Яков Петрович Полонский родился в 1819 году в Рязани, умер в 1898 году в Петербурге. Из обширного стихотворного наследия поэта наибольшую известность приобрели произведения, ставшие романсами и песнями. К текстам Полонского часто обращались крупные русские композиторы: А. Даргомыжский («Вызов»), П. Чайковский («Ночь», «Песнь цыганки»), Ц. Кюи («Из Бурдильена», «О Некрасове», «Голод», «Вижу ль я…», «Тишь»), А. Рубинштейн («Мое сердце — родник…», «Священный благовест торжественно звучит…», «Утро» — кантата для мужского хора), С. Рахманинов («Встреча», «Диссонанс», «Музыка»), А. Гречанинов («Солнце и месяц», «Птичка»), Э. Направник («Луч надежды», «Молитва»). Особенно много удачных романсов на слова Полонского написал С. Танеев (всего более 20, среди них — «Узник», «Узница», «В годину утраты»). Музыку на тексты Полонского писали также П. Булахов («Блаженствуя, тебя любил я…»), А. Аренский («Молитва»), Ф. Блуменфельд («Зной — и всё в томительном покое…»), С. Донауров, А. Зорин, В. Соколов, В. Ребиков, В. Пасхалов, М. Анцев, П. Сокальский, П. Чесноков, Г. Кушелев-Безбородко, А. Щербачев и др. Всего на стихи Полонского создано 128 музыкальных произведений 67-ю композиторами.[122] Кроме публикуемых наиболее популярны романсы: «Ночь» (муз. Чайковского), «Птичка» (муз. Булахова, П. Воротникова, Гречанинова, Б. Гродзкого, Направника и др.), «Встреча» (муз. С. Рахманинова), «Маска» (муз. С. Танеева, Булахова). В песенниках встречаются также «Тени» и «Ты, с которой так много страданья…».
За окном в тени мелькает
Русая головка.
Ты не спишь, мое мученье!
Ты не спишь, плутовка!
Выходи ж ко мне навстречу!
С жаждой поцелуя,
К сердцу сердце молодое
Пламенно прижму я.
Ты не бойся, если звезды
Слишком ярко светят:
Я плащом тебя одену
Так, что не заметят!
Если сторож нас окликнет —
Назовись солдатом;
Если спросят, с кем была ты, —
Отвечай, что с братом!
Под надзором богомолки
Ведь тюрьма наскучит;
А неволя поневоле
Хитрости научит!
В одной знакомой улице
Я помню старый дом,
С высокой, темной лестницей,
С завешенным окном.
Там огонек, как звездочка,
До полночи светил
И ветер занавескою
Тихонько шевелил.
Никто не знал, какая там
Затворница жила,
Какая сила тайная
Меня туда влекла,
И что за чудо девушка
В заветный час ночной
Меня встречала, бледная,
С распущенной косой.
Какие речи детские
Она твердила мне:
О жизни неизведанной,
О дальней стороне.
Как не по-детски пламенно,
Прильнув к устам моим,
Она, дрожа, шептала мне:
«Послушай, убежим!
Мы будем птицы вольные —
Забудем гордый свет…
Где нет людей прощающих,
Туда возврата нет…»
И тихо слезы капали —
И поцелуй звучал…
И ветер занавескою
Тревожно колыхал.
Мой костер в тумане светит;
Искры гаснут на лету…
Ночью нас никто не встретит;
Мы простимся на мосту.
Ночь пройдет — и спозаранок
В степь, далёко, милый мой,
Я уйду с толпой цыганок
За кибиткой кочевой.
На прощанье шаль с каймою
Ты на мне узлом стяни:
Как концы ее, с тобою
Мы сходились в эти дни.
Кто-то мне судьбу предскажет?
Кто-то завтра, сокол мой,
На груди моей развяжет
Узел, стянутый тобой?
Вспоминай, коли другая,
Друга милого любя,
Будет песни петь, играя
На коленях у тебя!
Мой костер в тумане светит;
Искры гаснут на лету…
Ночью нас никто не встретит;
Мы простимся на мосту.
«Подойди ко мне, старушка,
Я давно тебя ждала».
И косматая, в лохмотьях,
К ней цыганка подошла.
«Я скажу тебе всю правду;
Дай лишь на руку взглянуть:
Берегись, тебя твой милый
Замышляет обмануть…»
И она в открытом поле
Сорвала себе цветок,
И лепечет, обрывая
Каждый белый лепесток:
«Любит — нет — не любит — любит».
И, оборванный кругом,
«Да» сказал цветок ей темным,
Сердцу внятным языком.
На устах ее — улыбка,
В сердце — слезы и гроза.
С упоением и грустью
Он глядит в ее глаза.
Говорит она: «Обман твой
Я предвижу — и не лгу,
Что тебя возненавидеть
И хочу, и не могу».
Он глядит всё так же грустно,
Но лицо его горит…
Он, к плечу ее устами
Припадая, говорит:
«Берегись меня! — я знаю,
Что тебя я погублю,
Оттого что я безумно,
Горячо тебя люблю!..»
Что мне она! — не жена, не любовница,
И не родная мне дочь!
Так отчего ж ее доля проклятая
Спать не дает мне всю ночь!
Спать не дает, оттого что мне грезится
Молодость в душной тюрьме,
Вижу я — своды… окно за решеткою,
Койку в сырой полутьме…
С койки глядят лихорадочно-знойные
Очи без мысли и слез,
С койки висят чуть не до полу темные
Космы тяжелых волос.
Не шевелятся ни губы, ни бледные
Руки на бледной груди,
Слабо прижатые к сердцу без трепета
И без надежд впереди…
Что мне она! — не жена, не любовница,
И не родная мне дочь!
Так отчего ж ее образ страдальческий
Спать не дает мне всю ночь!
Юлия Валериановна Жа́довская родилась в 1824 году в с. Субботино Любимского уезда Ярославской губ., умерла в 1883 году в селе Толстиково Буйского уезда Костромской губ. Она училась в костромском пансионе для благородных девиц, но в основном получила домашнее образование под руководством учителя-разночинца П. М. Перевлесского, впоследствии известного филолога, дружба с которым оставила глубокий след в жизни и в творчестве поэтессы. Жадовская дебютировала в печати этнографическим очерком «Проводы масленицы в Буйском и Солигалицком уездах» («Москвитянин», 1843, № 3). Два ее стихотворения («Лучший перл таится…» и «Много капель светлых…») появились вскоре также в «Москвитянине» (1843, № 6). Сотрудничала Жадовская кроме того в «Московском городском листке», «Библиотеке для чтения», «Сыне отечества», «Московском сборнике», «Рауте» и в других альманахах и сборниках. При жизни поэтессы ее стихотворения издавались дважды (Стихотворения, М., 1846; Стихотворения, СПб., 1858). Перу Жадовской принадлежат также прозаические произведения: романы «В стороне от большого света» (1857) и «Женская история» (1861), повесть «Отсталая» (1861). Лирика Жадовской, отличающаяся искренностью и глубиной чувства, привлекла внимание многих композиторов. На тексты Жадовской писали романсы М. Глинка, А. Даргомыжский (кроме публикуемых — «Притворство», «Молитва»), А. Варламов («Я люблю смотреть в ясну ноченьку…»), А. Гречанинов («Нива»), М. Ипполитов-Иванов («В сумерки», «Вечерняя мысль»), Р. Глиэр («Весна»), В. Соколов («Борьба», «Соловей», «Не на земле ищи ты вдохновенья…») и другие.
Ты скоро меня позабудешь,
Но я не забуду тебя;
Ты в жизни разлюбишь, полюбишь,
А я — никого, никогда!
Ты новые лица увидишь
И новых друзей изберешь, —
Ты новые чувства узнаешь
И, может быть, счастье найдешь.
Я — тихо и грустно свершаю
Без радостей жизненный путь;
И как я люблю и страдаю —
Узнает могила одна!
Я всё еще его, безумная, люблю!
При имени его душа моя трепещет;
Тоска по-прежнему сжимает грудь мою,
И взор горячею слезой невольно блещет.
Я всё еще его, безумная, люблю!
Отрада тихая мне душу проникает
И радость ясная на сердце низлетает,
Когда я за него создателя молю.
Алексей Николаевич Плещеев родился в 1825 году в Костроме, умер в 1893 году в Париже. Он учился в школе гвардейских подпрапорщиков, с 1843 по 1845 — на восточном отделении Петербургского университета. За связь с петрашевцами и участие в деятельности кружка Бекетовых и Дурова Плещеев был арестован (1849), приговорен к каторге, которая была заменена сдачей рядовым в Оренбургский линейный батальон. По окончании ссылки (1859) он живет в Москве и в Петербурге (с 1872), занимается литературной деятельностью, совмещая ее со службой в учреждениях Государственного контроля (1865–1875). Первые стихотворные опыты Плещеева относятся к началу 40-х годов. Вскоре вышли в свет «Стихотворения А. Плещеева» (СПб., 1846). Очень многие произведения Плещеева были положены на музыку. По количеству романсов он занимает одно из первых мест в музыкальной литературе второй половины XIX — начала XX века. На его тексты писали: А. Аренский («Знакомые звуки…»), А. Варламов («Выйдем на берег, там волны…»), П. Булахов («Всю-то, всю мою дорожку…»), А. Гречанинов («Степью иду я унылою…», «Что ты поникла, зеленая ивушка…», «С тобою мне побыть хотелось…»), А. Дюбюк («Верь, у любви нет выше права…», «Люби, пока любить ты можешь…»), Ц. Кюи («Вчера меня ласкало счастье…», «Лето»), Вас. Калинников («Нам звезды кроткие сияли…»), М. Мусоргский («Тени гор высоких…»), Э. Направник («Ребенок»), Н. Римский-Корсаков («Ночь пролетала над миром…»), С. Рахманинов («Дитя, как цветок ты прекрасна…», «И у меня был край родной…», «Молитва», «Полюбила я…», «Речная лилея, головку поднявши…») и многие менее известные композиторы (В. Соколов, В. Ребиков, В. Золотарев, А. Дерфельд, М. Слонов, М. Бернард, П. Чесноков, Я. Пригожий и другие, всего свыше 40 авторов). Особенно много романсов написал Чайковский, среди которых выделяются «Нам звезды кроткие сияли…», «Ни слова, о друг мой…», «О спой же ту песню, родная…» и его цикл детских песен на тексты из сборника Плещеева «Подснежник» (СПб., 1878). Кроме публикуемых текстов в песенниках встречаются: «Советы мудрецов», «Дай руку мне — я понимаю…», «Нищие», «Всю-то, всю мою дорожку…» и др.
Вперед! без страха и сомненья
На подвиг доблестный, друзья!
Зарю святого искупленья
Уж в небесах завидел я!
Смелей! Дадим друг другу руки
И вместе двинемся вперед,
И пусть под знаменем науки
Союз наш крепнет и растет.
Жрецов греха и лжи мы будем
Глаголом истины карать,
И спящих мы от сна разбудим,
И поведем на битву рать!
Не сотворим себе кумира
Ни на земле, ни в небесах;
За все дары и блага мира
Мы не падем пред ним во прах!..
Провозглашать любви ученье
Мы будем нищим, богачам
И за него снесем гоненье,
Простив безумным палачам.
Блажен, кто жизнь в борьбе кровавой,
В заботах тяжких истощил;
Как раб ленивый и лукавый,
Талант свой в землю не зарыл!
Пусть нам звездою путеводной
Святая истина горит;
И, верьте, голос благородный
Недаром в мире прозвучит!
Внемлите ж, братья, слову брата,
Пока мы полны юных сил;
Вперед, вперед — и без возврата,
Что б рок вдали нам ни сулил!
По чувствам братья мы с тобой,
Мы в искупленье верим оба,
И будем мы питать до гроба
Вражду к бичам страны родной.
Когда ж пробьет желанный час
И встанут спящие народы —
Святое воинство свободы
В своих рядах увидит нас.
Любовью к истине святой
В тебе, я знаю, сердце бьется,
И, верно, отзыв в нем найдется
На неподкупный голос мой.
Я у матушки выросла в холе
И кручины не ведала злой,
Да счастливой девической доле
Позавидовал недруг людской.
Речи сладкие стал он, лукавый,
Мне нашептывать ночью и днем;
И наскучили смех и забавы,
И наскучил мне матери дом.
Сердце билось испуганной пташкой,
Не давало ни часу заснуть;
Подымалась под тонкой рубашкой
Высоко моя белая грудь.
Я вставала с постели босая,
И, бывало, всю ночь напролет
Под окошком кого-то ждала я —
Всё казалось мне, кто-то идет…
Я ждала и дождалась мило́ва,
И уж как полюбился он мне!
Молодца не видала такого
Прежде я никогда и во сне.
Очи карие бойко глядели
На меня из-под черных бровей;
Допытать они, видно, хотели,
Что в душе затаилось моей.
Допытали они, что готова
Хоть на гибель для них я была…
И за милым из дома родного
Я, как малый ребенок, пошла.
Был он барин богатый и где-то
Всё в далеких краях проживал;
Слышь, лечился — и только на лето
Он в поместья свои наезжал.
Только лаской его и жила я,
Белый свет с ним казался милей;
Нипочем было мне, что дурная
Шла молва про меня у людей.
Да не думала я, не гадала,
Что любви его скоро конец;
Вдруг постыла мило́му я стала —
И с другой он пошел под венец.
Не пригожим лицом, не красою
Приманила дворянка его;
Приманила богатой казною —
Много взял он за нею всего.
С той поры будто солнышка нету.
Всё глухая, осенняя ночь;
Как ни жди, не дождешься рассвету;
Как ни плачь, а беде не помочь.
И с красой я своей распрощалась!
Не узнала б теперь меня мать:
Ни кровинки в лице не осталось,
Словно зелья мне дали принять.
Ах! изменой своей — не отравой —
Он с лица мне румянец согнал…
Буду помнить я долго, лукавый,
Что ты ночью мне летней шептал!
Ни слова, о друг мой, ни вздоха…
Мы будем с тобой молчаливы…
Ведь молча над камнем могильным
Склоняются грустные ивы…
И только склонившись, читают,
Как я, в твоем взоре усталом,
Что были дни ясного счастья,
Что этого счастья — не стало!
В голове моей мозг хочет треснуть,
Кровью сердце мое истекло;
Изменяют мне ноги… О Вилли!
Умереть, видно, время пришло.
Приложи свою руку мне к сердцу
И щекою приникни к моей.
И скажи — ты меня не забудешь,
Даже там, — даже в царстве теней?
О, к чему утешать меня? Полно!
Пусть беснуется горе в груди.
Только дай мне наплакаться вволю;
На колени меня посади.
Дай обнять твою голову, Вилли,
Дай облить мне слезами ее;
Дай потухшим глазам наглядеться
На лицо дорогое твое!
Никогда уж я больше не буду
На коленях сидеть у тебя;
Я, несчастная мать, без супруга,
Умираю, глубоко любя.
Приложи свою руку мне к сердцу,
Приложи ее крепче — вот так.
Это сердце так бешено рвется,
Что мой шелковый лопнет кушак.
Проклинаю тот день, как впервые
Образ твой в мою душу проник,
Рокового с тобою свиданья
Проклинаю я сладостный миг.
И ту рощу, тот рай, где, бывало,
Не устанем всю ночь мы бродить,
И судьбу, что меня допустила
Беспредельно тебя полюбить!
О, прости мне, мой милый; не слушай,
Я сказала тебе не в укор,
Но ведь я так глубоко страдаю,
Ведь на долю мне выпал позор!
Вижу — градом внезапные слезы
Из очей покатились твоих…
Но о чем же ты плачешь, скажи мне?
О грехе ль? о страданьях людских?
Опостылел мне мир этот, Вилли!
Я всех радостей стала чужда;
Чем была — не могу я остаться,
И женой мне не быть никогда.
О, прижми это сердце больное
К своему еще раз, еще раз…
Поцелуй эти впалые щеки,
На которых румянец погас!
В голове моей мозг хочет треснуть!
Кровью сердце мое истекло…
Еще раз — перед вечной разлукой
Я твое поцелую чело,
Еще раз — и в последний, мой милый…
Подогнулись колени… прощай…
На кладбище, где буду лежать я,
Не ходи… надо мной не рыдай.
Этот жаворонок, звонкою песнью
Оглашающий воздух полей,
Целый день будет петь не смолкая
Над могилою тихой моей.
Эта влажная зелень долины
Скроет бедное сердце мое,
Что любило тебя так безмерно,
Как тебя не полюбит ничье!
Не забудь, где бы ни был ты, Вилли,
Не забудь своей Мэри! Она
Одного тебя только любила
И до смерти осталась верна.
Не забудь, что засыпаны прахом
Будут светлые кудри лежать;
И прильнет он к ланитам, которых
Уж тебе никогда не лобзать!
Михаил Ларионович Михайлов родился в 1829 году в Оренбурге, умер в 1865 году в Кадае Нерчинского округа. Будучи вольнослушателем Московского университета, Михайлов сдружился с Н. Г. Чернышевским. 14 сентября 1861 года он был арестован за революционную деятельность, а через три месяца сослан в Сибирь. Михайлов сотрудничал в «Литературной газете», «Сыне отечества», «Москвитянине», с 1852 года — в «Современнике» (вошел в редакцию в 1860 г.), в «Русском слове», в «Отечественных записках». Он писал романы («Перелетные птицы» и др.), повести, этнографические очерки, литературно-критические и публицистические статьи, но известность приобрел в качестве переводчика с английского и немецкого языков. Некоторые его стихотворения стали популярными в революционной среде песнями. На тексты Михайлова написано несколько романсов. Особенно охотно композиторы обращались к переводам Михайлова из Гейне: «Щекою к щеке ты моей приложись…» (В. Соколов, А. Вилламов, Н. Римский-Корсаков, П. Чесноков), «Объятый туманными снами…» (П. Макаров), «Снилась мне девушка…» (П. Макаров), «Как трепещет, отражаясь…» (П. Сокальский). На музыку положены также: «Новогреческая песня» (А. Рубинштейн), «Весною пред пышною розой», «Вижу, ты прекрасна», «Ты причаль, моя рыбачка…» (А. Варламов), перевод из Гете «Шелохнула занавеска…» (В. Соколов), перевод из Томаса Гуда «Всю ночь стерегли мы дыханье у ней…» (А. Размадзе). Кроме публикуемых текстов в песенниках встречаются «Жена каторжника» (из Барри Корнуэла) и «Ее он безмолвно, но страстно любил…».
Во Францию два гренадера
Из русского плена брели,
И оба душой приуныли,
Дойдя до Немецкой земли.
Придется им — слышат — увидеть
В позоре родную страну…
И храброе войско разбито,
И сам император в плену!
Печальные слушая вести,
Один из них вымолвил: «Брат!
Болит мое скорбное сердце,
И старые раны горят!»
Другой отвечает: «Товарищ!
И мне умереть бы пора;
Но дома жена, малолетки:
У них ни кола ни двора.
Да что мне? просить христа-ради
Пущу и детей и жену…
Иная на сердце забота:
В плену император! в плену!
Исполни завет мой: коль здесь я
Окончу солдатские дни,
Возьми мое тело, товарищ,
Во Францию! там схорони!
Ты орден на ленточке красной
Положишь на сердце мое,
И шпагой меня опояшешь,
И в руки мне вложишь ружье.
И смирно и чутко я буду
Лежать, как на страже, в гробу…
Заслышу я конское ржанье,
И пушечный гром, и трубу.
То Он над могилою едет!
Знамена победно шумят…
Тут выйдет к тебе, император,
Из гроба твой верный солдат!»
Вечный враг всего живого,
Тупоумен, дик и зол,
Нашу жизнь за мысль и слово
Топчет произвол.
И чем жизнь честней и чище,
Тем нещаднее судьба;
Раздвигайся ты, кладбище,—
Принимай гроба!
Гроб вчера и гроб сегодня,
Завтра гроб… А мы стоим
Средь могил и… «власть господня»,
Как рабы, твердим.
Вот и твой смолк голос честный,
И смежился честный взгляд,
И уложен в гроб ты тесный,
Отстрадавший брат.
Жаждой правды изнывая,
В темном царстве лжи и зла
Жизнь зачахла молодая,
Гнета не снесла.
Ты умолк, но нам из гроба
Скорбный лик твой говорит:
«Что ж молчит в вас, братья, злоба?
Что любовь молчит?
Иль в любви у вас лишь слезы
Есть для ваших кровных бед?
Или сил и для угрозы
В вашей злобе нет?
Братья, пусть любовь вас тесно
Сдвинет в дружный ратный строй,
Пусть ведет вас злоба в честный
И открытый бой!»
Мы стоим, не слыша зова, —
И ликуя, зверски зол,
Тризну мысли, тризну слова
Правит произвол.
Крепко, дружно вас в объятья
Всех бы, братья, заключил
И надежды и проклятья
С вами, братья, разделил.
Но тупая сила злобы
Вон из братского кружка
Гонит в снежные сугробы,
В тьму и холод рудника.
Но и там, назло гоненью,
Веру лучшую мою
В молодое поколенье
Свято в сердце сохраню.
В безотрадной мгле изгнанья
Твердо буду света ждать
И души одно желанье,
Как молитву, повторять:
Будь борьба успешней ваша,
Встреть в бою победа вас,
И минуй вас эта чаша,
Отравляющая нас.
Смело, друзья! Не теряйте
Бодрость в неравном бою,
Родину-мать защищайте,
Честь и свободу свою!
Пусть нас по тюрьмам сажают,
Пусть нас пытают огнем,
Пусть в рудники посылают,
Пусть мы все казни пройдем!
Если погибнуть придется
В тюрьмах и шахтах сырых, —
Дело, друзья, отзовется
На поколеньях живых.
Стонет и тяжко вздыхает
Бедный забитый народ;
Руки он к нам простирает,
Нас он на помощь зовет.
Час обновленья настанет —
Воли добьется народ,
Добрым нас словом помянет,
К нам на могилу придет.
Если погибнуть придется
В тюрьмах и шахтах сырых, —
Дело, друзья, отзовется
На поколеньях живых.
Около 60 стихотворений Николая Алексеевича Некрасова (1821–1877) было положено на музыку русскими композиторами, создавшими более 150 вокальных произведений. Среди большого количества имен (свыше 100) выделяются М. Мусоргский («Калистрат», «Колыбельная Еремушке»), Ц. Кюи (цикл из 21 романса), С. Танеев («Бьется сердце беспокойное…»), С. Рахманинов (кантата «Весна» на стихи «Идет-гудет зеленый шум…»), П. Булахов («Тихо вечер догорает…»), А. Дюбюк («Ты всегда хороша несравненно…»), А. Спендиаров («Несжатая полоса»), Н. Черепнин («Прости! не помни дней паденья…»). Характерно, что композиторы, за исключением Мусоргского, Кюи и Спендиарова, использовали в основном любовную лирику Некрасова (наибольшее количество романсов на стихи «Прости! не помни дней паденья…», «Ты всегда хороша несравненно…», «Давно отвергнутый тобою…»). Иную картину дают песни на стихи Некрасова анонимных авторов, распространявшиеся устно и печатавшиеся в песенниках. Среди двадцати с лишним стихотворений, ставших песнями, подавляющее большинство — тексты с социально острой тематикой. Кроме публикуемых известны были: «Современная ода», «Плач детей», «Эй, Иван…», «Извозчик», «Школьник», «Здравствуй, родная…» (отрывок из стихотворения «В деревне»).
Не гулял с кистенем я в дремучем лесу,
Не лежал я во рву в непроглядную ночь, —
— Я свой век загубил за девицу-красу,
За девицу-красу, за дворянскую дочь.
Я в немецком саду работа́л по весне,
Вот однажды сгребаю сучки да пою,
Глядь, хозяйская дочка стоит в стороне,
Смотрит в оба да слушает песню мою.
По торговым селам, по большим городам
Я недаром живал, огородник лихой,
Раскрасавиц девиц насмотрелся я там,
А такой не видал, да и нету другой.
Черноброва, статна, словно сахар бела!..
Стало жутко, я песни своей не допел.
А она — ничего, постояла, прошла,
Оглянулась: за ней как шальной я глядел.
Я слыхал на селе от своих молодиц,
Что и сам я пригож, не уродом рожден,—
Словно сокол гляжу, круглолиц, белолиц,
У меня ль, молодца, кудри — чесаный лен…
Разыгралась душа на часок, на другой…
Да как глянул я вдруг на хоромы ее —
Посвистал и махнул молодецкой рукой,
Да скорей за мужицкое дело свое!
А частенько она приходила с тех пор
Погулять, посмотреть на работу мою,
И смеялась со мной, и вела разговор:
Отчего приуныл? что давно не пою?
Я кудрями тряхну, ничего не скажу,
Только буйную голову свешу на грудь…
«Дай-ка яблоньку я за тебя посажу,
Ты устал, чай пора уж тебе отдохнуть».
— «Ну, пожалуй, изволь, госпожа, поучись,
Пособи мужику, поработай часок».
Да как заступ брала у меня, смеючись,
Увидала па правой руке перстенек:
Очи стали темней непогоднего дня,
На губах, на щеках разыгралася кровь.
«Что с тобой, госпожа? Отчего на меня
Неприветно глядишь, хмуришь черную бровь?»
— «От кого у тебя перстенек золотой?»
— «Скоро старость придет, коли будешь всё знать».
— «Дай-ка я погляжу, несговорный какой!»
И за палец меня белой рученькой хвать!
Потемнело в глазах, душу кинуло в дрожь,
Я давал — не давал золотой перстенек…
Я вдруг вспомнил опять, что и сам я пригож,
Да не знаю уж как — в щеку девицу чмок!..
Много с ней скоротал невозвратных ночей
Огородник лихой… В ясны очи глядел,
Расплетал, заплетал русу косыньку ей,
Целовал-миловал, песни волжские пел.
Мигом лето прошло, ночи стали свежей,
А под утро мороз под ногами хрустит.
Вот однажды, как крался я в горенку к ней,
Кто-то цап за плечо: «Держи вора!» — кричит.
Со стыдом молодца на допрос привели,
Я стоял да молчал, говорить не хотел…
И красу с головы острой бритвой снесли,
И железный убор на ногах зазвенел.
Постегали плетьми и уводят дружка
От родной стороны и от лапушки прочь
На печаль и страду!.. Знать, любить не рука
Мужику-вахлаку да дворянскую дочь!
Что ты жадно глядишь на дорогу
В стороне от веселых подруг?
Знать, забило сердечко тревогу —
Всё лицо твое вспыхнуло вдруг.
И зачем ты бежишь торопливо
За промчавшейся тройкой вослед?..
На тебя, подбоченясь красиво,
Загляделся проезжий корнет.
На тебя заглядеться не диво,
Полюбить тебя всякий не прочь:
Вьется алая лента игриво
В волосах твоих, черных как ночь;
Сквозь румянец щеки твоей смуглой
Пробивается легкий пушок,
Из-под брови твоей полукруглой
Смотрит бойко лукавый глазок.
Взгляд один чернобровой дикарки,
Полный чар, зажигающих кровь,
Старика разорит на подарки,
В сердце юноши кинет любовь.
Поживешь и попразднуешь вволю,
Будет жизнь и полна, и легка…
Да не то тебе пало на долю:
За неряху пойдешь мужика.
Завязавши под мышки передник,
Перетянешь уродливо грудь,
Будет бить тебя муж-привередник
И свекровь в три погибели гнуть.
От работы и черной и трудной
Отцветешь, не успевши расцвесть,
Погрузишься ты в сон непробудной,
Будешь нянчить, работать и есть.
И в лице твоем, полном движенья,
Полном жизни, — появится вдруг
Выраженье тупого терпенья
И бессмысленный, вечный испуг.
И схоронят в сырую могилу,
Как пройдешь ты тяжелый свой путь,
Бесполезно угасшую силу
И ничем не согретую грудь.
Не гляди же с тоской на дорогу
И за тройкой вослед не спеши,
И тоскливую в сердце тревогу
Поскорей навсегда заглуши!
Не нагнать тебе бешеной тройки:
Кони крепки, и сыты, и бойки,—
И ямщик под хмельком, и к другой
Мчится вихрем корнет молодой…
Еду ли ночью по улице темной,
Бури заслушаюсь в пасмурный день —
Друг беззащитный, больной и бездомный,
Вдруг предо мной промелькнет твоя тень!
Сердце сожмется мучительной думой.
С детства судьба невзлюбила тебя:
Беден и зол был отец твой угрюмой,
Замуж пошла ты — другого любя.
Муж тебе выпал недобрый на долю:
С бешеным правом, с тяжелой рукой;
Не покорилась — ушла ты на волю,
Да не на радость сошлась и со мной…
Помнишь ли день, как больной и голодной
Я унывал, выбивался из сил?
В комнате нашей, пустой и холодной,
Пар от дыханья волнами ходил.
Помнишь ли труб заунывные звуки,
Брызги дождя, полусвет, полутьму?
Плакал твой сын, и холодные руки
Ты согревала дыханьем ему.
Он не смолкал — и пронзительно звонок
Был его крик… Становилось темней;
Вдоволь поплакал и умер ребенок…
Бедная! слез безрассудных не лей!
С горя да с голоду завтра мы оба
Также глубоко и сладко заснем;
Купит хозяин, с проклятьем, три гроба —
Вместе свезут и положат рядком…
В разных углах мы сидели угрюмо.
Помню, была ты бледна и слаба,
Зрела в тебе сокровенная дума,
В сердце твоем совершалась борьба.
Я задремал. Ты ушла молчаливо,
Принарядившись, как будто к венцу,
И через час принесла торопливо
Гробик ребенку и ужин отцу.
Голод мучительный мы утолили,
В комнате темной зажгли огонек,
Сына одели и в гроб положили…
Случай нас выручил? Бог ли помог?
Ты не спешила печальным признаньем,
Я ничего не спросил,
Только мы оба глядели с рыданьем,
Только угрюм и озлоблен я был…
Где ты теперь? С нищетой горемычной
Злая тебя сокрушила борьба?
Или пошла ты дорогой обычной,
И роковая свершится судьба?
Кто ж защитит тебя? Все без изъятья
Именем страшным тебя назовут,
Только во мне шевельнутся проклятья —
И бесполезно замрут!..
Белый день занялся над столицей,
Сладко спит молодая жена,
Только труженик муж бледнолицый
Не ложится — ему не до сна!
Завтра Маше подруга покажет
Дорогой и красивый наряд…
Ничего ему Маша не скажет,
Только взглянет… убийственный взгляд!
В ней одной его жизни отрада,
Так пускай в нем не видит врага:
Два таких он ей купит наряда,
А столичная жизнь дорога!
Есть, конечно, отличное средство:
Под рукою казенный сундук;
Да испорчен он был с малолетства
Изученьем опасных наук.
Человек он был новой породы:
Исключительно честь понимал,
И безгрешные даже доходы
Называл воровством, либерал!
Лучше жить бы хотел он попроще,
Не франтить, не тянуться бы в свет,—
Да обидно покажется теще,
Да осудит богатый сосед!
Всё бы вздор… только с Машей не сладишь,
Не втолкуешь — глупа, молода!
Скажет: «Так за любовь мою платишь!»
Нет! упреки тошнее труда!
И кипит-поспевает работа;
И болит-надрывается грудь…
Наконец наступила суббота:
Вот и праздник — пора отдохнуть!
Он лелеет красавицу Машу,
Выпив полную чашу труда,
Наслаждения полную чашу
Жадно пьет… и он счастлив тогда!
Если дни его полны печали,
То минуты порой хороши,
Но и самая радость едва ли
Не вредна для усталой души.
Скоро в гроб его Маша уложит,
Проклянет свой сиротский удел,
И, бедняжка, ума не приложит,
Отчего он так скоро сгорел?
Долго не сдавалась Любушка-соседка,
Наконец шепнула: «Есть в саду беседка,
Как темнее станет — понимаешь ты?..»
Ждал я, исстрадался, ночки-темноты!
Кровь-то молодая: закипит — не шутка!
Да взглянул на небо — и поверить жутко!
Небо обложилось тучами кругом…
Полил дождь ручьями — прокатился гром!
Брови я нахмурил и пошел угрюмой:
«Свидеться сегодня лучше и не думай!
Люба белоручка, Любушка пуглива,
В бурю за ворота выбежать ей в диво;
Правда, не была бы буря ей страшна,
Если б… да настолько любит ли она?..»
Без надежды, скучен прихожу в беседку,
Прихожу и вижу — Любушку-соседку!
Промочила ножки и хоть выжми шубку…
Было мне заботы обсушить голубку!
Да зато с той ночи я бровей не хмурю,
Только усмехаюсь, как заслышу бурю…
Поздняя осень. Грачи улетели,
Лес обнажился, поля опустели,
Только не сжата полоска одна…
Грустную думу наводит она.
Кажется, шепчут колосья друг другу:
«Скучно нам слушать осеннюю вьюгу,
Скучно склоняться до самой земли,
Тучные зерна купая в пыли!
Нас, что ни ночь, разоряют станицы
Всякой пролетной прожорливой птицы,
Заяц нас топчет и буря нас бьет…
Где же наш пахарь? чего еще ждет?
Или мы хуже других уродились?
Или не дружно цвели-колосились?
Нет! мы не хуже других — и давно
В нас налилось и созрело зерно.
Не для того же пахал он и сеял,
Чтобы нас ветер осенний развеял?»
Ветер несет им печальный ответ:
«Вашему пахарю моченьки нет.
Знал, для чего и пахал он и сеял,
Да не по силам работу затеял.
Плохо бедняге — не ест и не пьет,
Червь ему сердце больное сосет,
Руки, что вывели борозды эти,
Высохли в щепку, повисли как плети,
Очи потускли, и голос пропал,
Что заунывную песню певал,
Как, на соху налегая рукою,
Пахарь задумчиво шел полосою».
Назови мне такую обитель,
Я такого угла не видал,
Где бы сеятель твой и хранитель,
Где бы русский мужик не стонал?
Стонет он по полям, по дорогам,
Стонет он по тюрьмам, по острогам,
В рудниках на железной цепи;
Стонет он под овином, под стогом,
Под телегой ночуя в степи;
Стонет в собственном бедном домишке,
Свету божьего солнца не рад;
Стонет в каждом глухом городишке,
У подъезда судов и палат.
Выдь на Волгу: чей стон раздается
Над великою русской рекой?
Этот стон у нас песней зовется —
То бурла́ки идут бечевой!..
Волга! Волга! Весной многоводной
Ты не так заливаешь поля,
Как великою скорбью народной
Переполнилась наша земля.
«Стой, ямщик! жара несносная,
Дальше ехать не могу!»
Вишь, пора-то сенокосная —
Вся деревня на лугу.
У двора у постоялого
Только нянюшка сидит,
Закачав ребенка малого,
И сама почти что спит;
Через силу тянет песенку
Да, зевая, крестит рот.
Сел я рядом с ней на лесенку;
Няня дремлет и поет:
«Ниже тоненькой былиночки
Надо голову клонить,
Чтоб на свете сиротиночке
Беспечально век прожить.
Сила ломит и соломушку —
Поклонись пониже ей,
Чтобы старшие Еремушку
В люди вывели скорей.
В люди выдешь, всё с вельможами
Будешь дружество водить,
С молодицами пригожими
Шутки вольные шутить.
И привольная, и праздная
Жизнь покатится шутя…»
Эка песня безобразная!
«Няня! дай-ка мне дитя!»
— «На́, родной! да ты откудова?»
— «Я проезжий, городской».
— «Покачай; а я покудова
Подремлю… да песню спой!»
— «Как не спеть! спою, родимая,
Только, знаешь, не твою.
У меня своя, любимая…
Баю-баюшки-баю!
В пошлой лени усыпляющий
Пошлых жизни мудрецов,
Будь он проклят, растлевающий
Пошлый опыт — ум глупцов!
В нас под кровлею отеческой
Не запало ни одно
Жизни чистой, человеческой
Плодотворное зерно.
Будь счастливей! Силу новую
Благородных юных дней
В форму старую, готовую
Необдуманно не лей!
Жизни вольным впечатлениям
Душу вольную отдай,
Человеческим стремлениям
В ней проснуться не мешай.
С ними ты рожден природою —
Возлелей их, сохрани!
Братством, Равенством, Свободою
Называются они.
Возлюби их! на служение
Им отдайся до конца!
Нет прекрасней назначения,
Лучезарней нет венца.
Будешь редкое явление,
Чудо родины своей;
Не холопское терпение
Принесешь ты в жертву ей:
Необузданную, дикую
К угнетателям вражду
И доверенность великую
К бескорыстному труду.
С этой ненавистью правою,
С этой верою святой
Над неправдою лукавою
Грянешь божьею грозой…
И тогда-то…» Вдруг проснулося
И заплакало дитя.
Няня быстро встрепенулася
И взяла его, крестя.
«Покормись, родимый, грудкою!
Сыт?.. Ну, баюшки-баю!»
И запела над малюткою
Снова песенку свою…
Меж высоких хлебов затерялося
Небогатое наше село.
Горе горькое по свету шлялося
И на нас невзначай набрело.
Ой, беда приключилася страшная!
Мы такой не знавали вовек:
Как у нас — голова бесшабашная —
Застрелился чужой человек!
Суд приехал… допросы… — тошнехонько!
Догадались деньжонок собрать:
Осмотрел его лекарь скорехонько
И велел где-нибудь закопать.
И пришлось нам нежданно-негаданно
Хоронить молодого стрелка,
Без церковного пенья, без ладана,
Без всего, чем могила крепка…
Без попов!.. Только солнышко знойное,
Вместо ярого воску свечи,
На лицо непробудно-спокойное,
Не скупясь, наводило лучи;
Да высокая рожь колыхалася,
Да пестрели в долине цветы;
Птичка божья на гроб опускалася
И, чирикнув, летела в кусты.
«Ой, полна, полна коробушка,
Есть и ситцы и парча.
Пожалей, моя зазнобушка,
Молодецкого плеча!
Выди, выди в рожь высокую!
Там до ночки погожу,
А завижу черноокую —
Все товары разложу.
Цены сам платил немалые,
Не торгуйся, не скупись:
Подставляй-ка губы алые,
Ближе к милому садись!»
Вот уж пала ночь туманная,
Ждет удалый молодец.
Чу, идет! — пришла желанная,
Продает товар купец.
Катя бережно торгуется,
Всё боится передать.
Парень с девицей целуется,
Просит цену набавлять.
Знает только ночь глубокая,
Как поладили они.
Расступись ты, рожь высокая,
Тайну свято сохрани!
______
«Ой! легка, легка коробушка,
Плеч не режет ремешок!
А всего взяла зазнобушка
Бирюзовый перстенек.
Дал ей ситцу штуку целую,
Ленту алую для кос,
Поясок — рубаху белую
Подпоясать в сенокос, —
Всё поклала ненаглядная
В короб, кроме перстенька:
„Не хочу ходить нарядная
Без сердечного дружка!“»
Хорошо было детинушке
Сыпать ласковы слова,
Да трудненько Катеринушке
Парня ждать до Покрова.
Часто в ночку одинокую
Девка часу не спала,
А как жала рожь высокую,
Слезы в три ручья лила!
Извелась бы неутешная,
Кабы время горевать,
Да пора страдная, спешная —
Надо десять дел кончать.
Как ни часто приходилося
Молодице невтерпеж,
Под косой трава валилася,
Под серпом горела рожь.
Изо всей-то силы-моченьки
Молотила по утрам,
Лен стлала до темной ноченьки
По росистым по лугам.
Стелет лен, а неотвязная
Дума на́ сердце лежит:
«Как другая девка красная
Молодца приворожит?
Как изменит? как засватает
На чужой на стороне?»
И у девки сердце падает:
«Ты женись, женись на мне!
Ни тебе, ни свекру-батюшке
Николи не согрублю,
От свекрови, твоей матушки,
Слово всякое стерплю.
Не дворянка, не купчиха я,
Да и нравом-то смирна,
Буду я невестка тихая,
Работящая жена.
Ты не нудь себя работою,
Силы мне не занимать,
Я за милого с охотою
Буду пашеньку пахать.
Ты живи себе гуляючи
За работницей женой,
По базарам разъезжаючи,
Веселися, песни пой!
А вернешься с торгу пьяненькой —
Накормлю и уложу!
«Спи, пригожий, спи, румяненькой!» —
Больше слова не скажу.
Видит бог, не осердилась бы!
Обрядила бы коня,
Да к тебе и подвалилась бы:
„Поцелуй, дружок, меня!..“»
Думы девичьи, заветные,
Где вас все-то угадать?
Легче камни самоцветные
На дне моря сосчитать.
В полном разгаре страда деревенская…
Доля ты! — русская долюшка женская!
Вряд ли труднее сыскать.
Не мудрено, что ты вянешь до времени,
Всевыносящего русского племени
Многострадальная мать!
Зной нестерпимый: равнина безлесная,
Нивы, покосы да ширь поднебесная —
Солнце нещадно палит.
Бедная баба из сил выбивается,
Столб насекомых над ней колыхается,
Жалит, щекочет, жужжит!
Приподнимая косулю тяжелую,
Баба порезала ноженьку голую —
Некогда кровь унимать!
Слышится крик у соседней полосыньки,
Баба туда — растрепалися косыньки, —
Надо ребенка качать!
Что же ты стала над ним в отупении?
Пой ему песню о вечном терпении,
Пой, терпеливая мать!..
Слезы ли, пот ли у ней над ресницею —
Право, сказать мудрено.
В жбан этот, заткнутый грязной тряпицею,
Канут они — всё равно!
Вот она губы свои опаленные
Жадно подносит к краям…
Вкусны ли, милая, слезы соленые
С кислым кваском пополам?..
Добрый папаша! К чему в обаянии
Умного Ваню держать?
Вы мне позвольте при лунном сиянии
Правду ему показать.
Труд этот, Ваня, был страшно громаден —
Не по плечу одному!
В мире есть царь: этот царь беспощаден,
Голод — названье ему.
Водит он армии; в море судами
Правит; в артели сгоняет людей,
Ходит за плугом, стоит за плечами
Каменотесцев, ткачей.
Он-то согнал сюда массы народные.
Многие — в страшной борьбе,
К жизни воззвав эти дебри бесплодные,
Гроб обрели здесь себе.
Прямо дороженька: насыпи узкие,
Столбики, рельсы, мосты.
А по бокам-то всё косточки русские…
Сколько их! Ванечка, знаешь ли ты?
Вянет, пропадает красота моя!
От лихого мужа нет в дому житья.
Пьяный всё колотит, трезвый всё ворчит,
Сам, что ни попало, из дому тащит!
Не того ждала я, как я шла к венцу!
К брату я ходила, плакалась отцу,
Плакалась соседям, плакалась родной,
Люди не жалеют — ни чужой, ни свой!
«Потерпи, родная! — старики твердят,—
Милого побои не долго болят!»
«Потерпи, сестрица! — отвечает брат.—
Милого побои не долго болят!»
«Потерпи! — соседи хором говорят. —
«Милого побои не долго болят!»
Есть солдатик — Федя, дальняя родня,
Он один жалеет, любит он меня;
Подмигну я Феде — с Федей мы вдвоем
Далеко хлебами за село уйдем.
Всю открою душу, выплачу печаль,
Всё отдам я Феде — всё, чего не жаль!
«Где ты пропадала?» — спросит муженек.
— «Где была, там нету! так-то, мил дружок!
Посмотреть ходила, высока ли рожь!»
— «Ах ты дура баба! ты еще и врешь…»
Станет горячиться, станет попрекать…
Пусть себе бранится, мне не привыкать!
А и поколотит — не велик наклад,
Милого побои не долго болят!
Хлебушка нет,
Валится дом,
Сколько уж лет
Каме поем
Горе свое,
Плохо житье!
Братцы, подъем!
Ухнем! напрем!
Ухни, ребята! гора-то высокая…
Кама угрюмая! Кама глубокая!
Хлебушка дай!
Экой песок!
Эка гора!
Экой денек!
Эка жара!
Камушка! сколько мы слез в тебя пролили!
Мы ли, родная, тебя не доволили?
Денежек дай!
Бросили дом,
Малых ребят…
Ухнем, напрем!..
Кости трешшат!
На печь бы лечь
Зиму проспать,
Летом утечь
С бабой гулять!
Экой песок!
Эка гора!
Экой денек!
Эка жара!
Ухни, ребята! Гора-то высокая!..
Кама угрюмая! Кама глубокая!
Нет те конца!..
Этак бы впрячь
В лямку купца —
Лег бы богач!..
Экой песок!
Эка гора!
Экой денек!
Эка жара!
Эй, ветерок!
Дуй посильней!
Нам хоть часок
Дай повольней!..
«Кушай тюрю, Яша!
Молочка-то нет!»
— «Где ж коровка наша?»
— «Увели, мой свет!
Барин для приплоду
Взял ее домой,
Славно жить народу
На Руси святой!»
— «Где же наши куры?» —
Девчонки орут.
— «Не орите, дуры!
Съел их земский суд;
Взял еще подводу
Да сулил постой…
Славно жить народу
На Руси святой!»
Разломило спину,
А квашня не ждет!
Баба Катерину
Вспомнила — ревет:
В дворне больше году
Дочка… нет родной!
Славно жить народу
На Руси святой!
Чуть из ребятишек,
Глядь — и нет детей:
Царь возьмет мальчишек,
Барин — дочерей!
Одному уроду
Вековать с семьей.
Славно жить народу
На Руси святой!
Федор Богданович Миллер родился в 1818 году в Москве, умер в 1881 году там же. Воспитывался Миллер в Московском немецком училище, по окончании которого служил фармацевтом в аптеке при Московском университете, одновременно слушая лекции по литературе. С 1840 по 1869 год он преподавал немецкий и русский языки и словесность в I Московском кадетском корпусе, издавал и редактировал журнал «Развлечение» (с 1859 г.). Первый литературный опыт Миллера — роман «Цыганка» (М., 1837). Первое его стихотворное произведение — перевод двухактной драмы Кастелли «День Карла Пятого» («Москвитянин», 1841, № 8). Миллер сотрудничал в «Москвитянине», «Библиотеке для чтения», «Московском вестнике», «Русском вестнике», «Русском слове» и «Отечественных записках». Известность он приобрел как переводчик Шиллера, Гете, Шекспира, Мицкевича и других писателей. При жизни Миллера его «Стихотворения» издавались трижды (М., 1849; 1860; 1872). У Миллера есть стихи в жанре «русской песни» (1879), которые, однако, успеха не имели. Кроме публикуемых текстов в песенниках и лубках встречается «Ударил час возмездья рокового…». На тексты Миллера романсы писали А. Даргомыжский, В. Соколов («Черные очи»), К. Сидорович («Голубые очи») и другие композиторы.
В носилках похоронных
Лежит боец лесов,
И шесть вооруженных
Суровых удальцов
Среди лесов дремучих
Безмолвные идут
И на руках могучих
Товарища несут.
Носилки их простые
Из ружей сложены,
И поперек стальные
Мечи положены.
На них лежит сраженный
Разбойник молодой,
Назад окровавленной
Повиснув головой.
В минуту жаркой битвы
Сразил его свинец, —
И кончил дни ловитвы
Бестрепетный боец!
Сочится кровь из раны
По лбу и по вискам
И вниз струей багряной
Бежит по волосам.
Он грозно сдвинул брови,
Храня надменный вид,
Но взор под слоем крови
Врагам уж не грозит.
Он правою рукою
Сдавил свой острый меч
И с ним, уставший с бою,
В могилу хочет лечь.
Меч этот быстро, метко
Удары наносил,
И сбиров он нередко
Как молния разил;
Теперь, звуча, влачится
Он вслед за мертвецом:
Как слезы, кровь струится
Холодная по нем.
И в миг борьбы жестокой
Со смертью роковой
Он пояс свой широкий
Схватил другой рукой;
Ремни его колета
Разрублены висят,
Два длинных пистолета
За поясом блестят.
Так спит он, охладелый,
Лесов угрюмый сын,
В кругу ватаги смелой,
Средь темных Апеннин!
Так с ним они печально
Идут в глуши лесной
Для чести погребальной.
Но вот кричат им: «Стой!»
И наземь опустили
Носилки с мертвецом,
И дружно приступили
Рыть яму вшестером.
В воинственном уборе,
Как был он завсегда,
Без гроба, на просторе
Кладут его туда.
Засыпали землею…
«Прости, лихой собрат!» —
И медленной стопою
Идут они назад.
Но чу! — сторожевого
Свисток раздался вдруг…
Ватага в лес — и снова
Безмолвно всё вокруг.
Мне всё равно, страдать иль наслаждаться,
К страданьям я привыкла уж давно.
Готова плакать и смеяться,
Мне всё равно!
Мне всё равно, враги ли мне найдутся,
Я к клеветам привыкла уж давно.
Пускай бранят, пускай смеются,
Мне всё равно!
Мне всё равно, сердечная ль награда,
Любовь забыта мной давно,
Меня не любят? И не надо!
Мне всё равно!
Иван Иванович Панаев родился в 1812 году в Петербурге, умер в 1862 году там же. Учился он в Благородном пансионе при Петербургском университете, по окончании которого (1830) служил в министерстве финансов и в департаменте народного просвещения, состоя в редакции «Журнала министерства народного просвещения» (1834–1845). Первые литературные опыты Панаева относятся ко второй половине 1820-х годов; его стихотворение «Кокетка» появилось в «Северной пчеле» (1828, № 61). Об этом сам писатель в своих «Литературных воспоминаниях» умалчивает, относя свои первые «литературные упражнения» и попытки печататься к началу 1830-х годов.[123] Он сотрудничал в «Библиотеке для чтения», «Сыне отечества», «Литературных прибавлениях к „Русскому инвалиду"», «Московском наблюдателе», «Отечественных записках», «Русской беседе». Известность приобрел как беллетрист, соредактор «Современника» и особенно как автор стихотворных пародий и фельетонов (под псевдонимом — Новый поэт). Среди пародируемых Панаевым поэтов немало авторов популярных в середине XIX века романсов (Кукольник, Ростопчина, Щербина, Языков). В творчестве Панаева-пародиста особое место занимают пародии на многочисленные подражания Гейне, модные в русской поэзии 40–50-х годов; эта псевдогейневская лирика была «убита» Панаевым. [124] Тем более курьезно, что одна из «гейневских» пародий — публикуемое стихотворение — сама стала популярным романсом.
Густолиственных кленов аллея,
Для меня ты значенья полна:
Хороша и бледна, как лилея,
В той аллее стояла она.
И, головку склонивши уныло
И глотая слезу за слезой,
«Позабудь, если можно, что было», —
Прошептала, махнувши рукой.
На нее, как безумный, смотрел я,
И луна освещала ее;
Расставаяся с нею, терял я
Всё блаженство, всё счастье мое!
Густолиственных кленов аллея,
Для меня ты значенья полна:
Хороша и бледна, как лилея,
В той аллее стояла она.
Григорий Малышев родился около 1812 года в Петербурге. Дата его смерти неизвестна. Участник русско-турецкой войны 1828–1829 годов и польской кампании 1830–1831 годов, Малышев пробовал свои силы в стихотворстве еще в армии, сочиняя, главным образом, верноподданнические куплеты и песни. Служа в Петербурге в придворной певческой капелле помощником учителя пения, а затем и старшим регентом, Малышев старался внедрить в репертуар хора свои песни. Кроме публикуемого текста известностью в солдатской среде пользовалась «Песня в память Турецкой войны», которую автор вступительной заметки к сборнику «Стихотворения Григория Малышева» (СПб., 1848) относит «к числу образцовых военных песен».
Звенит звонок, и тройка мчится.
Несется пыль по столбовой;
На крыльях радости стремится
В дом кровных воин молодой.
Он с ними юношей расстался,
Пятнадцать лет в разлуке жил;
В чужих землях с врагами дрался,
Царю, отечеству служил.
И вот в глазах село родное,
На храме божьем крест горит!
Забилось сильно ретивое,
Слеза невольная блестит.
«Звени! звени, звонок, громчее!
Лихая тройка, вихрем мчись,
Ямщик, пой песни веселее!
Вот отчий дом!.. остановись!»
Звонок замолк, и пар клубится
С коней ретивых, удалых;
Нежданный гость под кров стучится,
Внезапно входит в круг родных.
Его родные не узнали,
Переменились в нем черты;
И все невольно вопрошали:
«Скажи, служивый, кто же ты?»
— «Я вам принес письмо от сына,
Здоров он, шлет со мной поклон;
Такого ж вида, роста, чина,
И я точь-в-точь, две капли — он!..»
— «Наш сын! наш брат!» — тогда вскричали
Родные, кровные его;
В слезах, в восторге обнимали
Родного гостя своего.
Иван Ваненко — псевдоним Ивана Ивановича Башмакова. Сведения о нем очень скудны. Он жил в Москве, был, очевидно, учителем, умер в 1865 году. Иван Ваненко приобрел известность в качестве издателя русских сказок и автора «народных книжек». Первое его печатное произведение — роман «Чудак, или Человек, каких мало», в 3-х частях (М., 1835). Он писал также басни и стихотворения. В первый сборник Ивана Ваненко «Песни русские» (М., 1841) вошло 22 песни. Кроме публикуемого текста в песенниках середины XIX века встречаются: «Не кукушечка во темном бору…», «По морю, по морю…», «Скучно мне, подруженьки…», «Ты тоска моя…».
Ах, мороз, морозец,
Молодец ты русский,
Ходишь в рукавицах
Да в овчинной шапке.
Ах, мороз, морозец,
Аленькие щечки;
Тело познобишь ты,
А душе тепленько.
При тебе, мой милый,
Вспомнишь про старинку,
Как, бывало, с нею,
Помнишь ли, морозец,
На летучих санках
Мы стрелою мчимся
В сумрак одинокий!..
И она, красотка,
Шепчет мне тихонько:
«Ты озяб, мой милый!
Положи головку,
Я тебя прикрою!..»
Распахнет, бывало,
Теплую шубейку,—
И у белой груди
Мне тепло, привольно!..
Погляжу ей в глазки —
Глазки искры сыплют,
Погляжу на щечки —
Огонек пылает!
Так вот ретивое
Полымем обхватит!
Ах, мороз, морозец,
Молодец ты русский,
Ты мне был, голубчик,
Точно брат родимый.
Лев Александрович Мей родился в 1822 году в Москве, умер в 1862 году в Петербурге. Учился он в Московском дворянском институте и в Царскосельском лицее (1835–1841), по окончании которого служил в канцелярии московского военного генерал-губернатора (по 1849), затем инспектором одной из московских гимназий. С 1853 года Мей живет в Петербурге и занимается литературной деятельностью, сотрудничает в «Москвитянине», «Отечественных записках», «Библиотеке для чтения», «Сыне отечества», «Пантеоне», «Русском слове», «Искре» и многих других журналах и газетах. На сюжеты его драм «Царская невеста» и «Псковитянка» были написаны оперы Н. Римским-Корсаковым (либретто композитора с использованием текста Мея). Известность приобрели переводы и переложения Мея, вошедшие в устный репертуар. Его интерес к песенному фольклору отразился в программном стихотворении «Запевка». К текстам Мея обращались выдающиеся русские композиторы (положено на музыку свыше 30 произведений поэта): П. Чайковский (среди его романсов особенно популярны переводы из Гейне «Отчего» и «Хотел бы в единое слово…», перевод из Гете «Нет, только тот, кто знал…», а также романс «Зачем?»), Н. Римский-Корсаков («Встань, сойди! Давно денница…», «Сплю, но сердце мое чуткое не спит…» — измененные и сокращенные композитором отрывки из «Еврейских песен»; «Колыбельная песенка», «Снаряжай скорее, матушка родимая…» — песня Любаши из I акта оперы «Царская невеста»), А. Бородин (перевод из Гейне «Отравой полны мои песни…»), М. Балакирев («Запевка», «Как наладили: „Дурак…"»), М. Мусоргский («По грибы», «Я цветок полевой, я — лилея долин…» — сокращенный и измененный композитором текст из «Еврейских песен»), А. Гречанинов («За реченькой яр-хмель…»). Переводы Мея из Вл. Сырокомли, Мицкевича, Гейне, Гете, Шевченко, Гюго, Байрона и других поэтов положены на музыку также М. Глинкой, Э. Направником, Ц. Кюи, С. Рахманиновым. На оригинальные и переводные тексты Мея кроме названных композиторов писали музыку П. Веймарн, К. Вильбоа, В. Золотарев, П. Бларамберг, С. Блуменфельд и др. Кроме публикуемых текстов в песенниках встречаются «Хозяин» и «Русалка».
У соседки сын-молодчик —
Хата с хатой рядом;
У соседа дочь-красотка —
Сад сошелся с садом.
Веет ветер с полуночи —
Старики за сказки;
Веет ветер со полудня —
Молодежь за ласки.
«Милый по саду гуляет,
Смотрит к нам в окошки:
Я, девица, вышла в сени,
Стала на порожке.
С милым другом перемолвить
Слово я хотела,
Да отец в саду работал,
Я и не посмела».
Сизый голубь по застрехе
Ходит да воркует;
Сизу голубю Анюта,
Смеючись, толкует:
«Ох, голубчик сизокрылый,
Ворковать умеешь,
А небось к нам под окошко
Прилететь не смеешь?
Для тебя ли, голубочка,
Для воркуньи-птички,
На окошке я рассыплю
Проса и пшенички:
Ты не бойся, мой голубчик,
А — как сядет солнце —
Прилетай ко мне, девице,
Прямо под оконце!»
Голубочку на застрехе
И отцу седому
Невдомек девичьи речи,
Да вдомек милому:
Не слетел клевать пшеничку
Голубь сизокрылый,
А пришел со мной, девицей,
Целоваться милый.
У молодки Наны
Муж, как лунь, седой…
Старый муж не верит
Женке молодой;
Разом домекнулся,
Что не будет прок,—
Глаз с нее не спустит,
Двери на замок.
«Отвори каморку —
Я чуть-чуть жива:
Что-то разболелась
Сильно голова —
Сильно разболелась,
Словно жар горит…
На дворе погодно:
Может, освежит».
— «Что ж? открой окошко,
Прохладись, мой свет!
Хороша прохлада,
Коли друга нет!»
Нана замолчала,
А в глухой ночи
Унесла у мужа
Старого ключи.
«Спи, голубчик, с богом,
Спи да почивай!»
И ушла тихонько
В дровяной сарай.
«Ты куда ходила,
Нана, со двора?
Волосы — хоть выжми,
Шубка вся мокра…»
— «А телята наши
Со двора ушли,
Да куда ж? — к соседке
В просо забрели.
Загнала насилу:
Разбежались все…
Я и перемокла,
Ходя по росе!»
Видно — лучше с милым
Хоть дрова щепать,
Чем со старым мужем
Золото считать.
Видно — лучше с милым
Голая доска,
Чем со старым мужем
Два пуховика…
«Тятенька-голубчик, где моя родная?»
— «Померла, мой светик, дочка дорогая!»
Дочка побежала прямо на могилу.
Рухнулася наземь, молвит через силу:
«Матушка родная, вымолви словечко!»
— «Не могу: землею давит мне сердечко…»
— «Я разрою землю, отвалю каменье…
Вымолви словечко, дай благословенье!»
— «У тебя есть дома матушка другая».
— «Ох, она не мать мне — мачеха лихая!
Только зубы точит на чужую дочку:
Щиплет, коли станет надевать сорочку;
Чешет — так под гребнем кровь ручьем сочится;
Режет ломоть хлеба — ножиком грозится!»
Баю-баюшки-баю,
Баю Оленьку мою!
Что на зорьке на заре,
О весенней о поре,
Пташки божии поют,
В темном лесе гнезда вьют.
Соловейка-соловей,
Ты гнезда себе не вей:
Прилетай ты в наш садок,
Под высокий теремок.
Под кусточком попорхать,
Спелых ягод поклевать,
Солнцем крылышки пригреть,
Оле песенку пропеть.
Баю-баюшки-баю,
Баю Оленьку мою!
Хотел бы в единое слово
Я слить мою грусть и печаль
И бросить то слово на ветер,
Чтоб ветер унес его вдаль.
И пусть бы то слово печали
По ветру к тебе донеслось,
И пусть бы всегда и повсюду
Оно к тебе в сердце лилось!
И если б усталые очи
Сомкнулись под грезой ночной,
О пусть бы то слово печали
Звучало во сне над тобой!
Как наладили: «Дурак,
Брось ходить в царев кабак!»
Так и ладят все одно:
«Пей ты воду, не вино —
Вон хошь речке поклонись,
Хошь у быстрой поучись».
Уж я к реченьке пойду,
С речкой речи поведу:
«Говорят мне: ты умна,
Поклонюсь тебе до дна:
Научи ты, как мне быть,
Пьянством люда не срамить?
Как в тебя, мою реку,
Утопить змею-тоску?
А научишь — век тогда
Исполать тебе, вода,
Что отбила дурака
От царева кабака!»
Зачем ты мне приснилася,
Красавица далекая,
И вспыхнула, что в полыме,
Подушка одинокая?
Ох, сгинь ты, полуночница!
Глаза твои ленивые,
И пепел кос рассыпчатый,
И губы горделивые —
Всё наяву мне снилося,
И всё, что греза вешняя,
Умчалося, — и на сердце
Легла потьма кромешная…
Зачем же ты приснилася,
Красавица далекая,
Коль стынет вместе с грезою
Подушка одинокая?..
Алексей Ермилович Разоренов родился в 1819 году в с. Малое Уварово Коломенского уезда Московской губернии, умер в 1891 году в Москве. Сын крестьянина, Разоренов с детства бродяжничал, был статистом в труппе казанского театра, лакеем, разносчиком, приказчиком, последние 25 лет жизни держал в Москве овощную лавку, которая была своеобразным литературным клубом, где собирались в основном поэты-самоучки. По воспоминаниям И. А. Белоусова, Разоренов в 1840-е годы «писал… песни в народном духе, которые нравились его сослуживцам».[125] Стихи Разоренова печатались в «Грамоте», «Иллюстрированной неделе», «Воскресном досуге», «Радуге», «Московском листке», «Новостях дня», «Русском курьере» и в других изданиях, в сб. «Рассвет» И. Сурикова (1872), в сб. «Родные звуки» И. Белоусова (1881), в сб. «Грезы» (1896, там же опубликована его «Автобиография»). Отдельным изданием стихотворения Разоренова не выходили. Кроме публикуемой песни в лубках встречаются «Вот и масленица мигом…», «За грибами в лес девицы…».
Не брани меня, родная,
Что я так люблю его.
Скучно, скучно, дорогая,
Жить одной мне без него.
Я не знаю, что такое
Вдруг случилося со мной,
Что так бьется ретивое
И терзается тоской.
Всё оно во мне изныло,
Вся горю я как огнем,
Всё немило мне, постыло,
Всё страдаю я по нем.
Мне не надобны наряды
И богатства всей земли…
Кудри молодца и взгляды
Сердце бедное зажгли…
Сжалься, сжалься же, родная,
Перестань меня бранить.
Знать, судьба моя такая —
Я должна его любить!
И. Макаров — малоизвестный поэт 1840-х — начала 1850-х годов. Даты его рождения и смерти не установлены. Он печатался в «Рауте». На стихи Макарова писал романсы А. Гурилев. Кроме публикуемого текста это — «Падучая звезда» («Смотрю я в глубь лазури ясной…») и «В морозную ночь я смотрела…».
Однозвучно гремит колокольчик,
И дорога пылится слегка,
И уныло по ровному полю
Разливается песнь ямщика.
Столько грусти в той песне унылой,
Столько грусти в напеве родном,
Что в душе моей хладной, остылой
Разгорелося сердце огнем.
И припомнил я ночи иные
И родные поля и леса,
И на очи, давно уж сухие,
Набежала, как искра, слеза.
Однозвучно гремит колокольчик,
И дорога пылится слегка.
И замолк мой ямщик, а дорога
Предо мной далека, далека…
Иван Евстратович Молчанов родился в 1809 году в Ярославской губернии, умер в 1881 году. С конца 1820-х годов он пел в разных хорах, известность приобрел в качестве дирижера основанного им хора русских народных песен. Кроме публикуемого текста в песенниках встречается песня «Петербургские команды».
Было дело под Полтавой,
Дело славное, друзья!
Мы дрались тогда со шведом
Под знаменами Петра.
Наш могучий император —
Память вечная ему! —
Сам, родимый, пред полками,
Словно сокол, он летал,
Сам ружьем солдатским правил,
Сам и пушки заряжал.
Бой кипел. Герой Полтавы,
Наш державный великан,
Уж не раз грозою грянул
На могучий вражий стан.
Пули облаком носились,
Кровь горячая лилась,
Вдруг одна злодейка-пуля
В шляпу царскую впилась…
Видно, шведы промахнулись, —
Император усидел,
Шляпу снял, перекрестился,
Снова в битву полетел.
Много шведов, много русских
Пред Полтавою легло…
Вдруг еще впилася пуля
В его царское седло.
Не смутился император,
Взор как молния сверкал,
Конь не дрогнул от удара,
Но быстрее поскакал.
Но как раз и третья пуля
Повстречалася с Петром,
Прямо в грудь она летела
И ударила как гром.
Диво дивное свершилось:
В этот миг царь усидел.
На груди царя высокой
Чудотворный крест висел;
С визгом пуля отскочила
От широкого креста,
И спасенный победитель
Славил господа Христа.
Было дело под Полтавой;
Сотни лет еще пройдут, —
Эти царские три пули
В сердце русском не умрут!
На тексты Алексея Константиновича Толстого (1817–1875) написано большое количество романсов (свыше 80 произведений). Некоторые стихотворения привлекали композиторов неоднократно: «Горними тихо летела душа небесами…» (А. Аренский, Ц. Кюи, М. Мусоргский, Н. Римский-Корсаков, П. Чайковский, Кёнеман и др.), «Дробится, и плещет, и брызжет волна…» (Ц. Кюи, Н. Римский-Корсаков, А. Рубинштейн и др.), «Коль любить, так без рассудку…» (см. примеч. к тексту), «На нивы желтые нисходит тишина…» (А. Аренский, Ф. Бенуа, В. Бюцов, Ф. Блуменфельд, Панченко, А. Гречанинов, Ц. Кюи, Н. Римский-Корсаков, П. Чайковский, Н. Черепнин и мн. др.), «Не верь мне, друг…» (Ф. Блуменфельд, А. Гречанинов, Ц. Кюи, Н. Римский-Корсаков, А. Танеев, П. Чайковский, С. Рахманинов и др.), «Не ветер, вея с высоты…» (Ф. Блуменфельд, С. Донауров, Г. Катуар, Н. Римский-Корсаков, А. Рубинштейн, Н. Амани, С. Танеев и др.), «О, если б ты могла…» (Бенуа, С. Блуменфельд, Ф. Блуменфельд, Римский-Корсаков, Чайковский), «Острою секирой ранена береза…» (А. Алфераки, П. Бларамберг, А. Гречанинов, М. Ипполитов-Иванов, Н. Ладухин, В. Ребиков, Стрельников), «Ходит Спесь, надуваючись…» (А. Бородин, В. Золотарев, Викт. Калинников, М. Мусоргский, Стрельников и др.). Наиболее удачное воплощение поэзия Толстого получила у Чайковского (11 романсов и два дуэта, особенно «Средь шумного бала…», «То было раннею весной…», «На нивы желтые…»), у Н. Римского-Корсакова (13 романсов, особенно «Звонче жаворонка пенье…», «Дробится, и плещет, и брызжет волна…», «О, если б ты могла…»), у С. Танеева (кантата «Иоанн Дамаскин»), у М. Мусоргского («Горними тихо летела душа небесами…», «Ходит Спесь, надуваючись…»), у Ц. Кюи («В колокол, мирно дремавший…»), у А. Рубинштейна (цикл из 12 романсов, особенно «Дробится, и плещет, и брызжет волна...», «Не ветер, вея с высоты…», «Звонче жаворонка пенье…», «Вздымаются волны как горы…»). На тексты Толстого, кроме называвшихся уже композиторов, музыку писали также Ф. Акименко, С. Василенко, Р. Глиэр, Б. Гродзкий, С. Ляпунов, Н. Соколов, Г. Катуар, И. Сац, Вас. Калинников, Н. Щербачев и др. Кроме публикуемых текстов в песенниках встречаются: «Благословляю вас, леса…» (отрывок — первые 17 строк — из поэмы «Иоанн Дамаскин», музыка Чайковского), «Гаснут дальней Альпухарры…» (серенада Дон-Жуана из поэмы «Дон-Жуан», музыка Чайковского, Ф. Блуменфельда), «Кабы знала я, кабы ведала…» (музыка А. Рубинштейна, Чайковского), «Милый друг, тебе не спится…», «Грешница», «Ой стоги, стоги…», «Осень. Обсыпается весь наш бедный сад…» (музыка Бюцова и Кюи), «Благоразумие», «Богатырь», «Ты помнишь ли, Мария…», «Ты не спрашивай, не распытывай…» (музыка А. Аренского, К. Давыдова, А. Лядова, В. Пасхалова), «Ходит Спесь, надуваючись…», «Слеза дрожит в твоем ревнивом взгляде…» (1-я и 5-я строфы, музыка Чайковского, Ф. Блуменфельда).
Колокольчики мои,
Цветики степные!
Что глядите на меня,
Темно-голубые?
И о чем звените вы
В день веселый мая,
Средь некошеной травы
Головой качая?
Конь несет меня стрелой
На поле открытом;
Он вас топчет под собой,
Бьет своим копытом.
Колокольчики мои,
Цветики степные!
Не кляните вы меня,
Темно-голубые!
Я бы рад вас не топтать,
Рад промчаться мимо,
Но уздой не удержать
Бег неукротимый!
Я лечу, лечу стрелой,
Только пыль взметаю;
Конь несет меня лихой,
А куда? не знаю!
Он ученым ездоком
Не воспитан в холе,
Он с буранами знаком,
Вырос в чистом поле;
И не блещет, как огонь,
Твой чепрак узорный,
Конь мой, конь, славянский конь,
Дикий, непокорный!
Есть нам, конь, с тобой простор!
Мир забывши тесный,
Мы летим во весь опор
К цели неизвестной.
Чем окончится наш бег?
Радостью ль? кручиной?
Знать не может человек —
Знает бог единый!..
Упаду ль на солончак
Умирать от зною?
Или злой киргиз-кайсак,
С бритой головою,
Молча свой натянет лук,
Лежа под травою,
И меня догонит вдруг
Медною стрелою?
Иль влетим мы в светлый град
Со кремлем престольным?
Чудно улицы гудят
Гулом колокольным,
И на площади народ,
В шумном ожиданьи,
Видит: с запада идет
Светлое посланье.
В кунтушах и в чекменях,
С чубами, с усами,
Гости едут на конях,
Машут булавами,
Подбочась, за строем строй
Чинно выступает,
Рукава их за спиной
Ветер раздувает.
И хозяин на крыльцо
Вышел величавый;
Его светлое лицо
Блещет новой славой;
Всех его исполнил вид
И любви и страха,
На челе его горит
Шапка Мономаха.
«Хлеб да соль! И в добрый час! —
Говорит державный,—
Долго, дети, ждал я вас
В город православный!»
И они ему в ответ:
«Наша кровь едина,
И в тебе мы с давних лет
Чаем господина!»
Громче звон колоколов,
Гусли раздаются,
Гости сели вкруг столов,
Мед и брага льются,
Шум летит на дальний юг
К турке и к венгерцу —
И ковшей славянских звук
Немцам не по сердцу!
Гой вы, цветики мои,
Цветики степные!
Что глядите на меня,
Темно-голубые?
И о чем грустите вы
В день веселый мая,
Средь некошеной травы
Головой качая?
Средь шумного бала, случайно,
В тревоге мирской суеты,
Тебя я увидел, но тайна
Твои покрывала черты.
Лишь очи печально глядели,
А голос так дивно звучал,
Как звон отдаленной свирели,
Как моря играющий вал.
Мне стан твой понравился тонкий
И весь твой задумчивый вид,
А смех твой, и грустный и звонкий,
С тех пор в моем сердце звучит.
В часы одинокие ночи
Люблю я, усталый, прилечь —
Я вижу печальные очи,
Я слышу веселую речь;
И грустно я так засыпаю,
И в грезах неведомых сплю…
Люблю ли тебя — я не знаю,
Но кажется мне, что люблю!
Коль любить, так без рассудку,
Коль грозить, так не на шутку,
Коль ругнуть, так сгоряча,
Коль рубнуть, так уж сплеча!
Коли спорить, так уж смело,
Коль карать, так уж за дело,
Коль простить, так всей душой,
Коли пир, так пир горой!
Ой, каб Волга-матушка да вспять побежала!
Кабы можно, братцы, начать жить сначала!
Ой, кабы зимою цветы расцветали!
Кабы мы любили да не разлюбляли!
Кабы дно морское достать да измерить!
Кабы можно, братцы, красным девкам верить!
Ой, кабы все бабы были б молодицы!
Кабы в полугаре поменьше водицы!
Кабы всегда чарка доходила до рту!
Да кабы приказных по боку да к черту!
Да кабы звенели завсегда карманы!
Да кабы нам, братцы, да свои кафтаны!
Да кабы голодный всякий день обедал!
Да батюшка б царь наш всю правду бы ведал!
То было раннею весной,
Трава едва всходила,
Ручьи текли, не парил зной,
И зелень рощ сквозила;
Труба пастушья поутру
Еще не пела звонко,
И в завитках еще в бору
Был папоротник тонкий.
То было раннею весной,
В тени берез то было,
Когда с улыбкой предо мной
Ты очи опустила.
То на любовь мою в ответ
Ты опустила вежды —
О жизнь! о лес! о солнца свет!
О юность! о надежды!
И плакал я перед тобой,
На лик твой глядя милый, —
То было раннею весной,
В тени берез то было!
То было в утро наших лет —
О счастие! о слезы!
О лес! о жизнь! о солнца свет!
О свежий дух березы!
Спускается солнце за степи,
Вдали золотится ковыль, —
Колодников звонкие цепи
Взметают дорожную пыль.
Идут они с бритыми лбами,
Шагают вперед тяжело,
Угрюмые сдвинули брови,
На сердце раздумье легло.
Идут с ними длинные тени,
Две клячи телегу везут,
Лениво сгибая колени,
Конвойные с ними идут.
«Что, братцы, затянемте песню,
Забудем лихую беду!
Уж, видно, такая невзгода
Написана нам на роду!»
И вот повели, затянули,
Поют, заливаясь, они
Про Волги широкой раздолье,
Про даром минувшие дни,
Поют про свободные степи,
Про дикую волю поют,
День меркнет всё боле, — а цепи
Дорогу метут да метут…
Михаил Павлович Розенгейм родился в 1820 году в Петербурге, умер в 1887 году там же. Воспитывался он в кадетском корпусе, служил в конной артиллерии (1838–1866), по окончании Военно-юридической академии — судьей столичного окружного суда (с 1869). Первые стихотворные опыты Розенгейма относятся ко времени пребывания его в кадетском корпусе, из них «Походная песня» исполнялась в 1836 году, во время марша учебного батальона. Розенгейм сотрудничал в «Библиотеке для чтения», «Отечественных записках», «Русском вестнике», «Сыне отечества», «Русском слове», «Литературной библиотеке», «Заре». Первый сборник его — «Стихотворения Михаила Розенгейма», СПб., 1858. Эклектичный поэт (некоторые его стихи приписывались поэтому в журналах то Некрасову, то Лермонтову, то Хомякову), Розенгейм вызвал суровую критику в разных лагерях современной ему литературы (Добролюбов, Дружинин). В его поэзии причудливо сочетались вольнолюбивые мотивы («Гарибальди», «Опять обещания») и реакционные идеи официальной народности («Космополиту»). Некоторые стихи Розенгейма запрещались цензурой и ходили в списках («Памятник», «На развалинах Севастополя», «Последняя элегия»). Он проявлял интерес к народной поэзии (переложения словацких и украинских песен, стихотворение «Русская песня» и др.). На стихи Розенгейма писали музыку малоизвестные композиторы: С. Баровский («Песня русского»), В. Главач («Гимн Кириллу и Мефодию»), Л. Лисовский («В глуши»), Н. Леонтьев («Гостья»), А. Орловский («Христианство»), В. Парамонов («Ах, душно, тяжко…»), А. Шефер («Она взглянула…»), Г. Эрлангер («Не пытай у волны…»). Романс на слова «Она пела» принадлежит Р. Глиэру. Несколько стихотворений Розенгейма вошли в устный обиход. В песенниках, кроме публикуемых текстов, встречаются: «Соседка», «Ночь на исходе», «Ох житье ли ты, житье…», «Я не молод уж, друзья…» и др.
Что сгрустнулся, Ваня,
Что поник, родимый?..
Видно, снова Таня
Пробежала мимо?
Нынче хороводы,
Молодежь гуляет,—
И тебя охота тоже,
Также подмывает.
И тебе бы с Таней
Поплясать хотелось?
Только чтобы, Ваня,
После не жалелось!
В хороводах пляски,
Красные резвятся,
Запылают глазки,
Щечки разгорятся…
Хорошо, ни слова.
А как той порою
Забредет корова,
Стопчет яровое,—
Кто тогда в ответе?..
Мир тебя осудит,
Вычтет, — а с семьею
Что зимою будет?..
Радость да веселье
Дело, брат, богатых.
Ведь и девки тоже
Любят тороватых,
Чтобы с ними знаться,
Нужно, малый, много;
Где ж тебе тягаться? —
Ты ж бобыль убогой!
Нужны там карманы,
Братец, не такие,
Синие кафтаны,
Шляпы щегольские!..
Стыдно ведь парнишке
Стать перед народом
В сером зипунишке,
Хуже всех, уродом.
Что ж соваться к Тане
С голью неключимой?
Бог, брат, с нею, Ваня.
Бог с ней, мой родимый!
Только ведь сначала
Будет тяжеленько…
Ох, и я, бывало,
Плакивал частенько…
Да, разгула голод
Знаемое дело…
Был и я ведь молод,—
Молодость кипела,
Тоже порывался
Я повеселиться,
К красным приласкаться,
Хватом нарядиться.
Ба!.. Да бедность злая
И меня сызмала,
Что жена лихая,
За полу держала.
Вырваться нетрудно,
Одному б хватило, —
И гульнул бы чудно,
Как душа просила;
Да тут совесть в ухо,
Словно голос с неба:
«Знай гуляй, Петруха,
Пусть семья — без хлеба!»
А семья-то, знаешь,—
Старики да дети,
И у них — смекаешь? —
Я один на свете.
И обдаст как варом…
Вспомнишь их, сердечных,—
Дурь пройдет угаром.
Ну вздохнешь, конечно,
И пойдешь за дело…
Так года летели,
Кровь перекипела,
Кудри поседели.
А теперь, любезный,
Нет уж и охоты…
Всё пройдет, болезный,
Знай себе — работай!..
Не гляди так, девица,
Не сули участия:
Нет, душе не верится
В радость или счастие.
Время увлечения
Миновалось, ясное,
Скрыл туман сомнения
Жизни солнце красное.
Было сердце молодо
И любило пламенно,
Но от жизни холода
Стало глыбой каменной.
Не буди ж ретивое
Негой небывалою,
Лаской шаловливою
Не дразни усталое.
Далеко, далеко
Степь за Волгу ушла,
В той степи широко,
Буйно воля жила,
Часто с горем вдвоем,
Но бедна да вольна,
С казаком, с бурлаком
Там водилась она.
Собирался толпой
К ней отвсюду народ,
Ради льготы одной
От лихих воевод,
От продажных дьяков,
От недобрых бояр,
От безбожных купцов,
Что от лютых татар.
Знать, в старинный тот век
Жизнь не в сладость была,
Что бежал человек
От родного села,
Отчий дом покидал,
Расставался с женой
И за Волгой искал
Только воли одной.
Только местью дыша,
И озлоблен и лют,
Уходил в чем душа,
Куда ноги снесут.
Уносил он с собой,
Что про черный про день
Сбереглось за душой,—
Только жизнь да кистень,
Что отнять не могло
Притеснение: нож,
Да одно ремесло —
Темной ночью грабеж.
И сходился он с ней,
С вольной волею, там,
И, что зверь, на людей
Набегал по ночам.
По лесам на реке
Не щадил никого
И, с ножом в кулаке,
Поджидал одного:
Чтоб какой ни на есть
Стенька Разин пришел,
На расплату, на месть
Их собрал и повел.
И случалось порой
Появлялся средь них,
Где-нибудь за рекой,
В буераках глухих,
Наставал удалец,
Словно божеский гнев,
Подымался, что жнец
На готовый посев.
………………………..
Я видал этот край,
Край над Волгой-рекой,
Буйной вольницы рай
И притон вековой,—
Край, откуда орда
Русь давила ярмом,
Где в былые года
Жил казак с бурлаком;
Где с станицей стругов
Стенька Разин гулял,
Где с бояр да с купцов
Он оброки сбирал;
Где, не трогая сел,
По кострам городов
Божьей карой прошел
Емельян Пугачев.
Н. С. Соколов — малоизвестный поэт и драматург 1830–1840-х годов. Его перу принадлежат водевили и комедии «Барон Брамбеус» (1835), «Невеста под замком» (1839), «Провинциальный муж и его жена» (1839), «Проказники, или Деревенские женихи» (1840), «Женихи-чудаки» (1841) и др. Стихотворения Соколова печатались в «Библиотеке для чтения», «Галатее», альманахе «Поэтические эскизы»; отдельно не издавались. Кроме публикуемого стихотворения популярность приобрели куплеты из его водевилей «Купеческая дочка и чиновник четырнадцатого класса» («Нынче свет уж не таков…»), «Проказник» («Как без денег жизнь провесть…»), «Жозеф» («Если любишь ты игрушки…») и др. Они вошли, например, в «Карманный песенник, или Собрание новейших куплетов из опер и водевилей», составленный А. Андреевым (М., 1844).
Кипел, горел пожар московский,
Дым расстилался по реке,
На высоте стены кремлевской
Стоял Он в сером сюртуке.
Он видел огненное море;
Впервые полный мрачных дум,
Он в первый раз постигнул горе,
И содрогнулся гордый ум!
Ему мечтался остров дикий,
Он видел гибель впереди,
И призадумался великий,
Скрестивши руки на груди, —
И погрузился Он в мечтанья,
Свой взор на пламя устремил,
И тихим голосом страданья
Он сам себе проговорил:
«Судьба играет человеком;
Она, лукавая, всегда
То вознесет тебя над веком,
То бросит в пропасти стыда.
И я, водивший за собою
Европу целую в цепях,
Теперь поникнул головою
На этих горестных стенах!
И вы, мной созванные гости,
И вы погибли средь снегов —
В полях истлеют ваши кости
Без погребенья и гробов!
Зачем я шел к тебе, Россия,
В твои глубокие снега?
Здесь о ступени роковые
Споткнулась дерзкая нога!
Твоя обширная столица —
Последний шаг мечты моей,
Она — надежд моих гробница,
Погибшей славы — мавзолей».
Николай Порфирьевич Греков родился в 1810 году в Москве, умер в 1866 году там же. Известность он приобрел в качестве переводчика с английского, немецкого, французского и испанского языков. Грекову принадлежат перевод первой части «Фауста» Гете, «Ромео и Джульетты» Шекспира, переводы стихотворений Гейне, драм Кальдерона и др. Его оригинальные произведения (стихи и проза) печатались в различных журналах 1830–1860-х годов («Современник», «Отечественные записки» и др.) и вышли отдельными изданиями: «Стихотворения Н. Грекова», М., 1860; «Рассказы и очерки Н. П. Грекова», М, 1865; «Новые стихотворения Н. П. Грекова», М., 1866. Кроме публикуемых текстов известностью пользовался романс П. Булахова «В час когда мерцанье…». На тексты Грекова романсы писали: А. Алябьев («Не трону я печаль немую…»), А. Варламов («Звездочка»), А. Даргомыжский («В аду нам суждено…», «Цветы полей»), А. Гурилев («Осенний день», «Слеза», «Сердце», «Серенада», «Песнь моряка»), С. Донауров («Я пью за здоровье твое…», «Сошлись мы порою ночною…»). М Мусоргский («Где ты, звездочка…»), П. Чайковский («Недолго нам гулять…», «Смотри: вон облако..», «Погоди» и др.). В песенниках конца XIX — начала XX века встречается «Бессонница» (музыка Булахова).
Вьется ласточка
Сизокрылая
Под окном моим
Одинешенька.
Над окном моим,
Над косящатым,
Есть у ласточки
Тепло гнездышко;
Ждет касаточку
Белогрудую
В теплом гнездышке
Ее парочка.
В теплом гнездышке
Ее парочка.
Слезы горькие
Утираючи,
Я смотрю ей вслед,
Вспоминаючи:
У меня была
Тоже ласточка,
Белогрудая
Душа-пташечка.
Да свила судьба
Ей уж гнездышко,
Во сырой земле
Вековечное.
Во сырой земле
Вековечное.
Погоди! Для чего торопиться?
Ведь и так жизнь несется стрелой.
Погоди! Мы успеем проститься,
Как лучами восток загорится,—
Но дождемся ль мы ночи такой?
Посмотри, посмотри, как чудесно
Убран звездами купол небесный,
Как мечтательно смотрит луна!
Как темно в этой сени древесной
И какая везде тишина!
Только слышно, как шепчут березы
Да стучит сердце в пылкой груди…
Воздух весь полон запахом розы…
Милый друг! Это жизнь, а не грезы!
Жизнь летит… Погоди! Погоди!
Пусть погаснут ночные светила.
Жизнь летит… а за жизнью могила,
А до ней люди нас разлучат…
Погоди! — люди спят, ангел милый.
Погоди! — еще звезды горят!
Прощаясь, в аллее
Мы долго сидели,
А слезы и речи
Лились и кипели.
Дрожа, лепетали
Над нами березы,
А мы доживали
Все лучшие грезы.
Так чудно лил месяц
Свой свет из-за тучки
На бледные плечи,
На белые ручки…
И в эти минуты
Любви и разлуки
Мы прожили много —
И счастья, и муки…
Николай Васильевич Берг родился в 1823 году в Москве, умер в 1884 году в Варшаве. Он учился на историко-филологическом факультете Московского университета, который оставил в 1846 году. Берг участвовал в Крымской кампании (во время обороны Севастополя служил переводчиком при штабе главнокомандующего). Позже он сражался в войсках Гарибальди, много путешествовал, был военным корреспондентом «Русского вестника» в Италии, Польше, Египте и других странах. Последние годы Берг преподавал русский язык в Варшавском университете и редактировал журнал «Dziennik Warszawski» (1874–1877). Первые стихотворные переводы его опубликованы в «Москвитянине» (1845). Известность он приобрел в качестве переводчика «Краледворской рукописи» (1846), «Сербских народных песен» (1847), «Песен разных народов» (1854), «Пана Тадеуша» А. Мицкевича (1875). Оригинальные стихи Берга отдельно не издавались. Единственное прижизненное издание его произведений — «Переводы и подражания», СПб., 1860. Кроме публикуемых текстов известны также романсы на слова Берга: «Как мила…», А. Дюбюка и «Как станет голубка…» М Офросимова. Возможно, что народная баллада «Был царь молодой…», опубликованная Б. и Ю. Соколовыми в их сборнике «Сказки и песни Белозерского края» (М., 1915), является переработкой перевода (со шведского) Берга «Две сестры».
Если б, сердце, ты лежало
На руках моих,
Всё качала бы, качала
Я тебя на них,
Будто мать дитя родное,
С тихою мольбой,—
И заснуло б, ретивое,
Ты передо мной!
А теперь в груди сокрыто,
Заперто в тюрьму,
Ты доступно, ты открыто
Одному ему;
Но не видит он печали;
Как мне с этим быть?
Позабыть его? Едва ли
Можно позабыть!
Мчатся годы, грусть всё та же,
Те же всё мечты…
Сердце, сердце, да когда же
Здесь умолкнешь ты?
Что такое это значит:
Как одна я с ним сижу,
Всё тоскует он и плачет?..
Право, маменьке скажу!
Я ему одна забота,
Но в душе моей, вишь, лед,
И глаза мои за что-то
Он кинжалами зовет.
Вишь, резва я, непослушна,
Ни на миг не посижу…
Право, мне уж это скучно,
Право, маменьке скажу!
Под окном моим всё бродит,
Сам с собою говорит;
Как одна — он глаз не сводит,
А при людях — не глядит.
Но порой, как с ним бываю,
И сама я вся дрожу,
И смущаюсь, и пылаю…
Право, маменьке скажу!
Пусть она о том рассудит;
Вот ужо я погляжу,
Что-то с ним, с бедняжкой, будет?..
Нет, уж лучше не скажу!
Ты еще не умеешь любить,
Но готов я порою забыться
И с тобою слегка пошутить,
И в тебя на минуту влюбиться.
Я влюбляюсь в тебя без ума;
Ты, кокетка, шалить начинаешь:
Ты как будто бы любишь сама,
И тоскуешь, и тайно страдаешь;
Ты прощаешь певцу своему
И волненье, и грусть, и докуку,
И что крепко целую и жму
Я твою белоснежную руку,
И что в очи тебе я смотрю
Беспокойным, томительным взором,
Что с тобой говорю, говорю,
И не знаю конца разговорам…
Вдруг я вижу — ты снова не та:
О любви уж и слышать не хочешь,
И как будто другим занята,
И бежишь от меня, и хохочешь…
Я спешу заглушить и забыть
Ропот сердца мятежный и страстный…
Ты еще не умеешь любить,
Мой ребенок, мой ангел прекрасный!
Иван Саввич Никитин родился в 1824 году в Воронеже, умер в 1861 году там же. Он учился в духовном училище, затем в семинарии, откуда был отчислен в 1843 году «по причине охлаждения к богословским наукам». Первые дошедшие до нас стихотворения Никитина относятся к 1849 году. Некоторые стихотворения Никитина с 1880-х годов стали популярными песнями, иные из них фольклоризировались («Песня бобыля», «Зашумела, разгулялась в поле непогода…», «Жена ямщика», «Ехал из ярмарки ухарь-купец…» и др.).[126] На тексты поэта писали музыку, главным образом, второстепенные и малоизвестные композиторы: Н. Амани («Тишина ночи»), Ф. Бенуа («Дитяти», «Засохшая береза»), П. Булахов («Три встречи»), А. Головин («Дитяти»), Г. Гольденберг («На западе солнце пылает…»), С. Донауров («Отвяжися, тоска…»), В. Золотарев («Сплетня»), Вас. Калинников («Хозяин», «Утро»), А. Чернявский («Отвяжися, тоска…»), Б. Подгорецкий («Дитяти», «Вот уж вечер идет…»), П. Чесноков («Хозяин»), А. Шефер («Не повторяй холодной укоризны…») и др. Особенно много романсов (более 10) написал В. Соколов. Стихотворение «Встреча зимы» положено на музыку Н. Римским-Корсаковым, «Ночь на берегу моря» — Ц. Кюи, «В темной роще» — А. Гречаниновым. Несколько романсов написал С. Монюшко («Дитяти», «Песня бобыля»). На текст «Руси» хоры создали А. Кастальский, Э. Направник, Н. Компанейский, А. Краснофавский, А. Орловский, К. Массалитинов. Из советских композиторов к стихам Никитина обращались Р. Глиэр («Встреча зимы»), С. Миловский («На старом кургане…») и др. В песенниках начала XX века, кроме публикуемых текстов, встречаются «Бурлак», «Ссора», «Пали на долю мне песни унылые…», «Утро». Всего на слова поэта написано свыше 50 романсов и песен более чем 30 композиторами.
Зашумела разгулялась
В поле непогода,
Принакрылась белым снегом
Гладкая дорога.
Белым снегом принакрылась,
Не осталось следу,
Поднялася пыль и вьюга,
Не видать и свету.
Да удалому детине
Буря не забота:
Он проложит путь-дорогу,
Лишь была б охота,
Не страшна глухая полночь,
Дальний путь и вьюга,
Если молодца в свой терем
Ждет краса-подруга.
Уж как встретит она гостя
Утренней зарею,
Обоймет его стыдливо
Белою рукою,
Опустивши ясны очи,
Друга приголубит…
Вспыхнет он — и холод ночи
И весь свет забудет.
Медленно движется время, —
Веруй, надейся и жди…
Зрей, наше юное племя!
Путь твой широк впереди.
Молнии нас осветили,
Мы на распутье стоим…
Мертвые в мире почили,
Дело настало живым.
Сеялось семя веками,—
Корни в земле глубоко;
Срубишь леса топорами,—
Зло вырывать не легко.
Нам его в детстве привили,
Деды сроднилися с ним…
Мертвые в мире почили,
Дело настало живым.
Стыд, кто бессмысленно тужит,
Листья зашепчут — он нем!
Слава, кто истине служит,
Истине жертвует всем!
Поздно глаза мы открыли,
Дружно на труд поспешим…
Мертвые в мире почили,
Дело настало живым.
Рыхлая почва готова,
Сейте, покуда весна:
Доброго дела и слова
Не пропадут семена.
Где мы и как их добыли —
Внукам отчет отдадим…
Мертвые в мире почили.
Дело настало живым.
И вечерней и ранней порою
Много старцев, и вдов, и сирот
Под окошками ходит с сумою,
Христа-ради на помощь зовет.
Надевает ли сумку неволя,
Неохота ли взяться за труд, —
Тяжела и горька твоя доля,
Бесприютный, оборванный люд!
Не откажут тебе в подаянье,
Не умрешь ты без крова зимой,—
Жаль разумное божье созданье,
Человека в грязи и с сумой!
Но беднее и хуже есть нищий:
Не пойдет он просить под окном.
Целый век, из одежды да пищи,
Он работает ночью и днем.
Спит в лачужке, на грязной соломе,
Богатырь в безысходной беде,
Крепче камня в несносной истоме,
Крепче меди в кровавой нужде.
По́ смерть зерна он в землю бросает,
По́ смерть жнет, а нужда продает;
О нем облако слезы роняет,
Про тоску его буря поет.
Ехал из ярмарки ухарь-купец,
Ухарь-купец, удалой молодец.
Стал он на двор лошадей покормить,
Вздумал деревню гульбой удивить.
В красной рубашке, кудряв и румян,
Вышел на улицу весел и пьян.
Со́брал он девок-красавиц в кружок,
Выхватил с звонкой казной кошелек.
Потчует старых и малых вином:
«Пей-пропивай! Поживем — наживем!..»
Морщатся девки, до донышка пьют,
Шутят, и пляшут, и песни поют.
Ухарь-купец подпевает-свистит,
Оземь ногой молодецки стучит.
Синее небо, и сумрак, и тишь.
Смотрится в воду зеленый камыш.
Полосы света по речке лежат.
В золоте тучки над лесом горят.
Девичья пляска при зорьке видна,
Девичья песня за речкой слышна,
По лугу льется, по чаще лесной…
Там услыхал ее сторож седой;
Белый как лунь, он под дубом стоит,
Дуб не шелохнется, сторож молчит.
К девке стыдливой купец пристает,
Обнял, целует и руки ей жмет,
Рвется красотка за девичий круг:
Совестно ей от родных и подруг,
Смотрят подруги, — их зависть берет:
Вот, мол, упрямице счастье идет.
Девкин отец свое дело смекнул,
Локтем жену торопливо толкнул.
Сед он, и рваная шапка на нем,
Глазом мигнул — и пропал за углом.
Девкина мать расторопна-смела,
С вкрадчивой речью к купцу подошла:
«Полно, касатик, отстань — не балуй!
Девки моей не позорь, не целуй!»
Ухарь-купец позвенел серебром:
«Нет, так не надо… другую найдем!..»
Вырвалась девка, хотела бежать,
Мать ей велела на месте стоять.
Звездная ночь и ясна и тепла.
Девичья песня давно замерла.
Шепчет нахмуренный лес над водой,
Ветром шатает камыш молодой.
Синяя туча над лесом плывет,
Темную зелень огнем обдает.
В крайней избушке не гаснет ночник,
Спит на печи подгулявший старик,
Спит в зипунишке и в старых лаптях,
Рваная шапка комком в головах.
Молится богу старуха жена,
Плакать бы надо — не плачет она.
Дочь их красавица поздно пришла,
Девичью совесть вином залила.
Что тут за диво! и замуж пойдет…
То-то, чай, деток на путь наведет!
Кем ты, люд бедный, на свет порожден?
Кем ты на гибель и срам осужден?
Ни кола, ни двора,
Зипун — весь пожиток…
Эх, живи — не тужи,
Умрешь — не убыток!
Богачу-дураку
И с казной не спится;
Бобыль гол как сокол,
Поет-веселится.
Он идет да поет,
Ветер подпевает;
Сторонись, богачи!
Беднота гуляет!
Рожь стоит по бокам,
Отдает поклоны…
Эх, присвистни, бобыль!
Слушай, лес зеленый!
Уж ты плачь ли, не плачь —
Слез никто не видит,
Оробей, загорюй —
Курица обидит.
Уж ты сыт ли, не сыт —
В печаль не вдавайся;
Причешись, распахнись,
Шути-улыбайся!
Поживем да умрем,—
Будет голь пригрета…
Разумей, кто умен, —
Песенка допета!
Вырыта заступом яма глубокая.
Жизнь невеселая, жизнь одинокая,
Жизнь бесприютная, жизнь терпеливая,
Жизнь, как осенняя ночь, молчаливая,—
Горько она, моя бедная, шла
И, как степной огонек, замерла.
Что же? усни, моя доля суровая!
Крепко закроется крышка сосновая,
Плотно сырою землею придавится,
Только одним человеком убавится…
Убыль его никому не больна,
Память о нем никому не нужна!..
Вот она — слышится песнь беззаботная —
Гостья погоста, певунья залетная,
В воздухе синем на воле купается;
Звонкая песнь серебром рассыпается…
Тише!.. О жизни покончен вопрос.
Больше не нужно ни песен, ни слез!
На старом кургане, в широкой степи,
Прикованный сокол сидит на цепи.
Сидит он уж тысячу лет,
Всё нет ему воли, всё нет!
И грудь он когтями с досады терзает,
И каплями кровь из груди вытекает
Летят в синеве облака,
А степь широка, широка…
Стихотворные опыты Льва Николаевича Толстого (1828–1910), связанные с его интересом к народным песням, относятся ко времени пребывания писателя на Кавказе, в Дунайской армии и в Крыму. Задумав повесть «Казаки», Толстой сочинил песню «Эй, Марьяна, брось работу…». О внимании Толстого к солдатским песням свидетельствует его намерение включать их в задуманный им популярный журнал для солдат.[127] Во время Севастопольской обороны Толстой принимал участие в коллективном сочинении песни «Как восьмого сентября…». С именем писателя связывается также «Под Силистрино ходили…» (Е. Бушканец), что, однако, оспаривается другими исследователями.[128] Как свидетельствует Толстой, обе севастопольские песни «заучивались со слов и изменялись и добавлялись».[129] Эти песни Толстой пел в Лондоне, в семье Герцена, аккомпанируя себе на фортепьяно.
Как четвертого числа
Нас нелегкая несла
Горы занимать.
Барон Вревский-енерал
К Горчакову приставал,
Когда подшофе:
«Князь, возьми ты эти горы,
Не входи со мной ты в споры, —
Право, донесу».
Собирались на советы
Всё большие эполеты,
Даже Плац-Бекок.
Полицмейстер Плац-Бекок
Никак выдумать не мог,
Что ему сказать.
Долго думали, гадали,
Топографы всё писали
На большом листу.
Чисто писано в бумаге,
Да забыли про овраги,
Как по ним ходить.
Выезжали князья, графы,
А за ними топографы
На большой редут.
Князь сказал: «Ступай, Липранди!»
А Липранди: «Нет, ата́нде,
Я уж не пойду;
Туда умного не надо,
А пошли ка ты Реада,
А я посмотрю».
А Реад — возьми да спросту
Поведи нас прямо к мосту:
«Ну-ка на уру!»
Веймарн плакал, умолял,
Чтоб немножко обождал;
«Нет, уж пусть идут».
И «уру» мы прошумели,
Да резервы не поспели,
Кто-то переврал.
На Федюхины высоты
Нас всего пришло две роты,
А пошли полки.
Енерал-то Ушаков —
Тот уж вовсе не таков,
Всё чего-то ждал.
Долго ждал он, дожидался,
Пока с духом не собрался
Речку перейти.
А Белявцов-енерал —
Тот всё знамем потрясал,
Вовсе не к лицу.
Наше войско небольшое,
А французов ровно вдвое,
И сикурсу нет.
Ждали — выйдет с гарнизона
Нам на выручку колонна,
Подали сигнал.
А там Сакен-енерал
Всё акафисты читал
Богородице.
И пришлось нам отступать,
…………………………….
Кто туда водил?!
А как первого числа
Ждали батюшку царя
Мы у Фот-Сала.
И в усердном умиленьи
Ждали все мы награжденья, —
Не дал ничего.
Василий Степанович Курочкин родился в 1831 году в Петербурге, умер в 1875 году там же. Он учился в кадетском корпусе, служил офицером в гренадерском полку, после отставки (1853) — мелким чиновником в министерстве путей сообщения. Курочкин состоял членом революционной организации «Земля и воля» и в связи с делом Д. В. Каракозова был заключен в Петропавловскую крепость. С 1865 года он находился под негласным полицейским надзором и подвергался цензурным преследованиям. Курочкин сотрудничал в «Библиотеке для чтения», «Сыне отечества», «Отечественных записках», в «Биржевых ведомостях». Известность приобрел как редактор основанной им «Искры» (1859–1873), как переводчик песен Беранже (отд. изд. — СПб., 1858) и автор оригинальных сатирических стихотворений. Он переводил также Мольера, Вольтера, Альфреда де Виньи, Альфреда де Мюссе, В. Гюго, Барбье, Бернса, Шиллера и других поэтов. На сцене Александринского театра шли оперетты с текстом Курочкина (переработка французских). Он писал также агитационные пьесы (дошла лишь одна: «Принц Лутоня») и статьи о театре. На тексты Курочкина писали музыку А. Даргомыжский («Старый капрал», «Червяк», «Расстались гордо мы…»), Ц. Кюи («Вино и кокетка», «Стрелок и поселянка»), М. Мусоргский («Расстались гордо мы…»), Г. Скрипицын («Барышни»), В. Соколов («Общий знакомый»), К. Вильбоа («Старушка»). В песенниках, кроме публикуемых текстов, встречаются: «Плачущий муж», «Третий муж», «Общий знакомый», «Погребальные дроги», «Счастливая», «Новый фрак».
Как яблочко румян,
Одет весьма беспечно,
Не то чтоб очень пьян —
А весел бесконечно.
Есть деньги — прокутит;
Нет денег — обойдется,
Да как еще смеется!
«Да ну их!..» — говорит,
«Да ну их!..» — говорит,
«Вот, говорит, потеха!
Ей-ей, умру…
Ей-ей, умру…
Ей-ей, умру от смеха!»
Шатаясь по ночам
Да тратясь на девчонок,
Он, кажется, к долгам
Привык еще с пеленок.
Полиция грозит,
В тюрьму упрятать хочет —
А он-то всё хохочет…
«Да ну их!..» — говорит,
«Да ну их!.» — говорит,
«Вот, говорит, потеха!
Ей-ей, умру…
Ей-ей, умру…
Ей-ей, умру от смеха!»
Забился на чердак,
Меж небом и землею;
Свистит себе в кулак
Да ежится зимою.
Его не огорчит,
Что дождь сквозь крышу льется
Измокнет весь, трясется…
«Да ну их!..» — говорит,
«Да ну их!..» — говорит,
«Вот, говорит, потеха!
Ей-ей. умру…
Ей-ей, умру…
Ей-ей, умру от смеха!»
У молодой жены
Богатые наряды;
На них устремлены
Двусмысленные взгляды.
Злословье не щадит,
От сплетен нет отбою…
А он — махнул рукою…
«Да ну их!..» — говорит,
«Да ну их!..» — говорит,
«Вот, говорит, потеха!
Ей-ей, умру…
Ей-ей, умру…
Ей-ей, умру от смеха!»
Собрался умирать,
Параличом разбитый;
На ветхую кровать
Садится поп маститый
И бедному сулит
Чертей и ад кромешный…
А он-то, многогрешный, —
«Да ну их!..» — говорит,
«Да ну их!..» — говорит,
«Вот, говорит, потеха!
Ей-ей, умру…
Ей-ей, умру…
Ей-ей, умру от смеха!»
В ногу, ребята, идите,
Полно, не вешать ружья!
Трубка со мной… проводите
В отпуск бессрочный меня.
Я был отцом вам, ребята…
Вся в сединах голова…
Вот она — служба солдата!..
В ногу, ребята! Раз! Два!
Грудью подайся!
Не хнычь, равняйся!..
Раз! Два! Раз! Два!
Да, я прибил офицера.
Молод еще оскорблять
Старых солдат. Для примера
Должно меня расстрелять.
Выпил я… Кровь заиграла…
Дерзкие слышу слова —
Тень императора встала…
В ногу, ребята! Раз! Два!
Грудью подайся!
Не хнычь, равняйся!..
Раз! Два! Раз! Два!
Честною кровью солдата
Орден не выслужить вам.
Я поплатился когда-то,
Задали мы королям.
Эх! наша слава пропала…
Подвигов наших молва
Сказкой казарменной стала…
В ногу, ребята! Раз! Два!
Грудью подайся!
Не хнычь, равняйся!..
Раз! Два! Раз! Два!
Ты, землячок, поскорее
К нашим стадам воротись;
Нивы у нас зеленее,
Легче дышать… поклонись
Храмам селенья родного…
Боже! Старуха жива!..
Не говори ей ни слова…
В ногу, ребята! Раз! Два!
Грудью подайся!
Не хнычь, равняйся!..
Раз! Два! Раз! Два!
Кто там так громко рыдает?
А! я ее узнаю…
Русский поход вспоминает…
Да, отогрел всю семью…
Снежной, тяжелой дорогой
Нес ее сына… Вдова
Вымолит мир мне у бога…
В ногу, ребята! Раз! Два!
Грудью подайся!
Не хнычь, равняйся!..
Раз! Два! Раз! Два!
Трубка, никак, догорела?
Нет, затянусь еще раз.
Близко, ребята. За дело!
Прочь! не завязывать глаз.
Целься вернее! Не гнуться!
Слушать команды слова!
Дай бог домой вам вернуться.
В ногу, ребята! Раз! Два!
Грудью подайся!..
Не хнычь, равняйся!..
Раз! Два! Раз! Два!
Расстались гордо мы; ни словом, ни слезою
Я грусти признака не подала.
Мы разошлись навек… но если бы с тобою
Я встретиться могла!
Без слез, без жалоб я склонилась пред судьбою.
Не знаю: сделав мне так много в жизни зла,
Любил ли ты меня… но если бы с тобою
Я встретиться могла!
Аполлон Николаевич Майков родился в 1821 году в Москве, умер в 1897 году в Петербурге. Учился он на юридическом факультете Московского университета, служил в казначействе и библиотекарем Румянцевского музея, несколько лет жил за границей (Италия, Франция). Первый сборник его стихотворений вышел в свет в 1842 году. На музыку положено свыше 70 стихотворений Майкова, некоторые из них — неоднократно: «Колыбельная» (см. примеч. к тексту), «Люблю, если тихо к плечу моему…» (В. Акименко, М. Ипполитов-Иванов, Ц. Кюи), «Осенние листья по ветру шумят…» (В. Акименко, Р. Глиэр, А. Гречанинов, М. Ипполитов-Иванов, М. Слонов, К. Шведов), «О чем в тиши ночей…» (М. Ипполитов-Иванов, Н. Римский-Корсаков, А. Рубинштейн, Н. Черепнин), «Я б тебя поцеловала…» (Б. Асафьев, Г. Конюс, Г. Спендиаров, А. Танеев, Н. Черепнин). Наиболее совершенное воплощение поэзия Майкова получила в романсах Н. Римского-Корсакова («Нимфа», «Сон в летнюю ночь», «Пан», «О чем в тиши ночей…», «Октава», «Я в гроте ждал тебя…», «Дева и солнце», «Вертоград» и др.). На тексты Майкова, кроме названных композиторов, музыку писали А. Аренский, М. Балакирев, А. Глазунов, В. Золотарев, Ф. Кёнеман, А. Лядов, С. Ляпунов, Э. Направник, В. Ребиков, Н. Соловьев, П. Чайковский и другие. В песенниках, кроме публикуемых текстов, встречаются «Испанская легенда», «Конь».
Голубенький, чистый
Подснежник-цветок!
А подле сквозистый,
Последний снежок…
Последние слезы
О горе былом,
И первые грезы
О счастьи ином…
Ее в грязи он подобрал;
Чтоб всё достать ей — красть он стал;
Она в довольстве утопала
И над безумцем хохотала.
И шли пиры… но дни текли —
Вот утром раз за ним пришли:
Ведут в тюрьму… Она стояла
Перед окном и — хохотала.
Он из тюрьмы ее молил:
«Я без тебя душой изныл,
Приди ко мне!» Она качала
Лишь головой и — хохотала.
Он в шесть поутру был казнен
И в семь во рву похоронен, —
А уж к восьми она плясала,
Пила вино и хохотала.
Спи, дитя мое, усни!
Сладкий сон к себе мани:
В няньки я тебе взяла
Ветер, солнце и орла.
Улетел орел домой;
Солнце скрылось под водой;
Ветер, после трех ночей,
Мчится к матери своей.
Ветра спрашивает мать:
«Где изволил пропадать?
Али звезды воевал?
Али волны всё гонял?»
— «Не гонял я волн морских,
Звезд не трогал золотых;
Я дитя оберегал,
Колыбелечку качал!»
По городу плач и стенанье…
Стучит гробовщик день и ночь…
Еще бы ему не работать!
Просватал красавицу дочь!
Сидит гробовщица за крепом
И шьет — а в глазах, как узор,
По черному так и мелькает
В цветах подвенечный убор.
И думает: «Справлю ж невесту,
Одену ее, что княжну, —
Княжон повидали мы вдоволь,
На днях хоронили одну:
Всё розаны были на платье,
Почти под венцом померла:
Так, в брачном наряде, и клали
Во гроб-то… красотка была!
Оденем и Глашу не хуже,
А в церкви все свечи зажжем;
Подумают: графская свадьба!
Уж в грязь не ударим лицом!..»
Мечтает старушка — у двери ж
Звонок за звонком… «Ну, житье!
Заказов-то — господи боже!
Знать, Глашенька, счастье твое!»
Всеволод Владимирович Крестовский родился в 1840 году в с. Малая Березянка Таращинского уезда Киевской губернии, умер в 1895 году в Варшаве. Он учился на филологическом факультете Петербургского университета, с 1868 года состоял на военной службе и участвовал в русско-турецкой войне 1877–1878 годов в качестве историографа военных действий при штабе главнокомандующего, позже служил в Петербурге, Туркестане, в корпусе пограничной стражи, с 1892 года редактировал «Варшавский дневник». Первые литературные опыты Крестовского относятся ко времени пребывания его в гимназии (некоторые из них позднее появились в печати). Дебютировал он переводом оды «К Хлое» («Общезанимательный вестник» на 1857 г.) и рассказом в стихах «Без дочери» (там же). Крестовский сотрудничал во многих периодических изданиях: в «Иллюстрации», «Библиотеке для чтения», «Отечественных записках», «Сыне отечества», «Русском слове», «Русском мире», «Времени», «Эпохе», «Светоче», «Русском вестнике», «Модном магазине», «Ниве», «Заре». Его стихотворения вышли отдельным изданием (СПб., 1862). Широкую известность Крестовскому принес его роман «Петербургские трущобы» («Отечественные записки», 1864–1867). На тексты Крестовского писали музыку второстепенные и малоизвестные композиторы: И. Бородин («Я люблю как ребенок капризный…»), В. Пасхалов («На груди моей Миньоны…», «Спасибо, добрая моя…», «Что, моя нежная…»), Я. Пригожий («Нет, не к добру…»), В. Соколов («Огороды горожу…») и др. На текст стихотворения «Мать в сердцах меня журила…» романсы написали С. Донауров, П. Макаров, М. Шишкин. Некоторые стихи Крестовского стали популярными песнями. Кроме публикуемых текстов в песенниках встречаются: «Калика перехожая», «Мать в сердцах меня журила…», «Дай же ручку: каждый пальчик…» (из Гейне).
Под душистою ветвью сирени
С ней сидел я над сонной рекой,
И, припав перед ней на колени,
Ее стан обвивал я рукой…
Проносилися дымные тучки,
На лице ее месяц играл,
А ее трепетавшие ручки
Я так долго, так страстно лобзал…
Погребальные свечи мерцали,
В мрачных сводах была тишина,
Над усопшей обряд совершали —
Вся в цветах почивала она…
Со слезой раздирающей муки
Я на труп ее жадно припал
И холодные, мертвые руки
Так безумно, так страстно лобзал…
Ой, дорога ль ты, дороженька пробойная.
Ты пробойная ль дороженька, прогонная!
Уж много на Руси у нас дороженек,
Что дорог ли шарокатных, поисхоженных:
По иным гоняют царских слуг — солдатушек,
По иным бредет убогий богомольный люд,
От Соловок до Киева, по угодничкам,
Что по третьим ли дороженькам шлют красен товар
Всё купцы да молодцы, володимирцы.
Широки ль уж те дорожки да укатисты,
А уж шире ль, да длиннее, да утоптанней
Нашей матушки-Владимирки — не быть нигде!
Не одни-то по ней поручни притерлися,
Не одни-то быстры ноженьки примаялись,
Что и слез на ней немало ли проливано,
А и песен про нее ль немало сложено!
Далеко ты в даль уходишь непроглядную,
Во студеную сторонушку сибирскую,
Ох, дорога ль ты, дороженька пробойная,
Ты пробойная ль дорожка Володимирская!
«Прости на вечную разлуку!» —
Твой голос грустно прозвучал,
И я пророческому звуку
Душой покорною внимал.
О, знала ль ты, хоть в те мгновенья,
Какого горького значенья
Мне этот звук исполнен был! —
С ним всё, что прожито тревожно,
Всё, что забыть мне невозможно,
Я безвозвратно хоронил…
Прости ж и ты!.. быть может, скоро
Пойду я в светлый, дальний путь,
Без желчных дум и без укора
Под небом теплым отдохнуть,—
И, может, сдавленное горе
Развеет ветер где-нибудь
И заглушит чужое море
В душе печальное: «Забудь!..
Забудь!..»
Полоса ль ты моя, полоса!
Не распахана ты, сиротинка,
И тебе не колосья краса,
Не колосья краса, а былинка…
А кругом-то, кругом поглядишь —
Так и зреют могучие нивы!
И стоит благодатная тишь,
И волнуются ржи переливы.
Но горька мне твоя нагота,
Как взгляну я на ниву-то божью:
Отчего ж ты одна, сирота,
Не красуешься матушкой-рожью?
Знать, хозяин-то твой в кабаке
Загулял не одну уж неделю,
Иль от горя — в гробовой доске
Отыскал на погосте постелю.
А быть может, и то: в кандалах
По Владимирке пахаря гонят,
За широкий, за вольный размах
Богатырскую силу хоронят.
И шагает он в синюю даль,
Сам шагает да слезы глотает:
Всё-то ниву свою ему жаль,
Всё полоску свою вспоминает…
Зарастай же, моя полоса,
Частым ельничком ты да березкой,
И пускай же ни серп, ни коса
Не сверкают отсель над полоской!
Словно ягода лесная,
И укрыта и спела,
Свет княгиня молодая
В крепком тереме жила.
У княгини муж ревнивый;
Он и сед и нравом крут;
Царской милостью спесивый,
Ведал думу лишь да кнут.
А у князя Ваня-ключник,
Кудреватый, удалой,
Ваня-ключник — злой разлучник
Мужа старого с женой.
Хоть не даривал княгине
Ни монист, ни кумачу,
А ведь льнула же к детине,
Что сорочка ко плечу.
Целовала, миловала,
Обвивала, словно хмель,
И тайком с собою клала
Что на княжую постель.
Да известным наговором
Князь дознался всю вину,—
Как дознался, так с позором
И замкнул на ключ жену.
И дознался из передней,
От ревнивых от очей,
Что от самой от последней
Сенной девушки своей.
«Гой, холопья, вы подите —
Быть на дыбе вам в огне! —
Вы подите приведите
Ваньку-ключника ко мне!»
Ох, ведут к нему Ивашку,—
Ветер кудри Ване бьет,
Веет шелкову рубашку,
К белу телу так и льнет.
«Отвечай-ко, сын ты вражий,
Расскажи-ко, варвар мой,
Как гулял ты в спальне княжей
С нашей княжеской женой?»
— Ничего, сударь, не знаю,
Я не ведаю про то!..
— «Ты не знаешь? Допытаю!
А застенок-то на что?..»
И работают в застенке —
Только кости знай хрустят!
Перешиблены коленки,
Локти скручены назад.
Но молчком молчит Ивашка,
И опять его ведут;
В дырьях мокрая рубашка,
Кудри клочьями встают;
Кандалы на резвых ножках,
А идет он — словно в рай,
Только хлюпает в сапожках
Кровь ручьями через край…
Видит — два столба кленовых,
Перекладина на них.
Знать, уж мук не будет новых,
Знать, готовят про других.
Отведу же я, мол, душу,
Распотешусь пред концом:
Уж пускай же, князь, Ванюшу
Хоть вспомянешь ты добром!
«Ты скажи ли мне, Ванюшка,
Как с княгиней жил досель?»
— «Ох, то ведает подушка
Да пуховая постель!..
Много там было попито
Да поругано тебя,
А и вкрасне-то пожито,
И целовано любя!
На кровати, в волю княжью,
Там полежано у нас
И за грудь ли, грудь лебяжью,
Было хватано не раз!»
— «Ай да сказка!.. Видно хвата!
Исполать, за то люблю!
Вы повесьте-ко, ребята,
Да шелковую петлю!»
Ветер Ванюшку качает,
Что былинку на меже,
А княгиня умирает
Во светлице на ноже.
Дмитрий Павлович Давыдов родился в 1811 году в Ачинске, Енисейской губернии, умер в 1888 году в Тобольске. С пятнадцатилетнего возраста Давыдов служил в канцелярии ачииского окружного суда, с 1830 по 1838 год был учителем Троицко-савского училища, с 1838 года — смотрителем якутских училищ, а с 1848 по 1860 год — смотрителем училищ Верхнеудинского округа. Выйдя в отставку, Давыдов жил в Иркутске и Тобольске (с 1879 г.). В 1845 г. он участвовал в Северо-восточной сибирской экспедиции, в последующие годы много занимался краеведческой, этнографической и археологической работой, изучал быт и культуру народов Сибири.
Первое его печатное произведение — «Амулет» (Казань, 1856). Отдельным изданием вышли также поэмы «Ширэ Гуйлгуху, или Волшебная скамеечка» (Верхнеудинск, 1859) и «Поэтические картины» (Иркутск, 1871). В поэзии Давыдова совмещаются фольклорные мотивы, заимствованные из бурятских, эвенкийских, якутских преданий и из русских песен, — с автобиографическими. Редакция газеты «Золотое руно», где сотрудничал Давыдов, характеризовала его как поэта, обладавшего «талантом сильным и самобытным». [130]
Славное море — привольный Байкал,
Славный корабль — омулевая бочка…
Ну, Баргузин, пошевеливай вал…
Плыть молодцу недалечко.
Долго я звонкие цепи носил;
Худо мне было в норах Акатуя,
Старый товарищ бежать пособил,
Ожил я, волю почуя.
Шилка и Нерчинск не страшны теперь;
Горная стража меня не видала,
В дебрях не тронул прожорливый зверь,
Пуля стрелка — миновала.
Шел я и в ночь и средь белого дня;
Близ городов я поглядывал зорко;
Хлебом кормили крестьянки меня,
Парни снабжали махоркой.
Весело я на сосновом бревне
Вплавь чрез глубокие реки пускался;
Мелкие речки встречалися мне —
Вброд через них пробирался.
У моря струсил немного беглец;
Берег обширен, а нет ни корыта;
Шел я каргой и пришел наконец
К бочке, дресвою замытой.
Нечего думать — бог счастья послал:
В этой посудине бык не утонет;
Труса достанет и на судне вал —
Смелого в бочке не тронет.
Тесно в ней было бы жить омулям;
Рыбки, утешьтесь моими словами:
Раз побывать в Акатуе бы вам —
В бочку полезли бы сами!
Четверо суток верчусь на волне;
Парусом служит армяк дыроватый,
Добрая лодка попалася мне,
Лишь на ходу мешковата.
Близко виднеются горы и лес,
Буду спокойно скрываться под тенью,
Можно и тут погулять бы, да бес
Тянет к родному селенью.
Славное море — привольный Байкал,
Славный корабль — омулевая бочка…
Ну, Баргузин, пошевеливай вал…
Плыть молодцу недалечко!
Александр Николаевич Аммосов (1823–1866) — малоизвестный поэт 1850–1860-х годов. Его стихотворения изредка встречаются в периодической печати и публиковались посмертно («Русская старина», 1879, т. 24, стр. 169–170). Перу Аммосова принадлежит также книга «Последние дни жизни и кончина А. С. Пушкина» (СПб., 1863). На стихи Аммосова писали музыку К. Лядов («Колокольчик», «Милый вечером…»), О. Дютш («Не позабудь меня вдали…»), С. Урусов («Я не забыл…»), М. Мусоргский («Что вам слова любви…») и др.
«Хас-Булат удалой!
Бедна сакля твоя;
Золотою казной
Я осыплю тебя.
Саклю пышно твою
Разукрашу кругом,
Стены в ней обобью
Я персидским ковром.
Галуном твой бешмет
Разошью по краям
И тебе пистолет
Мой заветный отдам.
Дам старее тебя
Тебе шашку с клеймом,
Дам лихого коня
С кабардинским тавром.
Дам винтовку мою,
Дам кинжал Базалай,—
Лишь за это свою
Ты жену мне отдай.
Ты уж стар, ты уж сед,
Ей с тобой не житье,
На заре юных лет
Ты погубишь ее.
Тяжело без любви
Ей тебе отвечать
И морщины твои
Не любя целовать.
Видишь, вон Ямман-Су
Моет берег крутой,
Там вчера я в лесу
Был с твоею женой.
Под чинарой густой
Мы сидели вдвоем,
Месяц плыл золотой,
Всё молчало кругом.
И играла река
Перекатной волной,
И скользила рука
По груди молодой.
Мне она отдалась
До последнего дня
И аллахом клялась,
Что не любит тебя!»
Крепко шашки сжимал
Хас-Булат рукоять
И, схватясь за кинжал,
Стал ему отвечать:
«Князь! рассказ длинный твой
Ты напрасно мне рек,
Я с женой молодой
Вас вчера подстерег.
Береги, князь, казну
И владей ею сам,
За неверность жену
Тебе даром отдам.
Ты невестой своей
Полюбуйся поди,—
Она в сакле моей
Спит с кинжалом в груди.
Я глаза ей закрыл,
Утопая в слезах,
Поцелуй мой застыл
У нее на губах».
Голос смолк старика,
Дремлет берег крутой,
И играет река
Перекатной волной.
А. Бешенцов — поэт 1840–1850-х годов. Сведения о его жизни отсутствуют. Известно издание его «Сочинений в прозе и стихах» (М., 1858). Первую их часть составляет растянутая драма-водевиль «Жребий», куда вставлено много стихотворений, которые поют действующие лица. Вторую — стихотворения, посвященные «богиням мирных сел, дубрав, зеленых кущей». Эпигонская, камерная, а подчас и альбомная лирика Бешенцова не представляет интереса и заслуженно забыта. Однако публикуемый романс избежал общей участи его стихов. Кроме него Бешенцов написал еще несколько романсов («Мчись, мой конь удалой…», «Вам не понять моей печали…») и песен («Что ты, девушка, печально…», «Как цветок в глуши лесной…», «Ты поведай мне, расскажи ты мне…»).
Отойди, не гляди,
Скройся с глаз ты моих;
Сердце ноет в груди,
Нету сил никаких.
Отойди, отойди!
Мне блаженства с тобой
Не дадут, не дадут;
А тебя с красотой
Продадут, продадут.
Отойди, отойди!
Для меня ли твоя
Красота, — посуди.
Денег нет у меня,
Один крест на груди.
Отойди, отойди!
Иль играть хочешь ты
Моей львиной душой
И всю мощь красоты
Испытать надо мной?
Отойди, отойди!
Нет! с ума я сойду,
Обожая тебя,
Не ручаюсь, убью
И тебя, и себя.
Отойди, отойди!
Алексей Николаевич Апухтин родился в 1840 году в Болхове Орловской губернии, умер в 1893 году в Петербурге. По окончании Училища правоведения (1859) он служил в министерстве юстиции, чиновником по особым поручениям при орловском губернаторе (1863–1865), в министерстве внутренних дел. Апухтин сотрудничал в «Современнике», «Времени», «Русском слове», «Русской мысли», «Северном вестнике», «Гражданине», «Нови», «Вестнике Европы», «Ниве», «Искре» и других периодических изданиях. Первый сборник его стихотворений вышел в 1886 году. К стихам поэта обращались многие композиторы, на музыку положено около 50 его произведений. Наиболее значительны и популярны романсы Чайковского 1870–1880-х годов («Забыть так скоро…», «Ночи безумные…», «Ни отзыва, ни слова, ни привета…», «День ли царит…»), с которым Апухтина связывала дружба, возникшая в ученические годы. Выделяются также романсы С. Рахманинова («Судьба», «Отрывок из Мюссе»). На тексты Апухтина писали музыку И. Бородин («Жизнь»), А. Гречанинов («Она была твоя…» — отрывок из поэмы «Год в монастыре»), А. Аренский («Она была твоя…», «Минуты счастья», «Разбитая ваза», «Я ждал тебя…»), Ц. Кюи («Ни отзыва, ни слова, ни привета…», «Она была твоя…»), Р. Глиэр («Отчалила лодка…»), С. Прокофьев («Отчалила лодка…»). Цикл романсов создал Г. Катуар. Романсы писали также Н. Амани, Ф. Бенуа, С. Донауров, С. Блуменфельд, К. Давыдов, В. Золотарев, В. Ребиков, Н. Соколов, Я. Пригожий, З. Рейснер-Куманина, А. Щербачев, А. Шефер, М. Штейнберг, П. Чесноков и др. Кроме публикуемых текстов в песенниках встречаются «Мухи» (муз. Е. Безродной, В. Варгина, В. Икскюль, Н. Сасс-Тисовского, А. Щербачева, И. Эбеля).
Если измена тебя поразила,
Если тоскуешь ты, плача, любя,
Если в борьбе истощается сила,
Если обида терзает тебя,
Сердце ли рвется,
Ноет ли грудь, —
Пей, пока пьется,
Всё позабудь!
Выпьешь, заискрится сила во взоре,
Бури, нужда и борьба нипочем…
Старые раны, вчерашнее горе —
Всё обойдется, зальется вином.
Жизнь пронесется
Лучше, скорей,
Пей, пока пьется, сил не жалей
Сил не жалей!
Если ж любим ты и счастлив мечтою,
Годы беспечности мигом пройдут,
В темной могиле, под рыхлой землею,
Мысли, и чувства, и ласки замрут.
Жизнь пронесется
Счастья быстрей…
Пей, пока пьется,
Пей веселей!
Что нам все радости, что наслажденья?
Долго на свете им жить не дано…
Дай нам забвенья, о, только забвенья,
Легкой дремо́й отумань нас, вино!
Сердце ль смеется,
Ноет ли грудь, —
Пей, пока пьется,
Всё позабудь!
Не там отрадно счастье веет,
Где шум и царство суеты:
Там сердце скоро холодеет
И блекнут яркие мечты.
Но вечер тихий, образ нежный
И речи долгие в тиши
О всем, что будит ум мятежный
И струны спящие души, —
О, вот они, минуты счастья,
Когда, как зорька в небесах,
Блеснет внезапно луч участья
В чужих внимательных очах,
Когда любви горячей слово
Растет на сердце как напев,
И с языка слететь готово,
И замирает, не слетев…
Когда без страсти и без дела
Бесцветно дни мои текли,
Она как буря налетела
И унесла меня с земли.
Она меня лишила веры
И вдохновение зажгла,
Дала мне счастие без меры
И слезы, слезы без числа…
Сухими, жесткими словами
Терзала сердце мне порой,
И хохотала над слезами,
И издевалась над тоской;
А иногда горячим словом
И взором ласковых очей
Гнала печаль, — и в блеске новом
В душе светилася моей!
Я всё забыл, дышу лишь ею,
Всю жизнь я отдал ей во власть,
Благословить ее не смею
И не могу ее проклясть.
Ночи безумные, ночи бессонные,
Речи несвязные, взоры усталые…
Ночи, последним огнем озаренные,
Осени мертвой цветы запоздалые!
Пусть даже время рукой беспощадною
Мне указало, что было в вас ложного,
Всё же лечу я к вам памятью жадною,
В прошлом ответа ищу невозможного…
Вкрадчивым шепотом вы заглушаете
Звуки дневные, несносные, шумные…
В тихую ночь вы мой сон отгоняете,
Ночи бессонные, ночи безумные!
Пара гнедых, запряженных с зарею,
Тощих, голодных и грустных на вид,
Вечно бредете вы мелкой рысцою,
Вечно куда-то ваш кучер спешит.
Были когда-то и вы рысаками,
И кучеров вы имели лихих,
Ваша хозяйка состарелась с вами,
Пара гнедых!
Ваша хозяйка в старинные годы
Много хозяев имела сама,
Опытных в дом привлекала из моды,
Более нежных сводила с ума.
Таял в объятьях любовник счастливый,
Таял порой капитал у иных;
Часто стоять на конюшне могли вы,
Пара гнедых!
Грек из Одессы и жид из Варшавы,
Юный корнет и седой генерал —
Каждый искал в ней любви и забавы
И на груди у нее засыпал.
Где же они, в какой новой богине
Ищут теперь идеалов своих?
Вы, только вы и верны ей доныне,
Пара гнедых!
Вот отчего, запрягаясь с зарею
И голодая по нескольку дней,
Вы подвигаетесь мелкой рысцою
И возбуждаете смех у людей.
Старость, как ночь, вам и ей угрожает,
Говор толпы невозвратно затих,
И только кнут вас порою ласкает,
Пара гнедых!
День ли царит, тишина ли ночная,
В снах ли тревожных, в житейской борьбе
Всюду со мной, мою жизнь наполняя,
Дума всё та же, одна, роковая,—
Всё о тебе!
С нею не страшен мне призрак былого,
Сердце воспрянуло, снова любя…
Вера, мечты, вдохновенное слово,
Всё, что в душе дорогого, святого,—
Всё от тебя!
Будут ли дни мои ясны, унылы,
Скоро ли сгину я, жизнь загубя, —
Знаю одно: что до самой могилы
Помыслы, чувства, и песни, и силы —
Всё для тебя!
Да, васильки, васильки…
Много мелькало их в поле…
Помнишь, до самой реки
Мы их сбирали для Оли.
Олечка бросит цветок
В реку, головку наклонит…
«Папа, — кричит, — василек
Мой поплывет, не утонет?!»
Я ее на руки брал,
В глазки смотрел голубые,
Ножки ее целовал,
Бледные ножки, худые.
Как эти дни далеки…
Долго ль томиться я буду?
Всё васильки, васильки,
Красные, желтые всюду…
Видишь, торчат на стене,
Слышишь, сбегают по крыше,
Вот подползают ко мне,
Лезут всё выше и выше…
Слышишь, смеются они…
Боже, за что эти муки?
Маша, спаси, отгони,
Крепче сожми мои руки!
Поздно! Вошли, ворвались,
Стали стеной между нами,
В голову так и впились,
Колют ее лепестками.
Рвется вся грудь от тоски…
Боже! Куда мне деваться?
Всё васильки, васильки…
Как они смеют смеяться?
Петр Исаевич Вейнберг родился в 1831 году в Николаеве, умер в 1908 году в Петербурге. По окончании историко-филологического факультета Харьковского университета он служил чиновником в Тамбове, в 1858 году переехал в Петербург, где редактировал журнал «Век» (1861), состоял в редакции «Искры», заведовал литературным отделом «Будильника», издавал журнал «Изящная литература» (1883–1885). Первый сборник «Стихотворений» Вейнберга издан в Одессе (1854). Он сотрудничал в «Библиотеке для чтения», «Иллюстрации», «Современнике», «Сыне отечества» и «Русском слове». Известность приобрел в качестве автора «Юмористических стихотворений Гейне из Тамбова» (1863) и переводами немецких и английских поэтов. В песенниках встречаются: «Ах, как всё на свете ложно…», «Ей говорили: милый твой…», «Залита огнями церковь…», «Сатана людскую душу…», «Двое похорон…», «Экстренный случай…».
Он был титулярный советник,
Она — генеральская дочь;
Он робко в любви объяснился,
Она прогнала его прочь.
Пошел титулярный советник
И пьянствовал с горя всю ночь —
И в винном тумане носилась
Пред ним генеральская дочь…
Александр Николаевич Андреев родился в 1830 году в с. Погостницы Порховского уезда Псковской губ., умер в 1891 году в Москве. Окончив Институт инженеров путей сообщения, Андреев служил чиновником в различных министерствах (путей сообщения, внутренних дел и др.). Перу Андреева принадлежат пьесы, стихотворения, романы, повести, рассказы, путевые очерки, театральные рецензии, а также труды по истории искусства. Дебютировал он водевилем «Маскарад в оперном театре» (поставлен в 1846 году). При жизни Андреева «Стихотворения» его издавались дважды (СПб., 1860; СПб., 1879). Популярность приобрели «Цыганские песни» Андреева, положенные на музыку А. Дерфельдтом, А. Дюбюком, Паскуа, Рамазановым, Ф. Соколовым и особенно — капельмейстером хора московских цыгам Штуцманом. Кроме публикуемых текстов в песенниках встречаются «Любовь цыганки», «Люблю тебя…», «Красавица», «Цыганка», «Тайна цыганки» и др. Для хора московских цыган Андреевым была написана с успехом исполнявшаяся песня «Цыган в Москве здесь кто не знает…» (музыка руководителя хора И. В. Васильева).
Говорят, что я кокетка,
Что любить я не хочу,
И видали, как нередко
Равнодушием плачу.
А видали ль, как я плачу,
Невозможность полюбя,
Силы девственные трачу,
Полны дивного огня?
А видали ль, как украдкой,
Затаив порыв страстей,
Я целую образ сладкий,
Счастье, жизнь души моей?
А видали ль, к изголовью
Как приникнув в море грез,
Обольется сердце кровью,
Глаза выноют от слез?
Зацелуй меня до смерти —
От тебя и смерть мила;
Не на горе же, поверьте,
Жизнь от бога нам дана!
Без любви и жизнь не в радость,
Без объятий нет любви;
Я изведал жизни сладость,
Я узнал весь жар в крови!
Умирать ведь нам не надо!
Так уж лучше, через край
Выпив сладостного яда,
На земле изведать рай!
К жизни той близка дорога!
Я мгновения ловлю —
Зацелуй меня до смерти,
И я смерть благословлю.
Иван Захарович Суриков родился в 1841 году в д. Новоселово Углицкого уезда Юхтинской волости Ярославской губ., умер в 1880 году в Москве. С 1849 года он жил в Москве, добывая средства к существованию торговлей, перепиской бумаг, работой в типографии. С 1875 года Суриков — член «Общества любителей российской словесности». Первые литературные опыты его относятся ко второй половине 1850-х годов (уничтожены самим поэтом). Под первыми публикациями песен (с 1863 по 1867 г.) он подписывался: «Крестьянин И. З. Суриков». Сотрудничал Суриков в разных изданиях: «Развлечение», «Воскресный досуг», «Всемирная иллюстрация», «Грамотей», «Иллюстрированная газета», «Дело», «Вестник Европы» и др. При жизни его «Стихотворения» издавались трижды (М., 1871; М., 1875; М., 1877). Многие произведения Сурикова вошли в песенники и в устный репертуар. На его тексты писали музыку П. Чайковский («Занялася заря…», «Солнце утомилось…», «Ласточка», «Я ли в поле да не травушка была…», «В огороде возле броду…»), А. Гречанинов («В зареве огнистом…»), Ц. Кюи («Засветилась вдали, загорелась заря…»), Н. Соколов («Ты как утро весны…»), Э. Направник («В огороде возле броду…»), С. Квашиной («Дума»), Ю. Блейхман («Догорела румяная зорька вдали…»), П. Тюменев («Ночь тиха, сад объят полутьмою…») и др.
Полночь. Злая стужа
На дворе трещит.
Месяц облаками
Серыми закрыт.
У большого зданья
В улице глухой
Мерными шагами
Ходит часовой.
Под его ногами
Жесткий снег хрустит,
А кругом глухая
Улица молчит;
Но шагает ровно
Бравый часовой,
И ружье он крепко
Жмет к плечу рукой.
Вспомнился солдату
Край его родной;
Вспомнилась избушка
С белою трубой;
Вспомнилась голубка,
Милая жена:
Чай, теперь на печке
Спит давно она.
Может быть, ей снится,
Как мороз трещит,
Как солдат озябший
На часах стоит.
«Что шумишь, качаясь,
Тонкая рябина,
Низко наклоняясь
Головою к тыну?»
— «С ветром речь веду я
О своей невзгоде,
Что одна расту я
В этом огороде.
Грустно, сиротинка,
Я стою, качаюсь,
Что к земле былинка,
К тыну нагибаюсь.
Там, за тыном, в поле,
Над рекой глубокой,
На просторе, в воле,
Дуб растет высокий.
Как бы я желала
К дубу перебраться;
Я б тогда не стала
Гнуться да качаться.
Близко бы ветвями
Я к нему прижалась
И с его листами
День и ночь шепталась.
Нет, нельзя рябинке
К дубу перебраться!
Знать, мне, сиротинке,
Век одной качаться».
Тихо тощая лошадка
По пути бредет;
Гроб, рогожею покрытый,
На санях везет.
На санях в худой шубенке
Мужичок сидит;
Понукает он лошадку,
На нее кричит.
На лице его суровом
Налегла печаль,
И жену свою, голубку,
Крепко ему жаль.
Спит в гробу его подруга,
Верная жена,—
В час родов, от тяжкой муки,
Умерла она
И покинула на мужа
Пятерых сирот;
Кто-то их теперь обмоет?
Кто-то обошьет?
Вот пред ним мосток, часовня,
Вот и божий храм,—
И жену свою, голубку,
Он оставит там.
Долго станут плакать дети,
Ждать и кликать мать;
Не придет она с погоста
Слезы их унять.
В зелено́м саду соловушка
Звонкой песней заливается;
У меня, у молодешеньки,
Сердце грустью надрывается.
Знать, тогда мне, когда поп крестил,
Вышла доля несчастливая,
Потому что вся я в матушку
Уродилася красивая.
И росла у ней да нежилась
Я на воле одинешенька;
Богачи, купцы проезжие,
Звали все меня хорошенькой.
Мое личико румяное
Красной зорькой разгоралося,
И косою моей русою
Вся деревня любовалася.
Да сгубил меня мой батюшка,
Выдал замуж за богатого,
На житье отдал на горькое
За седого, бородатого.
Не живу я с ним, а мучаюсь;
Сердце горем надрывается,
Не водою лицо белое,
А слезами умывается.
Что богатство мне без радости?
Без любви душа измаялась.
Без поры-то я, без времени,
Молодешенька, состарилась!
Эх ты, доля, эх ты, доля,
Доля бедняка!
Тяжела ты, безотрадна,
Тяжела, горька!
Не твою ли это хату
Ветер пошатнул,
С крыши ветхую солому
Разметал, раздул?
И не твой ли под горою
Сгнил дотла овин,
В запустелом огороде
Повалился тын?
Не твоей ли прокатали
Полосой пустой
Мужики дорогу в город
Летнею порой?
Не твоя ль жена в лохмотьях
Ходит босиком?
Не твои ли это детки
Просят под окном?
Не тебя ль в пиру обносят
Чаркою с вином
И не ты ль сидишь последним
Гостем за столом?
Не твои ли это слезы
На пиру текут?
Не твои ли это песни
Грустью сердце жгут?
Не твоя ль это могила
Смотрит сиротой?
Крест свалился, вся размыта
Дождевой водой.
По краям ее крапива
Жгучая растет,
А зимой над нею вьюга
Плачет и поет.
И звучит в тех песнях горе,
Горе да тоска…
Эх ты, доля, эх ты, доля,
Доля бедняка!
Спишь ты, спишь, моя родная,
Спишь в земле сырой.
Я пришел к твоей могиле
С горем и тоской.
Я пришел к тебе, родная,
Чтоб тебе сказать,
Что теперь уже другая
У меня есть мать;
Что твой муж, тобой любимый,
Мой отец родной,
Твоему бедняге сыну
Стал совсем чужой.
Никогда твоих, родная,
Слов мне не забыть:
«Без меня тебе, сыночек,
Горько будет жить!
Много, много встретишь горя,
Мой родимый, ты;
Много вынесешь несчастья,
Бед и нищеты!»
И слова твои сбылися,
Все сбылись они.
Встань ты, встань, моя родная,
На меня взгляни!
С неба дождик льет осенний,
Холодом знобит;
У твоей сырой могилы
Сын-бедняк стоит.
В старом, рваном сюртучишке,
В ветхих сапогах;
Но всё так же тверд, как прежде,
Слез нет на глазах.
Знают то судьба-злодейка,
Горе и беда,
Что от них твой сын не плакал
В жизни никогда.
Нет, в груди моей горячей
Кровь еще горит,
На борьбу с судьбой суровой
Много сил кипит.
А когда я эти силы
Все убью в борьбе
И когда меня, родная,
Принесут к тебе,—
Приюти тогда меня ты
Тут в земле сырой;
Буду спать я, спать спокойно
Рядышком с тобой.
Будет солнце надо мною
Жаркое сиять;
Будут звезды золотые
Во всю ночь блистать;
Будет ветер беспокойный
Песни свои петь,
Над могилой серебристой
Тополью шуметь;
Будет вьюга надо мною
Плакать, голосить…
Но напрасно — сил погибших
Ей не разбудить.
Ты, как утро весны,
Хороша и светла,
Как цветок, ты нежна,
Как дитя, весела;
Но боюся тебя
Я, мой друг, полюбить,
Чтобы скорби моей
Мне к тебе не привить,
Чтобы горем моим
Мне тебя не убить.
Шум и гам в кабаке,
Люд честной гуляет;
Расходился бедняк,
Пляшет, припевает:
«Эй, вы, — ну, полно спать!
Пей вино со мною!
Так и быть, уж тряхну
Для друзей мошною!
Денег, что ль, с нами нет?..
По рублю на брата!
У меня сто рублей
Каждая заплата!
Не беречь же их стать —
Наживешь заботу;
Надавали мне их
За мою работу.
Проживем — наживем:
Мышь башку не съела;
А кудрями тряхнем —
Подавай лишь дела!
А помрем — не возьмем
Ничего с собою;
И без денег дадут
Хату под землею.
Эх, ты, — ну, становись
На ребро, копейка!
Прочь поди, берегись
Ты, судьба-злодейка!
Иль постой! погоди!
Выпьем-ка со мною!
Говорят, у тебя
Счастье-то слугою.
Может быть, молодцу
Ты и улыбнешься;
А не то прочь ступай,—
Слез ты не дождешься!»
Сиротой я росла,
Как былинка в поле;
Моя молодость шла
У других в неволе.
Я с тринадцати лет
По людям ходила:
Где качала детей,
Где коров доила.
Светлой радости я,
Ласки не видала:
Износилась моя
Красота, увяла.
Износили ее
Горе да неволя;
Знать, такая моя
Уродилась доля.
Уродилась я
Девушкой красивой,
Да не дал только бог
Доли мне счастливой.
Птичка в темном саду
Песни распевает,
И волчица в лесу
Весело играет.
Есть у птички гнездо,
У волчицы дети —
У меня ж ничего,
Никого на свете.
Ох, бедна я, бедна,
Плохо я одета,—
Никто замуж меня
И не взял за это!
Эх ты, доля моя,
Доля-сиротинка!
Что полынь ты трава,
Горькая осинка!
День я хлеба не пекла,
Печку не топила —
В город с раннего утра
Мужа проводила.
Два лукошка толокна
Продала соседу,
И купила я вина,
Назвала беседу.
Всё плясала да пила;
Напилась, свалилась;
В это время в избу дверь
Тихо отворилась.
И с испугом я в двери
Увидала мужа.
Дети с голода кричат
И дрожат от стужи.
Поглядел он на меня,
Покосился с гневом —
И давай меня стегать
Плеткою с припевом:
«Как на улице мороз,
В хате не топлено,
Нет в лукошках толокна,
Хлеба не печено.
У соседа толокно
Детушки хлебают;
Отчего же у тебя
Зябнут, голодают?
О тебя, моя душа,
Изобью всю плетку —
Не меняй ты никогда
Толокна на водку!»
Уж стегал меня, стегал,
Да, знать, стало жалко:
Бросил в угол свою плеть
Да схватил он палку.
Раза два перекрестил,
Плюнул с злостью на пол,
Поглядел он на детей —
Да и сам заплакал.
Ох, мне это толокно
Дорого досталось!
Две недели на боках,
Охая, валялась!
Ох, болит моя спина,
Голова кружится;
Лягу спать, а толокно
И во сне мне снится!
За окном скрипит береза,
В комнате темно;
От трескучего мороза
В инее окно.
За окном!.. чу! песню кто-то
Весело поет;
Знать, ему нужда-забота
Душу не гнетет.
Пой же, друг, пока поется,
Жизнь пока светла;
А как горе к ней привьется —
Всё оденет мгла.
Заскрипишь ты, как береза
Под окном зимой,
Закипят на сердце слезы,
Смолкнет голос твой.
Кони мчат-несут,
Степь всё вдаль бежит;
Вьюга снежная
На степи гудит.
Снег да снег кругом;
Сердце грусть берет;
Про моздокскую
Степь ямщик поет…
Как простор степной
Широко-велик;
Как в степи глухой
Умирал ямщик;
Как в последний свой
Передсмертный час
Он товарищу
Отдавал приказ:
«Вижу, смерть меня
Здесь, в степи, сразит,—
Не попомни, друг,
Злых моих обид.
Злых моих обид,
Да и глупостей,
Неразумных слов,
Прежней грубости.
Схорони меня
Здесь, в степи глухой;
Вороных коней
Отведи домой.
Отведи домой,
Сдай их батюшке:
Отнеси поклон
Старой матушке.
Молодой жене
Ты скажи, друг мой,
Чтоб меня она
Не ждала домой…
Кстати ей еще
Не забудь сказать:
Тяжело вдовой
Мне ее кидать!
Передай словцо
Ей прощальное
И отдай кольцо
Обручальное.
Пусть о мне она
Не печалится;
С тем, кто по сердцу,
Обвенчается!»
Замолчал ямщик,
Слеза катится…
А в степи глухой
Вьюга плачется.
Голосит она,
В степи стон стоит,
Та же песня в ней
Ямщика звучит:
«Как простор степной
Широко-велик;
Как в степи глухой
Умирал ямщик».
Я ли в поле да не травушка была,
Я ли в поле не зеленая росла;
Взяли меня, травушку, скосили,
На солнышке в поле иссушили.
Ох ты, горе мое, горюшко!
Знать, такая моя долюшка!
Я ли в поле не пшеничушка была,
Я ли в поле не высокая росла;
Взяли меня срезали серпами,
Склали меня на поле снопами.
Ох ты, горе мое… и т. д.
Я ли в поле не калинушка была,
Я ли в поле да не красная росла;
Взяли калинушку поломали
И в жгутики меня посвязали.
Ох ты, горе мое… и т. д.
Я ль у батюшки не доченька была,
У родимой не цветочек я росла;
Неволей меня, бедную, взяли
И с немилым седым повенчали.
Ох ты, горе мое… и т. д.
Умирая в больнице, тревожно
Шепчет швейка в предсмертном бреду:
«Я терпела насколько возможно,
Я без жалоб сносила нужду.
Не встречала я в жизни отрады,
Много видела горьких обид;
Дерзко жгли меня наглые взгляды
Безрассудных, пустых волокит.
И хотелось уйти мне на волю,
И хотелось мне бросить иглу,—
И рвалась я к родимому полю,
К моему дорогому селу.
Но держала судьба-лиходейка
Меня крепко в железных когтях.
Я. несчастная, жалкая швейка,
В неустанном труде и слезах,
В горьких думах и тяжкой печали
Свой безрадостный век провела.
За любовь мою деньги давали—
Я за деньги любить не могла;
Билась с горькой нуждой, но развратом
Не пятнала я чистой души
И, трудясь через силу, богатым
Продавала свой труд за гроши…
Но любви мое сердце просило —
Горячо я и честно любила…
Оба были мы с ним бедняки,
Нас обоих сломила чахотка…
Видно, бедный — в любви не находка!
Видно, бедных любить не с руки!..
Я мучительной смерти не трушу,
Скоро жизни счастливой лучи
Озарят истомленную душу, —
Приходите тогда, богачи!
Приходите, любуйтеся смело
Ранней смертью девичьей красы,
Белизной бездыханного тела,
Густотой темно-русой косы!»
Точно море в час прибоя,
Площадь Красная гудит.
Что за говор? что там против
Места лобного стоит?
Плаха черная далеко
От себя бросает тень…
Нет ни облачка на небе…
Блещут главы… Ясен день.
Ярко с неба светит солнце
На кремлевские зубцы,
И вокруг высокой плахи
В два ряда стоят стрельцы.
Вот толпа заколыхалась,—
Проложил дорогу кнут:
Той дороженькой на площадь
Стеньку Разина ведут.
С головы казацкой сбриты
Кудри черные как смоль;
Но лица не изменили
Казни страх и пытки боль.
Так же мрачно и сурово,
Как и прежде, смотрит он,—
Перед ним былое время
Восстает, как яркий сон:
Дона тихого приволье,
Волги-матушки простор,
Где с судов больших и малых
Брал он с вольницей побор;
Как он с силою казацкой
Рыскал вихорем степным
И кичливое боярство
Трепетало перед ним.
Душит злоба удалого,
Жгет огнем и давит грудь,
Но тяжелые колодки
С ног не в силах он смахнуть.
С болью тяжкою оставил
В это утро он тюрьму:
Жаль не жизни, а свободы,
Жалко волюшки ему.
Не придется Стеньке кликнуть
Клич казацкой голытьбе
И призвать ее на помощь
С Дона тихого к себе.
Не удастся с этой силой
Силу ратную тряхнуть,—
Воевод, бояр московских
В три погибели согнуть.
«Как под городом Симбирском
(Думу думает Степан)
Рать казацкая побита,
Не побит лишь атаман.
Знать, уж долюшка такая,
Что на Дон казак бежал,
На родной своей сторонке
Во поиманье попал.
Не больна мне та обида,
Та истома не горька,
Что московские бояре
Заковали казака,
Что на помосте высоком
Поплачусь я головой
За разгульные потехи
С разудалой голытьбой.
Нет, мне та больна обида,
Мне горька истома та,
Что изменною неправдой
Голова моя взята!
Вот сейчас на смертной плахе
Срубят голову мою,
И казацкой алой кровью
Черный помост я полью…
Ой ты, Дон ли мой родимый!
Волга-матушка река!
Помяните добрым словом
Атамана-казака!..»
Вот и помост перед Стенькой…
Разин бровью не повел.
И наверх он по ступеням
Бодрой поступью взошел.
Поклонился он народу,
Помолился на собор…
И палач в рубахе красной
Высоко взмахнул топор…
«Ты прости, народ крещеный!
Ты прости-прощай, Москва…»
И скатилась с плеч казацких
Удалая голова.
Не грусти, что листья
С дерева валятся,—
Будущей весною
Вновь они родятся,—
А грусти, что силы
Молодости тают,
Что черствеет сердце,
Думы засыпают…
Только лишь весною
Теплою повеет —
Дерево роскошно
Вновь зазеленеет…
Силы ж молодые
Сгибнут — не вернутся;
Сердце очерствеет —
Думы не проснутся!
Александр Устинович Порецкий родился в 1819 году в Петровске Саратовской губ., умер в 1879 году в Петербурге. Окончив факультет восточных языков Петербургского университета, Порецкий служил в разных канцеляриях, преподавал русский язык в Доме воспитания бедных детей и одновременно занимался литературной деятельностью. Он переводил с французского, печатал рецензии, писал стихи и книжки для детей (под псевдонимом Пчельниковой), издавал первый в России дешевый «народный» журнал — «Воскресный досуг». Сотрудничал Порецкий в журналах «Время», «Эпоха», «Гражданин». Стихотворения его появлялись в разных журналах с начала 1840-х годов, но отдельно не издавались.
«Ах, попалась, птичка, стой!
Не уйдешь из сети,
Не расстанемся с тобой
Ни за что на свете!»
— «Ах, зачем, зачем я вам,
Миленькие дети?
Отпустите полетать,
Развяжите сети!»
— «Нет, не пустим, птичка, нет,
Оставайся с нами:
Мы дадим тебе конфет,
Чаю с сухарями!»
— «Ах, конфет я не люблю,
Не хочу я чаю,
В поле мошек я ловлю,
Зернышки сбираю…»
— «Там замерзнешь ты зимой
Где-нибудь на ветке,
А у нас-то! В золотой
Будешь жить ты клетке!»
— «О, не бойтесь: в теплый край
Улечу зимою;
А в неволе — светлый рай
Будет мне тюрьмою!»
— «Птичка, птичка, как любить
Мы тебя бы стали!
Не позволили б грустить:
Всё б тебя ласкали».
— «Верю, детки; но для нас
Вредны ваши ласки,—
С них закрыла бы как раз
Я навеки глазки!»
— «Правда, правда, птичка, ты
Не снесешь неволю…
Ну так бог с тобой, лети
И живи на воле!»
Лев Николаевич Модзалевский родился в 1837 году в с. Гари Гдовского уезда, Санктпетербургской губ., умер в 1898 году в Петербурге. По окончании историко-филологического факультета Петербургского университета Модзалевский работал инспектором-учителем педагогических курсов, преподавал в различных учебных заведениях. Автор многочисленных трудов по педагогике, Модзалевский не чужд был и литературе. Под псевдонимом Л. Гарского он сотрудничал в «Голосе», «Кавказе», «Семье и школе». Ему принадлежит либретто оперы Кютнера «Тарас Бульба». Стихотворения его отдельно не издавались.
Слети к нам, тихий вечер,
На мирные поля;
Тебе мы поем песню,
Вечерняя заря.
Темнеет уж в долине,
И ночи близок час;
На маковке березы
Последний луч угас.
Как тихо всюду стало,
Как воздух охладел!
И в ближней роще звонко
Уж соловей пропел.
Слети ж к нам, тихий вечер,
На мирные поля!
Тебе поем мы песню,
Вечерняя заря.
Иван Иванович Гольц-Миллер (1842–1871) — участник освободительного движения, состоял в студенческом революционном кружке П. Г. Зайчневского, за что был исключен из университета, арестован, а затем и выслан из Москвы. Стихи Гольц-Миллера с 1863 года печатались в «Современнике», «Русском слове», «Отечественных записках», «Вестнике Европы», но отдельно при жизни поэта не издавались. Лирика Гольц-Миллера — одно из характерных явлений русской революционно-демократической поэзии. Его стихотворения были популярны в среде передовой молодежи и привлекли внимание прогрессивно настроенных композиторов. На текст «Отверженной» романс написал М. Мусоргский (1865).
Как дело измены, как совесть тирана,
Осенняя ночка черна…
Черней этой ночи встает из тумана
Видением мрачным тюрьма.
Кругом часовые шагают лениво;
В ночной тишине, то и знай,
Как стон, раздается протяжно, тоскливо:
— Слу-ша́й!..
Хоть плотны высокие стены ограды,
Железные крепки замки,
Хоть зорки и ночью тюремщиков взгляды
И всюду сверкают штыки,
Хоть тихо внутри, но тюрьма — не кладбище,
И ты, часовой, не плошай:
Не верь тишине, берегися, дружище:
— Слу-ша́й!..
Вот узник вверху за решеткой железной
Стоит, прислонившись к окну,
И взор устремил он в глубь ночи беззвездной,
Весь словно впился в тишину.
Ни звука!.. Порой лишь собака зальется,
Да крикнет сова невзначай,
Да мерно внизу под окном раздается:
— Слу-ша́й!..
«Не дни и не месяцы — долгие годы
В тюрьме осужден я страдать,
А бедное сердце так жаждет свободы,—
Нет, дольше не в силах я ждать!..
Здесь штык или пуля — там воля святая…
Эх, черная ночь, выручай!
Будь узнику ты хоть защитой, родная!..»
— Слу-ша́й!..
Чу!.. Шелест… Вот кто-то упал… приподнялся..
И два раза щелкнул курок…
«Кто и́дет?..» Тень мелькнула — и выстрел раздался
И ожил мгновенно острог.
Огни замелькали, забегали люди…
«Прощай, жизнь, свобода, прощай!» —
Прорвалося стоном из раненой груди…
— Слу-ша́й!..
И снова всё тихо… На небе несмело
Луна показалась на миг.
И, словно сквозь слезы, из туч поглядела
И скрыла заплаканный лик.
Внизу ж часовые шагают лениво;
В ночной тишине, то и знай,
Как стон, раздается протяжно, тоскливо:
— Слу-ша́й!..
Александр Александрович Навроцкий родился в 1839 году, умер в 1914 году в Петербурге. Окончив Военно-юридическую академию, Навроцкий служил крупным чиновником военно-судебного ведомства. Он писал стихи, поэмы, стихотворные повести, романы и драмы на сюжеты из древнерусской истории. В литературно-общественной жизни занимал консервативные позиции, что особенно сказалось в его статьях, опубликованных в издававшемся им журнале «Русская речь» (1879–1882). При жизни писателя вышли в свет его сочинения: «Картины минувшего» (СПб., 1881), «Волны жизни» (СПб., 1894), «Светочи русской земли» (СПб., 1896), «Сказания минувшего» (СПб., 1897), «Россия. Сказания в стихах» (СПб., 1898). Поэзия Навроцкого в основном проникнута славянофильскими идеями. Его стихам свойственна псевдофольклорная стилизация. Однако произведения, навеянные народными преданиями и песнями о Степане Разине, составляют счастливое исключение. Кроме публикуемого текста в нелегальных песенниках печатались отрывки из драматической хроники «Стенька Разин»: «Воля-матушка…» и «То не на небе туча черная собиралася…», исполнение которых в качестве песен, впрочем, сомнительно.
Есть на Волге утес, диким мохом оброс
Он с боков от подножья до края,
И стоит сотни лет, только мохом одет,
Ни нужды, ни заботы не зная.
На вершине его не растет ничего,
Там лишь ветер свободный гуляет,
Да могучий орел свой притон там завел
И на нем свои жертвы терзает.
Из людей лишь один на утесе том был,
Лишь один до вершины добрался,
И утес человека того не забыл
И с тех пор его именем звался.
И хотя каждый год по церквам на Руси
Человека того проклинают,
Но приволжский народ о нем песни поет
И с почетом его вспоминает.
Раз ночною порой, возвращаясь домой,
Он один на утес тот взобрался
И в полуночной мгле на высокой скале
Там всю ночь до зари оставался.
Много дум в голове родилось у него,
Много дум он в ту ночь передумал,
И под говор волны, средь ночной тишины,
Он великое дело задумал.
И, задумчив, угрюм от надуманных дум,
Он наутро с утеса спустился
И задумал идти по другому пути —
И идти на Москву он решился.
Но свершить не успел он того, что хотел,
И не то ему пало на долю;
И расправой крутой да кровавой рекой
Не помог он народному горю.
Не владыкою был он в Москву привезен,
Не почетным пожаловал гостем,
И не ратным вождем, на коне и с мечом,
А в постыдном бою с мужиком-палачом
Он сложил свои буйные кости.
И Степан будто знал — никому не сказал,
Никому своих дум не поведал.
Лишь утесу тому, где он был, одному
Он те думы хранить заповедал.
И поныне стоит тот утес, и хранит
Он заветные думы Степана;
И лишь с Волгой одной вспоминает порой
Удалое житье атамана.
Но зато, если есть на Руси хоть один,
Кто с корыстью житейской не знался,
Кто неправдой не жил, бедняка не давил,
Кто свободу, как мать дорогую, любил
И во имя ее подвизался,—
Пусть тот смело идет, на утес тот взойдет
И к нему чутким ухом приляжет,
И утес-великан всё, что думал Степан,
Всё тому смельчаку перескажет.
Василий Иванович Богданов родился в 1837 году, умер в 1886 году. По окончании медицинского факультета Московского университета переехал в Петербург, с 1864 года служил врачом в Балтийском флоте, в 1866–1867 годах совершил кругосветное плавание. Богданов сотрудничал в «Искре», где систематически печатал свои стихи (под псевдонимом Влас Точечкин) и вел обзор иностранной политической жизни («Заметки со всех концов света»). Он печатался также в «Стрекозе», «Петербургском листке», «Суфлере» и других изданиях 1880-х годов. Кроме стихотворений Богданов писал статьи, очерки, брошюры. Как поэт-«искровец», Богданов развивался под влиянием Некрасова, писал о городской обездоленной бедноте и о крестьянах, выражая в своем творчестве идеи революционной демократии. При жизни Богданова его стихотворения отдельно не издавались и собраны были лишь в советское время (сборник вышел в свет в 1959 г., в изд. МГУ).
Много песен слыхал я в родной стороне,
Как их с горя, как с радости пели,
Но одна только песнь в память врезалась мне,
Это — песня рабочей артели:
«Ухни, дубинушка, ухни!
Ухни, березова, ухни!
Ух!..»
За работой толпа, не под силу ей труд,
Ноет грудь, ломит шею и спину…
Но вздохнут бедняки, пот с лица оботрут
И, кряхтя, запевают дубину:
«Ухни, дубинушка, ухни!..» и т. д.
Англичанин-хитрец, чтоб работе помочь,
Вымышлял за машиной машину;
Ухитрились и мы: чуть пришлося невмочь,
Вспоминаем родную дубину:
«Ухни, дубинушка, ухни!..» и т. д.
Да, дубинка, в тебя, видно, вера сильна,
Что творят по тебе так поминки,
Где работа дружней и усердней нужна,
Там у нас, знать, нельзя без дубинки:
«Ухни, дубинушка, ухни!..» и т. д.
Эта песня у нас уж сложилась давно;
Петр с дубинкой ходил на работу,
Чтоб дружней прорубалось в Европу окно, —
И гремело по финскому флоту:
«Ухни, дубинушка, ухни!..» и т. д.
Прорубили окно… Да, могуч был напор
Бессознательной силы… Все стали
Эту силу ценить и бояться с тех пор.
Наши ж деды одно напевали:
«Ухни, дубинушка, ухни!..» и т. д.
И от дедов к отцам, от отцов к сыновьям
Эта песня пошла по наследству,
Чуть на лад что нейдет, так к дубинушке там
Прибегаем, как к верному средству:
«Ухни, дубинушка, ухни!..» и т. д.
Эх, когда б эту песню допеть поскорей!
Без дубины чтоб спорилось дело,
И при тяжком труде утомленных людей
Монотонно б у нас не гудело:
«Ухни, дубинушка, ухни!
Ухни, березова, ухни!
Ух!..»
Лиодор Иванович Пальмин родился в 1841 году в Петербурге, умер в 1891 году в Москве. Учился Пальмин на юридическом факультете Петербургского университета — до ареста в 1861 году. После освобождения он сотрудничал в «Искре» (1863–1868), а с 1869 года, живя в Москве, — в юмористических журналах «Будильник», «Стрекоза», «Осколки» и др., а также в «Деле», «Женском вестнике», «Русской мысли», «Наблюдателе», «Литературной библиотеке». Стихи Пальмина при его жизни издавались неоднократно: «Сны наяву», М., 1878 (2-е изд. — 1891), Собрание новых стихотворений, М., 1881, «Цветы и змеи», СПб., 1883. Известность приобрели также переводы Пальмина (с польского — А. Мицкевича, В. Сырокомли и др.). Многие стихотворения Пальмина 1860-х годов были близки по настроению демократическим кругам русского общества. Кроме публикуемых текстов в песенниках встречаются: «Утро», «Отчего иногда пред тобою…», «Регреtuum mobile», «Червонец и пятак», «Дитя», «Современные демоны», «Она».
Не плачьте над трупами павших борцов,
Погибших с оружьем в руках,
Не пойте над ними надгробных стихов,
Слезой не скверните их прах.
Не нужно ни гимнов, ни слез мертвецам,
Отдайте им лучший почет:
Шагайте без страха по мертвым телам,
Несите их знамя вперед!
С врагом их, под знаменем тех же идей,
Ведите их бой до конца!
Нет почести лучшей, нет тризны святей
Для тени достойной борца!
Иннокентий Федорович Федоров (псевдоним — Омулевский) родился в 1836 году в Петропавловске на Камчатке, умер в 1883 году в Петербурге. Он учился в иркутской гимназии и был вольнослушателем юридического факультета Петербургского университета. Литературная деятельность Федорова началась на рубеже 1850–1860-х годов в «Веке», в «Искре» и других юмористических журналах. Сотрудничал он в «Современнике», «Русском слове», «Деле», «Женском вестнике», «Живописном обозрении», «Художественном журнале», «Наблюдателе» и др. Известность Федорову принес его роман «Шаг за шагом» («Светлов»; 1870). Его стихотворения вышли отдельным сборником: «Песни жизни», СПб., 1883. В поэзии Федорова ощутимо воздействие идей революционной демократии. Отношение Федорова к «родной песне» выражено в программных стихотворениях «Песня» и «Запевка». Поэту принадлежит цикл из 10 стихотворений — «Деревенские песни» (1867–1868), — написанный в фольклорном стиле, однако ни одна из этих песен в устный репертуар не вошла. В песенниках, кроме публикуемых стихотворений, встречается романс «Всё ближе клонятся к закату…». На стихи Федорова писали музыку Н. Галкин («Много птичек скрылось…»), А. Денисов («Когда в душе моей…»), К. Галковский («Сибирь») и другие малоизвестные композиторы.
Если ты странствуешь, путник,
С целью благой и высокой,
Ты посети, между прочим,
Край мой далекий…
Там сквозь снега и морозы
Носятся мощные звуки;
Встретишь людей там, что́ терпят
Муки за муки…
Нет там пустых истуканов,
Вздохов изнеженной груди…
Там только люди да цепи,
Цепи да люди!
Светает, товарищ!..
Работать давай!
Работы усиленной
Требует край…
Работай руками,
Работай умом,
Работай без устали
Ночью и днем!
Не думай, что труд наш
Бесследно пройдет;
Не бойся, что дум твоих
Мир не поймет…
Работай лишь с пользой
На ниве людей
Да сей только честные
Мысли на ней;
А там уж что будет,
То будет пускай…
Так ну же работать мы
Дружно давай,—
Работать руками,
Работать умом,
Работать без устали
Ночью и днем!
Леонид Николаевич Трефолев родился в 1839 году в Любиме Ярославской губ., умер в 1905 году в Ярославле. По окончании гимназии (1856) он работал в редакции «Ярославских губернских ведомостей» (где появились и его первые стихи), а затем в губернской строительной и дорожной комиссии (1864–1870), продолжая быть одновременно редактором неофициальной части «Ярославских губернских ведомостей» (1866–1871), а с 1872 года — редактором «Вестника Ярославского земства». В 1860-е годы Трефолев сотрудничал в «Иллюстрированной газете», в «Дне», «Искре», а позже — в «Отечественных записках», «Деле», «Вестнике Европы», «Наблюдателе», «Русской мысли» и многих других изданиях. При жизни поэта появились его сборники: «Славянские отголоски», Ярославль, 1877; Стихотворения (1863–1894), М., 1894. В лучших произведениях Трефолева, написанных в традициях русской революционно-демократической поэзии, выражены глубокое сочувствие угнетенному народу и мечты о свободе. В своем творчестве он обращался также к народной поэзии, извлекая из «музыки народных песен» мотивы для своих стихов. Кроме публикуемых текстов в песенниках встречается «Песня о камаринском мужике» (с 1876 года), особенно распространенная в лубке.
По кремнистому берегу Волги-реки,
Надры́ваясь, идут бурлаки.
Тяжело им, на каждом шагу устают
И «Дубинушку» тихо поют.
Хоть бы дождь оросил, хоть бы выпала тень
В этот жаркий, безоблачный день!
Всё бы легче народу неволю терпеть,
Всё бы легче «Дубинушку» петь.
«Ой, дубинушка, ухнем!» И ухают враз…
Покатилися слезы из глаз.
Истомилася грудь. Лямка режет плечо…
Надо «ухать» еще и еще!
…От Самары до Рыбинска песня одна;
Не на радость она создана:
В ней звучит и тоска — похоронный напев,
И бессильный, страдальческий гнев.
Это — праведный гнев на злодейку-судьбу,
Что вступила с народом в борьбу
И велела ему под ярмом, за гроши,
Добывать для других барыши…
«Ну, живее!» — хозяин на барке кричит
И костями на счетах стучит…
…Сосчитай лучше ты, борода-грамотей,
Сколько сложено русских костей
По кремнистому берегу Волги-реки,
Нагружая твои сундуки!
Мы пьем, веселимся, а ты, нелюдим,
Сидишь, как невольник, в затворе.
И чаркой и трубкой тебя наградим,
Когда нам поведаешь горе.
Не тешит тебя колокольчик подчас,
И девки не тешат. В печали
Два года живешь ты, приятель, у нас, —
Веселым тебя не встречали.
«Мне горько и так, и без чарки вина,
Немило на свете, немило!
Но дайте мне чарку; поможет она
Сказать, что меня истомило.
Когда я на почте служил ямщиком,
Был молод, водилась силенка.
И был я с трудом подневольным знаком,
Замучила страшная гонка.
Скакал я и ночью, скакал я и днем;
На водку давали мне баря,
Рублевик получим и лихо кутнем,
И мчимся, по всем приударя.
Друзей было много. Смотритель не злой;
Мы с ним побраталися даже.
А лошади! Свистну — помчатся стрелой…
Держися седок в экипаже!
Эх, славно я ездил! Случалось, грехом,
Лошадок порядком измучишь;
Зато, как невесту везешь с женихом,
Червонец наверно получишь.
В соседнем селе полюбил я одну
Девицу. Любил не на шутку;
Куда ни поеду, а к ней заверну,
Чтоб вместе пробыть хоть минутку.
Раз ночью смотритель дает мне приказ:
«Живей отвези эстафету!»
Тогда непогода стояла у нас,
На небе ни звездочки нету.
Смотрителя тихо, сквозь зубы, браня
И злую ямщицкую долю,
Схватил я пакет и, вскочив на коня,
Помчался по снежному полю.
Я еду, а ветер свистит в темноте,
Мороз подирает по коже.
Две вёрсты мелькнули, на третьей версте…
На третьей… О господи боже!
Средь посвистов бури услышал я стон,
И кто-то о помощи просит,
И снежными хлопьями с разных сторон
Кого-то в сугробах заносит.
Коня понукаю, чтоб ехать спасти;
Но, вспомнив смотрителя, трушу,
Мне кто-то шепнул: на обратном пути
Спасешь христианскую душу.
Мне сделалось страшно. Едва я дышал,
Дрожали от ужаса руки.
Я в рог затрубил, чтобы он заглушал
Предсмертные слабые звуки.
И вот на рассвете я еду назад.
По-прежнему страшно мне стало,
И, как колокольчик разбитый, не в лад,
В груди сердце робко стучало.
Мой конь испугался пред третьей верстой
И гриву вскосматил сердито:
Там тело лежало, холстиной простой
Да снежным покровом покрыто.
Я снег отряхнул — и невесты моей
Увидел потухшие очи…
Давайте вина мне, давайте скорей,
Рассказывать дальше — нет мочи!»
Спиридон Дмитриевич Дрожжин родился в 1848 году в д. Низовка Тверского уезда, умер в 1930 году там же. С двенадцатилетнего возраста жил в Петербурге и работал «мальчиком» и «половым» в гостиницах и трактирах, продавцом в табачной лавочке и книжном магазине, лакеем, служащим на табачной фабрике (в Ташкенте) и на железной дороге, а с конца 1870-х годов занимался земледельческим трудом. Тогда же он стал постоянно помещать свои стихотворения в «Игрушечке», «Семейных вечерах», «Детском чтении», «Роднике», «Слове», «Деле», «Луче», «Русском богатстве» и других изданиях. Первый сборник его стихотворений вышел в Москве в 1889 году. При жизни поэта вышли в свет 33 отдельные его книги и брошюры (включая переиздания). В «Автобиографии» (М., 1923) Дрожжина много свидетельств об интересе поэта к народным песням, которым он сознательно подражал. На тексты его писали музыку малоизвестные композиторы: С. Евсеев («Не полынь с травой-повиликою…»), В. Зиринг («Жница»), Ф. Лашек («Не с мороза травушка…», «Догорает день зарею…», «Что мне, молодцу, нужда…»), В. Бакалейников («Ах, уж я ль, млада-младенька…», «Сельская идиллия», «Ах, о чем ты, ласточка…», «Красна девица, зазноба ты моя…»), М. Ролов («Сельская идиллия», «Ах, о чем ты, ласточка…», «Любо-весело»), В. Ребиков («Ах, о чем ты, ласточка…», «Догорает день зарею…», «Жар весенних лучей…», «Ах, когда бы солнышко…», «Я для песни задушевной…»), В. Быстров («К песне»), А. Чернявский («Любо-весело», «У колодца» — вступление к поэме «Дуняша», «Красна девица, зазноба ты моя…»), Н. Сидельников («Лучинушка»), Н. Потоловский («Первая борозда»). Многие песни Дрожжина популяризовала с эстрады певица Н. В. Плевицкая («Ах, о чем ты, ласточка…», «Ах, уж я ль, млада-младенька…», «Сельская идиллия», «Любо-весело» и др.). В дореволюционных песенниках встречаются «Воля буйная», «Ох, не надобно мне ни золота…», «Горе пахаря».
Ой ты, поле мое, полюшко,
Ты раздолье, поле чистое!
По тебе шумит-волнуется,
Словно море, рожь зернистая.
Скучно девице, нет моченьки
Жать серпом колосья зрелые, —
Закружилася головушка,
Разгорелось лицо белое.
Поздним вечером красавица
С милым другом распрощалася,
Он в дороженьку отправился,
Сиротой она осталася.
Вся до колоса пожатая,
Рожь к ногам ее склоняется —
А на сердце красной девицы
Грусть-тоска не унимается.
Пришла пора весенняя,
Цветут цветы душистые,
Слетаются-сбираются
Все пташки голосистые.
Поют в полях, поют в лесах,
С куста на куст порхаючи:
Заслушалась красавица,
Про друга вспоминаючи.
Стоит, глядит задумчиво
Куда-то в даль незримую
И звонким колокольчиком
Заводит песнь любимую;
Далёко эта песенка
В родных полях разносится,
Звенит, душой согретая,
В другую душу просится.
Всё в этой песне слышится:
Любовь, глубоко скрытая,
И счастие далекое,
И горе пережитое.
Под вечер добрый молодец,
Окончив пашню черную,
Пустил коня и к девице
Пошел дорогой торною.
Никто не знал, что сделали
С красавицей девицею
Певуньи-пташки вольные
С весною-чаровницею.
А ночка, ночь весенняя
Все тайны, что проведала,
Хранить и ясну месяцу
И звездам заповедала!
Быстро тучи проносилися
Темно-синею грядой,
Избы снегом запушилися:
Был морозец молодой.
Занесла кругом метелица
Все дороги и следы…
Из колодца красна девица
Достает себе воды, —
Достает и озирается,
Молодешенька, кругом,
А водица колыхается,
Позадернутая льдом…
Постояла чернобровая,
Коромысло подняла
И свою шубейку новую
Чуть водой не залила.
Вдоль по улице, как павушка,
Красна девица идет,
А навстречу ей Иванушка
Показался из ворот;
И, взглянув ей в очи ясные,
Тихо молвил на пути:
«Бог на помощь, девка красная,
Дай мне ведра понести!»
Вдруг ведерочки дубовые
Стал Ванюша подымать
И с улыбкой чернобровую
Обнимать и целовать.
Поцелуем красна девица
Заглушила поцелуй…
Разгуляйся ты, метелица,
Ветер, в сторону подуй!..
Красна девица, зазноба ты моя!
Зазнобила добра молодца меня,
Навела печаль на белое лицо,
Истомила сердце влюбчивое.
Без тебя мне нет отрады никакой,—
Приходи же, это сердце успокой,
Разгони печаль, разлапушка моя,
Ты улыбкою приветливою!
Приходи, как станет ночка потемней
И умолкнет на опушке соловей,
Буду ждать тебя в зеленом я саду
Под душистою рябинушкою.
Сергей Силыч Синегуб родился в 1851 или 1853 году, умер в 1907 году в Томске. По окончании Петербургского технологического института он недолго учительствовал в Тверской губ., занимаясь одновременно пропагандистской деятельностью. Арестованный в ноябре 1873 года за организацию рабочих кружков, Синегуб в 1878 году был осужден по «делу 193-х» и отправлен на каторгу в Сибирь. О своей революционной деятельности сам Синегуб рассказал в «Воспоминаниях чайковца».[132] Стихотворения его (под псевдонимом «Вербовчанин») печатались в «Русском богатстве» и в сб. «Из-за решетки» (Женева, 1877), вошли в сборник: «С. С., Стихотворения», Ростов-на-Дону, 1906. Как поэт Синегуб принадлежал к некрасовской школе. В песенниках, кроме публикуемого текста, встречается «Она».
Мучит, терзает головушку бедную
Грохот машинных колес;
Свет застилается в оченьках крупными
Каплями пота и слез.
«Ах, да зачем же, зачем же вы льетеся,
Горькие слезы, из глаз?
Делу — помеха; основа попортится!
Быть мне в ответе за вас!
Нитка порвалась в основе, канальская,
Эка, канальская снасть!
Ну, жизнь бесталанная! Сколько-то на́ душу
Примешь мучениев, — страсть!
Кашель проклятый измаял всю грудь мою,
Тоже болят и бока,
Спинушка, ноженьки ноют, сердечные,
Стой целый день у станка!
Шибко измаялся нынче, — присел бы я,
Кабы надсмотрщик ушел.
Эх, разболелися бедные ноженьки,
Словно верст сорок прошел!..»
Взором туманным обводит он ткацкую:
Нет ли надсмотрщика тут;
Сел бы, — торчит окаянный надсмотрщик —
Вмиг оштрафует ведь плут!
Грохот машин, духота нестерпимая,
В воздухе клочья хлопка́,
Маслом прогорклым воняет удушливо:
Да, жизнь ткача нелегка!
Стал он, бедняга, понуривши голову,
Тупо глядеть на станок.
Мечется, режет глаза наболевшие
Бешеный точно челнок.
«Как не завидовать главному мастеру,
Вишь, на окошке сидит!
Чай попивает, да гладит бородушку,
Видно, душа не болит.
Ласков на вид, а взгляни-ка ты вечером:
Станешь работу сдавать,
Он и работу бранит и ругается,
Всё норовит браковать.
Так ведь и правит, чтоб меньше досталося
Нашему брату ткачу.
Эх, главный мастер, хозяин, надсмотрщики,
Жить ведь я тоже хочу!
Хвор становлюся; да что станешь делать-то,
Нам без работы не жить —
Дома жена, старики да ребятушки,
Подати надо платить.
Как-то жена нынче с домом справляется,
Что нам землица-то даст?
Мало землицы; плоха она, матушка,
Сущая, право, напасть!
Как сберегу, заработавши, денежки,
Стану домой посылать…
Сколько за месяц-то нынче придется мне
Денег штрафных отдавать?
Эх, кабы меньше… О господи, господи!
Наш ты всевышний творец!
Долго ли будет житье горемычное,
Скоро ль мученью конец?!»
Алексей Федорович Иванов (псевдоним — Классик) родился в 1841 году в Ярославской губ., умер в 1894 году в Петербурге. Иванов с детства торговал в лавке отца — оброчного крестьянина. Не имея возможности посещать школу, он занимался самообразованием. Дебютировал Иванов стихотворением «На смерть Никитина» («Петербургский вестник», 1861, № 26), с 1864 года сотрудничал в «Петербургском листке», «Искре», «Иллюстрации», «Будильнике». При жизни поэта его сборники издавались неоднократно («Песня Классика», СПб., 1873; «На рассвете», СПб., 1882; Стихотворения, СПб., 1891). Как поэт Иванов в начале своей литературной деятельности следовал традициям некрасовской школы, развивая ее сатирическое направление, однако позже в его лирике зазвучали интимные мотивы и она приобрела камерный характер. В песенниках, кроме публикуемых текстов, встречаются: «Несчастный коммерсант», «Если б двести тысяч…», «Когда, женясь, начнешь влачить…», «Два восклицания», «Дедам», «О светский хлыщ, как ты хорош…», «Ах, какой прелестный…», «Без копейки за душою…», «Для ума и сердца пишу…», «Я от людей не требую участья…», «Я слышал, няня, будто папа…», «Не велику, не богату…» и др. На стихи Иванова писали музыку неизвестные композиторы, скрывавшиеся под инициалами П. Р., М. Ш., Ф. А. К., и т. п. Иванов создал цикл «Из народных песен», из которого, однако, ни одно стихотворение в устный репертуар и в песенники не вошло.
Иная личность средь людей
Мелькнет, как светлый гений,
Блестя звездой благих идей
И честных убеждений,
Вражда и зло слепых невежд
Готовит ей могилу.
И ряд обманутых надежд
Подкашивает силу.
В борьбе с неправдою людской,
Измучившись вначале,
Она вздохнет, махнет рукой —
И… поминай как звали!
Трудясь век свой, бедняк иной
Работает для блага,
Но вот законною семьей
Заводится бедняга.
Идут года, а средств и сил
Для жизни не хватает,
Он веру в счастье погасил
И духом упадает;
В семье раздоры, жизнь ведет
К лишеньям да к печали.
Нужда растет… бедняк запьет —
И… поминай как звали!
Другой безумец жить спешит
И ловит наслажденья,
И вдруг невольно согрешит
В минуту заблужденья.
Он честен был… невольно он
В тот миг греху поддался,
Он уличен, он обвинен,
Он сам во всем сознался.
В нем совесть прежняя не спит;
Преступник он?. Едва ли!
Но год в остроге посидит —
И… поминай как звали!
В делах коммерции гремит
Известный туз в столицах,
А у купчины сын кряхтит
В ежовых рукавицах.
Старик в гробу, разнуздан сын,
Владелец капиталов,
Забыты лавки и аршин —
Для оргий и скандалов.
К чему рвалась его душа —
Теперь ему всё дали,
И он спустил всё до гроша,
И… поминай как звали!
Пугают девушку стыдом
Враги разумной воли
За то, что хочет жить трудом,
Что ищет лучшей доли.
Перенести ей мудрено
Всю тяжесть испытаний,
А сердце юное полно
Таинственных желаний.
В конце концов — любви роман;
Свиданье на шпиц-бале,
Признанье, клятвы и обман,
И… поминай как звали!
Вот аферист, салонным львом
Явясь средь полусвета,
Вращаясь в мире биржевом,
Мерцает как комета.
Взирая гордым богачом,
Дела ведет он живо,
Ему всё вздор, всё нипочем,—
Легка ему нажива.
И миллионы богатырь
Считая в идеале,
Мгновенно лопнет как пузырь,
И… поминай как звали!
Кругом посмотришь, так и мы,
Шумя, гремя словами,
К делам всеобщей кутерьмы
Небеспричастны сами.
Мы все готовы зло клеймить,
Сатиры — нам не в диво,
Но слово к делу применить
Нам как-то боязливо.
Довольно с нас, что честный ход
Мы внукам указали…
А в жизни нам один исход,
И… поминай как звали!
Звенит за стенами острога
Обычный полуночи бой,
И брякнул ружьем у порога
Вздремнувший на миг часовой.
Назло утомленному взору,
Опять сквозь решетку окна
Бросает в позорную нору
Безжизненный луч свой луна.
На пук полусгнившей соломы
Припал я, и видится мне:
Под кровлею отчего дома
Живу я в родной стороне.
Я вижу: в семье разоренной
Бывалого счастья следы,
Мне снится отец изнуренный
Под игом нежданной беды.
И образ страдалицы милый,
И горю покорная мать,
И тот, кто сгубил наши силы,
Кто мог наше счастье отнять,
Пред кем я, собой не владея,
Покончил о жизни вопрос
В тот миг, как с ножом на злодея
Преступную руку занес…
И снится, что будто встаю я
От тяжкого долгого сна,
Что в очи глядит мне, ликуя
Блаженством небесным, весна.
Но цепи со звуком упрека
С колен упадают, звеня,
И черные думы далеко,
Далеко уносят меня…
Александр Константинович Шеллер (псевдоним — А. Михайлов) родился в 1838 году в Петербурге, умер в 1900 году. Сын эстонского крестьянина, Шеллер первоначальное образование получил дома и в немецкой школе. Учась в Петербургском университете, он принял участие в студенческих волнениях, за что был исключен. Увлекшись социальными проблемами и педагогикой, Шеллер основал школу для бедных, которая была вскоре закрыта. Несколько лет он провел за границей, где изучал жизнь рабочего класса. Литературная деятельность Шеллера началась в 1859 году, он сотрудничал в «Современнике», «Русском слове», редактировал «Дело» и «Живописное обозрение». Известность Шеллеру принесли романы («Гнилые болота», «Жизнь Шупова» и др.). Перу писателя принадлежат также педагогические очерки и публицистические статьи, переводы стихотворений немецких, английских, венгерских поэтов. Стихотворения Шеллера вошли в первый и шестой том его «Сочинений» (СПб., 1873). Шеллер в некоторых своих стихах следовал традициям демократической поэзии. Кроме публикуемого текста в песенниках встречаются «Арфист», «За тебя боролся я, свобода…».
Дети мощные работы,
Солнца раннего друзья!
Пойте песни веселее
После тягостного дня!
Прочь унынье! Прочь печали!
Вам недаром дан досуг;
Каждый новый путь к свободе
Был плодом могучих рук.
Прежде вас святой работник
Создал воздух, тьму планет,
Нашу землю, глубь морскую:
Он был бог, он создал свет.
Дмитрий Александрович Клеменц родился в 1848 году в с. Горяиново Самарской губернии, умер в 1914 году в Москве. Он был одним из основателей общества «Земля и воля», в 1875–1878 годах жил за границей, где редактировал народнический журнал «Община». За участие в революционной деятельности в 1879 году Клеменц был арестован и сослан в Минусинск. По окончании срока ссылки он остался в Сибири и занялся этнографией. Позже Клеменц организовал и возглавил этнографический отдел Русского музея (с 1901 г.) и приобрел известность научными исследованиями в экспедициях в Восточный Туркестан и на Алтай. Клеменц считается, по авторитетному свидетельству Н. А. Морозова, автором нескольких вольнолюбивых стихотворений, опубликованных без подписи в нелегальном «Сборнике новых песен и стихов» (Женева, 1873); кроме помещаемых ниже это «Просьба», «Дума кузнеца», «Когда я был царем российским…».
Уж ты, доля, моя доля,
Доля горькая моя,
Уж за что ж ты, злая доля,
До Сибири довела?
Не за пьянство, за буянство
И не за ночной разбой —
Стороны своей лишился
За крестьянский мир честной.
Год в ту пору был голодный,
Стали подати сбирать
И последние пожитки,
Всю скотину продавать.
Я от мира с челобитной
К самому царю пошел,
Но схватили по дороге,
До царя я не дошел.
И по царскому веленью
За прошенье мужиков
Его милости плательщик
Сподобился кандалов.
Далеко село родное,
А хотелось бы узнать,
Удалось ли односельцам
С шеи подати скачать?
Ой, ребята, плохо дело!
Наша барка на мель села —
Ой, дубинушка, ухнем!
Ой, зеленая, сама пойдет!
Белый царь наш — кормщик пьяный,
Он завел нас на мель прямо.
Ой, дубинушка… и т. д.
Шли теченью мы навстречу —
Понатерли лямкой плечи.
Ой, дубинушка… и т. д.
Жгло нас солнцем полуденным,
Секло дождичком студеным.
Ой, дубинушка… и т. д.
Ой, сидела барка грузно,
И вести было натужно!
Ой, дубинушка… и т. д.
Господа на ней сидели,
Веселились, песни пели.
Ой, дубинушка… и т. д.
Силы нашей не жалели,
Всё скорей велели.
Ой, дубинушка… и т. д.
Они били нас дубиной,
А кормили нас мякиной.
Ой, дубинушка… и т. д.
Нашей баркой заправляли,
Нам же пикнуть не давали.
Ой, дубинушка… и т. д.
От такого управленья
Стала барка без движенья.
Ой, дубинушка… и т. д.
Из-за глупости дворянской
Не стоять барке крестьянской.
Ой, дубинушка… и т. д.
Чтоб придать ей снова ходу —
Покидаем бар мы в воду!
Ой, дубинушка… и т. д.
Чтобы барка шла вернее —
Надо лоцмана в три шеи!
Ой, дубинушка… и т. д.
И тогда охотно, смело
Снова примемся за дело!
Ой, дубинушка, ухнем!
Ой, зеленая, сама пойдет!
Арсений Аркадьевич Голенищев-Кутузов родился в 1848 году в Царском Селе, умер в 1913 году в Петербурге. Учился он на юридическом факультете Московского университета и после длительного перерыва, вызванного болезнью и заграничным путешествием, — в Петербургском университете, по окончании которого (1871) занялся литературной деятельностью и музыкой. В 1870-е годы Голенищев-Кутузов был близок к В. Стасову и особенно к М. Мусоргскому. Позже он претерпел заметную эволюцию как поэт, изменив демократическим идеалам молодости. Стихи Голенищева-Кутузова печатались в «Деле», «Вестнике Европы», «Новом времени», вошли в сборники, неоднократно издававшиеся при жизни поэта: «Затишье и буря» (СПб, 1878), Стихотворения (СПб., 1884; 1901; 1912), а также в изданные посмертно Сочинения (СПб., 1914, т. 1). На музыку положено около 50 его текстов, некоторые неоднократно: «День отошел» (А. Аренский, М. Ипполитов-Иванов, Н. Черепнин), «Летняя ночь» (А. Аренский, С. Ляпунов, М. Мусоргский), «На водах покой глубокий…» (С. Ляпунов, Э. Направник, Н. Черепнин), «Над озером…» (А. Аренский, М. Балакирев, М. Мусоргский) и др. Кроме названных композиторов романсы писали Ф. Блуменфельд, Ц. Кюи («На пиру»), С. Рахманинов («Давно ль, мой друг…», «Покинем, милая…», «Пред иконой»), Н. Соколов и др. Два цикла романсов на слова Голенищева-Кутузова создал Мусоргский: «Без солнца» (май — август 1874) и «Песни и пляски смерти» (1875–1877), в них отразились настроения, характерные для русской интеллигенции 1870–1880-х годов. В стихотворении «М. П. Мусоргскому» поэт пишет о воздействии на него композитора:
…Я молод был тогда;
Ты бодро шел вперед, уж гордый и мятежный;
Я робко брел вослед…
Впервые романсы Мусоргского на слова Голенищева-Кутузова исполнялись на литературно-музыкальных вечерах у В. Стасова. В цикл «Без солнца», кроме публикуемых текстов, вошли: «Окончен праздный, шумный день…», «Элегия» («В тумане дремлет ночь…»), «Над озером», «Скучай» (отрывок из «Скуки»). В цикл «Песни и пляски смерти», кроме публикуемого текста, вошли: «Колыбельная», «Серенада» и «Трепак».
Комнатка скромная, тесная, милая;
Тень непроглядная, тень безответная;
Дума глубокая, песня унылая;
В бьющемся сердце надежда заветная;
Тихий полет за мгновеньем мгновения;
Взор неподвижный на счастье далекое;
Много сомнения, много терпения…
Вот она, ночь моя, — ночь одинокая!
Меня ты в толпе не узнала —
Твой взгляд не сказал ничего;
Но чудно и страшно мне стало,
Когда уловил я его.
То было одно лишь мгновенье —
Но, верь мне, я в нем перенес
Всей прошлой любви наслажденье,
Всю горечь забвенья и слез!
Он смерть нашел в краю чужом,
В краю чужом, в бою с врагом;
Но враг друзьями побежден, —
Друзья ликуют, только он
На поле битвы позабыт,
Один лежит.
И между тем как жадный вран
Пьет кровь его из свежих ран
И точит незакрытый глаз,
Грозивший смертью в смерти час,
И, насладившись, пьян и сыт,
Долой летит, —
Далеко там, в краю родном,
Мать кормит сына под окном:
«А-гу, а-гу, не плачь, сынок,
Вернется тятя. Пирожок
Тогда на радостях дружку
Я испеку…»
А тот — забыт, один лежит…
День целый бой не умолкает;
В дыму затмился солнца свет,
Окрестность стонет и пылает,
Холмы ревут — победы нет!
И пала ночь на поле брани;
Дружины в поле разошлись;
Всё стихло — и в ночном тумане
Стенанья к небу поднялись.
Тогда, озарена луною,
На боевом своем коне,
Коней сверкая белизною,
Явилась смерть! И в тишине,
Внимая вопли и молитвы,
Довольства гордого полна,
Как полководец, место битвы
Кругом объехала она;
На холм поднявшись, оглянулась,
Остановилась… улыбнулась…
И над равниной боевой
Пронесся голос роковой:
«Кончена битва — я всех победила!
Все предо мной вы склонились, бойцы,
Жизнь вас поссорила — я помирила.
Дружно вставайте на смотр, мертвецы!
Маршем торжественным мимо пройдите;
Войско свое я хочу сосчитать.
В землю потом свои кости сложите,
Сладко от жизни в земле отдыхать.
Годы незримо пройдут за годами,
В людях исчезнет и память о вас —
Я не забуду, и вечно над вами
Пир буду править в полуночный час!
Пляской тяжелою землю сырую
Я притопчу, чтобы сень гробовую
Кости покинуть вовек не могли,
Чтоб никогда вам не встать из земли».
Феликс Вадимович Волховский (1846–1914) участвовал в революционном движении 1860–1870-х годов, был причастен к делу Каракозова, возглавлял одесскую группу народнического кружка чайковцев. Он привлекался к суду по процессу «193-х», в 1878 году был приговорен к ссылке в Тобольскую губ., откуда в 1889 году бежал за границу. Находясь в 1875 году в заключении в Петропавловской крепости, Волховский сочинил несколько стихотворений на напевы народных песен: «Камаринской», «Барыни», «Ах вы сени, мои сени…», «Здравствуй, милая, хорошая моя!..» и др. Самим Волховским они были задуманы как «революционные песни», он их «переправлял на волю» с целью распространения; по свидетельству рабочего П. А. Алексеева, эти песни уже в 1870-е годы «проникли в народ».[133]Стихи его печатались в сб. «Из-за решетки» (Женева, 1877) и вошли в книгу поэта «Случайные песни», М., 1907.
Собирайтесь-ка, ребята, поскорей,
Грянем песню мы крестьянскую дружней!
Полно нам под дудку барскую плясать,
Не пора ли на своей дуде сыграть?
Сколько времени на нашу на беду
Господа да кулаки дудят в дуду.
А начальство — знай подхлестывать кнутом,
Чтоб резвей мужик выкидывал козлом!
Семенит он, до истомы семенит,
Из кармана грош последний знай летит!
Чиновьё да кулаки берут гроши:
Очень-де крестьянски деньги хороши!
Тут и поп, гляди, акафисты поет,
А руками те же денежки гребет!
Ах ты подлый долгогривый сатана,
Ведь и так, поди, мошна твоя полна!
До каких же пор нам, братцы, всё плясать?!
Нет, давайте на своей дуде играть:
Пусть теперь попляшет воронье,
Растрясет маленько черево свое!
Петр Лаврович Лавров (псевдоним — Миртов) родился в 1823 году в Мелихово Псковской губернии, умер в 1900 году в Париже. По окончании Петербургского артиллерийского училища он с 1842 по 1846 год читал лекции по математике. Социолог и публицист, член общества «Земля и воля» и партии «Народная воля», Лавров был видным участником и идеологом освободительного движения. В 1873–1877 годах он, находясь в политической эмиграции, издавал журнал «Вперед» и газету под тем же названием, а позже редактировал «Вестник народной воли». Лавров сотрудничал в «Отечественных записках», «Русском слове», «Современном обозрении». Стихотворения Лаврова появились в 1840 году в «Библиотеке для чтения», в 1850–1870-е годы печатались за границей в сборниках Герцена «Голоса из России» и «Собрание запрещенных стихов и прозы», в журнале «Вперед», в народовольческих сборниках, но отдельно не издавались. Они проникнуты настроениями, характерными для революционного народничества, и распространялись в многочисленных списках.
Отречемся от старого мира!
Отряхнем его прах с наших ног!
Нам враждебны златые кумиры;
Ненавистен нам царский чертог.
Мы пойдем в ряды страждущих братий,
Мы к голодному люду пойдем;
С ним пошлем мы злодеям проклятья,
На борьбу мы его позовем.
Вставай, подымайся, рабочий народ!
Вставай на врагов, брат голодный!
Раздайся крик мести народной!
Вперед!
Богачи, кулаки жадной сворой
Расхищают тяжелый твой труд,
Твоим потом жиреют обжоры;
Твой последний кусок они рвут.
Голодай, чтоб они пировали!
Голодай, чтоб в игре биржевой
Они совесть и честь продавали,
Чтоб ругались они над тобой!
Вставай, подымайся, рабочий народ!
Вставай на врагов, брат голодный!
Раздайся крик мести народной!
Вперед!
Тебе отдых — одна лишь могила!
Каждый день недоимку готовь;
Царь-вампир из тебя тянет жилы!
Царь-вампир пьет народную кровь!
Ему нужны для войска солдаты:
Подавай же сюда сыновей!
Ему нужны пиры да палаты:
Подавай ему крови твоей!
Вставай, подымайся, рабочий народ!
Вставай на врагов, брат голодный!
Раздайся крик мести народной!
Вперед!
Не довольно ли вечного горя?
Встанем, братья, повсюду зараз!
От Днепра и до Белого моря,
И Поволжье, и Дальний Кавказ!
На воров, на собак — на богатых!
Да на злого вампира царя!
Бей, губи их, злодеев проклятых!
Засветись лучшей жизни заря!
Вставай, подымайся, рабочий народ!
Вставай на врагов, брат голодный!
Раздайся крик мести народной!
Вперед!
И взойдет за кровавой зарею
Солнце правды и братства людей.
Купим мир мы последней борьбою,
Купим кровью мы счастье детей.
И настанет година свободы,
Сгинет ложь, сгинет зло навсегда,
И сольются в едино народы
В вольном царстве святого труда…
Вставай, подымайся, рабочий народ!
Вставай на врагов, брат голодный!
Раздайся крик мести народной!
Вперед!
Григорий Александрович Мачтет родился в 1852 году в Луцке, умер в 1901 году в Ялте. Получив экстерном звание уездного учителя, Мачтет преподавал историю и географию в Могилеве и Каменец-Подольске, с 1872 по 1875 год жил в Америке, где работал чернорабочим. В 1876 году Мачтет был арестован за участие в революционном движении, заключен в Петропавловскую крепость и вскоре отправлен в административную ссылку в Архангельскую губ. (Холмогоры), а затем в Сибирь, где он находился по 1884 год. Литературная деятельность Мачтета началась в 1875 году в «Неделе» и в «Отечественных записках». Он печатал рассказы, повести, романы, фельетоны, статьи. Из его немногочисленных стихотворений, написанных в 1870-е годы, было опубликовано и сохранилось только два (кроме помещаемого ниже — «Пророк»).
Замученный тяжкой неволей,
Ты славною смертью почил…
В борьбе за народное дело
Ты буйные кости сложил…
Служил ты немного, но честно
Для блага родимой земли…
И мы — твои братья по духу —
Тебя на кладбище снесли…
Наш враг над тобой не глумился…
Кругом тебя были — свои…
Мы сами, родимый, закрыли
Орлиные очи твои…
Не горе нам душу давило,
Не слезы блистали в очах,
Когда мы, прощаясь с тобою,
Землей засыпали твой прах,—
Нет, злоба нас только душила,
Мы к битве с врагами рвались
И мстить за тебя беспощадно
Над прахом твоим поклялись!..
С тобою одна нам дорога:
Как ты — мы в острогах сгнием;
Как ты — для народного дела
Мы головы наши снесем;
Как ты, мы, быть может, послужим
Лишь почвой для новых людей,
Лишь грозным пророчеством новых
Грядущих и доблестных дней…
Но знаем, как знал ты, родимый,
Что скоро из наших костей
Подымется мститель суровый
И будет он нас посильней!..
Александр Васильевич Круглов родился в 1853 году в Великом Устюге Вологодской губ., умер в 1915 году под Москвой. По окончании вологодской гимназии Круглов работал корректором в местной типографии и в Казенной палате. С 1873 года по 1880 год он жил в Петербурге, служил библиотекарем, занимаясь одновременно литературной деятельностью. Он сотрудничал в «Одесском листке», «Русской речи», «Русской мысли», «Неделе», «Вестнике Европы», «Наблюдателе», «Русских ведомостях», «Свете», «Русском обозрении», «Историческом вестнике», известность приобрел в качестве детского писателя. Стихотворения его вошли в сборники: «Детям» (СПб., 1895), Стихотворения (М., 1897), «Любовь и истина» (СПб., 1899). На тексты Круглова цикл романсов написал П. Ренчицкий («Пой мне веселые песни…», «Хочешь видеть лето…», «Эх, была не была…» и др.); ряд стихотворений Круглова был положен на музыку П. Бларамбергом, А. Вилламовым, П. Чесноковым, П. Шенком, П. Щуровским и другими малоизвестными композиторами.
Солнце за лес закатилось,
Свежестью пахнуло;
В камышах, под лаской неба,
Озеро уснуло.
А из рощи, рощи темной
Песнь любви несется
И с какой-то болью тайной
В сердце отдается.
Будит эта песнь невольно
Светлое былое,
Молодым горячим сердцем
Страстно прожитое.
Те же ночи… та же песня…
Тот же месяц светит…
Да по-старому на песню
Сердце не ответит.
Не течет река обратно,
Что прошло — не будет;
Только сердце дней минувших
Не забудет…
А из рощи, рощи темной,
Песнь любви несется
И в душе с какой-то болью
Отдается!
А. Архангельский — возможно, псевдоним, под которым появилось два стихотворения в газете «Русское обозрение» (кроме публикуемого — «Тучи черные в небе носятся…»), приобретшие популярность в революционных кругах. Ничего достоверного об их авторе не известно.
Идет он усталый, и цепи звенят,
Закованы руки и ноги.
Спокойный, но грустный он взгляд устремил
Вперед по пустынной дороге.
Полдневное солнце нещадно палит,
И дышится трудно от пыли.
И вспомнил он живо о тех, что пред ним
Дорогою той проходили.
Тоскою смертельною сжалася грудь,
Слезой затуманились очи…
А жар всё сильнее, и думает он:
«Скорее бы холода ночи!»
Нагрелися цепи от жгучих лучей
И в тело впилися змеями;
И льется по капле горячая кровь
Из ран, растравленных цепями.
Но он терпеливо оковы несет:
За дело любви он страдает,
За то, что не мог равнодушно смотреть,
Как брат в нищете погибает.
И долго ему приведется нести
Тяжелое бремя страданья!..
Не вырвется стон из разбитой груди
Исчадиям тьмы в посмеянье!..
В груди его вера святая царит,
Что правда сильнее булата,
Что время наступит, оценят ту кровь,
Которую льет он за брата!..
Петр Анисимович Моисеенко (1852–1923) происходил из крестьян Смоленской губ., с 1871 года работал ткачом в Орехово-Зуеве, затем на петербургской Новой бумагопрядильной фабрике. Один из первых революционеров рабочих, участник демонстрации у Казанского собора в 1876 году, Моисеенко в 1885 году организовал известную «морозовскую стачку» в Орехово-Зуеве, вел революционную работу в разных городах, неоднократно подвергался арестам и ссылке. Кроме публикуемого текста Моисеенко принадлежит другая известная песня — «Ткачи», написанная им совместно с рабочим-революционером Штрипаном.
Я хочу вам рассказать,
Как нас стали обирать
Дармоеды-кулаки,
Полицейские крючки.
А министры и цари
На нас смотрят издали —
Указ новый написали,
Чтобы чище обирали,
Попы пьяные орали,
Народ бедный надували.
Царь наш, батюшка-спаситель,
Вашей шайки предводитель,
Хорошо ты управляешь:
Честных в каторгу ссылаешь,
Суд военный утвердил,
Полны тюрьмы понабил.
Запретил всему народу
Говорить ты про свободу.
Кто осмелится сказать —
Велит вешать и стрелять.
Николай Максимович Минский (Виленкин) родился в 1855 году в с. Глубокое, Виленской губ., умер в 1937 году в Париже. По окончании юридического факультета Петербургского университета Минский служил адвокатом, принимал деятельное участие в литературно-общественной жизни. Сотрудничал он в «Новом времени», «Неделе», «Русской мысли», «Северном вестнике», «Вестнике Европы». Первый сборник его стихотворений появился в 1883 году (переиздавался с дополнениями дважды — СПб., 1887; 1896), Полное собрание стихотворений также выходило несколькими изданиями (изд. 4 — СПб., 1907). Кроме стихов он писал прозу. Известны также его переводы поэм Шелли и «Илиады». Из поэта, в 1870-е годы верного демократическим традициям русской поэзии, близкого к народникам, Минский затем превратился в одного из вождей символизма и декадентства, в проповедника реакционной философии. Впрочем, в начале 1900-х годов, под воздействием перемен в жизни русского общества, он сочувствовал рабочему движению и даже недолгое время в качестве издателя газеты «Новая жизнь» (1905) сотрудничал с большевиками. В 1914 году уехал за границу и на родину больше не возвращался (в 1920-е годы был сотрудником советского полпредства в Англии). На стихи Минского писали романсы А. Аренский («Когда я был любим…», «Я боюсь рассказать…»), Р. Глиэр («Восточная песнь»), А. Гольденвейзер («На корабле»), В. Золотарев («Волна», «Пред зарею»), А. Крейн («Осенняя песнь»), С. Рахманинов («В моей душе любовь восходит…», «Она как полдень хороша…»), Розенов («Еще я не люблю…» и др.; цикл из 7 романсов), А. Рубинштейн («Серенада»), И. Рачинский, П. Ренчицкий, В. Муромцевский, В. Пасхалов, А. Чернова, А. Шепелевский и другие. В песенниках встречается «Я боюсь рассказать…»
Тянутся по́ небу тучи тяжелые,
Мрачно и сыро вокруг.
Плача, деревья качаются голые…
Не просыпайся, мой друг!
Не разгоняй сновиденья веселые,
Не размыкай своих глаз.
Сны беззаботные,
Сны мимолетные
Снятся лишь раз.
Счастлив, кто спит, кому в осень холодную
Грезятся ласки весны.
Счастлив, кто спит, кто про долю свободную
В тесной тюрьме видит сны.
Горе проснувшимся! В ночь безысходную
Им не сомкнуть своих глаз.
Сны беззаботные,
Сны мимолетные
Снятся лишь раз.
Она как полдень хороша,
Она загадочней полночи.
У ней не плакавшие очи
И не страдавшая душа.
А мне, чья жизнь — борьба и горе,
По ней томиться суждено.
Так вечно плачущее море
В безмолвный берег влюблено.
Александр Александрович Ольхин (1839–1897) — адвокат, выступавший защитником в ряде политических процессов: нечаевцев, по делу демонстрации на Казанской площади, в процессах «50-ти», «193-х» и др. Стихи Ольхина (часто без подписи) печатались в различных изданиях революционных народников, но отдельно не издавались. Кроме публикуемого текста известность приобрело стихотворение Ольхина «У гроба».
Много песен слыхал я в родной стороне,
Про радость и горе в них пели;
Из всех песен одна в память врезалась мне —
Это песня рабочей артели:
Ой, дубинушка, ухнем!
Ой, зеленая, сама пойдет! (2)
Подернем! (2) Ух!
И от дедов к отцам, от отцов к сыновьям
Эта песня идет по наследству,
И лишь только как станет работать невмочь,
Мы — к дубине, как к верному средству.
Ой, дубинушка, ухнем!.. и т. д.
Говорят, что мужик наш работать ленив,
Пока не взбороздят ему спину,
Ну, так как же забыть наш родимый напев
И не петь про родную дубину.
Ой, дубинушка, ухнем!.. и т. д.
Англичанин-хитрец, чтоб работе помочь,
Изобрел за машиной машину,
А наш русский мужик, коль работа невмочь,
Так затянет родную дубину.
Ой, дубинушка, ухнем!.. и т. д.
Тянем с лесом судно, иль железо куем,
Иль в Сибири руду добываем —
С мукой, болью в груди одну песню поем,
Про дубину в ней всё вспоминаем.
Ой, дубинушка, ухнем!.. и т. д.
И на Волге-реке, утопая в песке,
Мы ломаем и ноги и спину,
Надрываем там грудь, и, чтоб легче тянуть,
Мы поем про родную дубину.
Ой, дубинушка, ухнем!.. и т. д.
Пускай мучат и бьют, пускай в цепи куют,
Пусть терзают избитую спину,—
Будем ждать и терпеть и в нужде будем петь
Всё про ту же родную дубину.
Ой, дубинушка, ухнем!.. и т. д.
Мы пируем при блеске огней на балах
И шутя мы поем про дубину,
А забыли о тех, кто сидит в кандалах
Всё за ту же родную дубину.
Ой, дубинушка, ухнем!.. и т. д.
Но ведь время придет, и проснется народ,
Разогнет он избитую спину
И в родимых лесах на врагов подберет
Здоровее и крепче дубину.
Ой, дубинушка, ухнем!
Ой, зеленая, сама пойдет! (2)
Подернем! (2) Ух!
Николай Андреевич Панов родился в 1861 году в с. Софьино, Самарской губ., умер в 1906 году в Петербурге. Учился он в сызранской приходской школе, в уездном и реальном училищах, был телеграфистом на железной дороге, зарабатывал средства к существованию частными уроками, в 1892 году служил в Лермонтовской библиотеке в Пензе, затем — в Петербурге в должности секретаря редакции журнала «Колосья» и в редакции журнала «Семьянин». Самые ранние из опубликованных стихотворений Панова помечены 1877 годом, в печати же они появились в 1881 году (в «Игрушечке» и «Ниве»). Первый сборник его стихотворений — «Думы и песни», СПб., 1882. Сотрудничал Панов в «Деле», «Русской жизни», «Новом слове», «Русской беседе» и во многих провинциальных изданиях. Кроме стихотворений он писал рассказы, статьи, фельетоны, выпустил роман в стихах «Владимир Волгин» (СПб., 1900). Наиболее полное прижизненное собрание его произведений — «Гусли звончаты», СПб., 1896. Некоторые стихи Панова положены на музыку малоизвестными композиторами: «Правда-матушка» (К. Галковский, Л. Лисовский), «Полно, молодец, кручиниться…» (А. Зорин), «Пронеслась над нивою…» (Я. Прохоров), «Ах, в поле одинокая…» (И. Корнилов), «Ты куда бежишь…» (А. Чернявский), «На горе растет калина…» (В. Хорошевич-Терницкий). В своем творчестве Панов ориентировался на фольклор. Народной поэзии он посвятил и несколько программных стихотворений («Наша песня», «Гусляр», «Собиратель песен» и др.). Однако его собственные произведения, как правило, — лишь более или менее удачные стилизации, и лишь немногие из них приобрели некоторую популярность.
Кроме публикуемых текстов в песенниках встречаются «Гусляр», «Ванька-ключник», «Масленица», «Цветы», «Сила богатырская», «Каторга-Сибирь», «Снежки белые» и др. Отдельным изданием с нотами вышла в свет «Песня молодецкая».
Наша улица травою заросла,
Голубыми васильками зацвела,
Только губит василечки лебеда,
Сквозь нее почти не видно и следа.
Уж зато у наших окон и ворот
Белоснежная черемуха цветет.
Наша улица — зеленые поля…
Ах! ты травушка-муравушка моя,
Ты тропиночка нетоптаная!
Я на улицу раненько выхожу,
Я на травушку-муравушку гляжу;
А роса-то на ней свежая блестит,
Изумрудами, алмазами горит,
А цветочки как умытые стоят
И приветливо и весело глядят.
Наша улица — зеленые поля…
Ах! ты травушка-муравушка моя,
Ты тропиночка нетоптаная!
Мне у батюшки родного не живать,
Не живать — тебя, муравушка, не мять…
Едут сваты, все поклоны отдают,
Меня замуж за неровню выдают…
Поведут меня с постылым под венец,
Что-то скажет разудалый молодец?..
Наша улица — зеленые поля…
Ах! ты травушка-муравушка моя,
Ты тропиночка нетоптаная!
Ночь темна-темнешенька,
В доме тишина;
Я сижу, младешенька,
С вечера одна.
Словно мать желанная
По сынке родном,
Плачет неустанная
Буря под окном.
До земли рябинушка
Гнется и шумит!..
Лучина-лучинушка
Неясно горит.
Затянуть бы звонкую
Песенку живей,
Благо пряжу тонкую
Прясть мне веселей.
Да боюся батюшку
Свекра разбудить
И свекровь-то матушку
Этим огорчить.
Муженек-детинушка
Беззаботно спит…
Лучина-лучинушка
Неясно горит.
Хорошо девицею
Было распевать,
Горько молодицею
Слезы проливать.
Отдали несчастную
В добрую семью,
Загубили красную
Молодость мою.
Мне лиха судьбинушка
Счастья не сулит…
Лучина-лучинушка
Неясно горит.
Я ли не примерная
На селе жена?
Как собака верная,
Мужу предана.
Я ли не охотница
Жить с людьми в ладу?
Я ли не работница
В летнюю страду?
От работы спинушка
И теперь болит…
Лучина-лучинушка
Неясно горит.
Милые родители,
Свахи и родня!
Лучше бы мучители
Извели меня:
Я тогда не стала бы
Сетовать на вас…
Сладко ли вам жалобы
Слышать каждый раз?
Ах! тоска-кручинушка
Сердце тяготит…
Лучина-лучинушка
Неясно горит.
Грозно ходят тучи по небу,
Ночь угрюмая царит…
Обнимая дочь боярскую,
Парень тихо говорит:
«Я люблю тебя, желанная,
Без ума тебя люблю,
И твою-то долю девичью,
И свою-то погублю;
Мы сходилися — смеялися,
Расстаемся во слезах…
Не пристойно ж сыну пахаря
Жить в богатых теремах!»
Отвечает красна девица:
«Не печалься, голубь мой!
Разве лучше жизнь боярская
Этой воли удалой?
Полно, молодец, кручиниться;
Утешение найду:
Я не робкая, я смелая,
За тобою я иду!»
Буря воет-заливается,
За волной волна встает:
На широкое раздолие
Волга-реченька зовет!
Запоем-ка хоровую,
Задушевную, родную:
Ой! нейдет,
Пойдет,
Давай ухнем!
Спокон века так ведется:
На Руси она поется…
Ой! нейдет,
Пойдет,
Давай ухнем!
Горе по свету бродило,
Эту песенку сложило:
Ой! нейдет,
Пойдет,
Давай ухнем!
Вынося лихие беды,
Повторяли наши деды:
Ой! нейдет,
Пойдет,
Давай ухнем!
Угнетала их неволя…
Братцы, легче наша доля.
Ой! нейдет,
Пойдет,
Давай ухнем!
Загорюешь — черту радость;
Нам ли жизнь еще не сладость!
Ой! нейдет,
Пойдет,
Давай ухнем!
Наша пища — хлеб с водою,
Всё же можно звать едою…
Ой! нейдет,
Пойдет,
Давай ухнем!
Терпим нужды, недостатки,
На чужое мы не падки…
Ой! нейдет,
Пойдет,
Давай ухнем!
Беднякам не до наживы:
Были б сыты, были б живы!
Ой! нейдет,
Пойдет,
Давай ухнем!
Мы живем, не унываем,
За работой напеваем:
Ой! нейдет,
Пойдет,
Давай ухнем!
Ну-ка, что ли, посмелее,
Всей артелью — веселее:
Ой! нейдет,
Пойдет,
Давай ухнем!
Василий Иванович Немирович-Данченко родился в 1844 году в Тбилиси, умер в 1927 году. Детство он провел в Дагестане и Грузии. Учился в Александровском кадетском корпусе. С начала 1860-х годов Немирович-Данченко живет в Петербурге и занимается литературным трудом. Он сотрудничал в «Отечественных записках» (1871), «Деле» (1872–1877), «Вестнике Европы», «Ниве», «Пчеле», «Всемирной иллюстрации», «Гражданине», «Живописном обозрении» и др. изданиях. Как писатель Немирович-Данченко отличался большой плодовитостью, он писал многочисленные романы, повести, рассказы, художественные достоинства которых невысоки. Интерес представляют его очерки о войне на Балканах (1877–1878), где он был военным корреспондентом. Его стихотворения, которые начали появляться с 1860 года, вошли в прижизненные сборники (СПб., 1882; М., 1902). Как поэт он развивался в традициях русской демократической поэзии и принадлежал к некрасовской школе. В песенниках, кроме публикуемых текстов, встречаются: «Каторжники», «Бледный, слабый и худой…», «В тюрьме», «Слава труду», «Желание». На тексты Немировича-Данченко написано несколько романсов: «О, если жить еще…» (И. Армсгеймер), «Я к вам пришел…» (С. Волков-Давыдов), «Коснулась я цветка…» (Ц. Кюи), «Ты не верила мне…» (Я. Пригожий), «Громко ночью благовонной…» (В. Федоров).
Падает молот тяжелый,
Брызжет железо огнем.
В кузнице с песней веселой
Плуг мы на славу куем.
Выйдешь ты крепок из горна;
Землю ты взроешь, могуч.
В землю схоронятся зерна;
Прыснет их ливень из туч.
Встанет зеленая нива —
Сладок ей пот трудовой…
Летом колосья лениво
Ветер погонит волной…
Золотом чистым по полю
Лягут под острым серпом…
Вырвется песня на волю,
Как из железа — огнем…
Падает молот проворно;
Крепче! Не будет греха!..
Мечется пламя из горна,
— Воздуху! — свищут меха…
Отворите окно… отворите!..
Мне недолго осталося жить;
Хоть теперь на свободу пустите,
Не мешайте страдать и любить!
Горлом кровь показалась… Весною
Хорошо на родимых полях:
Будет небо сиять надо мною
И потонет могила в цветах.
Сбросьте цепи мои… Из темницы
Выносите на свет, на простор…
Как поют перелетные птицы,
Как шумит зеленеющий бор!
Выше, выше, смолистые сосны,
Всё растет под сиянием дня…
Только цепи мне эти несносны…
Не душите, не мучьте меня!..
То не песня ль вдали прозвенела,
Что певала родимая мать?
Холодеет усталое тело,
Гаснет взор, мне недолго страдать!
Позабудьте меня… схороните…
Я прощу вас в могиле своей…
Отворите ж окно… отворите,
Сбросьте цепи мои поскорей!..
Ты любила его всей душою,
Ты всё счастье ему отдала,
Как цветок ароматный весною
Для него одного расцвела.
Словно срезанный колос ты пала
Под его беспощадным серпом,
И его, погибая, ласкала,
Умирая, молилась о нем.
Он не думал о том, сколько муки,
Сколько горя в душе у тебя,
И, наскучив тобою, разлуки
Он искал, никогда не любя.
Ты молила его, умирая:
«О, приди, повидайся со мной!»
Но, другую безумно лаская,
Он смеялся тогда над тобой.
И могила твоя одинока…
Он молиться над ней не придет…
В полдень яркое солнце высоко
Над крестом твоим белым плывет.
Только ветер роняет, как слезы,
Над тобою росинки порой.
Загубили былинку морозы,
Захирел ты, цветок полевой…
Серый камень лежит над тобою,
Словно сторож могилы твоей,
О, зачем ты не встанешь весною
С первой травкою вольных полей!
Для чего ты жила и любила?
В чьей душе ты оставила след?
Но тиха, безответна могила…
Этим жалобам отзыва нет!..
Сергей Федорович Рыскин родился в 1859 году в с. Писцово, Костромской губ., умер в 1895 году в Москве. Учился он в железнодорожном училище в Коврове, жил и работал в Москве. При жизни поэта вышел в свет лишь один сборник его стихотворений («Первый шаг», М., 1888). Многие стихотворения Рыскина написаны на темы из крестьянской жизни, по мотивам народных песен, сказок и преданий (циклы «В деревне», «На Волге», «Народные мотивы», «Сказки»). Он писал также фельетоны в стихах и незадолго перед смертью издал роман из истории раскола — «Купленный митрополит, или Рогожские миллионы» (М., 1893). Кроме публикуемых текстов в песенниках встречается стихотворение «Змея подколодная». На стихи Рыскина писали музыку А. Тарновский («Вдовушка»), Н. Ладухин («Ночь») и другие малоизвестные композиторы.
Живет моя зазноба в высоком терему;
В высокий этот терем нет ходу никому;
Но я нежданным гостем — настанет только ночь —
К желанной во светлицу пожаловать непрочь!..
Без шапки-невидимки пройду я в гости к ней!..
Была бы только ночка сегодня потемней!..
При тереме, я знаю, есть сторож у крыльца,
Но он не остановит детину-удальца:
Короткая расправа с ним будет у меня —
Не скажет он ни слова, отведав кистеня!..
Эх, мой кистень страшнее десятка кистеней!..
Была бы только ночка сегодня потемней!..
Войду тогда я смело и быстро на крыльцо;
Забрякает у двери железное кольцо;
И выйдет мне навстречу, и хилый и седой,
Постылый муж зазнобы, красотки молодой,
И он не загородит собой дороги к ней!..
Была бы только ночка сегодня потемней!..
Войдет тогда к желанной лихая голова,
Промолвит: будь здорова, красавица вдова!..
Бежим со мной скорее, бежим, моя краса,
Из терема-темницы в дремучие леса!..
Бежим — готова тройка лихих моих коней!..
Была бы только ночка сегодня потемней!..
Едва перед рассветом рассеется туман,
К товарищам с желанной примчится атаман;
И будет пир горою тогда в густом лесу,
И удалец женою возьмет себе красу;
Он скажет: не увидишь со мной ты черных дней!..
Была бы только ночка сегодня потемней!..
Опускается темная ноченька…
Хороша эта ночка в лесу!
Выручай меня, силушка-моченька, —
Я неволи в тюрьме не снесу!..
Ой! погнулась решетка оконная,
Задрожали в стене кирпичи…
Тише… Стража окликнула сонная:
«Эй, сорвиголова, не стучи..»
Цепь долой!.. Отдохните же, ноженьки,
Без тяжелых железных колец,
Верой-правдой служите в дороженьке:
Из тюрьмы побежит удалец!..
Сердце вольное бьется с тревогою…
В жилах кровь закипела ключом…
Дай-ка снова решетку потрогаю,
Принажму молодецким плечом!..
Подается решетка… погнулася…
Сорвалась — и упала, звеня…
Стража в душной тюрьме не проснулася…
Ну… теперь не догонят меня!..
Дмитрий Николаевич Садовников родился в 1847 году в Симбирске, умер в 1883 году в Петербурге. Живя в Москве и Петербурге (с 1877 г. — постоянно), он был домашним учителем и заведовал литературно-критическим отделом журнала «Искусство». Известность Садовников приобрел как собиратель и издатель произведений фольклора («Загадки русского народа», 1876; «Сказки и предания Самарского края», 1884). Сотрудничал он во многих периодических изданиях (более чем в 40). Успехом пользовались стихотворные циклы «Из волжских преданий о Стеньке Разине» и «Песни о Стеньке Разине» («Слово», 1881; «Волжский вестник», 1883; «Живописное обозрение», 1883). Кроме оригинальных стихотворений, которые начали появляться с 1868 года, он печатал переводы из А. Тернье, Лонгфелло, Петефи, Эдгара По, Шекспира, Байрона, Рунеберга, Бушора и других поэтов, а также рассказы и критические статьи о поэзии. При жизни Садовникова его стихотворения собраны не были. Некоторые его произведения публиковались посмертно в периодических изданиях 1892–1894 годов и в сб. «Помочь» (под ред. П. Засодимского и А. Коринфского), а отдельными изданиями вышли: «На старой Волге» (Симбирск, 1906) и «Песни Волги» (СПб., 1913, с критико-биографическим очерком Н. А. Державина). Наиболее полное представление о наследии поэта дает издание «Певец Волги Д. И. Садовников», Куйбышев, 1940 (со вступительной статьей В. Ю. Крупянской и списком научных и литературных произведений Садовникова). Среди многих русских поэтов, подражавших фольклору, Садовников занимает особое место. Он разрабатывал сюжеты, навеянные народными преданиями и песнями вольнолюбивого и героического характера. По содержанию и стилю стихотворения Садовникова — один из удачных примеров творческого обращения к фольклорным традициям. Не случайно именно его две песни из разинского цикла удержались в быту едва ли не прочнее, чем соответствующие народные песни.
По посаду городскому,
Мимо рубленых хором,
Ходит Стенька кажный вечер,
Переряженный купцом.
Зазнобила атамана,
Отучила ото сна
Раскрасавица Алена,
Чужемужняя жена.
Муж сидит в ряду гостином
Да алтынам счет ведет,
А жена одна скучает,
Тонко кружево плетет.
Стенька ходит, речь заводит,
Не скупится на слова;
У Алены сердце бьется,
Не плетутся кружева.
«Полюбилась мне ты сразу,
Раскрасавица моя!
Либо лаской, либо силой,
А тебя добуду я!
Не удержат ретивого
Ни запоры, ни замки…
Люб тебе я аль не люб?
Говори мне напрямки!»
На груди ее высокой
Так и ходят ходенем
Перекатный крупный жемчуг
С золотистым янтарем.
Что ей молвить?.. Совесть зазрит
Слушать льстивые слова,
Страхом за сердце хватает,
Как в тумане голова…
«Уходи скорей отсюда! —
Шепчет молодцу она. —
Неравно старик вернется…
Чай, я — мужняя жена…
Нешто можно?» — «Эх, голубка,
Чем пугать меня нашла!..
Мне своей башки не жалко,
А его — куда ни шла!
Коль от дома прочь гоняешь,
Забеги через зады
В переулок, где разбиты
Виноградные сады…
Выйдешь, что ли?» — «Неуемный!
Говорю тебе — уйди!
Не гляди так смело в очи,
В грех великий не вводи!..»
— «Ну, коль этак, — молвит Стенька, —
Так, на чью-нибудь беду,
Я, непрошеный, сегодня
Ночью сам к тебе приду!»
Отошел, остановился,
Глянул раз, пообождал,
Шапку на ухе поправил,
Поклонился и пропал…
Плохо спится молодице;
Полночь близко… Чу!.. Сквозь сон
Половица заскрипела…
Неужели ж это он?
Не успела «ах» промолвить,
Кто-то за руки берет;
Горячо в уста целует,
К ретивому крепко жмет…
«Что ты делаешь, разбойник?
Ну, проснется, закричит!..»
— «Закричит, так жив не будет…
Пусть-ка лучше помолчит.
Не ошиблась ты словечком, —
Что вводить тебя в обман:
Не купец — казак я вольный,
Стенька Разин — атаман!
Город Астрахань проведать
Завернул я по пути,
Чтоб с тобой, моя голубка,
Только ночку провести!
Ловко Стеньку ты поймала!
Так держи его, смотри,
Белых рук не разнимая,
Вплоть до утренней зари!..»
Из-за острова на стрежень,
На простор речной волны
Выбегают расписные,
Острогрудые челны.
На переднем Стенька Разин,
Обнявшись с своей княжной,
Свадьбу новую справляет,
И веселый и хмельной.
А княжна, склонивши очи,
Ни жива и ни мертва,
Робко слушает хмельные,
Неразумные слова.
«Ничего не пожалею!
Буйну голову отдам!» —
Раздается по окрестным
Берегам и островам.
«Ишь ты, братцы, атаман-то
Нас на бабу променял!
Ночку с нею повозился —
Сам наутро бабой стал…»
Ошалел… Насмешки, шепот
Слышит пьяный атаман —
Персиянки полоненной
Крепче обнял полный стан.
Гневно кровью налилися
Атамановы глаза,
Брови черные нависли,
Собирается гроза…
«Эх, кормилица родная,
Волга матушка-река!
Не видала ты подарков
От донского казака!..
Чтобы не было зазорно
Перед вольными людьми,
Перед вольною рекою, —
На, кормилица… возьми!»
Мощным взмахом поднимает
Полоненную княжну
И, не глядя, прочь кидает
В набежавшую волну…
«Что затихли, удалые?..
Эй ты, Фролка, черт, пляши!..
Грянь, ребята, хоровую
За помин ее души!..»
Дата рождения Ивана Кузьмича Кондратьева не установлена, умер он в 1904 году в Москве. Сведения о его жизни скудны. И. А. Белоусов свидетельствует, что Кондратьев, как член Суриковского кружка, «стоит особняком» — «он представлял собой тип тогдашней богемы», «ареной его деятельности был Никольский рынок», на который он «поставлял…литературный товар».[134]Резкую характеристику поэту дает и К. Чуковский.[135] Кондратьев печатал романы («Салтычиха»), повести, драматические картины в стихах («Смерть Аттилы», «Пушкин у цыган», «Пир Стеньки Разина»), исторические очерки («Седая старина Москвы»), стихи, переводы. Прижизненные издания его произведений: «Думы и были», М., 1884; «Под шум дубрав. Песни. Думы. Былины. Народные сказания», М., 1898. Кондратьев был знатоком и ценителем песен («Песня ты русская», «То песни родины моей…», «Сила песни», «Чудо гусли» и др.), многие стихотворения сочинял в традициях «русской песни» («Прощание», «Кручинушка», «Вдовушка», «Пела бы я песенки…», «Горючая слеза» и многие др.). На тексты Кондратьева музыку писали В. Золотаре» и другие малоизвестные композиторы. В песенниках встречаются: «Очаровательные глазки», «Свирель», «Достался жребий мне святой…», «Черноброва краса Дуся…». Кондратьеву иногда приписывается песня «По диким степям Забайкалья…» (см. см.).
Схорони меня, матушка милая,
На погосте меня схорони
И такими словами, родимая,
На кресте ты меня помяни:
«Родилась она тихой, покорною,
Вырастала — пригожа была,
Полюбила — безумно поверила,
Жизнь свою за любовь отдала.
Раз пришла она в ночь непогодную,
От мило́го больная пришла,
И слегла… и, его вспоминаючи,
Как голубка чиста, умерла…»
Блеск очей моих знако́м
Всем, кто любит черны очи!
Эти очи — темны ночи,
Всё идет от них кругом!
Из-под брови погляжу —
Без речей блестят речами!
Захочу — убью очами,
Захочу — приворожу!
Ой вы, очи, — темь ночей!
Родилась смуглянкой,
А без черных без очей
Не была б цыганкой!
Заглядится новичок,
Захмелеет старый, вялый!
Где ты, бравый да удалый?
Где ты, старый старичок?
Приморгну для новичка,
Принахмурюсь для седого,
Разутешу удалого,
Разуважу старичка!
Ой вы, очи, — темь ночей!.. и т. д.
Разутешу — шевельну,
Кудри русые разглажу!
Разуважу — всё налажу,
Стары косточки встряхну!
Жизнь и сила вся моя
Эти очи — темны ночи!
Где те ночи — там и очи,
Где те очи — там и я!
Ой вы, очи, — темь ночей!
Родилась смуглянкой,
А без черных без очей
Не была б цыганкой!
Феодосий Петрович Савинов родился в 1865 году в Тотьме, Вологодской губернии, умер в 1915 году в Вологде. Он учился в юнкерском училище, но, отказавшись от военной карьеры, поступил делопроизводителем Попечительства детских приютов в Вологде, а затем служил в московских нотариальных конторах. С 1885 года стихотворения Савинова печатаются в «Иллюстрированном мире», «Живописном обозрении», «Русском обозрении», «Русской мысли», а также в юмористических изданиях. Первый сборник его стихотворений издан в Вологде (1887), наиболее полное прижизненное издание — Стихотворения, М., 1900. Литературная деятельность Савинова прекратилась задолго до смерти поэта — в начале 1900-х годов он оказался в психиатрической больнице. Лирика Савинова, не отличаясь новизной, привлекает искренностью чувств. В ней звучат призывы к труду, свободе, счастью, но бодрые мотивы часто сменяются унынием и тоской. Некоторые стихотворения Савинова названы им «песнями», другие — стилизованы под фольклор («Картинки старины»).
Слышу песни жаворо́нка,
Слышу трели соловья…
Это — русская сторонка,
Это — родина моя!
Вижу чудное приволье,
Вижу нивы и поля…
Это — русское раздолье,
Это — русская земля!
Слышу песни хоровода,
Звучный топот трепака…
Это — радости народа,
Это — пляска мужика!
Коль гулять, так без оглядки,
Чтоб ходил весь белый свет…
Это — русские порядки,
Это — дедовский завет!
Вижу горы — исполины,
Вижу реки и леса…
Это — русские картины,
Это — русская краса!
Всюду чую трепет жизни,
Где ни брошу только взор…
Это — матушки отчизны
Нескончаемый простор!
Внемлю всюду чутким ухом,
Как прославлен русский бог…
Это значит — русский духом
С головы я и до ног!
К. P. — литературный псевдоним Константина Константиновича Романова (1858–1915). Принадлежа к царскому дому, будучи президентом Академии наук и главным начальником военно-учебных заведений, он своим призванием считал поэзию. Его стихотворения издавались многократно (СПб., 1886; СПб., 1889; СПб., 1900; СПб., 1911). Последнее издание — «Стихотворения 1879–1912», т. 1–3, СПб., 1913–1915. Кроме оригинальных стихотворений известны некоторые переводы К. Р., в частности перевод драмы Гете «Ифигения в Тавриде» (с исследованием и комментариями, СПб., 1910). Несколько его стихотворений положено на музыку. Большую известность приобрели романсы П. Чайковского (цикл из шести романсов, среди них выделяются «Растворил я окно…» и «Уж погасли в комнатах огни…»). Исследователь творчества Чайковского пишет о цикле: «Несмотря на разноликость отдельных романсов, всех их объединяет общий эмоциональный колорит светлой грусти, печали, раздумья… В целом романсы… воспринимаются как лирический дневниковый цикл музыкальных новелл-вариаций».[136] На тексты К. Р. писали романсы и хоры А. Глазунов, Р. Глиэр, А. Гречанинов, М. Ипполитов-Иванов, Э. Направник, С. Рахманинов, П. Чесноков и др. В песенниках, кроме публикуемых текстов, часто встречаются «Колокола». Большое количество стихотворений К. Р. включил в свои «народные» песенники «Чудный месяц» и «Колечко» М. И. Ожегов.
Растворил я окно, — стало грустно невмочь, —
Опустился пред ним на колени,
И в лицо мне пахнула весенняя ночь
Благовонным дыханьем сирени.
А вдали где-то чудно так пел соловей;
Я внимал ему с грустью глубокой
И с тоскою о родине вспомнил своей,
Об отчизне я вспомнил далекой,
Где родной соловей песнь родную поет
И, не зная земных огорчений,
Заливается целую ночь напролет
Над душистою веткой сирени.
Умер, бедняга! В больнице военной
Долго родимый лежал;
Эту солдатскую жизнь постепенно
Тяжкий недуг доконал…
Рано его от семьи оторвали:
Горько заплакала мать,
Всю глубину материнской печали
Трудно пером описать!
С невыразимой тоскою во взоре
Мужа жена обняла;
Полную чашу великого горя
Рано она испила.
И протянул к нему с плачем ручонки
Мальчик — малютка грудной…
…Из виду скрылись родные избенки,
Край он покинул родной.
В гвардию был он назначен, в пехоту,
В полк наш по долгом пути;
Сдали его в Государеву роту
Царскую службу нести.
С виду пригожий он был новобранец,
Стройный и рослый такой,
Кровь с молоком, во всю щеку румянец,
Бойкий, смышленый, живой;
С еле заметным пушком над губами,
С честным открытым лицом,
Волосом рус, с голубыми глазами —
Ну молодец молодцом.
Был у ефрейтора он на поруке,
К участи новой привык,
Приноровился к военной науке,
Сме́тливый был ученик.
Старым его уж считали солдатом,
Стал он любимцем полка;
В этом измайловце щеголеватом
Кто бы узнал мужика!
Он безупречно во всяком наряде
Службу свою отбывал,
А по стрельбе скоро в первом разряде
Ротный его записал.
Мы бы в учебной команде зимою
Стали его обучать,
И, подготовленный, он бы весною
В роту вернулся опять;
Славным со временем был бы он взводным…
Но не сбылись те мечты!
…Кончились лагери; ветром холодным
Желтые сдуло листы,
Серый спустился туман на столицу,
Льются дожди без конца…
В осень ненастную сдали в больницу
Нашего мы молодца.
Таял он, словно свеча, понемногу
В нашем суровом краю;
Кротко, безропотно господу богу
Отдал он душу свою.
Умер вдали от родного селенья,
Умер в разлуке с семьей,
Без материнского благословенья
Этот солдат молодой.
Ласковой, нежной рукою закрыты
Не были эти глаза,
И ни одна о той жизни прожитой
Не пролилася слеза!
Полк о кончине его известили, —
Хлопоты с мертвым пошли:
В старый одели мундир, положили
В гроб и в часовню снесли.
К выносу тела к военной больнице
Взвод был от нас наряжен…
По небу тучи неслись вереницей
В утро его похорон;
Выла и плакала снежная вьюга
С жалобным воплем таким,
Плача об участи нашего друга,
Словно рыдая над ним!
Вынесли гроб; привязали на дроги,
И по худой мостовой
Старая кляча знакомой дорогой
Их потащила рысцой.
Сзади и мы побрели за ворота,
Чтоб до угла хоть дойти:
Взводу до первого лишь поворота
Надо за гробом идти.
Дрогам во след мы глядели, глядели
Долго с печалью немой…
Перекрестилися, шапки надели
И воротились домой…
Люди чужие солдата зароют
В мерзлой земле глубоко,
Там, за заставой, где ветры лишь воют,
Где-то в глуши далеко.
Спи же, товарищ ты наш, одиноко!
Спи же, покойся себе
В этой могиле сырой и глубокой!..
Вечная память тебе!
Семен Яковлевич Надсон родился в 1862 году в Петербурге, умер в 1887 году в Ялте. Воспитывался он в военной гимназии, по окончании Павловского военного училища в Петербурге находился на военной службе (по 1884), затем, выйдя в отставку, служил секретарем редакции журнала «Неделя», последние годы, тяжелобольным, жил на Украине и в Крыму. У современников Надсон пользовался необыкновенной популярностью как поэт, отразивший настроения русской интеллигенции 1880-х годов. Поэзия Надсона привлекала внимание многих композиторов. В те годы критикой высказывалось мнение, преувеличенное, но характерное, что «со времени Лермонтова русская поэзия не знала такого красивого музыкального стиха».[137] На музыку положено более 50 стихотворений Надсона, некоторые неоднократно: «Заря лениво догорает…» (Ц. Кюи, Э. Направник, Н. Спендиаров, Терещенко и др.), «Мне снилось вечернее небо…» (А. Аренский, В. Золотарев, С. Ляпунов, П. Чесноков и др.), «Над свежей могилой» (С. Блуменфельд, В. Золотарев, С. Рахманинов и др.). На тексты Надсона, кроме названных композиторов, писали романсы Ф. Акименко, М. Анцев, К. Бах, Ф. Блуменфельд, А. Гедике, С. Василенко, Р. Глиэр, А. Гречанинов, Ф. Кенеман, Г. Конюс, В. Ребиков (большой цикл), А. Рубинштейн и многие другие. На тексты поэта создано также много хоров. В песенниках встречаются «Отчего так бледны…», «Любили ль вы, как я…», «В тени задумчивого сада…».
Слышишь — в селе, за рекою зеркальной,
Глухо разносится звон погребальный
В сонном затишье полей;
Грозно и мерно, удар за ударом
Тонет в дали, озаренной пожаром
Алых вечерних лучей…
Слышишь — звучит похоронное пенье:
Это апостол труда и терпенья —
Честный рабочий почил…
Долго он шел трудовою дорогой,
Долго родимую землю с тревогой
Потом и кровью поил.
Жег его полдень горячим сияньем,
Ветер знобил леденящим дыханьем,
Туча мочила дождем…
Вьюгой избенку его заметало,
Градом на нивах его побивало
Колос, взращенный трудом.
Много он вынес могучей душою,
С детства привыкшей бороться с судьбою.
Пусть же, зарытый землей,
Он отдохнет от забот и волненья —
Этот апостол труда и терпенья
Нашей отчизны родной.
Не говорите мне «он умер». Он живет!
Пусть жертвенник разбит — огонь еще пылает,
Пусть роза сорвана — она еще цветет,
Пусть арфа сломана — аккорд еще рыдает!
Павел Алексеевич Козлов родился в 1841 году в Москве, умер в 1891 году там же. Воспитывался он в Школе гвардейских подпрапорщиков, но военной карьере предпочел службу в канцелярии министерства иностранных дел (с 1860 г.). Он много лет жил за границей, с 1866 года — в Варшаве и в Вильнюсе. С начала 1870-х годов Козлов сотрудничал в «Заре», «Вестнике Европы», «Русском вестнике», «Русской мысли», «Огоньке», «Всемирной иллюстрации» и др. изданиях. Известность Козлов приобрел как переводчик поэм Байрона, особенно «Дон-Жуана», и произведений Альфреда де Мюссе. При жизни поэта вышел единственный сборник его стихотворений (М., 1884). Лирика Козлова — камерна, но отличается напевностью стиха. Сам поэт положил на музыку многие свои произведения (известен, в частности, его романс «Когда б я знал…»). На стихи Козлова писали романсы М. Слонов («Весенняя ночь», «Когда б я был звездой…», «Ты помнишь ли…»), А. Корещенко («Русалка»), И. Некрасов («Бессонница») и другие малоизвестные композиторы, но некоторые из этих романсов были в свое время популярны. Несколько произведений поэта положил на музыку А. Рубинштейн («Литовская песня», «Сияет звезда золотая..»).
Глядя на луч пурпурного заката,
Стояли мы на берегу Невы.
Вы руку жали мне; промчался без возврата
Тот сладкий миг; его забыли вы…
До гроба вы клялись любить поэта;
Боясь людей, боясь пустой молвы,
Вы не исполнили священного обета;
Свою любовь — и ту забыли вы…
Но смерть близка; близка моя могила.
Когда умру, как тихий шум травы,
Мой голос прозвучит и скажет вам уныло:
Он вами жил… его забыли вы!..
Михаил Николаевич Соймонов родился в 1851 году, умер в 1888 году в Казани. По окончании юридического факультета Казанского университета он служил в окружном суде, с 1879 года — адвокатом в Петербурге. Стихи Соймонова печатались в «Русском богатстве», «Деле», «Наблюдателе», «Всемирной иллюстрации», «Живописном обозрении», «Новом времени» и др. изданиях, но при жизни поэта отдельным изданием не выходили. Они вошли в посмертный сборник: «Недопетые песни» (СПб., 1891). На тексты Соймонова романсы писали малоизвестные композиторы (Геркен, Гот, Прокушинский, Траилин и другие).
На полосыньке я жала,
Золоты снопы вязала —
Молодая;
Истомилась, разомлела…
То-то наше бабье дело —
Доля злая!
Тяжела, — да ничего бы,
Коли в сердце нет зазнобы
Да тревоги;
А с зазнобой…толку мало!..
На снопах я задремала
У дороги.
Милый тут как тут случился,
Усмехнулся, наклонился,
Стал ласкаться,
Целовать… а полоса-то
Так осталась, недожата,
Осыпаться…
Муж с свекровью долго ждали:
«Клин-от весь, чай, — рассуждали —
Выжнет Маша».
А над Машей ночь темнела…
То-то наше бабье дело —
Глупость наша!..
Матвей Иванович Ожегов родился в 1860 году в деревне Михино Нолинского уезда Вятской губ., умер в 1931 году в с. Перово Московской обл. Начальное образование он получил в земской школе в селе Колобовском, с 13 лет стал работать — сначала батраком у сельского дьячка, затем «на услужении» у купца в Нолинске, потом на строительстве Уральской железной дороги, половым в трактире, кладовщиком на Тагильском заводе, штейгером на золотых приисках, сторожем при церкви, кабатчиком, кочегаром на паровозе, кассиром на железной дороге, рабочим на Чусовском заводе и т. п. С 1885 года Ожегов жил в Москве, где также исполнял самую различную работу. Будучи поэтом-самоучкой, он состоял в Суриковском кружке, занимая в нем консервативные позиции; на его поэзии лежит печать мелкобуржуазной ограниченности. Песни в духе народных он стал сочинять еще подростком; они пелись его товарищами и односельчанами. Первое его печатное произведение — стихотворение «Поле» («Иллюстрированная газета», 1890, 10 мая). Как свидетельствует писатель И. А. Назаров, к этому времени «многие из его (Ожегова. — В. Г.) песен уже распевались хорами песенников в трактирах и чайных».[138] Они вошли в первый его сборник: «Песни и стихотворения», М., 1891. Тогда же некоторые стихотворения Ожегова были анонимно включены в песенники и в лубочные издания («Звезда», «Безумная», «Конфетка моя»). В своей автобиографии поэт пишет: «В то время, когда я с семейством, с больными детьми, не досыпал и не доедал, мои песни пелись в Москве без умолку. Таковы песни: «Меж крутых берегов…», „Безумная“».[139] Свои песни Ожегов часто импровизировал, играя на гармонике. Он обрабатывал также некоторые народные песни («Как под яблонькой под той…», «Эх, кумушка, ты голубушка…», «Как у новых у ворот…», «Потеряла я колечко…»), которые распространились в песенниках в его редакции, вследствие чего авторство приписывалось иногда поэту. Ожегов сам составлял лубочные песенники («Молодецкая кручина», «Пастушок», «Чудный месяц», «Колечко»), куда помещал в большом количестве свои стихи и стихи русских поэтов, ставшие популярными песнями, при этом часто в своей собственной редакции. Под такими текстами он иногда ставил подпись: «Испр. Ожегов». Как вспоминает И. Белоусов, «некоторые товарищи тогда подсмеивались над этим и спрашивали: что это значит — исправил или испортил?» [140]
Как под лесом, лесом,
В зеленом садочке
Часто мы гуляли
С миленьким дружочком.
Часто мы гуляли,
Много говорили,
Лаской да приветом
Друг друга дарили.
Помню я дорожку,
Где мы расставались;
С миленьким надолго —
Навек распрощались.
Гой ты, лес зеленый,
Гой ты, путь-дорога,
Подарите счастье,
Воротите друга.
Воротите друга
Из чужбины дальной,
Разнесите звуки
Песенки печальной!
Меж крутых берегов
Волга-речка текла,
А на ней, по волнам,
Легка лодка плыла.
В ней сидел молодец,
Шапка с кистью на нем,
Он, с веревкой в руках,
Волны резал веслом.
Он ко бережку плыл,
Лодку вмиг привязал,
Сам на берег взошел,
Соловьем просвистал.
Как на том берегу
Красный терем стоял,
Там красотка жила,
Он ее вызывал.
Муж красавицы был
Воевода лихой,
Да понравился ей
Молодец удалой.
Дожидала краса
Молодца у окна,
Принимала его
По веревке она.
Погостил молодец —
Утром ранней зарей
И отправился в путь
Он с красоткой своей.
Долго, долго искал
Воевода жену,
Отыскал он ее
У злодея в плену.
Долго бились они
На крутом берегу,
Не хотел уступить
Воевода врагу.
И последний удар
Их судьбу порешил,
Он конец их вражде
Навсегда положил:
Волга в волны свои
Молодца приняла,
По реке, по волнам,
Шапка с кистью плыла.
Сокрушилося сердечко,
Взволновалась в сердце кровь,
Потеряла я колечко,
Потеряла я любовь.
Я по этом по колечке
Буду плакать-горевать,
По любезном по дружочке
Поневоле тосковать.
Я по бережку гуляла,
По долинушке прошла;
Там цветочек я искала,
Но цветочек не нашла.
Много цветиков пригожих,
Да цветочки всё не те —
Всё цветочки непохожи
По заветной красоте.
Непохожи на те очи,
Что любовью говорят,
Что как звезды полуночи
Ясно блещут и горят.
Где девался тот цветочек,
Что долину украшал,
Где мой миленький дружочек,
Что словами обольщал.
Обольщал милый словами,
Уговаривал всегда:
Не плачь, девица, слезами,
Не покину никогда.
Мил уехал и оставил
Мне малютку на руках,
Обесчестил, обесславил, —
Жить заставил в сиротах.
Как взгляну я на сыночка,
Вся слезами обольюсь,
Пойду с горя к быстрой речке
Я, сиротка, утоплюсь.
Нет, уж бог один свидетель,
Полагаюсь на него,
Мне не жаль тебя, мучитель,
Жаль малютку твоего.
Отворите окно, отворите!
Мне недолго осталося жить,
Еще раз на свободу пустите,
Не мешайте мне жить и любить…
Выше сосен зеленые ели
Вырастают в сиянии дня.
Для чего же мне цепи надели?
Скиньте их и не мучьте меня!
Каплю света мне в сердце пролейте,
Успокойте лишь душу мою!
Пожалейте меня, пожалейте,
Я у края могилы стою!
Слышу, песня вдали прозвучала,
Что певала родимая мать, —
И в груди сердце вдруг застучало,
Знать — недолго осталось страдать!
Хоть на час на свободу пустите,
На раздолье любимых полей.
Отворите ж окно, отворите
Одинокой темницы моей!
Даниил Максимович Ратгауз родился в 1868 году в Харькове, умер в 1937 году. По окончании юридического факультета Киевского университета он занялся литературой, после 1917 года уехал за границу. В печати он дебютировал циклом «Итоги жизни» («Наблюдатель», 1893), сотрудничал в «Русской мысли», «Биржевых ведомостях», «Севере», «Петербургской жизни» и других изданиях. Первый сборник его стихотворений вышел в Киеве в 1893 году. При жизни поэта изданы в России: Полное собрание стихотворений Д. Ратгауза в двух томах, СПб. — М., [1906]; «Мои песни», М., 1917. Камерная лирика Ратгауза, наполненная безотрадными чувствами, была критически воспринята уже его современниками.[141] Но музыкальность его стихов привлекла внимание многих композиторов. На тексты Ратгауза писали музыку А. Аренский («Звезда блестящая сорвалася с небес…», «Не зажигай огня…»), А. Гречанинов («В полусне», «Розовый отблеск заката…»), С. Рахманинов («Эти летние ночи прекрасные…», «Проходит всё…»). Особенно много романсов написали Р. Глиэр (19) и М. Ипполитов-Иванов (16). Несколько хоров создал Ц. Кюи («День погас», «Неразгаданный сон», «Уснуло всё», «Ушла, ушла весна…»). Стихотворения Ратгауза положили на музыку также Ю. Блейхман, Б. Гродзкий, В. Золотарев, А. Корещенко, С. Лаппо-Данилевский, Н. Ладухин, В. Муромцевский, Я. Пригожий, Б. Подгорецкий, С. Траилин, К. Тидеман, С. Юферов и др. Но популярны до нашего времени лишь романсы П. Чайковского. В 1892 году Ратгауз, тогда еще никому не известный поэт, послал несколько своих стихотворений прославленному композитору. Настроения, выраженные а этих стихах, оказались созвучными душевному состоянию Чайковского, и он создал цикл из 6 романсов. В письме к поэту от 3/VI 1893 года Чайковский признавался: «Не знаю, какова будет судьба наших романсов, но знаю, что писал их с большим удовольствием».[142] Романсы Чайковского на слова Ратгауза являются последними и одними из лучших в творчестве композитора; кроме публикуемого текста в цикл вошли: «Ночь», «В эту лунную ночь…», «Закатилось солнце…», «Средь мрачных дней…», «Снова, как прежде, один…».
Мы сидели с тобой у заснувшей реки.
С тихой песней проплыли домой рыбаки.
Солнца луч золотой за рекой догорал,
И тебе я тогда ничего не сказал.
Загремело вдали, надвигалась гроза,
По ресницам твоим покатилась слеза.
И с безумным рыданьем к тебе я припал
И тебе ничего, ничего не сказал.
И теперь, в эти дни, я, как прежде, один,
Уж не жду ничего от грядущих годин.
В сердце жизненный звук уж давно отзвучал…
Ах, зачем я тебе ничего не сказал!
Сергей Александрович Сафонов родился в 1867 году, умер в 1904 году в Петербурге. Литературной деятельностью он занялся сразу же по окончании московской гимназии. Первые печатные произведения Сафонова появились в 1888 году в «Стрекозе», сотрудничал он в «Ниве», «Севере», «Русском вестнике», «Живописном обозрении». При жизни поэта вышел в свет единственный его сборник: Стихотворения, СПб., 1893, удостоенный Пушкинской премии Академии наук. Лирика Сафонова отразила настроения русской интеллигенции эпохи «безвременья», она проникнута глубокой грустью, а подчас тоской и пессимизмом. На стихи Сафонова писали музыку В. Муромцевский («Мы встретились с тобой…»), А. Петров (то же), И. Некрасов («На просторе лесистой поляны…»), М. Ипполитов-Иванов («Рассвет») и другие.
Это было давно… Я не помню, когда это было…
Пронеслись, как виденья, и канули в вечность года,
Утомленное сердце о прошлом теперь позабыло…
Это было давно… Я не помню, когда это было,
Может быть, никогда…
Я не знаю тебя… После долгой печальной разлуки
Как мне вспомнить твой голос, твой взгляд, очертанья лица
И ласкавшие некогда милые, нежные руки? —
Я не знаю тебя после долгой печальной разлуки,
После слез без конца…
Иногда… иногда, мне сдается, тебя я встречаю
В вихре жизни безумной, в разгаре людской суеты,
Жду тебя и зову, все движенья твои замечаю…
Иногда… иногда, мне сдается, тебя я встречаю,
Но вгляжусь — нет, не ты!..
Это было давно. Я не помню, когда это было?..
Но бессонные ночи, но думы… Как жутко тогда,
Как мне хочется счастья, как прошлое близко и мило!..
Это было давно… Я не помню, когда это было, —
Но со мной ты всегда!..
Владимир Александрович Мазуркевич родился в 1871 году в Петербурге, дата его смерти неизвестна. По окончании юридического факультета Петербургского университета он служил адвокатом. Стихи Мазуркевича появились в печати в 1887 году, сотрудничал он в «Живописном обозрении», «Ниве», «Петербургской жизни», «Вестнике иностранной литературы», «Вестнике Европы», «Наблюдателе» и в юмористических изданиях, переводил Верлена, Петефи и других поэтов. При жизни поэта вышел один сборник его произведений: Стихотворения, СПб., 1900. В песенниках, кроме публикуемого текста, встречается «Прошла пора моих мечтаний…». На слова Мазуркевича писали романсы малоизвестные композиторы: П Броун, М. Иванов, Г. Комаров, А. Коптяев, Ф. Липаев, М. Речкунов, М. Разговоров, В. Семенов, С. Траилин, В. Шпачек, Л. А. Яковлев и другие. Кроме публикуемого некоторой известностью пользовались романсы: «Я с ней сидел вдвоем…» (А. Таскин), «У жемчужного фонтана…» (С. Траилин), «Я плыву в челноке…» (М. Черно-Иванов).
Дышала ночь восторгом сладострастья…
Неясных дум и трепета полна,
Я вас ждала с безумной жаждой счастья,
Я вас ждала и млела у окна.
Наш уголок я убрала цветами,
К вам одному неслись мечты мои,
Мгновенья мне казалися часами…
Я вас ждала; но вы… вы не пришли.
В окно вливался аромат сирени,
В лучах луны дремал заглохший сад,
Дрожа, мерцали трепетные тени,
С надеждой вдаль я устремляла взгляд;
Меня томил горячий воздух ночи,
Она меня, как поцелуй ваш, жгла,
Я не могла сомкнуть в волненьи очи, —
Но вы не шли… А я вас так ждала.
Вдруг соловей защелкал над куртиной,
Притихла ночь, в молчании застыв,
И этот рокот трели соловьиной
Будил в душе таинственный призыв.
Призыв туда, где счастие возможно
Без этой лжи, без пошлой суеты,
И поняла я сердцем, как ничтожна
Моя любовь, — дитя больной мечты.
Я поняла, что счастие не в ласках
Греховных снов с возлюбленным моим,
Что этот мир рассеется, как в сказках
Заветных чар завороженный дым,
Что есть другое, высшее блаженство, —
Им эта ночь таинственно полна,—
В нем чистота, отрада, совершенство,
В нем утешенье, мир и тишина.
Мне эта ночь навеяла сомненье…
И вся в слезах задумалася я.
И вот теперь скажу без сожаленья:
«Я не для вас, а вы — не для меня!»
Любовь сильна не страстью поцелуя!
Другой любви вы дать мне не могли…
О, как же вас теперь благодарю я
За то, что вы на зов мой не пришли!
Некоторым своим стихотворениям Максим Горький (1868–1936) придавал песенную форму. Уже первое его печатное произведение — рассказ «Макар Чудра» (1892) — заключало в себе стилизованную под цыганскую «Песню Лойко Зобара». В сказке «О маленькой фее и молодом чабане» в уста героя и героини вложено несколько песен. Стихи в рассказе «О Чиже, который лгал, и о Дятле — любителе истины» также названы песнями. В «Сказках об Италии» есть песня извозчика Карло Бамболо. В рассказе «На Чангуле» поет молдавская девушка, в «Весельчаке» «незатейливую песенку» пересказывает перс. Горький перевел также песню корсара Раньяра Лодборга из книги О. Тьерри «История завоевания Англии норманнами». Однако ни одно из этих произведений песней в собственном смысле не стало. На тексты «Песни о Соколе» и особенно «Песни о Буревестнике» музыка создавалась неоднократно (П. Ренчицкий, Е. Безродная и др.). Романсы на слова Горького писали Ф. Бобров, А. Лазарев и другие малоизвестные композиторы. Стихотворение из пьесы «Дачники» («Осени дыханием гонимы…») положено на музыку несколькими композиторами (Н. Волков, Р. Глиэр, И. Сокол и др.). М. Горькому приписывается песня «Солнце всходит и заходит…» (см.), но для этого нет достаточных оснований (см. примеч. 656).
В лесу над рекой жила фея,
В реке она часто купалась;
И раз, позабыв осторожность,
В рыбацкие сети попалась.
Ее рыбаки испугались,
Но был с ними юноша Марко;
Схватил он красавицу фею
И стал целовать ее жарко.
А фея, как гибкая ветка,
В могучих руках извивалась,
Да в Марковы очи глядела
И тихо над чем-то смеялась.
Весь день она Марка ласкала;
А как только ночь наступила,
Пропала веселая фея…
У Марка душа загрустила…
И дни ходит Марко, и ночи
В лесу, над рекою Дунаем,
Всё ищет, всё стонет: «Где фея?»
А волны смеются: «Незнаем!»
Но он закричал им: «Вы лжете!
Вы сами целуетесь с нею!»
И бросился юноша глупый
В Дунай, чтоб найти свою фею…
Купается фея в Дунае,
Как раньше, до Марка, купалась;
А Марка — уж нету…
Но всё же
От Марка хоть песня осталась,
А вы на земле проживете,
Как черви слепые живут;
Ни сказок о вас не расскажут,
Ни песен про вас не споют!
Даты рождения и смерти М. В. Медведева установить не удалось. Сведения о нем очень скудны. Он состоял в Союзе драматических писателей, переводил с французского и итальянского, был автором нескольких одноактных пьес и эстрадных миниатюр. Стихотворения его появлялись в печати не часто. Его книга «Первые шаги» (СПб., 1901) стала большой библиографической редкостью.
Он говорил мне: «Будь ты моею!
Страстью объятый, томлюсь и млею…
Дай мне надежду, дай упоенье;
Сердце унылое ты освети».
Так лживой речью душу смущал он,
Так лживой речью душу смущал он,
Но не любил он, нет, не любил он,
Нет, не любил он, ах! не любил меня!
Он говорил мне: «Друг ненаглядный,
Ты мне продлишь счастье земное…
Всё упованье и утешенье,
Всё в тебе, милой сердцем со мною».
Страстною речью так заверял он,
Страстною речью так заверял он,
Но не любил он, нет, не любил он,
Нет, не любил он, ах! не любил меня!
Все эти речи сердце сгубили
И пробудили во мне сомненье,
Жизнью шутили, счастья лишили,
Нет мне отрады, нет мне забвенья.
Бедное сердце мне поразил он,
Бедное сердце мне поразил он,
Но не любил он, нет, не любил он,
Нет, не любил он, ах! не любил меня!..
Леонид Петрович Радин родился около 1860 года, умер в 1901 году в Крыму. Учился он в Петербургском университете, был последователем Д. И. Менделеева. Он известен как автор научно-популярной книги «Простое слово о мудреной науке» («Начатки химии») и ряда статей в «Научном обозрении». В 1880-е годы Радин посвящает себя революционной деятельности, сначала как народник, а с 1890-х годов как марксист. В созданной Радиным типографии, на изобретенном им мимеографе печаталась марксистская литература. В 1896 году он был арестован и через полтора года сослан в Вятку, а затем в Яранск. Радин писал стихи, которые не издавались и не сохранились. В тюрьме и ссылке он создал несколько революционных песен (кроме публикуемой — «Снова я слышу родную «Лучину»…» и «Смелей, друзья, идем вперед…»).
Смело, товарищи, в ногу!
Духом окрепнем в борьбе,
В царство свободы дорогу
Грудью проложим себе.
В царство свободы дорогу
Грудью проложим себе.
Вышли мы все из народа,
Дети семьи трудовой.
«Братский союз и свобода» —
Вот наш девиз боевой.
«Братский союз и свобода» —
Вот наш девиз боевой.
Долго в цепях нас держали,
Долго нас голод томил,
Черные дни миновали,
Час искупленья пробил!
Черные дни миновали,
Час искупленья пробил!
Время за дело приняться,
В бой поспешим мы скорей.
Нашей ли рати бояться
Призрачной силы царей?
Нашей ли рати бояться
Призрачной силы царей?
Всё, чем держа́тся их троны,
Дело рабочей руки…
Сами набьем мы патроны,
К ружьям привинтим штыки.
Сами набьем мы патроны,
К ружьям привинтим штыки.
Свергнем могучей рукою
Гнет роковой навсегда
И водрузим над землею
Красное знамя труда!
И водрузим над землею
Красное знамя труда!
Глеб Максимилианович Кржижановский родился в 1872 году в Самаре, умер в 1959 году. Учился в Петербургском технологическом институте. Состоял в «Союзе борьбы за освобождение рабочего класса». В 1895 году был арестован и в 1897 году сослан в Минусинский край. По возвращении из ссылки жил в Самаре и Киеве. Активный участник революционного движения. После Октябрьской революции возглавил ГОЭЛРО, был директором Энергетического института. Кроме публикуемых текстов с его именем связывается известная песня «Красное знамя» (см.).
Вихри враждебные воют над нами,
Темные силы нас злобно гнетут,
В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас еще судьбы безвестные ждут.
Но мы подымем гордо и смело
Знамя борьбы за рабочее дело,
Знамя великой борьбы всех народов
За лучший мир, за святую свободу!
На бой кровавый,
Святой и правый,
Марш, марш вперед,
Рабочий народ!
На бой кровавый,
Святой и правый,
Марш, марш вперед,
Рабочий народ!
Мрет в наши дни с голодухи рабочий.
Станем ли, братья, мы дольше молчать?
Наших сподвижников юные очи
Может ли вид эшафота пугать?
В битве великой не сгинут бесследно
Павшие с честью во имя идей,
Их имена с нашей песней победной
Станут священны мильонам людей.
На бой кровавый,
Святой и правый,
Марш, марш вперед,
Рабочий народ!
На бой кровавый,
Святой и правый,
Марш, марш вперед,
Рабочий народ!
Нам ненавистны тиранов короны,
Цепи народа-страдальца мы чтим,
Кровью народной залитые троны
Кровью мы наших врагов обагрим.
Месть беспощадная всем супостатам,
Всем паразитам трудящихся масс,
Мщенье и смерть всем царям-плутократам,
Близок победы торжественный час!
На бой кровавый,
Святой и правый,
Марш, марш вперед,
Рабочий народ!
На бой кровавый,
Святой и правый,
Марш, марш вперед,
Рабочий народ!
Беснуйтесь, тираны, глумитесь над нами,
Грозите свирепо тюрьмой, кандалами!
Мы вольны душою, хоть телом попраны.
Позор, позор, позор вам, тираны!
Пусть слабые духом трепещут пред вами,
Торгуют бесстыдно святыми правами;
Телесной неволи не страшны нам раны.
Позор, позор, позор вам, тираны!
За тяжким трудом, в доле вечного рабства,
Народ угнетенный вам копит богатства,
Но рабство и муки не сломят титана!
На страх, на страх, на страх вам, тираны!
В рудниках под землей, за станком и на поле,
Везде раздаются уж песни о воле,
И звуки той песни доходят до тронов
На страх, на страх, на страх всем тиранам!
Сверкайте штыками, грозите войсками,
Спасти вас не смогут казармы с тюрьмами,
Ваш собственный страх не сковать вам цепями,
И стыд, и страх, и месть вам, тираны!
От пролитой крови заря заалела,
Могучая всюду борьба закипела,
Пожаром восстанья объяты все страны.
И смерть, и смерть, и смерть вам, тираны!
Прохор Григорьевич Горохов родился в 1869 году в д. Якимовка Малоярославского уезда, Калужской губ., умер в 1925 году. Крестьянский поэт-самоучка, Горохов в молодости уехал из родной деревни, работал в Москве водопроводчиком, был рабочим на заводе Зингера. За участие в революционном движении в 1906 году Горохова выслали из Москвы на два года. После Октябрьской революции Горохов вступил в Коммунистическую партию, был членом Калужского губисполкома, работал заведующим уездным земотделом и председателем народного суда Малоярославского уезда.[143] Большую часть своих стихотворений Горохов сочинил в 1890-е годы и включил их в сборник «Самобытная свирель» (М., 1901). В 1902 году он вступил в «Московский товарищеский кружок писателей из народа». Кроме стихов Горохов писал и прозу, но известность ему принесли две песни, которые стали восприниматься как народные.
Истерзанный, измученный
Работой трудовой,
Идет, как тень загробная,
Наш брат мастеровой.
С утра до темной ноченьки
Стоит за верстаком,
В руках пила пудовая
С тяжелым молотком.
Он бьет тяжелым молотом —
Копит купцу казну,
А сам страдает голодом,
Порой несет нужду.
Купец к нему ласкается,
Коль нужен он к труду,
А нет, так издевается
И гнет его в дугу.
И в зимушку холодную
Дает ему расчет;
Без гроша выйдет труженик,
Хоть плачет, но идет.
Головушка закружится
От этой кутерьмы:
Все деточки голодные,
Чахотка у жены.
Придет, в постелю бросится
И плачет как дитя,
И жить-то, братцы, хочется,
И жизнь-то нелегка!
Бывало, в дни веселые
Гулял я молодцом,
Не знал тоски-кручинушки
Как вольный удалец.
Любил я деву юную,—
Как цветик хороша,
Тиха и целомудренна,
Румяна, как заря.
Спознался ночкой темною,
Ах! ночка та была,
Июньская волшебная,
Счастлива для меня.
Бывало, вспашешь полосу,
Лошадку уберешь
И мне тропой знакомою
В заветный бор идешь,
Глядишь: моя красавица
Давно уж ждет меня;
Глаза полуоткрытые,
С улыбкой на устах.
Но вот начало осени;
Свиданиям конец,
И деву мою милую
Ласкает уж купец.
Изменница презренная
Лишь кровь во мне зажгла,
Забыла мою хижину,
В хоромы жить ушла.
Живет у черта старого
За клеткой золотой,
Как куколка наряжена,
С распущенной косой.
Просил купца надменного,
Ее чтоб отпустил;
В ногах валялся, кланялся,—
Злодей не уступил.
Вернулся в свою хижину —
Поверьте, одурел,
И всю-то ночь осеннюю
В раздумье просидел.
Созрела мысль злодейская,
Нашел во тьме топор,
Простился с отцом-матерью
И вышел через двор.
Стояла ночка темная,
Вдали журчал ручей,
И дело совершилося:
С тех пор я стал злодей.
Теперь в Сибирь далекую
Угонят молодца
За деву черноокую,
За старого купца.
Елена Алексеевна Буланина родилась в 1876 году в Москве, умерла в 1941 (?) году в Саранске. В 1900-е годы она работала учительницей в Самаре, где познакомилась с Горьким.[144] Первые стихи Буланиной появились в «Самарской газете»; сотрудничала она в «Русском слове», «Курьере», «Книжках недели», «Народном благе», «Семье», «Южной России» и в других провинциальных изданиях 1890–1900-х годов. Ее стихотворения вошли в сборник «Раздумья» (М., 1901). Демократические убеждения поэтессы выразились в стихотворениях «Памяти Белинского», «Памяти Шевченко», «Памяти Салтыкова-Щедрина» и других. Кроме публикуемого текста популярность приобрел «Призыв» («Мне чудится; звучит Роланда дивный рог…»).
Заря чуть алеет. Как будто спросонка
Все вздрогнули ивы над светлой водой.
Душистое утро, как сердце ребенка,
Невинно и чисто, омыто росой.
А озеро будто, сияя, проснулось
И струйками будит кувшинки цветы.
Кувшинка, проснувшись, лучам улыбнулась,
Расправила венчик, раскрыла листы…
Вот вспыхнуло утро. Румянятся воды.
Над озером быстрая чайка летит:
Ей много простора, ей много свободы,
Луч солнца у чайки крыло серебрит…
Но что это? Выстрел… Нет чайки прелестной:
Она, трепеща, умерла в камышах.
Шутя ее ранил охотник безвестный,
Не глядя на жертву, он скрылся в горах.
…И девушка чудная чайкой прелестной
Над озером светлым спокойно жила.
Но в душу вошел к ней чужой, неизвестный,—
Ему она сердце и жизнь отдала.
Как чайке охотник, шутя и играя,
Он юное, чистое сердце разбил.
Навеки убита вся жизнь молодая:
Нет веры, нет счастья, нет сил!
На стихи Валерия Яковлевича Брюсова (1873–1924) писали музыку С. Василенко (6 романсов), Р. Глиэр («Девочка далекая…», «И месяц белый в лесу горит…»), А. Гречанинов («Вы, снежинки, вейте…», «Детская», «Песня сборщиков»), С. Рахманинов («Крысолов»), Ц. Кюи («Мыши»), Н. Метнер («Тяжела, бесцветна и пуста надмогильная плита…»). По нескольку романсов написали В. Ребиков, И. Рачинский, Сенилов, С. Каменев, Яворский и другие малоизвестные композиторы.
«Каменщик, каменщик в фартуке белом,
Что ты там строишь? кому?»
— «Эй, не мешай нам, мы заняты делом.
Строим мы, строим тюрьму».
— «Каменщик, каменщик с верной лопатой,
Кто же в ней будет рыдать?»
— «Верно, не ты и не твой брат, богатый,
Незачем вам воровать».
— «Каменщик, каменщик, долгие ночи
Кто ж проведет в ней без сна?»
— «Может быть, сын мой, такой же рабочий.
Тем наша доля полна».
— «Каменщик, каменщик, вспомнит, пожалуй,
Тех он, кто нес кирпичи!»
— «Эй, берегись, под лесами не балуй…
Знаем всё сами, молчи!»
Я на дудочке играю,
Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля,
Я на дудочке играю,
Чьи-то души веселя.
Я иду вдоль тихой речки,
Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля,
Дремлют тихие овечки,
Кротко зыблются поля.
Спите, овцы и барашки,
Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля,
За лугами красной кашки
Стройно встали тополя.
Малый домик там таится,
Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля,
Милой девушке приснится,
Что ей душу отдал я.
И на нежный зов свирели,
Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля,
Выйдет, словно к светлой цели,
Через сад, через поля.
И в лесу, под дубом темным,
Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля,
Буду ждать в бреду истомном,
В час, когда уснет земля.
Встречу гостью дорогую,
Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля,
Вплоть до утра зацелую,
Сердце лаской утоля.
И, сменившись с ней колечком,
Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля,
Отпущу ее к овечкам,
В сад, где стройны тополя.
Галина — псевдоним Глафиры Адольфовны Эйнерлинг, в замужестве — Гусевой-Оренбургской. Она родилась в 1873 году в Петербурге, умерла в 1942 году (?). По окончании гимназии Галина служила на телеграфе. Первые ее стихотворения появились в 1895 году в «Живописном обозрении». С 1899 года она сотрудничала в «Русском богатстве», а также в «Правде», «Жизни», «Образовании», «Мире божьем» и других изданиях. Сборники Галиной издавались дважды: Стихотворения, СПб., 1902; «Предрассветные песни», СПб., 1906. В начале своего творческого пути Галина отражала настроения, характерные для демократической части русского общества. За стихотворение «Лес рубят» (1901) она подверглась административной ссылке. Поэтесса живо откликнулась на англо-бурскую войну 1899–1902 годов, посвятив ей целый цикл стихотворений (кроме публикуемого — «Перед битвой», «Последний выстрел», «Видишь, мама, ты какая…», «Женщины Трансвааля»), в которых выразила сочувствие жертвам империалистической политики. Позже Галина отошла от общественно-литературной борьбы и вместе с мужем выехала за границу, откуда на родину не вернулась. Кроме стихотворений она писала также сказки и рассказы, переводила Байрона, Ибсена, Шекспира. Критика судила о поэзии Галиной разноречиво. Брюсов резко отозвался о ее стихах.[145] П. Ф. Якубович выделил ее первый сборник на фоне декадентской литературы, отмечая простоту, искренность ее произведений, «музыкальность стиха».[146] Последнее свойство поэзии Галиной привлекло к ней внимание композиторов. На ее стихи писали романсы С. Рахманинов («Здесь хорошо…», «Как мне больно…», «У моего окна…»), М. Гнесин («Бог солнца»), В. Бюцов («Мечтатель», «Спи, печаль моя…»), Б. Асафьев («Песня соловья»), A. Гречанинов («Солнце свой праздник кончает…»), П. Чесноков («Другу»), В. Золотарев («Приходи»), Б. Гродзкий («Всё заснуло…»), Р. Глиэр («Жить — будем жить…»), В. Кашперов («Я смеюсь…») и многие другие. Циклы создали М. Бариновский, Б. Подгорецкий, П. Ренчицкий. На слова «Приходи» музыку написали B. Варгин, А. Танеев, С. Соколов, В. Муромцевский. «Здесь хорошо…», кроме Рахманинова, положили на музыку Б. Подгорецкий, Н. Сасс-Тисовский, Н. Ширяев и др. Кроме публикуемых текстов в песенниках встречается стихотворение «Звезды» («Друг мой, как звезды сияют, взгляни!..»).
Да, час настал, тяжелый час
Для родины моей…
Молитесь, женщины, за нас,
За наших сыновей!..
Мои готовы все в поход, —
Их десять у меня!..
Простился старший сын с женой —
Поплакал с ним и я…
Троих невесты будут ждать —
Господь, помилуй их!..
Идет с улыбкой умирать
Пятерка остальных.
Мой младший сын… Тринадцать лет
Исполнилось ему.
Решил я твердо: «Нет и нет —
Мальчишку не возьму!..»
Но он, нахмурясь, отвечал:
«Отец, пойду и я!..
Пускай я слаб, пускай я мал —
Верна рука моя…
Отец, не будешь ты краснеть
За мальчика в бою —
С тобой сумею умереть
За родину свою!..»
Да, час настал, тяжелый час
Для родины моей…
Молитесь, женщины, за нас,
За наших сыновей!
Лес рубят — молодой, нежно-зеленый лес…
А сосны старые понурились угрюмо
И полны тягостной неразрешимой думы…
Безмолвные, глядят в немую даль небес…
Лес рубят… Потому ль, что рано он шумел?
Что на заре будил уснувшую природу?
Что молодой листвой он слишком смело пел
Про солнце, счастье и свободу?
Лес рубят… Но земля укроет семена;
Пройдут года, и мощной жизни силой
Поднимется берез зеленая стена —
И снова зашумит над братскою могилой!..
Степан Гаврилович Скиталец (Петров) родился в 1869 году в д. Обшаровка Самарской губ., умер в 1941 году. В детстве он пел с отцом песни на ярмарках и в трактирах под аккомпанемент гуслей. Учился он в самарской учительской семинарии, откуда был уволен (1887) за «политическую неблагонадежность», после чего пел в церковном хоре, служил в суде, был бродячим актером. Печататься Скиталец начал в 1890-е годы в провинциальных газетах, первые стихотворные фельетоны его появились в «Самарской газете» (1897). Тогда же он сблизился с М. Горьким, вместе с которым был арестован и заключен в нижегородскую тюрьму за революционную пропаганду среди сормовских рабочих (апрель — июль 1901 г.). До наступления реакции после первой русской революции Скиталец сотрудничал в «Знании». Деятельность его как поэта почти целиком приходится на конец XIX — начало XX века. Первый сборник его рассказов и песен (отредактированных Горьким) вышел в свет в 1902 году. С 1921 по 1934 год Скиталец жил в Харбине. В последние годы он написал цикл воспоминаний и закончил роман «Кандалы». Будучи большим знатоком и превосходным исполнителем народных песен (поэт выступал как певец и рассказывал об истории песен также и после Октябрьской революции),[147] Скиталец многие свои произведения создавал как песни, рассчитывая на их устное исполнение. На тексты Скитальца цикл романсов создал Р. Глиэр («Вы сказались, бессонные ночи…», «Спит море предо мною…», «Я хочу веселья…», «Ручей»), музыку писали также В. Золотарев, В. Калинников, П. Чесноков, Ф. Кёнеман, А. Корещенко, С. Толстой и др.
Колокольчики-бубенчики звенят,
Простодушную рассказывают быль…
Тройка мчится, комья снежные летят,
Обдает лицо серебряная пыль!
Нет ни звездочки на темных небесах,
Только видно, как мелькают огоньки,
Не смолкает звон малиновый в ушах,
В сердце нету ни заботы, ни тоски.
Эх! лети, душа, отдайся вся мечте,
Потоните, хороводы бледных лиц!
Очи милые мне светят в темноте
Из-под черных, из-под бархатных ресниц…
Эй, вы, шире, сторонитесь, раздавлю!
Бесконечно, жадно хочется мне жить!
Я дороги никому не уступлю,
Я умею ненавидеть и любить…
Ручка нежная прижалась в рукаве…
Не пришлось бы мне лелеять той руки,
Да от снежной пыли мутно в голове,
Да баюкают бубенчики-звонки!
Простодушные бубенчики-друзья,
Говорливые союзники любви,
Замолчите вы, лукаво затая
Тайны нежные, заветные мои!
Ночь окутала нас бархатной тафтой,
Звезды спрятались, лучей своих не льют,
Да бубенчики под кованой дугой
Про любовь мою болтают и поют…
Пусть узнают люди хитрые про нас,
Догадаются о ласковых словах
По бубенчикам, по блеску черных глаз,
По растаявшим снежинкам на щеках.
Хорошо в ночи бубенчики звенят,
Простодушную рассказывают быль…
Сквозь ресницы очи милые блестят,
Обдает лицо серебряная пыль!..
Некрасива песнь моя —
Знаю я!
Непохож я на певца —
Я похож на кузнеца.
Я для кузницы рожден,
Я — силен!
Пышет горн в груди моей:
Не слова, а угли в ней!
Песню молотом кую,
Раздувает песнь мою
Грусть моя!
В искрах я!
Я хотел бы вас любить,
Но не в силах нежным быть:
Нет — я груб!
Ласки сумрачны мои:
Не идут слова любви
С жарких губ.
Кто-то в сердце шепчет мне:
«Слишком прям ты и суров —
Не скуешь ты нежных слов
На огне!
Лучше молот кузнеца
Подними в руке твоей
И в железные сердца —
Бей!»
Я хочу веселья, радостного пенья,
Буйного разгула, смеха и острот —
Оттого что знал я лишь одни мученья,
Оттого что жил я под ярмом забот.
Воздуха, цветов мне, солнечной погоды!
Слишком долго шел я грязью, под дождем.
Я хочу веселья, я хочу свободы —
Оттого что был я скованным рабом!
Я хочу рубиться, мстить с безумной страстью —
Оттого что долго был покорен злым.
И хочу любви я, и хочу я счастья —
Оттого что не был счастлив и любим!
Аркадий Яковлевич Коц (Данин) родился в 1872 году в Одессе в семье грузчика, умер в 1943 году в Москве. С юных лет он работал на рудниках Донбасса и в Подмосковье, с 1897 по 1903 год жил во Франции, окончил в Париже горный институт, сблизился с русскими политическими эмигрантами, там же перевел «Интернационал» Эжена Потье (опубликован в большевистском журнале «Листки жизни», 1902, № 2). Перевод Коца стал пролетарским, а затем партийным гимном. В годы первой русской революции Коц вел пропагандистскую работу. В 1907 году он под псевдонимом «Д — н» выпустил сборник «Песни пролетариев», куда вошли 11 стихотворений. После Октябрьской революции Коц работал в горно-рудной промышленности, с 1936 года возвращается к литературной, преимущественно переводческой деятельности.
Мы «Марсельезы» гимн старинный
На новый лад теперь споем,
И пусть трепещут властелины
Перед проснувшимся врагом!
Пусть песни мощной и свободной
Их поразит, как грозный бич,
Могучий зов, победный клич,
Великий клич международный:
Пролетарии всех стран,
Соединяйтесь в дружный стан!
На бой, на бой,
На смертный бой
Вставай, народ-титан!
Веками длится бой упорный…
Не раз мятежною рукой
Народ платил за гнет позорный
И разрушал за строем строй…
Но никогда призыв свободный
Такою мощью не дышал,
Такой угрозой не звучал,
Как этот клич международный:
Пролетарии всех стран,
Соединяйтесь в дружный стан!
На бой, на бой,
На смертный бой
Вставай, народ-титан!
Силен наш враг — буржуазия!
Но вслед за ней на страшный суд,
Как неизбежная стихия,
Ее могильщики идут.
Она сама рукой беспечной
Кует тот меч, которым мы,
Низвергнув власть позорной тьмы,
Проложим путь к свободе вечной…
Пролетарии всех стран,
Соединяйтесь в дружный стан!
На бой, на бой,
На смертный бой
Вставай, народ-титан!
Не устрашит нас бой суровый…
Нарушив ваш кровавый пир,
Мы потеряем лишь оковы,
Но завоюем целый мир!
Дрожите ж, жалкие тираны!
Уже подхвачен этот зов:
Под красным знаменем борцов
Уж подымаются все страны!..
Пролетарии всех стран,
Соединяйтесь в дружный стан!
На бой, на бой,
На смертный бой
Вставай, народ-титан!
В стране, подавленной бесправьем, —
Вам слышно ль? — близок ураган:
То в смертный бой с самодержавьем
Вступает русский великан.
Перед зарею пробужденья
Уже бледнеет ваша тень…
Вперед, на бой! Пред нами день —
Великий день освобожденья…
Пролетарии всех стран,
Соединяйтесь в дружный стан!
На бой, на бой,
На смертный бой
Вставай, народ-титан!
Василий Васильевич Башкин родился в 1880 году, умер в 1909 году в Райволе. Биографические данные о нем скудны. Он учился в коммерческом училище, в студенческие годы участвовал в революционном движении, сотрудничал в «Русском богатстве», «Современном мире», «Журнале для всех». При жизни поэта вышли в свет сборники: Стихотворения, М., 1905; Стихотворения. Гражданские мотивы. Лирика, СПб., 1907. На слова Башкина писали музыку З. Голева, Е. Вильбушевич, Б. Карагичев и другие малоизвестные композиторы. Кроме публикуемого текста в песенниках встречается «В тюрьме».
Хмурые сосны шумят под окном,
Ветер качает вершины их сонно.
Слышу, как шепчут они монотонно —
Всё об одном, об одном:
«В скучном краю родились мы на свет,
В скучном краю счастья нет!
Серым ненастьем измучены мы,
Жизнь наша хуже тюрьмы.
Ждать и желать мы забыли давно,
Холодно нам и темно.
Здесь можно только страдать и терпеть,
Здесь хорошо умереть».
Хмурые сосны шумят под окном,
Ветер качает вершины их сонно.
Слышу, как шепчут они монотонно
Всё об одном, об одном…
Биографические данные о Я. Репнинском не установлены. Высказано предположение, что этим именем подписал свое стихотворение Яков Николаевич Репнинский, служащий Государственного банка в Петербурге.[148]
Плещут холодные волны,
Бьются о берег морской…
Носятся чайки над морем,
Крики их полны тоской…
Мечутся белые чайки,
Что-то встревожило их, —
Чу!.. загремели раскаты
Взрывов далеких, глухих.
Там, среди шумного моря,
Вьется Андреевский стяг,—
Бьется с неравною силой
Гордый красавец «Варяг».
Сбита высокая мачта,
Броня пробита на нем,
Борется стойко команда
С морем, с врагом и с огнем.
Пенится Желтое море,
Волны сердито шумят;
С вражьих морских великанов
Выстрелы чаще гремят.
Реже с «Варяга» несется
Ворогу грозный ответ…
«Чайки! снесите отчизне
Русских героев привет…
Миру всему передайте,
Чайки, печальную весть:
В битве врагу мы не сдались —
Пали за русскую честь!..
Мы пред врагом не спустили
Славный Андреевский флаг,
Нет! мы взорвали «Корейца»,
Нами потоплен «Варяг»!»
Видели белые чайки —
Скрылся в волнах богатырь,
Смолкли раскаты орудий,
Стихла далекая ширь…
Плещут холодные волны,
Бьются о берег морской,
Чайки на запад несутся,
Крики их полны тоской…
Евгения Михайловна Студенская — переводчица. Сведения о ее биографии отсутствуют. Стихотворные переводы Студенской печатались в журналах начала XX века.
Наверх, о товарищи, все по местам!
Последний парад наступает!
Врагу не сдается наш гордый «Варяг»,
Пощады никто не желает!
Все вымпелы вьются и цепи гремят,
Наверх якоря поднимая,
Готовятся к бою орудий ряды,
На солнце зловеще сверкая.
Из пристани верной мы в битву идем,
Навстречу грозящей нам смерти,
За родину в море открытом умрем,
Где ждут желтолицые черти!
Свистит, и гремит, и грохочет кругом
Гром пушек, шипенье снаряда,
И стал наш бесстрашный, наш верный «Варяг»
Подобьем кромешного ада!
В предсмертных мученьях трепещут тела,
Вкруг грохот, и дым, и стенанья,
И судно охвачено морем огня, —
Настала минута прощанья.
Прощайте, товарищи! С богом, ура!
Кипящее море под нами!
Не думали мы еще с вами вчера,
Что нынче уснем под волнами!
Не скажут ни камень, ни крест, где легли
Во славу мы русского флага,
Лишь волны морские прославят вовек
Геройскую гибель «Варяга»!
Владимир Германович Богораз (псевдоним — Тан) родился в 1865 году в Овруче Волынской губ., умер в 1936 году по пути в Ростов-на-Дону. Он учился на юридическом факультете Петербургского университета. За принадлежность к партии «Земля и воля» Богораз был заключен в Петропавловскую крепость, а затем сослан в Сибирь (Якутию), где началась его научная деятельность в области этнографии и фольклористики. Участник многочисленных экспедиций, автор фундаментальных трудов, словарей, грамматики чукотского языка, Богораз после Октябрьской революции стал профессором этнографии Ленинградского университета и директором основанного им Музея истории религии. Литературная деятельность Богораза началась в середине 1890-х годов. Он сотрудничал в «Вестнике Европы», «Жизни», «Мире божьем», «С.-Петербургских ведомостях», «Северном курьере», «Журнале для всех» и др. изданиях. Первый сборник его стихотворений вышел в 1900 году. Он писал также романы и повести. При жизни писателя его собрание сочинений издавалось дважды (СПб., 1910–1911; М. — Л., 1928–1929). Некоторые стихотворения Богораза популяризовались марксистской печатью и стали песнями.[149] Кроме публикуемых была популярна «Песня» («Не скорбным бессильным остывшим бойцам…»). Он перевел также «Песню о паре» английского поэта-чартиста Э. Мида.
У дальней восточной границы,
В морях азиатской земли,
Там дремлют стальные гробницы,
Там русские есть корабли.
В пучине немой и холодной,
В угрюмой, седой глубине,
Эскадрою стали подводной,
Без якоря встали на дне.
Упали высокие трубы,
Угасли навеки огни,
И ядра, как острые зубы,
Изгрызли защиту брони.
У каждого мертвого судна
В рассыпанном, вольном строю
Там спят моряки непробудно,
Окончили вахту свою.
Их тысячи, сильных и юных,
Отборная русская рать…
На грудах обломков чугунных
Они улеглись отдыхать.
Седые лежат адмиралы,
И дремлют матросы вокруг,
У них прорастают кораллы
Сквозь пальцы раскинутых рук.
Их гложут голодные крабы,
И ловит уродливый спрут,
И черные рыбы, как жабы,
По голому телу ползут.
Но в бурю ночного прилива,
На первом ущербе луны,
Встают мертвецы молчаливо
Сквозь белые брызги волны.
Их лица неясны, как тени.
Им плечи одела роса.
И листья подводных растений
Плющом заплели волоса.
Летят мертвецов вереницы
На запад, на сушу, домой.
Несутся быстрее, чем птицы,
Но путь им заказан прямой.
Хребтов вековые отроги,
Изгибы морских берегов
И рельсы железной дороги
Уж стали добычей врагов.
И только остался окружный,
Далекий, нерадостный путь.
На тропик летят они южный,
Спешат материк обогнуть.
Мелькают мысы за мысами,
Вдогонку несется луна.
Они не опомнятся сами,
Пред ними — родная страна.
Но что же их стиснулись руки
И гневом блеснули глаза?
На родине смертные муки,
Бушует слепая гроза.
Унылое, серое поле,
Неровная, низкая рожь…
Народ изнывает в неволе,
Позорная царствует ложь.
Торговые, людные села,
Больших городов суета…
Повсюду ярмо произвола,
Не знает границ нищета.
От Камы до желтого Прута,
Как буйного моря волна,
Растет беспощадная смута,
Кипит роковая война.
И плачут голодные дети,
И катится ярости крик,
И свищут казацкие плети,
Сверкает отточенный штык…
Снаряды взрываются с гулом,
И льется кровавый поток.
Объяты багровым разгулом
И запад и дальний восток.
И падает также рядами
Подкошенной юности цвет
В широкие общие ямы,
В могилы, где имени нет.
Мы сами копали могилу свою,
Готова глубокая яма;
Пред нею мы встали на самом краю:
Стреляйте же верно и прямо!
Пусть в сердце вонзится жестокий свинец,
Горячею кровью напьется,
И сердце не дрогнет, но примет конец, —
Оно лишь для родины бьется.
В ответ усмехнулся палач-генерал:
«Спасибо на вашей работе —
Земли вы хотели — я землю вам дал,
А волю на небе найдете…»
Не смейся, коварный, жестокий старик,
Нам выпала страшная доля;
Но выстрелам вашим ответит наш крик:
«Земля и народная воля!»
Мы начали рано, мы шли умирать,
Но скоро по нашему следу
Проложит дорогу товарищей рать, —
Они у вас вырвут победу!
Как мы, они будут в мундире рабов,
Но сердцем возлюбят свободу,
И мы им закажем из наших гробов:
«Служите родному народу!»
Старик кровожадный! Ты носишь в груди
Не сердце, а камень холодный;
Вы долго вели нас, слепые вожди,
Толпою немой и голодной.
Теперь вы безумный затеяли бой
В защиту уродливой власти;
Как хищные волки, свирепой гурьбой
Вы родину рвете на части.
А вы, что пред нами сомкнули штыки,
К убийству готовые братья!
Пускай мы погибнем от вашей руки,
Но мы не пошлем вам проклятья!
Стреляйте вернее, готовься, не трусь,
Кончается наша неволя;
Прощайте, ребята! Да здравствует Русь,
Земля и народная воля!
Данные о биографии П. К. Эдиета скудны. Он был участником московских революционных кружков; в годы первой мировой войны служил в Балтийском флоте, в 1917 году был депутатом Кронштадтского Совета рабочих и солдатских депутатов. Кроме публикуемого текста с именем Эдиета связывается песня «Безумству храбрых поем мы славу…», опубликованная в сборнике «Песни революции» (Киев, 1906).
На десятой версте от столицы
Невысокий насыпан курган…
Его любят зловещие птицы
И целует болотный туман…
В январе эти птицы видали,
Как солдаты на поле пришли,
Как всю ночь торопливо копали
Полумерзлые комья земли;
Как носилки, одну за другою,
С мертвецами носили сюда,
Как от брошенных тел под землею
Расступалась со свистом вода.
Как холодное тело толкали
Торопливо в рогожный мешок,
Как в мешке мертвеца уминали,
Как сгибали колена у ног…
И видали зловещие птицы
(Не могли этой мочью заснуть),
Как бледнели солдатские лица,
Как вздыхала солдатская грудь…
На десятой версте от столицы
Невысокий насыпан курган…
Его любят зловещие птицы
И болотный целует туман…
Под глубоким, пушистым налетом
Ослепительно белых снегов
Мертвецы приютилися — счетом
Девяносто рогожных мешков…
Нераздельною, братской семьею
Почиют они в недрах земли:
Кто с пробитой насквозь головою,
Кто с свинцовою пулей в груди…
И зловещие видели птицы,
Как в глубокий вечерний туман
Запыленные, грязные лица
Приходили на этот курган…
Как печально и долго стояли
И пред тем, как с холма уходить,
Всё угрозы кому-то шептали
И давали обет отомстить!..
На десятой версте от столицы
Невысокий насыпан курган…
Его любят зловещие птицы
И болотный целует туман…
В мае птицы зловещие эти
У кургана видали народ,
И мельканье противное плети,
И пронзительный пули полет;
Как, измучившись тяжкой борьбою
И неравной, толпа подалась,
Как кровавое знамя родное
Казаком было втоптано в грязь…
Но зловещие птицы узреют, —
И близка уже эта пора! —
Как кровавое знамя завеет
Над вершиной родного холма!..
Татьяна Львовна Щепкина-Куперник родилась в 1874 году в Москве, умерла в 1952 году там же. По окончании киевской гимназии (1891) она переехала в Москву, где играла на сцене Малого театра. Одновременно Щепкина-Куперник сотрудничала в журнале «Артист», писала пьесы, стихотворения, рассказы, повести. Известность она приобрела как переводчица драматических произведений в стихах (Э. Ростана, В. Гюго, Шекспира, Лопе де Вега, Кальдерона и др.). При жизни Щепкиной-Куперник вышло в свет несколько сборников ее стихотворений: «Из женских писем» (М., 1898), «Мои стихи» (М., 1901), «Облака» (М., 1912). Несколько ее стихотворений положено на музыку А. Аренским («Всё было тихо вокруг и темно…», «Небосклон ослепительно синий…», «Осень», «Счастье», «Я на тебя гляжу с улыбкой…»). Романсы на ее слова писали также В. Бюцов («Твоя улыбка»), Н. Черепнин («Розы»), Г. Пахиопуло («Credo») и др. На текст пьесы в стихах «Месть Амура» А. С. Танеев написал оперу.
От павших твердынь Порт-Артура,
С кровавых Маньчжурских степей,
Калека, солдат истомленный,
К семье возвращался своей.
Спешил он жену молодую
И малого сына обнять,
Увидеть любимого брата,
Утешить родимую мать.
Пришел он… В убогом жилище
Ему не узнать ничего:
Другая семья там ютится,
Чужие встречают его…
И стиснула сердце тревога:
Вернулся я, видно, не в срок…
«Скажите, не знаете ль, братья,
Где мать? Где жена? Где сынок?»
— «Жена твоя… Сядь… Отдохни-ка…
Небось твои раны болят».
— «Скажите скорее мне правду…
Всю правду!» — «Мужайся, солдат.
Толпа изнуренных рабочих
Решила пойти ко дворцу
Защиты искать… С челобитной
К царю, как к родному отцу…
Надевши воскресное платье,
С толпою пошла и она…
И… насмерть зарублена шашкой
Твоя молодая жена…»
— «Но где же остался мой мальчик?
Сынок мой?..» — «Мужайся, солдат…
Твой сын в Александровском парке
Был пулею с дерева снят».
— «Где мать?» — «Помолиться к Казанской
Давно уж старушка пошла…
Избита казацкой нагайкой,
До ночи едва дожила…»
— «Не всё еще взято судьбою!
Остался единственный брат,
Моряк, молодец и красавец…
Где брат мой?» — «Мужайся, солдат!»
— «Неужто и брата не стало?
Погиб, знать, в Цусимском бою?»
— «О нет! Не сложил у Цусимы
Он жизнь молодую свою…
Убит он у Черного моря,
Где их броненосец стоит…
За то, что вступился за правду,
Своим офицером убит».
Ни слова солдат не промолвил,
Лишь к небу он поднял глаза.
Была в них великая клятва
И будущей мести гроза…
Григорий Абрамович Ривкин (псевдоним — Н. И. Ривкин) родился в 1877 году в м. Лиозно Могилевской губ., умер в 1922 году в Киеве. Образование он получил во Франции. С 1902 года Ривкин стал участником революционного движения, был одним из организаторов Кронштадтского восстания 1906 года. Кроме публикуемого текста с именем Ривкина связывается перевод польской революционной песни «Кто кормит всех и поит?..» (1902).
Море в ярости стонало,
Волны бешено рвались…
Волны знали, море знало,
Что́ спускалось тихо вниз…
Там в мешках лежат зашиты
Трупы юных моряков:
Были пред зарей убиты
Девятнадцать удальцов.
Море видело — косою
Шли спокойно моряки
С песней звучной, боевою…
Вкруг — солдатские штыки.
Братья братьев привязали
Крепко-накрепко к столбам…
Братья братьев расстреляли,
Ужас веял по волнам…
Небо сразу побледнело,
Люди торопились скрыть
Ими сделанное дело —
Трупы в море опустить.
Чтобы жертвы их не всплыли
На трепещущих волнах,
Люди с трупами зашили
Камни тяжкие в мешках…
День безоблачный сияет
В гавань дальних берегов,
Море бережно вздымает
Трупы славных моряков.
Вихрь промчался возмущенья,
Все народы гнев объял…
Смерть — царю, злодеям — мщенье,
Час суда для них настал…
Зоя Дмитриевна Бухарова (Козина) родилась в 1876 году в Амстердаме. Дата смерти ее неизвестна. Дочь известного дипломата, Бухарова детство провела за границей, училась в католическом монастыре, а затем в Павловском институте (Петербург), по окончании которого безвыездно жила в деревне. Она сотрудничала в «Севере», «Всемирной иллюстрации», «Ниве» и других изданиях, кроме стихов писала рецензии (например, на книги Есенина и Клюева). На стихи Бухаровой сочиняли музыку второстепенные композиторы: С. Каменев («Воспоминание»), С. Штейнман («Я женщина…»), Кобеляцкая-Ильина («Из осенних мелодий»), Л. Лисовский («Последний цветок»), Б. Гродзкий («Весенняя ночь»), Р. Мервольф («В холодный, скучный мрак…»), М. Крылов («О желанный мой…»), М. Левитский («Ты один…»). Отдельным сборником стихи Бухаровой не издавались, некоторые из них вошли в антологию «Современные русские поэтессы…», сост. А. Сальников, СПб., 1905.
Крики чайки белоснежной,
Запах моря и сосны,
Неумолчный, безмятежный
Плеск задумчивой волны.
В дымке розово-хрустальной
Умирающий закат,
Первой звездочки печальной
Золотой далекий взгляд.
Ярко блещущий огнями
Берег в призрачной дали,
Как в тумане перед нами —
Великаны корабли.
Чудный месяц, полный ласки,
В блеске царственном своем…
В эту ночь мы будто в сказке
Упоительной живем.
Сергей Евсеевич Ганьшин родился в 1878 году, умер в 1953 (?) году. В детстве он был пастухом, затем работал на подмосковных ткацких фабриках. За революционную деятельность Ганьшин был арестован и находился в заключении до 1908 года. В 1916 году он был сослан в Вятскую губ. Ганьшин состоял в Суриковском литературно-музыкальном кружке (с 1910 года). Его стихотворения, которые начали появляться в печати с 1908 года, были собраны в сборнике «Искры» (М., 1912).
Нет, нам не отдыхать.
Мы работать должны что есть силы,
Знамя правды, борьбы
Понесем мы до самой могилы.
Кто в борьбе изнемог,
Чья душа от страданий изныла,
Пусть они отдохнут,
А у нас с вами есть еще сила.
Мы бороться должны,
Перенесть и позор и невзгоды…
Мы падем, но придет
Светлый праздник желанной свободы.
Филипп Степанович Шкулев родился в 1868 году в деревне Печатники Московской губ., умер в 1930 году в Москве. Мальчиком он работал на ткацкой фабрике, где получил увечье. Позже Шкулев торговал в овощной лавочке, вместе с М. Леоновым держал книжный магазин «Искра» (1905), издавал газету «Новая пашня» (1907) и журналы «Крестьянская правда» и «Гроза», сатирические журналы «Народный рожок»; в 1911 — «Мой рожок», «Заноза». За свою литературно-издательскую деятельность Шкулев приговаривался к тюремному заключению, административной высылке из Москвы, состоял под надзором полиции. После Октябрьской революции он принимал активное участие в литературно-общественной жизни, состоял в литературном объединении «Кузница». Стихи Шкулев начал писать с 15 лет, впервые в печати выступил в 1890 году (в коллективном сборнике «Наша хата», где появились стихи «В ночь под Ивана Купала» и «В день благовещения»). При жизни Шкулева издано три сборника его стихотворений: «Думы пахаря» (М., 1894), «Смелые песни» (М., 1911), «Гимн труду» (М., 1922).
Мы кузнецы, и дух наш молод,
Куем мы к счастию ключи!
Вздымайся выше, тяжкий молот,
В стальную грудь сильней стучи.
Мы светлый путь куем народу,—
Полезный труд для всех куем…
И за желанную свободу
Мы все страдаем и умрем.
Мы кузнецы. Отчизне милой
Мы только лучшего хотим.
И мы не даром тратим силы —
Не даром молотом стучим.
Ведь после каждого удара
Редеет тьма, слабеет гнет,
И по полям родным и ярам
Народ измученный встает.
Алексей Николаевич Будищев родился в 1867 году в Саратовской губернии, умер в 1916 году в Гатчине. Будучи студентом-медиком Московского университета, Будищев печатал стихотворения и рассказы в юмористических журналах «Развлечение», «Будильник», «Осколки». В 1890-е годы, переехав в Петербург, он стал профессиональным литератором, сотрудничал в «Русском богатстве», «Новом времени», «России», «Руси» и других периодических изданиях. Известность у современников Будищев приобрел своими юмористическими рассказами, писал он также романы и пьесы («Живые и мертвые»). При жизни Будищева вышел в свет единственный сборник его стихотворений (СПб., 1901). Как поэт Будищев не обладал большим талантом, но иногда критика отмечала мелодичность его стиха. Впрочем, лишь немногие его произведения были положены на музыку: «На что ты сердишься…» (М. Остроглазов, К. Тидеман), «Расскажи мне…» (В. Орлов), «Я люблю эту ширь ароматных степей…» (И. Корнилов), «Победитель» (В. Прейс). Популярным романсом стало лишь публикуемое стихотворение поэта.
Только вечер затеплится синий,
Только звезды зажгут небеса
И черемух серебряный иней
Уберет жемчугами роса, —
Отвори осторожно калитку
И войди в тихий садик как тень,
Да надев потемнее накидку,
И чадру на головку надень.
Там, где гуще сплетаются ветки,
Я незримо, неслышно пройду
И на самом пороге беседки
С милых губок чадру отведу.
Долго нас помещики душили,
Становые били,
И привыкли всякому злодею
Подставлять мы шею.
В страхе нас квартальные держали,
Немцы муштровали.
Что тут делать, долго ль до напасти —
Покоримся власти!
Мироеды тем и пробавлялись, —
Над нами ломались,
Мы-де глупы, как овечье стадо,—
Стричь и брить нас надо.
Про царей попы твердили миру —
Спьяна или с жиру, —
Сам-де бог помазал их елеем,
Как же пикнуть смеем?
Суд Шемякин — до бога высоко,
До царя далеко:
Царь сидит там, в Питере, не слышит,
Знай указы пишет.
А указ как бисером нанизан,
Не про нас лишь писан;
Так и этак ты его читаешь —
Всё не понимаешь.
Каждый бутарь звал себя с нахальством —
Малыим начальством.
Знать, и этих, господи ты боже,
Мазал маслом тоже.
Кто слыхал о двадцать пятом годе
В крещеном народе?
Когда б мы тогда не глупы были,
Давно б не тужили.
Поднялись в то время на злодеев:
Кондратий Рылеев,
Да полковник Пестель, да иные
Бояре честные.
Не сумели в те поры мы смело
Отстоять их дело.
И сложили головы за братий
Пестель да Кондратий,
Не найдется, что ль, у нас иного
Друга Пугачева,
Чтобы крепкой грудью встал он смело
За святое дело!
Славься, свобода и честный наш труд!
Пусть нас за правду в темницу запрут,
Пусть нас пытают и жгут нас огнем —
Песню свободе и в пытке споем!
Славься же, славься, родимая Русь,
И пред царем и кнутами не трусь;
Встань, ополчися за правду на брань,
Встань же скорее, родимая, встань!
Золотых наших дней
Уж немного осталось,
А бессонных ночей
Половина промчалась.
Проведемте ж, друзья,
Эту ночь веселей,
Пусть студентов семья
Соберется тесней!
Проведемте ж, друзья,
Эту ночь веселей,
Пусть студентов семья
Соберется тесней!
Наша жизнь коротка,
Всё уносит с собой,
Наша юность, друзья,
Пронесется стрелой.
Проведемте ж, друзья… и т. д.
Не два века нам жить,
А полвека всего.
Так тужить да грустить,
Друг мой, право, смешно.
Проведемте ж, друзья… и т. д.
В голове удалой
Много сладостных дум;
Буря жизни и вой
Не заглушат их шум.
Проведемте ж, друзья… и т. д.
Пусть на небе гроза,
А во тьме для меня
Моей милой глаза
Блещут ярче огня.
Проведемте ж, друзья… и т. д.
Не любить — загубить
Значит жизнь молодую.
В жизни (мире) рай — выбирай
Себе деву любую!
Проведемте ж, друзья… и т. д.
В объятиях девы,
Как ангел прекрасной,
Забудем же, други,
Всё горе свое.
Проведемте ж, друзья… и т. д.
И счастия полны,
С улыбкою страстной,
Умрем, забывая
Весь мир, за нее.
Проведемте ж, друзья… и т. д.
И чем больше и злей
Будет гром грохотать,
Тем отраднее с «ней»
Будем мы пировать.
Проведемте ж, друзья… и т. д.
Наша жизнь коротка,
Всё уносит с собой.
Пусть разгульна, легка
Мчится юность стрелой!
Проведемте ж, друзья… и т. д.
На разгульном пиру
Пусть вино нам отрада,
Пусть и песня веселья
Всем горям преграда.
Проведемте ж, друзья… и т. д.
Пойте, ликуйте
Беспечно, друзья,
А песня польется,
Как влаги струя.
Проведемте ж, друзья… и т. д.
Пусть ликует твой враг,
Твои силы губя,
Только б было светло
На душе у тебя.
Проведемте ж, друзья… и т. д.
И чтоб в дом твой друзья,
Люди честные шли,
И на смену отцов
Нам младенцы росли.
Проведемте ж, друзья… и т. д.
И чтоб мог ты врагу
В очи смело глядеть
И пред смертью своей
Не дрожать, не бледнеть.
Проведемте ж, друзья… и т. д.
Не боюсь я судьбы,
Не боюсь я врагов:
Силы есть для борьбы,
Руки есть для трудов!
Проведемте ж, друзья… и т. д.
Кто из нас победит, —
Эта речь впереди;
А покуда кипит
Жажда жизни в груди.
Проведемте ж, друзья… и т. д.
Выпьем, братцы, теперь
Мы за русский народ,
Чтобы грамоту знал,
Чтобы шел всё вперед!
Проведемте ж, друзья,
Эту ночь веселей,
Пусть студентов семья
Соберется тесней!
Проведемте ж, друзья,
Эту ночь веселей,
Пусть студентов семья
Соберется тесней!
Не пробуждай воспоминаний
Минувших дней, минувших дней —
Не возродишь былых желаний
В душе моей, в душе моей.
И на меня свой взор опасный
Не устремляй, не устремляй,
Мечтой любви, мечтой прекрасной
Не увлекай, не увлекай.
Однажды счастье в жизни этой
Вкушаем мы, вкушаем мы.
Святым огнем любви согреты,
Оживлены, оживлены.
Но кто ее огонь священный
Мог погасить, мог погасить,—
Тому уж жизни незабвенной
Не возвратить, не возвратить!
Вы жертвою пали в борьбе роковой
Любви беззаветной к народу,
Вы отдали всё, что могли, за него,
За жизнь его, честь и свободу.
Порой изнывали по тюрьмам сырым;
Свой суд беспощадный над вами
Враги-палачи изрекали порой,
И шли вы, гремя кандалами.
А деспот пирует в роскошном дворце,
Тревогу вином заливая,
Но грозные буквы давно на стене
Чертит уж рука роковая.
Настанет пора — и проснется народ,
Великий, могучий, свободный.
Прощайте же, братья, вы честно прошли
Ваш доблестный путь благородный!
По пыльной дороге телега несется,
В ней по бокам два жандарма сидят.
Сбейте оковы,
Дайте мне волю,
Я научу вас свободу любить.
Юный изгнанник в телеге той мчится,
Скованы руки, как плети висят.
Сбейте оковы… и т. д.
Дома оставил он мать беззащитную,
Будет она и любить и страдать.
Сбейте оковы… и т. д.
Дома оставил он милую сердцу,
Будет она от тоски изнывать.
Сбейте оковы… и т. д.
Вспомнил он, бедный, дело народное,
Вспомнил, за что он так долго страдал.
Сбейте оковы… и т. д.
Вспомнил и молвил: «Дайте мне волю,
Я научу вас свободу любить».
По диким степям Забайкалья,
Где золото роют в горах,
Бродяга, судьбу проклиная,
Тащился с сумой на плечах.
Идет он густою тайгою,
Где пташки одни лишь поют,
Котел его сбоку тревожит,
Сухие коты ноги бьют.
На нем рубашонка худая,
Со множеством разных заплат,
Шапчонка на нем арестанта
И серый тюремный халат.
Бежал из тюрьмы темной ночью,
В тюрьме он за правду страдал —
Идти дальше нет больше мочи,
Пред ним расстилался Байкал.
Бродяга к Байкалу подходит,
Рыбацкую лодку берет
И грустную песню заводит —
Про родину что-то поет:
«Оставил жену молодую
И малых оставил детей,
Теперь я иду наудачу,
Бог знает, увижусь ли с ней!»
Бродяга Байкал переехал,
Навстречу родимая мать.
«Ах, здравствуй, ах, здравствуй, мамаша,
Здоров ли отец, хочу знать?»
— «Отец твой давно уж в могиле,
Сырою землею зарыт,
А брат твой давно уж в Сибири,
Давно кандалами гремит.
Пойдем же, пойдем, мой сыночек,
Пойдем же в курень наш родной,
Жена там по мужу скучает
И плачут детишки гурьбой».
Солнце всходит и заходит,
А в тюрьме моей темно.
Дни и ночи часовые,
Да э-эх!
Стерегут мое окно.
Как хотите стерегите,
Я и так не убегу,
Мне и хочется на волю,
Да э-эх!
Цепь порвать я не могу.
Ах! вы цепи, мои цепи,
Вы железны сторожа!
Не сорвать мне, не порвать вас,
Да э-эх!
Истомилась вся душа.
Солнца луч уж не заглянет,
Птиц не слышны голоса,
Как цветок и сердце вянет,
Да э-эх!
Не глядели бы глаза!
Потеряла я колечко, потеряла я любовь,
А по этом по колечке буду плакать день и ночь.
Где девался тот цветочек, что долину украшал,
Где мой миленький дружочек, что словами обольщал?
Обольстил милый словами, он уверил навсегда:
«Не плачь, девица, слезами, — будешь вечно ты моя».
Мил уехал и оставил мне малютку на руках,
Как взгляну я на малютку, так слезами и зальюсь:
Чрез тебя, моя малютка, пойду в море утоплюсь.
А тебя, мой злой мучитель, я навеки прокляну.
Долго русою косою трепетала по волне,
Правой рученькой махала — прощай, миленький, прощай!
Ни на что так не взирала, как на этот темный бор.
Ни о ком так не страдала, как о миленьком своем.
Грозно и пенясь, катаются волны.
Сердится гневом объятый, широкий Байкал.
Зги не видать. От сверкающей молньи
Бедный бродяга запрятался в страхе меж скал.
Чайки в смятеньи и с криком несутся,
А ели как в страхе дрожат.
Грозно и пенясь, катаются волны,
Сердится гневом объятый, широкий Байкал.
Чудится в буре мне голос знакомый,
Будто мне что-то давнишнее хочет сказать.
Тень надвигается, бурей несомая,
Сколько уж лет он пощады не хочет мне дать!
Буря, несися! Бушуй, непогода!
Не вас я так крепко страшусь.
Тень надвигается, бурей несомая,
Гонится всюду за мной, лишь я не боюсь!
Глухой неведомой тайгою,
Сибирской дальней стороной,
Бежал бродяга с Сахалина
Звериной узкою тропой.
Шумит, бушует непогода,
Далек, далек бродяге путь.
Укрой тайга его глухая —
Бродяга хочет отдохнуть.
Там далеко за темным бором
Оставил родину свою,
Оставил мать свою родную,
Детей, любимую жену.
«Умру, в чужой земле зароют,
Заплачет маменька моя,
Жена найдет себе другого,
А мать сыночка никогда».
Вот мчится тройка почтовая
По Волге-матушке зимой,
Ямщик, уныло напевая,
Качает буйной головой.
«О чем задумался, детина? —
Седок приветливо спросил.—
Какая на сердце кручина,
Скажи, тебя кто огорчил?»
— «Ах, барин, барин, добрый барин,
Уж скоро год, как я люблю,
А нехристь-староста, татарин,
Меня журит, а я терплю.
Ах, барин, барин, скоро святки,
А ей не быть уже моей,
Богатый выбрал, да постылый —
Ей не видать отрадных дней…»
Ямщик умолк и кнут ременный
С досадой за пояс заткнул.
«Родные, стой! Неугомонны! —
Сказал, сам горестно вздохнул.—
По мне лошадушки взгрустнутся,
Расставшись, борзые, со мной,
А мне уж больше не промчаться
По Волге-матушке зимой!»
Дремлют плакучие ивы,
Низко склонясь над ручьем,
Струйки бегут торопливо,
Шепчут во мраке ночном,
Шепчут во мраке, во мраке ночном!
Думы о прошлом далеком
Мне навевают они…
Сердцем больным, одиноким
Рвусь я в те прежние дни!..
Рвусь я в те прежние, светлые дни.
Где ты, голубка родная?
Помнишь ли ты обо мне?
Так же ль, как я, изнывая,
Плачешь в ночной тишине…
Плачешь ли так же в ночной тишине…
Далеко в стране Иркутской
Между двух огромных скал,
Обнесен стеной высокой,
Александровский централ.
Чистота кругом и строго,
Ни соринки не найдешь:
Подметалов штук десяток
В каждой камере найдешь.
Дом большой, покрытый славой,
На нем вывеска стоит,
А на ней орел двуглавый
Раззолоченный висит.
По дороге тройка мчалась,
В ней был барин молодой.
Поравнявшись с подметалой,
Крикнул кучеру: «Постой!
Ты скажи-ка мне, голубчик,
Что за дом такой стоит?
Кто владелец тому дому?
Как фамилия гласит?»
— «Это, барин, дом казенный —
Александровский централ,
А хозяин сему дому
Здесь и сроду не бывал.
Он живет в больших палатах,
И гуляет, и поет,
Здесь же в сереньких халатах
Дохнет в карцере народ».
— «А скажи-ка мне, голубчик,
Кто за что же здесь сидит?»
— «Это, барин, трудно помнить:
Есть и вор здесь и бандит.
Есть за кражи и убийства,
За подделку векселей,
За кредитные билеты…
Много разных штукарей.
Есть за правду за народну:
Кто в шестом году восстал,
Тот начальством был отправлен
В Александровский централ.
Есть преступники большие,
Им не нравился закон,
И они за правду встали,
Чтоб разрушить царский трон.
Отольются волку слезы.
Знать, царю несдобровать!»
Уловив слова угрозы,
Барин крикнул: «Погонять!»