Первые грозы

Глава одиннадцатая

На крылечке, попыхивая в темноте огоньком, скучал какой-то человек. У Мити от предчувствия заходило сердце: уж не Никита ли? Он любил обыкновенно после ужина выйти покурить на крылечко. Митя задержался у калитки.

Человек поднялся и, подойдя к нему вплотную, пристально всмотрелся в Митино лицо.

— Хо, таки дождался! — вздохнул он облегчённо, и Митя узнал длинноволосого моряка, оставленного при отступлении со станции. — Ну, здравствуй! — протянул он пятерню.

— Здорово! — Митя с удовольствием сунул ладонь в его огромную, чёрствую лапу. «Попрошу его, а он пойдёт и набьёт Сашке морду, чтобы не задавался», — подумал он.

Матрос уселся на крылечке и хлопнул по доске тяжёлой ладонью.

— Сидай рядком. Я до тебя по важному делу. Ты откуда?

— Из гостей.

— Всё по гостям гоняешь?.. Ты когда вернувсь?

— Домой я пришёл сегодня, а до этого лежал в госпитале.

— А хлопцы де? — с надеждой справился моряк.

— Отступили дальше...

Митя рассказал ему, как погиб редактор, как их захватили в плен. Матрос слушал его, поблескивая глазами из-под насупленных, грустных бровей.

— Так... Редактора закопали?

— Закопали.

— Ну, шо ж, не на нём одном, к счастью, дело держится. Вот шо, Митька, — матрос понизил голос, — положиться на тебя можно?

— Можно. Мне Дядько всегда пароль сообщал.

Моряк огляделся по сторонам.

— Можно чи не можно, говори зараз? — посмотрел он испытующе.

— Можно, — подтвердил Митя вторично, удивляясь о моей твердости.

— Я с одного огляду почуял, шо хлопец ты гвоздь, оно по морде видно, — польстил матрос.— Кончим войну, пойдёшь до нас на корабль, юнгой... Хто твой батько?

— Отец давно умер, его в полиции запороли.

— Ого, — обрадовался моряк,— потомственный пролетар?.. Славно, славно.

Митя догадывался, что за этими обычными вопросами скрывается совсем другое, более важное, но матрос, видимо, не знает, как подойти потоньше к этому главному.

— А из юнги можно стать настоящим капитаном, — спросил Митя больше для видимости, чем из любопытства.

— Будешь и капитаном, — думая о чем-то постороннем, ответил матрос и достал папиросу.

«Решает» сказать или не сказать... Сейчас скажет». Но моряк положил папиросу обратно в портсигар. «Значит, не скажет», — решил Митя.

— А ты книжки любишь читать? — увёл матрос разговор опять в сторону от главного.

— Смотря какие.

— Разные... Ну, там с приключениями. С опасностью для жизни и так и далее...

— Очень! — повернулся Митя, зная, что матросу хочется, чтобы он ответил именно так.

— Ага, славно.

Матрос вынул папиросу и закурил, осветив спичкой свои тонкие, сжатые губы и отливающий синим свежевыбритый подбородок.

— А ты хотел бы быть таким отчаянным хлопцем, какие там описаны?

— Да, да, да! — почти выкрикнул Митя, уже не сдерживая своего любопытства.

— Слухай-ка, брат: знаемых тут у меня — чёрт-ма, ни души. Ночую по-собачьи, де попало. Откровенно признаться, и курю остатнюю цигарку... — И моряк замялся, опять чего-то не досказав.

«Оказывается, вот почему он вынул, а потом сунул папиросу обратно в карман, — обрадовался Митя, — она у него последняя...» И он пожалел матроса.

— Может, ты есть хочешь?

— Чуточку имеется, — застеснялся по-взрослому моряк.

— Обожди, я мигом достану, — услужливо сорвался Митя.

Он вернулся с хлебом и сухой таранкой.

— Пока это, а мать вечерять приготовит. Спать будешь со мной, в сенях, я уже предупредил.

В темноте матрос сдирал с тарани трещавшую чешую.

— Да, Митька. Славный ты хлопчик, бачу — сердцем до лягаешь до работы, — обсасывая выдранные тараньи крылья, сказал матрос. — Мало нас. Оружия нема...

Последние слова были сказаны небрежно, но Митя почувствовал, что это и есть то самое главное, что так долго не открывал ему моряк.

— Я могу достать оружие! — неожиданно для самого себя выпалил Митя, вспомнив подслушанный разговор Сашки с гитаристом.

Моряк чуть не подавился косточкой и долго отхаркивался, хлопая себя по затылку.

— Неужели можешь? — спросил он осевшим голосом.

— Попробую.

— Та ты ж не хлопец, а черти шо такое!

Услышав звяк кастрюли, Митя поднялся:

— Идем вечерять.

— Оце да! — восторгался моряк. — Оце хлопец: свой в доску!

После ужина Митя уложил гостя спать, а сам вышел двери.

— Спи, — сказал он, — я скоро вернусь! — И, разувшись, перелез через забор в безлюдный двор Хорьковых.