Пермская шкатулка

Павел Иванович Преображенский

(1874–1944)

Русский геолог. Окончил Горный институт в Петербурге. Был профессором Пермского университета. С его именем связаны важнейшие открытия — Верхнекамского месторождения калийных и магниевых солей, месторождения нефти в Верхнечусовских Городках и запасов йодобромной воды в Усть-Качке.

ЗНАЮЩИЙ ЗЕМЛЮ

Я исповедую принцип: за Землю не ручайся.

Павел Преображенский

Геолог — это «знающий Землю». Павел Иванович Преображенский знал ее, и потому она открыла ему свои богатства.

В тридцатые годы двадцатого века Прикамью крупно повезло. На его территории в течение одного десятилетия были разведаны и открыты крупнейшие в мире Верхнекамское месторождение калийных и магниевых солей и первое на Урале Верхнечусовское месторождение нефти. Эти два подземных сокровища стали основой для развития в Пермской губернии горнодобывающей и нефтеперерабатывающей отраслей — на них держится и будет держаться благосостояние великого множества людей. Вот уже без малого столетие две подземные кладовые даруют им свои несметные богатства. Теперь, наверное, не подсчитать, сколько тонн калийной и магниевой руды подняли на-гора шахтеры, сколько высокоплодородных удобрений выдали химики, а металлурги — крылатого магния, необходимого для самолетостроения, сколько скважин пробурили буровики и какой поток нефти переработали нефтяники. А

105

сколько земли перепахали трактора на этом горючем и сколько грузов перевезли!

Месторождения калийно-магниевых солей и нефти — это достояние не только Прикамья, но и всей России. А возглавил их разведку профессор Пермского университета, геолог Павел Иванович Преображенский. С его именем связано еще одно открытие: при бурении разведывательных скважин на нефть были найдены большие запасы йодобромной воды там, где сейчас на огромном подземном море минеральных вод расположен курорт «Усть-Качка».

Существует легенда, что только счастливцам, увидевшим цветение папоротника — а такое случается лишь в ночь на Ивана Купала, — открываются клады земли. Выдающийся русский геолог Павел Иванович Преображенский вполне мог считать себя счастливым человеком. Под его руководством за десять лет были разведаны и открыты три клада земли, имеющие первостепенное значение для жизни Пермской губернии и всей страны.

Но мало кто знает, что первооткрыватель этих подземных сокровищ был на волосок от гибели еще до того, как открытие свершилось.

На протяжении всех лет советской власти в публикациях о Преображенском умалчивалось и до сих пор умалчивается, что в двадцатые годы его жизнь дважды находились в крайней опасности. Как товарищ министра народного просвещения во Временном правительстве и в Омском правительстве А. В. Колчака, Преображенский был арестован в апреле 1919 года, но в декабре освобожден, а в 1920 году его снова арестовали. Сейчас трудно сказать, как бы сложилась судьба выдающегося геолога, — расстреляли бы его или сгноили на Соловках, но в любом случае открытие трех уникальных месторождений могло произойти позже, а это сильно сказалось бы на всей экономике Прикамья, страны и, возможно, даже на ходе Великой Отечественной войны.

Жизнь П. И. Преображенского спасла телеграмма Максима Горького Ленину: «Ходатайствую о смягчении участи Преображенского, крупного геолога, нужного стране». Вполне возможно, что за Преображенского заступился и академик-востоковед С. Ф. Ольденбург, непременный секретарь Академии наук, усилиями которого Академия сохранила в годы Гражданской войны значение научного центра. Член ЦК кадетской партии, Ольденбург был министром народного просвещения во Временном правительстве, а товарищами ми-

106

нистра являлись В. И. Вернадский и П. И. Преображенский. Давнее близкое знакомство с Лениным позволяло Ольденбургу стать на защиту геолога.

Так, к счастью, профессор геологии П. И. Преображенский остался в живых и стал работать в Пермском университете, параллельно читая курс лекций по геологии месторождений полезных ископаемых в Екатеринбургском Горном институте. В 1924 году Уральское отделение Геологического комитета поручило Преображенскому обследовать архивы бывших владельцев уральских горных предприятий. Его глубоко заинтересовали древнейшие на Урале соляные промыслы Соликамска и Усолья. В частности, он обратил внимание на архивные документы со следующими фактами. Иногда соль «пермян- ка» здешних солеварен имела голубоватую и желтоватую окраску и горьковатый привкус, что снижало спрос на нее. В 1910 году по просьбе техника одного из соликамских сользаводов Н. П. Рязанцева провизор земской аптеки произвел анализ образцов желтоватой соли с ярко-красными прожилками и обнаружил в них значительное количество калия.

Изучив архивные материалы по геологии древних соляных промыслов, П. И. Преображенский высказал предположение, что прослойки калия в образцах соли несут все признаки большого месторождения калийных солей. В 1924 году Преображенского переводят в Ленинградский Геологический комитет. Он занимает там должность старшего геолога отдела разведки и с присущей ему энергией немедленно начинает готовить поисковую партию в Соликамск.

Сейчас даже трудно представить, с каким невероятным напряжением давались эти первые шаги. Буровой станок, находившийся в бездействии с 1914 года, и двигатель, вертевший жернова приисковой мельницы, пришлось доставлять из Сибири. Локомобиль привезли из Ленинграда, а остальное оборудование собирали с миру по нитке в разных концах страны. И тем не менее уже весной 1925 года удалось наладить изыскания. Возглавлял их сам П. И. Преображенский. В ночь на 6 октября 1925 года первая разведочная скважина на территории старинного соликамского солеваренного завода вошла в толщу калийно-магниевых солей. Дальнейшее бурение, по словам Преображенского, дало «ошеломляющие результаты»: где бы ни бурили — в Соликамске ли, в Березниках, — все 19 скважин вскрыли мощные пласты сильвинита и карналлита. Чтобы определить границы месторождения, Преображенский решил отойти на более отдален-

107

ное расстояние и выбрал место для 20-й скважины в Верхнечусов- ских Городках, где еще со времен Строгановых добывали соль.

Скважина № 20 была забурена в октябре 1928 года на берегу речки Россошки, в том месте, откуда, по преданию, Ермак отправился на завоевание Сибири. Калийной соли в ней не обнаружили и хотели ее ликвидировать, но Преображенский настоял на углублении. В конце марта 1929 года с глубины подняли колонку пород — керн — с трещинами, заполненными нефтью, и послали керн на исследование в Ленинград. А 16 апреля в буровом растворе появилась обильная пленка нефти. Этот день и принято считать датой открытия первого нефтяного месторождения в нашем крае. Академик И. М. Губкин заявил, что открытие нефти в Верхнечусовских Городках имеет мировое значение. Преображенский был осторожнее, ибо исповедовал принцип: «За Землю не ручайся».

Верхнечусовское месторождение и вправду оказалось небольшим, но всю свою нефть, до последней тонны, маленький риф пермского возраста Земли отдал стране, и это было особенно важно в годы Великой Отечественной войны, когда нефтепромыслы Баку были захвачены врагом.

Скважину № 20 нефтяники прозвали «бабушкой». Вскоре развернулась разведка на нефть между Волгой и Уралом, а кроме того, стала развиваться нефтяная промышленность Пермской области.

Так получилось: искали калий — нашли нефть. Природа словно ре-

U

шила, что границы калииного месторождения можно определить несколько позже, никуда не денутся,

и

и одарила искателен кладов другим сокровищем — нефтью. А в 1935

году, когда нефтяники, окрыленные успехом, находили все новые и новые ее месторождения, скважина на реке Качке остудила их фонтаном йодобромной воды большого практически значения.

Иногда говорят, что Преображенскому просто повезло. Но кто-то из наших академиков сказал: везет тому, кто везет. А жизнь П. И. Преображенского была полна энтузиазма и вдохновения. Вот какую характеристику дал Преображенскому хорошо знавший его замечатель-

108

ный геолог и географ, романтик до мозга костей, автор книг «Земля Санникова», «Плутоний» и др. академик В. А. Обручев: «Павел Иванович не оставил крупных научных трудов — он отделывался предварительными отчетами об экспедициях, так как очень не любил писать, но он любил работать в поле и претворять свои идеи в полезное дело; всякое препятствие в природе и в людях возбуждало его энергию, а также и юмор, которым он обладал в большой степени».

Со дня открытия Верхнекамского месторождения Павел Иванович до конца своей жизни был увлечен солями. В 1937 году он перешел на работу во Всесоюзный научно-исследовательский институт галургии, вначале главным геологом, в годы войны — директором. В 1943 году его перевели в Москву, в Государственный институт горно-химического сырья, на должность заместителя директора. Здесь в 1944 году Павел Иванович отметил свой юбилей. К ордену Трудового Красного Знамени, которым его наградили за открытие Верхнекамского месторождения ка- лийно-магниевых солей, прибавился орден «Знак Почета». В честь ученого был назван минерал (водный барат) — «Преображенский».

На праздничном вечере, посвященном 70-летию П. И. Преображенского, видные геологи, друзья и сослуживцы сказали немало добрых слов юбиляру о том, что на открытом им соляном месторождении работает первенец калийной промышленности России — Соликамский калийный комбинат, о том, что пуск Березниковского магниевого завода совпал с двухлетием Великой Отечественной войны и 22 июня 1943 года были отлиты первые тонны магния, на слитках которого рабочие написали: «Смерть немецким оккупантам!», и о том, что нефтяные промыслы Верхнечусовских Городков и Краснокамска давали фронту бензин, солярку и другие нефтепродукты.

Сидя в президиуме, семидесятилетний Павел Иванович был, наверное, счастлив от сознания того, что он положил на алтарь Отечества всю свою трудовую жизнь. С его неуемным характером он, возможно, задумывал еще много полезного, но, к сожалению, ему не суждено было дожить до счастливых дней Победы. Его не стало в том же 1944 году.

Когда думаешь о судьбе П. И. Преображенского, приходит мысль, что он мог сгинуть в застенках ОГПУ, и какая это была бы потеря для страны! Ведь расстреляли же чекисты в 1937 году как «врага народа» человека, которого хорошо знал первооткрыватель пермской нефти, человека, первым возглавившего контору «Пермнефть» — Романа Зиновьевича Бучацкого. А его послужной список говорит о

109

немалых заслугах этого человека. В 1930 году Бучацкого из Перми переводят заместителем, а затем управляющим трестом «Восток- нефть», ас 1931 по 1937 — треста «Башнефть». Расстрел прервал его плодотворную работу.

Страшно вспоминать, какие неисчислимые потери понесла Россия в годы террора, даже если говорить лишь о работниках нефтяной отрасли. И речь не только о репрессированных, а и об отвергнутых родиной ее сыновьях.

Об одном таком человеке его ученик, американский профессор Герман Сайнс, сказал: «Вы, русские, не представляете себе, кого вы потеряли в лице Ипатьева». Другой профессор, сослуживец русского химика Уорд Эванс, написал, что работа Ипатьева изменила путь цивилизации.

Что же такого он совершил?

Основоположник одного из магистральных направлений в развитии химии Владимир Николаевич Ипатьев — старший брат Николая Николаевича Ипатьева, екатеринбургского инженера-путейца, в доме которого были расстреляны Николай II и его семья.

В. Н. Ипатьев после революции не покинул Россию, а принял самое активное участие в строительстве новой жизни. Уже в 1921 году он стал председателем Главхима.

В своей книге «Наука и промышленность на Западе и в России», вышедшей в 1923 году, В. Н. Ипатьев написал слова, которые звучат актуально и сегодня: «Никакие потрясения государств, никакие разрухи промышленно-хозяйственной жизни не страшны для государств, если только не пропала охота к производительному труду и не угас дух мысли и творчества, представляющий собой ценнейший народный капитал каждой нации».

И однако в 30-е годы все было сделано, чтобы имя Ипатьева на родине было забыто. А этот ученый еще в начале столетия проложил первые пути каталитической химии с применением высоких давлений и температур, что легло в основу мировой нефтехимической промышленности. Он же первым осуществил синтез изопрена — основного мономерного звена природного каучука, в результате чего именно в СССР была впервые решена проблема производства синтетического каучука. Ипатьев продвинул на шаг авиацию, когда изобрел высокооктановый бензин, позволивший поршневым американским самолетам обрести неслыханную по тем временам скорость и побеждать в небе немцев.

1 10

А всего у русского ученого было 400 изобретений и свыше 300 патентов на изобретения, в том числе и на автоклав-реактор, названный «бомбой Ипатьева». «Независимая газета» писала об Ипатьеве: «В США он прославился тем, что имел патентов больше, чем знаменитый Эдисон».

В книге В. Кузнецова и А. Максименко об Ипатьеве, изданной в 1992 году, сказано: «Вероятно, можно утверждать, что ни один наш отечественный химик XX столетия за свою жизнь не удостоился стольких почетных титулов и наград, как В. Н. Ипатьев. Он еще молодым был награжден малой, а затем большой премией А. М. Бутлерова. В советское время стал лауреатом премии им. В. И. Ленина, получил звание заслуженного деятеля науки и техники. Он был избран действительным членом Российской академии наук, а затем академии наук СССР. Он также был членом Парижской академии наук, Национальной академии наук США, почетным членом университетов Петербурга, Геттингена, Мюнхена, Страсбурга, Софии, Немецкого химического общества, Югославского химического общества, награжден медалями Лавуазье, Бертло, Гиббса, отмечен государственными наградами целого ряда стран».

Что же произошло? Почему столько лет в забвении было имя Ипатьева?

Здравый смысл выдающегося ученого, его самостоятельность не

%

нравились некоторым руководителям государства. Постепенно его отстранили от всех руководящих должностей. Ученого это нисколько не обидело, поскольку он все время тосковал по научной работе.

В 1930 году у него обнаружилось тяжелое заболевание горла. Ему предоставили возможность лечения за рубежом. Во Франции он встретился со своим сыном Николаем, уже известным за рубежом биохимиком, покинувшим Россию сразу же после революции. При встрече с отцом сын не подал ему руки, как «продавшемуся большевикам». К тому же имя Ипатьева в среде русской эмиграции агрессивно связывали с расстрелом царя и его семьи.

Ипатьев вынужден был переехать в Америку, где легче заработать на дорогое лечение. После хирургического вмешательства заканчивается отпуск Ипатьева, и Академия наук настойчиво требует от него, недолечившегося, возвращения на родину. Он медлит. Последний удар наносит ему младший сын, Владимир, который на общем собрании АН СССР осудил отца за невозвращение из заграничной командировки. В. Н. Ипатьева объявили предателем родины, лишили академическо-

1 1 1

го звания и гражданства. А он во всех контрактах с иностранными фирмами оговаривал, что его разработки бесплатно становятся собственностью СССР. Вплоть до 1936 года Ипатьев посылал свои научные исследования в советские издания, направлял в Россию купленное на свои кровные деньги дефицитное оборудование.

Последний раз Ипатьев пытался вернуться на родину в 1951 году и добился встречи с послом в США Андреем Громыко. Он хотел передать России результаты своих исследований, позволивших прекратить сжигание попутных газов в факелах нефтепромыслов, что уже и было сделано в США. Ответа Владимир Николаевич не получил. Кто скажет, какой огромный капитал нажила Америка и какой урон понесла наша страна?

Оба ученых — Преображенский и Ипатьев — обращались в своих трудах к горячей крови Земли — нефти. Судьбы их сложились по- разному. Но в жилах обоих текла русская кровь, оба были сыновьями России и любили ее. Может быть, работай они вместе на ее благо, успехов у нас было бы больше. Это оказалось невозможно. Страсти того времени, которому они принадлежали, теперь утихли. Остались лишь дела…

Виталий Григорьевич

Хлопин

(1890–1950)

Выдающийся химик, действительный член Академии наук, основатель русской радиохимической школы, ученик и младший друг великого русского естествоиспытателя В. И. Вернадского. Уроженец Перми, сын видного русского гигиениста профессора Г. В. Хлопина. 1 декабря 1921 года В. Г. Хлопин вместе с женой М. А. Пасвик получил первый препарат русского радия.

ГРОЗА БЬЕТ ПО ВЫСОКОМУ ДЕРЕВУ

Я счастлив сообщить Академии, что в этом году сотрудникам Радиевого института под непосредственным руководством В. Г. Хлопина удалось получить из русской руды первые пробы радия. Работа на заводе налажена, и мы надеемся к концу года получить большие его количества. Радий получен из того нового радиевого минерала, который был установлен впервые в Минералогической лаборатории Академии несколько лет назад. Работа добычи из него радия была начата нами в 1916 году в связи с военными обстоятельствами, и, несмотря на все огромные события 1916–1922 гг., руда была благополучно — благодаря преданности делу научного персонала — перевезена сперва в Пермь, потом в Казанскую губернию. Ничего не пропало. Удалось наладить работу и на заводе не на

бумаге, а в действительности, и сейчас первый радий в России

получен из новой руды по новым приемам.

Владимир Вернадский

История, которая рассказана здесь, может стать сюжетом для романа. Супруги Мария и Пьер Кюри открыли новый химический элемент радий и его радиоактивное излучение назвали «действенный луч». Гипотезы о лучистой материи перевернули в науке все вверх дном. Поэт Андрей Белый еще в 1921 году написал пророческую строку:

1 13

«Мир — рвался в опытах Кюри атомной лопнувшею бомбой». Но ученые пока не знали, какое применение найдут новой энергии.

В 1915 году В. И. Вернадский основал при Академии наук Радиологическую лабораторию, к работе в которой привлек подающего большие надежды молодого ученого В. Г. Хлопина, ставшего впоследствии родоначальником русской радиохимической школы. А сразу после революции, очень кстати, вернулся из-за границы Леонид Николаевич Богоявленский. Он оказался тем самым специалистом, которого так недоставало Радиологической лаборатории. Ведь последние годы в Париже он заведовал отделом фракционирования — последней стадии производства по извлечению радия. В 1917 году В. Г. Хлопин и Л. Н. Богоявленский разработали метод добычи радия из остатков руды. Дело оставалось за сырьем.

Богоявленский знал, что в Петрограде имеется небольшое количество радиоактивной руды. Сырье принадлежало дельцам из Ферганского общества по добыче редких металлов. Этой рудой интересовались ученые Германии, где успешно прошли опыты по извлечению из нее радия. В Берлине срочно было учреждено Международное общество, куда на правах пайщика влилось Ферганское общество. Сырье стало почти собственностью немцев. Только война с Германией помешала дельцам отправить его враждующей стране. Но кто мог дать гарантию, что ценное сырье не вывезут из России какими-нибудь окольными путями?

Богоявленский обратился в Совнарком, к заведующему отделом химической промышленности Л. Я. Карпову. Будучи сам химиком, Карпов с первых минут беседы почувствовал, что перед ним талантливый ученый, обеспокоенный судьбой отечественной науки. И, возможно неожиданно для самого себя, предложил ему занять пост заведующего секцией радиоактивных металлов в отделе химической промышленности ВСНХ.

Через несколько дней президиум ВСНХ по докладу Л. Я. Карпова принял постановление наложить секвестр на радиоактивное сырье, принадлежащее Ферганскому обществу, а затем полностью направить его для извлечения радия на один из содовых заводов. По мнению Карпова, самым подходящим для этой цели являлся березниковский завод Любимова, Сольве и К° в Пермской губернии, где имелись большие запасы соды, необходимой для переработки радиоактивных остатков.

Но вспыхнула Гражданская война.

1 14

В эти трудные дни ученые А. Е. Ферсман, В. Г. Хлопин, А. А. Яков- кин, Л. С. Коловрат-Червинский обратились в Совет народных комиссаров с докладом о необходимости незамедлительной эвакуации в глубь России радиевой руды, «так как сырью, пока оно находится в Петрограде, угрожает несомненная опасность вследствие большого интереса к радию, проявленного со стороны Германии».

12 июля 1918 года драгоценную руду погрузили в тринадцать вагонов и отправили на Урал, в район будущего города Березники, в сопровождении заведующего секцией радиоактивных металлов отдела химической промышленности ВСНХ Л. Н. Богоявленского. Новому производству была оказана финансовая поддержка. На строительство радиевого завода Совнарком выделил значительные по тем временам средства — 418 850 рублей.

В конце июля состав с рудой благополучно прибыл на станцию Солеварни. Сырье разгрузили и поместили в сарае содового завода. А дальше начались невероятные трудности.

После национализации предприятия им руководил коллегиальный орган — деловой совет или, как его называли, колсовет, состоявший в большинстве своем из людей, не имевших опыта управления производством, не знавших глубоко его технологии и, конечно, не понимавших огромного значения радия. Любые просьбы Богоявленского натыкались на глухую стену невежества.

Богоявленский не пал духом. Кажется, он руководствовался единственно верным правилом: кто бы ни победил — русский радий должен принадлежать России.

Он послал телеграмму в Кремль. Оттуда пришла ответная телеграмма за подписью Ленина, где говорилось:

«Предписываю Березниковскому заводу немедленно начать работы по организации радиевого завода согласно постановлению Высшего совета народного хозяйства. Необходимые средства отпущены Совнаркомом. Работы должны вестись под управлением и ответственностью инженера-химика Богоявленского, которому предлагаю оказать полное содействие».

Дело пошло на лад. Смонтировали экспериментальную установку. Варили мыло, проводили опыты по лечебному действию радиоактивных ванн. Исследования убеждали, что в малых дозах лучи радия благодатно сказывались при лечении некоторых тяжелых болезней. Верный своему призванию химика-радиолога, Богоявленский работал, и это было только началом его будущих исследований в бальнеологии.

1 15

А по ночам он разрабатывал чертежи промышленной установки и составлял проект отдельного здания радиевого завода. Пришлось быть одному в семи лицах: проектантом, строителем, наладчиком, технологом, главным инженером, рабочим и директором завода.

В середине ноября в Березники приехал В. Г. Хлопин, привез выделенные деньги, приборы и реактивы. Он осмотрел пробную установку и одобрил технологию переработки руды.

Началась добыча радия.

Если принято считать, что руда богата радием, когда она содержит 5 тысячных грамма на тонну, то сколько нужно ее для добычи одного грамма радия!

По самым скромным подсчетам, принимая во внимание неустроенность жизни и смуту времени, в феврале 1919 года предполагали получить первый русский радий. Но человек предполагает, а Господь располагает. 25 декабря 1918 года войска армии А. В. Колчака заняли Пермь, а 31 декабря — Березники. Богоявленский мог, конечно, скрыться, благо северная тайга велика. Но он решил остаться и попытаться спасти руду, прекрасно понимая, какой опасности подвергается. Его жизнь висела на волоске. Ведь так легко мог кто-нибудь из жителей поселка, где жил химик, даже без злого умысла, проговориться. Достаточно было одного неосторожного слова.

Спасла Богоявленского родословная. По матери он приходился правнуком знаменитому генералу Ивану Васильевичу Сабанееву, который еще при Петре I в составе армии Суворова был в швейцарском походе, и сражался у Чертова моста, и совершил героический переход через Альпы. Позже Сабанеев участвовал в войне с Турцией в должности генерала при штабе Кутузова, а в годы Отечественной войны 1812–1814 годов командовал 6-м корпусом, был начальником штаба южной армии. Жил он и умер в Одессе, где есть мост Сабанеева, а его книги вошли в основание фондов публичной библиотеки Одессы.

Как-то мать юного Богоявленского, Юлия Павловна, повезла сына в Ярославль к своему брату, «Леониду Павловичу Сабанееву, известному русскому ученому-биологу, охотоведу, рыболову, охотнику, ав-

1 16

тору уникальных книг «Рыбы России», «Охотничий календарь» и нелого ряда сочинений об Урале: «Каталог птиц, зверей и гадов среднего Урала», «Звериный промысел в Уральских горах» и др. Он-то и показал племяннику родословное древо Сабанеевых, корнями уходящее в глубину веков: еще при князе Василии Темном мурза Сабан Алей перешел из Золотой Орды на московскую службу, и первый его сын получил фамилию Сабанеев. Юного Богоявленского привело в неописуемый восторг то, что его прадед был близко знаком с Пушкиным и не раз встречался с ним. Больше того, сохранилось предание, что сюжет замечательной повести Пушкина «Метель» взят из рассказов старого генерала. Возможно, и сюжет «Мертвых душ», подсказанный Гоголю Пушкиным, взят из тех же историй — бывалыцин Ивана Васильевича. Правда, генерал рассказывал не о покупке мертвых душ, а о том, что в Бен- дерах, населенных беглыми, «никто не умирал»: как только кто умрет, так его паспорт переходит к другому беглецу — вот и получалось, что по паспортам все бессмертны.

Возможно, образ знаменитого прадеда немного померк бы в глазах правнука, если б он знал, что генерал Сабанеев встречался с Пушкиным не из любви к его творчеству. Сабанеев приехал в Кишинев в январе 1822 года для расследования событий, связанных с восстанием Камчатского пехотного полка 16-й дивизии 5 декабря 1821 года. Он писал 20 января 1822 года П. Д. Киселеву о «кишеневской шайке» — членах тайного общества, и о Пушкине, «органе той же шайки»… В феврале того же года Пушкин случайно услышал разговор Инзова с Сабанеевым о предстоящем аресте В. Ф. Раевского и своевременно предупредил его…

Знай все это Богоявленский, в юности бомбист, арестованный с друзьями в поезде за провоз бомб, изготовленных им для революционеров, исключенный за это из института и посаженный в Бутырку, он не одобрил бы прадеда. Тем не менее генерал Сабанеев и мертвым помог правнуку выйти из трудного положения, когда войска

1 17

А. В. Колчака заняли Березники. Богоявленского спасло дворянское происхождение. Белые офицеры сразу признали в нем человека своего круга. Он был глубоко эрудирован, блестяще воспитан, свободно владел французским языком, несколько хуже — английским, недурно играл на рояле и скрипке.

Богоявленский не отказался стать директором содового завода. Ему это было на руку. Под прикрытием мыловарни пробное радиевое производство тихо-мирно продолжало перерабатывать руду в малом количестве — по килограмму в день. Даже всевидящим разведчикам не приходило в голову, что в глухой провинции, у черта на куличках, происходит такое фундаментальное и прогрессивное событие, как извлечение радия.

Как-то в дружеской беседе офицеры спросили Богоявленского, сможет ли он гнать спирт. Он ответил: было бы из чего. И на заводе появился еще один дефицит — спирт. За такой мыло-спиртовой ширмой Леонид Николаевич Богоявленский имел мужество продолжать втайне научную работу огромной важности, ежедневно рискуя быть разоблаченным и расстрелянным.

В июне 1919 года Сибирская армия А. В. Колчака оставила Березники. Богоявленский как ценный специалист был мобилизован и увезен белыми. Он уезжал, не зная, что случится с ним дальше, но совесть его была чиста: сделал все, что смог, и даже больше, чем позволяли условия.

Вскоре после окончания военных действий на Урале отдел химической промышленности ВСНХ послал в Березники запрос о состоянии радиевого завода и судьбе Богоявленского. Вернувшиеся из эвакуации руководители Усольского окружного управления «Сода-соль» не простили строптивому химику его телеграммы в Кремль и решили отомстить, состряпав следующий донос: «Оставлено Богоявленским три ампулки с солями радия, добытые неизвестно когда. Сам Богоявленский, по сообщениям служащих лаборатории, занимался варкой спирта, мыла, браги и объезжал свою лошадь. При белых он таким же образом лабораторничал, и с ними же, с белыми, уехал в Сибирь».

Авторы письма и не заметили, что сами опровергли свои доводы. Оставленные Богоявленским ампулы с солями радия весомей всяких слов свидетельствовали о его преданности науке и делу огромной государственной важности.

В ноябре в Березники приехала комиссия Академии наук и ВСНХ. Возглавлял ее сотрудник Вернадского, известный физик-радиолог

1 18

Л. С. Коловрат-Червинский, работавший ранее несколько лет в лаборатории у М. Склодовской-Кюри в Париже. Комиссия установила истинное положение дел. Ее удивило мужество Богоявленского. Он сумел спасти не только драгоценное сырье, но и оборудование пробного завода. Все помещения, отведенные радиевому производству, были по-хозяйски закрыты, а ключи от них и три ампулы солей радия переданы в надежные руки.

Комиссия нашла нужным «продолжать дело выработки радия, возобновив работу с того места, на котором она остановилась с отъездом Л. Н. Богоявленского». Правда, несколько позже она пришла к заключению, что опытное производство целесообразнее перевести на один из приволжских заводов с более подходящей аппаратурой и свободными помещениями для производства, для рабочего и служебного персонала. Выбор пал на Бондюжский химический завод.

В мае 1920 года по Каме к пристани Тихие Горы пришел караван барж, доставивший из Березников в поселок Бондюжский, ныне Менделеевск, все запасы руды и оборудование. И здесь начинается уже новая страница добычи радия, полученного совершенно другим способом, разработанным уроженцем Перми Виталием Григорьевичем Хлопиным. Основной задачей сотрудников Бондюжского радиевого завода по-прежнему являлось получение радия из радиоактивных остатков, очень бедных радием, находившимся там в виде сульфата вместе с барием и требовавшим создания новой технологии его извлечения. Общепринятым методом отделения радия от бария был метод дробной кристаллизации, предложенный М. Склодовской-Кюри и основанный на выпаривании растворов хлоридов бария-радия. В. Г. Хлопин предложил новый способ, позволивший отделить радий от бария, не прибегая к обогреву и упариванию растворов, а осаждая хлориды бария-радия на холоде концентрированной соляной кислотой, что весьма упростило процесс.

По воспоминаниям жены В. Г. Хлопина, М. А. Пасвик, условия работы на заводе были крайне тяжелыми. Переработка сырья велась в недостроенных помещениях, не отапливаемых, лишенных какой-либо вытяжки. Хлопин со своими сотрудниками трудился по 14–16 часов в сутки. Кроме того, был неурожай год, голод. Тем не менее благодаря усердию людей после переработки 1 10 пудов радиоактивных остатков руды в конце 1921 года было получено 4,1 миллиграмма первого русского радия.

«Причем, — докладывал Совету народных комиссаров В. И. Вер-

1 19

надский в феврале 1922 года, — получены эти препараты были новым, не применявшимся еще в науке и технике способом. Точно так же был найден рациональный и простой способ обработки и самой руды, до сих пор также неизвестный, с полной утилизацией солей урана, ванадия и меди, содержащихся в руде».

Виталий Григорьевич Хлопин в течение трех лет в тяжелых условиях Гражданской войны и хозяйственной разрухи организовал и пустил два пробных радиевых завода — один в Березниках, где только военные действия на Урале помешали произвести добычу радия, другой — в Бондюге, где ученый разработал оригинальный способ выделения радия из остатков руды и сам получил миллиграммы радия, став не только основателем отечественной радиевой промышленности, но и становления радиохимии как науки. Он принадлежит к числу выдающихся ученых. Отечество высоко оценило его труды. Он был избран в действительные члены Академии наук СССР, удостоен звания Героя Социалистического Труда, награжден тремя орденами Ленина и трижды стал лауреатом Сталинской премии.

Будущий академик родился в Перми 26 января 1890 года в семье Григория Витальевича Хлопина, работавшего в Пермской земской санитарной станции. В 1912 году Виталий Хлопин окончил химическое отделение Петербургского университета и был оставлен при аспирантуре. Научно-исследовательской работой Виталий Григорьевич начал заниматься в Гигиенической лаборатории своего отца, профессора Г. В. Хлопина, в Петербурге. В 1915 году академик В. И. Вернадский привлек молодого ученого к работе в Радиологической лаборатории Академии наук, где под его руководством в течение тридцати лет младший его коллега добился в области радиохимии и технологии производства радиоактивных веществ выдающихся результатов.

В 1930 году в журнале «Природа» В. И. Вернадский опубликовал некролог по поводу кончины отца своего ученика, известного профессора-гигиениста Григория Витальевича Хлопина, не только исследователя, но и организатора, который впервые ввел в русской средней школе врачебный надзор. Он оставил свои труды, своих учеников, а кроме того, организовал новые научные учреждения: гигиенические лаборатории в Одессе и в Петербурге, Институт профилактических наук при Военно-медицинской академии Ленинграда.

Владимир Иванович Вернадский хорошо и близко знал во всех его исканиях человека, о котором писал, и закончил некролог так: «Верный друг и товарищ, он прошел свой жизненный путь честно, твердо,

120

идейно, упорно трудясь, весь охваченный идеей служения науке как строительнице жизни. Он имел счастие видеть, как по тому же пути пошли оба его сына».

О старшем сыне Григория Витальевича Хлопина — академике Виталии Григорьевиче — уже рассказано. Остается еще представить второго сына — Николая Григорьевича. Поскольку он был специалистом в области онкологии, лучше всего привести выдержки из статьи о нем «Значение научного наследия Н. Г. Хлопина для онкологии», опубликованной в журнале «Вопросы онкологии»:

«28 июля 1977 года исполняется 80 лет со дня рождения академика АМН СССР, профессора Николая Григорьевича Хлопина, выдающегося советского биолога-эволюциониста, одного из основоположников эволюционной гистологии, создавшего и обосновавшего теорию естественной (генетической) системы тканей. Николай Григорьевич Хлопин ушел из жизни за месяц до своего 64-летия, полный несвершенных планов и большого желания работать… Его научное наследие до сих пор еще полностью не осознано в широкой среде медиков и естествоиспытателей…

…Многие годы активной научной деятельности Н. Г. Хлопина были связаны с «Ленинградским институтом онкологии, где он, по предложению профессора Н. Н. Петрова, создал уже в 1928 году лабораторию для изучения гистобластических свойств опухолевых тканей и изучения гистогенеза опухолей неясного происхождения. Этой лабораторией после непродолжительного перерыва Николай Григорьевич руководил и последние годы жизни с 1956 по 1961 гг.

Исторический, генетический подход к изучению тканевых закономерностей впервые был осуществлен и реализован в качестве основ предмета эволюционной гистологии академиком АМН СССР, лауреатом Государственной премии, профессором Николаем Григорьевичем Хлопиным. Светлая память о замечательном ученом, первооткрывателе, идущем настолько впереди своего времени, что оценить актуальность его идей можно только ретроспективно, должна сохраниться и утвердиться со временем, а выводы его работ должны освещать дорогу новым исследователям, поскольку они получены на основе большого, всесторонне осмысленного опыта».

И отец и сыновья Хлопины были новаторами и первооткрывателями и шли всегда впереди своего времени. Добрянка, где родился отец, Пермь, где родился старший сын, Прикамье могут гордиться

121

Хлопиными. Эти замечательные люди должны духовно присутствовать

О

в нашей жизни, в названиях улиц, предприятии и медицинских учреждений, чтобы мы ощущали связь с прошедшими по нашей земле раньше нас. Тацит писал: «Издревле хранится между людьми добрый обычай передавать в назидание отдаленным потомкам деяния славных предков».

Здесь можно было бы и закончить главу о добыче радия. Но, кажется, еще нужно непременно рассказать о судьбе Л. Н. Богоявленского. В стане белых его все-таки заподозрили. Случилось так, что Леонид Николаевич в Томске заболел тифом. В бреду он, видимо, проговорился о том, о чем постоянно думал. Кое-что из его слов насторожило медицинский персонал. Люди из разведки тщательно обследовали одежду больного и нашли зашитое в подкладе удостовере-

и

ние, выданное ему академией, что он состоит в должности технического директора пробного радиевого завода и что коллегия обращается с просьбой ко всем лицам и учреждениям с просьбой оказывать Богоявленскому всяческое содействие. К счастью, в удостоверении не оказалось ни одного слова, намекавшего на связь академии с большевиками. Тем не менее Богоявленского вызвали на допрос, где он объяснил, что пробный завод — это неосуществленный замысел, погибший в зародыше из-за бунта большевиков и Гражданской войны. Его отпустили, обязав регулярно отмечаться в комендатуре. Правда, длилось это недолго — с 10 октября по 17 декабря, когда власть в Томске переи^а в руки Военно-революционного комитета.

Только теперь Леонид Николаевич смог написать письмо в Петроград своей невесте Анне Федоровне Томиловой, с которой он познакомился еще в студенческие годы перед побегом за границу.

Получив письмо, Анна Федоровна пошла с ним в академию. Ученые радовались, узнав, что Богоявленский жив — ведь целый год не было от него вестей. В академии подготовили документы, что Богоявленский — ученый редкой специальности и ведет работу огромной государственной важности. Вскоре из Петрограда в Сибирь отправился санитарный поезд, на который врачом-окулистом определилась Анна Федоровна.

Они встретились. Но вот незадача. Леонид Николаевич не мог уехать с ней в Петроград на том же санитарном поезде, как замышлялось, поскольку дал согласие сибирским геологам возглавить экспедицию на Алтай. Он не мог отказаться — ведь сибиряки в трудную минуту его приняли на работу и пригрели. Возможно, был еще один

122

резон. Зная болезненную подозрительность чекистов, он понимал, как трудно будет ему оправдать свое годичное пребывание в стане белых, и считал более разумным переждать в глубинке.

Он провел экспедицию в Кулундинские степи, на Бие обследовал радиоактивность Белокуринских термальных вод, применив по аналогии с геодезической и геологической съемками первую в стране радиометрическую съемку. Его термин и метод были приняты и в зарубежной геологии.

Вернулся в Петроград Леонид Николаевич только в 1921 году. С Анной Федоровной они поженились. У них родился сын Миша.

В эти годы Богоявленский работал метрологом-радиологом в Палате мер и весов, участвовал в экспедициях, изучая проникающую радиацию Земли. Исследование земного излучения привело к открытию нового мощного месторождения нефти на р. Ухте и к изучению мест, часто поражаемых грозовыми разрядами, а из ухтинских пластовых вод была начата промышленная добыча радия. Одна из работ ученого посвящена Уралу: «Результаты исследований причин поража- емости молнией на Урале в 1931 году». Богоявленский любил идти на грозу…

Он был ученым мирового уровня. Но почему-то в книгах советского периода, где есть упоминание о нем, много недомолвок и пробелов. Невольно возникает вопрос, почему вдруг с 1923 по 1933 год он работал в Горном институте старшим преподавателем, затем доцентом, и только в 1935 году, когда ученому оставалось жить всего 8 лет, его наконец утверждают в профессорском звании.

Таких ученых, имеющих опыт работы в солидных зарубежных лабораториях, в России тогда почти не было. Б. А. Бордовский, прошедший курс наук в 1908–1910 гг. у Дж. Дж. Томсона в Кембридже и у Э. Резерфорда в Манчестере, и Л. С. Коловрат-Червинский, работавший в течение пяти лет в лаборатории Марии Кюри, умерли. Остался один Богоявленский. И крупнейший специалист в области радиологии, получивший образование во Франции у таких известных профессоров, как Ле Шателье, Урбен, Сабатье, специализировавшийся в радиологии и радиохимии у братьев Данн, ближайших сотрудников Марии Кюри, вдруг оказался вне стен академии, хотя знаниями его здесь постоянно пользовались, приглашали в экспедиции, обращались за консультациями, он состоял членом ученого совета Радиевого института со дня основания.

Несмотря на то что военные действия на Урале помешали ему

123

довести начатое дело до конца — добычу радия в Березниках — и его продолжали другие люди, Богоявленский не раз посещал вместе с В. Г. Хлопиным в качестве консультанта Бондюжский завод. Почему же ему не нашлось места в академии? Неужели власти не простили ему годичного пребывания на территории белых? А не могло случиться так, что Леонид Николаевич сам ушел из академии? Повод так думать есть.

Богоявленский был человеком глубоко порядочным и щепетильным. Во всех своих научных трудах он всегда упоминал предшественников, пусть не достигших успеха, но приближавшихся к нему. Леонид Николаевич считал это в порядке вещей — элементарной научной чистоплотностью. К сожалению, пишется в одной книге, в отношении Богоявленского «такая чистоплотность соблюдалась далеко не всегда». Не здесь ли собака зарыта? Не в березниковском ли периоде добычи радия? Но что гадать? Нужно искать истину. Нужно искать семейный архив, внуков ученого и правнуков.

Он умер в блокадном Ленинграде в 1943 году. Уже после войны в больницу, где скончался ученый, зашел вернувшийся с фронта его сын Михаил, и женщина-врач, лечившая отца, сказала:

— Хотя он был крепким человеком, но просто удивительно, как он дожил до сих пор — настолько его организм был весь поражен радиацией.

Аркадий Дмитриевич

Швецов

(1892–1953)

А. Д. Швецов — конструктор авиационных двигателей, уроженец Пермской губернии. Учился в Алексеевском реальном училище г. Перми, затем окончил Высшее техническое училище в Москве. В 1921 году возглавил техбюро московского завода «Мотор», затем работал главным инженером, главным технологом на заводе им. М. В. Фрунзе. Созданный им в конце 20-х годов первый отечественный двигатель М-1 1 был признан лучшим на всесоюзном конкурсе, его запустили в серийное производство.

С 1934 года Швецов работает в Перми. Его труд, его имя засекречены — он возглавляет конструкторское бюро моторостроительного завода, режимного предприятия. Швецов создает свою конструкторскую школу, но имена его коллег, соратников тоже засекречены. Он — просто главный, они — просто конструкторы. А самолеты ПО-2, И-15, И-16, ЛА-15, ЛА-7, ТУ-2, ИЛ-4 и др. поднимают в небо двигатели, разработанные с участием и под руководством А. Д. Швецова. Особенно много и продуктивно работал Швецов в годы Великой Отечественной войны. Двигатель АШ-82, созданный в это время, был признан одним из высших достижений в мировом авиамоторостроении. Буквы «АШ» означали «Аркадий Швецов».

Конструктора награждали: он стал кавалером орденов Суворова, Кутузова, Трудового Красного Знамени, пять раз был награжден орденом Ленина и разными медалями, стал Героем Социалистического Труда. Но имя его мало кому было известно до кончины генерал-лейтенанта Швецова. Лишь в 1972 году поэт В. Радкевич написал стихотворение «Небо Швецова», напомнив землякам об этой судьбе.

…В той жизни — в сраженье, в размахе — Себя он до времени сжег. И на генеральской папахе Растаял уральский снежок… Бессмертью подобного рода Преграды и смерть не чинит. Проходит цехами завода Любимый его ученик…

125

Павел Александрович

Соловьев

(1917–1996)

П. А. Соловьев — конструктор авиационных двигателей. Начинал свою творческую деятельность под руководством А. Д. Швецова в конструкторском бюро Пермского моторостроительного завода. После смерти Швецова возглавил бюро, стал генеральным конструктором. В 60-е годы спроектированный им двигатель Д-20П успешно прошел испытания — это был прорыв к новым скоростям и высотам, Павел Соловьев опередил западных конкурентов.

Силовые установки для ТУ-134, МИ-10, ИЛ-76, ТУ-154, МИГ-31 и т. д. становятся новым словом не только в отечественном, но и в мировом самолетостроении. Время, когда Павел Александрович Соловьев возглавлял конструкторское бюро, где создавались пермские моторы, можно по праву назвать эпохой Соловьева. В этот период воздушные машины с пермскими двигателями установили в небе более 50 мировых рекордов.

Многие годы П. А. Соловьев, награжденный высшими орденами Родины и удостоенный высоких званий и премий, оставался «невидимкой» для сограждан, как это было и с его старшим товарищем и коллегой А. Д. Швецовым. О них не писали в прессе, не показывали по телевизору, они не давали интервью. Труд КБ был засекречен, а город Пермь — закрыт для мира.

Лишь в названиях пермских моторов можно было прочесть инициалы их создателей: АШ и ПС. Но это — лишь для посвященных, хотя и понятно, что звучало в скромных буквах с добавкой разных цифр — личное клеймо мастера.

Ныне в Перми имя Швецова носит авиационный техникум, установлен его бюст. И еще есть в городе улица Швецова и улица Соловьева…

126

ALL! И ПС — ДВА СЕКРЕТНЫХ КОНСТРУКТОРА

…Биография конструктора — это биография созданных им машин… Счастлив конструктор, которому удалось хоть раз в жизни сказать свое собственное новое слово в авиационной

науке и технике.

Марк Галлай

Крылатые термины вынашиваются годами, прежде чем обретают крылья. Словосочетание «пермские моторы» начиналось с одной единственной буквы, словно с зернышка-семечка, в котором заложен проект будущего растения со всеми его ответвлениями и плодами, когда в 1931 году в газетах появилось объявление о строительстве завода «М» (от слова «мотор»).

Директором Пермского моторостроительного завода был назначен заместитель наркома авиационной промышленности И. И. Побереж- ский, один из создателей и первых директоров ЦИАМа (Центрального института авиационного моторостроения). Именно он возглавлял группу сотрудников, направленных в США для выбора моторостроительной фирмы и закупки у нее лицензии на производство моторов. В эту группу входил молодой способный инженер, возглавлявший конструкторское бюро на одном из московских заводов, А. Д. Швецов, которого Побережскому удалось перевести в Пермь на должность главного конструктора и технического директора.

Пермь для Швецова была родной. Здесь он учился в реальном училище, после окончания которого успешно сдал экзамены в Московское высшее техническое училище. Там он прослушал лекции знаменитого профессора Н. Е. Жуковского и, увлеченный ими, решил посвятить свою жизнь созданию авиационных моторов.

К моменту возвращения в город своей юности у Аркадия Дмитриевича уже был опыт и бесспорные достижения на избранном поприще. Первым его творением стал 5-цилиндровый звездообразный стосильный двигатель воздушного охлаждения М-1 1. На редкость простым и безотказным оказался этот мотор. Он с успехом прошел испытания и конкурсную комиссию, рекомендовавшую его к производству. Первый отечественный авиационный двигатель воздушного охлаждения работал на легкобомбардировочных, санитарных, транспортных, учебных и спортивных самолетах и прославился своим долголетием. «История моторостроения не знает другого такого примера долговечности двигателя», — писал журнал «Крылья Родины» в

127

1952 году, в год шестидесятилетия А. Д. Швецова, — двигатель не снимался с производства более 30 лет!»

В конце 20-х годов под руководством А. Д. Швецова был создан и построен первый опытный образец двигателя водяного охлаждения М-8-Рам (русский авиационный мотор). Он весил 800 кг, имел 12 цилиндров и непревзойденную для того времени мощность — 750 лошадиных сил, но технологически двигатель не мог быть освоен в нашей стране из-за технической отсталости металлургии и машиностроения. Свои, собственной конструкции моторы нужно было проектировать, испытывать, внедрять в производство, что требовало больших средств и длительного времени, тогда как гораздо дешевле и быстрее производился выпуск лицензионных двигателей. Однако постоянно находиться в зависимости от Запада страна не могла, и Пермский моторостроительный завод должен был, несмотря на все трудности, помочь авиационной промышленности выйти на самостоятельный путь развития.

Трудности рождали энергию. За короткий срок отовсюду были собраны главные специалисты, обучены кадровые рабочие, освоившие сложнейшие станки и оборудование. С первых же дней на заводе стала внедряться культура производства, начиная с того, что рабочим запрещено было являться на работу в неряшливом виде, небритыми, в грязной обуви и с грязными руками. В сборных цехах и на участках точного литья люди работали в белых халатах.

На сборке авиадвигателей он был внедрен конвейер. Приехавший на завод вице-президент американской фирмы «Кэртис Рай» Артур Натт глазам своим не поверил. Старые рабочие хорошо помнят, как он трижды возвращался в конец конвейера, откуда сходили новенькие, ничем не уступавшие лучшим заграничным образцам авиационные двигатели, и проверял, успели ли рабочие надежно затянуть болты и поставить все детали на место. После этого американец оставил на память лестный отзыв: «За минувшие сутки я видел чудесные результаты исключительной организации, то, что я увидел, далеко, далеко превзошло мои ожидания… Я целиком должен был изменить свое мнение и мысли, которые у меня были до приезда в Пермь. Мне доставляет удовольствие видеть, как великолепно вы боретесь за разрешение ваших проблем и за преодоление трудностей, чтобы добиться успешных результатов без помощи со стороны… Особенно сильное впечатление на меня производит внимание к мелочам и тщательность, с которой каждая из них регистрируется».

128

Тем временем советская авиация развивалась. В 1935 году летчик- испытатель Владимир Коккинаки на истребителе с пермским мотором конструкции А. Д. Швецова поднялся на недосягаемую по тем временам высоту — 14 575 метров. Но чтоб самолеты поднимались все выше и выше коллективу завода приходилось каждый раз набирать новую высоту в исполнении требований, заданных в замысле конструкторов.

В феврале 1937 года Пермь посетил легендарный летчик-испытатель Валерий Павлович Чкалов, разработавший ряд новых фигур высшего пилотажа, совершивший беспосадочные перелеты Москва — Дальний Восток, Москва — Северный полюс — США. Он восторженно отозвался о заводе и его людях. В Книге почетных посетителей он записал: «Даже трудно представить, что можно иметь такой завод в такой идеальной чистоте. Сборочный цех — это идеал чистоты. Не только для данного завода, но и для хорошей лечебницы… Проходя по цехам, вы ни в одном не увидите снующих рабочих, везде люди стоят на своих местах и делают свое дело…»

Так бы оно и было, но тут вал кровавого террора, который уже давно захлестывал страну, настиг и пермских моторостроителей. Он разрушал все лучшее, чего добивались люди.

В марте 1938 года директора завода И. И. Побережского вызвали в Москву для вручения ему ордена и там арестовали. Он не вернулся никогда. В течение нескольких месяцев с предприятия уволили

500 человек. Из 70 специалистов, побывавших в заграничной командировке, в живых осталось 30. Многие из оставшихся ждали ареста.

Каким-то чудом беда обошла А. Д. Швецова. Это казалось тем более странным, что в 1929 году он уже был арестован в Москве по

129

«делу промпартии», но тогда его мужественно защитил И. И. Побе- режский, работавший с ним на моторостроительном заводе им. Фрунзе. Он заявил: тогда сажайте и меня вместе с Швецовым. А ведь Швецов, руководитель крупнейшего конструкторского бюро страны, не состоял в партии да еще учился при царском режиме.

Рассказывают, что нарком зловещего учреждения, зачитав Сталину донос на Швецова, поинтересовался, как надо относиться к тому, что подозреваемый не вступает в партию. Сталин якобы ответил: тебе нужны хорошие авиационные моторы или лишний член партии? Возможно, это миф, но и миф, говорят, — осколок правды.

Как бы то ни было, волна репрессий почти миновала коллектив сотрудников КБ пермского завода, средний возраст которых составлял 23 года. И среди этой молодежи был Павел Соловьев — надежда отечественного моторостроения.

А время торопило. Над Европой сгущались зловещие тучи войны.

В одну из последних поездок в Германию А. Д. Швецова Берлин произвел на него мрачное впечатление. На улицах было полным-полно военных. По вечерам город погружался в темноту, рождавшую смутную тревогу. Хотелось как можно скорее вернуться домой, на родной завод, и работать, работать, работать!

За месяц до войны, 22 мая 1941 года, его мотор М-82 прошел испытания и был установлен на истребителе С. А. Лавочкина ЛаГГ-3, а позднее и на самолетах еще трех конструкторских бюро — Туполева, Петлякова и Сухого: на скоростных бомбардировщиках ТУ-2, ПЕ-8 и штурмовиках СУ-2.

Самолеты с пермскими двигателями ждали на всех фронтах. И это прекрасно понимали на заводе. Несмотря на безмерно тяжелое положение, связанное с тем, что четыре тысячи квалифицированных рабочих ушли на фронт и их место заняли женщины, старики и подростки, предприятие выпускало более сорока моторов в сутки. Только за шесть месяцев — с июля по декабрь 1942 года — армия получила 1 129 истребителей Ла-5 с двигателями Швецова.

Много лет спустя летчик-испытатель, Герой Советского Союза М. Галлай в своей книге «Через невидимые барьеры» напишет о том времени: «Благодаря новому мотору и некоторым аэродинамическим усовершенствованиям машина, и без того неплохая, стала буквально неузнаваема! Резко улучшилась ее маневренность, скорость — в общем, едва ли не все боевые качества. Именно на этой комбинации самолета и мотора родился прославленный истребитель Ла-5. Неда-

130

ром в боях над Курской дугой, где наша новинка впервые была применена в широких масштабах, гитлеровцы быстро разобрались, что к чему, и не раз в эфире можно было слышать тревожные голоса их постов наведения: «Внимание! Внимание! Ла-5! Ла-5 в воздухе!»

А тем временем с конвейера Пермского моторостроительного завода сходит новый серийный двигатель М-82ФН, превзошедший все прежние моторы по мощности — в 1850 лошадиных сил. В 1943 году в небо поднялся новый истребитель Лавочкина с этим мотором пермского производства. Трижды Герой Советского Союза Иван Кожедуб на таком истребителе вел воздушные бои, и самолет той серии с пермским двигателем и шестьюдесятью двумя звездочками на кабине (по числу сбитых самолетов противника) стоит теперь на пьедестале в музее подмосковного Монино.

Со взлета в небо истребителей Ла-5, Ла-7, штурмовика СУ-2 и бомбардировщика У-2 наступил звездный час нашей авиации, ее превосходства в небе, которого так ждали на фронтах наши бойцы. А создатель моторов, несущих эти самолеты на должной высоте, уже удостоенный ранее многих наград и званий — Героя Социалистического Труда, дважды лауреата Государственной премии и звания Главного конструктора, в 1944 году получил самую высокую оценку своего труда. Его двигатели отныне имели личный индекс — инициалы имени и фамилии — ALU (Аркадий Швецов).

Сколько их у него! Вот лишь некоторые из них: АШ-82, АШ-82Ф,

АШ-82ФН, АШ-82В, АШ-73ТК, АШ-83, АШ-84, АШ-2ТК, АШ-2К…

Несколько его моторов стали долгожителями. Безукоризненно надежным, простым в эксплуатации и живучим оказался двигатель АШ-82. Он не снимался с производства 37 лет. Двигатель АШ-62ИР для самолетов Ли-2, АН-2 выпускался 40 лет. ИЛ-14 с мотором АШ-82Т находится в эксплуатации до сих пор. А двигатель АШ-73ТК стал по тому времени самым мощным в мире — 2400 лошадиных сил — и взял высоту в 1 1 тысяч метров.

Конструкторам моторов не приходится останавливаться на достигнутом. Их мысль всегда нацелена на поиск нового. Такова судьба всех выдающихся людей. Для них призвание — это поручение — общества или самого Господа? Во имя этого призвания бьются их сердца. Но сердца, как и двигатели, имеют свой ресурс. 19 марта 1953 года А. Д. Швецова не стало… Конструкторское бюро возглавил его первый заместитель, 35-летний П. А. Соловьев. Его имя, как и имя Швецова, долго время было засекречено.

131

Поршневая авиация в то время отживала свой век, и дальше развивать ее не было смысла. Все моторостроительные КБ давно занимались реактивными темами, и только пермский завод, по решению Сталина, оставался поставщиком поршневых двигателей. Правда, Сталин умер, но его указания оставались в силе, и надо было найти выход из создавшегося положения. Он нашелся после того, как весь основной состав конструкторов, технологов и группы рабочих по заданию П. А. Соловьева разъехался на родственные предприятия. Они должны были посмотреть и новые, и забракованные когда-то проекты, ибо, возможно, некоторые из них были отвергнуты потому, что опережали свое время и не могли быть-реализованы технологически.

Так нашлась принципиальная схема двухконтурного двигателя в конструкторском бюро А. М. Люльки, создавшего первый отечественный турбореактивный двигатель, поднявший в небо в 1947 году бомбардировщики ИЛ-22 и истребители СУ-1 1. Схему разработали в КБ еще в середине 30-х годов, но, по заключению Центрального института авиационных моторов, она была признана бесперспективной. В книге о конструкторе Соловьеве сказано: «…Даже сам автор, Архип Михайлович, не верил в нее. В разговоре с Соловьевым он выразился как Тарас Бульба:

— Не мучь себя, Павло! Я этот двигатель породил — я его и убью!

Но Соловьев увидел большое будущее.

Он вдруг обнаружил секрет, скрытый в этой схеме. О нем не догадывался и сам Люлька… Чем выше поднять температуру перед турбиной, тем большие возможности открывал двигатель. В тридцатых годах просто не существовало таких жаростойких сплавов, чтобы опробовать эту схему в действии».

Двигатель Д-20 был разработан и установлен на самолет ТУ-124, а его модификация — на вертолет Ми-6, для которого пермские моторостроители сконструировали уникальный редуктор Р-7, в течение четверти века считавшийся непревзойденным в мировой практике по передаваемой мощности. Ми-6 поднял фантастический груз весом в 20 тонн на высоту 2738 метров и установил 12 мировых рекордов, в том числе и по скорости — 320 км в час.

«Весь 1966 год вертолет Ми-6, пилотируемый Юрием Гарнаевым и Василием Колошенко, совершал триумфальный полет по Европе. В районе Ниццы летчики помогали установить восьмитонные опоры линии высоковольтной передачи, в Берне — опустить каркас купола на башню научно-исследовательского центра, в Швейцарских Альпах

132

на высоте трех тысяч метров монтировали подвесную канатную дорогу», — читаем в той же книге о Павле Александровиче Соловьеве.

Правительство высоко оценило талант создателей этих летающих трудяг. Лауреатами Государственных премий СССР стали и пермские их творцы — Главный конструктор П. А. Соловьев, его заместитель И. П. Эрвич и ведущий конструктор Г. П. Калашников. А несколько позже Михаил Миль, конструктор вертолета, и Павел Соловьев были удостоены звания Героев Социалистического Труда.

Следующим блестящим творением пермских конструкторов стала знаменитая «тридцатка». Двигатель Д-30 для Ту-134 был модифицирован для силовых установок на самолеты Ту-154, Ил-62М и на непревзойденный, всепогодный, не имеющий аналогов в мире истреби- тель-перехватчик МиГ-31. И, наконец, на взлетающий в немыслимые выси самолет М-55 «Геофизика».

Последним словом Павла Александровича Соловьева в отечественном и мировом моторостроении стал двигатель нового поколения Д-90, названный позже в честь конструктора ПС-90А. ПС — Павел Соловьев, знак личного индекса конструктора. Мотор прошел более 400 видов испытаний, доказавших, что он по своим техническим характеристикам — экологическим, шумовым, конструктивным, по возможности диагностирования, безопасности — отвечает всем международным требованиям. Двигатель получил сертификат Межгосударственного авиационного комитета. Его конструкция даст возможность для последующих разработок, для использования в более широком применении — от семейства самолетов Туполева до наземных установок для перекачки природного газа.

Сегодняшние самолеты Ил-95-300, Ту-214, президентский самолет «Россия» оснащены пермскими двигателями. Тем не менее на них постоянно наводилась густая тень. Причем это длилось годами.

В октябре 1996 года умер выдающийся конструктор, возглавлявший КБ Пермского моторостроительного завода, создатель авиадвигателей, которыми оснащены целые поколения МиГов, Туполевых, Илов — Павел Александрович Соловьев. Он умер от разрыва сердца. Одна из причин — травля. Последнее соловьевское детище, новый двигатель, был признан уже после смерти конструктора. Об этом в свое время сообщила миру «Комсомольская правда» под рубрикой «Из черного списка российской науки»…

Если учесть, что Соловьев не новичок в авиации, то не для того ли была организована травля, чтобы вывести из конкурентной борьбы и

133

задержать, а лучше — совсем разрушить развитие отечественного самолетостроения и закупать «Боинги»?

Генеральный директор ОАО «Авиационный комплекс имени С. В. Ильина» в «Независимой газете» писал: «По прогнозам, до 2015 года российские авиакомпании должны закупить около 500 новых самолетов. Но сегодня приобретаются только западные. Уже сейчас ежегодные лизинговые платежи за иностранные самолеты, ввезенные в Россию, составляют 300 миллионов долларов. То есть мы спокойно финансируем западных производителей».

Странно, что по произволу властного меньшинства это происходит в стране, чьи боевые самолеты и вертолеты Су, МиГ, Ту, Ми, Ка, оснащенные пермскими моторами, вызывают восхищение в мире. России сам Бог велел быть крылатой: богатырские ее просторы и такие протяженные границы без воздушного флота ни объединить, ни защитить.

И последнее, о чем хотелось бы сказать. Мечта о полете свойственна человеку. А человек творческий ищет воплощение этой мечты. И строй его мыслей не может не быть высоким. Люди такого уровня, как А. Д. Швецов и П. А. Соловьев, размышляли, конечно, не только о конструкции мотора или самолета. Они думали о цели и, возможно, согласились с мыслью, которую выразил в своей книге «Земля людей» французский летчик и писатель Антуан де Сент-Экзюпери: «Самолет — оружие, которое прокладывает воздушные пути — приобщает человека к вечным вопросам».

Олег Константинович

Хомутов

(1934–1997)

Парашютист-испытатель, уроженец Усолья. Испытывал спасательные средства, прыгая с самолетов ТУ-134, ИЛ-62, «Антей», ИЛ-76, первым испытывал катапультные установки самолетов со сверхзвуковыми скоростями, а также скафандры для первого выхода в открытый космос. В 1971 году ему было присвоено звание Героя Советского Союза.

ЛЕЧУ К ЗЕМЛЕ…

…Надо мной бело-оранжевый купол парашюта! Хочется жить!

Внизу летают птицы. Я выше их! Радость освобождения,

радость жизни! Я жив! Я вернулся…

Олег Хомутов

Однажды было так. Он ехал в московской электричке с женой, а пожилой пассажир, сидевший рядом с ним, поглядывал то на лицо Олега, то на Звезду Героя Советского Союза, а затем спросил:

— Скажите, пожалуйста, за что вас наградили? Не может быть, чтобы за войну — молоды.

— За работу, — ответил Олег.

— А разве за работу такое звание дают?

— Дают, — ответил Олег.

Да, такая у него была профессия.

То, к чему летчики прибегают только в крайней необходимости, когда самолет попадает в неотвратимую аварию, для Олега Хомутова было обычной работой. Он выполнял ее днем и ночью, на больших и малых скоростях и на разных высотах. Вся его работа — подвиг, повседневный риск во имя жизни тысяч людей. Он испытатель средств

135

спасения — парашютов и катапульт, скафандров. Катапультирование для него было будничным делом.

В детстве Олега манило море. Его дед по матери был матросом и героически погиб в знаменитом Цусимском сражении. Дома фотография деда висела на самом видном месте. И скорей всего, именно эта фотография заронила в душу внука желание стать моряком. Морская фортуна улыбнулась Олегу, но ненадолго. Он поступил в школу юнг, заболел и вынужден был уйти из нее. Позже, после десятого класса, Олег успешно сдал экзамены в Московский авиационный институт. Студентом он впервые в жизни шагнул с парашютом в большое небо. Здесь зародилась его профессия испытателя.

В инструкциях для пилотов сказано, что каждый летчик должен время от времени мысленно помещать себя в аварийную ситуацию, чтобы внутренне быть готовым встретить во всеоружии реальную опасность. Их учат готовиться встретить беду. Учат катапультироваться, учат прыгать с парашютом.

Но прежде чем их будут этому учить, все на себе должен проверить испытатель. Есть такой раздел экспериментов — «опрыгивание» самолетов. Олег Хомутов опрыгивал ТУ-134, ИЛ-62, «Антей», ИЛ-76 и другие самолеты. Он работал с известными летчиками-испытателями, настоящими асами своего дела: Юрием Гарнаевым, Олегом Гудковым, Аркадием Богородским, Валентином Васиным, Эдуардом Еляном.

Сверхзвуковые скорости самолетов потребовали надежных средств спасения для экипажей. Появилась катапульта. Олег Хомутов испытывал многие катапультные установки для самолетов различных конструкций. Это очень сложное и трудное дело — первым определить, насколько просто, удобно и надежно новое устройство еще тогда, когда никто не знает, как оно себя поведет в потоке сверхзвуковой скорости: сработает ли на заданной высоте прибор-автомат, отделится ли кресло. В случае неудачи испытателю, чтобы спастись, остается несколько секунд.

Один из экспериментов на глазах Хомутова кончился трагически. Погиб его друг — Валентин Данилович, первоклассный парашютист. Хомутову пришлось продолжать испытание этой новой катапульты. Ведь подводилась итоговая черта под многолетним трудом ученых, инженеров, конструкторов, производственников. Либо катапульта будет работать, либо надо долго вести новые поиски, делать новые расчеты.

136

Когда Олега спрашивали, бывало ли ему страшно, он отвечал: «Страшно всегда. Вот уж двадцать лет как прыгаю, а страшно и сейчас бывает. Человек ведь не робот. Знает, на что идет… Страх не скрывать надо, а преодолевать».

Конечно же, накануне ему не спалось. Думает. Мысленно готовит себя к любой неожиданности. Продумывает вариант за вариантом, как будет бороться за жизнь по секундам.

Облегчение, спокойствие к Олегу приходило при виде аэродрома. Его обвешивали датчиками, как новогоднюю елку (выражение Олега), облачали в скафандр, сажали в кресло, надевали парашютную систему и отвозили к самолету. Около часа Олег сидел в кабине и дышал кислородом. Затем приходил летчик, хлопал по скафандру: «Валяй, брат!» — «К черту! К черту!» — отвечал Олег.

Истребитель взлетал. Вслед за ним поднималась пара самолетов сопровождения, и на землю обрушивался раскат грома — истребители переходили звуковой барьер, а в небе оставались только три белых линии, прочерченные реактивными птицами.

В кабине перед глазами Олега загоралось табло: «Приготовиться!» Он включал тумблер «Готов», крепко прижимал локти к телу, а голову — к спинке кресла. И, наконец, команда: «Пошел!» Олег тянул рычаг стреляющего механизма и выстреливал себя вместе с катапультой из самолета в небо. В эти доли секунды — самые тяжелые перегрузки. Тяжеленный сверхзвуковой поток воздуха наваливался на него и вдавливал в кресло. Тело казалось расплюснутым.

Он в небе один-одинешенек, без надежды на чью-либо помощь, с верой только в себя. Он не имеет права вмешиваться в работу механизма и обязан, падая камнем вниз, терпеливо ждать, сработает ли прибор-автомат. Только в определенный момент, когда ему станет ясно, что автоматика подвела, должен взять инициативу в свои руки.

Поразительно медленно текли эти томительные секунды. Еще мгновение, еще одна шестидесятая доля минуты. Есть! Браво! Кресло отделилось. А над головой распустился красно-белый парашют. А внизу под ним — земля и такая прекрасная жизнь на ней.

После каждого эксперимента испытатель обязан до мельчайших подробностей описать поведение кресла, свое собственное поведение и мироощущение. «Сознаться во всем честно — вот главная храбрость испытателя!» — считал Хомутов.

Испытатель первым разведывает неизвестную обстановку, попадая в неведомое, в мгновенно меняющихся сложнейших условиях

137

опасного спуска должен запомнить механику своих действий, своего поведения и с предельной честностью, без утайки своих ошибок и промахов рассказать обо всем комиссии, ученым, конструкторам. С его слов и заключений ученые и конструкторы дают путевку в жизнь новым видам средств спасения.

Испытатель устанавливает лимит времени для того, чтобы вовремя покинуть самолет, те крайние сроки, в которые еще можно надеяться на успех, намечает предел человеческой возможности, предусматривает и тем самым предотвращает в опасные минуты срывы летчиков, кому придется катапультироваться в момент настоящей катастрофы. Рискуя жизнью в смоделированных аварийных условиях, в обстановке неожиданности и безнадежности, когда человек становится жертвой стресса, испытатель выводит формулу борьбы за жизнь, формулу выживания. Вот почему важно все запомнить и все честно рассказать, как, скажем, гениальный Павлов в свои предсмертные минуты честно ради науки диктовал ученикам, что происходит в момент угасания жизни.

Высотный испытатель должен быть предельно честным. Воздух не прощает небрежности. Небо не прощает лжи. В приказе по предприятию, в котором работал Олег Хомутов, писалось: «31 октября 1970 года старший инженер парашютист-испытатель О. К. Хомутов выполнил катапультирование с опытным изделием. Катапультирование производилось при сложных режимах, потребовавших от испытателя предельного напряжения, мужества и высокого мастерства». В мирном 1971 году Олегу Константиновичу Хомутову было присвоено звание Героя Советского Союза. Это была награда Родины и за выполнение особо важного задания, и за тридцать лет подвига — работы испытателем.

У мастера спорта СССР Олега Хомутова, обладателя трех золотых медалей за мировые рекорды по парашютному спорту, на счету 1149 прыжков. Он участник многих воздушных парадов. Групповой акробатический прыжок парашютистов, взявшихся за руки, впервые выполнен А. Скожиновым, О. Хомутовым и Е. Дроздовым.

Испытание скафандров для первого выхода в открытый космос вместе с другими испытателями проводил в летающих лабораториях Олег Хомутов, а космический корабль «Восход-2» 19 марта 1965 года с П. И. Беляевым и А. А. Леоновым приземлился в тайге недалеко от древнего Усолья, где родился Олег.

О нем спорили два города — Березники и Усолье — чей он? Дело

138

в том, что родители Олега работали на химическом комбинате в Березниках, а проживали в Усолье. Отца, К. А. Хомутова, навечно прописал в Березниках своим очерком «Соль земли» Константин Паустовский, когда писал об экспедициях знаменитых «коноваловских ребят», искавших без всяких средств, на одном энтузиазме по всему Верхнекамскому краю полезные ископаемые. Среди этих ребят был Хомутов-старший. Это дало повод березниковцам считать своим и Хомутова-младшего. А теперь и спорить незачем: Березники и Усолье соединены богатырским мостом через Каму. Сейчас можно только радоваться тому, что Олег Константинович «нашелся», а то ведь он был совсем «отстегнут» от своей малой родины — Усолья и всего Прикамья, потому что его родители вместе с сыном в конце тридцатых годов уехали за пределы Западного Урала. Хомутовых мало-помалу стали забывать, и со временем пермская земля могла совсем потерять из виду своего славного сына, если бы автору этих строк в конце семидесятых годов не пришлось писать книгу о Березниках «Сражение за мечту». Во время работы над ней и пришла мысль проследить дальнейшие судьбы знаменитых «коноваловских ребят», о которых так восторженно писал в своем очерке «Соль земли» Константин Паустовский.

Многих из них уже не было в живых, умер и ватажок Коновалов, другие полегли на бранном поле, но Хомутов-старший выжил. В начале войны он возглавлял топогеодезическую партию в Уральской алмазной экспедиции, у него была крепкая бронь, но Хомутов добился отправки на фронт и в качестве военного топографа прокладывал маршруты своей дивизии, засекал огневые точки противника, принимал участие в штурме Берлина.

Обо всем этом и было рассказано в книге «Сражение за мечту», экземпляр которой я отправил с дарственной надписью Хомутову, и вскоре получил письмо, где он благодарил за книгу и сообщил, что его сыну, испытателю-парашютисту, присвоено звание Героя Советского Союза. В ответ я попросил его телеграммой срочно сообщить мне адрес сына, так как предстояла моя поездка в Москву.

Так я встретился с человеком редкой профессии Олегом Константиновичем Хомутовым. Мы посидели с ним в кафе на Арбате, и я многое узнал о нем.

Ему минуло полтора года, когда отец развелся с матерью и ун]ел от них. С той поры и начались мытарства. Как только они переехали из Усолья в Бокситогорск под Ленинградом, началась война, их эва-

139

куировали в Башкирию. По дороге туда эшелон бомбили, сотни людей погибли и были ранены, целехонькими остались всего несколько десятков беженцев, и среди них — семилетний Олег с матерью. Вернуться в Ленинградскую область, в шахтерский город Сланцы им удалось в 1948 году. Здесь после неудачной попытки стать юнгой Олег увлекся авиамоделями, создал в школе кружок и сам руководил им. Его первая модель с резиновым моторчиком на районных соревнованиях продержалась в воздухе 1 минуту 45 секунд. Олега наградили почетной грамотой. По ночам ему начали сниться настоящие самолеты. После десятого класса юноша поступил на самолетостроительный факультет Московского авиационного института, успешно окончил его. Наверное, сама судьба вывела Олега на трудную стезю испытателя новых средств спасения, аналогичных тем, которые он предлагал в своей дипломной работе.

В следующий мой приезд в Москву Олег пригласил меня на юбилей Тушинского аэродрома, вернее, национального аэроклуба России,

U

где, по его словам, можно увидеть весь цвет отечественной авиации — военной, спортивной, хозяйственной. К началу торжества мы опоздали и только обозрели в приоткрытую дверь зрительный зал с ми-

О О

зерным количеством зрителеи и восседавший на сцене президиум. Доклад читал прославленный летчик, маршал авиации, трижды Герой Советского Союза, сбивший в годы войны 62 самолета противника, Иван Никитович Кожедуб.

— А где же остальной цвет? — спросил я.

— В буфете, — ответил Олег.

Мы пошли туда. Никто не обращал на нас внимания, пока какой- то генерал не окликнул Хомутова: «Олежка!» и пригласил нас к себе.

— Кто это?

— Командующий ВДВ, — только и успел ответить Олег.

Лишь прозвучало его имя, многие сидевшие за столами подняли головы и стали выходить из-за столов, подбегать к нему, чтобы пожать ему руку. Его обнимали, поздравляли с юбилеем Тушино, радовались встрече.

Позже я выспросил у него, кто подходил к нему. Первым был молодой генерал-майор ВДВ, затем летчик-испытатель летающей лаборатории, летчики истребителей, сопровождавших летающую лабораторию при испытаниях катапульт, летчики-испытатели новых моделей самолетов, кому пришлось катапультироваться, и те, кому никто не мог дать гарантии, что им не придется это делать. У летчи-

140

ков есть такое выражение: «А ты катапультировался?!» Это неопровержимый аргумент, и если не можешь ответить «да», — нужно просто замолчать.

Как врача, спасшего многих от гибели, с благодарностью встречали Олега Хомутова и совершенно не знакомые ему «рабочие неба». Из уважения к нему они и мне пожимали руку, полагая, что я имею какое-то отношение к юбилею, и их отношением я был тронут до слез, глубже понимая, с кем имею дело.

Когда мы подошли к столу, где сидел командующий, он поднялся, по-отцовски обнял Олега и крепко прижал к себе. Это был генерал армии, Герой Советского Союза военных лет, создатель ВДВ Василий Филиппович Маргелов. Олег представил ему меня, и он, пожимая мне руку, спросил:

— Собираетесь писать о нем?

— Нет, — ответил я, — я хочу, чтобы он сам написал о себе.

Василий Филиппович посмотрел на меня как-то по-другому, чем

смотрел до этого, и сказал:

— Это вы верно решили. Ни один прибор или другой человек не сможет передать того, что перенес испытатель. Тем более, что он у нас единственный, кому пришлось первым испытать на небе ураган сверхзвукового потока в стратосфере. И в новые кресла для катапультирования он садился не раз.

Командующий молча налил нам в стаканы коньяк, прикоснулся к ним своим стаканом и сказал:

— Это была бы интереснейшая книга. И я желаю вам успеха.

Вскоре из громкоговорителей послышались аплодисменты и в зрительном зале началось награждение. Командующему нужно было идти на трибуну, как он сказал, «созерцать воздушный парад». Маргелов попрощался с нами и в сопровождении нескольких старших офицеров направился к выходу. А нас перехватили и увели к себе за стол парашютисты-спортсмены.

Засиделись мы допоздна, едва успели к последней электричке метро, куда нас, подвыпивших, два юных милиционера не пускали, но Олег приподнял лацкан своего пиджака, под которым был привинчен дубликат Золотой звезды, и офицеры вытянулись в струну и отдали честь.

В метро мы сели в пустой вагон, и Олег рассказал мне о Марге- лове забавный эпизод. Как-то Василий Филиппович пригласил Олега на крупные учения Воздушно-десантных войск, где спускались с не-

141

бес не только десантники, но и мощные купола доставляли в нужные точки орудия и легкие танки. Во время учений Олег жил в палатке командующего. Однажды ночью вдруг где-то за палатками начал раздаваться грохот, словно кто-то забивал сваи.

— Слушай, — сказал адъютанту разбуженный грохотом Маргелов, — сходи посмотри, что там происходит.

Адъютант проворно оделся, выбежал и тут же вернулся: оказывается, десантники в домино играли.

— Какое такое домино, — удивился командующий. — А чем они так стучат? Кувалдой, что ли?

— У них вместо пластинок чугунные кирпичи, а стол из половой доски…

— И что — на кирпичах очки отмечены?

— Все как надо — и очки нанесены, и отверстия д. ля рук проделаны, можно обеими руками брать — вот и грохают.

— Ах варнаки, до чего додумались!

Потрясенный выдумкой десантников, Маргелов поднялся, надел тельняшку, тапочки и в синих сатиновых трусах почти выбежал из палатки, а за ним ринулся адъютант. Когда Олег подошел к играющим, Василий Филиппович уже участвовал в игре. Степь освещала яркая луна. Командарм подбегал к своим кирпичам, выискивал среди них нужный ему, хватал его, подбегал к столу, поднимал обеими руками слиток выше головы и со всей силой грохал им об стол. Забив последний кирпич, раньше всех скинув их, Маргелов под бурные аплодисменты десантников вышел в победители. На прощание Василий Филиппович подозвал дежурного офицера и дал указание написать на его имя докладную о подразделении, где зародилась эта весьма полезная для физкультурного развития личного состава игра, чтобы поощрить выдумщиков.

Командующий ВДВ пережил 418 дней на фронтах небывалой войны, он любил и глубоко уважал рядовых солдат, на долю которых выпадает самая тяжелая работа хоть на войне, хоть на учениях. Они выносливы, находчивы, стойки. И Олег Хомутов, которого он любил, как родного сына, был таким же стойким исполнителем в редкой, опасной и малоизвестной работе испытателя.

Последняя наша встреча с Олегом произошла в 1982 году, когда он посетил Прикамье. По моей просьбе Хомутова пригласили на 50-летний юбилей города. К этой дате вышла моя третья книга о Березниках «Город белых берез», где впервые было упомянуто имя

142

Олега, рассказано о нем, как об уроженце Прикамья, и помещена его фотография.

Олег остался доволен тем, что посетил свою малую родину, а меня порадовало, что он привез мне рукопись первой главы будущей книги. Стало ясно: автор прекрасно владеет пером и у него в запасниках души много чего накоплено. Я мысленно представлял себе продолжение книги и думал о ее главах. Олег не признавал домов отдыха и курортов, считая, что отдых должен быть активным. Могли появиться главы о том, как он с друзьями, сколотив плот под названием «Надёжа», совершил на нем путешествие по Печоре, или как с женой, полуторагодовалой дочерью и трехлетним сыном они отправились к морю, где жили в палатке, а Олег, страстный любитель подводной охоты, добывал пищу на подводных лугах. Он мог бы поведать о неведомых нам впечатлениях не только в бездонном водоеме неба, но и в морских глубинах, где в плотной среде воды звук проходит в пять раз быстрее, чем в поднебесье.

Интересным мне показалось его увлечение собирать несколько поперченные сарказмом, перелицованные и, возможно, им же переиначенные или придуманные пословицы, поговорки и афоризмы. Вот некоторые из них: «Видно птицу по помету. Тяжело в лечении, легко в гробу. Хочешь помочь — не мешай. Сколько нужно, чтобы было можно?»

Украшением книги могли стать загадочные рисунки Олега, набросанные им во время беседы, не имевшей ничего общего с изображениями. В нем была какая-то собранность, позволявшая ему говорить или слун]ать и одновременно думать о чем-то своем и что-то там рисовать. Так в моем блокноте, подвернувшемся ему под руку, появился набросок падающего с неба лебедя и силуэт джентльмена в шляпе. Я не сразу заметил, что силуэт составлен из десяти цифр: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 0. Этот рисунок и по сей день является для меня загадкой. Сам ли Олег составил изображение человека из десяти цифр или взял у кого-то?

Уже во время работы над этим очерком я почти случайно наткнулся в своей библиотеке на работу И. Л. Галинской «Загадки известных книг», где рассматривалось скрытое философско-эстетическое содержание некоторых литературных произведений и речь шла о взглядах на мир и месте человека в нем, заимствованных из тех или иных философских и эстетических систем. Там, в частности, говорилось о древнеиндийской философии «Махабхараты», где одна из метафор пред-

143

ставлена числом «девять» — «девятивратныи град», ооозначающии человеческое тело, в коем обитает «горожанин» — дух, субъективное создание, считавшееся в древнеиндийской философии бесконечным и непознаваемым. А другая ветвь древнеиндийской философии — «дхва- ни» — установила для драматургии десять поэтических настроений, так называемые расы: 1-я раса — эротика, любовь; 2-я — смех, ирония; 3-я — сострадание; 4-я — гнев, ярость; 5-я — мужество; 6-я — страх; 7-я — отвращение; 8-я — изумление, откровение; 9-я — спокойствие, ведущее к отречению от мира; 10-я — родственная нежность, близость.

Знал ли Хомутов упомянутые трактаты древнеиндийской философии? Читал ли он «самого знаменитого невидимого писателя» Америки Дж. Д. Сэлинджера, который придерживался предписанной школой «дхвани-раса» технологии формирования заданного поэтического настроения в сборнике «Девять рассказов» и в повестях о Глас- сах? Помнится, самые нашумевшие в 60-х годах произведения Сэлинджера были «Выше стропила, плотники», «Хорошо ловится рыбка бананка»…

Я мечтал о выходе книги Олега Хомутова, я думал, что после первой главы — «Катапультирование» — следовало бы ждать занимательного рассказа о заре парашютизма. Еще в XVI веке Леонардо да Винчи нарисовал на листе картона человека, висящего под остроконечным колпаком, напоминающем купол парашюта. Под рисунком Леонардо да Винчи написал: «Если взять полотняный натянутый шатер, у которого каждая строка имеет 12 локтей в ширину и такую же высоту, то человек может сброситься с любой большой высоты, не опасаясь гибели».

Однако создать подобный шатер и испытать его в действии тогда не удалось, хотя сама идея спасения человека при падении с высоты, предсказанная великим мыслителем эпохи Возрождения, оказалась верной.

Чуть более двух с половиной веков прошло, и эта идея воплотилась в полотняный купол, туго натянутый на каркас, с которым его создатель Себастьян Ленорман прыгнул из окна обсерватории во французском городе Монпелье и благополучно приземлился, дав своему детищу название на века: «пара-шют», что в переводе означает «против падения».

У первого «пара-шютиста» было много последователей в разных странах, в том числе и в России. Вспомним хотя бы трогательный кадр из фильма А. Тарковского «Андрей Рублев», где мужик-испытатель,

144

надев свое крылатое изобретение, прыгает с купола высоченного храма и кричит своему другу или соседу, не верившему его затее: «Ефим, летю!» И далее — по сценарию: «Он летит над землей, как ангел… Он видит свою землю, на которой родился и будет похоронен, видит такой, какой ее никто до него не видел…»

Это — осуществление мечты… Начинателям парашютного движения не откажешь в мужестве. Они рисковали, зная о гибели предшественников, но усложняли свои опыты. Если первые фанатики прыгали с крыш домов и куполов храмов, то их последователи выбрасывались с диковинными зонтами с воздушных шаров и аэростатов, как это сделал Жак Гернерен, отстегнув от плывущей в небе рыбины сплетенную из ивовых прутьев корзину под брезентовым куполом. Сидя в ней, он спустился на землю. Второй раз в этой же корзине спустилась с небес жена изобретателя, Элиза Гернерен, — первая женщина в истории парашютизма.

С развитием авиации становилось ясно, что парашюты нужны, прежде всего, для авиаторов. Все новые модели были признаны непригодными — они оказались громоздкими, неудобными, не вмещались в кабину самолета, а парашютисты размещались под кабиной или между колес аэроплана.

И тут за дело взялся парижский преуспевающий дамский портной Франсуа Рейхельт. Он приостановил прием срочных заказов, далеко закинул все свои выкройки и лекало и стал шить странный плащ. Когда он его надел перед зеркалом и поднял руки, то полы плаща напомнили крылья с перепонками летучей мыши. В этом плаще портной удачно спускался с крыш домов, но в 1912 году при попытке спрыгнуть с Эйфелевой башни он разбился насмерть.

Несмотря на гибель подвижника, его изобретение дало направление поиску — спасательное средство оказалось автономным, в нем было то, чего не хватало всем предшествующим моделям, — оно вмещалось в кабину самолета, его мог заранее надеть авиатор и при аварии спрыгнуть. Теперь дело оставалось за надежным парашютом.

Актер Петербургского Народного дома Глеб Котельников, которого, кроме сцены, влекло еще изобретательство, глубоко вчитался во все сообщения об опытах Рейхельта и пришел в заключению, что парижский портной был на верном пути. Его плащ удобен, портативен! Но плащ не оправдал себя. А не лучше ли сделать портативный ку п о л?

Как-то при нем одна актриса вынула из сумочки шелковый свер-

145

ток-комочек и повязала косынкой голову, образовав над копной своих волос изящный купол. Это была блестящая подсказка! Парашют должен быть из легкого, прочного шелка!

Второй необыкновенно важной заслугой русского изобретателя явилось то, что он первый разделил на два плеча стропы, позволявшие парашютисту, держась за них, принимать наиболее удобное положение для приземления. Портативный купол укладывался в заплечный ранец, из которого авиатор мог при помощи простого устройства легко вытянуть его в воздухе.

Принципиальная схема РК-1 (русский, Котельников, первый) легла в основу всех современных авиационных парашютов. Испытания прошли успешно, изобретение Котельникова было запатентовано во Франции, считавшейся родиной воздухоплавания.

А вот в России к парашюту отнеслись с недоверием. Когда в годы Первой мировой войны Котельников предложил свое изобретение военному ведомству, то получил отказ. Ходили слухи, что командующий российскими воздушными силами великий князь Александр Михайлович высказался так: «Парашют в авиации — вещь вредная, так как летчики при малейшей опасности будут спасаться на парашютах, предоставляя самолеты гибели».

Еще в 1920 году журнал «Вестник воздушного флота» вещал: «Вообще требовать от летчика, чтобы он сам выкинулся из самолета, — значит идти против его психологии». А психология крылась в косности, в бюрократизме, в лени руководящих ведомств. Парашютной подготовкой в летных частях никто не занимался, никто не прыгал, готовя себя к спасению, и нигде не говорилось, не писалось, что кто- то где-то спасся. На складах лежали партии парашютов, французских и американских.

Первым в нашей стране прыгнул с парашютом один из старейших летчиков, в будущем Герой Советского Союза, генерал-полковник Михаил Громов. Случилось это в 1927 году. На подмосковном аэродроме проводилось испытание новой модели истребителя, самолет нужно было ввести в штопор, но вывести из него не удалось из-за конструкторской ошибки, и летчик получил серьезную травму. Громов тогда был ведущим испытателем, и ему поручили продолжить испытания в той же программе. До этого Громов еще ни разу не надевал парашют перед полетом и всегда летал без него. А на этот раз руководитель испытаний настоял надеть его. Введя истребитель в штопор, ведущий испытатель не смог вывести его из стремительного пике.

146

Когда до земли оставалось 500 метров, Громов выпрыгнул из кабины, сосчитал до трех и выдернул кольцо парашюта. Распустился белый купол, а самолет врезался в землю.

Вскоре подобный случай повторился. Заговорила пресса. Парашют начал завоевывать симпатии летчиков.

Пусть не покажется лишним пересказ длительный истории парашютизма, поскольку ее блестяще увенчал Олег Хомутов, еще не став Героем Советского Союза, а лишь предложив в своем дипломном проекте истребитель-перехватчик, оснащенный отделяемой кабиной со стабилизирующим устройством.

Скажете, фантазия? Безусловно. Но сейчас уже витает более дерзкая конструкторская идея, чтобы при аварии лайнеров пассажирский салон мог бы отделяться от корпуса и под куполом парашюта спланировать к земле. Подобная фантазия будоражила умы еще в 20-е годы под названием «Ступайте вниз».

Обо всем этом должен был написать в книге Олег Хомутов. Он ее начал, но не закончил. В своем письме ко мне он писал: «Сейчас, в

О

смысле писания, я несколько инертен, т. к. пытаюсь переити на работу, связанную с авиацией, но с большой свободой и окладом (?). Наладим регулярную переписку. Сейчас спешу. Большой привет тебе от всей нашей семьи!!!

С уважением! Олег».

Любезный читатель, наверное, уже давно почувствовал, что я не могу расстаться со своим героем. Да, я боюсь сказать, что его нет в живых, что он умер в 1997 году в 63 года. Сказалась профессия. Он ун]ел от нас с песней лебедя. Поэтому я предлагаю здесь первую главу написанной им книги. Он в ней очень живой!

Олег Хомутов

КАТАП УЛ ЬТИ РО ВАН И Е

Степь. Солнце еще не взошло. Но даже без его палящих лучей изнемогаешь от душной жары. Ни ветринки. Чистое, глубокое небо.

Лежишь на горячей от вчерашней жары земле, смотришь в безграничное пространство неба-океана, и все окружающее пропадает.

Там, вверху, что-то таинственное, манящее, неземное. Хочется, как птица, вспорхнуть и лететь, лететь в это безграничное раздолье…

Простор и безмолвие степи. Не хочется говорить. Полное расслабление, благодушие, лень…

На горизонте, в мареве просыпающегося неба, тихо как будто подкрадываются три серебристые точки, тянущие за собой белоснежные шлейфы.

— Наши, — лениво бросил Игорь, ведущий инженер.

Треснуло небо троекратным взрывом. Самолет-лаборатория и два самолета-киносъемщика перешли звук.

За передним самолетом-лабораторией шлейф на мгновение искривился.

— Сбросил, — промолвил Игорь.

Сегодня при испытании катапультного кресла катапультируется манекен, как говорят парашютисты, «Иван».

Это кукла с глазами, ушами, волосами и шарнирными суставами. Одет «Иван» в такое же точно снаряжение, в каком будет летать впоследствии летчик.

После изнурительных трудов инженеров, ученых, после лабораторных испытаний, доработок идет последнее перед испытанием катапультирование с «Иваном». После «Ивана» техника считается отработанной (в смысле «железа», деталей и т. д.). Следующая очередь за парашютистами-испытателями. На их страх и совесть ляжет оценка катапультной установки, ее путевка в жизнь. В этом случае, кроме техники, испытывается физиология и психика: больно — не больно, удобно — неудобно.

Из самолетов времен Великой Отечественной войны в случае аварии летчик мог выпрыгнуть, как из быстро мчащегося автомобиля. С увеличением скоростей полета, с появлением сверхзвуковых самолетов при попытке выпрыгнуть из самолета летчик уже не мог физически превозмочь скорость набегающего потока воздуха.

Для спасения летчика инженеры, совместно с учеными, сконструировали катапультное кресло с пороховым зарядом. Летчик, в случае безнадежности своего положения, дергает за ручку на кресле. В этот момент его крепко притягивает к креслу, чтобы скоростной напор — шквальный ветер — не сломал ему «руки-ноги-голову». А затем, как из пушки, кресло вместе с летчиком выстреливается из кабины самолета.

У сегодняшнего «Ивана» высота полета большая. До рези в глазах всматриваемся с Игорем в небо. Кресло с «Иваном» не видим. Вдруг появляется облачко дыма, и вслед за ним, как тюльпан, раскрывается бело-оранжевый купол парашюта. На газике едем к месту приземления «Ивана». Соскакиваем с машины, подбегаем и… видим: у «Ивана» разбит вдребезги гермошлем.

148

Бежим к креслу.

Разрушен мощный металлический кронштейн, за который крепится тормозной парашют, гасящий сверхзвуковую скорость перед раскрытием спасательного парашюта.

Загадочка!

Ведь это контрольный сброс! Экзамен! Перед этим все было нормально. Мы всей испытательной бригадой радовались, что работа подходит к концу. Все отработано. И вот тебе — конец!

Я представил себя на месте этого «Ивана». Дрожь пробежала по телу.

На вертолете всю эту кучку «результатов» мы с Игорем доставили на базу. Здесь мы узнали, что летчик самолета-лаборатории еле дотянул до «дому» — повреждено хвостовое управление, разрушена часть киля. Настроение у всех упадническое.

Приказ руководства: срочно проявить кинопленку! Как? Что там? Почему?

Затаив дыхание, смотрим кино. Ничего не понятно. Рухнули надежды, пропал многолетний труд…

В течение дня механики кропотливо разбирают кресло. И вдруг один из самых дотошных ворчунов заорал во весь дух:

— Вот она!!!

Все встало на свои места. Маленькая деталь кресла, величиной с грецкий орех, забракованная и тут же переделанная в процессе испытаний полгода назад, была установлена сейчас в старом варианте. Доработка ее тогда была настолько ничтожной, что где-то, кем-то оказалась незамеченной.

Все встало на свои места! А каково мне — испытателю? «Техника — техникой, наука — наукой, а жить охота», — подумал я.

От дальнейшей работы не отказывался, виду не подавал, но… призадумался. При подготовке моего кресла к катапультированию на всякий случай внимательно наблюдал за монтажом особо важных узлов — все-таки спокойней.

Ночами не мог заснуть: придумывал самые разные аварийные ситуации, боролся с ними, торопился, потел. Ведь здесь для жизни важна каждая доля секунды. Страшно уставал, настолько все было психологически и физически натурально.

А так хотелось поспать! Моментами, в перерывах спасительных мыслей, я пытался представить, а как будут жить там, дома, мои, когда меня не будет… Становилось до слез жалко себя. Потом опять

149

борьба за спасение (испытатель, имея свой опыт, сам, с помощью старших испытателей, придумывает средства спасения в случае отказа испытуемого объекта). И попытка предварительной оценки всего снаряжения летчика и кресла, для тех, кому они когда-нибудь, может быть, понадобятся.

Наши летчики, проводившие эту работу, смотрели на меня сочувственно-непонимающе. У нас разные психологии: летчик верит самолету и боится парашюта. Применяет его, как правило, в исключительных случаях.

Я еще в ДОСААФ, когда взлетали на ПО-2, был всегда начеку до высоты 200 м (на этой высоте спортивный парашют тех времен мог не помочь). Как только набирали высоту больше 200 метров, наступало относительное спокойствие: случись что-нибудь — я выскочу, при мне парашют.

Завтра эксперимент. Опять бессонная ночь… Встаем рано, в три часа. На рассвете взлет.

Мой доктор Петя спит рядом со мной. До зависти сопит во сне.

Встаем. Доктор проверяет мой пульс, давление, температуру. Наклеивает на разные части моего тела датчики. Они будут записывать состояние организма в момент выстрела, при снижении на парашюте и после приземления.

Рассвет.

К домику, где мы расположились, подъезжает санитарная машина. В нее меня заботливо усаживают. Осматриваюсь: носилки, лубки (на случай переломов чего-нибудь), доска, если повредишь позвоночник…

— Чего вы посадили меня в это похоронное бюро?

— Извини, Олег, другой машины нет.

— Тогда поехали.

Приезжаем на аэродром. На площадке стоят три истребителя — стремительные птицы.

Предутренние сумерки. Жутковато-торжественно. Около самолетов возятся не знающие сна чумазые механики. Когда они успевают все сделать? Шутливая перебранка с ними.

— Кончай с этими трепачами, пойдем одеваться, — впервые за это утро выдавил из себя вечно молчащий Василий Степанович Кочетков.

Он, как опытный парашютист-испытатель, был выпускающим и отвечал за спасательное снаряжение.

150

Кислородчики надели на меня скафандр, переругиваясь с доктором, который запутался в своих проводах от датчиков.

Василий Степанович помог мне сесть в кресло. Где-то внутри мне это не понравилось — «провожает». Хотелось грубой мужской шутки, чего-то отвлекающего…

Но Василий Степанович сам много раз бывал в том состоянии, которое испытывал в данный момент я — молодой испытатель. Он по- отечески заботливо притягивал меня к креслу, привязывал фалы приборов. И все время спрашивал: «Не режет? Не давит? А эту лямку подтяни, не пижонься — смельчаков видели».

Все готово. Притянут, привязан. Пора в самолет. Инженеры, механики бережно подняли кресло со мной и вынесли из помещения к подъемному крану. Подцепили кресло на крюк. Вишу, болтаюсь на тросах. Механики, ухватившись за кресло, вставляют его в направляющие рельсы кабины самолета. Усадили. Сижу.

Приезжают летчики. Они, как будто выполняя какой-то ритуал, по- своему здороваются с механиками. Те заботливо пристегивают их к рабочему месту — креслу в кабине. Ласково, с шутливым балагурством, поправляют их снаряжение.

Загрохотали двигатели самолетов. Плавно, величественно вырулили на взлетную полосу три ястребка. Остановились. Слышу в шлемофоне:

— Двести один, взлет разрешаю. Счастливо!

«Спасибо, наконец-то!» — думаю. Оборачиваюсь: на стоянке, как на вокзале, стоит вся наша бригада и машет руками. «Не беспокойтесь — вернусь», — подумал я.

Слышу в наушниках:

— Добро!

— Поехали!

Не каждый ощущал быстрое нарастание скорости при взлете истребителя. Разбег и взлет истребителя красив и несравним ни с каким аттракционом! Торжественность обстановки, волнение, перемешанное с необычностью быстро уходящей от тебя земли.

Пробили облака. Небо — лазурь. Внизу белоснежная, безграничная пустыня. Смотришь на небесные красоты, на соседний истребитель. Летчика не узнать. В своем защитном шлеме он похож на марсианина.

В моей кабине световое табло. С нетерпением жду сигналов. Скорей! Скорей! Скорей!

151

— Внимание!

После этого сигнала отключается все волнение. Разблокировал — выдернул чеку стреляющего механизма, положил все предохранители в определенное место в кабине. Дал летчику сигнал «Готов». Жду.

— Приготовиться! — дает сигнал летчик.

Я взялся за ручку катапультирования.

— Пошел!

Резко дергаю ручки. И… сижу на месте (так мне кажется). Неужели не выстрелюсь? Придется садиться, а потом опять эта нервотрепка!… В момент сильного нервного напряжения время воспринимается совсем не как у костра на рыбалке. Минута, промелькнувшая незаметно в домашних условиях, как резина, растягивается в «вечность» на испытаниях. Выстрел катапультирования, который для всей обслуживающей бригады на земле воспринимается как выстрел, — момент, для испытателя по времени тянущийся дольше. Восприятия, ощущение времени совершенно другое, чем в быту.

Плавно сдавило, ударило, прижало, освободило! Падаешь вместе с креслом и ждешь, когда же приборы, кем-то придуманные, освободят тебя?.. Подождем. До земли еще далеко! Томительно долго тянется время… Жду сигнального флажка на правом колене ноги (сам придумал для личного успокоения). Долго ждать. Перестаешь верить самому себе. Начинается дергание: спасаться или ждать?… Со страхом жду… Ну, ну, флажок, ну… Хлоп! Появился! Значит, через пять секунд сработает кресло. Подождем… Ну, скорей же!

Тряхнуло! Посмотрел наверх. Раскрылся! Надо мной бело-оранжевый купол парашюта! Хочется жить! Внизу летают птицы. Я выше их! Радость освобождения, радость жизни! Я жив! Я вернулся!

Плюхнулся на ту же степь, где лежали мы с Игорем и ждали «Ивана». С блаженством развалился на выгоревшей траве. Особенно остро ощущаешь запахи степи… Птицы необычно щебечут… Кажется, что слышишь, как бабочки машут крыльями.

Заключение комиссии: кресло и снаряжение пригодно для эксплуатации. Все прошлые переживания уходят на второй план. Радость победы над собой, радость совершенной работы. И много дней окрыленного настроения. Это неповторимо. А впереди другая работа, опять требующая от тебя силы, знаний, терпения…

Со степью, здесь же, почти на этом месте, встречусь я только зимой в более суровых условиях. И вспомню старинную русскую песню, любимую песню детства: «Степь да степь кругом…».

Глава третья

СВЯТЫЕ — СОЛЬ ЗЕМЛИ

Стефан Пермский

(1345–1396)

Равноапостольный русский святой, современник Сергия Радонежского, Андрея Рублева и Дмитрия Донского.

«Таких святых, как Стефан Пермский, — сказано в предисловии издания «Святитель Стефан Пермский», — на Руси мало. В Древней Руси подобного, пожалуй, не сыскать: он ввел в Христову Церковь дотоле бесписьменный языческий народ».

Святитель Стефан создал коми-зырянскую письменность и стал просветителем, учителем и крестителем народа коми. Земной подвиг Стефана описал его друг, один из образованнейших людей своего времени, видный русский писатель, ученик преподобного Сергия Радонежского, Епифаний Премудрый.

В Перми сохранился посох Стефана Пермского, с которым он не расставался во всех своих странствиях. После смерти святителя в память его апостольских трудов посох украсили костяными кольцами с резьбой, где представлены сцены из жития Стефана.

Посох долго находился при гробе святителя в Московском Кремле, в соборе Спас на Бору. Но в 1612 году поляки захватили Москву и с другими ценными вещами вывезли его в Литву. В середине XIX века пермский губернский лесничий Далматов обратился с просьбой в Синод о передаче посоха Перми, и в 1848 году посох был прислан в Пермский кафедральный собор. Ныне посох хранится в Пермском краеведческом музее.

153

БОЖЕСТВЕННОЕ ОЗАРЕНИЕ

…И я научу их, и обращу их, и приведу их ко Христу Богу, или же сам голову свою положу за Христа и веру, и за доброе исповедание, как

сказал апостол: «Дано нам не только веровать в Него, но и страдать за Него…

Стефан Пермский

Епифаний Премудрый в «Слове о житии и учении святого отца нашего Стефана, бывшего в Перми епископа» писал: «Ив один из дней, войдя к нему, он ему сказал:

— О епископ, отче, господин! Благослови меня, владыка, пойти в языческую землю, называемую Пермь, в заблудшие народы, к людям неверным, людям некрещеным. Я хочу научить их и крестить их, если Бог поможет и посодействует и твои молитвы поспоспешествуют мне. И я научу их, и обращу их, и приведу их ко Христу Богу, или же сам голову свою положу за Христа и веру, и за доброе исповедание, как сказал апостол: «Дано нам не только веровать в Него, но и страдать за Него…»

Преподобный же старец, епископ Герасим, боголюбивый святитель, увидев это и услышав, весьма удивился и сильно поразился его благочестивому предложению и доброму дерзновению. И долго побеседовав с ним о полезном для души и собираясь его отпустить, взял его, ввел в святую церковь и, сотворив молитву и знаменав его честным воздви- гальным крестом, благословил его, отпуская его, и сказал:

— Чадо Стефан, о Святом Духе сын нашего смирения, сослужеб- ник наш и сопресвитер! Иди, чадо, с миром, с Божиею помощью и благодатью».

Благословил Стефана на подвиг во имя веры первый из пермских епископов, Герасим, мученически погибший в 1447 году и канонизированный в 1607 году.

Величие и значение святителя Стефана в духовной жизни нашего народа кратко описать невозможно, поскольку его беспримерного жития хватит на несколько томов. Дай Бог уразуметь хоть маленькую толику из его свершений.

Попытаемся раскрыть одну из сторон его подвига — подвиг просветителя. В этом ему помогло прекрасное знание язык зырян. Он, составив алфавит для народа коми в XIV веке, создал особую азбуку, причем начертания букв взял из местных знаков, которыми метили издавна лесные угодья. Так называемые пасы вырезывались на дере-

154

ве или бересте. Благодаря этому азбука приобрела самобытный национальный вид и внешне отличалась от кириллицы (начертание букв славянского алфавита близко повторяет греческий). Воспользовавшись «лесной арифметикой», святитель Стефан тем самым приблизил азбуку к народу и облегчил ее усвоение. Надо отдать должное светлому уму святителя: он блестяще исполнил свой замысел по созданию письменности народа коми.

«Математика и письмо существуют в тесном симбиозе», — писал журнал «Курьер ЮНЕСКО», посвященный математике. Далее в журнале идет речь об археологических открытиях недавнего времени, которые показали, что именно необходимость измерять, делить и распределять материальные блага дала импульс созданию систем письма. В свою очередь, возникновение математики, выходящей за рамки простого счета, нельзя представить без некоей материальной основы. Без письменности человек, ограниченный возможностями памяти, обречен обходиться узким набором манипуляций с цифрами.

В третьем тысячелетии до н. э. в Египте и Месопотамии возникло абстрактное понятие числа. Поначалу каждое число относилось к определенной группе объектов, например, «четыре овцы» писалось иначе, чем «четыре меры зерна». Подобную роль у коми-народа играли «пасы», «меты», «резы». Вполне возможно, что именно «лесная арифметика» воодушевила святителя на создание азбуки. Видимо, само Божие озарение помогло Стефану Пермскому угадать всемирный закон творения письменности. Не это ли имел в виду собрат Стефана по затвору, написавший его житие Епифаний Премудрый: «Многие годы греческие философы собирали и составляли греческое письмо и сложили его трудами многих в течение длительного времени. Пермское же письмо сложил один чернец, один составил, один сочинил…, один монах, один инок Стефан, вечно чтимый епископ, один сразу, а не в течение многих лет, как греки, но один инок, один-единственный, уединяясь, у одного только Бога прося помощи».

Создание национальной письменности коми-народа — явление

155

уникальное, невероятное, небывалое. Однако святитель не только подарил письмо лесному народу, но и сделал собственный перевод на этот язык богослужебных книг: Евангелия, Псалтыри, Часослова. И если Мартин Лютер перевел Библию на немецкий язык в середине XVI века, то епископ Стефан Пермский дал слово Божие народу коми на полтора века раньше! Это ли не опережение своего времени?

Стефан Пермский обратил в христианство население необозримой Пермской земли от Устюга и далее на восток, до Уральских гор. Он привел ко Христу целый народ коми. Северные реки Вымь и Вычегда стали купелью для новокрещенных.

Благодаря Стефану в глухие дебри зырянской тайги дошло уникальное мистическое движение исихазма, или священнобезмолвия, школа молчаливого и непрестанного творения молитвы, наука общения человека и Бога. На полях рукописной книги видного исихаста Григория Санаита (XV век) рукою неизвестного монаха стефановскими письменами сделана такая надпись: «Этой книги почитатель ушел на при- лук в затворники, дьяк Михаил, на спасение своей души, при игумене при Михаиле».

Странно сейчас сознавать, что люди XIV–XV веков знали то, что до нас дошло только в конце XX века: опыт претворения здешнего бытия в иное бытие и соединение с Богом.

И хочется обратиться с молитвой: «Святителе Стефане, помоги нам раскаяться и обрести истинную веру во Христа!»

МОЛИТВА

Святителю и равноапостольному Отефану, епископу Пермскол\у

О Богосвященный и равноапостольный Отефлне!

Ыовый Боговедения проповедниче н просветителю крещениел\ святых великопермских во идолопоклонстве живущих людей ко ис- тиннол\у евангельскому свету путеводителю, дикоовразных оных народов теплоусердныл\ учением своим овратнтелю, пастырю дов- рый и учителю премудрый. Дух<* Святаго сосуде извранный, Хрис- топодражательный в невесный Оион путеводителю, овразе Благонравия всем Благодушно жити желающим, влагоискусный мыслен- нлго корлкля чрез л\оре мира сего к невесному пристанищу плавающего правителю, дивный во иерарсех, увенчанный Божественною Благодатию всероссийский светилниче, великий чудотворче и л\олит- венниче теплый!