достижению военного превосходства.» Но никаких конкретных договоренностей на этот счёт достигнуто не было и обе стороны — СССР и США продолжали готовиться к такой войне, стараясь обеспечить себе военное превосходство над противником.

То же, что касается советско— американских отношений. Много пишут, что в Женеве договорились о необходимости их улучшения. Об этом действительно записано в коммюнике по итогам встречи. Но опять — таки нигде не было записано, что нужно делать, чтобы претворить это намерение в жизнь. В общем, одни слова.

Общие слова и добрые пожелания прозвучали также в адрес Стокгольмской конференции. Одно было действительно хорошо — теперь на самом высоком уровне было затверждено наше «джентльменское соглашение» с Гудби. В коммюнике главы СССР и США высказались за принятие документа на Стокгольмской конференции, который «включал как взаимоприемлемые меры укрепления доверия и безопасности, так и конкретизацию, и придание действенности принципу неприменения силы».

Говорят, что в Женеве между Рейганом и Горбачёвым проскочила какая — то искра взаимопонимания. Не знаю. Не похоже. Вот один пример. После окончания переговоров в Конференц Центре состоялся прощальный приём. Все стояли с бокалами шампанского и произносили тосты, когда Горбачёв предложил Рейгану уединиться. Подходящим местом на этот раз оказалось какое— то подсобное помещение возле буфета. Туда они и удалились в сопровождении переводчика. А когда вышли, Горбачев сказал, указывая на подсобку, что это пятый раз, когда они встречаются.

— Нет, — возразил президент, — это одиннадцатый раз, когда встречаются советские и американские лидеры. Это одиннадцатый саммит!

Горбачёв повысил голос и отчётливо произнёс, что это пятый раз, когда они встречаются наедине. Но Рейган твёрдо стоял на своём: нет, –это первый раз, когда они встречаются с Горбачёвым, их первый саммит. Пришлось кому— то из рейгановского окружения объяснить президенту, что Горбачёв имеет ввиду их с Рейганом пятую встречу наедине. Вот такое было взаимопонимание.

В тот же день, 22 ноября Горбачёв провёл небольшое совещание. Он был раздражён и расстроен:

— Что это за встреча на высшем уровне? — сетовал он. — Что делает этот президент? Может быть, как сосед по даче, он был бы хорошим партнёром, но как политический партнёр оставляет гнетущее впечатление.

Однако на публике это раздражение Горбачёв никогда не показывал — ни тогда, ни потом. Оба лидера были достаточно проницательны, чтобы не допустить скандального провала, а изобразить их первую встречу, как успех. Но головокружения они не испытывали. В своих внутренних оценках руководители обеих стран были далеки от оптимизма и констатировали, что позиции сторон остались неизменными.

Например, 28 ноября на закрытом совещании первых секретарей ЦК, обкомов и крайкомов Горбачёв так информировал партийное руководство страны о своих переговорах с Рейганом:

«Рейган маневрирует, он порождение ВПК, самого правого, реакционного крыла. Суть его мышления не изменилась. Но наш нажим, сила, мировое общественное мнение оказывают и на него влияние. Он вынужден пойти навстречу. Для него это важно и потому, что в США дело идёт к выборам...»

В общем, «коренных изменений в отношениях с ними не произошло, хорошего от них ждать нечего. Военное противостояние сохраняется. Вывод: партийные организации должны крепко держать в своих руках оборонные дела. В народе есть сомнение: не обманут ли нас США? То есть, нужна и сила, укрепление обороны. Это для нас «святая святых».[129]

Ему почти дословно вторит Рейган в послании Конгрессу США по итогам его встреч с Горбачёвым:

«Соединённые Штаты не могут позволить себе иметь иллюзий в отношении Советской России. Мы не можем утверждать, что их идеология и цели будут меняться».

А в своих личных заметках сразу же по возвращении из Женевы Рейган сделал такую запись: «Если он действительно хочет соглашения по контролю над вооружениями, то это только потому, что хочет сократить бремя военных расходов, которые душат советскую экономику. Это может определять и его противодействие СОИ. Он хочет избежать расходов соревнования с нами».[130]

В общем, внутренние оценки, сделанные американским руководством после Женевы, выглядели весьма пессимистично. В своих мемуарах госсекретарь Шульц пишет, что по оценкам американского разведывательного сообщества и советологов «Советский Союз никогда не изменится, да и не может измениться независимо от того, насколько плохо у него обстоят дела с экономикой и социальными проблемами».[131]

Но на широкую публику оба главных актёра этого спектакля играли по другому. Да и приятно было почувствовать себя в центре мирового внимания. Утром во время завтрака среди «своих» на советской вилле произошёл такой эпизод. Академик Г.А. Арбатов, находившийся в числе «сопровождающих» лиц, рассказал анекдот:

— Вы знаете, Михаил Сергеевич, спросил он, что общего находят люди между Вами и Лениным? И сам же ответил: — Оба — юристы, оба — лысые и оба прогнали Романовых...[132]

Не успел Горбачёв среагировать на эту байку, как раздался обиженный голос его супруги Раисы Максимовны, которая всегда ревниво следила за тем, какое впечатление производит её муж:

— А мы думали, что общими чертами являются глубина мысли, революционность действий...

Далее следовал перечень других выдающихся черт вождя мирового пролетариата. Горбачёв не возражал и довольно улыбался.

Тем не менее, итог его встречи с Рейганом можно оценить в целом как положительный. Он не в том, что произошло в Женеве, а в том, что там не произошло — не разругались. И, главное, безвестный до сель актёр, подвизавшийся ранее лишь в любительских спектаклях на школьной сцене в Ставропольщине, переиграл звезду Голливуда. Ему в основном аплодировала мировая аудитория, наблюдая их спектакль в Женеве.

Такие вот трюки встречаются в мировой дипломатии. Но как бы там не было, а диалог начался. Процесс пошёл. В этом состоит главный позитивный итог женевской встречи с Рейганом. Им удалось тогда очертить даже круг тем для этого диалога. На первое место были бесспорно поставлены вопросы разоружения и безопасности. Затем шли проблемы, касающиеся двусторонних советско— американских отношений. И менее внятно, но для специалистов было ясно, что Советский Союз будет обсуждать теперь и ситуацию с региональными кризисами, и положение с правами человека. Горбачёв сам дал согласие на включение в текст согласованного заявления фразы о «решении гуманитарных вопросов в духе сотрудничества». В общем, как потом скажет Горбачёв:

— В «Женеве мы лучше узнали друг друга, ясно поняли характер разногласий, положили начало диалогу».

Но был и другой позитивный сдвиг, который остался тогда как бы за кадром. Беседы Горбачёва с Рейганом, Миттераном и другими лидерами Запада позволили ему трезво, без пропагандистских наскоков посмотреть на советскую позицию в вопросах безопасности и понять, что она нуждается в переменах.

Уже в Женеве после одной из встреч с Рейганом Горбачёв позвал своих экспертов в защищённую от прослушивания комнату и начал с пристрастием расспрашивать, почему мы предлагаем контроль над разоружением только национальными средствами и боимся инспекции. А вот американцы их не боятся и выступают за широкий международный контроль! Почему? Дело тут не только в том, рассуждал Горбачёв, что национальные средства контроля не всегда надёжны. Но получается ещё и так, что мы просто подыгрываем тем, кто говорят о закрытом характере советского общества, что нам нельзя доверять. В общем, советскую позицию по контролю надо менять.

Никаких решений тогда, разумеется, принято не было, но брожение началось. Медленно, порой зигзагами советская позиция по контролю стала меняться. И импульс к её переменам был дан тогда в Женеве.

КАК МЕНЯТЬ И ЧТО МЕНЯТЬ?

Отзвуки женевской встречи очень скоро докатились до Стокгольма в виде слухов и в виде указаний. Вопреки шуму о грандиозном успехе, который взахлеб описывала советская да и мировая пресса, слух утверждал, что Горбачев и Шеварднадзе вернулись в Москву недовольные. Советская политика, несмотря на приветливые улыбки Горбачева, оставалась по своей сути неизменной со времен Брежнева — Андропова — Черненко. Ее нужно было основательно перетряхивать, чтобы хорошие и красивые слова о мире, разрядке и мирном сосуществовании из пропагандистских лозунгов действительно стали нормами международной жизни.

А указания требовали представить предложения, как надо менять эту советскую позицию. 3 декабря, например, делегация получила напоминание: «подготовить проект записки в Инстанцию, в которой содержалась бы оценка прошедшего этапа, а главное — предложения о дальнейшей нашей работе». При этом, однако, предписывалось «точно следовать положениям мандата Мадридской встречи, в частности, по мерам военного доверия (охват ими деятельности ВМФ и ВВС)».

Каждый раз, получив такие указания от высокого начальства, хотелось либо хохотать, либо горько плакать. В них было все выверено до миллиметра — с какой бы стороны не подул ветер, начальство будет всегда право. Но попробуй пойми, что от тебя хотят: дать новые предложения, но точно следуя старой позиции?

Тем не менее, мы посовещались в делегации и решили серьезно проанализировать, что происходит на переговорах и что нужно менять.

Восьмая сессия не принесла долгожданного прорыва, хотя «джентльменское соглашение» внесло некоторые перемены на Конференции. Теперь основная деятельность переместилась в рабочие группы. После краткого официального открытия заседания следовала быстрая смена декораций: таблички с названиями государств убирались, делегаты покидали свои обычные места и рассаживались по группам стран. Теперь они выступали как бы в личном качестве, и председатель, давая им слово, просто называл фамилии. Как выразился один из участников этих дискуссий: «наконец — то нам разрешили снять пиджаки». Ну и что это дало?

Рабочие группы плавно перешли к редактированию строго в соответствии с «джентльменской договоренностью». Там под руководством координаторов из нейтральных стран началось параллельное обсуждение всех внесенных предложений, хотя каждая сторона, разумеется, делала упор на собственных позициях.

Но чем дальше шёл поиск договоренности, тем более становилось очевидным, что главным камнем преткновения является теперь вопрос, на какие виды вооруженных сил будут распространяться меры доверия. Разумеется, имелись и другие расхождения, и их было немало. Но нельзя ни на шаг продвинуться вперед в редактировании, когда одна сторона говорит только о деятельности сухопутных войск, а другая называет всю триаду — сухопутные войска, ВВС и ВМС. Поэтому в качестве развязки мы решили предложить следующий компромисс:

«На нынешнем, первом этапе Конференции дать согласие на уведомления о крупных учениях ВМС в соответствии с предложенными нам параметрами, когда эти учения связаны с учениями сухопутных войск и угрожают безопасности в Европе. Одновременно можно было бы условиться о том, чтобы отложить рассмотрение вопроса об охвате мерами уведомления также и самостоятельной деятельности ВМС на второй этап Конференции. При этом, разумеется, подлежали бы уведомлению все крупные учения ВВС в Европе, как это предлагается Советским Союзом».

Генерал Татарников угрюмо сказал, что не может подписаться под таким предложением. Его министерство никогда не пойдет на отказ от договоренности по ВМС. «Соседи» колебались. Тогда я сам направил эту телеграмму в Москву. И тишина… Никакого ответа.

МОСКВА ГУДИТ

Делегация прилетела в Москву на рождественский перерыв 24 декабря. Столица буквально кипела новостями. Последние полгода, возвращаясь домой, мы каждый раз попадали как бы в другую страну. В дневнике у меня записано:

«Столица полна слухов. Чиновный люд волнуется происходящими переменами — гадают, вычисляют кого — куда, но в основном напрасно, т.к. никто ничего толком не знает. Поражает общее состояние неуверенности и выжидания. Простой же люд доволен, что шерстят начальство.

Контора родная также гудит от слухов. Если отбросить бесполезную суетню кого — куда, то вырисовывается такая картина. Шеварднадзе медленно, но верно ищет перемен — и по существу политики, и по формам работы. От улыбок перешел к втыкам, и порой жестким».

Новый министр явно менял точки опоры в МИДе. Корниенко еще сидел в своем кабинете, но ему даже бумаг не размечали. Остальных замов тоже отодвинул в сторону. Вместо них напрямую к нему стали ходить Петровский, Адамишин, Карпов, Бессмертных. Ковалев в этих встречах не участвовал, но его присутствие все время было как— то обозначено.

Меня предупредили, что предложения из Стокгольма встретили сильное раздражение и у военных, и у «соседей». Да и в самом МИДе основательно щипали за «сдачу позиций» по ВМС. В общем, картина невеселая, и только оптимист Адамишин настойчиво твердил о грядущих переменах и советовал твердо стоять на своем.

28 декабря, суббота, 16.30.

Вызвал министр. Но это был уже другой Шеварднадзе, по сравнению с тем, что было в июле: из— за стола не вышел, только сухо кивнул головой, а в голосе появились нотки окрика.

— Что Вы мне говорите? Это все в газетах написано. Вы подготовились к серьезному разговору по существу вопросов, обсуждающихся в Стокгольме?

Но минут через десять разговор вошел в нормальное русло. Я подробно рассказал ему о главных нерешенных проблемах на Конференции, сделав упор на ситуации с ВМС. Это главный затор сегодня. Не устранив его, мы не можем двинуться вперед в разработке договоренности.

Министр внимательно слушал. Лицо каменное, без улыбки. Холодные, изучающие, голубые глаза в обрамлении белых седых волос. Иногда задавал вопросы и особенно интересовался развязками. Нельзя сказать, что он одобрял их — практически не сказал ни слова, но и не возражал, а только понимающе кивал головой. Потом спросил, а как относятся к этим развязкам военные. Я ответил, что в целом негативно, но особенно возражают против компромисса по ВВС и ВМС. Шеварднадзе оживился:

— Когда будет проект директив, заходите вместе с военными экспертами. Я сам с ними потолкую и спрошу, почему нельзя решить эти проблемы. У меня уже был разговор с экспертами по химии. Один из них сказал, что идти на компромисс нельзя, т.к. это нанесет ущерб безопасности Советского Союза. Я ответил, что тоже пекусь об интересах безопасности. Тогда удалось сдвинуть решение многих вопросов, касающихся запрещения и уничтожения химического оружия, которые раньше были камнем преткновения. Давайте попробуем этот же метод с вашей делегацией.

А потом, как бы распаляясь от собственных слов, перешёл на доверительный тон:

— Поймите, нам нужны дела, конкретные результаты. В последние дни мы с Михаилом Сергеевичем не раз обсуждали складывающуюся ситуацию. Нужно обозначить наступающий 1986 год как поворотный, переломный. Или он станет годом решающих действий по укреплению мира, или же проложит путь к ядерной катастрофе. Сейчас мы в самом начале пути. Но мы не сможем повернуть ход событий к миру, если не начнём по крупицам копить самый крупный капитал — доверие между государствами и народами.

И в самом конце разговора вдруг спросил проникновенно, и даже ласково:

— А не могли бы Вы высказать эти Ваши соображения Михаилу Сергеевичу или товарищу Зайкову — он сейчас курирует военную промышленность и связанные с этим вопросы. На старых позициях, если они мешают движению вперед, стоять нельзя. Надо честно и откровенно взглянуть, где мы находимся и что мешает решению проблем. Тут нужно проявить не только честность, но и мужество. Сможете ли Вы в таком духе рассказать о положении дел Михаилу Сергеевичу или Зайкову без присутствия военных?

Я сказал, что готов к этому.

Поздно вечером, включив телевидение, я неожиданно для себя услышал, что Горбачёв говорит о Стокгольмской конференции:

«Благодаря конструктивным усилиям ряда государств как будто вырисовываются контуры возможных договоренностей на стокгольмской Конференции по мерам доверия, безопасности и разоружению в Европе. Всем её участникам предстоит, на наш взгляд, поработать засучив рукава, чтобы были достигнуты результаты до начала очередной общеевропейской встречи, намеченной на осень будущего года».[133]

Что бы это могло значить?

29 декабря, воскресенье.

Утром Шеварднадзе вызвал всех переговорщиков — Карпова, Квицинского, Михайлова, Исраэляна, меня, а также заведующего ОМО Петровского — и поручил, не теряя ни минуты, писать заявление Горбачева о новых международных инициативах, с которым он мог бы выступить уже 7 января.[134]

Замысел — сделать как бы международную программу КПСС, но опубликовать ее до XXVII съезда партии. Пусть съезд сконцентрируется на переменах внутренней жизни страны, и не следует отвлекать его внимание на международные проблемы.

Задача — в широком плане дать картину, как двинуть дело вперед на переговорах в Женеве, Вене и Стокгольме. Причем нужны не пропагандистские хлопушки, а серьезные, реалистические, и в то же время эффективные, предложения.

Пусть каждый из переговорщиков напишет раздел по своему участку, а Петровский сведет их воедино в виде заявления Генерального секретаря.

К вечеру передали, что Горбачев вызывает меня одного завтра для беседы в первой половине дня. Быть наготове и ждать вызова. Накануне он поодиночке разговаривал с Карповым и Квицинским. Вернулись довольные и сказали, что им удалось пробить нулевой вариант по РСД в Европе.

Потом из секретариата Шеварднадзе сообщили: во второй половине дня завтра нас всех примет Генсек.

А поздно вечером знакомый из Генштаба рассказал, что маршал Ахромеев провел совещание, на котором ругал делегацию в Стокгольме последними словами, чуть ли не обвиняя в распродаже интересов Родины. И всё из за предложений по ВМС. Он грозил даже передать дело в Комиссию партийного контроля ЦК. Что ж, война была объявлена, но я решил не сдаваться.

Немного истории. (Любознательный читатель может это пропустить)

Борьба вокруг ВМС уходит корнями в выработку положений о безопасности Хельсинского Заключительного Акта 1975 года. В основе ее лежат разное географическое положение и различие структур вооруженных сил. Советский Союз — континентальная держава, обладающая мощными сухопутными силами, обеспечивающими ей господство на Евроазиатском континенте. США — морская держава и имеют флот, который господствует на морях и океанах.[135]

Вполне естественно поэтому желание США ограничить и «просветить» деятельность советских сухопутных войск на Европейском континенте, где войска НАТО значительно уступали им по численности и оснащению боевой техникой. Но таким же естественным было желание Советского Союза ограничить и «просветить» деятельность американского флота.

Разница была в том, что угрозы со стороны сухопутных войск и флота были асимметричны по своему характеру. Действия флота США в любом варианте не представляли жизненно важной угрозы для Советского Союза, кроме, разумеется, ядерного компонента, который рассматривался на Женевских переговорах в контексте других ядерных сил сдерживания. За его вычетом угрозу Советскому Союзу могли представлять десантные и амфибийные операции, переброска войск США в Европу и их поддержка с моря. Но они покрывались Мадридским мандатом, даже в его узкой натовской трактовке.

Правда, оставалась еще одна сторона деятельности американского флота и авиации, далеко не безразличная для Советского Союза. Это так называемый «транзит» через Европу и операции в прилегающих к Европе районах, например, на Ближнем Востоке. Разумеется, было очень соблазнительно поставить под контроль и «просвечивание» мерами доверия также и эту деятельность США. Но к европейской безопасности это уже не имело прямого отношения.

Таким образом, настойчивая постановка Советским Союзом вопроса об охвате мерами доверия деятельности ВВС и ВМС в реальном значении могла иметь три цели:

1. Охватить мерами доверия также «транзит» через Европу.

2. Быть мощным рычагом для выдавливания уступок на других направлениях переговоров, имея в виду, что в конце концов она станет предметом дипломатического торга и размена.

3. Служить своего рода тормозом для заключения соглашения по мерам доверия в Стокгольме. Если оно окажется ненужным или несвоевременным, всегда можно надавить на него и сорвать договоренность. И, надо сказать, что по мере продвижения к соглашению в Стокгольме, этот тормоз использовался все более активно.

Все это было понятно и вписывалось в правила игры. Но вот что показалось мне странным по крайне мере на первых порах. На мерах доверия в отношении ВВС и ВМС с пеной у рта настаивало Министерство обороны и Генштаб. А советские моряки из Главного штаба ВМС относились к ним с прохладцей. Сначала мы решили, что это какая — то чисто ведомственная разборка. Но однажды, когда готовили очередные директивы, представитель Главного штаба ВМС сказал: эти советские предложения для нас удавка — американцев они затрагивают самую малость, а нам связывают руки.

Сначала мы не поверили, но когда посчитали, все оказалось правильным. Советские предложения, если бы они были приняты, позволяли охватить мерами доверия деятельность трех советских флотов из четырех — Северного, Балтийского и Черноморского. Американцев же, даже при самом благоприятном для нас исходе переговоров, эти предложения затрагивали бы очень мало.

С этими нашими выкладками еще в августе 1984 года я пришел к маршалу Огаркову. Самая главная опасность для Советского Союза, резюмировал я свой доклад, — это если американцы завтра расчухаются и примут все наши предложения по контролю за военно— морской деятельностью.

— Интересно получается, — сказал он раздумчиво. — Оставьте эти материалы у меня, я разберусь.

Но разобраться Огарков не успел. 9 сентября его отстранили от должности Начальника Генштаба и вместо него был назначен маршал С.Ф. Ахромеев. А он стал активно продвигать распространение мер доверия на деятельность ВВС и ВМС. Все это я подробно описал Шеварднадзе, а теперь решил рассказать Горбачеву.

СКАЖИТЕ МНЕ ПРАВДУ...

Горбачев принял меня в знаменитом кабинете генсеков в здании ЦК на Старой площади. Было это 30 декабря 1985 года. Он поднялся из— за стола и вышел навстречу, приветливо улыбаясь. Про себя я отметил, что держится он уверенно и выглядит очень здоровым по сравнению с целым поколением генсеков, с которыми мне приходилось раньше иметь дело.

— Ага, вот еще один возмутитель спокойствия явился, — приветствовал он меня. — Садитесь и расскажите, что происходит на Стокгольмской конференции. Давайте только условимся: мне нужна правда, какой бы она ни была. Нас здесь в кабинете двое, никто нас не слышит, так что можете говорить, ничего не боясь. Итак, что происходит в Стокгольме, можно ли там достичь соглашения и что нужно для этого сделать?

Я ответил, что стокгольмский форум более чем какой— либо другой готов к прорыву и достижению там соглашения в ближайшие полгода. Горбачев недоверчиво хмыкнул, и я стал доказывать. Во— первых, проблемы, которые там обсуждаются, не затрагивают столь глубоко интересы безопасности сторон, как на других форумах. Во— вторых, в Стокгольме удалось приблизиться к договоренности. У нас уже определены основные блоки соглашения. Это — неприменение силы, уведомление, ограничение, обмен ежегодными планами военной деятельности и посылка наблюдателей. По всем этим вопросам Конференция приступила к выработке текста соглашения.

Однако на сегодняшний день обозначились три главных камня преткновения:

— Противостояние политических и военных мер доверия.

— Что будет предметом военных мер доверия? Деятельность сухопутных войск, ВВС и ВМС в Европе, как предлагает Советский Союз, или только сухопутных войск, как предлагают США и НАТО.

— И, наконец, контроль — международные инспекции или национальные средства контроля.

Таковы принципиальные расхождения в Стокгольме. Но все они на деле легко устранимы без ущерба для безопасности Советского Союза.

— Хорошо, — сказал Горбачёв, — это мне более или менее ясно. Но что даст такое соглашение нашей стране, советским людям, да и всему человечеству? Сокращение ядерного оружия — это понятно. А тут? Ну понаедут иностранные инспекторы — и что?

Для ответа пришлось коснуться военно— стратегической ситуации в Европе. Если в отношениях СССР — США, доказывал я, действует правило поведения обоюдного ядерного сдерживания с угрозой взаимного уничтожения, то в Европе ситуация другая. Соединённые Штаты официально провозгласили возможность ведения ограниченной ядерной войны на европейском континенте. По данным наших военных на учениях НАТО отрабатываются военные операции, в том числе наступательные, с применением до 5000 ядерных ударов по территории стран Варшавского договора.

Такие операции, как говорят наши военные, проигрывались и на последних натовских манёврах «Отм Фордж — 85». Вся территория Западной Европы от Норвегии до Турции была превращена в гигантский военный полигон. На нём более трёхсот тысяч натовских военнослужащих разыгрывали баталии будущей войны в Европе с использованием самого современного оружия. Причём новое в этих учениях — отработка нанесения глубоко эшелонированных ударов на всю глубину оперативного построения войск Варшавского договора, в том числе и второго эшелона, включая резервы ещё до ввода их в сражение. Это так называемый план американского генерала Роджерса — Верховного главнокомандующего объединённых вооружённых сил НАТО в Европе.

Тут Горбачёв прервал меня и спросил, неужели я всерьёз верю, что такая война ограничится Европой?

Я ответил, что лично не верю. Американцы говорят, что они отрабатывают только оборонительные операции на случай агрессии со стороны Варшавского договора. А ядерное оружие применят только тогда, когда наши войска вторгнутся на территорию ФРГ на глубину до 100 километров. Но наши военные считают, что раз американцы готовятся к ядерной войне в Европе, то и они должны быть к ней готовы. В этом, разумеется, есть своя логика, хотя это и логика абсурда.

Поэтому на учениях Варшавского договора — «Товарищи по оружию — 80», «Союз — 83», «Щит — 83» отрабатывалось проведение наступательных операций с самого начала конфликта. По принципу — наступление лучший вид обороны. Все сценарии основывались на том, что НАТО совершает агрессию. Но нигде не расшифровывалось и не обозначалось, какие конкретно действия со стороны НАТО могут послужить сигналом к применению нами ядерного оружия и началу наступательных операций войск Варшавского договора.

А эти операции ОВД предусматривают широкомасштабное наступление на Западную Европу четырьмя фронтами, по 200 — 300 тысяч военнослужащих в каждом. Например, на учениях «Союз — 83» чёрные стрелы на картах рассекали всю территорию Западной Германии с Востока на Запад и только одна стрела загибала на Север — в Данию. Через 13 — 15 дней войска ОВД должны выйти к границам с Францией. Там произойдёт перегруппировка войск и наступление продолжится уже двумя фронтами: один заворачивает на Север и выходит к Ла Маншу, а другой заворачивает на Юг и выходит к границе с Испанией. На эту операцию отводится 30 — 35 дней.

Причём с первых же минут наступления предусматривается использование ядерного оружия и прежде всего как средства массированного взлома систем обороны противника. Такие ядерные удары исчисляются сотнями. Причём в данном случае речь идёт о тактическом ядерном оружии. Но у обеих сторон уже размещены в Европе и ракеты среднего радиуса действия с ядерными боеголовками...

— Подождите, — прервал Горбачёв, — но ведь мы неоднократно, в том числе на самом высоком уровне заявляли, что не применим первыми ядерного оружия!

— Да, это официально заявленная политика. Более того, Брежнев весной 1978 года публично заявил, что «Советский Союз не собирается завоёвывать Западную Европу. И наш Генеральный Штаб не работает над графиком выхода к Ла Маншу».[136]

— Это какой— то дурдом! — взорвался Горбачёв. Ведь даже круглому идиоту должно быть ясно, что такая война превратит Европу и прежде всего Германию, — а именно она станет главным полем этой ядерной бойни, — в безжизненную, выжженную пустыню. Мне докладывали, что применение даже десятка атомных бомб ликвидирует современное человеческое общество в Европе. А тут генералы обеих блоков играют в игры, где планируют использовать несколько тысяч ядерных бомб. Это сумасшествие надо кончать!

Эмоциональная эскапада Горбачёва говорила сама за себя. А я принялся убеждать, что вся беда в том, что обе стороны — НАТО и ОВД не знают друг друга, не доверяют друг другу, подозревают в самых худших намерениях и потому готовятся к ядерной войне. В такой ситуации любое недоразумение, ошибка на экранах радаров или просчёт в толковании действий другой стороны может привести к непоправимому. Это как схватка двух слепых, размахивающих ядерными дубинками.

Меры доверия в этих условиях призваны снять пелену с глаз, увидеть реалии, снизить недоверие и подозрительность, а тем самым уменьшить саму возможность возникновения в Европе войны в результате ошибки, просчёта или неправильного толкования действий другой стороны. Сами по себе такие меры могут стать своего рода лакмусовой бумажкой. В них должны быть заинтересованы те страны, которые действительно не хотят войны, а противятся им будут те, кто готовит внезапное нападение — ибо меры доверия могут раскрыть их планы и помешать.

Кроме того, в атмосфере доверия будет уже легче приступить к радикальным мерам разоружения и снижения напряжённости. А обстановка на переговорах такова, что Стокгольм больше других форумов готов к достижению договоренности.

Такой поворот в моём докладе Горбачёву явно понравился и теперь он слушал с благосклонным вниманием. А я, памятуя наказ моего давнего ментора Александрова, что нормальный человек больше трёх проблем за раз не воспринимает, выделил три наших главных болячки:

Первое: противостояние политических и военных мер доверия.

Из нашего набора таких мер серьёзным и проходимым на конференции является обязательство не применять силу. Американцам трудно возражать против него. Оно содержится в Уставе ООН, Хельсинском заключительном акте, его поддерживают нейтральные страны и даже многие союзники США по НАТО.

Что же касается неприменения ядерного оружия первыми, то оно для США и их союзников неприемлемо, так как противоречит концепции ядерного сдерживания. Поэтому подходящим местом для его обсуждения мог бы стать женевский форум, где рассматривается весь комплекс мер ядерного разоружения, в том числе и применительно к Европе. На соответствующих международных форумах по разоружению следовало бы обсуждать и другие наши «политические» меры — запрещение химического оружия, сокращения военных бюджетов и т.д.

Для ликвидации сложившегося в Стокгольме противостояния политических и военных мер доверия никаких драматических жестов не требуется. Просто нужно делать упор на договоренности о неприменении силы, постепенно ослабевая нажим на другие наши политические меры, так чтобы они отпали сами собой, как засохшие листья с цветущего дерева. Мы уже фактически встали на этот путь в соответствии с утверждёнными Политбюро директивами, но чёткой позиции до сих пор нет. Тут в качестве примера я привёл его выступление на сессии ПКК в Софии.

Горбачёв недовольно хмыкнул и обещал разобраться. А я перешёл ко второму камню преткновения:

Какой бы вопрос мы не взяли, говоря о военных мерах доверия, — все упирается в проблему: о каких видах вооруженных сил идет речь — сухопутных войсках, как предлагают США и НАТО, или о всей триаде, как предлагают Советский Союз и социалистические страны.

Внешне позиция Советского Союза логична и справедлива — все три вида вооруженных сил представляют угрозу для безопасности европейского континента. Но для разных групп стран эта угроза неодинакова. Самостоятельные действия американского флота, например, не представляют непосредственной опасности для Советского Союза. Реальная угроза может идти от десантных и амфибийных операций и их поддержки с моря. Еще большую угрозу может представлять деятельность ВВС в любом виде. Она и должна быть охвачена мерами доверия. А самостоятельную деятельность ВМС следует перенести на следующий этап Конференции. Вопрос о них можно было бы вообще опустить. Но американцы дают понять, что готовы обсуждать перенос и этим надо бы воспользоваться.

— А как военные относятся к этому компромиссу, — спросил Горбачев.

— Руководство Генштаба резко отрицательно. Но проблема эта никогда не обсуждалась комплексно со всеми заинтересованными ведомствами.

— Хорошо, — сказал Горбачев. — Мне кажется, резон в Ваших соображениях есть, но надо послушать и военных.

После этого я приступил к третей проблеме — контролю:

Проблема эта стара, как старо само разоружение. США и НАТО требуют инспекции, а мы называем это шпионажем и предлагаем ограничиться национальными средствами контроля, хотя их явно недостаточно для уверенности в том, что тебя не обманывают а, значит, и для доверия. Однако это проблема не сегодняшнего дня. Её решение можно пока отложить на некоторое время. А сейчас сконцентрироваться на том, что проверять, а потом уже, — как проверять.

Горбачёв никак не прореагировал на это и начал солировать:

— В нынешней международной обстановке, когда конфронтация с США достигла предела, начинать надо с установления доверия. Это сейчас, видимо, главное. Для того, чтобы приступить к радикальным мерам ядерного разоружения, нужно элементарное доверие. Это естественный первый шаг и к разоружению, и к разблокированию региональных кризисов. Как я Вас понял, сейчас нужно решить вопрос с переносом самостоятельной деятельности ВМФ. Что ж, я поговорю с военными, а там посмотрим. Но начинать будем со Стокгольма!

И тут Горбачёв задал такой интересный вопрос:

— Мне дают разные советы относительно того, кто должен быть нашим главным партнёром на переговорах по проблемам европейской безопасности — США или, скажем, Франция, или Англия. Что Вы можете сказать по этому поводу, опираясь на собственный опыт?

Я ответил, что переговоры нужно вести со всеми. Но главным партнёром должен быть тот, кто решает и делает дело. Нравится или нет, но это — американцы. Конечно, нам нужно вести диалог и с французами, и с англичанами, и с немцами... У них есть собственные нюансы в политике, которые нам нужно учитывать. Но главным нашим партнёром должны быть США. Они признанный лидер НАТО, да и всего западного мира. Поэтому с ним и надо делать дело.

И для вящей убедительности я привел такую аналогию. Представим себе, что аналогичный вопрос задаёт своим советникам Рейган: с кем из восточного блока ему нужно вести дело, чтобы добиться результатов? Правильный ответ будет: разговаривать надо со всеми, но главным партнёром должен быть Советский Союз. Он является лидером Варшавского Договора, с ним и нужно вести дело.

Горбачёв согласно кивал головой и на этой многообещающей ноте, воодушевлённый я покинул его кабинет.

СНОВА У ГОРБАЧЁВА

В тот же день, 30 декабря, к трём часам дня переговорщики и Петровский собрались в предбаннике кабинета Генерального секретаря на Старой площади. С нами сидел и ждал вызова Шеварднадзе. Мы пробовали шутить, но он молча листал «Крокодил» и, казалось, ничего не замечал. Дважды в приемную звонил Громыко, но ему отвечали, что Генсек разговаривает. Подошел Зайков.

Ровно в половине четвертого нас впустили в кабинет. Кратко поздоровавшись, Горбачев сразу же начал солировать. Видимо, он определился: глаза горели, и он говорил с азартом:

— Американцы ведут себя нагло, самоуверенно, можно сказать, нахально. Достигнутых договоренностей в Женеве выполнять не хотят. Их надо заставить пойти по пути мирного урегулирования проблем. Это главное — иного пути нет. Нужно поднимать население мира и Европы, выдвигать такие предложения, которые могли бы сплотить людей и в конечном счете вынудить американское правительство идти на соглашение с нами.

Где же пределы, за которые мы можем выходить, а где нет? Прежде всего надо знать, где мы находимся и какие у нас есть резервы. Единственный механизм воздействия на американцев — это давление общественности. Наши инициативы должны создавать для этого благоприятную атмосферу. Если даже не удастся договориться, все равно окажем влияние в нужном направлении. Ну а если удастся попридержать гонку вооружений, представьте, какие перспективы откроются! Ведь 40 процентов нашей промышленности работает на оборону. Если пустить её на мирные цели, наши магазины будут ломиться от товаров. И Обращаясь к Зайкову:Наконец, удалось навести порядок в этой области. Такие закоулки там были...

В общем, действовать надо активно, правильно оценивать ситуацию, видеть возможности, выискивать инициативы. Однако нужны такие предложения, которые не попахивали бы пацифизмом, чтобы наши действия не выглядели как односторонние уступки. Настало время для ответственных решений. Нынешний год — это год мира. Он должен показать, какова цена словам и обещаниям. Надо подняться над распрями, подчинить все усилия поискам путей к взаимопониманию, доверию и разоружению.

После этого он предложил всем руководителям делегаций выступить и рассказать, как можно обеспечить прогресс на переговорах в Женеве, Стокгольме и Вене:

— Честно расскажите товарищам, что там у вас происходит и что можно сделать. Скажите всё, как вы это говорили здесь мне! Нужна конкретная и реальная без мыльных пузырей советская программа разоружения, которая привела бы к прекращению гонки вооружений.

Начал Карпов. Он стал говорить, что после женевской встречи в верхах нужны конкретные шаги, которые переломили бы ход переговоров по ядерным и космическим вооружениям. Таким шагом мог бы стать «нулевой вариант» по РСД — ликвидация американских и советских ракет средней дальности в Европе без увязки с ядерными силами Англии и Франции. Американцы все равно его не примут, а воздействие на Европу, особенно на ФРГ, будет огромным. Другой важный шаг — 50%— ное сокращение стратегических наступательных вооружений, но при одновременном подтверждении действия Договора по ПРО.

Исраэлян стал жаловаться, что мало внимания уделяется женевскому Комитету по разоружению. Громыко ни разу не удосужился приехать и выступить на этом форуме. Хорошо бы новому министру исправить этот грех. Главный вопрос там — заключение международной конвенции о запрещении химического оружия и уничтожении его запасов. Но все дело упирается в контроль, объявление месторасположения предприятий по производству химоружия и ликвидацию промышленной базы его изготовления. Предлагаемые нами сроки и процедуры далеки от реальности.

Горбачев кратко резюмировал, обращаясь к Зайкову:

— Контроль для нас не проблема. Надо разобраться.

Потом выступил Михайлов. Он говорил горячо. Есть возможность, доказывал он, договориться уже в 1986 году о сокращении советских и американских войск в Центральной Европе и замораживании численности противостоящих там группировок войск НАТО и ОВД. Но все упирается даже не в проверку выполнения этих обязательств, хотя Советский Союз против инспекций. Нами представлена заведомо ложная информация о численности вооруженных сил Советского Союза и Варшавского Договора, и теперь мы не можем из этого выпутаться.

Позднее Шеварднадзе не раз ставил в пример выступление Михайлова, как смелое и честное. А вот выступление Исраэляна ему не понравилось — не хватило у него мужества сказать правду, говорил министр.

Когда настала моя очередь, то я предложил в качестве первоочерёдного шага сконцентрироваться на достижении договоренности по мерам доверия и безопасности в Европе. С них легче начать и они могут проложить путь к решению проблем РСД и СНВ. Для этого надо выйти сейчас на компромисс в отношении уведомления о деятельности ВВС и ВМС, а также пойти на обязательное приглашение наблюдателей на все учения свыше порога 35 — 40 тысяч человек.

Горбачев промолчал. А в заключение Петровский изложил тезисы Заявления Генерального секретаря, в котором содержались развязки, предложенные главами делегаций. В центре его стояла ликвидация всех РСД СССР и США в Европе, 50%— ное процентное сокращение их стратегических вооружений и достижение договоренности по мерам доверия. В общем, это была смелая и реалистическая программа.

В разделе о Стокгольмской конференции говорилось, что у Советского Союза нет намерений посягать на самостоятельные учения ВМС в Атлантике, хотя в свое время надо будет серьезно подумать, чтобы и там ограничить их деятельность. Однако меры доверия должны быть задействованы во всех тех случаях, когда военно— морские учения составляют часть военной деятельности на суше и угрожают безопасности в Европе.

Тут Горбачев спросил:

— То есть когда они являются частью военных операций на суше?

Мы подтвердили, что это так, и он утвердительно кивнул головой. Потом дал общую оценку подготовленному Заявлению. К сожалению, это были опять общие слова, которые мы восприняла как поддержку.

— Нужно проработать эти вопросы, имея в виду не просто пропаганду, но и реальное положение, и реальную политику. Заявление должно быть солидным. Надо широким взглядом оглядеть внешнеполитические проблемы и что происходит на международных форумах. Дело не в том, чтобы открывать новые форумы, а дать импульс тем, которые уже работают.

И в самом конце встречи, продолжавшейся более двух часов, у руководителей произошла небольшая, но примечательная дискуссия, как вносить записку в ЦК с поручением подготовить такое Заявление Горбачёва. Шеварднадзе предложил, чтобы сделали это он и Зайков. Горбачев возразил:

— Нет. Пусть это будет от моего имени — тогда военные не смогут возражать. Я не имею в виду разворачивать на Политбюро дебаты по этому вопросу, а прямо дать поручение.

В своем дневнике я записал: «Ощущение от беседы с Горбачевым очень сильное. С Брежневым, Черненко и даже Андроповым чувствовал, что будто имеешь дело с инопланетянами. Они тебя не понимали. А это, наконец, нормальный человек. Он располагает к себе своей искренностью. Приветлив, доброжелателен, и за всем этим чувствуются энергия и твердость. Ему нравится говорить, чтобы его слушали».

В тот вечер мы допоздна сидели с Виктором Карповым — готовили болванки новых советских инициатив и рассуждали: что происходит. Рождается новый внешнеполитический курс Советского Союза? Или Горбачёв завяз в непроходимых дебрях внутренних реформ и теперь ищет лёгкой славы на международной арене?

Ответа не было. Карпов шутил:

— Девять месяцев как Горбачёв у власти. Наконец наступили роды. Вот только кто рождается? Мальчик? Девочка? Только бы не дебил.

ТОВАРИЩИ ОФИЦЕРЫ, ВСТАТЬ!

События далее развивались стремительно. 2 января 1986 года, сразу же после Нового года, Политбюро приняло развернутое решение по записке ЦК, представленной Горбачевым. В отношении Стокгольмской конференции в нем говорилось:

«Поискать конструктивные подходы к вопросу об уведомлении о самостоятельной деятельности ВМФ, а также о численности войск, участвующих в учениях, уведомления о которых являлись бы обязательными».

Горбачёв так подытожил обсуждение этого вопроса:

— Необходимо действовать в духе Женевы. Осуществлять дипломатическое давление. США несколько приглушили критику в наш адрес, создают видимость диалога. Но реальных шагов с их стороны не было ни в Женеве, ни в Вене, ни в Стокгольме.[137]

Теперь мы сидели в МИДе на Смоленской, не разгибая спины, и «строгали» Заявление Генерального. Неподалеку в Министерстве обороны на улице Фрунзе наши коллеги строчили свой проект. Эксперты обоих ведомств сновали туда сюда по Арбату, стараясь вынюхать, что готовят «партнеры». C тех пор с легкой руки острослова Квицинского Арбат стали называть «Военно— Грузинской дорогой».

6 января 1986 года, понедельник, 11 часов.

В кабинете у генерала армии В.И. Варенникова собралась Малая пятерка.[138] Как назло, в это утро у нас была встреча с французской делегацией, приехавшей на консультации. Но гостей пришлось бросить и поспешить в Генштаб.

Мидовцы выложили на стол документ на 16 страницах, в котором перечислялись предложения, высказанные у Горбачева. Военные критически отозвались о них и противопоставили свой проект из пяти пунктов: два по ядерно— космическим вооружениям, и по одному на химию, Вену, Стокгольм. Практически в них не было ничего нового — так, перепев старых позиций.

Начался затяжной, и главное безрезультатный, спор. Когда дело дошло до Стокгольма, я изложил те же соображения, что неделю назад на Старой площади. Генерал— лейтенант В.П. Стародубов назвал их «сдачей позиций». Его поддержал представитель КГБ Б.С. Иванов. Их контрпредложение предусматривало установление границы, прилегающей к Европе морской (океанской) зоны применения мер доверия, 40— ым и 60— ым меридианами с Запада и Востока, а с Севера и Юга — 80— ой и 30— ой параллелями.

Но это была давно проигранная карта, которая отбрасывала дело назад ко времени выработки Мадридского мандата. Еще тогда нечто подобное не раз и безуспешно выдвигалось советской стороной. Об этом было прямо сказано на Пятерке.

В общем, разошлись ни с чем.

7 января, вторник, 17 часов.

В том же составе снова встретились в кабинете у Варенникова. Начался «обмолот» тех же позиций — без проблеска надежды. Подход военных стал даже жестче. Время клонилось к вечеру. Неожиданно Варенников распространил страничку с программой трехэтапного уничтожения всего ядерного оружия в течение 15 лет до конца 2000 года. На наши недоуменные вопросы, как это понимать, он ответил:

— Я не хотел бы прибегать к этому аргументу, но вопрос согласован на самом верху. Поэтому критика должна быть конструктивной.

Тем не менее, ему определенно сказали, что эта программа возвращает нас в эпоху пропагандистских кампаний Хрущева о всеобщем и полном разоружении. Она совершенно нереальна и неприемлема для Запада. До тех пор пока Советский Союз имеет подавляющее преимущество в обычных вооружённых силах, все разговоры о ликвидации ядерного оружия будут выглядеть, как пропаганда, рассчитанная на простаков. Более того, новый проект перечеркивает те наметки договоренности о сокращении СНВ, которые были достигнуты Рейганом и Горбачевым в Женеве, и, по сути дела, делает ненужными все ныне идущие переговоры по разоружению в Женеве, Вене и Стокгольме. Иными словами, он идет вразрез с тем поручением, которое дало нам Политбюро.

После недолгих пререканий Варенников сказал, что он не считает нужным вести дискуссию по этому поводу. Через полчаса сюда придет маршал Ахромеев — сейчас он у Шеварднадзе — и сделает важное сообщение.

Вскоре действительно появился Ахромеев. Он чем— то напоминал александровского любимца графа Аракчеева. Невысокого роста, сухощавый, прямой, как палка, с клочьями седых волос и сверкающими глазами, Ахромеев не вошел, а ворвался в кабинет — такими стремительными были его движения.

— Товарищи офицеры, встать, — скомандовал Варенников.

— Мы год работали, — начал без всяких объяснений Ахромеев. — Эта проработка велась в строгой тайне. Даже операторы, работавшие по направлениям в делегациях, ничего не знали об этом. И вам на первом заседании Пятерки не говорили, потому что не было еще готово. Даже министр обороны не знал!

Для нас это прозвучало, как явная липа. Мы переглядывались и улыбались. Квицинский громко захохотал демоническим смехом. Но Ахромеев и бровью не повел — только на мгновение еще плотнее сжал свои тонкие губы.

— Теперь все готово. Генерал Червов летал сегодня на юг и доложил эту программу Генеральному. Он ее одобрил. Так что вопрос решен.

Все мы работаем для безопасности Советского Союза. Поэтому я говорю здесь прямо и открыто: мы прорабатывали вопрос о сокращении РСД. У меня в кабинете горы этих проработок. Не можем мы пойти на их сокращение без учета ядерных средств Англии и Франции. Это было бы равносильно одностороннему разоружению. Мы не допустим повторения 50-х годов, когда нас заставили сократить армию до 2х миллионов человек. До сих пор мы не можем от этого оправиться, например, по авиации и артиллерии.

Поэтому на одностороннее сокращение РСД мы не можем пойти. Поймите это. Такое сокращение подрывает, действительно подрывает, нашу безопасность. Если будете настаивать, мы устроим драку на самом верху. Ну не драку, а серьезное столкновение, спор.

Мы знаем, что все здесь за укрепление безопасности Советского Союза. Но порой у некоторых товарищей превалирует ведомственный подход. Этого нельзя допускать. Ведь что получается? Дадим мы на что— нибудь согласие, обусловив это оговорками. Глядишь — через полгода уже предлагают эти оговорки снять. Я предупреждаю, давайте работать честно. Раз договорились — значит на этом и стоять.

Так же стремительно маршал выбежал из кабинета, а мы пошли в предбанник «перекурить», горько подсмеиваясь над собой: как ловко обвел всех вокруг пальца Ахромеев, в лучшей манере российской дворцовой интриги. Надо же так здорово закрутить: целый год в тайне от всех министерство обороны разрабатывало программу ликвидации ядерного оружия — ну прямо как новую сверхсекретную ракету. Да мы всех разработчиков в Генштабе знали, кто чем занимается. Ни один из них тогда не признался, что занимался этим делом.

Да и листок — всего одна страничка, с которой Червов летал на Юг, отнюдь не свидетельствовала о серьёзной проработке вопроса. В ней весьма схематично — буквально несколькими строками были указаны эти три этапа ликвидации ядерного оружия: первый этап 1986— 1990 годы, второй этап 1990— 1995 годы и третий этап 1990— 2000 годы. Вот и всё. Эффектно для публики, но несерьёзно для дела.

Кто— то вспомнил, что после решения Политбюро 2 января Ахромеев несколько раз приезжал в МИД навестить своего друга Корниенко. Там у него в кабинете и родился, по— видимому, трехэтапный план ликвидации ядерного оружия.[139] Что ж, комбинация задумана ловко. Зачем тратить время на какие— то меры доверия, ликвидацию ракет средней дальности и сокращение стратегических вооружений, когда все эти проблемы будут походя решены в процессе ликвидации ядерного оружия! Только вот достижим ли этот безъядерный мир?

И Михаил Сергеевич хорош — с нами согласился, и с военными согласился! Тогда мы еще не знали, что это его стиль.

Но что же делать? Тогда же в предбаннике у Варенникова мы, переговорщики, выработали следующий план действий. Трехэтажную схему ликвидации ядерного оружия, видимо, придется принять — никуда от нее не денешься, раз ее поддержал Горбачев, хотя это чистейшей воды пропаганда. Надо только теперь, елико возможно, сделать конкретным и реалистичным первый её этап, включив в него все наши предложения о ликвидации советских и американских РСД в Европе, 50%— ном сокращении СНВ, запрещении испытаний ядерного оружия и т.д. Причем изобразить их так, чтобы они не были связаны со всей программой, а могли осуществляться независимо от согласия Запада на второй и третий этапы.

Этот план, хотя и с трудом, мы начали продвигать на Пятерке. Особенно тяжело стало с позициями к переговорам в Вене и Стокгольме. Теперь военные о них и слышать не хотели — зачем они вообще нужны, когда всё покрывается гениальной программой ликвидации ядерного оружия.

8 и 9 января снова прямо с утра заседала Малая пятерка. Теперь мидовскую группу возглавил Корниенко. Он решительно поддержал план Ахромеева трехэтапной ликвидации ядерного оружия. За него выступили также представители КГБ и ВПК. На этой основе и было подготовлено Заявление Генерального секретаря. При этом из него постепенно вылетело все новое и конструктивное, что мы ранее предлагали Горбачеву. Ликвидация РСД оказалась прочно связанной отказом от СОИ и сокращением стратегических вооружений. Особенно досталось венским и стокгольмским переговорам.

«Настроение скверное, — записал я в своем дневнике. — Только Адамо, которому я поверяю свои горести, утешает стихами, которые тут же сочиняет по любому поводу и без повода.

Не плачь,

Это лишь очередной кач.

От Шеварднадзе тишина. Говорят, что он расстроен».

ТРУДНЫЕ РОДЫ

10 января в кабинете Зайкова на 5 этаже в здании ЦК на Старой площади собралась Большая пятерка: Шеварднадзе (МИД), Чебриков (КГБ) и Маслюков (ВПК). Министра обороны Соколова не было. Говорили, что он поехал на партсобрание в какую— то воинскую часть за пределами Москвы. Его заменял маршал Ахромеев.

Еще в предбаннике возник вопрос, как будет проходить заседание, кто будет докладывать. Никто толком не знал. Ахромеев сказал:

— Раньше все было просто и ясно: Громыко докладывал, а мы его поддерживали.

На этом месте его прервали, и нас позвали в кабинет. Зайков тихим бесцветным голосом, каким умели говорить прежние советские вожди, сказал:

— Товарищ Ахромеев, доложите соображения, над которыми вы работали вместе с товарищами.

Маршал стал подробно расписывать трехэтапную программу ликвидации ядерного оружия. Потом, коснувшись переговорных позиций, признал, что не удалось выработать решений, которые вели бы к развязкам. Началась дискуссия. Но, как ни странно, самым жарким был спор вокруг Стокгольмской конференции.[140]

Зайков: Я вижу, что есть предложения, которые делают нашу позицию в Стокгольме более динамичной и улучшают ее в пропагандистском плане. Но я не вижу, чтобы они открывали путь к договоренности. В чем дело?

Ахромеев: Все упирается в уведомления о ВВС и ВМС. Это принципиально важные вопросы для нашей безопасности. (Далее он почему— то говорил только о ВВС). НАТО проводит в Европе огромные маневры с участием нескольких сот самолетов, и мы должны знать о них. Тут прямо затрагивается наша безопасность.

Зайков: Но ведь мы знаем о всех их передвижениях войск, в том числе и о деятельности авиации. Да и они знают о наших передвижениях. Что дадут такие уведомления или информация к тому, что мы уже все равно знаем, а значит, и для нашей безопасности? И что тут опасного?

Ахромеев:На переговорах должен быть принцип взаимности. Мы уступаем — они уступают. Односторонних уступок быть не должно. Мы заявили, что готовы уведомлять о военных маневрах во всей Европе до Урала. А они не хотят объявлять об учениях ВМС в Атлантике.

Гриневский:Предлагаемая Генеральным штабом формула уведомления о тех учениях ВМС, в которых участвуют корабли, оснащенные оружием, способным достигать территории стран Варшавского договора, не подходит по двум причинам:

Во— первых, это холостой выстрел. НАТО это предложение не примет, так как против определения границ зоны в какой бы то ни было форме. Но свои позиции мы сильно ослабим. По сути дела, это и есть сдача позиций — мы ограничим зону применения мер доверия в Атлантике дальностью полета крылатых ракет, т.е. 1000 километров. Зачем ни за что, ни про что делать такую уступку?

Во— вторых, это предложение рассорит нас с нейтралами. Получается так, что по нам бить нельзя, а в них — стреляй!

Выход из создавшегося положения, причем для нас выгодный, мог бы заключаться в размене: Запад соглашается на охват мерами доверия всех учений ВВС, которые так беспокоят Сергея Федоровича, а мы временно, на этом этапе снимаем вопрос о самостоятельных учениях ВМС. Но мы идем дальше этого — предлагаем перенести их на следующий этап переговоров. Никакой сдачи позиций здесь нет. Просто решение вопроса о самостоятельных учениях ВМС отодвигается во времени.

Зайков (обращаясь к Ахромееву):Как Вы относитесь к этому предложению?

Ахромеев:На слух трудно судить.

Гриневский:Вот текст предложения. Посмотрите, пожалуйста.

Шеварднадзе (простуженным, хриплым голосом):Почему не прорабатывался этот вопрос?

Гриневский:Мы докладывали его дважды на Пятерке.

Шеварднадзе:Почему не прорабатывался этот вопрос?

Ахромеев:Мне его не докладывали. (Обращаясь к генералу В.П. Стародубову):Почему мне не докладывали?

Стародубов:Мы прорабатывали его на первой Пятерке и сочли, что он не подходит. Происходит ничем не обоснованная сдача наших позиций. Почему мы должны все время уступать?

Зайков:Так чем же не подходит это предложение?

Ахромеев:Перенести часть учений на будущее — значит отказаться потом от этой части вообще. Так ведь все время происходит. Мы делаем какую— то уступку, обставляя её условиями, а потом МИД через полгода эти условия снимает. Так будет и здесь. Поэтому я думаю, что будет лучше вообще перенести вопрос о всех учениях ВМФ на второй этап Конференции. То есть сейчас — суша и воздух, а море — на втором этапе.

Гриневский:Это тоже решение вопроса, хотя и не столь изящное. Наше предложение было бы более понятно нейтралам. Да и Советскому Союзу хоть какую— то толику учений на море можно было бы контролировать.

Шеварднадзе:А как нейтралы могут отнестись к этому подходу?

Гриневский:Думаю, что трудностей особых не будет. В общем, они поймут этот шаг. Вот только с Мальтой могут быть осложнения.

Зайков:Ну, что ж, проработайте дополнительно этот вопрос. Тут, видимо, может быть выход.

Потом Карпов и Квицинский доказывали необходимость ликвидации в первую очередь американских и советских ракет средней дальности в Европе, но маршал Ахромеев твёрдо стоял на том, что здесь нужен также учёт этих средств у Англии и Франции. Их спор прервал Зайков:

— Этот вопрос мы обсудим наедине.

Очередь дошла до химоружия и Исраэлян стал рассказывать о своих трудностях, а его долго расспрашивал о контроле Чебриков.

Зайков: А как военные?

Ахромеев:Это не наш вопрос. Тут Минхимпром держит.

Зайков:Если дело касается химической промышленности, то тут проблем нет. На контроль мы пойти можем без затяжки. У нас есть мощности для уничтожения химоружия. Причем реально мы можем начать его уничтожение не через семь лет, а через год. Если завтра объявить, то через год можно приглашать контролеров.

Мы можем установить также контроль за работой химической промышленности. Ведь что такое производство химического оружия? На химическом объекте есть цех — пристройка, где его делают. Мы можем ликвидировать этот цех или перевести его на выпуск мирной продукции. И пусть себе смотрят, сколько хотят. Тут проблема в другом: что и как у них контролировать. В таком контроле мы заинтересованы больше, чем они. Но на склады их пускать нельзя. Это главное.

И уже в конце посол Михайлов стал горячо убеждать, что венские переговоры нам выгодно двинуть с политической точки зрения. Главная проблема здесь — предоставление заведомо неправдоподобных данных о численности наших войск в Центральной Европе, и это начинает вызывать трения с союзниками. Ахромеев при этих словах встал на дыбы. Но Зайков спокойно заметил: этот вопрос мы договорились обсудить после — наедине.

После этого члены Большой пятерки и Ахромеев уединились в кабинете у Зайкова. Что там происходило — мы не знали. Но по результатам можно было догадаться. За основу была принята трехэтапная программа ликвидации ядерного оружия к 2000 году. На свет появился ещё один «мыльный пузырь», пускать который поначалу Горбачёв, вроде бы, не собирался. Однако упрямому маршалу удалось выкрутить руки — скрепя сердце, он согласился на ликвидацию всех советских и американских РСД в Европе, правда, в качестве первого этапа к осуществлению этой трёхэтапной программы. На этом этапе предусматривалось также 50%— ное сокращение стратегических наступательных вооружений. Но все эти меры были завязаны на отказе от создания ПРО.

В это время мы с генералом Стародубовым были уже в Генштабе и там выработали компромиссную формулу по Стокгольмской конференции:

«При согласии НАТО на уведомления о крупных учениях ВВС, пойти на перенос рассмотрения вопроса об уведомлениях о крупных учениях ВМС в прилегающих к Европе морских районах на второй этап Конференции».[141]

— Ну, что, — спросил я его, — здесь нет сдачи позиций?

— Нет, — ответил он, — здесь все нормально.

— Смотри, — сказал я, — не забудь. И сразу поехал в МИД писать на этой основе раздел для заявления Генерального.

10 и 11 января мы еще спорили. В субботу 10 января снова была Большая пятерка. На ней Маслюков (ВПК) попытался тормознуть контроль по химии, но отбились. Снова обсуждали ликвидацию РСД — военных уломали. Наконец в воскресенье отправили согласованный текст заявления в Пицунду, где отдыхал Горбачев. На следующий день он прочитал его и одобрил.

Вот в таких муках рождалось знаменитое Заявление Горбачева от 15 января 1986 года. Когда он его произнес, включая и пассаж о переносе учений ВМС, Адамишин прислал мне четверостишие Бориса Пастернака.

Торжество твоего переноса

Я задумывал в прошлом году.

Над снегами пустынного плеса,

Где зимуют баркасы во льду.

И подпись: «Грин, это же про тебя в Стокгольме!».

КТО СОТВОРИЛ ЭТО ПРОИЗВЕДЕНИЕ ИСКУССТВА?

Вопреки устоявшемуся мнению далеко не все в Советском Союзе приветствовали новую программу советского руководства о ликвидации ядерного оружия. О реакции мидовских специалистов я уже писал и они были не одиноки. Ворчали также и в КГБ.

«Мы в разведке, пишет в своих мемуарах бывший заместитель начальника Первого главного управления Н.С. Леонов, были неприятно поражены появлением 15 января 1986 года заявления Генерального секретаря ЦК КПСС М.С Горбачёва... Поражены не только тем, что нас никто не привлекал к работе над этим документом, но и самим его содержанием, волюнтаристским характером, оторванностью от реальной мировой действительности, политической, пропагандистской направленностью. Даже самый элементарный просчёт возможной реакции в мире на это выступление мог бы убедить авторов в том, что оно не встретит никакой поддержки со стороны ядерных держав».[142]

Тут Николай Леонов как в воду глядел. На Западе Заявление Горбачева получило в целом однозначную оценку — пропаганда, хотя там обратили внимание на новые звучания и по РСД, и по контролю. Журнал «Тайм» писал: «План Горбачева — мучительная смесь старого и нового, неопределенности и конкретики, очередных уступок и прежних требований».[143] Примечательной была и первая реакция Поля Нитце, занимавшегося советскими делами еще со времен президента Трумэна:

-хотел бы я знать, кто в Советском Союзе сотворил это произведение искусства?

Макс Кампельман — главный переговорщик США в Женеве сказал, что в Вашингтоне имеются серьезные основания ставить под сомнение искренность Заявления Горбачева. Прежде всего потому, что оно было опубликовано почти одновременно с вручением послания президенту. «В тот день у меня был ланч с Карповым в Женеве, и он даже не намекнул об ожидаемом послании, а спустя три часа, его передали информационные агентства всего мира. Все это я сообщил в Вашингтон, и там многие считают, что основной целью этого послания является пропаганда».

Но был один человек, который сразу же принял идею горбачевского плана ликвидации ядерного оружия. Это был президент США Рейган. Когда Шульц ознакомил его с посланием Горбачева, президент воскликнул:

— А зачем ждать до конца века, чтобы освободить мир от ядерного оружия?[144]

На следующий день он публично заявил на пресс — конференции:

— Мы очень благодарны за это предложение... Фактически это первый случай, когда кто— либо предлагает ликвидировать ядерное оружие.[145]

Журналисты ушли, пожимая плечами и пересмеиваясь. Начиная с 1945 года, ликвидировать ядерное оружие неоднократно предлагали Сталин, Барух, Вышинский, Хрущев... Впрочем с Рейганом это случалось — знанием деталей он себя не утруждал.

Самое интересное, однако, что в Вашингтоне, как в зазеркалье, происходило все с точностью наоборот, чем в Москве. Министерство обороны, Объединенная группа начальников штабов, ЦРУ, специалисты по разоружению и советологи — все были против ликвидации ядреного оружия. «Любителей сказать нет», по словам Шульца, было предостаточно и в госдепартаменте. Они считали, что последние 40 лет ядерное оружие служило гарантом против глобальных войн. Без него мир ждет катастрофа: распадется НАТО, Советский Союз получит огромное преимущество в обычных вооружениях, вся Европа и Азия попадут в сферу советского влияния.

Шульц, как видно из его мемуаров, разделял эти опасения и считал безъядерный мир утопией. Но он понимал, что выступать в лоб против этой идеи нельзя, прежде всего потому, что президент «за». Кроме того, он считал, что в предложениях Горбачева содержится ряд позиций, которые могут быть выгодны США. Поэтому умный Шульц решил взять советскую форму и влить в нее американское содержание.

— Не беспокойтесь, — сказал он одному из главных своих противников Ричарду Перлу из Минобороны,— мы скажем «прекрасно» трёх этапному подходу, а затем ограничимся нашей программой первого этапа. Формулировки Горбачева делают «нулевой вариант» достижимым. Все остальное является подходом к нему.

С этого момента, пишет Шульц, я начал осознавать, что нулевой вариант по средним ракетам «должен стоять в центре наших усилий». 24 января он пришел к президенту и сказал, что хочет создать межведомственную группу для выработки широкого подхода США к разоружению, имея в виду необходимость парировать советские инициативы. Он предупредил Рейгана, что американские политики против безъядерного мира. Президент удивился:

— Если какая— либо страна способна нанести первой удар, так это Советский Союз. Почему же тогда это не та проблема, от которой мы хотели бы избавиться?

Тем не менее, Каспар Уайнбергер и многие другие влиятельные лица в Вашингтоне были против договоренности с Советским Союзом, даже в отношении нулевого варианта по РСД, который выдвинул американский президент. Стало известно, что два «высокопоставленных чиновника» из Минобороны просили в Париже и Токио помочь США заблокировать договоренность по ракетам средней дальности. Разгневанный госсекретарь доложил об этом Рейгану, и тот велел Уайнбергу принять меры против нарушения дисциплины и проявления нелояльности к президенту. Однако министр обороны никого не наказал. «Эти люди неконтролируемы», — сетовал Шульц.[146]

Вот в такой обстановке проходила выработка ответа Рейгана на Заявление Горбачева. Было подготовлено два расходящихся проекта. Один — группой Розалин Риджуэй из Госдепартамента, а другой — аппаратом Белого Дома. В итоге 22 февраля 1986 года посол США в Москве Хартман передал Горбачеву послание Рейгана, написанное его собственной рукой.

Суть его практически полностью отражала линию Шульца: не отклоняя прямо программу Горбачёва о запрещении ядерного оружия, выделить из неё наиболее привлекательные для США элементы, оговорив, что они не должны увязываться с другими частями этой программы.

В соответствии с этим Рейган сообщал Горбачёву, что его программа «представляет собой значительный шаг вперёд». Но выделялось и особо приветствовалось советское предложение о ликвидации ракет средней дальности в Европе с оговоркой, что такие ракеты должны быть уничтожены также на азиатской территории Советского Союза. А сокращение стратегических ядерных арсеналов Рейган обусловливал согласием СССР на осуществление программы СОИ и одностороннее сокращение советских обычных вооружений.

В общем, официальная реакция на предложение о безъядерном мире была весьма сдержанной, если не сказать больше. В одном только преуспел новый советский лидер: его предложение обсуждали на все лады газеты и телевидение всего мира. А разоружение в те годы было одной из самых модных тем на страницах печати. Её опережали только секс и шпионские скандалы. Так что тут Горбачёв попал в точку. Если только в этом был его замысел.

МИ НЭ ВРЭМЕННОЕ ПРАВИТЭЛЬСТВО

Перед отъездом делегации в Стокгольм меня вызвал Шеварднадзе. Отношения наши после сражения на Пятерке складывались как нельзя лучше — он снова улыбался, шутил и стал даже называть по имени. Начали мы с директив, но времени они много не заняли. Неожиданно, отодвинув их в сторону, министр сказал проникновенным голосом:

— Как Вы оцениваете результаты Пятерки? Помогут ли они Вам, как переговорщику, в Стокгольме?

— Конечно, если бы не Заявление Горбачева, — ответил я, — нам никогда не удалось бы добиться подвижки по ВМФ. Это я прекрасно понимаю. Но, откровенно говоря, мне, как переговорщику, это мало что дает. Заявление сделано, перенос объявлен. Ну и что? Американцы выслушали это и молча положили уступки в карман. А в Стокгольме они мне скажут: это мы уже получили — что дальше? Нам же останется только упрекать их, что нет взаимности. Другое дело, если бы это решение поручили исполнять делегации в Стокгольме. Мы не дали бы согласия на перенос ВМС, пока не получили от них согласия на охват мерами доверия деятельности ВВС. Это были бы настоящие дипломатические переговоры.

Шеварднадзе рассмеялся:

— Это в Вас переговорщик говорит, негоциант от дипломатии. А тут нужен широкий политический подход — Михаилу Сергеевичу, Советскому Союзу, нужно создать новый имидж в мире, и мелочиться здесь нельзя.

Меня беспокоит другое — наши отношения с военными. Вы находитесь с ними в постоянном общении. Скажите, удалось нам сломать их сопротивление? Ведь то, что сейчас делается, это только начало. Нам нужно будет серьезно заняться расчисткой всех заторов, оставшихся от прошлого, чтобы построить нормальные цивилизованные отношения с Западом.

Я откровенно ответил, что отношения с военными складываются ненормально. Они строятся на том, чтобы их сломать, а не убедить. На экспертном уровне существуют хорошие связи, но выше их уже нет. Был эффективный канал первых замов — Ахромеев и Корниенко, но теперь он не работает. Министр обороны Соколов[147] устранился от решения военно— политических проблем — даже на Пятерки не ходит. А с Ахромеевым у МИДа прямых контактов нет. Поэтому получается так: встречаются эксперты, но если они не договорятся, то военных «ломают» уже на высшем уровне Горбачев — Зайков. Средний уровень не работает. Взять тот же вопрос об учениях ВМС. Ахромеев разумный человек с цепким умом, и когда на Пятерке ему объяснили, что к чему, он согласился. А почему бы это не сделать до Пятерки? Раньше Громыко постоянно встречался с Устиновым и Андроповым. Они обсуждали все проблемы, договаривались между собой, а потом давали указания своим замам, и переговорщики готовили позиции...

По мере того, как я это говорил, лицо министра из доброжелательного делалось холодно— каменным. Не дослушав, он прервал меня:

— Возврата к прошлому не будет, — сказал он резко, а сильный грузинский акцент, от которого Эдуард Амвросиевич так никогда и не избавился, придавал особое значение его словам. — Ми нэ врэменное правительство. Ми взяли власть в свои руки и будэм ее удэрживать по крайней мере до конца нынэшнего тысячелетия.

С этого диалога наши отношения с министром стали резко портиться. А тут еще встреча с экспертами подлила масла в огонь. Шеварднадзе не обманул — он, как обещал, пригласил наших экспертов, когда были готовы директивы к очередному, уже 1Х раунду переговоров. Но эксперты, воспользовавшись встречей, стали выкладывать министру все свои проблемы и заботы. Их можно было понять. На этих днях они должны были вылетать в Стокгольм и там сесть за стол и начать редактирование текста соглашения.

Министр, естественно, не знал деталей и откровенно злился, отделываясь общими и высокопарными фразами о необходимости широкого и непредвзятого взгляда на переговорах. В общем, расстались недовольные друг другом. Когда прощались, Шеварднадзе кивком головы указал мне остаться.

— Вы что, специально устроили весь этот спектакль? — гневно спросил он.

Я ответил, что он сам хотел поговорить с экспертами. Их беспокоит, что у нас нет разработанной, глубоко эшелонированной позиции, когда вся делегация и каждый эксперт знает свой маневр, пределы возможного и невозможного. Один только пример. Сегодня нам дали разрешение снизить потолок уведомлений с 20 до 18 тысяч человек. Эта цифра явно для начала торга. А что дальше? Американцы, к примеру, предложат 6 тысяч человек. Мы что, опять будем входить в ЦК и просить сократить на 2 тысячи, а потом еще на 2 тысячи? Почему заранее не определить, что интересам нашей безопасности отвечали бы рамки в пределах, скажем, 10 — 18 тысяч человек. Ниже него опускаться нельзя. Будет выше — вам спасибо. Но в этих пределах делегация может вести торг и разменивать одно на другое.

— Вот Вы и займитесь разработкой этих позиций, а не перекладывайте это на меня, - холодно резюмировал министр.— Пишите.