Песни и романсы русских поэтов - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Антология (Приложение Песенные переработки стихотворений XVIII

Последний час разлуки

С тобой, мой дорогой,

Не вижу, кроме скуки,

Отрады никакой.

Ничто меня не тешит,

Ничто не веселит,

Одно лишь утешенье —

Мил плакать не велит.

Гуляла я в садочке,

В дубраве зеленой,

Искала те следочки,

Где мил гулял со мной,

Садилась под кусточек

На мягкую траву,

Сидели две голубки

На яблоньке в саду.

Одна из них вспорхнула

И скрылась вдалеке,

А я, млада, вздохнула

О миленьком дружке.

Ты где ж, моя отрада,

Сережа-пастушок?

Ходил ко мне от стада

На крутый бережок,

Играл он, моя радость,

В серебряный рожок,

И сладко целовался

Со мною мой дружок.

Прощай, мой друг Сережа,

И вспомни обо мне

В последний час разлуки

На дальней стороне!

Прощайте, ласковые взоры,

Прощай, мой милый, навсегда,

Разделят нас долины-горы,

Врозь будем жить с тобой, душа!

И в эту горькую минуту

С своей сердечной простотой

Пожму в последний раз я руку,

Скажу: «Прощай, любезный мой!

Во тех садах, лугах прекрасных

И на возвышенном холме,

Где при заре счастливой, ясной

Склонялся ты на грудь ко мне».

Склонилась, тихо прошептала:

«Люблю, люблю, милый, тебя!»

Раз полуночной порою,

Сквозь туман и мрак,

Ехал тихо над рекою

Удалой казак.

Фуражечка набекрени,

Весь мундир в пыли,

Пистолеты при кобуре,

Шашка до земли.

И копья его стального

Светится конец,

В грудь упершись бородою,

Задремал казак.

Конь, узды своей не чуя,

Шагом выступал.

Потихоньку, влево, влево —

Прямо к Саше в дом.

«Выйди, Сашенька, скорее,

Дай коню воды!»

— «Я коня твово не знаю,

Боюсь подойти».

— «Ты коня мово не знаешь,

Знать, забыла ты меня!

Ты коня мово не бойся,

Он всегда со мной,

Он спасал меня от смерти

Для тебя одной!»

Вдоль по улице метелица метет;

За метелицей мой миленький идет.

Ты постой, постой, красавица моя,

Дай мне наглядеться, радость, на тебя!

На твою ли на приятну красоту,

На твое ли да на белое лицо.

Ты постой, постой, красавица моя,

Дай мне наглядеться, радость, на тебя!

Красота твоя с ума меня свела,

Иссушила добра молодца меня.

Ты постой, постой, красавица моя,

Дай мне наглядеться, радость, на тебя!

На лужке, лужке, лужке,

При широком поле,

В незнакомом табуне

Конь гулял по воле.

Ты гуляй, гуляй, мой конь,

Пока не поймаю,

Как поймаю — зауздаю

Шелковой уздою.

Я поймаю, зауздаю

Шелковой уздою,

Дам две шпоры под бока —

Конь, лети стрелою!

Ты лети, лети, мой конь,

Ты, как ветер, мчися,

Против нашего двора,

Конь, остановися.

Подъезжай, конь, к воротам,

Топни копытами,

Чтобы вышла милая

С черными бровями.

Но не вышла милая,

Вышла ее мати:

«Здравствуй, в хату заходи,

Здравствуй, милый зятик».

А я в хату не пойду,

Пойду я в светлицу,

Разбужу я ото сна

Красную девицу.

Красавица там спала,

Ничего не знала,

Правой ручкой обняла

Да поцеловала.

Ехали солдаты

Со службы домой,

Ой, на плечах погоны,

На грудях кресты.

Ой, ехали по дорожке —

Родитель стоял.

«Эх, здорово, папаша!»

— «Здорово, сын родной!»

— «Расскажи, папаша,

Про семью свою».

— «Ой, семья, слава богу,

Прибавилася:

Ой, женка молодая

Сыночка родила».

Ой, сын с отцом ни слова,

Садился на коня,

Ой, на коня гнедого,

Ехал со двора.

Ой, подъезжает к дому —

Мать с женой стоят.

Мать стоит с улыбкой,

Жена-то во слезах.

«Эх, тебя, мать, прощаю —

Жену-то никогда!»

Эх, закипело сердце

В солдатской груди,

Ой, заблистала шашка

Во правой руке,

Эх, сняла буйну голову

С неверной жены.

«Что я наделал,

Что я натворил!

Жену я зарезал,

Сам себя сгубил,

Маленьку малютку

Навек осиротил!»

По воле летает орел молодой. (2)

Летамши по воле, добычи искал,

Нашедши добычу, сам в клетку попал.

Сидит за решеткой орел молодой,

Приятную пищу клюет пред собой.

Клюет и бросает, сам смотрит в окно;

К ему прилетает товарищ его.

«Товарищ, друг милый, давай улетим

— «Лети, мой товарищ, а я за тобой, —

Где солнце сияет, где светит луна,

Где синее море, где теплы края!»

Ревела буря, дождь шумел,

Во мраке молнии блистали,

И беспрерывно гром гремел,

И ветры в дебрях бушевали.

Ко славе страстию дыша,

В стране суровой и угрюмой,

На диком бреге Иртыша

Сидел Ермак, объятый думой.

Товарищи его трудов,

Побед и громкозвучной славы

Среди раскинутых шатров

Беспечно спали средь дубравы.

«Вы спите, милые герои,

Друзья, под бурею ревущей,

С рассветом глас раздастся мой

На славу иль на смерть зовущий».

Кучум, презренный царь Сибири,

Подкрался тайно на челнах…

И пала грозная в боях,

Не обнажив мечей, дружина.

Ревела буря, дождь шумел,

Во мраке молния сверкала,

Вдали чуть слышно гром гремел…

Но Ермака уже не стало.

Проснется день — его краса

Украсит белый свет.

Увижу я море, небеса,

Но родины здесь нет.

Отцовский дом покинул я,

Травою зарастет,

Собачка верная моя

Выть станет у ворот.

На кровле филин прокричит,

Раздастся по лесам,

Заноет сердце, загрустит,

Меня не будет там…

Ах, в той стране, стране родной,

В которой я рожден,

Терпеть мученье без вины

Навеки осужден.

Проснутся завтра на заре

И дети и жена, —

Малютки спросят обо мне,

Расплачется она.

Судьба несчастная моя

К разлуке привела,

И разлучила молодца

Чужая сторона.

Вот мчится тройка удалая

Вдоль по дорожке столбовой,

И колокольчик, дар Валдая,

Звенит уныло под дугой.

Ямщик лихой — он встал с полночи,—

Ему взгрустнулося в тиши,

И он запел про ясны очи,

Про очи девицы-души:

«Вы, очи, очи голубые,

Вы сокрушили молодца,

Зачем, о люди, люди злые!

Вы их разрознили сердца?

Теперь я горький сиротина!»

И вдруг махнул по всем по трем,

И тройкой тешился детина —

И заливался соловьем.

Между Москвой и Ленинградом —

Была там родина моя.

Отец мой был природный пахарь,

А я работал вместе с ним.

И вдруг случилося несчастье —

Напали немцы на село.

Отца убили с первой схватки,

А мать живьем в костре сожгли,

Сестру-красотку в плен забрали.

Она недолго там была —

Три дня, три ноченьки старался

Сестру из плена выручать,

А на четвертую подкрался,

Сестру из плена я украл.

С сестрой мы в лодочку садились

И тихо плыли по реке,

И вдруг кусты зашевелились,

Раздался выстрел роковой —

Пустил злодей злодейску пулю,

Убил красавицу сестру.

Сестра из лодочки упала,—

Остался круглый сирота.

Горит, горит село родное,

Горит отцовский большой дом,

Горят леса, горят машины,

Горит нескошена трава.

«Послушай-ка, служивый,

Ты куришь табачок,—

Но трубка — что за диво!

Дай посмотреть, дружок.

Какая позолота

С резьбою по краям:

Не по тебе работа,

Продай-ка лучше нам!»

— «Хоть, сударь, и заметна

Охота в том твоя,

Но трубки сей заветной

Продать не волен я.

Она со мной в сраженье

Была за сапогом

И в грозном злоключенье

Служила мне щитом.

Она у сераскира

Отбита на войне

И в память командира

Теперь досталась мне».

— «Послушай-ка, служивый,

Кто командир был твой?»

— «Храбров». — «Храбров, о диво,—

Он дядя мне родной!»

Не осенний мелкий дождичек

Брызжет, брызжет сквозь туман;

Слезы горькие льет молодец

На свой бархатный кафтан.

Полно, брат молодец,

Ты ведь не девица!

Пей, тоска пройдет,

Пей, пей,

Пей, тоска пройдет!

«Не тоска, друзья-товарищи,

В грудь запала глубоко:

Дни веселья и дни радости

Отлетели далеко!»

Полно, брат молодец… и т. д.

«Э-эх! вы братцы, вы товарищи,

Не поможет мне вино,

Оттого что змея лютая

Гложет, точит грудь мою».

Полно, брат молодец… и т. д.

«И теперь я всё, товарищи,

Сохну, вяну день от дня,

Оттого что красна девица

Изменила мне шутя!»

Полно, брат молодец… и т. д.

«Да! как русский любит родину,

Так люблю я вспоминать

Дни веселья, дни счастливые…

Не пришлось бы горевать!»

Полно, брат молодец… и т. д.

«А… и, впрямь-ко, я попробую

В вине горе утопить

И тоску, злодейку лютую,

Поскорей вином залить».

Полно, брат молодец,

Ты ведь не девица,

Пей, тоска пройдет,

Пей, пей,

Пей, тоска пройдет!

Под ракитою склоненной

Русский раненый лежал.

Он к груди своей пронзенной

Орден красный прижимал.

Льется кровь из свежей раны

На истоптанный песок,

Над ним вьется черный ворон,

Чуя лакомый кусок.

«Ты не вейся, черный ворон,

Над моею головой.

Ты добычи не добьешься —

Я солдат еще живой.

Ты слетай-ка, черный ворон,

Снеси маменьке поклон;

Ты скажи, что я женился,

Я женился на другой.

Свадьба была под Варшавой,

Обвенчала темна ночь,

А невеста, пуля злая,

Пронизала грудь насквозь».

«Соловей-соловьюшек,

Что ты невеселый?

Повесил головушку

И зерна не клюешь?»

— «Клевал бы я зернушки,

Да волюшки нету.

Запел бы я песенку,

Да голосу нет.

Соловья маленького —

Хотят его уловить,

В золотую клеточку

Хотят посадить.

Золотая клеточка —

Всё сушит она меня,

Зеленая веточка

Веселит меня».

Жил я у матушки —

Первый богатырь,

Теперь я сижу в остроженьке,

Сижу сам-один.

Скован я зелезами,

Скован по рукам,

Громкие зелезюшки

Вьются по ногам.

Тройка мчится, тройка скачет,

Вьется пыль из-под копыт.

Колокольчик то заплачет,

То хохочет, то звенит.

Еду, еду, еду к ней,

Еду к любушке своей.

Еду, еду, еду к ней,

Еду к любушке своей.

Вот вдали село большое —

Сразу ожил мой ямщик.

Песней звонкой, удалою

Залился́ он в тот же миг.

Еду, еду, еду к ней… и т. д.

Тпру!.. И тройка вдруг осела

У знакомого крыльца,

В сени девушка влетела

И целует молодца.

Еду, еду, еду к ней,

Еду к любушке своей.

Еду, еду, еду к ней,

Еду к любушке своей.

Быстры, как волны,

Дни нашей жизни,—

Что час, то к могиле

Короче наш путь…

Налей же, товарищ,

Заздравную чашу,

Как знать, что осталось

Для нас впереди?

Темна наша жизнь,

Как осенью ночь,

Грядущее скрыто

Для нас впереди.

Налей же, товарищ… и т. д.

Умрешь — похоронят,

Как не жил на свете,

Сгниешь, не воскреснешь

К веселью друзей.

Налей же, товарищ… и т. д.

Гробом накроют

Глаза навсегда,

По смерти не станешь

Пить больше вина…

Налей же, товарищ… и т. д.

С вином мы родились,

С вином мы умрем,

С вином похоронят

И с пьяным словцом.

Налей же, товарищ… и т. д.

Пока же мы живы,

Так будем тянуть

Стакан за стаканом,

Чтоб крепче заснуть.

Налей же, товарищ,

Заздравную чашу,

Как знать, что осталось

Для нас впереди?

Как на дубе на зеленом,

Над бурливою рекой,

Одинокий думал думу

Сокол ясный молодой.

«Что ты, сокол быстрокрылый,

Призадумавшись, сидишь,

Своими ясными очами

В даль широкую глядишь?

Или скучно, или мрачно

Жить тебе в родном краю?

Или нет тебе привета

На родимых островах?»

Взвился сокол быстрокрылый,

В даль широку полетел,

Своими ясными очами

В даль широкую глядел.

Буря воет, гром грохочет…

Красно солнышко взошло —

А по морю тихой зыбью

Тело сокола плывет.

Ты, моряк, красивый сам собою,

Тебе от роду двадцать лет.

Полюби меня, моряк, душою,

Что ты скажешь мне в ответ?

По морям, по волнам —

Нынче здесь, завтра там.

По морям, морям, морям, морям, эх!

Нынче здесь, а завтра там.

Ты, моряк, уедешь в сине море,

Оставляешь меня в горе,

А я буду плакать и рыдать,

Тебя, моряк мой, вспоминать.

По морям, по волнам… и т. д.

«Ты не плачь, моя Маруся, —

Я морскому делу научуся.

И не стоит плакать и рыдать,

Меня так часто вспоминать».

По морям, по волнам —

Нынче здесь, завтра там.

По морям, морям, морям, морям, эх!

Нынче здесь, а завтра там.

Я жила тогда у самой у реки.

Проходили мимо красные полки,

Враг проклятый их теснил со всех сторон,

На деревню к нам заехал эскадрон.

Эскадрон тогда разбили беляки,

И остался эскадронный командир.

Весь израненный во двор ко мне вбежал,

Знамя красное к груди своей прижал.

Лишь успела командира спрятать я,

Застучала, слышу, горница моя,

И в дверях раздался громкий крик:

«Отвечай, куда, где спрятан большевик?»

Отвечаю я: «А мне откуда знать?»

Офицер кричит: «Держать ее, пытать!»

Но пытали — допытаться не могли,

Постучали, покричали да ушли.

Как-то вышла посидеть я на крыльцо,

Вижу, полк ведет знакомое лицо,

Да ведь это мой знакомый командир!

Поравнявшися со мною, полк остановил.

С командиром сам Буденный был тогда,

Что, я думаю, случилась за беда?

Крикнул: «Смирно! Музыканты, в трубы дуть!»

И надел Буденный орден мне на грудь.

Раскинулось море широко,

И волны бушуют вдали.

Товарищ, мы едем далеко,

Подальше от нашей земли. (2)

Не слышно на палубе песен,

И Красное море волною шумит,

А берег суровый и тесен,—

Как вспомнишь, так сердце болит. (2)

На баке уж восемь пробило,—

Товарища надо сменить.

По трапу едва он спустился,

Механик кричит: «Шевелись!» (2)

«Товарищ, я вахты не в силах стоять,—

Сказал кочегар кочегару,—

Огни в моих топках совсем прогорят;

В котлах не сдержать мне уж пару. (2)

Пойди заяви, что я заболел

И вахту, не кончив, бросаю.

Весь потом истек, от жары изнемог,

Работать нет сил — умираю». (2)

Товарищ ушел… Лопатку схватил,

Собравши последние силы,

Дверь топки привычным толчком отворил,

И пламя его озарило: (2)

Лицо его, плечи, открытую грудь

И пот, с них струившийся градом, —

О, если бы мог кто туда заглянуть,

Назвал кочегарку бы адом! (2)

Котлы паровые зловеще шумят,

От силы паров содрогаясь,

Как тысячи змей пары же шипят,

Из труб кое-где пробиваясь. (2)

А он, извиваясь пред жарким огнем,

Лопатой бросал ловко уголь;

Внизу было мрачно: луч солнца и днем

Не может проникнуть в тот угол. (2)

Нет ветра сегодня, нет мочи стоять.

Согрелась вода, душно, жарко,—

Термометр поднялся на сорок пять,

Без воздуха вся кочегарка. (2)

Окончив кидать, он напился воды—

Воды опресненной, не чистой,

С лица его падал пот, сажи следы.

Услышал он речь машиниста: (2)

«Ты, вахты не кончив, не смеешь бросать,

Механик тобой недоволен.

Ты к доктору должен пойти и сказать,—

Лекарство он даст, если болен». (2)

За поручни слабо хватаясь рукой,

По трапу наверх он взбирался;

Идти за лекарством в приемный покой

Не мог — от жары задыхался. (2)

На палубу вышел — сознанья уж нет,

В глазах его всё помутилось,

Увидел на миг ослепительный свет,

Упал… Сердце больше не билось… (2)

К нему подбежали с холодной водой,

Стараясь привесть его в чувство,

Но доктор сказал, покачав головой:

«Бессильно здесь наше искусство…» (2)

Всю ночь в лазарете покойник лежал,

В костюме матроса одетый;

В руках на груди крест из воску держал;

Воск таял, жарою согретый. (2)

Проститься с товарищем утром пришли

Матросы, друзья кочегара,

Последний подарок ему поднесли —

Колосник обгорелый и ржавый. (2)

К ногам привязали ему колосник,

В простыню его труп обернули;

Пришел пароходный священник-старик,

И слезы у многих сверкнули. (2)

Был чист, неподвижен в тот миг океан,

Как зеркало воды блестели;

Явилось начальство, пришел капитан,

И «вечную память» пропели. (2)

Доску приподняли дрожащей рукой,

И в саване тело скользнуло,

В пучине глубокой, безвестной морской

Навеки, плеснув, утонуло. (2)

Напрасно старушка ждет сына домой;

Ей скажут, она зарыдает…

А волны бегут от винта за кормой,

И след их вдали пропадает. (2)

Раскинулось море широко,

И волны бушуют вдали.

«Товарищ, мы едем далеко,

Подальше от нашей земли».

«Товарищ, я вахты не в силах стоять,—

Сказал кочегар кочегару,—

Огни в моих топках совсем не горят,

В котлах не сдержать мне уж пару.

Пойди заяви ты, что я заболел

И вахту, не кончив, бросаю.

Весь потом истек, от жары изнемог,

Работать нет сил — умираю».

На палубу вышел — сознанья уж нет,

В глазах его всё помутилось,

Увидел на миг ослепительный свет,

Упал. Сердце больше не билось.

Проститься с товарищем утром пришли

Матросы, друзья кочегара,

Последний подарок ему поднесли —

Колосник обгорелый и ржавый.

Напрасно старушка ждет сына домой,

Ей скажут, она зарыдает…

А волны бегут от винта за кормой,

И след их вдали пропадает.

Среди лесов дремучих

Разбойнички идут.

В своих руках могучих

Товарища несут.

Носилки не простые:

Из ружей сложены,

А поперек стальные

Мечи положены.

На них лежал сраженный

Сам Чуркин молодой,

Он весь окровавленный,

С разбитой головой.

Ремни его кольчужны

Повисли по краям,

А кровь из ран струится

По русым волосам.

Несли его до места,

Несли в глуши лесной.

Мы шли, остановились,

Сказали: «Братцы, стой!»

Мы наземь опустили

Носилки с мертвецом

И дружно приступили

Рыть яму вшестером.

Мы вырыли глубоку

На желтыим песке,

На желтыим песочке,

На крутым бережке!

«Прощай ты, наш товарищ,

Наш Чуркин молодой,

Уж нам теперь не время

Беседовать с тобой.

Идем, идем скорее!

Мы снова, братцы, в бой!»

Шумел, горел пожар московский,

Дым расстилался по реке,

А на стенах вдали кремлевских

Стоял он в сером сюртуке.

И призадумался великий,

Скрестивши руки на груди;

Он видел огненное море,

Он видел гибель впереди.

И, притаив свои мечтанья,

Свой взор на пламя устремил

И тихим голосом сознанья

Он сам с собою говорил:

«Зачем я шел к тебе, Россия,

Европу всю держа в руках?

Теперь с поникшей головою

Стою на крепостных стенах.

Войска все, созванные мною,

Погибнут здесь среди снегов,

В полях истлеют наши кости

Без погребенья, без гробов».

Судьба играет человеком,

Она изменчива всегда,

То вознесет его высоко,

То бросит в бездну без стыда.

Две гитары за стеной

Жалобно заныли…

С детства памятный напев,

Милый, это ты ли!

Эх, раз, еще раз!

Это ты, я узнаю

Ход твой в ре миноре

И мелодию твою

В частом переборе.

Эх, раз, еще раз!

Как тебя мне не узнать?

На тебе лежит печать

Страстного веселья,

Бурного похмелья.

Эх, раз, еще раз!

Это ты, загул лихой,

Окол’ пунша грелки

И мелодия твоя

На мотив венгерки.

Эх, раз, еще раз!

Ах болит, ах что болит

Голова с похмелья…

Уж мы пьем, мы будем пить

Целую неделю!

Эх, раз, еще раз!

Славное море, священный Байкал,

Славный корабль — омулевая бочка.

Эй, баргузин, пошевеливай вал,—

Плыть молодцу недалечко.

Долго я звонкие цепи влачил,

Душно мне было в горах Акатуя,

Старый товарищ бежать пособил,

Ожил я, волю почуя.

Шилка и Нерчинск не страшны теперь,—

Горная стража меня не поймала,

В дебрях не тронул прожорливый зверь,

Пуля стрелка миновала.

Шел я и в ночь и средь белого дня,

Вкруг городов озираяся зорко,

Хлебом кормили крестьянки меня,

Парни снабжали махоркой.

Славное море, священный Байкал,

Славный мой парус — халат дыроватый.

Эй, баргузин, пошевеливай вал,—

Слышатся бури раскаты.

«Хас-Булат удалой,

Бедна сакля твоя,

Золотою казной

Я усыплю тебя.

Саклю пышно твою

Разукрашу кругом,

Стены в ней обобью

Я персидским ковром.

Дам коня, дам кинжал,

Дам винтовку свою,

А за это за всё

Ты отдай мне жену.

Ты уж стар, ты уж сед,

И с тобой не житье,

На заре юных лет

Ты погубишь ее.

Под чинарой густой

Мы сидели вдвоем,

Месяц плыл золотой,

Все молчали кругом.

Лишь играла река

Перекатной волной

И скользила рука

По груди молодой.

Она мне отдалась

До последнего дня

И Аллахом клялась,

Что не любит тебя».

— Князь, рассказ ясен твой,

Но напрасно ты рек —

Вас с женой молодой

Я вчерась подстерег.

Береги, князь, казну

И владей ею сам,

А неверну жену

Тебе даром отдам.

Ты сходи посмотри

На невесту свою —

Она в спальне своей

Спит с кинжалом в груди.

Я глаза ей закрыл,

Утопая в слезах.

Поцелуй мой застыл

У нее на устах».

В саду ягодка лесная

Под закрышею цвела,

А княгиня молодая

С князем в тереме жила.

А у этого у князя

Ванька — ключник молодой,

Ванька-ключник,

Злой разлучник,

Разлучил князя с женой.

Он не даривал княгиню,

Он ни златом, ни кольцом,

Обольстил Ваня княгиню

Своим белым он лицом.

На кроватку спать ложилась

И с собой Ваню брала.

Одну ручку подложила,

А другою обняла:

«Ты ложись, ложись, Ванюша,

Спать на князеву кровать».

Ванька с нянькой поругался.

Нянька князю донесла.

По чужому наговору

Князь дознался до жены.

Он вышел на крылечко,

Громким голосом вскричал:

«Ой вы, слуги, ой холопы,

Слуги верные мои,

Вы подите приведите

Ваньку-ключника ко мне!»

Вот ведут, ведут Ванюшку

На шелковом поясе.

На нем шелкову рубашку

Кверху ветром подняло,

Его светло-русы кудри

Растрепались по плечам.

Вот подходит Ваня к князю,

Князь стал спрашивать его:

«Ты скажи, скажи, Ванюшка,

Сколько лет с княгиней жил?»

— Про то знает грудь, подушка,

Еще князева кровать,

Да еще моя подружка —

Это князева жена».

— Ой вы, слуги, ой холопы,

Слуги верные мои,

Вы подите ды вкопайте

Два дубовые столба,

Ды возьмите и повесьте

Ваньку-ключника на них!»

Что стоишь, качаясь,

Горькая рябина,

Головой склоняясь

До самого тына?

Головой склоняясь

До самого тына?

А через дорогу,

За рекой широкой,

Так же одиноко

Дуб стоит высокий.

Так же одиноко

Дуб стоит высокий.

«Как бы мне, рябине,

К дубу перебраться?

Я б тогда не стала

Гнуться и качаться.

Я б тогда не стала

Гнуться и качаться.

Тонкими ветвями

Я б к нему прижалась

И с его листами

День и ночь шепталась…

И с его листами

День и ночь шепталась…

Но нельзя рябине

К дубу перебраться, —

Знать, мне, сиротине,

Век одной качаться».

Знать, мне, сиротине,

Век одной качаться».

«Что стоишь, качаясь,

Тонкая рябина,

Головой склоняясь

До самого тына?»

— «С ветром речь веду я

О своих невзгодах,

Что одна расту я

В этих огородах.

Там, через дорогу,

За рекой широкой,

Так же одиноко

Дуб стоит высокий.

Как бы мне, рябине,

К дубу перебраться,—

Я б тогда не стала

Гнуться и качаться».

Но под вечер тучи

Горизонт покрыли,

Молнией горючей

Дубу ствол разбили.

Тонкая рябина

Гнулась и качалась,

И под самый корень

Вдруг она сломалась.

Есть на Волге утес — диким мохом порос

От вершины до самого края…

И стоит сотни лет, диким мохом одет,

Ни заботы, ни горя не зная.

На вершине его не растет ничего,

Только ветер свободно гуляет,

Да свободный орел там гнездовье завел,

И над ним он свободно летает.

Из людей лишь один на утесе том был,

До вершины его добирался,

И утес в честь его — человека того —

С той поры его именем звался.

И поныне утес там стоит и хранит

Все заветные думы Степана,

И на Волге родной вспоминает порой

Удалое житье атамана.

Но зато, если есть на Руси человек,

Кто корысти житейской не знает,—

Пусть тот смело идет, на утес тот взойдет,

О Степане всю правду узнает.

Кто свободу любил, кто за родину пал,

Кто на Волге за родину ляжет, —

Тот утес-великан всё, что думал Степан,

Он тому смельчаку всё расскажет.

Сиротой я росла,

Как в поле былинка.

Моя молодость прошла

На чужой сторонке.

Моя молодость прошла

На чужой сторонке.

Я с двенадцати лет

По́ людям ходила,

Я с двенадцати лет

По́ людям ходила,

Где качала я детей,

Где коров доила.

Где качала я детей,

Где коров доила.

Хороша я, хороша,

Да плохо одета.

Хороша я, хороша,

Да плохо одета.

Никто замуж не берет

Девицу за это.

Никто замуж не берет

Девицу за это.

Пойду с горя в монастырь,

Богу помолюся,

Пойду с горя в монастырь,

Богу помолюся

Пред иконою святой

Слезою зальюся,

Пред иконою святой

Слезою зальюся,

Не пошлет ли мне господь

Той доли счастливой,

Не пошлет ли мне господь

Той доли счастливой,

Не полюбит ли меня

Молодец красивый,

Не полюбит ли меня

Молодец красивый,

Как во темном во лесу

Там воют волчицы,

Как во темном во лесу

Там воют волчицы,

Как в зеленом во саду

Распевали птицы.

Как в зеленом во саду

Распевали птицы.

Как одна-то, одна пташка,

Она села и запела,

Как одна-то, одна пташка,

Она села и запела,

И, должно, вот с нею

Мое счастье улетело.

И, должно, вот с нею

Мое счастье улетело.

Когда я на почте служил ямщиком,

Был молод, имел я силенку,

И крепко же, братцы, в селенье одном

Любил я в ту пору девчонку.

Сначала не видел я в этом беду,

Потом задурил не на шутку:

Куда ни поеду, куда ни пойду —

Всё к милой сверну на минутку.

И любо оно, да покоя-то нет,

А сердце щемит всё сильнее…

Однажды начальник дает мне пакет:

Свези, мол, на почту живее.

Я принял пакет и скорей на коня,

И по полю вихрем помчался,

А сердце щемит да щемит у меня,

Как будто с ней век не видался…

И что за причина? Понять не могу,—

А ветер так воет тоскливо…

И вдруг словно замер мой конь на бегу

И в сторону смотрит пугливо…

Забилося сердце сильней у меня,

И глянул вперед я в тревоге.

Затем соскочил с удалого коня

И вижу я труп на дороге!

А снег уж совсем ту находку занес,

Метель так и пляшет над трупом,

Разрыл я сугроб — да и к месту прирос,

Мороз заходил под тулупом!..

Под снегом-то, братцы, лежала она!

Закрылися карие очи…

Налейте, налейте скорей мне вина,

Рассказывать больше нет мочи!..

Ах ты степь, ты степь!

Путь далек лежит.

В той степи большой

Замерзал ямщик.

В той степи большой

Замерзал ямщик.

И, набравшись сил,

Чуя смертный час,

Он товарищу

Отдавал наказ:

Он товарищу

Отдавал наказ:

«Ты, товарищ мой,

Не попомни зла —

В той степи глухой

Схорони меня.

В той степи глухой

Схорони меня.

Ты лошадушек

Сведи к батюшке,

Передай поклон

Родной матушке,

Передай поклон

Родной матушке,

А жене скажи

Слово тайное,

Передай кольцо

Обручальное.

Передай кольцо

Обручальное.

Да скажи ты ей —

Пусть не печалится,

Пусть с другим она

Обвенчается.

Пусть с другим она

Обвенчается.

Про меня скажи,

Что в степи замерз,

А любовь ее

Я с собой унес».

А любовь ее

Я с собой унес».

Мучит, терзает головушку бедную

Грохот машинных колес;

Свет застилается в оченьках крупными

Каплями пота и слез.

Грохот машин, духота нестерпимая,

В воздухе клочья хлопка;

Маслом прогорклым воняет удушливо, —

Да, жизнь ткача не легка!

Эх, да зачем же, зачем же вы льетеся,

Горькие слезы, из глаз?

Делу помеха — основа попортится —

Быть мне в ответе за вас!

Рученьки, ноженьки ноют, сердечные,

Спинушку ломит, бока…

Грохот машин, духота нестерпимая,—

Да, жизнь ткача не легка!

Молодым пареньком

Дружбу свел с молотком,

А дожить довелось

До седых до волос.

Ах ты, молот, ковач,

Я ли не был силач?

А теперь не под стать

Мне с тобой работать!

Одряхлела рука,

Ноют грудь и бока,

А пока в небе свет,

Мне и отдыха нет!

Что за лютый злодей,

За лихой чародей

Наши деньги берет,

Кровь мужицкую пьет?

Нет, не лютый злодей,

Не лихой чародей —

Именитый купец

Да царь белый — отец!

Собирайтесь же все,

Кузнецы, слесаря,

Топоры навострим

И пойдем на царя!

Уж ты доля, моя доля,

Доля горькая моя!

Точно немощь приключилась,

С ног свалила старика.

Шестьдесят лет я работал,

Надрывался над сохой.

Может, вырастут ребята —

Старику дадут покой.

Старший сын был парень статный.

В город я его пустил.

Не вернулся он с завода —

Там головку положил.

Средний сын был грамотеем,

Много книжечек читал,

Всё свободы дожидался,

Да и сам, бедняк, попал.

Ночь темна была, жандармы

Вдруг напали на село,

Много книжечек забрали

И с собой взяли его.

Третий сын был парень статный —

Молодец из молодцов,

Он с германцами сражался

За дворян и за купцов.

Он был ранен пулеметом

К с войны домой пришел;

В то время стал калекой,

С сумкой по миру пошел.

Вдруг от царя пришла бумага:

Нужно подати платить,

Кто не выполнит приказа —

За решетки посадить.

Я теперь старик-от хилый,

Нечем подати платить

И последнюю коровенку

Дал правительству продать.

И запродали корову

За бесценок кулаку.

Вот дождусь Советской власти,

Рыло им набок сворочу.

Чудный месяц плывет над рекою,

Всё в объятьях ночной тишины.

Я сижу и любуюсь тобою,

Здесь с тобой, дорогая моя.

— Ничего мне на свете не надо,

Только видеть тебя, милый мой,

Только видеть тебя бесконечно,

Любоваться твоей красотой.

Но — увы! — коротки наши встречи.

Ты спешишь на свиданье к другой…

Так иди, пусть одна я страдаю,

Пусть напрасно волнуется грудь.

Пред иконой я встану с мольбою

И всю жизнь замолю за тебя,

Чтобы боже послал тебе счастья,

Чтобы горя тебе не знавать;

А я буду всегда без участья

По гроб жизни любить и страдать,

Для кого я жила и страдала

И кому я всю жизнь отдала?

Как цветок ароматный весною,

Для тебя одного расцвела.

Ты поклялся любить меня вечно,

Как голубку лаская меня.

А потом же, смеясь, безутешно

Ты навек мою жизнь погубил.

Я просила тебя, умоляла:

Приди, милый, проститься со мной.

А ты, подлый, другую ласкаешь

И смеешься, тиран, надо мной.

Нам теперь уж с тобой не сойтися, —

Верно, так уж угодно судьбе.

И могила моя одинока:

Не придешь, не поклонишься ей,

Только яркое солнце высоко

Над крестом моим бедным взойдет.

Бедный камень лежит одиноко,

Точно сторож могилы моей.

Отчего не проснешься ты снова

Для цветов ароматных полей?

Ах, зачем эта ночь

Так была хороша!

Не болела бы грудь,

Не страдала б душа.

Полюбил я ее,

Полюбил горячо,

А она на любовь

Смотрит так холодно.

Не понравился ей

Моей жизни конец,

И с постылым, назло

Мне, пошла под венец.

Звуки вальса неслись,

Веселился весь дом,

Я в каморку свою

Пробирался с трудом.

И всю ночь напролет

Я всё думал о ней:

Каково будет ей

Без милого жить век?

Много песен слыхал я в родной стороне,

Не про радость — про горе там пели,

Из тех песен одна в память врезалась мне,

Это песня рабочей артели:

Ой, дубинушка, ухнем,

Ой, зеленая, сама пойдет,

Подернем, подернем да ухнем!

Англичанин-хитрец, чтоб работе помочь,

Изобрел за машиной машину,

А наш русский мужик, коль работать невмочь,

Так затянет родную дубину.