Пермская шкатулка

Кто бы мог подумать, чтобы варианты могли так гармонично согласоваться между собой! А между тем это факт. И честь этого, может быть, случайно открытого факта принадлежит г-ну Мельгунову! Неправда ли — и просто, и остроумно!

Такое открытие может повести к удивительным результатам в ходе

О о

всего музыкального искусства, а для русской музыки это до такой степени важно, что всех последствий его и предвидеть нельзя. Изобретение это, которое можно назвать фонографией самих задушевных

fj

чувств народа, дает, между прочим, музыкантам всех стран истинныи

О U

ключ к разъяснению таинственно-историческои загадки о свойстве древнегреческой музыки. Сущность этой музыки должна теперь воскреснуть перед нашими глазами.

Мы имели наслаждение слышать эти записанные г-ном Мельгу- новым песни. Что за пленительная музыка! Сколько встречается свободы, изящества и необыкновенной оригинальности в этой народной гармонии. Какие самобытные ходы, обороты, аккорды, мелодические рисунки попадаются в этой музыке! И все это одушевлено одной

О О о о

мыслью, одной идееи — идееи народной жизни…

Особый цикл этих песен (именно духовные стихири) поразил нас выражением своего величественного и торжественного чувства».

Приведенная цитата позволяет убедиться, как благоговейно, с глубоким пониманием относился Иван Петрович к песенному народному творчеству. Только постигнув душу народа, вслушавшись в звучание ее порывов, можно было сочинить песню, которую народ воспринял как свою, даруя ей бессмертие. А в мелодии «Калинки» слились и удаль молодецкая, и тоска по воле при почти трехсотлетнем крепостном праве. Напомним — песня родилась в 1860 году — за год до отмен ы крепостничества.

Пройдя народную «корректуру», мелодия песни, возможно, несколько изменилась. По воспоминанию внука композитора, музыкан-

276

та-любителя, державшего в детстве рукописные ноты «Калинки» и смутно запомнившего вступительный наигрыш, звучал он в бодрой танцевальной манере. Теперь его не восстановишь, поскольку ноты затерялись. По семейному преданию, Ларионов написал музыку к стихотворению А. Н. Толстого «Колокольчики мои».

Полноценный очерк о жизни и творчестве композитора и музыканта И. П. Ларионова пока не создать: многое еще не найдено, слова и ноты его романсов затерялись, уникальная коллекция записанных им мелодий народных песен утрачена. Не совсем пока ясно, что значат слова дочери композитора Елизаветы, обращенные к сестре Марии: «Дала доверенность на ноты «Барышни», а партитуру ни за что не пошлю, чтобы не повторилась история с песнями».

Правда, слова двух романсов — «Прости» и «Звуки» — с большой долей вероятности можно предположить, что найдены. Одноименные стихотворения нашлись у известного поэта А. Н. Плещеева, дружившего с Ларионовым. Название стихов и их песенность обнадеживают. Вот строки из стихотворения «Прости»:

О, дай усталой головою Еще на грудь твою прилечь, В последний раз облить слезою И шелк волос, и мрамор плеч…

А вот последняя строфа из романса «Звуки»:

Так пой же! Легче дышит грудь, И стихли в ней сомненья муки… О, если б мог когда-нибудь Я умереть под эти звуки!

Как уже упоминалось выше, романс «Звуки» долго находился в репертуаре популярной певицы С.-Петербургской оперы Д. М. Леоновой. Одной строчки об исполнительнице романса казалось достаточно до тех пор, пока не нашлись слова романса, и тогда вдруг возник настойчивый интерес к певице: кто она, почему выбрала этот романс, что в нем ее пленило — слова или мелодия, не о себе ли, владеющей дивным голосом, она пела, что думали о ней современники? Вот несколько отзывов о ее редком таланте:

277

«Она пела так, как могла петь только богиня пения, которая своим голосом укрощала не только людей, но и зверей. И эта певица пела так, что рыбки на дне моря встрепенулись… Ей так хлопали в ладоши, такой шум был в зале, точно тысячи журавлей слетелись и коло-

О

тили своими носами в пол», — писала газета города Иокагама о гастролях Дарьи Михайловны Леоновой в Японии. Во второй половине 70-х годов XIX века знаменитая русская певица потрясала слушателей Европы, Японии, Китая, Америки своим божественным контральто. «Леонова владеет обширным звонким голосом: две октавы с половиною, от нижнего «соль» до верхнего «до», — писал М. И. Глинка. «У Леоновой, — замечал А. Н. Серов, — несравненно больше таланта, больше божественного огня, чем у многих артисток, пользующихся европейской славой».

Даже за давностью лет приятно сознавать, что овеянная мировой славой певица исполняла на своих концертах романс, написанный уроженцем Перми. Стало быть, романс стоящий.

А стихи А. Н. Плещеева, ставшие романсами, поэт написал в 1846 году, когда Ларионов еще учился в Московском кадетском корпусе и ему было 16 лет. Он мог их прочитать, а они — запасть ему в душу, и три года спустя, уже будучи офицером, в походе молодой композитор положил стихи на музыку. Возможно, так и началась дружба Ларионова и Плещеева.

У них было сходство судеб. И тот и другой в молодости служили в армии, участвовали в военных походах. Оба рано овдовели и каждый воспитывал троих своих детей. Ларионову жилось крайне трудно. Его одолевали болезни. Не случайно в одной из музыкальных бесед из-под пера рецензента вырвалась фраза о том, что если бы не волшебный мир музыки, «жизнь наша была бы еще безотраднее, чем она есть…»

Когда Ларионов заболел, Плещеев выхлопотал ему пособие от литераторов столицы, а после смерти друга поддерживал материально трех его дочерей.

Не красна была жизнь и у А. Н. Плещеева. Он стоял на эшафоте Семеновского плаца в ожидании смертной казни рядом с Ф. М. Достоевским, осужденный за участие в кружке Петрашевского. В последнюю минуту Достоевскому казнь заменили каторгой, Плещееву — лишением дворянства и солдатчиной, которую он отбывал в Уральске, затем — в Средней Азии, где при взятии крепости Ахмечеть отличился и был произведен в унтер-офицеры, позже — в прапорщики.

278

Ему были возвращены права потомственного дворянства. Выйдя в отставку, Плещеев женился, но через семь лет овдовел, оставшись с тремя мал мала меньше детьми.

Только под старость ему повезло — неожиданно он получил наследство, из которого внес значительную сумму в Литературный фонд, учредив пособия имени Белинского и Чернышевского для поощрения талантливых писателей.

Еще при жизни Ларионова поэт посвятил ему стихотворение «Завтра». Плещеев пережил друга на четыре года. Старшая дочь И. П. Ларионова Елизавета, драматическая актриса, писала сестре Марии, учившейся на Высших женских курсах в Петербурге: «И Плещеев скончался, так что помочь-то тебе, голубушка моя, некому…» Лишилась помощи и младшая сестра Ольга, учившаяся в Саратовском Мариинском институте благородных девиц.

В настоящее время в Саратове живет внучка Марии и правнучка Ивана Петровича, Т. Н. Петриченко. Ее сын стал профессиональным музыкантом. Окончив Саратовское музыкальное училище по классу кларнета, он с 1987 по 1993 г. играл в военном оркестре в артиллерийском училище имени Лизюкова. Позже его рукоположили в диаконы, а затем он принял сан священника. Ныне прапраправнук композитора — настоятель храма Архистратига Михаила в селе Перелюб. О. Ф. Дробенкова, внучка младшей дочери Ларионова Ольги, живет в Москве с дочерью Катериной.

И. П. Ларионов работал до конца своих дней преподавателем сольного пения в Саратовском институте благородных девиц и в классах Русского музыкального общества, был дирижером созданного им любительского хора, музыкальным обозревателем городской газеты. Он оказал огромное влияние на музыкальное образование жителей города.

В одной из своих бесед — «Два слова о ходе музыкального дела в Саратове» — Ларионов писал об отчетном концерте учащихся музыкальных классов и радовался, что все десять номеров программы — и соната для фортепиано и скрипки Моцарта, и трио Гайдна, и вокальные хоры Мартини, Вебера, Воротникова и Мендельсона — прослушаны были с большим внимание. Внимание это исполнители заслужили не только отчетливой и чистой игрой на фортепиано, но и очень хорошим исполнением номеров хорового и сольного пения. «Как видно, — продолжал далее La (так подписывал Ларионов все свои музыкальные рецензии, беседы и арабески), — дела нашей маленькой му-

279

зыкальной консерватории стали продвигаться теперь вперед… Искренно, искренно радуемся успеху у нас музыкального дела».

И. П. Ларионов предвосхитил события: в 1895 году музыкальные классы были преобразованы в музыкальное училище, а в 1912 году на базе училища открылась Саратовская консерватория.

По ряду причин Иван Петрович Ларионов долгое время пребывал в числе «без вести пропавших». Но теперь, когда он нашелся, Пермь не должна терять из виду своего славного сына, такого неординарного деятеля культуры — композитора, музыканта, музыкального педагога, хорового дирижера, собирателя фольклора, музыковеда — в Советской музыкальной энциклопедии он упомянут как музыкальный критик. Его песни и романсы, опера, музыкальные рецензии, фельетоны, беседы и арабески, рефераты «О преподавании пения в средних учебных заведениях», «О церковном пении вообще и о саратовском в особенности», «Пение как элемент развития и как искусство популярное» — все это, на наш взгляд, интеллектуальная собственность Перми, ее золотой капитал.

Много интересного нашли бы в его наследии музыканты, композиторы, солисты и хоровики, дирижеры и журналисты, педагоги и студенты музыкальных школ, училищ, вузов. Ибо в мире культуры существует вечное наследование и вечное обновление унаследованного. Будут всегда колебаться условные ценности, но подлинные произведения искусства, в том числе и песня «Калинка», сохранят достоинство на века. И почему бы ее первым аккордам не стать позывными Перми, с которых начинались бы передачи областного радио, начиналось утро?

Мария Гавриловна

Савина

(1854–1915)

Выдающаяся русская актриса. Основательница Русского театрального общества. Некоторое время жила в Пермской губернии, в имении своего мужа Н. Н. Всеволжского в Сиве. Здесь она начала писать свои воспоминания, что давно ей советовал И. С. Тургенев. Он подарил артистке для этой цели красивую с золотым обрезом тетрадь в синем переплете, с ключиком и замочком. Синюю тетрадь она благоговейно берегла нетронутой, а все, о чем вспоминалось в Сиве, записывала в другую тетрадь. В старинном барском доме,

расположенном в необъятном парке, в тишине, нарушаемой лишь пением птиц, М. Г. Савина вывела пером название главы: «Мое детство» и поставила дату «Сива, 2 июля 1883 года».

Так начала рождаться книга, получившая впоследствии название «Мои скитания».

песнь торжествующей любви

Я всегда применяю к Сиве слова Кречинского: а даль-то синяя и

то моя. Невообразим простор и замечательно красивые, благодаря горам, виды, глаза тонут в пространстве, а воздух пьешь как животворную влагу. Я восхищаюсь природой в полном

смысле этого слова, до умиления, до слез.

15 июня 1885 г. Сива. Пермская губерния. Оханский уезд.

Мария Савина

Мария Гавриловна Савина, известная всей России артистка Санкт-Петербургского императорского Александринского театра, прибыла в пермское имение Никиты Никитича Всеволжского в июле, когда на Урале стояли белые ночи, не менее прекрасные, чем на Неве. Все ей нравилось в Сиве: и большой барский дом, обставлен-

281

ный роскошной мебелью, и старинный парк с оранжереями, и тихая ласковая речка Сива. Но странное дело, душой и сердцем Мария Гавриловна находилась в другом родовом имении, в Спасском-Луто- винове, где несколько дней назад она гостила у Тургенева. Боже мой, как там было хорошо! Какой там чудный сад с изумительными липами! А дуб! Как-то часа в два ночи Иван Сергеевич предложил идти слушать ночные голоса. Мария Гавриловна первой вызвалась, и, несмотря на то что шла она под руку с Тургеневым, ей было страшно от темноты, от огромных очертаний деревьев в небе. А вокруг — в дуновении ветра, в трепете листвы, во всплесках и шорохах — слышалась ночная мелодия.

В один из тех дней Тургенев подарил ей синюю с золотым обрезом тетрадь.

— Вот вам, — сказал Иван Сергеевич, — извольте писать.

— Но что же я буду писать? — улыбнулась она.

— Пишите, что рассказывали мне и как рассказывали. Превосходно… Так, как… вы славно говорите. У вас должен быть прекрасный с л о г.

Ей было о чем писать. Судьба не баловала Марию Гавриловну. Она родилась на Украине, в Каменец-Подольске, в семье провинциальных актеров Подраменцовых, и в 15 лет начала играть в спектаклях. В юности Мария Гавриловна не получила должного образования, но ее природный ум и трудолюбие помогли ей обрести знания и овладеть подлинным сценическим мастерством. В 20 лет она покорила Петербург, вошла в состав труппы знаменитого Александринского театра и стала великой русской актрисой.

Савина гостила у Тургенева в Спасском пять дней и уехала 18 июля 1881 года, а 10 августа он получил от нее письмо из Перми (Сивы), написанное 29 июля, из которого стало ясно, что Мария Гавриловна, видимо, все-таки выйдет замуж за Всеволжского. Отвечая ей, Иван Сергеевич писал: «Сообщенная Вами новость меня очень заинтересовала, так как дело идет о Вашем будущем, в котором я, по искренней моей привязанности к Вам, принимаю живейшее участие. Новость эта не слишком меня удивила: она была почти неизбежной с того мгновения, как Вы решились ехать в Пермь».

В мартовском письме из Парижа Тургенев допытывался о том же: «И eu_Le вопрос: я вижу, что Ваш развод продвигается (развод с первым мужем, актером Савиным. — В. М.). Ведь Вы для чего это дела-

282

ете, чтобы выйти замуж за господина В-о!? Будьте так любезны — ответьте мне и на это. Или, может быть, Вам только хочется получить свободу?»

Мария Гавриловна познакомилась с Тургеневым два года назад, в 1879 году. Его почти тридцатилетней давности комедию «Месяц в деревне» Мария Гавриловна выбрала для своего бенефиса. Сперва она послала ему телеграмму в Париж, прося у автора разрешения сократить некоторые места. Он ответил согласием, но сожалел, что пьеса писана не для сцены и недостойна ее таланта. А после шумной премьеры Мария Гавриловна получила от писателя депешу: «Успех приписываю вашему прекрасному таланту и скоро надеюсь лично поблагодарить Вас». И правда, он не заставил себя долго ждать, приехал в Петербург. Когда Савина предстала перед ним в номере «Европейской гостиницы», Тургенев — большой, седой, красивый — пошел ей навстречу, взял ее за руки и сказал:

— Так вот вы какая молодая! А я представлял вас себе совсем иной. Да вы и не похожи на актрису!

Он был крайне удивлен тем, что Савина в его пьесе играла не главную героиню — Наталью Петровну, а Верочку. Что же там играть? Однако спектакль заставил его взглянуть на Верочку по-иному, настолько Савина, проникнув в тайну замысла автора, угадала в ней едва намеченный и оставленный на втором плане образ незаурядной и целомудренной девушки, имеющей большее право на любовь, нежели ее соперница, замужняя Наталья Петровна.

Первое действие Иван Сергеевич сидел в директорской ложе незамеченный. Но со второго акта его узнали, и начались бурные овации. Его вызвали. Он кланялся, подавал понять, что на сцену не выйдет, поскольку драматургом себя не считал. После спектакля, взволнованный теплым приемом зрителей, Тургенев пришел к Савиной в гримерную и, пристально глядя ей в глаза, произнес:

— Верочка… Неужели эту Верочку я написал?! Я даже не обращал на нее внимания, когда писал… Все дело в Наталье Петровне… Вы живая Верочка… Какой у Вас большой талант!

С этих двух встреч и началась у них дружба, переросшая затем у Тургенева в нежное чувство. Им были полны и новые свидания, и письма из Парижа. В свой следующий приезд в Россию Иван Сергеевич провожает Савину, едущую на гастроли в Одессу, от Мценска до Орла и вдогон пишет ей письмо.

283

Спасское-Лутовиново, Орловской губ. г. Мценска,

понедельник, 19 мая 1881 г.

«Милая Мария Гавриловна.

Однако, это ни на что не похоже. Вот уже третий день, как стоит погода божественная; я с утра до вечера гуляю по парку или сижу на террасе, стараюсь думать, да и думаю о разных предметах, а там где- то, на дне души, все звучит одна и та же нота — и вдруг замечаю, что мои губы шепчут: «Какое бы это могло быть счастье!.. А что было бы потом? — А Господь ведает!» И к этому немедленно прибавляется сознание, что этого никогда не будет — и я так и отправлюсь в тот

и и

«неведомый край», не унеся воспоминания чего-то мною никогда не испытанного. Мне почему-то иногда сдается, что мы никогда не увидимся: в Ваше заграничное путешествие я не верил и не верю, в Петербург я зимою не приеду — и Вы только напрасно укоряете себя, называя меня «своим грехом». Увы! Я им никогда не буду. А если мы увидимся через два, три года, то я уже буду совсем старый человек, а Вы, вероятно, вступите в окончательную колею Вашей жизни, и от прежнего не останется ничего. Вам это с полугоря, вся Ваша жизнь

О

впереди, моя — позади — и этот час, проведенный в вагоне, когда я чувствовал себя чуть ли не двадцатилетним юношей, был последней вспышкой лампады. Мне даже трудно объяснить самому себе, какое чувство Вы мне внушили. Влюблен ли я в Вас — не знаю; прежде это у меня бывало иначе. Это непреодолимое стремление к слиянию, к полному отданию самого себя, где даже все земное пропадает в каком-то тонком огне. Я, вероятно, вздор говорю, но я был бы несказанно счастлив, если бы… если бы… А теперь я знаю, когда я знаю, что этому не бывать, я не то что несчастлив, я даже особенной меланхолии не чувствую, но мне глубоко жаль, что этот прелестный миг так и утерян навсегда, не коснувшись меня своим крылом… Жаль для меня — и осмелюсь прибавить — и для Вас, потому что уверен, что и Вы бы не забыли того счастья, которое дали бы мне. Я бы всего этого не писал, если бы не чувствовал, что это письмо прощальное. И не то чтобы наша переписка прекратилась, — о нет! Я надеюсь, мы часто будем давать весть друг другу, но дверь, раскрывшаяся наполовину, эта дверь, за которой мерещилось что-то таинственно-чудесное, захлопнулась навсегда… Что бы ни случилось — я уже не буду таким, да и Вы тоже.

Ну, а теперь довольно. Было (или не было) да сплыло — и быльем поросло. Что не мешает мне желать Вам всего хорошего на свете и

284

мысленно целовать Ваши милые руки. Можете не отвечать на это письмо… но на первое ответьте.

Ваш Иван Тургенев.

Пожалуйста, не смущайтесь за будущее. Такого письма Вы уже больше не получите.»

Прочитав это признание, Мария Гавриловна пришла в такое волнение, что в порыве растерянности едва не бросила письмо в огонь. И, право, какой ответ она могла дать Тургеневу, когда ей в ту пору было 26 лет, а ему 62? Да, слов нет, она любила его как писателя. «Кроме увлечения произведениями Тургенева, — пишет в своих воспоминаниях большой друг Марии Гавриловны известный русский юрист А. Ф. Кони, — и им самим, насколько он в них сказывался, Савину связывала с писателем и ее страстная любовь к природе, которою она, «живя всю жизнь в бутафорском лесу и дыша пылью кулис, восхищалась до умиления, до слез».

Нам неизвестно теперь, что ответила Савина Тургеневу, поскольку ее письма к нему после его смерти не были ей, как это положено, возвращены. Есть только предположение, что они остались или у Полины Виардо, или, скорей всего, у Анненкова и по сей день не найдены. А обжигающее письмо-признание И. С. Тургенева Мария Гавриловна отдала на хранение Анатолию Федоровичу Кони. Она помнила письмо наизусть всю жизнь, и мы к нему еще вернемся.

В 1882 году Мария Гавриловна вышла замуж за гвардейского офицера, одного из адъютантов великого князя, Никиту Никитича Все- волжского. С того времени Мария Гавриловна не одно лето приезжала в имение мужа — вместе с ним и без него. Ей нравилась тихая речка Сива, что, кажется, означает «травяная вода», живительный воздух, настоянный на хвойных лесах Урала, и умиротворяющая тишина. Вот уж где она отдыхала так отдыхала, набираясь сил для зимних перевоплощений на сцене лучшего театра Петербурга.

«Пермские ведомости» писали о ней: «Живя в Сиве, она не чужда была религиозности и благотворительности. Усердно посещала храм, мозаикой и архитектурой коего она восхищалась, и не пропускала ни одной службы. Неизменно молилась перед Нерукотворным образом Христа Спасителя, который привезла с собою. Этот ее дар высокой ценности, с соответствующей надписью доселе служит украшением храма и располагает молящихся к глубокому религиозному чувству. Счастлив был тогдашний состав служителей храма: Мария Гаврилов-

285

на видела их нужду и щедро награждала деньгами, облачением и прочим. Не меньшее внимание обращала она на бедных. Благодаря ее щедротам некоторые построили себе жилища, многие получили пособия деньгами, вещами и продовольствием. Затем, как было известно, Мария Гавриловна повлияла на своего супруга не взыскивать оброчные недоимки со своих бывших дворовых людей… Сивинцы очень полюбили Марию Гавриловну за ее красоту, простоту и обхождение. Каждый раз по приезде в Сиву она имела обыкновение делать подарки за радушную встречу, а потому для встречи ее собиралась чуть не вся округа…»

О щедрой душе актрисы писал и Анатолий Федорович Кони: «…А знаете ли вы о том, как Савина, приезжая в имение своего непутевого мужа Н. Н. Всеволжского, прежде всего бежала в деревню лечить больных детей, старух, как она принимала детей у рожениц, как она помогала бедным старухам, как она раздавала лес крестьянам, как добивалась у мужа прекращения всяких взысканий с крестьян за самовольные порубки леса?».

Мария Гавриловна занималась благотворительностью не только в Сиве. Она устраивала концерты, сборы от которых шли в фонд помощи престарелым и больным артистам, оказывала материальную помощь Высшим женским курсам в Петербурге. Ей удалось осуществить заветную мечту бесправных провинциальных актеров — основать Русское театральное общество, выросшее в мощную организацию — Всероссийское театральное общество. После первого съезда сценических деятелей, состоявшегося в 1896 году, в фонд Русского театрального общества стали поступать средства. Мария Гавриловна присмотрела на Петровском острове уютный участок земли под строительство приюта для старых актеров и актерских детей-сирот, где вскоре вырос красивый двухэтажный каменный дом, торжественное открытие которого состоялось в 1902 году. Это здание — Дом ветеранов сцены — существует и сейчас и носит название Савинского корпуса, так как позже были построены и другие корпуса…

Но это будет потом.

А сейчас идет 1883 год. Второе замужество Марии Гавриловна оказалось тоже неудачным. Ее муж настойчиво требовал, чтобы она ушла из театра. Ему не нравилось, что Мария Гавриловна уезжала на гастроли. Он ревновал ее к успеху, к аплодисментам, к цветам, которыми забрасывали актрису почитатели ее таланта.

А 22 августа 1883 года после тяжелой болезни в Париже скончал-

286

ся И. С. Тургенев. Там состоялась погребальная церемония, а затем гроб с телом покойного был отправлен в Россию.

В ожидании доставки тела усопшего друга Мария Гавриловна молится в храмах, заказывает панихиды. 30 августа она отслужила раннюю (чтобы никого не встретить) обедню в Невской Лавре. 1 1 сентября она пишет А. Ф. Кони: «Вчера я была в Казанском соборе и, понятно, не могла не заплакать. Хотя я стояла за толпой, в темном углу, закутанная вуалыо, и никто меня видеть не мог, тем не менее кому-то понадобилось сообщить в газетах о моем волнении. Кажется, это переходит за пределы моей сценической деятельности. Неужели актер всегда и везде принадлежит публике? <…> Решила не быть на похоронах. Не потому, чтобы я жалела своих слез, а чтобы не дать повода заподозрить меня в притворстве и тем оскорбить память дорогого покойного. Я придумала средство проститься с ним и для этого сделаю все, даже невозможное».

Когда читаешь это горестное письмо, так и хочется прокричать сквозь столетие: «Журналюги, сойдите со следа славной женщины!», чтобы и наши нынешние газетчики помнили об этике журналистики и поняли, что нельзя бесцеремонно вторгаться в личную жизнь известных людей.

Мария Гавриловна была все-таки на похоронах Ивана Сергеевича, но ушла, как только над могилой начались речи. Вечером ей предстояло в Александрийском театре исполнить роль Верочки в спектакле «Месяц в деревне», с которого четыре года назад и началась дружба автора пьесы с «чаровницей русской сцены».

Посмотрите еще раз на прекрасный портрет Марии Гавриловны в этой роли. Такой впервые ее увидел Тургенев и на протяжении пяти актов, потрясенный, с волнением следил, как второстепенное действующее лицо, девушка с гладко причесанными волосами, в длинном детском переднике преображается, озаренная первой любовью, и выходит в спектакле на главенствующее место. Именно в этот вечер в сердце старого писателя родилось робкое чувство настоящей и большой любви. Тургенев понимал, что ему много лет, что он тяжело болен, но писал и оправдывался: «Милая Мария Гавриловна, я Вас очень люблю, гораздо больше, чем следовало, но я в этом не виноват». А в другом письме ему хотелось верить, «что, столкнись их жизни раньше»… и, боясь быть самоуверенным, он не заканчивает предложения.

Мария Гавриловна никогда не забывала об этой любви, о том письме, которое она в замешательстве хотела сжечь. 15 июня 1885 года она

287

писала А. Ф. Кони из Сивы: «…что Вы скажете о письме? Совесть упрекает меня — и хотя я совершенно согласна с Вами, что такие письма не жгут (почему я и решилась отдать его Вам), но все-таки… Жду от Вас с большим нетерпением хотя словечка по этому поводу…».

И Анатолий Федорович Кони, самый близкий и верный друг Савиной, ответил ей следующее: «Начну с вопроса о письме Тургенева. Это одно из ненапечатанных стихотворений в прозе — и если бы Вы не были Савина, то одного этого письма было бы довольно, чтобы впоследствии с гордым сознанием того, чем Вы, хотя бы в частной жизни были, протянуть такое письмо Вашим внукам и сказать им: «Вот!».

Слава Богу, Вы в этом не нуждаетесь, и свет изящества и ума, в связи с талантом, проливаемый планетою, называемой Марией Гавриловной, вовсе не нуждается в заимствовании от лучей солнца, именуемого Тургеневым. Но тем дороже это письмо! Сколько в нем «дерзостной чистоты» помыслов, какой язык и какая реальная поэзия. Он весь тут — этот гигант, этот Монблан русской литературы с ребячески чистым и воспламеняющемся ко всему прекрасному сердцем… Но Вы, Мария Гавриловна, Вы выходите из этого письма, как античная статуя из рук ваятеля. Вы ослепляете, через передачу Тургенева, всякого читателя, Вы оставляете в нем гармоническое и цельное, привлекательное и… холодное, недоступное, как недоступна Милосская богиня, смело открывающая смертному чары своих божественных форм… И я рад этой недоступности. Все иное было бы банально, было бы недостойно и Вас, и Тургенева. Вы были с ним, как Эллис его призраков — и в его памяти остались такою же, как она, — бестелесною и увлекательною.

Это письмо — Ваше право на гордость, на сознание своего превосходства над многими…

Благодарю Вас очень, что Вы мне его дали. Я умею ценить такое доверие. Но если вздумаете — скажите слово, и письмо в сохранности ляжет к Вашим ногам, как оно и было когда-то положено…».

Прошло четверть века со дня кончины И. С. Тургенева. В большом зале Академии наук открылась выставка, посвященная жизни и творчеству писателя. «Перед большим и лучшим портретом Тургенева постоянно обновлялся роскошный букет светлых роз, как символ неувядающих воспоминаний. Эти розы привозила ежедневно Мария Гавриловна Савина…».

288

Когда Мария Гавриловна гостила в имении Тургенева, он однажды вечером пригласил ее и гостивших у него известного поэта Якова Полонского с женой в кабинет прочитать им свою новую вещь. Это была «Песнь торжествующей любви».

Тургенев заканчивал рассказ в ожидании приезда Савиной, нарушив твердое решение прекратить литературную деятельность. Его полностью захватило желание во что бы то ни стало дописать лебединую «Песню…» в свое последнее пребывание в России.

Рассказ не был похож на все созданное им раньше. Здесь автор отошел от реализма и обратился к фантастическим мотивам, позволявшим прибегнуть к волшебству, магии. Все в нем было загадочно, начиная с эпиграфа, взятого из Шиллера: «Дерзай заблуждаться и мечтать».

Читая рассказ, Иван Сергеевич очень волновался. Он был неузнаваем в том торжествующем чувстве, что всецело захватило его.

Закончив чтение, Тургенев посмотрел вопросительно на каждого из своих слушателей, пытаясь по выражению лиц определить их мнение о рассказе.

Мария Гавриловна догадалась, что рассказ читался для нее, и ей предстояло говорить первой. Но что она могла сказать? Если честно, то Мария Гавриловна не все поняла на слух, тем более что сам автор, судя по всему, сознательно устранял в тексте возможность какого-либо определенного суждения о происходящем, оставляя загадку, стремился сохранить и даже подчеркнуть неясность. И хотя рассказ ей понравился своим глубоко трогающим драматизмом — в нем было что играть на сцене — она все-таки не осмелилась высказать свое суждение.

А Яков Полонский прямо сказал:

— Нехорошо. Я тебе не советую печатать. Не поймут и выругают.

Иван Сергеевич огорчился. То настроение, с которым он читал рассказ, как ветром сдуло. Марии Гавриловне хотелось его утешить. А женское чутье ей подсказывало, что словами тут не поможешь — не лучше ли всем пойти в сад. Иван Сергеевич и Полонские с радостью согласились, и они гуляли до самого рассвета.

Пройдет много лет, и, рассказывая друзьям о той прекрасной ночи, Мария Гавриловна произнесет: «Ведь «Песнь торжествующей любви» замечательна! Теперь бы я ему сумела объяснить, почему она мне понравилась!»

«Теперь бы» — да. А тогда, 1881 году, молоденькая актриса робе-

289

ла перед великим писателем, боялась показаться ему смешной, сказать и сделать что-то не так, и решила, что лучше промолчать.

Тургенев влюбился в нее по-юношески самозабвенно, а Мария Гавриловна, при всем ее глубоком уважении к Ивану Сергеевичу, не могла ответить ему взаимностью, так как она любила блестящего знатного лейб-гвардейца Никиту Всеволжского. «Не веря ни слову, — писала Савина, — не уважая его, иногда даже ненавидя, я любила его без памяти, и не было жертвы, перед которой я остановилась бы».

Всеволжский около четырех лет настойчиво ухаживал за Савиной, и поскольку в высшем свете брак с актрисой считался предосудительным, чтобы жениться, ему пришлось уйти в отставку. При разделе наследства Всеволжскому досталось крупное имение в Сиве Пермской губернии, в 94 тысячи десятин.

Здесь, в Сиве, Мария Гавриловна начала писать свои воспоминания.

Всеволжский промотал свое состояние, и Савина, по ее словам, работала как лошадь, за то, что нечаянно, неосторожно попала на «ярмарку тщеславия». Деньги на уплату долгов удерживали из ее жалованья. С мужем она рассталась.

На склоне лет, вспоминая свои роли, Мария Гавриловна Савина называет трех великих писателей, чьих героинь воплощала на сцене, и с гордостью пишет: «…Мария Антоновна в «Ревизоре», Верочка в «Месяце в деревне», а теперь Акулина во «Власти тьмы». Имена Гоголя, Тургенева и Толстого велики, и я счастлива, что могла олицетворить их типы. Этих трех ролей достаточно для всей моей карьеры, и они служат мне щитом».

Сергей Павлович Дягилев

(1872–1929)

Русский театральный и художественный деятель, уроженец Перми. Один из создателей (вместе с А. Н. Бенуа) художественного объединения «Мир искусства». Прославили это направление художники Л. С. Бакст, М. В. Добужинский, Е. Е. Лансере, А. П. Остроумова-Лебедева, К. А. Сомов и др. Журнал объединения также на- щ зывался «Мир искусства», и Дягилев был на первых порах его редактором.

Дягилев стал организатором художественных выставок, а с 1907 по 1929 год — организатором «Русских сезонов» театрального искусства в Европе и Америке. Он создал труппу «Русский балет» и руководил ею до конца жизни. Его неутомимая деятельность способствовала блистательному успеху русского искусства за рубежом, он привлек к работе в своей труппе многих западных художников, композиторов, музыкантов, артистов, и Дягилевские сезоны стали началом новой эпохи, открыли принцип синтеза искусств и соединения культур разных веков и народов.

ГРАЖДАНИН ПЕРМИ

Я хотел изобразить современную Россию, которая живет,

дышит, имеет собственную физиономию.

Сергей Дягилев. 1927 год

Так смолкают оркестры. Город сродни попытке воздуха удержать ноту от тишины, и дворцы стоят, как сдвинутые пюпитры, плохо освещены.

Только фальцет звезды меж телеграфных линий — там, где глубоким сном спит гражданин Перми. Но вода аплодирует, и набережная — как иней, осевший на до-ре-ми, —

писал Иосиф Бродский в «Венецианских строфах». К этому стихотворению есть примечание: гражданин Перми — Сергей Дягилев.

291

«Величайший импресарио всех времен» — так называли организатора «Русских сезонов» в Париже Сергея Дягилева. Его жизнь представлялась сплошным триумфом, звездной дорогой… На самом же деле он начинал без средств, всегда балансировал на грани банкротства и умер в безденежье», — так представил журнал «Спутник» в своем пятом номере за 1998 год Сергея Павловича Дягилева.

Его детство и юношеские годы прошли в Перми. В гимназии он охотно принимал участие в концертах, пробуя свои силы в пении, в драме, в сочинении музыки. Сохранились ноты его романса, написанного им в 15 лет на слова А. К. Толстого «Ты помнишь ли, Мария».

Окончив гимназию, Сергей Дягилев в 1890 году поступил в С.-Петербургский университет, где встретился с А. Н. Бенуа, В. Ф. Ну- велем, В. Д. Философовым и вошел в их кружок. Они создают художественное объединение «Мир искусства» и начинают издавать журнал того же названия, где было много молодого задора и страстной полемики. В литературном отделе журнала сотрудничали такие неординарные личности как философы Лев Шестов и Василий Розанов, писатели Дмитрий Мережковский и Николай Минский, поэты Зинаида Гиппиус и Андрей Белый.

Кроме того, «мирискусники», и прежде всего Дягилев, устраивают выставки — знакомят русскую публику с английскими и немецкими акварелистами, с картинами скандинавских живописцев, а в 1905 году всех удивляет историко-художественная выставка русских портретов — более шести тысяч экспонатов за два века!

Вскоре Дягилеву с его неиссякаемой энергией и выдающимися организаторскими способностями мир С.-Петербурга становится тесным, и у него созревает идея помочь русскому искусству обрести всемирное признание. С этой целью он устраивает в 1906 году в Париже грандиозную по масштабам и блестящую по экспозиции выставку русских художников и ваятелей — иконы, живопись, скульптура. Затем выставка показана в Берлине и Венеции. Это было первым шагом к знаменитым «Русским сезонам».

Мировой балет многим обязан С. П. Дягилеву.

Его именем названа площадь в Париже, но почему-то ее до сих пор нет в Перми, которую он любил. Он писал Е. В. Дягилевой, своей приемной матери:

«… Так часто со слезами в горле вспоминал гимназию и особенно последние годы. Конечно, я не хотел бы, чтобы они снова вернулись,

292

но все-таки в воспоминаниях о гимназии у меня остается столько родного чего-то, такого, что, я уверен, уже не повторится».

Сергей Дягилев не вернулся ни в Пермь, ни в Россию. Но мир узнал гражданина Перми. В своих воспоминаниях Ф. И. Шаляпин писал: «В один поистине прекрасный день ко мне приехал С. П. Дягилев и сообщил, что предлагает мне ехать в Париж, где он хочет устроить ряд симфонических концертов, которые ознакомили бы французов с русской музыкой в ее историческом развитии. Я с восторгом согласился. <…>

Когда я приехал в Париж, я сразу понял, что затеяно серьезное дело и что его делают с восторгом. Вокруг Дягилева движения и жизни было едва ли не больше, чем на всех улицах Парижа. <…> Он рассказал, что в концертах примет участие Н. А. Римский-Корсаков, что в Париже Рахманинов, Скрябин и еще много русских композиторов. Дирижерами концертов выступят Римский-Корсаков, Блюмен- фельд и Никиш. <…>

Успех концертов был солиден, и это подало нам мысль показать в будущем сезоне в Париже русскую оперу. <…> Когда было объявлено, что опера Дягилева будет играть «Бориса Годунова», парижская пресса заговорила о русском сезоне, как о «сезоне гала»… Публика вела себя удивительно — кричали, обнимали нас, выражали свою благодарность артистам, хору, дирижеру, дирекции».

Дягилев стал душой и организатором дерзкого и трудного дела. По словам Бенуа, среди руководителей предприятия под названием «Русские сезоны» не было ни одного чиновника, а все участники, от директора до последнего помощника, были художниками или людьми искусства. С 1909 года начались триумфальные постановки балетов. Пресса писала об открытии нового мира, о художественном откровении, о наступлении новой эры в балетном искусстве.

Спектакли русского балета и оперы имели головокружительный успех и положили начало «русской моде». С 1907 по 1929 год Дяги- левские сезоны покоряли Европу и Америку, оказав огромное влияние на всю мировую культуру, способствуя возрождению балета там, где он находился в упадке. Дягилев сумел сохранить труппу и в годы Первой мировой войны. Он создал новый художественный центр, и над постановками балетов с увлечением работали русские художники А. Бенуа, Л. Бакст, Н. Гончарова, М. Ларионов, К. Коровин, В. Серов, Г. Якулов, С. Судейкин, М. Врубель, В. Борисов-Мусатов,

293

Н. Рерих, балетмейстеры М. Фокин, Л. Мясин, композиторы А. Лядов, И. Стравинский, С. Прокофьев, балерины и танцовщики А. Павлова, Т. Карсавина, В. Нижинский, С. Лифарь и др. Привлек он к работе и людей искусства других стран — П. Пикассо, А. Матисса, Ж. Кокто, Ж. Брака, М. Равеля, К. Дебюсси, Э. Сати, Дж. Баланчи- на… И все они помнили, как интересно было работать в «Русских сезонах» с Дягилевым. Вот несколько свидетельств.

«Никто и никогда не обладал его гением угадывания и поощрения таланта».

Леонид Мясин

«Профессор энергии и воли, который дал плоть и кровь идеям других».

Пьер Вормс

294

«Дягилев оказался не только антрепренером, но и тонким человеком искусства. Он мог до дна разбираться и в музыке, и в живописи, и в хореографии. Суждения его были остры и парадоксальны».

Сергей Прокофьев

«У него было какое-то исключительное чутье, необыкновенный дар мгновенно распознать все, что свежо и ново».

Игорь Стравинский

«Спектакли Дягилева, состоявшиеся исключительно благодаря фантастической энергии этого единственного деятеля <…>, были не только апофеозом русского искусства в мировой столице, но и особым этапом в истории развития этого самого искусства».

Александр Бенуа

«Он является центральной звездой, и все в Русском балете вращается вокруг него. Он — его творец, его душа и его ум. В репертуаре нет такого балета, которого не вызвал бы к жизни Дягилев».

Лев Бакст

«Дягилев, несравненный Дягилев был магом и чародеем. Едва достигнув успеха, он сжигал все, чем восхищался (по крайней мере внешне это выглядело так), чтобы продолжать стремительное движение вперед».

Фра нсис Пулен к

«Изо всех людей, которых я знал, Дягилев имел для меня наиболее значение. Это был гений, самый великий организатор, искатель и открыватель талантов, наделенный душой художника и манерами знатного вельможи, единственный всесторонне талантливый человек, которого я мог бы сравнить с Леонардо да Винчи».

Вацлав Нижи некий

295

Вот таков был масштаб личности гражданина Перми, смело соединявшего в спектаклях своей труппы поиски художников разных стран мира, модернистское искусство XX века с музыкой прошлых веков, стремившийся к органическому синтезу танца, живописи, музыки.

А теперь несколько слов о тех «странных сближениях», которые поминал еще А. С. Пушкин.

Мир все-таки тесен, а Земля круглая, и на ней легко встретиться, если не лицом к лицу, то заочно: в поэзии, в музыке, и даже, если хотите, аромат знаменитых духов «Шанель номер 5» может способствовать трогательной встрече с человеком, о котором пойдет сейчас речь. Нужно только добавить, что духи названы по фамилии удивительной и почти мифической женщины, француженки Габриэль Шанель, она же Коко. Но о ней несколько позже.

Русский «Нобель» (как теперь называют лауреатов Нобелевской премии) Иосиф Бродский в своих «Венецианских строфах» упомянул место, «где глубоким сном спит гражданин Перми», но не думал тогда, что и сам ляжет в сырую землю венецианского кладбища Сан- Микеле. Там в десяти шагах от Сергея Дягилева покоится еще один знаменитый русский — Игорь Стравинский.

У них почти одинаковые судьбы: покинули Россию, достигли мировой славы на чужбине и нашли вечный покой на небольшом острове в Венецианской лагуне.

Правда, друзья поэта были недовольны, что Иосиф Бродский похоронен не рядом с Дягилевым и Стравинским, а на протестантском участке, рядом с Эзрой Паундом, американским поэтом, основоположником американского модернизма. Паунд некогда сотрудничал с Муссолини, за что, видимо, Бродский его недолюбливал.

Нет, Иосиф Бродский не собирался обрести пристанище на Сан- Микеле. В 60-х годах он писал:

Ни страны, ни погоста не хочу выбирать.

На Васильевский остров я приду умирать.

Но вдова поэта Мария, знатная итальянка русского происхождения, несмотря на любезное предложение главы С.-Петербурга похоронить Бродского в родном городе, склонилась к другому варианту и

296

похоронила мужа «там, где глубоким сном спит гражданин Перми».

Так встретились выдающиеся соотечественники — Сергей Дягилев и Иосиф Бродский — сначала в «Венецианских строфах», затем на острове Сан-Микеле.

Непревзойденный импресарио умер перед рассветом 20 августа 1929 года в любимой им Венеции. Умер, как умирают многие великие люди, в нищете. И слава Богу, что в то время в Венеции оказалась Габриэль Шанель, похоронившая его на свои деньги.

Она и при жизни не раз выручала Дягилева, когда он находился на дне финансовой пропасти. Дягилев готовил к началу сезона «Весну священную» (музыка Игоря Стравинского, декорации и костюмы Николая Рериха) и не знал, где найти деньги на постановку, как вдруг к нему явилась добрая фея и протянула чек с большей суммой, чем требовалось.

Огромные доходы от спектаклей труппы целиком уходили на содержание артистов, художников, композиторов, балетмейстеров. В 1921 году в Лондоне при постановке «Спящей красавицы» П. И. Чайковского назревала почти финансовая катастрофа. Чтобы избежать полного провала, Дягилев прерывает гастроли, отправляет артистов в отпуск, а сам уезжает в Париж. И здесь к нему опять приходит непостижимая Шанель. Она вспоминала: «Он сходил с ума, не зная, что предпринять. Я осмелилась: «Сколько вам нужно, чтобы уладить дела в Лондоне?» Он назвал какую-то сумму, не помню, какую. Я тут же дала ему чек».

Не правда ли, какое великодушие, какое благородство не назвать сумму! А ведь чек был на 200 тысяч франков золотом.

Габриэль Шанель выбилась из самых низов французской глубинки и стала модельером с мировой славой. Она была первой, кто принял на работу в свои ателье и магазины русских женщин-дворянок, в том числе великую княгиню Марию Павловну.

Русские эмигранты сыграли в судьбе Коко немаловажную роль, впрочем, как и она в их судьбах. Влюбленный в нее великий князь Дмитрий Павлович, скажем, был причастен к замыслу знаменитых духов «Шанель номер 5», дав ей адрес парфюмера — Эрнеста Бо, выходца из России. А русская рубашка с расшитым воротником и манжетами из гардероба князя благодаря Габриэль стала модной в Париже. Такие рубашки носили с прямой юбкой и перетягивали рубашку тонким пояском.

Габриэль Шанель в 20-е годы участвовала в подготовке одного из

297

балетов труппы Дягилева. Она делала эскизы спортивных костюмов и купальников к спектаклю «Синий экспресс» (музыка Д. Мийо, сценарий Ж. Кокто).

В нее, в прелестную Шанель, были безумно влюблены Игорь Стравинский и танцор Сергей Лифарь. Очаровательная Коко на протяжении двадцати лет в трудную минуту сама приходила на помощь «Русским сезонам». Она же на свои деньги со всеми почестями проводила гражданина Перми в последний путь. И в знак благодарности за доброе отношение к нашим соотечественникам была издана в России книга французской журналистки и писательницы, лауреата Гонкуровской премии, Эдмонды Шарль-Ру «Непостижимая Шанель».

о

В июле 1997 года в Нью-Йорке скончалась прославленная русская прима-балерина Александра Данилова, последняя прима Дягилевской антрепризы, дожившая до наших дней. В том же году, двумя месяцами раньше, в российском посольстве в Париже прошел торжественный вечер, посвященный 125-й годовщине со дня рождения Сергея Дягилева. Юбилейный вечер открыла знаменитая балерина Ольга Лепешинская. Она говорила о великом балете, открытом для Европы Дягилевым, и о продолжении начатых им традиций. В программе вечера были выступления артистов русского балета из Большого и Мариинского театров. В тот вечер парижане открыли для себя новое поколение русского балета, и, как много лет назад, это открытие было связано с именем Дягилева.

В Перми, конечно, помнят своего знаменитого соотечественника. И хотя творческое наследие «Русских сезонов» впрямую повторить невозможно, есть, наверное, пути вернуть современному зрителю часть тех балетов, что ставила труппа в 20-е годы: «Стальной скок», «Шут», «Лисица», «Свадебка», «Ночь на Лысой горе»… Ведь музыку к ним писали великие русские композиторы. И не забудем: последний балет, над которым работал С. Дягилев, назывался «Блудный сын» (музыка С. Прокофьева). Все-таки гражданин Перми тосковал по родине…

Галина Сергеевна

Уланова

(1909–1998)

Великая русская балерина. В годы Великой Отечественной войны в Пермь был эвакуирован Ленинградский академический театр оперы и балета. Среди артистов театра находилась неповторимая Галина Сергеевна Уланова, тогда еще народная артистка РСФСР, а в будущем — народная артистка СССР, дважды Герой Социалистического Труда, четырежды лауреат Государственной премии (1941, 1946, 1947, 1950), лауреат Ленинской премии (1957), единственная, кому еще при жизни поставили два памятника — один по решению ЮНЕСКО в Стокгольме, другой — в Ленинграде на Аллее Героев.

Свою первую Государственную (Сталинскую) премию Уланова получила в Перми.

НЕОБХОДИМАЯ УЛАНОВА

…Мы живем и работаем в городе, наполненном дыханием героического, вдохновенного труда, труда для фронта, во имя разгрома варваров, во имя торжества человеческой свободы. Это окрашивает в особые, неповторимые тона и наше творчество. Коллектив театра всегда опиичался дисциплинированностью,

трудолюбием. Но ничто не может идти в сравнение с отношением к труду, какое утвердилось среди наших товарищей

теперь.

Галина Уланова. 1942. Пермь

Ее фотографию брали с собой солдаты и офицеры на фронт. Ее именем называли сорта роз и тюльпанов. Ее портреты тиражировали почтовые марки и открытки. В образе «Улановой-Лебедя» отливали статуэтки каслинского литья. Ей, единственной балерине, поставили два памятника еще при жизни, нарекли сенсацией XX века, великой артисткой, самым ярким явлением в истории русской и мировой куль-

299

туры. Пресса писала: «Маловероятно, что нам выпадет такое счастье еще раз — так любить балерину, как любили Уланову…»

Галина Сергеевна Уланова явилась миру на сцене в 1928 году в выпускном спектакле «Шопениана» Ленинградского хореографического училища. А всемирная ее слава достигла апогея в 1956 году, когда Большой театр впервые выехал на гастроли в Англию, где еще помнили «Дягилевские сезоны» и непревзойденных русских прим-балерин — Анну Павлову, Тамару Карсавину, Ольгу Спесивцеву. Большой театр представил зрителям Лондона «Жизель», «Бахчисарайский фонтан», «Лебединое озеро», «Ромео и Джульетту», где главные партии танцевала неизвестная зарубежной публике Уланова, ставшая вскоре легендой. Вот как описывала триумф Улановой почти полвека спустя «Независимая газета»: «После «Ромео и Джульетты» публика столпилась у служебного входа Ковент-Гарден. Увидев Уланову, устроила овацию, а потом протащила автомобиль с балериной — «нашей Джульеттой», как называла ее пресса, — на руках. Лондон разжег страсти по Улановой. Началась эпоха уланомании.

Уланова стала манией, болью, любовью. Об Улановой писали. Об Улановой говорили… Складывалось такое впечатление, что не было в мире больше балерин, кроме Улановой».

Автомобильный магнат и поклонник балерины Генри Форд III подарил ей «линкольн» ручной сборки, другая поклонница — «пежо» и взяла из-за Улановой псевдоним Анна Галина, а в конце жизни завещала ей личную коллекцию живописи конца XIX — начала XX века, которую Галина Сергеевна передала в дар нашему государству.

В том 1956 году на гастролях Большого театра в Лондоне Жизель и Джульетта Улановой ошеломили зрителей. Такого пробега, такого взлета плаща с хрупких плеч бегущей за ядом Джульетты им никогда уже не увидеть. А видевшие рассказывают: «Когда Уланова-Джульетта бежала через всю сцену за ядом, то из-за оваций в зале оркестра не было слышно! Она ведь не танцевала! Она действительно бежала! И дала тот образ, который стремится к своему несчастью как к счастью. Джульетта стала символом танца Улановой. Ее характерный жест — отторжения тыльной стороной ладони всего этого (не своего!) безумного мира от себя — метафора ее жизни».

В другом номере «Независимой газеты» найдем продолжение этой же мысли: «К ее задумчивым героиням словно не могло пристать «мировое зло». Их поэтическое сопротивление и было тем волшебством, которое делало улановский танец насущно необходимым вре-

300

мени. Когда весь мир жил в жестком цейтноте, методом проб и ошибок выбирая пути, улановское искусство исподволь, ненавязчиво убеждало в существовании полузабытых потребностей души: деликатности, задушевности — и (что было особенно ощутимо в годы Великой Отечественной войны) — воли в борьбе за правду».

О необходимости творчества Галины Сергеевны писали автор книги «Галина Уланова» Б. Львов-Анохин: «Уланову нередко называли балериной 30-х годов. Именно тогда происходило ее творческое формирование. Это были страшные годы. Людей заставляли отрекаться от близких, подписывать ложные показания, клеветнические коллектив-

301

ные письма, произносить фальшивые патетические речи. В те годы вдохновенное отчуждение Улановой невольно противостояло помпезности советско-имперского стиля.

Тема актрисы — сила великого терпения, молчаливой неуступчивости, нерушимой замкнутости перед лицом насилия, неволи, угрозы. Духовный скорбный подвиг русских женщин тех лет странным образом воплотился в беззащитных, но неподкупных героинях Улановой. В то время как во многих спектаклях и балетах воспевались бури революционных мятежей и восстаний, Уланова говорила о непоколебимой силе противостояния, о непреклонной обороне души».

Биография Галины Сергеевны вместила самые трудные периоды жизни страны. Революция, Гражданская война, раскулачивание, разрушение храмов, репрессии, запрещение генетики и кибернетики, творчества Анны Ахматовой и Михаила Зощенко, других талантливых писателей, распад Союза, перестройка. Жизнь не могла не отразиться в движении и танце трагической балерины, выражавшей так явственно безмолвный протест против вершившихся злодеяний и безрассудства.

Когда Уланова уезжала после гастролей из Парижа, дорогу перед ней усыпали живыми цветами от Гранд-Опера до аэропорта Орли. Но ее жизненный путь не был устлан розами.

Четыре года спустя после зарубежного триумфа, в 1960 году, Галине Сергеевне исполнилось 50 лет, она станцевала в Большом театре репертуарный спектакль «Шопениана» (свой выпускной спектакль 1928 года в училище) и навсегда сошла со сцены. Однако вне театра и балетного класса Уланова уже не могла себя представить и много лет продолжала приезжать на репетиции в качестве педагога.

Наступали другие времена. Появлялись иные люди. В театре царило новое поколение артистов. «Оно не понимало Уланову. Уланова не принимала новое поколение. Она удивлялась, как это можно не поздороваться при встрече или повернуться спиной при разговоре. Уланова говорила: «Сейчас артисты приходят на репетицию, но голова занята другим: гастроли, машина, дача… Я это не осуждаю. Просто я жила совсем в другое время. Мы думали о том, как бы съесть кусочек хлеба от четвертушки… Так я провела молодость, едва ли не самую страшную по своей тяжести. Как мы вообще остались живы?!»

В свои 86 лет Уланова начинала каждый свой день с балетного станка и являлась в театр в строго определенное время безукоризненно одетой, подтянутой и стройной, тогда как молодые люди в дань

302

моде одевались нарочито небрежно. Однако никому в голову не приходило осудить приверженность Улановой к своему собственному стилю. «Слишком мелкими казались эти женские штучки рядом с Улановой, — вспоминают те из женщин, кто ее хорошо знал. — В общении она была деликатна, доброжелательна. И недосягаема, как горизонт».

Уланова заключала в себе тайну, нечто никем не разгаданное. Никто не знал, какова ее земная жизнь.

Но зато как она раскрывалась на репетициях! Режиссер Борис Львов-Анохин вспоминает: «Уланова в 1996 году ездила в Петербург, в Мариинском театре репетировала Джульетту с молоденькой танцовщицей Майей Думченко. Ромео был Андрис Лиепа. Эта поездка обернулась для нее большой радостью. Ей понравились балерины Мари- инки и их педагоги. На репетиции она, к удивлению и восхищению всех, показала знаменитую поддержку из «Ромео и Джульетты». Она поднялась на руках Андриса Лиепы, оказалась у него на груди, лицо в лицо, и изумленно вгляделась в него, удивленно развела руки. Сама Уланова говорила об этом моменте так: «Джульетта, еще беспечная, беззаботная девочка, шаловливо срывает маску с Ромео, впервые видит его лицо — и будто молния сверкнула, выстрел раздался. Она подбегает к нему… Движение губ должно говорить: что случилось со мной? Кто ты? Что с нами произошло?» И все это Уланова сыграла в репетиционном зале Мариинки, и не только сыграла, но и легко показала сложную поддержку. А ей было уже 86 лет».

На ее репетициях были уникальные моменты. Однажды, показывая, как нужно двигаться, она станцевала мужской танец для своего ученика. А ее ученик, народный артист СССР, художественный директор Большого театра Владимир Васильев, на одном из вечеров поведал, как потрясающе показывала Уланова, казалось бы, далекие от ее собственных ролей моменты актерства, — например, как Ивану Грозному нужно вцепиться в подлокотник трона, чтобы было ощущение жути.

Нежно, по-матерински относилась Уланова к своим ученикам, большинство из которых стали звездами балета — народные артисты СССР Екатерина Максимова, Людмила Семеняка, Малика Сабирова, Нина Тимофеева, Владимир Васильев. Максимовой и Васильеву после их дебюта в «Роме о и Джульетте» она подарила тончайшей резьбы по кости сувенир — сцену на балконе из этого балета — с надписью: «Кате, Володе. Я отдала вам все, что во мне было. Г. Уланова».

303

Питомцы Галины Сергеевны отвечали ей нежной взаимностью. Балерина Н. Тимофеева как-то сказала о ней: «Глядя на Одетту, Аврору, Джульетту Улановой, почему-то всегда думалось о красоте России, о ее березах, полях, северных белых ночах. Что бы ни танцевала Уланова, она была всегда русской, в ней именно русское очарование, русская застенчивость, русская духовная сила, русская «меланхолия». Наверное, потому она и есть наша национальная гордость».

Уланова, при всей ее вселенской славе, была поразительно скромной. Многие отказывались верить в то, что у нее не было дачи, что она не отдыхала на фешенебельных заморских курортах, а проводила свои отпуска в полусанаториях-полупансионатах, таких как «Барвиха», а в молодости много месяцев провела на Валдае в деревне Неприе на берегу озера Селигер, где все дни коротала за веслами на байдарке, к чему еще в детстве ее приучил отец, балетный актер и режиссер, бравший ее с собой на рыбалку и научивший свою дочь любить стихию природы — воду, восходы солнца и закаты на ней, отчего в те годы будущей великой балерине хотелось быть мальчиком и моряком.

Когда в Стокгольме перед Королевской академией танца по решению ЮНЕСКО в присутствии Улановой открывали ей монумент, она прятала лицо в мех воротника и оправдывалась: «Памятник не мне, а балету».

Кто-то сказал верно, что симпатии, испытываемые людьми ко всем живым существам, делают их такими, какими они должны быть по Божьему замыслу. Таким человеком, добрым и внимательным ко всему живущему на земле, была Уланова. В книге о ней со слов замечательной певицы Елены Образцовой рассказан случай в доме отдыха, где она была в одно время с Галиной Сергеевной. Жил там бездомный пес. Но кому-то из отдыхающих он не понравился, и хотя четвероногий бомжик никому не мешал, было решено от него избавиться. Спасла его от живодеров именно Уланова. Она пошла в милицию и добилась, чтобы для бродяжки дали номерок, ошейник и законно приписали его к дому отдыха.

Во время гастролей в Англии поклонники подарили Улановой пуделя по имени Болыиик, названного в честь Большого театра. Кто был вхож в дом Галины Сергеевны на Котельнической набережной, тот не раз видел, какие импровизированные концерты с мячом устраивал Болыиик со своей хозяйкой, когда ей приходилось залезать под стол или на шкаф за мячиком, и все это было не менее изящно, чем на сцене.

304

Когда Болыиика, последнего из близких, не стало, Галина Сергеевна, в плену своих утрат и печалей, часто ходила по тем местам, где когда-то прогуливала его. Теперь она осталась совсем одна. Давно умерли родители, давно умерли возлюбленные — И. Н. Берсенев (1951 г.), Ю. А. Завадский (1977).

8 января 1998 года Улановой исполнилось 88 лет. В такие годы уже нельзя не думать о своей кончине. И Галина Сергеевна бесстрашно готовилась к неизбежному. Уже в последнее время она передала в Петербургский театральный музей и в музей Петербургского училища то, что у нее давно просили — свои балетные туфли, театральные костюмы.

Она говорила: «Я хочу уйти из жизни на ногах. Уйти достойно. Я хочу, чтобы было все чисто, от всего освободиться». Незадолго до смерти Уланова уничтожила свой дневник, отражавший душевную жизнь самой загадочной женщины века. Может, прав был Тютчев, советуя:

Молчи, скрывайся и таи И чувства и мечты свои, Пускай в душевной глубине Встают и заходят оне, Безмолвно, как звезды в ночи, — Любуйся ими — и молчи.

21 марта 1998 года сердце первой балерины мира перестало биться. Улетела от нас белая Лебедь XX века. Ушла «покорная обстоятельствам и верная себе чистота» (Б. Пастернак), «Гений русского балета» (С. Прокофьев), «Человек другого измерения» (С. Эйзенштейн).

В тот печальный день на встрече с журналистами художественный директор Большого театра Владимир Васильев сказал о покойной: «Она — пример редкостной порядочности в отношении к профессии. Это было образцовое служение — немногословное, без интриг, без шумной общественной жизни, без подписания «обращений»…

После реконструкции Большого театра в нем появится мемориальный зал Галины Улановой, будет создан фонд ее имени. Ее квартира на Котельнической набережной станет представительской квартирой ГАБТа, куда будут приходить официальные гости Большого театра — так будет длиться память.

305

Память о Галине Сергеевне Улановой должна жить и в Перми, в городе всему миру известного пермского балета, в городе, который приютил великую балерину в тяжелые годы Великой Отечественной войны. Память должна жить в назидание потомству, ибо смелое и честное деяние почитаемого человека вызывает ответное желание смело и честно действовать.

Галина Сергеевна не раз вспоминала в своих беседах о Перми: «Никогда мне не забыть письма, полученного в Перми, где работал наш театр им. Кирова во время эвакуации. Мой корреспондент писал, как в каком-то домике, в деревне, откуда только что выбили фашистов, «я нашел вашу фотографию в роли Одетты из «Лебединого озера». Фотография в нескольких местах прострелена, но бойцы забрали ее себе, и, пока мы на отдыхе, у дневального появилась дополнительная обязанность, вступая в дежурство сменять цветы, которые ежедневно ставятся возле этой фотографии. Ваш Алексей Дорогуш».

Может быть, у входа в Пермский театр оперы и балета и надо установить мемориальную доску, отлитую в виде этой простреленной фотографии со словами письма, возле которой на полочке можно было бы положить живые цветы.

Во всяком случае, пермяки от мала до велика должны знать о достоянии и гордости России — Галине Улановой, делившей некогда вместе с жителями Перми тяжелые невзгоды военного лихолетья. «Чем больше человек знает, — писал К. Паустовский, — тем резче, тем сильнее он видит поэзию земли»…

Андрей Иванович

Кузнецов

(? - 1919)

Год его рождения неизвестен. Он и его брат Петр родились в городе Осе, в купеческой семье. Оба стали музыкантами: Андрей играл на гуслях, Петр — на скрипке. Оба были еще совсем молоды, когда началась революция. Их убили в 1919 году — ни за что. И музыка оборвалась.

ОБОРВАННЫЕ СТРУНЫ

Как во славном Новогороде Был Садко, веселый молодец;

Не имел он золотой казны,

«

А имел лишь гусельки яровчаты; По пирам ходил-играл Садко, Спотешал купцов, людей посадских…

Былина о Садко

Как-то недавно на телевидении промелькнули редкие для нашего времени кадры: молодой человек лет двадцати пяти перебирал струны полузабытого струнного музыкального инструмента — гуслей, или, как пишется в словаре В. Даля, «лежачей арфы в четыре октавы». Непривычные для слуха звуки, которые я слышал впервые, впечатляли. К сожалению, я увидел не всю передачу, а только конец сюжета с титрами. Но это мимолетное видение напомнило мне, что в моем старом блокноте есть подробная запись о трагической судьбе талантливого гусляра из Осы Андрея Кузнецова и его брата Петра, тоже музыканта, скрипача, что у меня хранится афиша с его портретом и репертуаром, фотография брата и текст отрывка из былины «Добры- ня Никитич» (прощание с матерью), написанный рукой гусляра и подписанный некогда «Другу Алеше Ожгибесову на добрую память от Андрея Кузнецова». Росчерк размашистый, с молодецкой удалью.

307

Вспомнив все это, я подумал: а что если я последний из тех, кто знает о гусляре, владеет его архивными документами и до сих пор не написал о нем? Ведь и меня ждет неминуемый мрак могилы — отдам Богу душу, и уже никто никогда не узнает о замечательном гусляре Прикамья. Плоха армия, оставляющая своих солдат на поле брани.

А предыстория была такова. В декабре 1975 года я уволился из редакции газеты «Молодая гвардия» и стал работать егерем в Беляевском охотничьем хозяйстве Осинского района. Жил я на лесном кордоне в полутора верстах от села Монастырки, расположенного на берегу Камы напротив Осы, там постоянно бродил поперек реки старенький самоходный паром.

С моим напарником Петей Коробейниковым мы летом заготовляли и вялили под навесом ивовые веники для зайцев на случай зимней гололедицы, когда стволы деревьев и кустов становятся неприступными для них и начинается голод; для глухарей и тетеревов на тот случай мы сеяли овес, скашивали его и вязали в снопы, ну а для лосей, особенно для лосят, вырубали заросли осин. Так мы защищали интересы птиц и зверей.

Среди наших охотничьих угодий находилось несколько заброшенных деревень. В некоторых из них, не так давно покинутых, двери и окна были заколочены — хозяева надеялись вернуться или продать их. В избах других селений были порушены стены, потолки, полы и полати, но в укромных закутках можно было найти пестерь, туесок, конопатку, подкову, заржавленный серп и другие предметы домашнего обихода, инструменты, названия и назначения которых я не знал. Именно это побудило меня собирать их и открыть у себя на кордоне под навесом, где хранились дрова и веники ивовые, что-то вроде выставки. Мой напарник согласился пособлять мне.

Однажды я нашел инструмент, похожий на шило, но вместо толстой иглы в рукоятку была вмонтирована железная лента в полсантиметра шириной и с изящным изгибом, однако что это такое, я так и не догадался. А возвращаясь с обхода охотничьих угодий, я встретился в Монастырке с жительницей этого села Валентиной Ивановной Чераневой и показал ей свою находку.

— Это коточик, — ответила она, — лапти трехковырные плести, в три переплета, а коточик помогает протолкнуть в прогал лыко.

Узнав, что я собираю всякую старинную утварь, она сказала, что у нее такого добра — пруд пруди и тут же пригласила посмотреть его. Среди вещей, принадлежавших некогда ее деду и отцу, особую ценность представляли кросна для тканья, самопрялка, лучник (светец)

308

для вставки горящей лучины, кровать, домотканые скатерти, борчат- ка, тулуп, всевозможные бадейки и туески.

Ее отца, Ивана Фроловича Коробейникова, жители Монастырки вспоминали только добрым словом. А был он, как в той русской пословице, и швец, и жнец, и на дуде игрец. Он мог действительно тачать сапоги, шить одежду, занимался резьбой по дереву, слыл неплохим жестянщиком, прекрасно играл на струнных инструментах, сочинял частушки, в тридцатые годы возглавлял драмкружок местного клуба, работал бухгалтером, любил природу, учил своих детей понимать, ценить и беречь ее. И то, что дочь его Валентина Ивановна из любви и уважения к деду и отцу сберегла вещи, сделанные их руками, а затем передала на хранение в Пермский областной краеведческий музей, — это ведь тоже результат его воспитания. Этот поступок Валентины Ивановны оставил след в душе ее сына Бориса и внуков. Она же и поведала мне о трагической судьбе гусляра, подарила афишу с репертуаром и его портретом, фотографию его брата Петра и два письма.

Нужно сразу оговориться, что выяснить подробности их жизни мне не удалось в силу того, что даже осинские краеведы ничего толком не могли сказать об Андрее Кузнецове, кроме того, что был такой гусляр в Осе и что в местном музее долго хранился его футляр для гуслей, но потом и он исчез.

Причиной забвения представителя такой редкой музыкальной профессии — певца-гусляра — послужило, скорей всего, негативное отношение к купеческому сословию, из которого вышли гусляр и его брат. Оба сына осинского купца Ивана Кузнецова не пошли по стопам отца, и оба увлекались музыкой: старший — Петр — скрипкой, а младший — Андрей — гуслями. В этом нет ничего удивительного. Еще со времен сказочного Садко и хождения за три моря Афанасия Никитина купцы делали Россию не только богатой, но развивали ее культуру, дарили ей картинные галереи (Третьяков), театры (Морозов), помещения для первого на Урале университета (Мешков). Прадед Д. И. Менделеева, купец первой гильдии В. Я. Корнильев, завел в 1785 году в Тобольске первую в Сибири типографию. А отец осинского гусляра И. А. Кузнецов, к его чести, содержал типографию в Осе, что значится в выходных данных на той же репертуарной афише сына: «Оса. Типография И. А. Кузнецов — Нцы».

Неизвестно, где сыновья Кузнецова получили музыкальное образование — в консерватории, музыкальном училище, или это были самоучки. Но в Осе сохранились слухи, что Андрей Кузнецов блестяще вла-

309

дел гуслями, обладал прекрасным голосом и слыл виртуозом. Во всяком случае, концерты его в Осе проходили с полным аншлагом.

Гусляр ставил гусельки себе на колени, пальцами левой руки глушил те струны, что не должны звучать, а пальцами правой руки ударял по живым струнам. Под перезвон гуслей шло пение, звучали сказы, былины, духовные стихи и разбойничьи песни, слышанные певцом-гусляром на реке Каме. И оживала буйная камская вольница, когда на реке промышлял Оська, сухой и длинный, как оглобля, разбойничий атаман по кличке Змей, прозванный так за неспокойно блестевшие при виде звонкого золотишка и соболиных мехов глаза.

Гусли — старинный славянский инструмент. Стоит вспомнить сказы, былины, песни, где гусли наделяли чудодейственной силой: «И ударил в гусли Садко, новгородский гость, и заплясало все царство подводное»; «И заиграл Чурило на гуслях, заслушался той игры бу- сурманский царь, не повелел казнить Чурилу, а помиловать…»; «А и все богатыри на миру поутихли, заслушались той игры на гуслях неслыханной, и сказал Добрыне Владимир, Солнце-князь: — За игру твою за великую дам тебе три места по выбору: одно место — рядом со мной, другое место — супротив, а третье — где сам захочешь сядь!»

Кстати, далеко не все знают, что Садко, с именем которого связано столько песен и легенд, видимо, существовал. При раскопках церкви в Новгородском Детинце выяснилось, что ее заложил Сотко Сытинич.

Гусляры, как и кобзари на Украине, — не просто певцы, а, прежде всего, национальные мыслители, песняры-философы, выражающие в своих песнях и сказах думы народные, облагораживая сердца и души простых людей.

Широкой популярностью пользовался и гусляр Андрей Кузнецов не только в своем городе, но и в других уездных городах Прикамья. Уже сам перечень народных песен, гармонизации произведений Балакирева, Лядова, Римского-Корсакова, перечисленные в афише, говорит о высоком цензе музыкального образования певца-гусляра. Поэтому, видимо, не случайно сохранились слухи, что Андрея Кузнецова приглашали в знаменитый оркестр народных инструментов, но он отказался из-за своего любимого брата-горбуна, постеснявшегося ехать с ним в первоуральскую столицу. Как ни заманчиво было приглашение, сулившее ему блестящее будущее, молодой гусляр осилил свое самолюбие ради родного брата, отягощенного природным изъяном.

Благо, он был молод. Ему предстояла целая жизнь. Но увы! Грянула революция, а за ней разразилась Гражданская война. Россия

310

разделилась на два враждебных лагеря. В Прикамье сражались части Красной армии с Сибирской армией Колчака, чтобы отвоевать Пермь.

Когда красные захватили Осу, братья Кузнецовы стали жить на даче в Монастырке. По утрам они частенько рыбачили на излучине реки у крутого обрывистого берега. Там бил родник, тек ручей. От этого ручья начиналась тропа Пугачева. По преданию, когда Емельян Иванович не смог взять приступом Осу, он ходил по противоположному высокому берегу Камы, откуда крепость была видна как на ладони, и прикидывал, с какой стороны лучше ворваться в нее.

Это предание, бытующее в Монастырке, полностью совпадает с тем, как А. С. Пушкин описывает взятие Осы в своей «Истории Пугачева» по фактам, извлеченным им из исторических архивов: «18 июня Пугачев явился перед Осою. Скрипицын выступил противу его; но, потеряв три пушки в самом начале сражения, поспешно возвратился в крепость. <…>

На другой день Пугачев со своими старшинами ездил по берегу Камы, высматривая места, удобные для переправы…»

А далее идет текст, который в повести «Капитанская дочка» преобразился под пером Пушкина в картину взятия Белогорской крепости.

Эту параллель между картинами взятия Осы в «Истории Пугачева» и взятия Белогорской крепости в «Капитанской дочке» усмотрел в свое время Борис Пастернак, написавший в «Охранной грамоте»: «Еще естественнее, чем в столицах, разместились мои мысли… в зимнем полуазиатском ландшафте «Капитанской дочки» на Урале и в пугачевском Прикамье». Но параллели наблюдаются и дальше. Вернее, даже не параллели, а повторение истории, повторение пройденного.

Когда идешь теперь, много лет спустя, по высокому берегу Камы, где некогда шел предводитель крестьянского восстания, донской казак Емельян Пугачев, невольно приходит мысль, что тропа Пугачева, как названа она в предании, — это тропа войны, тропа бунта, а «русский бунт, — пришел к выводу Пушкин, — бунт бессмысленный и беспощадный». В «Капитанской дочке», в черновой главе, Гринев говорит: «Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды, или не знают нашего народа, или уж люди жестокосердные, коим и своя шейка — копейка, и чужая головушка — полушка». Мы в этом, любезный читатель, кажется, не раз убеждались и чуть дальше еще раз убедимся.

В тот злополучный год, когда сыновья осинского купца Кузнецова последний раз рыбачили на облюбованном ими месте у подножия тропы Пугачева, где на ямине водилась стерлядка, на тропу Гражданской

31 1

войны вышла почти вся Россия. И точно так же, как полтора века назад, 19–20 июня 1773 года, Осу захватили пугачевские мятежники, примерно в середине июня 1919 года ее занял красноармейский отряд, в тревоге ожидавший ответного удара Сибирской армии А. В. Колчака. А на другом берегу реки, напротив Осы, у Монастырки, в сумерках загорелся костер, на котором братья Кузнецовы собирались запекать завернутых в тонкие слои замешанной глины стерлядей. Уже совсем смеркалось, когда к ним приплыли на лодке три красноармейца из Осы, и вскоре прогремело несколько выстрелов. В селе уже не помнят, кто именно, но несколько монастырских мужиков кинулись в сторону стрельбы, а к месту несчастья подойти не смели, пока красные стрельцы не скрылись за густым речным туманом. А когда подошли, братья Кузнецовы были бездыханны, а костер залит водой.

Многие жители Монастырки в ту ночь не спали до утра, ждали, что может случиться еще, прислушивались, а из-за излучины реки разносились ржанье лошадей, топот копыт. Тогда люди догадались, что произошло. На заливные луга из соседних деревень выгнали в ночное

U

коней, и они разыгрались-разгулялись на приволье, как сумасшедшие, и этот гул легко достиг противоположного берега и был принят за наступление кавалерии Сибирской армии, а горевший костер братьев Кузнецовых красноармейская разведка сочла за сигнал: здесь брод для переправы. Эта догадка жителей Монастырки полностью подтвердилась, когда отец погибших сыновей выяснял у комиссара отряда, за что их, безвинных, так безжалостно расстреляли, когда колчаковских подразделений возле Осы и в помине не было.

Как ни давно это было, а все равно горе отца, потерявшего сразу двух сыновей, и сейчас вызывает печаль и сострадание. Купец Кузнецов зря искал правды и сочувствия: в те времена без зазрения совести могли ни за понюшку табаку расстрелять и его самого. Была ведь установка вождя революции Ленина: «Партия — не пансион благородных девиц… Иной мерзавец, может быть, для нас именно тем полезен, что он мерзавец».

О, матери бесславных сыновей, лучше бы вы не рожали их, внедривших в жизнь такое беззаконие, которому и сейчас не видно берегов, тех, кто так легко и чудовищно бессмысленно лишает жизни людей! Так вот и погибли замечательный и, возможно, единственный гусляр Прикамья Андрей Кузнецов и его брат Петр.

История их гибели не раз всплывала в моей памяти при стечении каких-либо обстоятельств. Однажды я встретил человека, который, на мой взгляд, мог бы стать гусляром. Меня с ним познакомил наш не-

312

забвенный Алексей Решетов. Это был молодой березниковский поэт Юрий Марков, мы с ним быстро подружились. Может, всех троих сплотило наше сиротское детство. Нас с Алешей воспитывали бабушки, а Юра — детдомовец. Он обладал хорошим голосом, играл на гитаре и писал свои песни, которые нравились всем, запоминались с первого раза и поэтому сразу становились в Березниках народными, так сказать, еще при здравствующем авторе. Даже специалисты высокого класса, такие как регентша архиерейского хора Перми Тамара Петровна Целебров- ская, воспитанница консерватории по двум специальностям — соло и дирижирование, блестящая певица, находили в песнях Юры самобытность. Когда к Льву Ивановичу Давыдычеву приезжали гости из Москвы, он приглашал из Березников Юру, и столичные писатели рекомендовали ему принимать участие в фестивалях авторской песни.

Но однажды он спел нам песню «Гусляры»:

Гусляры, гусляры — менестрели, По Руси, по дорогам в пыли Много песен вы людям пропели, Но утешить никак не смогли…

— Юра, — радостно вскрикнул я, — стань гусляром!

— У меня нет гуслей, — отшутился он.

— Я тебе их куплю.

— Они очень дорого стоят.

— Последние штаны продам, но куплю!

— Мы скинемся, — вмешался Алеша.

Одним словом, Юра отказался. То ли постеснялся древней музыкальной профессии, то ли не хотелось быть артистом, а только поэтом. Так и нет у нас в Прикамье гусляра. Все у нас свое: и золото, и платина, алмазы, калий и магний, уголь и нефть, лес и бумага, есть свой пермский период Земли, пермские боги, пермский звериный стиль, пермский балет, пермские моторы, пермские пушки, короче, все, что надо, у нас есть, вот только нет своего гусляра.

Список литературы

Здесь перечислены литературные, архивные и иные источники, на которые автор ссылается или которые он цитирует в своих новеллах. Разумеется, не все книги, какие прочитал автор в процессе долгой работы над книгой и какие помогли ему в ее создании, упомянуты в списке, а лишь основные, которые могут заинтересовать любознательных читателей или новых исследователей. Список выстроен в порядке расположения глав и текста новелл — по персоналиям, и не в алфавитном порядке, а в порядке, соответствующем цитированию или отсылке, хотя от знаков сносок мы отказались — повествование все же художественное, а не научное. Цитирование начинается с эпиграфов, и почти к каждому из них есть отсылка в списке литературы.

Глава 1. Из породы вечных работников

В. Н. Татищев. Новый русский человек.

Архив АН СССР. Разд. Ill, on. 1, № 207, Л. 178–179.

Вопросы истории естествознания и техники. М., 1957. Вып. 1.

Горный журнал. 1826, № 3.

Горный журнал. 1828, № 3.

Русская старина. 1887, № 4.

Экономика. 1923, № 5.

Иванов А. И. В. Н. Татищев как исследователь карстовых явлений. В кн.: Вопросы истории естествознания. М., 1957. Вып. 4.

Безобразов В. Т. В. Н. Татищев. Очерк о его деятельности. // Наблюдатель.

1896, № 5.

А. Н. Воронихин. Академик перспективной живописи.

Тынянов Ю. Н. Гражданин Очёр. Пермь, 1990.

Колмаков Ю. И. Памяти графа А.С. Строганова. // Сын Отечества. СПб., 1884, № 12.

П. А. Строганов. Гражданин Очёр.

Тынянов Ю. Н. Гражданин Очёр. Пермь, 1990.

Пушкин А. С. Незавершенное, отрывки, наброски. Собр. соч. в 10 т. М.,1959. т. 1.

И. Ф. Журавлев. Крещеный товар.

Лонгинов М. Н. Новиков и московские мартинисты. СПб., 1876.

Русский архив. 1873, Т.З.

Маркин В. Л. П. А. Кропоткин. 1842 — 1921. М., 1985.

РГАДА. Ф. 271, кн. 1349, Л. 149 — 158.

Вологдин И. Пермские губернские ведомости, 1878, № 49.

Русский вестник. 1851, № 19.

Русская старина. 1873, Т. 7.

К. Т. Хлебников. Скажи, кто твой друг…

Головнин В. М. Замечания о Камчатке и Русской Америке в 1809, 1810, 1811 годах. Приложение к «Морскому сборнику». 1861, № 2.

АГО. Р-98, он. 1, л. 20.

314

ГАПО. Ф. 445, д.5, л. 3. ГАПО. Ф. 445, on. 1, д. 161, л. 14.

Вишневский Б. Н. Путешественник Кирилл Хлебников. Пермь, 1957.

Русский вестник. 1889, № 2, Т. 65.

ГАПО. Ф. 445, on. 1, д. 169, л. 1.

Сын Отечества. 1838, Т. 4, отд. 1У. /

Сборник материалов для ознакомления с Пермской губернией. Пермь, 1892, Вып. 4.

Е. Д. Ильина. Генетика и селекция пушных зверей. М., 1935. П. М. Бородин. Этюды о мутантах. М., 1983. П. Я. Чаадаев. Завещание Чаадаева.

Чаадаев П. Я. Апология сумасшедшего. Полное собр. соч. и избранные письма в 2-х т. М., 1991. Т. 1.

Чаадаев П. Я. Воскресная беседа сельского священника Пермской губернии села Новых Рудников. Там же, Т. 2.

Сочинения и письма Чаадаева. М., 1913.

Глава 2. Дети Солнца

Р. И. Мурчисон. Система пермская.

Мурчисон Р. И. Геологическое описание Европейской России и хребта Уральского. СПб., 1849/ пер. с англ. А. Озерского. Русская старина. 1890. Т. 66, № 4. Ваксман С. И. Условный знак — Пермь. Пермь, 1991. Правда, 1993, 29 дек. Н. Г. Славянов. Истоки, или Дети Солнца. Записки Русского технического общества. М., 1892. Баньковский Л. В. Созидающее пламя. Пермь, 1977.

— С. Попов. Вселенная Попова.

Никитин Е. Н. Изобретатель радио А. С. Попов. М., 1995. Вестник связи. 1945, № 5.

Данилевский В. Изобретатель радио А. С. Попов. Пермь, 1955.

— И. Вернадский, Г. В. Вернадский. «Жизнь бесконечно сложна и прекрасна» Вернадский В. И. Очерки и речи. М., 1922.

Известия Российской АН. 1922, Т. 16. ГАФР. Ф, 1 137, on. 1, д. 431.

Костиков В. В. Не будем проклинать изгнанье… М., 1990. Минувшее: альманах. М.-СПб., 1994, вып. 16.

Анналы по истории Восточной Европы. Висбаден, 1974. Т.22. вып. 3. Личный архив А.В. Шилова.

Вернадский Г. В. Воспоминания. // Вопросы истории. 1995, № 1.

П. И. Преображенский. Знающий Землю.

Слово о пермской нефти. Пермь, 1999.

Ваксман С. И. Условный знак — Пермь. 1991.

Независимая газета: приложение «Наука». 1997,4 дек.

Кузнецов В. И., Максименко А. М. Владимир Николаевич Ипатьев. М.,1992.

В. Г. Хлопин. Гроза бьет по высокому дереву.

315

Андрей Белый. Первое свидание: поэма. Пермь, 1993.

Вернадский В. И. Речь на открытии заседания отделения физико-математических наук Российской АН 25 января 1922 г. // Известия Российской АН. 1922. Т. 16, № 1/18.

Ленин В. И. Собр. соч. в 50 т. Т. 50.

Богоявленский Л. Н. Радий. Как его добывают и измеряют. М. — Л., 1923. Черейский Л. А. Пушкин и его окружение. АМН, Ленинградское отд., Ф. 132, д. 138, л. 168.

Химия и жизнь. 1969, № 4. Природа. 1930, Т. 23, № 7. Вопросы онкологии. 1977, Т. 23, № 7.

А. Д. Швецов., П. А. Соловьев. АШ и ПС — два секретных конструктора. Галлай М. Л. Третье измерение. М., 1979.

Киселев В., Калинина Л. Двенадцать глав из жизни Павла Соловьева. Пермь, 1977.

О. К. Хомутов. Лечу к земле…

Галинская П. Л. Загадки известных книг. М., 1969.

Глав 3. Святые — соль земли

Стефан Пермский. Божественное озарение.

Святитель Стефан Пермский. СПб., 1995.

Преподобный Трифон Вятский. Пыскорский пустынник

Труды Пермской ученой архивной комиссии. Пермь, 1893, вып. II.

Архиепископ Андроник. Пермская Голгофа.

Речь, произнесенная Андроником при вступлении на пермскую кафедру 18 августа 1914 года. // Пермские епархиальные ведомости. 1914, № 25. Там же, 1916, № 19. Там же, 1916, №№ 29–30.

И. К. Сурский. Отец Иоанн Кронштадтский. СПб., 1994. Мученики Православной церкви. В 2-х кн. Тверь, 1966, кн. 2. Тобольские епархиальные ведомости. 1919, № 117. ГАПО, ф. 732, оп.1. д. 140. Прямой путь // Москва, 1966, № 1. Святая преподобномученица Елисавета. Скорбный путь. Пермский епархиальные ведомости. 1916, № 19. Вдали от мирской суеты. Нижний Новгород, 1996. Пермские епархиальные ведомости. 1914, №№ 21–22. Голос долга. Пермь, 1915.

Материалы к Житию Святой преподобномученицы Елисаветы. Письма, дневники, воспоминания. М., 1996.

Глава 4. На пути катастроф

А. В. Колчак. Горькая звезда адмирала. Освобожденная Россия. 1919, 20 февр. Там же, 1919, 1 июня. Допрос Колчака. М., 1925. Обожаемая моя Анна Васильевна. М., 1966.

316

А. Н. Пепеляев. Пермская катастрофа. Исторические записки. 1949, № 30. Родина. 1996, № 9. Освобожденная Россия. 1919, 11 янв. Комсомольская правда. 1988, 24 февр.

Глава 5. Доли безумья, боли, счастья, мук…

Г. Р. Державин. Театр представляет собой Рифейские горы.

Державин Г. Р. Стихотворения. Библиотека поэта. Большая серия. Л., 1957.

Благой Д. Г. Гаврила Романович Державин. / Вступительная статья. Там же.

А. Ф. Мерзляков. Среди долины ровныя…

Песни русских поэтов. В 2-х т. Л., 1988, Т. 1.

Дмитриев М. А. Московские элегии. Стихотворения. Мелочи из запаса моей памяти. М., 1985.

Московский телеграф. 1833, № 18.

Рукописный отдел ИРЛИ АН СССР. Архив братьев Тургеневых. № 618, Л. 24. Лонгинов М.1 Заметки о Лермонтове. В кн: М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М., 1964.

Кюхельбекер В. К. Обозрение российской словесности. 1824. Литературные портфели. Время Пушкина. Петроград, 1923. Телескоп. 1831, № 5.

Жихарев С. И. Записки современника. М. — Л., 1955.

П. А. Вяземский. Таинственная Певцова.

Вяземский П. А. Избранные стихотворения. М. — Л., 1935.

Гиллельсон. М. И. П. А. Вяземский. Жизнь и творчество. Л., 1969.

Русский биографический словарь. Петроград, 1916.

Русская старина. 1898. Т.88.

Русский архив. 1891, № 12.

Н. Ф. Павлов. Я ходил на берег Камы.

Мицкевич А. Собр. соч. в 5 т. М., 1954, Т. 5.

Чичерин Б. Н. Воспоминания. Москва 40-х годов. М., 1929.

Павлов Н. Ф. Сочинения. М., 1985.

Пушкин А. С. Собр. соч. в 10 т. М., 1962, Т. 6.

Песни русских поэтов в 2-х т. Л., 1988, Т. 2.

Русская поэзия XIX века. М., 1974.

А. П. Чехов. Родник.

Чехов А.П. Полное собр. соч. и писем. М., 1950, Т. 19. А. Г1. Чехов в воспоминаниях современников. М., 1955. Мих. Осоргин (Ильин). Крестник Камы.

Мих. Осоргин. Времена. Автобиографическое повествование. М., 1989.

Мих. Осоргин. Мемуарная проза. Пермь, 1992.

Литературная газета. 1990, 6 июня.

Русское зарубежье. Хрестоматия. Пермь, 1995.

Независимая газета. 2000, 8 септ.

А. С. Грин. Рождение блистающего мира.

Грин А. С. Бегущая по волнам. Собр. соч. в 6 т. М., 1980, Т. 5.

317

Грин А. С. Алые паруса. Там же, Т. 3.

Грин А. С. Автобиографическая повесть. Там же, Т. 6.

Б. Л. Пастернак. Черемуховые холода.

Пастернак Б. Л. Стихотворения и поэмы. Библиотека поэта, большая серия.

М. — Л., 1965.

Борисов В. М., Пастернак Е. Б. Материалы к творческой истории романа «Доктор Живаго». // Новый мир, 1988, № 6.

Начало пути. Письма Бориса Пастернака к родителям (1907–1920). // Знамя. 1988, № 4.

Пастернак Б. Л. Люди и положения. В кн.: Воздушные пути. М., 1983. Пастернак Б. Л. Доктор Живаго. Пермь, 1990. Симкин Г. Н. Певчие птицы. М., 1990.

Глава 6. Вода аплодирует…

М. Н. Волконская. Загадочный минерал. Прометей, 1966, Т. 1. И. П. Ларионов. Калинка.

Ларионов И. П. Статьи о музыке. // Саратовский справочный листок. 1875.

М. Г. Савина. Песнь торжествующей любви.

Савина М. и Кони А. Переписка. 1883–1915. Кн. 1, Т. 13.

Кони А. Ф. Тургенев и Савина. Петроград, 1918.

Тургенев И. С. Собр. соч. в 15 т., Т. 13, М. — Л., 1963.

Пермские ведомости. 1915, 29 сент.

Шнейдерман И. Мария Гавриловна Савина. Л. — М., 1956.

С. П. Дягилев. Гражданин Перми.

Материалы первых Дягилевских чтений. Пермь, 1989.

Бродский И. Часть речи. Избранные стихи 1962–1989. М., 1990.

Шаляпин Ф. И. Литературное наследство. В 2-х т. М., 1959, Т. 1.

Русские сезоны в Париже. 1908–1929. М., 1988.

Спутник. 1998. № 5.

Г. С. Уланова. Необходимая Уланова.

Уланова Г. С. Патриотический долг. // Звезда, Пермь, 1942, 12 февр.

Независимая газета. 1998, 24 марта.

Львов-Анохин Б. Галина Уланова. М., 1984.

А. И. Кузнецов. Оборванные струны.

Народная свобода. 1917, 3 окт.

В главе «Черемуховые холода» испльзованы рисунки Л. О. Пастернака.

содержание

Н. Гашева. «И звездное небо над нами…» 3

Глава I. «Из породы вечных работников» 5

В. Н. Татищев. Новый русский человек 5

А. Н. Воронихин. Академик перспективной живописи 14

П. А. Строганов. Гражданин Очёр 23

И. Ф. Журавлев. Крещеный товар 30

К. Т. Хлебников. Скажи, кто твой друг 45

П. Я. Чаадаев. Завещание Чаадаева 60

Глава 2. Дети Солнца 69

Р. И. Мурчисон. Система пермская 69

Н. Г. Славянов. Истоки, или Дети Солнца 75

A. С. Попов. Вселенная Попова 82

B. И. Вернадский, Г. В. Вернадский. Жизнь бесконечно сложна и прекрасна 91

П. И. Преображенский. Знающий Землю 105

B. Г. Хлопин. Гроза бьет по высокому дереву 1 13

А. Д. Швецов, П. А. Соловьев. АШ и ПС — два секретных конструктора 125

О. К. Хомутов. Лечу к земле 135

Глава 3. Святые — соль земли 153

Стефан Пермский. Божественное озарение 153

Преподобный Трифон Вятский. Пыскорский пустынник 158

Архиепископ Андроник. Пермская Голгофа 175

Святая преподобномученица Елисавета. Скорбный путь 166

Глава 4. На пути катастроф 191

А. В. Колчак. Горькая звезда адмирала 191

А. Н. Пепеляев. Пермская катастрофа 200

Глава 5. Доли безумия, боли, счастья, мук 209

Г. Р. Державин. Театр представляет собой Рифейские горы 209

А. Ф. Мерзляков. Среди долины ровныя 216

П. А. Вяземский. Таинственная Певцова 226

Н. Ф. Павлов. Я ходил на берег Камы 236

А. П. Чехов. Родник 243

Мих. Осоргин (М. А. Ильин). Крестник Камы 248

А. С. Грин (Гриневский). Рождение блистающего мира 256

Б. Л. Пастернак. Черемуховые холода 261

Глава 6. Вода аплодирует 269

М. Н. Волконская. Загадочный минерал 269

И. П. Ларионов. Калинка 273

М. Г. Савина. Песнь торжествующей любви 281

C. П. Дягилев. Гражданин Перми 291

Г. С. Уланова. Необходимая Уланова 299

А. И. Кузницов. Оборванные струны 307

Список литературы 314

Литературно-художественное издание

Владимир Максимович Михайлюк Пермская шкатулка Пермь и Пермский край в судьбе России

Автор приносит благодарность за финансовую поддержку издания

Департаменту культуры и искусства Пермской области

ООО «Лира-2» (Директор Г.И. Жмыхова)

Пермскому футбольному клубу «Амкар» (Президент В.М. Чупраков)

ЗАО «Алендвик» (Генеральный директор А.П. Никифоров)

Уральскому научно-исследовательскому и проектному институту «Галургия» (Генеральный директор А.Я. Гринберг)

ООО «Панорама» (Генеральный директор А.Г. Флегинский)

Научному центру порошкового материаловедения (Научный руководитель, академик РАН В.Н. Анциферов)

Автор выражает благодарность Пермской областной библиотеке им. Горького за предоставленные иллюстративные материалы.

Редактор Н. Гашева Художественный редактор С. Можаева

Корректор В. Смородинова Компьютерная верстка — Ф. Назаров

Подписано в печать 02.03.2007. Формат 60х847₁₆. Печать офсетная. Бумага для ВХИ. Усл. печ. л. 18,6.

Тираж 1000 экз. Заказ № 824.

ИД «Пермские новости» г. Пермь, ул. Сибирская, 19. Тел.(342)212-46-22.

Отпечатано в полном соответствии с качеством предоставленных

заказчиком файлов в ОАО «ИПК «Звезда». 614990, г. Пермь, ГСП-131, ул. Дружбы, 34.