Песни народов Северного Кавказа

Ой, онай, попробуем сложить

Песню, как Сата́на всемогущая

Вздумала всех смертных удивить:

Урузмагу бурку смастерить,

Чтоб она была из бурок лучшая.

Ой, онай, онай, в один из дней,

Чтоб скорей с работой этой справиться,

Позвала Сата́на дочерей

Девяносто девяти семей,

И пришли к ней первые красавицы.

Девушкам хозяюшка мила.

Ой, и задала Сата́на дела им.

Каждой в руки шерсть она дала

И, чтоб лучше их работа шла,

Села вместе с ними и запела им.

Ой, онай, ой, шерсти намело!

Девушки болтают, спорят, ссорятся.

Ой, онай, взяло Сата́ну зло.

Солнце село и опять взошло,

А работа не идет, не спорится.

Ой, онай, онай, Сата́на зла.

Смотрит на работниц — выбрать некого.

Всех их прочь Сата́на прогнала

И к себе Айсану позвала —

Дочку Алибега Алумбегова.

Ой, онай, онай, пора давно

Дочке Алумбеговой прославиться.

Ой, дала Сата́на ей руно —

Стало дивной буркою оно.

Не сказала и словца красавица.

Ой, под крышей дома своего

Любовалась нартов мать Айсаною.

«Нет тебя искусней никого,

Для Тайсана — сына моего —

Будешь ты невестою желанною».

Был и с Алибегом разговор.

Воротился он с дарами царскими.

Был и пир горою возле гор.

Так и породнились с этих пор

Алумбеговы с сынами нартскими.

«Ой, онай» над бурками поющие,

Мастерицы, жены, дело знающие.

Ой, онай, вы мните, мните, мнущие,

Валяйте, валяющие.

Бурка, сто́ящая, ой, не дешево,

Для плохого или для хорошего?

Это бурка из руна заветного

Для богатого, а не для бедного.

Может быть, поймет богач, как тяжко нам,

Может быть, зарежет он барашка нам.

А барашка пожалеет, может, нам,

Так по миске каши хоть наложит нам.

Может быть, и каши пожалеет.

Сытый, разве нас он разумеет?

Под руками женщины проворной

Будет бурка нежною и черной.

Под руками женщины ленивой

Бурка будет грубой, некрасивой.

Ой, к ленивой не придет удача,

Будет шерсть овечья, как кошачья.

Ой, онай, онай, иль вы усталые,

Почему же руки ваши вялые,

Жены, от работы устающие,

Мастерицы, радости не знающие?

Ой, онай, вы мните, мните, мнущие,

Валяйте, валяющие.

Осень, осень, добро пожаловать.

Чем ты будешь дарить нас, жаловать?

Зерна будут ли все как альчики

Будут сыты ли наши мальчики,

Наши девочки, наши деточки,

Или будут тонки, как веточки?

Будешь ты для одних богатою,

Будешь ты для других проклятою.

Для кого ты не будешь злою,

Тем устроишь ты пир горою.

Для кого ты будешь скупою,

Те зальются горючей слезою.

Осень, осень, добро пожаловать.

Будешь бить ты нас или жаловать?

Эй, жнецы молодые и сильные,

Пусть серпы ваши будут звонкими,

Пусть и камни ваши точильные

Будут мягкими, да не ломкими.

Ой, серпы ваши блещут в жите.

Жните, жните, домой не спешите.

Всё равно — и домой придете,

Счастья-радости не найдете.

Ой ты, пиво, ты, пиво черное,

Пиво черное, пиво пряное,

Пиво чудное, сотворенное,

Сотворенное нашей Сата́ною.

Говорят, будто птичка горная

Пролетала раз над поляною,

Пролетала она над поляною,

Поклевала хмель, стала пьяною.

Закружилась у ней головка,

Повалилась она неловко.

Дровосек, говорят, шел поляною,

Вот и птичку нашел он пьяную.

Птичке странной той удивился он,

С ней к Сата́не самой явился он.

А Сата́на взяла, пожалела

Птицу, дышащую еле-еле,

Отогрела озябшее тело.

Отогрелась птичка, запела,

Уронила листочки хмеля.

Ой, Сата́на взяла неширокие

Эти листья, что краше золота,

И послала в горы далекие

Ходока, чтоб принес ей солода.

Принесли ей муку солодовую,

Забродила тогда жидкость пенная,

Вот и льется пиво готовое,

Пиво черное, несравненное,

Пиво, пиво, питье отменное.

Эй, налейте-ка черного пива нам.

Больше пьешь его — больше нравится.

Пусть прославится птичка счастливая,

Пусть Сата́на живет и славится.

На вершине Курпа снеговой,

Ой, зерно-пшено, зерно-пшеница.

Ангелов собрался сонм святой,

Ой, зерно-пшено, зерно-пшеница.

Начали они судить-рядить,

Ой, зерно-пшено, зерно-пшеница,

Как получше людям угодить,

Ой, зерно-пшено, зерно-пшеница.

Уходили, вновь садились в круг,

Ой, зерно-пшено, зерно-пшеница.

Сотворили хитроумный плуг,

Ой, зерно-пшено, зерно-пшеница.

Молодых оленей в плуг впрягли,

Ой, зерно-пшено, зерно-пшеница.

Но милы лишь горы им вдали,

Нет, такое тягло не годится.

Взяли туров жители небес,

Ой, зерно-пшено, зерно-пшеница.

Тянут туры плуг в зеленый лес.

И такое тягло не годится.

Кабанов впрягли в тяжелый плуг,

Ой, зерно-пшено, зерно-пшеница.

Но пахать им землю недосуг,

Ой, зерно-пшено, зерно-пшеница.

В плуг быков поставили тогда,

Ой, зерно-пшено, зерно-пшеница.

И легла на ниве борозда,

Ой, зерно-пшено, зерно-пшеница.

И поднялись стебли над землей,

Ой, зерно-пшено, зерно-пшеница.

Каждый стебель в палец толщиной,

Ой, зерно-пшено, зерно-пшеница.

Наземь капля не могла упасть,

Ой, зерно-пшено, зерно-пшеница.

Перепелки насыщались всласть,

Ой, зерно-пшено, зерно-пшеница.

Ой, пшеница тяжкою была,

Плотною стеной она стояла.

Если б и арба по ней прошла,

Так и то б стеблей ее не смяла.

И поныне служат нам быки,

Ой, зерно-пшено, зерно-пшеница,

Наши тянут по полям плуги,

Ой, зерно-пшено, зерно-пшеница.

Масло, масло, масло коровье,

Да будет на белые горы похоже!

Масло, масло, масло коровье,

Масла, масла нам на здоровье

Дай нам побольше, о господи боже!

Песню выслушать не хотите ль!..

Собирались алдары в путь

И молились: «Лесов властитель,

Дай, Афсати, нам что-нибудь!»

Скакуны их сильны и ловки,

И блестят серебром кремневки,

И черны их бурки кавказские,

И остры кинжалы дамасские.

Ой, князья в ущелье оленье

Прискакали в урочный час.

Вознесли они вновь моленья:

«Бог Афсати, порадуй нас!»

Будзумар, славный сын Афсати,

Поглядел и промолвил зло:

«Погляди, отец, сколько знати

В лес охотиться принесло!

Скакуны их сильны и ловки,

И блестят серебром кремневки,

И черны их бурки кавказские,

И остры кинжалы дамасские!»

Засмеялся Афсати звонко,

Увидав на дороге пыль:

«Ну-ка, выпусти кабаненка,

Поглядим, стрелки хороши ль!»

Имениты стрелки, да не ловки.

Разрядили они кремневки,

Но дичины не подстрелили

И щетины не повредили.

Повернулся зверь разъяренный,

Невредимый от их пальбы,

Стал валить и пеших и конных,

Словно тоненькие дубы.

Всех свалил он их, в ад отправил,

Никого в живых не оставил.

Будзумар вновь глядит в ущелье

И родителю молвит так:

«На охоту спешит в ущелье

Кудзи Дзудтов, один бедняк.

Ноговицы его староваты,

И черкеска — одни заплаты,

А на старой его кремневке

Не ремень, а кусок веревки.

Ни осла у него, ни коня.

И не ел он четыре дня!»

Ой, охотнику будет кстати

Кабаненок из стада Афсати.

За скалою стрелок примостился

И дыхание затаил.

То не гром в горах прокатился —

То охотник курок спустил.

Ой, с добычею утром ранним

Кудзи Дзудтов домой спешит.

Ой, свежатиною кабаньей

Всех голодных он угостит.

Разыгрался Елиа святой,

Гром в Устур-Дигоре громыхает.

На нихасе люди меж собой

Спорят — что, мол, это означает?

Нет, не Елиа наслал туман,

И не он гремит в горах высоко, —

То Уахатага сын Гуйман

Туров бьет там, где стоит осока.

Сам Уахатаг, прожив свой срок,

Отошел из мира со словами:

«Никогда не убивай, сынок,

Тура с золотистыми рогами.

В нашем крае тур такой один.

Бог хранит рога его и шкуру».

Но Гуйман — Уахатага сын —

Ходит в горы, целит в сердце туру.

Старики джигитам говорят:

«Кто из вас пойдет к Гуйману в горы?»

И Туалиаев Касполат

Вызвался, сказал — вернется скоро.

Касполат Гуймана увидал

Возле черных скал на камне черном.

Сын Уахатага свежевал

Тушу тура острием проворным.

«Я, Гуйман, явился пожелать,

Чтоб всегда ты в здравье был и в силе». —

«Здравствуй, Касполат, давай считать,

Что добычу вместе мы добыли».

Касполат сказал: «Что настрелял,

То твое, но встань поближе к краю.

Видишь, сколько у подножья скал

Златорогих туров пробегает?»

К краю пропасти Гуйман шагнул,

И тогда нежданно друг любезный

Бедного охотника столкнул

Прямо в бездну со скалы отвесной.

Сын Уахатага полетел,

Словно камень, по камням неровным.

Напоследок крикнуть лишь успел:

«Не гадал я, что ты враг мой кровный!»

И, чтобы убийцу упрекнуть,

Крикнул, бедный, падая со склона!

«Ты моей свидетельницей будь,

Ветка распустившегося клена!»

Пес Гуймана, верный пес Силан,

Словно снежный ком, слетел по склону

И хозяина, в крови от ран,

Лапою своею черной тронул.

Но лежал хозяин неживой,

И собака трижды взвыла странно.

И услышала собачий вой

В доме у себя жена Гуймана.

Ой, пошла Гуйманова жена

К старенькой вдове Уахатага,

И сказала бедная она:

«Вой собаки не сулит нам блага!»

К женщинам, поникнувшим в слезах —

К молодой жене, к ее свекрови, —

Подбежал Силан, держа в зубах

Шапку, побуревшую от крови.

Много лет минуло, говорят,

И с годами стало глуше горе.

Ко вдове Гуймана Касполат

Сватался и справил свадьбу вскоре.

Ведомо лишь богу, сколько жил

Касполат с женой своею новой,

Но однажды ветер дверь открыл,

В дом принес опавший лист кленовый.

Касполат неведомо чему

Засмеялся, за живот схватился.

Стала приставать жена к нему:

«Что припомнив, ты развеселился?»

«Я припомнил, — муж жене сказал,—

Что когда-то мне Гуйман промолвил.

Он мне крикнул, падая со скал:

„Не гадал я, что ты враг мой кровный!“

Думал я, сулит беду и месть

Перед смертью сказанное слово,

И теперь вот он мне подал весть,

Но что может сделать лист кленовый?»

Встала Касполатова жена,

С горя сердце у нее заныло.

Ножницы булатные она

В сердце Касполатово вонзила.

И пошла обрадовать свекровь:

«Можешь умирать теперь спокойно.

Сына твоего святую кровь

Черной кровью смыла я достойно!»

Эй, девушки, — все в колхоз!

Эй, юноши, — все в колхоз!

Трудись, ребята, как нужно,

Работай, селенье, дружно!

А кто не пойдет — сгорит со стыда.

А кто не пойдет — тому горе-беда.

А кто не пойдет — тот слезы прольет.

А кто не пойдет — голодный уснет.

А ну, соревнуйтесь, парни упорные!

А ну, соревнуйтесь, девки задорные!

А ну-ка, быстрее, руки проворные!

Мы урожай утроим!

Кто будет работать скоро,

Кто будет работать споро,

Все скажут о нем без спора:

Стал настоящим героем!

Басилта, басилта, добрые люди,

Пусть счастье ваше во веки пребудет.

Хозяину крупного тура убить

Будет пусть суждено,

Хозяйке вашей сына родить

Будет пусть суждено.

Пусть ваше счастье не убавляется.

Нам же вы дайте, что полагается.

Каждому дайте всего понемножку:

Черного пива в черном кувшине,

Белой араки в белом кувшине.

Каждому дайте большую лепешку,

Дайте на всех нам баранью ножку.

Уасгерги, что бы ни случилось,

На твою мы уповаем милость.

Гости мы твои, твои джигиты,

Не оставь нас без своей защиты.

Погляди на нас, золотокрылый,

Награди своею доброй силой.

Пожалей, пошли удачи нам,

Чтобы путь наш легок был и прям.

С высоты глядящий, огляди

Путников в низине зорким оком.

Будь, святой Георгий, впереди,

Нас накрой крылом своим широким.

Пощади, сидящий на вершине,

Тех, кто под твоей защитой ныне.

Возвратясь к селениям своим,

Мы тебе молитвой воздадим.

Мы желаем, светлая Алаурди,

Счастья, прославляем мы тебя.

Умоляем, светлая Алаурди,

Прочь пройди ты, нас не погубя!

В стаде бык пасется самый лучший,

Мы его в твою зарежем честь.

Для тебя среди овец курдючных

Выберем мы лучшее, что есть.

Прославляем мы тебя, Алаурди,

Благ желаем мы тебе, Алаурди!

Мы пожнем на склоне гор пшеницу,

Для тебя мы пироги спечем,

А ячмень в низине уродится,

Мы тебе и пива поднесем.

Прославляем мы тебя, Алаурди,

Благ желаем мы тебе, Алаурди!

Есть у нас к тебе большая просьба:

Наших деток пусть не тронет оспа!

Чтоб их щеки были без изъяна,

В честь твою мы жертвуем барана.

Чтоб навечно не померк их взгляд,

Мы зарежем в честь тебя ягнят.

Прославляем мы тебя, Алаурди,

Благ желаем мы тебе, Алаурди!

Хлебы из поднявшегося теста

Наши девушки спекут тебе.

Чистые, на выданье невесты

Эти хлебы понесут тебе.

И джигиты, стройны и красивы,

Поднесут тебе в кувшине пива.

Пусть, Алаурди, твой путь обратный

Будет только шелковый да ватный.

Прославляем мы тебя, Алаурди,

Благ желаем мы тебе, Алаурди!

С Уакаца святые слетели ангелы,

И на Курпской вершине присели ангелы,

Чтоб решить на горе, что покрыта туманом,

Мол, кого из невест обручить с Татарканом.

И решили святые, хотя и решили не сразу,

Сватать Азаухан, что живет на вершине Уаза.

Порешили и тотчас к соседям своим

Уасгерги послали с Николой святым.

И почтенные сваты в дорогу пустились,

Но ушли без всего и ни с чем воротились.

Стали снова степенно судить да рядить,

Дескать, сватов почтенных к кому отрядить?

Про красавицу Черного моря слыхали,

Но не знали ее, сватов к ней не послали.

А послали почтеннейших сватов, чтоб сватать

Молодую красавицу в башне Дзулата.

Уасгерги с Николою дело свершили.

В день венчания ангелы дру́жками были.

Татаркан обвенчался с невестой красивой.

Был счастливым тот день, жизнь была их счастливой.

С той далекой поры миновали лета.

А сегодня свершается свадьба иная.

Пожелаем: пусть наша невеста земная

Будет счастлива с мужем не меньше, чем та.

У слепого старика Афсати

Дочь красива, кто же будет зятем?

Домогались ангелы ее,

Сватали архангелы ее.

Но однажды дочь отца слепого,

Выманив из-под родного крова,

Кто-то ловко обманул, украл,

В бурку завернул и ускакал.

Ой, старик слепой себя корил,

Бил по лбу рукою, говорил:

Попрекнул, мол, кто-то молодой

Старостью меня и слепотой.

А ведь Солнце дочь мою когда-то

Сватало за сына Махамата.

Я от сына Солнца отказался:

Дочку свекор опалит, боялся,

И Луна дитя мое когда-то

Сватала за сына Мусамата.

Я не отдал, испугался вновь:

Заморозит дочь мою свекровь.

Плачет старый: «Что мне делать, право,

Сила где и где былая слава?

Нету глаз, чтоб вора увидать,

Нету ног, чтобы его догнать,

Нету рук, чтоб учинить расправу!»

И тогда вдали услышал кстати

Голос сына Комиа Афсати;

Несся этот голос, говоря:

«Ты, Афсати, не печалься зря.

Дочь твоя любима и желанна.

В небеса унес ее Сесана.

Ангелы у них на свадьбе — дружки,

Тучи белые — ее подружки,

Шаферы Георгий и Никола

Держат белый шелк ее подола!»

Так же, как Афсати дочь родная,

Будь невеста счастлива земная.

С песней мы к венцу ведем тебя,

Суженому отдаем тебя.

Орайда, ведут невесту в дом.

Солнце на плече ее одном.

Свет луны блистает на другом.

Уастырджи на свадьбе дружкой будет,

А Маде-Майрам подружкой будет.

Орайда, ведут невесту в дом.

Солнце на плече ее одном.

Свет луны блистает на другом.

Боже, пожалей ее, красивую,

Сделай, боже, и ее счастливою!

Мы в счастливый этот дом,

Ой, алай, ой, алай,

С птицей-ласточкой идем,

Ой, алай, ой, алай.

Пусть жена, как сотам мед,

Ой, алай, ой, алай,

Дому свекра подойдет,

Ой, алай, ой, алай.

Дома дело будет знать,

Ой, алай, ой, алай,

Старших-младших отличать,

Ой, алай, ой, алай.

Много ли добра при ней.

Ой, алай, ой, алай,

Семь раз по семь простыней,

Ой, алай, ой, алай.

Семь раз по семь одеял,

Ой, алай, ой, алай,

Семь раз по семь покрывал,

Ой, алай, ой, алай.

Шелк заморский на бешмет,

Ой, алай, ой, алай.

Свекру шелковый кисет,

Ой, алай, ой, алай.

Для детишек тюк добра,

Ой, алай, ой, алай.

Две пригоршни серебра,

Ой, алай, ой, алай.

Ой, нана, в час заката солнце уходит за горы.

Ой, нана, мы сваты, а сваты хуже, чем воры.

Ой, нана, скоро, скоро мы покинем твой дом.

Ой, нана, мы, как воры, дочь твою уведем.

Дочь твою, что, бывало, сияла, словно звезда.

Та, что, как солнце, блистала, уйдет

от тебя навсегда.

Завтра, нана, как всегда, ты встанешь,

Рано, чуть свет,

В окошко на двор с надеждою глянешь —

Доченьки нет.

Она, до ночи темной не спавшая,

Ушла от тебя.

Она, постель твою застилавшая,

Ушла от тебя.

Ты ее берегла, как зеницу ока,

А дочка ушла от тебя далеко.

Ушла она не на день, не на год.

Ушла она и назад не придет.

Ой, не гаси ты, очаг, нана.

Ой, принеси ты, нана, вина,

Принеси нам черного пива,

Чтобы было оно бурливо.

Дочь твоя утром огонь разводила,

А мы ее забираем.

Дочь твоя к ночи постели стелила,

А мы ее забираем.

Что же делать, коль делать нечего.

Солнце село, день клонится к вечеру.

Ой, к вам мы идем, к вам мы идем, к вам.

Ой, счастье несем, счастье несем вам.

Будьте счастливы вы, хозяева,

Дом почтенный и все друзья его.

Нынче гости пусть не скучают,

Нас встречают и привечают.

Пусть удача им улыбается,

Ой, пусть будет им всё с руки,

Пусть им счастье в пути встречается,

Пусть встречаются добряки.

Если речки, так пусть бурливые,

Если вестники, пусть счастливые.

На поляне, где овцы белые,

Больно ягода хороша.

Может, дружки мы неумелые:

Дело делаем не спеша.

Молодая с вами прощается,

В путь неведомый отправляется.

Птичка ласточка, как птицы прочие,

Прыг на веточку со ствола.

Вышла девушка из дома отчего,

В мужний дом невесткою вошла.

За невесту, ой, гости почтенные,

Дружно пейте напитки пенные.

Будьте счастливы вы, хозяева,

Дом ваш светлый и все друзья его!

Утром постель твою застилавшая дочь

Замуж выходит.

В сакле твоей очаг разжигавшая дочь

Замуж выходит.

Вечером в доме огонь гасившая дочь

Замуж выходит.

К ночи постели стелившая дочь

Замуж выходит.

«Нана, нана!» — тебе говорившая дочь

Замуж выходит.

На руки воду тебе сливавшая дочь

Замуж выходит.

Утром саклю твою подметавшая дочь

Замуж выходит.

Дочка твоя — утешенье твоей нужды —

Замуж выходит.

Дочка твоя — опора в годину беды —

Замуж выходит.

Ту, кого ты вскормила последним куском,

Уводят.

Сегодня, с песней «Алай» в незнакомый дом

Уводят.

Господи, слава тебе на века,

Сделай: пусть любит свояк свояка,

Чтобы все родичи этого дома

Переплелись, как трава и солома.

Да будет та, кого мы провожаем,

Богата детьми, как земля урожаем.

Чтоб вылуплялись они, как цыплята,

А были сильными, как медвежата.

Чтоб разрослись, как у дерева корни,

Чтоб старшим в доме были покорны.

Не смейтесь вы надо мной, мои милые,

Плакать придется и вам над дорогими могилами.

Ой, дожила я до черного дня,

Ой, на кого оставил меня

Тот, кто в беде моей был стеной,

Тот, кто в нужде моей был мошной?

Ой, стена моя, ты осела.

Ты, мошна моя, опустела.

Ой, упала звезда далекая,

Зарыдала я, одинокая.

Люди добрые, что же вы ждете,

Что же все слез со мною не льете?

Почему не плачут те, что одни

На свете остались, как я, без родни?

Почему не плачут вместе со мною

Матери тех, кого смыло волною,

Чьим утонувшим деточкам малым

Песок стал постелью, вода — одеялом?

А хоронили их лишь пугливые

Рыбы — плакальщицы молчаливые.

Почему вы не плачете вместе со мною,

Те, чьих мужей придавило сосною,

Для кого стал саваном снег холодный,

А плакальщицею — зверь голодный?

Почему не плачут со мною вместе

Матери павших на поле чести,

Которых водой напоить было некому,

Которым глаза закрыть было некому?

Все, испытавшие горе земное,

Почему вы не плачете вместе со мною?

Я рыдаю, хоть знаю — не будет чуда,

Никого не воротишь слезами оттуда.

Что делать, мы плачем о наших милых,

А воротить никого не в силах.

Буду плакать и я, слез и я не скрою

До тех пор, пока глаз и я не закрою

И рот не наполнится мой землею.

О, крепость моя, врагов устрашавшая,

Скала моя, под небом стоявшая.

О ком в низине гармоники пели,

О ком на вершине играли свирели,

Крепость была — разверзлась стена.

Была скала — обвалилась она.

Звезда, звезда моя с неба упала,

Трава моя на земле увяла.

Теперь ты там, где духи витают,

Не нужно там ни воды, ни пищи.

Там девушки о женихах не мечтают,

Там парни подружек себе не ищут,

Там дети малые не взрослеют,

Там люди старые не стареют.

Там все недышащие и онемелые,

Там зубы крошатся белые-белые.

Там руки истлеют твои без следа,

На грудь осыплется борода.

Ты раненый был, ты жаждой томился,

Ты воду просил — ты кровью напился.

Усами, чуть тронутыми сединой,

Открыл ты двери тверди земной.

Ушел ты, оставил на милость бога

Жену, за которую отдал много.

Теперь она в черный наряд облачится.

Затоскуют дети твои — сиротливые птицы.

Остались твои бедные деточки,

Как без ствола дубовые веточки.

Ты хотел им богатство дать — не сумел.

Ты хотел пожалеть, приласкать — не успел.

Среди тех, кого бьют, они первыми будут.

А там, где дают, последними будут.

Из солнца рубахи им будут шить,

Из земли чувяки им будут кроить,

При жизни ты бедным был человеком,

Досыта не наедался чуреком.

Смерть пусть сама умрет

И дети ее проклятые.

Пусть бедных смерть не берет —

Пусть умирают богатые.

Но смерть к богачу не пришла.

Она у ворот твоих.

Тебя она забрала,

Не жалея сирот твоих.

Бог всемогущий, дарящий, карающий,

Жизнь и дающий и отбирающий,

Ныне призвал во владенья свои

Мужа достойного, мужа хорошего.

Вот он лежит у могилы глубокой —

Путник, готовый к дороге далекой,

Той, откуда не возвращаются,

Перед которой навеки прощаются.

Путник, да будет по милости бога

Легкой нелегкая эта дорога

В царство мертвых, в загробное царство,

В царство, где все мы когда-нибудь встретимся.

Всё приготовлено здесь для покойного,

Только коня не нашли мы достойного,

Долго искали мы, много скакали мы,

Многих коней, увидав, отвергали мы.

Снова искали мы, снова и снова.

И прискакали на шелковый луг,

Где в табуне у Георга святого

Трех жеребцов мы увидели вдруг.

Первый из них седоку не давался,

Бился ногами другой и кусался,

Третий — сейчас он оседланный ждет —

В царство усопших тебя повезет.

Долго, о путник, будешь скакать

Ты по дорогам, что наших суровей.

В том царстве случится тебе увидать

Чету, накрытую шкурой воловьей.

Лежат, повернувшись друг к другу спиною,

Недобрый муж с недоброй женою.

Шкуру тянут они, ругаются,

Да не укроются, как ни стараются.

Споры и брань продолжаются их

В царстве мертвых, как в царстве живых.

Пройди. Что тебе их раздоры и горе.

С другою четою ты встретишься вскоре.

Спят они двое, довольны и сыты,

Заячьей шкурой оба укрыты.

И широка она им и длинна.

Спят, обнимаются муж и жена.

Заячья шкура воловьей не шире,

Но на земле, где вражда в изобилье,

Жили они и в согласье и в мире,

Друг друга любили и господа чтили.

Дальше пойдешь ты своею дорогой —

Встретишься с женщиною убогой.

Шьет она, шьет, покоя не знает,—

Земные дыры она латает.

Ее иголка — с кол толщиною,

Наперсток — с папаху величиною.

Пот с нее льется ручьем бесконечно.

Шьет, да не шьется, и так будет вечно.

Она была плохою женой,

Она грешила в жизни земной.

Грешила, шила в жизни земной

Мужу чужому мелко и тщательно,

А дома законному — не старательно.

Путник, не слушай ее и не трогай,

Иди потихоньку своей дорогой.

Увидишь женщину, что весной

Сто грядок вскопала, полола всё лето,

А снимает меньше, чем с грядки одной.

Ты спросишь, за что наказание это?

За то, что она друзей не имела,

Жизнь прожила, никого не жалела,

Была она зла, сироты не приветила,

Рядом соседской нужды не заметила.

Потом ты увидишь другую жену,

Такого ж сложенья, такого же роста.

Она взрыхляет грядку одну,

А собирает с нее, как со́ ста.

Она была на земле добра,

Ни для кого не жалела добра.

Пройди и увидишь невдалеке —

Стоит над корытом старуха в муке.

И ночью и днем она через сито

Муку просевает, да пусто корыто.

Наверное, спросишь ты: «Кто она?»

Это Мельникова жена.

При жизни она бедняков обирала,

Муку из мешков у них воровала.

Не слушай старуху — слова ее ложь.

Пройди, видишь куча — угля сто нош.

Те угли дымятся и ночью и днем.

Два мужа томятся, палимы огнем.

Бедняги страдают, ты слышишь их стоны,—

Водой обливают их верные жены.

Грешили мужи и женщин чужих

Любили при жизни сильней, чем своих.

Грешили, кичились богатством и лгали.

Пройди, не сочувствуй теперь их печали.

Пройди, на лугу ты увидишь быка,

Жующего бороду старика.

За что так жестоко карают его?

За то, что на пашне при жизни когда-то

Досыта кормил он быка своего,

Соседскому — корму давал маловато.

Не медли, о путник, ты в этом аду.

Ты дальше увидишь сидящих на льду.

В том месте, где вечно и холод и вьюга,

Мужчины сосульками бреют друг друга.

Пройди мимо них. Эти грешные люди —

Земное проклятье — неправые судьи.

Мздоимцы, всех смертных судившие так:

Богатый невинен, виновен бедняк.

Пройди мимо них, чтоб увидеть других

Мужей, что на скамьях сидят золотых

В одеждах серебряных.

Кто эти люди?

Мужи досточтимые — правые судьи.

По правде, по совести жили они,

По совести грешных судили они.

Был он богат или не был богат,—

Лишь тот, кто виновен, был виноват.

Ты, путник, был честен, не жаден, не зол.

Помедли теперь, ты до места дошел,

Где быстрые реки и кущи стеною,

Всё то, что зовется райской страною.

Да будешь ты, уходящий сегодня,

Страны этой житель по воле господней.

Да будет блаженство твое бесконечное!

Вечное царство тебе, вечное!

Могила твоя глубока и светла.

Одежда твоя легка и бела.

Да будет тебе в одеянии этом

И жарко зимою, и холодно летом.

Да будешь ты в сытости и в тепле,

Пусть добрый твой дух гостит на земле.

Коня оставляем тебе мы в подмогу.

Пусть он облегчает твою дорогу

К господу богу.

Над нижней Дигорией, над плоской Дигорией

Не дождь идет — там кровь течет, горе ей, горе ей!

Поля золотые были, а стали черные,

Их побили Тимуровы рати проворные.

Обложил всё кругом он войсками великими,

Окружил, как стеной, мечами и пиками.

Всё дымится: и жито, и сакли сожженные.

Ой, убиты джигиты, поруганы жены их.

Погибает народ, дым плывет над Дигорией.

Кто продлит ее род, горе, горе ей, горе ей!

Мертвецы на земле, им могилы не вырыты.

На углях, на золе плачут дети — их сироты.

Кто подаст им еды и воды, кто согреет их?

Кто спасет от беды, кто в беде пожалеет их?

Ой, на счастье, одна уцелела старуха согбенная.

Сирот всех собирает она, сединой убеленная.

Ой, весь день и всю ночь напролет — делать нечего —

Их ведет и ведет, наподобие стада овечьего.

Ой, ведет она сирот, спешит — время дорого,

От зверья бережет и хранит их от ворога.

Ой, спасала детей и спасла ото зла она.

Их одна к Задалесским горам привела она.

Годы шли, было всё: были громы и молнии,

Быстро дети росли, подросли и аулы заполнили.

Реку можно ль сдержать, — жизнь спешит, время движется.

Ой, слегла задалесская мать и лежит: ей не дышится.

Сто детей свою бедную мать, дорогую и милую,

Вышли в путь провожать и рыдать над могилою.

Вестник прискакал и прокричал:

«Крымский хан идет с несметным войском.

Хочет он дойти до наших скал,

Весь народ побить в краю Дигорском!»

Поднялись джигиты все вокруг

На защиту дорогого края.

Поскакал Туганов Ельбердук

По селеньям, воинов скликая.

«Гей, дигорцы, наша сталь крепка.

Крымцев много, но и нас немало.

Выступим навстречу им, пока

Не дошли они до перевала!

Занимайте на горах крутых

Поскорее башни боевые,

Поднимайте на руках своих

Бочки тяжкие пороховые!»

Ой, да у Даргона всё кругом

От тумана густо почернело.

Ой, с горы соседней грянул гром,

И седое облако слетело.

Нет, не черный это был туман —

Это рать, что двинул крымский хан.

И с горы не облако седое

Вместе с громом вниз слетело вдруг,

А дигорцев следом за собой

В бой повел Туганов Ельбердук.

Дождь в горах кровавый лился долго,

Гром гремел сто раз подряд.

Но внезапно три отважных волка,

С гор сойдя, влетели в гущу стад.

Были то не волки, не волчицы,

Что овечьи портили стада.

Были то три сына Дзанкалица

И пред ними крымская орда.

Ой, дигорцы победили ханов,

Крымскую переломили сталь.

В том бою кровавом Тасолтанов

Был убит, да велика ль печаль?

Жирным шашлыком да пивом черным

Он свою утробу набивал.

Это он, подлец, по тропам горным

Хану путь к дигорцам указал.

Два всадника скачут из Ларса.

Ой, скачут из Старого Ларса.

Один для другого и друг и брат,

Иналди один, другой Кудайнат, гей!

Иналди сказал Кудайнату:

«Погляди, — сказал Кудайнату,—

Скачут алдары, должно быть, враги.

Ой, брат Кудайнат, башку береги, гей!»

Подъезжают ближе алдары.

«Вы откуда?» — кричат алдары.

«Мы оба из Ларса, — им говорят,—

Иналди и брат его Кудайнат, гей!»

Говорят насильники братьям,

Алдары-насильники братьям:

«Вы оба из Ларса, а мы как раз

Ларсцев поганых и ловим сейчас, гей!»

Говорит Иналди из Ларса,

Говорит Кудайнат из Ларса:

«А мы убиваем злобных людей,

Стреляем, коль видим: рядом злодей, гей!»

Стоит минарет у Дарг-Коха,

Высок минарет у Дарг-Коха.

Шепчет Иналди: «Ой, брат Кудайнат,

Умрем или с честью придем назад, гей!»

Идет дровосек-кабардинец,

По дрова идет кабардинец.

Взвыл у Иналди, как волк, самопал,

У Кудайната завыл, как шакал, гей!

На реке у нас половодье.

Ой, страшна река в половодье.

«Мужайся, брат, — говорит Кудайнат. —

С тобой мы в седлах, алдары лежат, гей!»

Ну-ка, соберемся, куртатинцы.

Белый царь сулит нам дать гостинцы.

В горы нам пакет с равнины шлет,

Говорит, посланцев наших ждет.

Отвечая на такую милость,

Всё ущелье наше всполошилось,

Замелькали всадники в горах,

Лучшие на лучших скакунах.

Среди тех, в ком не было изъянов,

Был первейшим Ацамаз Калманов.

Он подобно белому орлу

Вылетел на черную скалу.

Вышли в путь посланцы куртатинские,

Миновали горы осетинские

И дошли до белого царя.

Говорят, они пошли не зря.

От царя посланники удалые

Унесли с собой дары немалые.

Хоть не жадны куртатинцы были,

Из гостинцев порох лишь просили.

Повезли с собой поклажу многую

Всадники обратною дорогою.

То дорогой ясной, то туманною,

Но везде опасной и обманною.

Смотрят, у селения Дурхуд

Кабардинские князья их ждут.

И столкнулись путники уставшие

И князья, разбоем промышлявшие.

Встретились, друг другу смерть творя,

Кабардинцы, конные и пешие,

С куртатинцами, отяжелевшими

От подарков белого царя.

Многих куртатинцы порубили,

В горы кабардинцы отступили,

Множество врагов в последний раз,

Порубив своею саблей смелой,

Распластался сам на бурке белой

Удалец Калманов Ацамаз.

Это дело — дело дней былых,

Ой, да это дело, дело прошлого…

Куртатинцы для коней своих

Не найдут табунщика хорошего.

Судят-рядят десять дней подряд

На нихасе крытом в Даллагкау.

Двое есть достойных, говорят,

Цаликовы — Хуха́ и Нарсау.

Храбры Цаликовы сыновья,

Но припомнил кто-то осторожно:

«Тагауровы они зятья.

Наш табун доверить им не можно».

Быстры ноги у обидных слов.

И приходят жены, чуть не плача:

«Вас, как тагауровых зятьев,

Не хотят в табунщики назначить!»

Говорит Хуха́: «Честной народ,

Сам себя в табунщики я жалую».

День прошел, и вот Хуха́ пасет

Куртатинцев табуны немалые.

Ой, несметны эти табуны.

Как лихим соседям не позариться?..

И к Хухе́ приходит брат жены —

О делах и о здоровье справиться.

Стал пытать жены лукавый брат,

Посланный соседскими князьями,

Мол, когда едят, когда здесь спят,

Зорко ль смотришь ты за табунами?

Но в ответ Хуха́ из темноты

Свояку сказал такое слово:

«День ли, ночь — я не дремлю, и ты

Подобру иди, брат, поздорову».

Вновь к Хухе́, когда взошла звезда,

Шлют соседи свояка-злодея.

«Что, Хуха́, не спишь ты никогда?» —

Тот твердит, как бы Хуху́ жалея.

Говорит лукавые слова,

Песнь одну и ту же тянет снова —

Мол, не стоит святостью родства

Жертвовать из-за добра чужого.

Гонит свояка табунщик прочь —

Не люблю, мол, говорить напрасно я.

Час я сплю, когда проходит ночь,

В час, когда восходит солнце красное.

Ночь прошла, рассветный час настал.

Задремал Хуха́ в свой час положенный,

А злодеи через перевал

Тянутся тропою растревоженной.

Ой, пастух на зорьке увидал,

Как к коням злодеи подлетели,

Ой, он на свирели заиграл,

И достиг селенья звук свирели:

«Куртатинцы, снятся ли вам сны,

Может, сны вам очи ослепили?

Ой, угнали ваши табуны,

Вашего табунщика убили».

Песня понеслась за перевал,

Вдоль ущелья, ивняком повитого.

Первым эту песню услыхал

Цаликов Нарсау — брат убитого.

Что вдали за облако летит,

Расплываясь на четыре стороны?

Почему в том облаке парит

Птичья стая, кружат черны вороны?

Над горой не облако кружит —

Пар восходит от коня проворного,

И летит земля из-под копыт,

А не вороны кружатся черные.

Недругов Нарсау победил,

С их мечами сталь скрестил булатную,

Многих тагаурцев он побил,

Мстя им за потерю безвозвратную.

Многие отбил он табуны,

Убежать заставил рать лукавую.

Ну, а брату братовой жены

Голову отсек и руку правую.

Умер, говорят, от прежних ран

Или от иной какой-то хвори

Старый Тасолтанов Тасолтан

В Кабарде Большой, родне на горе.

Было у алдара, говорят,

Семь сынов и дочка Фатимат.

Говорят, он, старый, на прощанье

Сыновьям оставил завещанье.

Говорят, сказал он: «Коль умру,

Рода нашего не обесславьте

И свою красавицу сестру

Братскою заботой не оставьте!»

Он сказал им: «Девушка — цветок.

Без любви цветок цвести не станет.

Если не сорвет садовник в срок,

Пожелтеет лист, цветок увянет.

Приглядите Фатимат в мужья

Парня-удальца из самых лучших.

Пусть сперва соседские князья

Право сватать дочь мою получат.

После пусть посватаются к ней

Храбрые дигорские алдары.

А потом средь вольных узденей

Поищите — не найдется ль пары.

Может, будет всех других милей

Кто-нибудь сестрице вашей, гей!»

Рвется к Тасолтановым в зятья

Много всяких женихов богатых.

К братьям все окрестные князья

Посылают сыновей и сватов.

От гостей чванливых шум стоит

В доме Тасолтана, тихом прежде.

А невеста запершись сидит,

Не глядит на женихов заезжих.

Весть про эти странные дела,

Весть о том, как некая девица

И глядеть на женихов боится,

До дигорского дошла села,

Там — до Хамицаева Хамица.

И тогда на ум ему пришло

Тоже взять и попытать удачи.

И неспешно старое седло

Кинул он на спину рыжей клячи.

И поехал на свой риск и страх,

И предстал пред окнами девицы

В старых самодельных башмаках

В шитых-перешитых ноговицах.

На него алдары не глядят,

Но Хамиц кнутом из бычьей кожи

Щелкнул так, что даже Фатимат

Мигом встала с шелкового ложа.

И сказали братья женихам:

«Фатимат тому лишь будет пара,

Кто похитит и пригонит нам

Сто коней ногайского алдара».

Три прошло или четыре дня.

Женихи исчезли вдруг нежданно,

А Хамиц табун — сто три коня —

Пригоняет к дому Тасолтана.

Из окошка Фатимат глядит,

Видит, на дворе туман клубится.

Это не туман, а пар стоит

Над добычей храброго Хамица.

Роду Тасолтана, говорят,

С бедняком случилось породниться.

Отдали сестрицу Фатимат

Братья Хамицаеву Хамицу.

В доме было счастье, говорят.

Муж любил жену, и жили в мире.

Длилось их согласье, говорят,

Года три, а может, и четыре.

Молодым счастливо до конца

Жить бы, да завистники не дали.

Царгасати своего гонца

К братьям Тасолтановым послали.

И сказал гонец: «Случилось зло,

С мужем Фатимат живет неладно.

Пьет арак дигорское дзигло,

Мучает жену и бьет нещадно».

И тогда в Дигорию пошли

Месть вершить разгневанные братья,

И в глухих горах подстерегли

И убили собственного зятя.

И к сестре своей пошли потом

В дальнее дигорское селенье,

Чтоб вернуть сестру в отцовский дом,

Чтоб ее избавить от мученья.

Вот приходят братья, в дверь стучат

И в кунацкую идут все вместе.

Будто чует сердце Фатимат,

Что пришли они с недоброй вестью.

Братья видят на сестре атлас,

Тонкий бархат, пояс золоченый,

Что мужья спокон веков у нас

Покупают лишь любимым женам.

Плачут Тасолтановы сыны.

Поняли они, что совершили.

«Ты прости, сестра, что без вины

Мужа твоего мы порешили.

Ой, поверили мы на беду

Слову Царгасатовых проклятых.

Пусть оплакивают в их роду

Сыновей и внуков неженатых.

Пусть все женихи из рода их

Женихами так и умирают,

Пусть все их невесты до своих

Свадеб никогда не доживают».

Фатимат не слышит ничего —

Что ей покаянья и проклятья!

«Вы убили мужа моего

Ни за что, мои родные братья.

Не ждала от вас я, братья, зла,

Я всегда вас слушала, любила».

Фатимат с дубового стола

Ножницы булатные взяла,

Острием их грудь свою пронзила.

Будь удачливым, путник, в пути

С этой песнею на устах,

Пусть тебе будет легче идти

С этой песнею на устах.

Пусть на северном склоне бугра

Дуб растет и ветви шумят.

Ни гроза, ни сталь топора

Пусть стволу его не грозят!

Не рождается пусть на свет,

Как Чермен, человек такой,

Или пусть его с малых лет

Бог от злобы хранит людской!

Быть Чермену в светлом раю,

А пока что в родном краю

Богачи презирают его,

Кавдасардом считают его.

…Как-то с верной кремневкой в горах

Пробродил Чермен допоздна,

Воротился — а мать в слезах…

«Что случилось опять, нана?»

«Ой, Чермен, мой сын дорогой,

Нету счастья для нас с тобой!

Богачи тебя обошли —

Дали худший клочок земли!»

«Ой, не плачь, моя старая мать,

Ни пред кем твой сын не робел,

Завтра утром начну пахать,

Самый лучший вспашу надел!»

Рано утром, едва рассвело,

Потянули соху быки,

И Чермен, богачам назло,

Лучший клин распахал у реки.

Разозлились тогда князья,

Всполошились все их друзья.

Десять их побежало к реке,

Тот с ружьем, тот с кинжалом в руке.

Всех сильней Чермен и храбрей,

Тяжела у него рука,

И решили десять князей

Обхитрить одного бедняка.

Говорит один из князей:

«Потрудись, Чермен, для людей.

Видишь — дерево смотрит ввысь,

На макушку его взберись,

Погляди, не грозит ли беда,

Земляков твоих целы ль стада?»

Ничего Чермен не сказал,

Был он молод и всех сильней,

Вместе с поясом снял кинжал,

Стал карабкаться меж ветвей.

Богачи — бессердечный люд,

Силы нет — обманом возьмут,

От ствола они отошли,

Стали целиться вверх с земли.

Ты бессилен, Чермен, против зла.

Грянул залп, ты упал со ствола.

Сильный был ты, Чермен, и большой,

Телом нарт, но дитя душой.

Что, баделята пришлые, ограбившие нас?

Был страшен ваш приход сюда, но жалок ваш ухо…

Напрасно вы, как вороны, слетались в Карагас,

Напрасно совещались вы, как вам терзать Кавказ.

Изгнали мы из наших гор весь ваш коварный род,

Мы, черные дигорцы, трудящийся народ!

Вожак их, старый Амурхан, им говорил тогда:

«Ну, дети, мы в Дигорию гористую пришли,

Дигорцев черных покорив, спасемся без труда.

Мы, беки, власть должны хранить, разлад

для нас — беда.

Погибель наша прогремит по всем краям земли

Позорною пословицей на долгие года!

Оденет нам пословица ослиные шлеи

И потником в колючках покроет навсегда!»

И хором клялся баделят презренный, хитрый сброд:

«Мы не позволим одевать ослиной шкурой нас!

Мы сами обратим в ослов дигорцев черный род.

Покорно будут нам они служить за годом год».

Так баделята думали. Но зашумел Кавказ.

По всем селениям народ поднялся на господ.

Решили мы от баделят очистить Карагас,

Мы, черные дигорцы, трудящийся народ.

Да, баделята злобные, настала власть труда!

Мы гнезда ваши хищные разбили и пожгли!

И гибель ваша славится по всем краям земли

Позорною пословицей на долгие года!

Одела вам пословица ослиные шлеи

И потником в колючках покрыла навсегда!

Ой, пастух горы Черной

На свирели играет.

Песнь свою обращает

К пастуху горы Белой:

«Ой, спешат к тебе гости,

Раздуваясь от злости.

Ой, спешат к тебе гости,

Скачут, кони дымятся,

Богачи осетинские,

Богачи кабардинские.

Всех числом их двенадцать.

Ой, торопятся гости

За твоими костями,

За твоими стадами.

Береги свои кости,

То убийцы — не гости».

Ой, пастух горы Черной

На свирели играет,

Песнь свою обращает

К пастуху горы Белой:

«Гей, пастух горы Белой,

Что скажу, то и делай!

Ты пришельцам навстречу

Выйди с ласковой речью.

Ты не шли им проклятья,

А скажи: „Мои братья“.

За твоею отарой

Валух тащится старый.

Ты возьми и зарежь его.

Их корми, сам не ешь его.

Будет мясо им ядом,

А конец будет адом!»

Надуваясь от злости,

Скачут черные гости.

Их пастух горы Белой

Ждет с улыбкой несмелой:

«Ой, сумею ли, братья,

Вас как должно принять я?»

Ой, пастух горы Белой

Занимается делом.

Вот он валуха ловит,

Суп гостям он готовит.

Варит суп в казане

Не на сильном огне.

Ой, пастух горы Черной,

Ой, пастух горы Белой

На свирелях играют,

Пот со щек утирая.

Бродят, бродят отары,

Бредят, бредят алдары,

На траве умирая.

Ой, дзицца, на краю селения

Из ружья застрелил оленя я,

Застрелил я оленя рогатого —

Кабардинского князя проклятого.

К нам князья кабардинские прибыли

Дань взимать и считать свои прибыли.

Закричала мне знать полупьяная:

«Не уйдешь ты, дзигло поганое!»

Я сказал им: «Князья благородные,

Вы с дороги, поди, голодные.

Заходите пока, пообедайте,

Моего шашлыка отведайте!»

Рассердились князья кабардинские:

«Нам противны слова твои свинские.

Всё здесь наше: бараны, быки твои,

Шашлыки твои и кишки твои!»

Я сказал им: «Князья благородные,

Вы загнали нас в горы бесплодные,

Но и здесь вы житья не даете нам,

Не с добром, князья, вы идете к нам».

Еще утром надел непробитую

Я черкеску, матерью сшитую,

И ружье свое взял кремневое,

Ненадежное и не новое.

И подумал я: «Ой, упрямая,

Пожалела корову родня моя.

Я бы продал ее не задешево —

Взял ружье у купца хорошего.

Не скотину родня пожалела бы,

Сиротину меня пожалела бы.

Всё равно ведь придется забить ее,

На поминках моих сварить ее».

Так подумал я и прицелился,

Быть в живых уже не надеялся,

Но в то утро ружье кремневое

Било, старое, словно новое.

Вдоль Кобани, где волны белые,

Горько ехать князьям-грабителям,

Едут, плачут они, несмелые,

Над убитым своим предводителем.

Что за чудо: погожим днем

В Алагирском ущелье — гром.

Гром грохочет, не унимается.

Ой, в ущелье гремит не гром —

Мисирби за чужим добром

К Алагирским горам пробирается.

Белый весь с головы до ног,

Иногда Илиа-пророк

В небесах грозой разражается.

Но сейчас гремит не гроза,

А хромой Кубадти Бекмирза

Грозной удалью похваляется.

Вместо сердца с камнем в груди

Мисирби летит впереди.

На грабеж спешит, ухмыляется.

Всадник, скачущий впереди,

Ты не радуйся, погоди,

Не случилось бы после каяться.

Всадник, скачущий впереди,

За чужое добро плати.

Ты трофея не взял богатого,

Получил ты, чего не ждал —

Пулю в голову, в грудь кинжал

Бедняка Кудзага Зембатова.

Ой, в Дигории с былых веков

Кубатиевы, до денег жадные,

За луга Хареса с бедняков

Собирали подати изрядные.

И на этот раз князья опять

Налетели на Харес как вороны,

Чтобы из баранов лучших взять,

Взять быков, что лучше всех откормлены.

Гей, Царай об этом услыхал.

Он, бедняк из рода Дабалаева,

Черный свой оттачивал кинжал,

Отточил почти что добела его.

«Что ж сидите, парни наших гор,

Что молчите, удальцы окрестные?

Чем сидеть, всю жизнь терпеть позор,

Лучше умереть за дело честное».

Гей, Царай настиг князей в лесу

И кинжалом острым, шашкой смелою

Кубатиева Хаджи-Муссу

Изрубил, как тыкву недозрелую.

Гей, Цараю говорят друзья:

«Лучше в землю убежать неблизкую.

Злобны Кубатиевы князья,

Здесь тебя найдут, повсюду рыская».

По Дигории назад идут

В край родной бесславные воители.

На руках Хаджи-Муссу несут —

Своего былого предводителя.

А Царай кричит им из-за скал:

«Ой, князья, охотники хорошие,

Бог вам дичь немалую послал,

Только обошлась она не дешево.

Пусть дорога будет вам легка.

Ну, а если вновь сюда придете вы,

С божьей помощью наверняка

Дичь еще крупнее унесете вы».

И ответ Цараю был таков:

«Никогда, ой, человек отчаянный,

Ворон не ловил перепелов,

А на этот раз поймал нечаянно».

Как бы ни было, но с этих пор

Не совались к горцам их хозяева,

И благословляли люди гор

Славного Царая Дабалаева.

Гей, Цораев Алихан усталый

Пас табун Ботасовых немалый,

Среди табуна сидел, дремал.

Алихан не продремал и часа,

Прибежал Елбыздыко Ботасов.

«Скакуна поймай-ка», — он сказал.

«Сам поймай, поди не мальчик малый»,—

Так табунщик отвечал бывалый

Парню из Ботасовых сынков.

Тот вспылил, побагровел мгновенно:

«Ты забыл, наверно, раб презренный,

Кто я есть и сам ты кто таков!»

Отвечает Алихан Цораев:

«Молод ты, и я тебе прощаю».

Парень побежал, заголосил:

«Оскорбил меня табунщик мерзкий,

Он побил меня и речью дерзкой

Славный род Ботасов очернил!»

Старый князь ругался, бесновался.

Сел в седло, к табунщику помчался:

«Берегись, презренный из рабов!»

Но сказал табунщик непокорный:

«Хоть ты князь, а я лишь раб твой черный,

Не прощу тебе я этих слов».

Старый князь нагайкой замахнулся.

Говорят, табунщик увернулся,

Он обидчика с коня стащил

И своим отточенным кинжалом

Тело князя старого достал он,

Как большую тыкву искрошил.

В табуне проржал два раза

Жеребенок под горой.

Словно бык, ружье Ботаза,

Словно бык, ружье Ботаза

Раз взревело и другой.

Ой, отару в день дождливый

Скрыл чабан под сенью скал.

Ой, Цереков, пес пугливый,

Ой, Цереков, пес трусливый,

От Ботаза убежал.

Ой, в Хилаке как-то сразу,

Говорят, трава сошла.

Кто-то, говорят, в Ботаза,

Кто-то, говорят, в Ботаза

Выстрелил из-за угла.

В пропасть, говорят, упала

Лань, красива и стройна.

Кровь Ботаза зажурчала,

Кровь из раны побежала,

Потекла красным-красна.

Чабаны с лугов далеких

Гонят стадо вниз с горы.

С горя рвут ногтями щеки,

Рвут свои ногтями щеки

Две Ботазовых сестры.

Малый сосунок остался

Лани, что мертва лежит.

Ой, грудной сынок остался,

Сиротой сынок остался,

У Ботаза сын остался.

Подрастет он, отомстит.

Приуныли в горах бедняки:

Ни зерна у них, ни муки.

Ой, тох ама тох!

Пригорюнился в черный час

Старый горец Берозов Тотрадз.

Ой, да поможет бог!

Снарядился и кое-как

В дальний путь пустился бедняк.

Ой, тох ама тох!

Он детей в мешок посадил,

А мешок на спину взвалил.

Ой, да поможет бог!

На земле не мало земель,

Шел Берозов Тотрадз в Гизель.

Ой, тох ама тох!

Но в Гизели живут гордецы,

Богатеи живут и скупцы.

Ой, да поможет бог!

Не пригрели они бедняка,

Пожалели ему куска.

Ой, тох ама тох!

Будь ты проклят, богатый аул,

И пошел Тотрадз в Заманкул.

Ой, да поможет бог!

В Заманкуле — житье не рай,

Но живет там Кусов Касай.

Ой, тох ама тох!

Хоть и сам Касай не богат,

Но всегда человеку рад.

Ой, да поможет бог!

Бедняка Касай не прогнал,

Он детей бедняка приласкал.

Ой, тох ама тох!

Он сказал: «Будешь этот год

Ты пасти заманкульский скот».

Ой, да поможет бог!

В Заманкуле Тотрадз живет,

Заманкульских овец пасет.

Ой, тох ама тох!

Он пасет заманкульский скот,

Чтоб своих прокормить сирот.

Ой, да поможет бог!

Как-то раз Берозов Тотрадз

Возле речки отары пас.

Ой, тох ама тох!

Пас отары — да вдруг беда:

Богатеи пришли туда.

Ой, да поможет бог!

Говорят они: «Эй, Тотрадз,

Видишь, свадьба сейчас у нас!»

Ой, тох ама тох!

Засмеялись алдары зло:

«Будешь дружкою ты, дзигло!»

Ой, да поможет бог!

Говорит бедняк богачам:

«Я, князья, благодарен вам!

Ой, тох ама тох!

Но для дружки я слишком старый,

И нельзя мне оставить отары».

Ой, да поможет бог!

Богачи — горячий народ,

Разозлятся — кинжалы в ход.

Ой, тох ама тох!

Есть кинжал и у бедняка,

Потянулась к нему рука.

Ой, да поможет бог!

Пал богач, и другой убит,

И бедняк на траве лежит.

Ой, тох ама тох!

Кровь Тотрадза рекой течет,

Кто пригреет его сирот?

Ой, да поможет бог!

Серый волк в Кударских кручах

Пусть не причинит нам зла.

Будь всегда благополучен

Путь Гаглоева Сала.

В чаще горной, в чаще черной

Дуб растет — толста кора.

Ни суки его, ни корни

Не боятся топора.

На одном корню над кручей

Сразу два растут ствола.

На одном плече могучем

Двух врагов несет Сала.

Что вы ждете меня, Габановы?

Что задумали, или пьяны вы?

Не держите меня, Габановы,

Пропустите меня, Габановы.

Вниз, в долину, спешу спуститься я.

За зерном иду, за пшеницей я.

Говорят, на базаре Унала

На пшеницу цена упала.

Не держите меня, Габановы,

Пропустите меня, Габановы.

Не шутите, князья благородные,

У меня семья, все голодные.

С вами бой начать как-то боязно,

А назад бежать, право, совестно.

Надо вниз побыстрей спуститься мне,

На базаре купить пшеницы мне.

Далека без коня дорога,

Пропустите меня, ради бога.

Вы зачем меня окружаете,

Не пускаете, круг смыкаете?

Я бедняк, но оружье дедово

Берегу-храню, унаследовав.

Сталь кинжала пока не зазубрена,

Не одна душа им загублена.

Кто расскажет Габановых племени,

Как погибли отцы их без времени,

Как о скалы Кобани голые

Разлетелись Габановых головы?

Ой, враги мои, притеснители,

Слишком злые были и гордые.

Земляки, вы меня простите ли?

Не судите меня, люди добрые!

Соламана бедная вдовица

В темный лес ушла, чтоб там укрыться.

От князей Мулдаровых ушла,

В лес забилась, говорят, вдовица,

Чтобы от убийц оборониться,

Чтобы схорониться ото зла.

Говорят: убили Соламана

Люди из мулдаровского клана.

Скрылась Соламанова жена.

На земле одно ей было мило:

Сына-сироту она растила.

Годы шли, и вырос Хасана.

Говорят, он сильный был и ловкий,

Метко бил он из своей кремневки,

По лесам бродил и, говорят,

Появился как-то в чаще горной,

Средь чинаров черных, сердцем черный,

Черный волк Мулдаров Кудайнат.

Соламана ни за что убивший,

Бедную вдовицу оскорбивший,

Шел со сворой черной черный князь.

Хасана им не чинил помехи,

Он нашел отцовские доспехи,

К черной своре вышел не боясь.

Ой, не зря он за оружье взялся,

Против сотни он один сражался,

Многих из Мулдаровых убил.

Но и сам, кинжалом пораженный,

Распластался на траве зеленой,

Навсегда глаза свои закрыл.

— Там, Куцык, стряслась беда.

Ты скорей беги туда, ой,

Уарайда, уарира,

Рирасса, уарайда, ой!

Ой, Куцык, враги сильны.

Ой, угонят табуны, ой!

Ой, Куцык, врагов не счесть.

Кто спасет добро и честь, ой?

Ты с женою спишь, джигит,

С головою ты накрыт, ой.

Ты накрыт, чтоб крепче спать,

Чтоб тревоги не слыхать, ой.

Но позорно почивать,

Если надо в бой скакать, ой.

Кто бегом, а кто верхом —

Все помчались за врагом, ой.

Но быстры враги, сильны,—

Пропадают табуны, ой.

И тогда в счастливый миг

Ото сна восстал Куцык, ой.

Со стены кремневку снял,

Саулоха оседлал, ой.

Воров удалой Куцык

За большой горой настиг, ой.

Сто врагов лихих убил,

Табуны у них отбил, ой.

Белый снял с себя башлык,

Раны завязал Куцык, ой.

Саулоху он сказал:

«Дело плохо», — он сказал, ой.

Наземь бурку расстелил,

Лег и дух он испустил, ой.

Уарайда, уарира,

Рирасса, уарайда, ой.

Говорит Асмаил друзьям:

«За чужим скотом поохотимся,

По дигорским горам и лесам

Погуляем да и воротимся!»

Вот в горах, где дорожка узка,

Видят всадники седоволосого

На дигорской арбе старика,

Бедняка Гуймана Цалкосова.

Нет, не баловень он судьбы,

Одежонка его заплатана,

И ружьишко на дне арбы

Под соломой лежит, припрятано.

«Эй, старик, будь здоров? — говорят

Лиходеи и смотрят загадочно. —

Распрягай-ка волов, — говорят,—

Послужили тебе достаточно!»

Бедный путник лихих людей

Просит слезно и молит жалостно:

«Восемь душ у меня детей.

Не губите меня, пожалуйста!»

Но хромой Асмаил суров,

Он смеется, мол, всё перемелется,

И родившие этих волов

Не однажды, бог даст, отелятся!

Проклинает старик судьбу,

А разбойники не унимаются,

Валят набок его арбу

И волов угнать собираются.

Без скотины старик пропадет,

Но в удаче он не разуверился.

Он ружье из арбы достает,

Раз пальнул и в другой прицелился.

Головой Асмаил поник,

Испугались его приятели:

«Не губи нас, прости, старик,

Дома ждут нас отцы и матери!»

Он смеется: «Не жалко мне вас,

Не беда, что умрете без времени.

Ваши матери еще не раз

Разрешатся, бог даст, от бремени!»

Гуд-гуды-гудала,

Гуд-гуды-гудала,

К бедным, к нам беда пришла,

К бедным, к нам беда пришла.

С нами ласков был Мусса,

С нами ласков был Мусса,

Он сулил нам чудеса,

Он сулил нам чудеса.

Мол, немало там зерна,

Мол, навалом там зерна,

В каждой чашке тесто,

А от чашек тесно.

За пашу, мол, отдана,

Будет с честью отдана

Каждая невеста,

Бедная невеста.

Ой, Мусса, куда идти

Нам, Мусса, куда идти?

Надо же куда-то

Нам идти куда-то.

Но не знает сам пути,

Не покажет нам пути

Генерал проклятый,

Генерал проклятый.

Обещал, когда нас вел,

Обещал, когда нас вел,

Ото всех избавить зол,

Нас от всех избавить зол.

Нас ты не избавил,

Нас ты не избавил.

Чтоб, Мусса, твой сын подох,

Чтоб, Мусса, твой сын подох.

Сам чтоб был здоровьем плох,

Чтоб ты был здоровьем плох.

Зол ты нам прибавил,

Много нам прибавил!

В начале мая,

В начале мая

В ущелье козлик больной остался.

У Николая,

У Николая

Сыночек дома грудной остался.

Шутя-играя,

Шутя-играя,

Гориец домик в горах поставил.

Нож Николая,

Нож Николая

В ад генералов пять душ отправил.

Враги пальнули,

Враги пальнули,

И дым над серой скалой остался.

Сынок в ауле,

Сынок в ауле

У Николая грудной остался.

Пастух весною,

Пастух весною

В горах, в снегах одинок остался.

Ой, сиротою,

Ой, сиротою

У Николая сынок остался.

Косарю мы всем селом

Луг скосить поможем.

О Коста — певце своем

Нынче песню сложим.

Вражьи рати неспроста

Крепостей боятся,

Богатеи слов Коста

С давних дней боятся.

Пашни нарские узки

И нещедры летом.

К свету вышли бедняки

За своим поэтом.

Дому с крышей устоять

Без стропил едва ли.

Нашего Коста опять

В край чужой сослали.

Захотим чувяки сшить —

Кожи нам не хватит.

Сил, чтоб нас остановить,

Палачам не хватит.

Белый лебедь не речной

В реку заплывает.

О Коста народ простой

Песни распевает.

Бурка черная Коста

Вьется над горами.

Слово гордое Коста

С нами, бедняками.

Что-то сытые пары

По дорогам не скачут.

Что-то наши алдары

Не смеются, а плачут.

В Куд дорогою старой

Ехать больше недели.

Видно, наши алдары

Неспроста присмирели.

Над горой, над рекою

Тучи — полнебосклона.

Прямо в сердце людское

Входит слово Антона.

По тропе, по мосту ли

Он проходит, и градом

Пулеметные пули

Где-то падают рядом.

Речь Антона недаром —

И призыв и проклятье.

«Мстить за горе алдарам

Поднимайтесь, о братья!»

Арбы джавские шатки,

Запряжем их волами.

Снимем с недругов шапки

Вместе с их головами.

Люди, прощайте, нас предали, продали.

Царь задолжал, и в уплату нас отдали.

Царь задолжал, и пошли за должки

Наши печенки и наши кишки.

Мы не вернемся, родные и близкие,—

Пуль не жалеют солдаты австрийские,

Черный, железный не ждет паровоз,

Ваших не слышит проклятий и слез.

Тянутся, тянутся рельсы железные.

Жены и матери наши любезные,

Кто нас, убитых, омоет водой?

Кто нас, забытых, покроет землей?

Кто нас оплачет? Война над покойными

Плачет орудиями дальнобойными,

Воют орудья и ночью и днем,

Мертвых солдат омывают огнем.

Платим мы, платим, могил прибавляется,

Да непохоже, что долг уменьшается.

Гонят опять бедняков на войну,

Кровью платить за чужую вину.

Горы проклятые, горы Карпатские,

Вы превращаетесь в кладбища братские.

Ой, не ходите, друзья, в этот ад,

Нету отсюда дороги назад.

Мы — горская беднота,

Мы — горская темнота

Мы к счастью рвемся

И к светлой доле.

С врагами бьемся

На бранном поле.

Горят равнины,

В горах пожары,

Нам целят в спины

Враги алдары.

Но твердым шагом

Идем сквозь пламя,

С победным стягом

По полю брани.

Идем, мечтаем

О доле лучшей

И стяг сжимаем

Рукой могучей.

— Довольно, друзья, мы страдали в бессилье, —

Исак говорит.

— Довольно на шее ярмо мы носили,—

Исак говорит.

— Идут полосами поля Сачхерета,—

Исак говорит.

— Мы к свету стремимся, нельзя нам без света! —

Исак говорит.

— Проклятых алдаров поганые рожи, —

Исак говорит,

— На жирные свинские рожи похожи,—

Исак говорит.

— Князьям свиномордым — позор и проклятье, —

Исак говорит.

— У белых оружье мы отняли, братья,—

Исак говорит.

— Довольно, товарищи, спины мы гнули,—

Исак говорит.

— Свобода иль смерть! — погибая от пули,

Исак говорит.

Ночью и днем полыхает пожарище,

Ой, окликает товарищ товарища:

«Вряд ли мы в этом бою устоим,

Что сыновьям мы оставим своим?»

Рельсы железные, шпалы дубовые.

Бьются товарищи, к смерти готовые.

«Слушай, Хамиц, — говорит ему друг, —

Белые близко, сужается круг».

Валятся в чаще деревья могучие,

Рвутся их корни, ломаются сучья их.

«Брат мой Садула, мы здесь за селом

Кровью зальемся и с честью умрем!»

Осенью речка Урсдон многоводная.

Знает Садула — борьба не бесплодная.

Он перед гибелью трех человек —

Трех богачей — успокоил навек.

Ой, в Карагасе есть мельница новая,

Каменный жернов, а крыша тесовая.

«Кто из живущих, — Хамиц говорит, —

Недругам нашим за кровь отомстит?»

Тащатся арбы, колеса вращаются.

Шепчет Садула, он с жизнью прощается:

«Верят еще, что вернусь я назад,

Старая мать и жена Салимат».

Поезд стоит у вокзального здания.

Шепчут герои, теряя сознание:

«Спойте возлюбленным и матерям

Грустную песнь, посвященную нам».

Много до Ленина умерло мудрых людей, —

Ленина смерть ужаснула сердца.

Шли мы за гробом, склоняя знамена,—

Люди не помнят мороза лютей.

Вечером солнце под землю уходит,

Осенью в поле чернеет трава.

Всё изменяется, всё проходит,

Но память о Ленине будет жива.

Мы покидали овечьи отары,

Шли по горам мы, сквозь бурю и снег,

Вдоволь поплакать у тихой гробницы,

Где погребен дорогой человек.

Горные тропы обледенели,

Градом нас било, пургой замело…

Небо померкло, но шли мы к цели.

Нам Ленин оставил свое тепло.

Осенью в поле чернеет зелень,

В небе за облаком гаснет звезда,

Но имя прекрасное, доброе — Ленин —

Разве забудется когда?

Гряда Кавказских гор,

Цветущих нив простор

Тревогою полны —

Им слышен гром войны.

Там, где горят леса,

Дерется наш Исса,—

Он смел, горяч в бою

За родину свою.

Там, у сожженных сел,

Бесстрашный наш орел

Полки свои ведет,

Громит фашистский сброд.

В огне, в дыму атак

Не дрогнет наш земляк,

Солдаты им горды —

Недаром две звезды

Он носит на груди…

Иди ж вперед, иди,

Отчизны сын родной,

Наш брат, Исса-герой!

«Прощайте, снежные вершины,

Прощай, родной Кавказ! —

Сказала, отчий дом покинув,

Тамара в грозный час.—

Пусть день и ночь грохочут пушки —

С пути я не сверну.

Пишите чаще мне, подружки!

Иду я на войну.

Пусть молоко моей родимой

Отравой станет мне,

Коль не отдам стране любимой

Всех сил я на войне!..»

Ты мужество вливать умела

В солдатские сердца,

На боевом посту ты смело

Стояла до конца.

И ты сказала, умирая:

«Придет победы час!..»

Живи, подруга боевая,

Живи в сердцах у нас!

Шли на Харьков воины с востока;

Защищаясь, бился враг жестоко;

Дым боев окутал Украину…

Генерал сказал тогда, как сыну,

Своему любимцу-офицеру —

Доблестному коннику Энверу:

«Час настал, герой! Назад — ни шагу.

Я надеюсь на твою отвагу».

И огнем зажегся взор орлиный,

И в атаку ринулись лавиной,

Шашками врагов разя с размаха,

Конники, не знающие страха…

Был Энвер лихим кавалеристом,

Головы срубил он двум фашистам,

Крикнул гневно: «Будь вы с головою —

Не пошли б на наш народ войною!»

Взор его пылал священной местью,

Долг солдата выполнил он с честью…

Ой, не тучи небо затянули —

Завизжали вражеские пули;

Ясный полдень стал темнее ночи —

Наш орел сомкнул навеки очи.

Но героя чтит страна родная,

В песнях он живет, не умирая.

Ой, Камата, Камата горная,

Водой белая, землей черная.

Ой, каматцы — люди упорные,

Сердцем смелые, нравом гордые,

Лицом белые, душой черные.

И водою Камата славится,

И красою одной красавицы.

Где жена, кем Камата славится,

Где ж она — Дзандзирак-красавица?

Не догнать, не напасть на след ее,

Не сыскать, потому что нет ее:

Упокоил ее навек

Самый близкий ей человек.

По навету Артуда Малсаева

Муж ревнивый порой полночною

Бросил в реку жену, а жена его

Невиновной была, непорочною.

Вдалеке, у холма Хоргонского,

Ребятишки идут из рощицы,

А в реке у моста Айгомского

Косы длинные чьи-то полощутся.

В Голгазан текут реки горные.

Над водою кружатся вороны.

Расплетает вода косы черные,

Разметает их на две стороны.

По коварному наущению

Не стремитесь, мужья, к отмщению,

Не губите подруг своих преданных,

Оклеветанных или преданных.

Друг другу дали слово мы на счастье,

И души мы соединили, ой,

Но слово власти крепче слова страсти:

Слова отца нас разлучили, ой!

Два сердца наши — врозь, а были вместе.

Иду невестой к старику я, ой.

Хоть так не полагается невесте,

Я милого зову, тоскуя, ой!

Я слезы лью, грущу, ищу Кассая.

Кричу, кричу, но нет ответа, ой.

Со мною ворон, а ждала орла я.

Кассай, орел мой, где ты, где ты, ой?

Гляжу я вниз на землю, в высоту ли —

Крыло орла висит в бессилье, ой.

Орел летел ко мне, да чьи-то пули

Его настигли и свалили, ой!

Обернулся Гадзи к жене.

«Ой, жена моя, ой, красавица,

Ты скажи, ненаглядная, мне,

Может, муж тебе твой не нравится?

Был плохим ли я мужем тебе?

Отвечай, как я нужен тебе?»

Ближе он подошел к жене.

А жена ему, побелевшему,

Шепчет ласково: «Нужен мне

Ты, как ветер косцу вспотевшему».

Тень коснулась его лица.

«Ой, не выйду с косою в поле я,

Ветер — много ли для косца?

И любовь твоя — ветер, не более.

Мне такая ты не нужна.

Я люблю тебя больше, чем ты меня.

Я продам тебя курду, жена,

Твоего и не вспомню имени!»

…Месяц, год ли прошел с тех пор,

Но однажды дорогой голою,

В зной Гадзи от подножья гор

Поднимался с ношей тяжелою.

И когда уж совсем изнемог

Бедный путник в жару постылую,

С гор подул на него ветерок,

И он вспомнил жену свою милую.

Вытер пот он, присел на склон.

Сбросил ношу свою проклятую

И сквозь слезы увидел сон —

Луг широкий, траву немятую.

Луг и луг, никого вокруг,

Косит он, а ему не косится.

А из Курпа далекий стук

Сердца милой к нему доносится.

Понял горец свою вину

И опять зашагал дорогою,

И похожую на жену

Лань увидел он тонконогую.

И косуля над крутизной

Возле толстой чинары срубленной

Показалась Гадзи женой,

Им загубленной, курдом купленной.

Пролегал через Терек путь.

Жалась к берегу утка белая.

А ему показалось: грудь

Обнажила жена белотелая,

Курду проданная жена его —

И беда его, и вина его.

Ой, куда, ой, зачем я шла?

Не пошла бы — не знала б зла.

Как мне, мамочка, быть теперь,

Как на свете мне жить теперь?

В поле всадники на конях.

Блещут сабли у них в руках.

Украдут они мамину дочь,

И никто мне не сможет помочь.

Плохо, мамочка, дело мое,

Скрутят белое тело мое.

Стану биться в руках чужих.

Свяжут руки мне, свяжут ноги.

Будут клочья волос моих

На колючках торчать у дороги.

Рукоделье осталось мое,

И белье мое, и посуда,

Ожерелье осталось мое,

Ненадеванное покуда.

Как схватили меня, увидал

Младший брат и в село помчался.

Старший брат за мной побежал,

Да убитым в кустах остался.

Ой, расскажет тебе родня,

Что меня увезли на чужбину.

Ты оплакивать станешь меня,

Будешь плакать по старшему сыну.

Как оплачешь ты, бедная мать,

Нас, потерянных в одночасье?

Что ты сватам сможешь сказать,

Тем, кому мы дали согласье?

Ой вы, всадники на конях,

Не меня вы украли — мой прах.

Ой, куда, ой, зачем я шла?

Не пошла бы — не знала б зла.

Ой, мое жилище покосилось,

День померкнул, солнце закатилось.

Там, где раненым с коня упал,

Ждал ты, что я горною водою

Раны черные твои омою,

В смертный час меня ты призывал.

Черных ран твоих я не омыла,

Губ сухих водой не омочила.

Без меня ты в поле умирал.

О беде твоей я и не знала.

Я ждала, дверей не запирала,

Думала, придешь ты в час ночной.

Я не знала, что беда случилась.

Я и одеялом не накрылась,

Думала, что ляжешь ты со мной.

Как теперь, красивой, несчастливой,

Жить мне в этом мире, в жизни лживой?

Был ты для меня светлее дня,

Но колючки черные покрыли

Тропы, где с друзьями вы ходили.

На кого оставил ты меня?

Путь твой прежний станет целиною.

Там, где пасся конь порой ночною,

Вырастет бурьян да лопухи.

В нашей людной комнате гостиной

Потолок и стены паутиной

Черные затянут пауки.

Как я буду жить одна на свете,

На земле, где без тебя не светит

Ни луна, ни солнце надо мной?

Как едою буду насыщаться,

Как водою буду напиваться?

Лучше умереть бы мне самой.

Ой, Гуасса, Гуасса-ниса,

Взгляд твой жаркий горит, как злато.

Ой, Гуасса, Гуасса-ниса,

Бело тело твое, как вата.

Ой, Гуасса, Гуасса-ниса,

Твои губы как солнце утра.

Ой, Гуасса, Гуасса-ниса,

Твои зубы — из перламутра.

Ой, Гуасса, Гуасса-ниса,

Твои косы как крылья птицы.

Ой, Гуасса, Гуасса-ниса,

Кожа гладкая золотится.

Ой, Гуасса, Гуасса-ниса,

Звонок смех твой и сладко слово.

Ой, Гуасса, Гуасса-ниса,

Обе груди твои медовы.

— Покажи, красавица, мне косы.

— Молодец, не донимай меня.

Разве ты не знаешь, эти косы

Схожи с гривой черного коня.

— Покажи глаза — я их не вижу.

— Ты ли никогда не видел вишен?

Схожи с вишнями глаза мои.

— Я еще твоих бровей не видел.

Ты мне брови покажи свои.

— Разве, молодец, ты змей не видел?

Брови у меня как две змеи.

— Ты услышь мои мольбы напрасные,

Покажи свои мне щеки красные.

— Молодец, ты в сад пойди скорей,

Яблоко найди, что всех красней.

Щеки у меня такие ж красные.

— Шейку покажи свою атласную.

— Разве ты не видел лебедей?

— Покажи мне губки, цвет их ал.

— Речь твою, джигит, мне слышать странно.

Или ты ни разу не видал

На базаре красного сафьяна?

Стану, пожалуй, я

Рыбкою малою.

Терек сокроет мой след.

Неводом стану я,

Рыбку достану я.

Что ты мне скажешь в ответ?

Буду я смелою,

Горлинкой белою

В небе парить голубом.

Я отыщу тебя,

Не упущу тебя,

Став быстрокрылым орлом.

В чаще я старою

Стану чинарою,

Ветви взовью до небес.

Я, твой возлюбленный,

Сталью зазубренной

Стану и вырублю лес.

Если я колкою

Стану иголкою,

Матери в платье воткнусь?

Ниткою шелковой

Вденусь в иголку я,

Вслед за тобою пущусь.

Если со временем

Стану я семенем,

В поле я буду лежать?

Стану я птицею,

В поле пшеницу я

Буду искать и клевать.

Если весною я

Стану больною я,

Таять начну, как свеча?

Стану аптекарем

Или же лекарем.

Ты не прогонишь врача.

Если, несчастная,

Всё же угасну я,

Что будешь делать тогда?

Вырою, милая,

В поле могилу я,

Вместе сойдем мы туда.

Ты темнокудра, моя дорогая,

Доброго утра тебе я желаю.

Взгляд твой горит, как у серны в тумане

Черной горы.

Брови дугой у тебя, как у лани

Белой горы.

Ты темнокудра, моя дорогая,

Доброго утра тебе я желаю.

Взгляд твой лукавостью лисьею светится

Ранней весной.

Косы твои словно шерсть у медведицы

В чаще лесной.

Ты темнокудра, моя дорогая,

Доброго утра тебе я желаю.

Плавно идешь ты. Так пава вдоль берега

Плавно идет.

Гордо идешь ты. Так лебедь по Тереку

Гордо плывет.

Ты темнокудра, моя дорогая,

Доброго утра тебе я желаю.

Тонок твой стан, как у тоненькой ясочки,

Бегущей по белой горе.

Губы твои словно крылышки ласточки,

Летящей на ранней заре.

Ты темнокудра, моя дорогая,

Доброго утра тебе я желаю.

Красавица Тауче,

Ой, урайда Тауче.

Всем нравится Тауче,

Ой, урайда Тауче.

Белошея Тауче,

Ой, урайда Тауче.

Всех скромнее Тауче,

Ой, урайда Тауче.

Черноброва Тауче,

Ой, урайда Тауче.

Звонко слово Тауче,

Ой, урайда Тауче.

Тонок стан у Тауче,

Ой, урайда Тауче.

Есть изъян у Тауче,

Ой, урайда Тауче.

Что ж плохого в Тауче?

Ой, урайда Тауче.

Ждет другого Тауче,

Не меня ждет Тауче.

Ой, урайда Тауче.

Как я начал на свадьбах гулять,

Ой, дуб мой зеленый,

Стал красавиц красу замечать,

Ой, дуб мой зеленый.

Стал красавиц красу замечать,

Ой, дуб мой зеленый,

Стал невесту себе выбирать,

Ой, дуб мой зеленый.

На красавиц смотрел как жених,

Ой, дуб мой зеленый,

И одну приглядел среди них,

Ой, дуб мой зеленый.

Всё узнала избранницы мать,

Ой, дуб мой зеленый,

Стала к свадьбе добро припасать,

Ой, дуб мой зеленый.

Всё узнал и невестин отец,

Ой, дуб мой зеленый,

Запросил и коров и овец,

Ой, дуб мой зеленый.

А узнала невеста — слегла,

Ой, дуб мой зеленый,

Жизнь кляла, горько слезы лила,

Ой, дуб мой зеленый.

К сырой земле орешник клонится,

Мороз побил его весною.

Напала на меня бессонница:

Любовь моя тому виною.

В потоке черном — камни белые.

Я воду пил — не мог напиться.

Черна ты бровью, белотелая,

В тебя я мог ли не влюбиться?

Тифлисец пьет вино задешево,

С бочонком он не расстается.

Знать, вместе нам, моя хорошая,

И жить и умирать придется.

Купил уздечку у цыгана я,—

Надул меня, узнал я поздно.

Я полюбил тебя, желанная, —

Ты нам родня, узнал я поздно.

Узнал я не без удивления,

Что топоров не держат в Поти.

Твой муж глупее всех в селении.

Не знаю, как вы с ним живете.

В Дзомаге жители хваленые

На склонах камни пашут плугом.

Всезнайки — женщины ученые

Дерутся за мужчин друг с другом.

Я шел вдоль речки по течению,

Воды спокойной не нашел я.

Искал, объездил все селения,

Жены достойной не нашел я.

В чужом краю источник славится

Водой своей, в которой сера.

Ей-богу, ты, моя красавица,

Святее ангела из Джера.

Кто-то за лисицей гонится,

Чтобы мех не унесла.

Парень за девицей гонится:

— Сердце ты мое взяла!

Если в лавке что понравится,

Так плати и забирай.

Если душно здесь, красавица,

Хочешь, в горы поезжай.

За тобою, чтоб схватить тебя,

Погонюсь я налегке.

Постараюсь убедить тебя,

Стоя с шапкою в руке.

Свечка ль ты, скажи, молю тебя?

Ива ли на берегу?

Если ива, я спилю тебя,

Если свечка — то зажгу.

Если в небе тучи с вечера,

Пусть средь ночи дождь пойдет.

Любишь — так бояться нечего,

Время, девушка, не ждет.

Стаей утки в Тереке сбиваются,—

С чайкой быстрокрылой им сравниться ль?

На лужку красавицы сбираются, —

Ой, с моею милой им сравниться ль?

На опушке лес вали, коль сила есть.

В чаще лес рубить одно мученье.

Замуж за меня не хочет милая:

Мол, живу не на краю селенья.

Ой, в реке Гизели камни белые,

Бережок вода под ними точит.

Осаждают мать джигиты смелые,

Дочка никого и знать не хочет.

Выросла фасоль, срослась с подпоркою,

Им уж никогда не разлучиться.

Как мне быть с моей любовью горькою,

С ней мне, — ой, беда, — не разлучиться.

Что же, зорька моя, ты со мной не мила?

Со злосчастной судьбой что мне делать?

Из чужого селенья пролетка пришла,

Ой, пришла за тобой, что мне делать?

Свет мой, солнце мое, пролетел целый год,

Ночь и день, день и ночь, что мне делать?

Я люблю, а другой тебя в жены берет.

Бигулатовых дочь, что мне делать?

Ты уходишь, мой свет, — как мне жить в темноте?

Ты клялась и божилась, ей-богу…

Что людские слова, если скалы и те

Люди рушат, чтоб строить дорогу!

С кем идешь, на кого ты меняешь меня?

Покидаешь меня, что мне делать?

Я пошел бы в Сагол, да не пустит родня.

Одному, без коня, что мне делать?

Все теперь подшутить норовят надо мной.

Что могу предпринять я, что сделать?

Может, я согрешил, и висит надо мной

Чье-то злое проклятье, что делать?

Если б мне золототкач соткал

Пояс с пряжкой золотою,

Если б та, какую пожелал,

Стала бы моей женою!

Пей вино, зачем ты воду пьешь?

Пей, оно воды не хуже.

Что ж ты к мужу, не ко мне идешь?

Хуже ль твоего я мужа?

Ой, на стоге черное руно,

А внизу ручей струится.

Верь мне, быть тому, что суждено,

Покорись, моя царица.

Там вода горька, там солона.

Ты куда свой путь направишь?

Коль случилось что иль в чем грешна,

Так уж дела не поправишь.

В лавке у купца стоят весы,—

Пусть прикинет, сколько вешу.

Горе на душе моей красы,—

Чем смогу, ее утешу.

Будь к нам, Сата́на,

Добра, Сата́на, гей!

Дай нам барана,

Пора, Сата́на, гей!

Пусть же будет помазан жиром

Олибах, начиненный сыром, гей!

Будь к нам, Сата́на,

Добра, Сата́на, гей!

Дай нам барана,

Пора, Сата́на, гей!

Дай, Сата́на, шашлык румяный

И бутыли наливки пьяной, гей!

Будь к нам, Сата́на,

Добра, Сата́на, гей!

Дай нам барана,

Пора, Сата́на, гей!

Гей, хвалу мы к тебе возносим,

Сладких яств и хмельного просим, гей!

Гости — посланники господа бога!

Выйди, хозяин, стоят у порога

Гости хорошие, гости хорошие!

Видеть я рад вас под собственным кровом,

Быть вам подольше живым и здоровым,

Гости хорошие, гости хорошие!

Пусть твое счастье, хозяин, продлится.

Что ты нам дашь — возместится сторицей,

Ибо не просто гостям угодить,

Досыта их накормить, напоить.

Если хозяин гостям угодит,

Всё, что он отдал, господь возместит.

Сто человек с топорами пришли,

Сто человек с молотками пришли.

Дом бедняку в Зурникоме сложили,

Лес для него в Растикоме валили.

Сосны спилили — водою спустили,

Рейки и тес на плечах притащили.

Бедные люди построили дом

Для человека, что был бедняком.

Золото с цинком пустили над дверью,

Стены одели в павлиньи перья,

Стекла везли из далекой земли,

Шелковым веником пол подмели.

Есть там фонтан из камней драгоценных,

Есть и казан на цепях тыщезвенных.

Варится жирный баран в казане,

Жарится жирный шашлык на огне.

В доме всегда оживленье и чад.

Старший молчит, домочадцы шумят.

Пусть обитателям этого дома

Будет удача и радость знакома.

На пути в Тифлис лежит Дарьял…

Чашу осуши во славу нашу.

Если б наш кувшин не иссякал!

Чашу осуши во славу нашу.

Пересохнет без дождей река,

Чашу осуши во славу нашу.

Что ж не пьешь, иль чаша велика?

Чашу осуши во славу нашу.

На столе фасолевый пирог.

Чашу осуши во славу нашу.

Даст тебе хозяюшка кусок.

Чашу осуши во славу нашу.

Ой, в Ганаз-ауле дом Кута.

Чашу осуши во славу нашу.

Пьешь ты, пьешь, а чаша не пуста.

Чашу осуши во славу нашу.

На лугу барашек молодой…

Чашу осуши во славу нашу.

Пей еще, а после с ног долой.

Чашу осуши во славу нашу.

Ой, в пастушьей сумке бок козла.

Чашу осуши во славу нашу.

Разве мы тебе желаем зла?

Чашу осуши во славу нашу.

За водою ходят в Зарамаг.

Чашу осуши во славу нашу.

Не вода у нас, мы пьем арак.

Чашу осуши во славу нашу.

До старинной башни не дойдешь.

Чашу осуши во славу нашу.

Если весел гость, так и хорош.

Чашу осуши во славу нашу.

Ой, Цола, Цола гулять не ходит.

Там, в селе, веселье, там похмелье.

Где-то свадьба, где-то новоселье.

Никуда Цола, Цола не ходит.

Ой, Цола, Цола гулять не ходит.

На его бешмете белый пух.

На макушке шапка, что лопух.

Никуда Цола, Цола не ходит.

Ой, Цола, Цола гулять не ходит.

На его плечах висит черкеска,

Вся в жиру, заношена до блеска.

Никуда Цола, Цола не ходит.

Ой, Цола, Цола гулять не ходит.

Только к теще ходит, там, в гостях,

Ест яичницу и олибах.

Ну а больше никуда не ходит.

Ой, Цола, Цола гулять не ходит.

Он на сундуке своем сидит,

Целый день богатство сторожит,

Потому он никуда не ходит.

Ой, Цола, Цола гулять не ходит.

Что ж там за сокровища лежат?

Нож тупой да бритва, говорят.

Потому он никуда не ходит.

Наш Бута пять лет подряд,

Уайра, уайтау,

Был в Моздоке, говорят,

Уайра, уайтау.

Был в Моздоке не с сумой,

Уайра, уайтау.

Что же он привез домой?

Уайра, уайтау.

Вот один карман: в пыли,

Уайра, уайтау,

Там головка конопли,

Уайра, уайтау.

А в другом — сказать неловко,

Уайра, уайтау…

Тоже конопли головка,

Уайра, уайтау.

Вот бежит к нему жена,

Уайра, уайтау,

Улыбается она,

Уайра, уайтау.

Думает, что он ей воз,

Уайра, уайтау,

Драгоценностей привез,

Уайра, уайтау.

Ой, в Моздоке был Бута,

Уайра, уайтау.

Не привез он ни черта,

Уайра, уайтау.

Вывернул карман: в пыли,

Уайра, уайтау,

Там головка конопли,

Уайра, уайтау.

Стал другой он вытрясать,

Уайра, уайтау.

Что там? Совестно сказать,

Уайра, уайтау.

Если у тебя жена хорошая,

Незачем ходить, искать веселья.

Если у тебя жена хорошая,

Каждый день и дома новоселье,

То и дома новоселье, гей.

Если у тебя жена неважная,

На поминки не ходи, дружище.

Если у тебя жена неважная,

То и дома у тебя кладбище,

Дома у тебя кладбище, гей!

Если у тебя жена коварная,

То змеи напрасно ты боишься.

Если у тебя жена коварная,

Дома со змеей ты спать ложишься,

Со змеей ты спать ложишься, гей!

Если у тебя жена дородная,

Ты не думай о тепле далеком.

Если у тебя жена дородная,

Печка у тебя всегда под боком,

Печка у тебя под боком, гей!

Если у тебя хозяйка тощая,

Что бояться снега и метели?

Если у тебя хозяйка тощая,

И весной зима в твоей постели,

Холодно в твоей постели, гей!

Тот, кто взял жену и снова женится,

Пусть чужой беды не замечает.

Тот, кто взял жену и снова женится,

У того своей беды хватает,

У того беды хватает, гей!

В небе свет луны мгновенный,

Просыпайся, муж почтенный, гей.

Тот, кто рано просыпается,

После никогда не кается, гей.

У жены твоей у юной

Очи словно отблеск лунный, гей.

Щеки у нее, у спящей,

Словно свет зари горящей, гей.

Встань, почтенный, поскорей.

Тот, кто рано просыпается,

После никогда не кается, гей.

Гей, охотники найдутся

До красавицы чужой.

Удальцы уже крадутся

Тихо в сад весенний твой.

Слышишь, в дверь уже скребутся

К красавице молодой,

С нею миловаться будут,

Над тобой смеяться будут, гей.

Встань, почтенный, поскорей.

Тот, кто рано просыпается,

После никогда не кается, гей.

Спишь ты, видишь сны, почтенный,

Не проспи жены, почтенный, гей.

Просыпайся поскорей.

Тот, кто рано просыпается,

Никогда потом не кается, гей.

Ой, туман густой по лугу стелется.

Радость нам послал сегодня бог.

Это не туман по лугу стелется —

Мы танцуем, не жалеем ног.

В светлый день соседа, друга нашего,

Всё село на пир приглашено.

Хлещем пиво черное и пляшем мы,

Стар ли, молод, пляшем всё равно.

Становитесь, люди, в круг и парами.

Всех коснется божья благодать.

Все танцуйте, молодые, старые.

Можно ль нынче нам не танцевать?

За соседа девицу просватали.

Пейте, люди добрые, до дна.

Что-то пиво, вроде, горьковатое,

Средь овечек лишняя одна.

Ой, стога стоят на поле волнами

И не валятся от ветерка.

У хозяйки кладовые полные,

Да, беда, дрожит ее рука.

Ой, рука ее не разжимается.

Но пляшите, становитесь в круг.

Нам за нашу пляску причитается

Пиво черное из белых рук.

Танец есть у нас такой,

Ой, чепена.

Топнем левою ногой,

Ой, чепена.

Тот, кто в круг наш не вошел,

Ой, чепена,

У того подохнет вол,

Ой, чепена.

Тот, кто в круг наш не войдет,

Ой, чепена,

У того пусть сгинет скот,

Ой, чепена.

Кто не пляшет чепена,

Ой, чепена,

От того сбежит жена,

Ой, чепена.

Ой, наш главный — вот беда,—

Ой, чепена,

Не годится никуда,

Ой, чепена.

В круг присядем, посидим,

Ой, чепена,

По душам поговорим,

Ой, чепена.

Ой, подпрыгнем-ка разок,

Ой, чепена,

Ляжем все на правый бок,

Ой, чепена.

Животами сор и пыль,

Ой, чепена,

С половиц сметем не мы ль,

Ой, чепена.

Что нам стоит, молодым,

Ой, чепена,

Труд хозяйке облегчим,

Ой, чепена.

Сердце у нее не лед,

Ой, чепена,

Может, нам она нальет,

Ой, чепена.

Все глядите — стар и мал,

Ой, чепена,

Чтоб наш главный не сбежал,

Ой, чепена.

Право, надо как-нибудь,

Ой, чепена,

Проучить его, отдуть,

Ой, чепена.

Ло-ло, ло-ло, а-ло-ла,

Спи, сынок мой, досветла.

Не мяукай ты опять,

Наша кошка,

Мальчику ты дай поспать

Хоть немножко,

Не мешай сыночку, брысь,

Ты во сне ему приснись!

Будет, право, больше толку,

Если ты пойдешь, найдешь

И поймаешь перепелку,

Нам в подарок принесешь.

Мой сынок любить ее

Будет,

Мякишем кормить ее

Будет,

Будет целовать ее,

Будет миловать ее.

Ты их, кошка, веселить

Будешь,

Ты им сказки говорить

Будешь.

Промяучишь ты хитро

Им о том,

Как увидела ведро

С молоком,

Как ведро ты пролила

Молока,

Как сыры ты унесла

С чердака,

Как ты мясо унесла,

Сожрала,

Как ты сало со стола

Унесла,

Как тебя нана потом

Изловила,

Как тебя она жгутом

Била.

Ло-ло, ло-ло, а-ло-ла,

Спи, сынок мой, досветла.

Спи-усни, к нам жук идет,

Мы одни, к нам друг идет.

Черный с головы до пят,

Крылышки его блестят.

Черная на нем черкеска,

Вычищен кинжал до блеска.

— Ты куда, жучок, идешь?

Что ты ешь и как живешь?

— Я иду в низину с гор,

А питался до сих пор

Горькой черной беленой,

Не искал еды иной.

Я живу, как жук обычный.

Дом мой — в скорлупе яичной.

Лезвие — моя дорожка,

А ушко иглы — окошко.

— Ты ответь нам, жук-жучок,

Есть ли у тебя сынок?

— У меня растет сынок.

Тином я его нарек.

Сын мой Тин беды не знает,

Топором один играет:

Стукнет ножкой — и топор

К небесам взлетает с гор.

Как-то в небо целил он,

Появился вдруг Сырдон.

— Что ты, жук, сказал Сырдону?

— «Дай мне лук», — сказал Сырдону.

— «Для чего?» — меня спросил он.

— «Чтобы тура застрелить».

— «Для чего?» — меня спросил он.

— «Чтоб голодных накормить».

Жук-жучок, твой путь далек,

Погости у нас денек

Или даже два денька

Возле моего сынка.

Жук-жучок у нас гостит,

Спит мой сын, а жук не спит:

Он всю ночь напролет

Песню мальчику поет.

Что за ножки, что за ножки

У тебя, у нашей крошки!

Ни собачке и ни кошке

Не дадим твои мы ножки.

Эти ножки, эти ножки

Будут бегать по дорожке.

В яме с просом понарошку

Мы твою зарыли ножку.

Ложный проложили след

Для напастей и для бед.

К ножке сына только силе

Мы дорожки не закрыли.

Что за ножки! Ножкой, ножкой

В поле ты пойдешь за сошкой,

Будешь ты давить вино,

Будешь молотить зерно.

Ой, шапочка на тебе,

Что за шапочка на тебе!

Алмазами покрыта,

Немного набок сбита.

Ой, будешь ты джигитом,

Для матери защитой,

В черкеске, златом шитой,

С броней, под нею скрытой.

Днем будет дом твой — пашня,

А темной ночью — башня.

Взгляд будет твой орлиным,

А сердце будет львиным.

А плечи будут гладки,

А речи будут сладки.

И будешь ты здоровым,

Как волк в краю суровом.

Всё будет скоро-скоро,

Мой сын — моя опора.

Ой, зуйла,

Зуйла,

Ой, игла,

Игла.

Три девицы,

Ой, зуйла,

Как в темнице,

Ой, зуйла,

Сидят,

Зуйла,

Молчат,

Зуйла,

Кроят,

Зуйла,

Наряд,

Зуйла,

Нитку шелка,

Ой, зуйла,

Суют в иголку,

Ой, зуйла,

А в игольное ушко,

Ой, зуйла,

Нитку вдеть не так легко,

Ой, зуйла.

Мой один-единственный сыночек

Всем хорош, да избалован очень.

Чем же избалован мой сынок?

У него скакун, что всех дороже,

У него седло из черной кожи —

Вот чем избалован мой сынок.

Высока папаха у сыночка,

У него пуховый башлычок

И позолоченный поясок,

Шелковая у него сорочка —

Вот чем избалован мой сынок.

Вслед ему красавицы глядят,

Скромные на выданьи девицы,

И по тени, что за ним ложится,

Для черкесок выкройки кроят,

По следам его проворных ножек

Вырезают стельки для сапожек —

Вот чем избалован мой сынок.

Цице-булла, цицета,

Цице-булла, неспроста

Приготовлю для Тарна,

Для сынка,

Теплого два казана

Молока.

Сын не злится,

Не кричит,

Где ложится,

Там и спит.

Он уходит спозаранок,

Дров приносит пять вязанок.

Я дрова бросаю в печь,

Чтобы хлеб сыночку спечь.

Тлеет в печке огонек,

Перед печкой мой сынок.

В печке может прогореть

Много дров.

Будет пусть сынок и впредь

Жив-здоров.

Баю-баю, спи, сынок,

В печке полный чугунок

Молока.

Не всегда — ой, видит бог —

В печке полон чугунок

Для сынка.

Пуст бывает чугунок.

Что же делать: ты сынок

Бедняка.

На дырявой шубе спит,

Не укрыт и не умыт

Мой сынок.

Где нужда, там и беда,

Но не ропщет никогда

Мой сынок.

Встань до третьих петухов,

Принеси охапку дров,

Мой сынок.

Положу дрова я в печь,

Чтобы хлеб тебе испечь,

Мой сынок.

Бе́ллуй, би́ллуй,

Бог помилуй.

Биллуй, беллуй,

Ослик белый

По дороге вдаль идет,

Кладь тяжелую несет.

Он идет издалека,

Его поклажа велика.

Сам он — мал.

Влево,

Вправо

Он шатается,

Голова его болтается.

Он устал.

Ослика гоня вперед,

Следом человек идет.

Вправо,

Влево

Он шатается.

Он устал, он спотыкается.

Ой, в Джимаре пироги

С сыром,

В Какадуре пироги

С салом,

В Ахсаргине для ослов

Много сена — сто пудов.

Ослик по тропе идет,

Кладь тяжелую несет.

Вправо,

Влево

Он шатается.

Ослика гоня вперед,

Следом человек идет,

Спотыкается.

Ой, в Джимаре пироги

С сыром,

В Какадуре пироги

С салом,

В Ахсаргине для ослов

Много сена — сто пудов.

Здесь же нету пирогов,

Нету сена для ослов,

Здесь кругом пути кривые,

Люди прячутся лихие.

Ой, хитры они, ловки

И проворны.

Хоть белы их башлыки —

Мысли черны.

Ослика гоня вперед,

Бедный человек идет.

Ослик, ослик,

Не шатайся,

Бедный горец,

Не пугайся.

Хоть бешмет и обветшал

У тебя.

Но на поясе кинжал

У тебя.

Кто на свете нас, сирот,

Пожалеет?

Даже солнце нас, сирот,

Хуже греет.

Мы всегда к нему стремимся.

Дождь для нас большое зло.

Больше тех дождя боимся,

В чьих домах всегда тепло.

Глупый ворон, воронок,

Ты на небе не промок.

Воронок, с тобою можем

Поменяться мы одежей.

Мы дадим штаны сырые,

Вымокшие под дождем,

А взамен себе сухие

Перышки твои возьмем.

Солнце, солнце, покажись,

Черной бури не страшись,

Буря наказана,

К горе привязана.

Птички всех лесов окрест

Позовут своих невест.

Но покуда солнца нет,

Не глядит никто на свет.

Из гнездышка птица

Вылететь боится.

Даже заяц до поры

Не выходит из норы.

Жаль зайчат,

Они пищат,

Потому что

Есть хотят.

Выходи же, солнце, ждем

Мы тебя,

Мы не пляшем, не поем

Без тебя.

Приходи ты, ради бога,

В наши горные края,

Расскажи нам, где дорога

В небе пролегла твоя,

Где ты отдыхаешь,

Где ты в дождь бываешь.

Разгони все тучи прочь,

Приходи не поздно,

А не то придет к нам ночь —

Твоя названая дочь —

В одеянье звездном.

Купа-купа,

Не боюсь,

Семь раз до пасхи

Окунусь.

Ой, вода

Чиста до дна,

Не беда,

Что холодна.

Зубы мои —

Стук-стук,

Ноги мои —

Прыг-прыг.

Ворон, ворон, пролетай

Надо мной,

Поменяемся, давай,

Мы с тобой:

Тебе одежки сырые

Мои,

А мне перья сухие

Твои.

Летит над полем птичка.

Чирик-чик-чик.

А что несет синичка?

Чирик-чик-чик.

Несет она травинку.

Чирик-чик-чик.

Зачем нужна травинка?

Чирик-чик-чик.

Несет травинку птичка.

Чирик-чик-чик.

Гнездо совьет синичка.

Чирик-чик-чик.

Зачем гнездо синичке?

Чирик-чик-чик.

Чтоб там нести яички.

Чирик-чик-чик.

Зачем яички птичке?

Чирик-чик-чик.

Птенцы нужны синичке.

Чирик-чик-чик.

Зачем птенцы синичке?

Чирик-чик-чик.

Чтоб хмель носили птичке.

Чирик-чик-чик.

Для пива нужен хмель ей.

Чирик-чик-чик.

А пиво для веселья.

Чирик-чик-чик.

Летят друзья к синичке.

Чирик-чик-чик.

Напьются пива птички.

Чирик-чик-чик.

— Где гуляли?

— На той улице.

— Что вам там давали?

— Курицу.

— Где она?

— Муха съела.

— Муха где?

— На ветку села.

— Ветка где?

— Ее потом

Мы срубили топором.

— Где топор?

— У дровосека.

— Где он сам?

— Ушел за реку.

— Где река теперь, однако?

— Реку выпила собака.

— А собака где, дворняжка?

— Встретила волков, бедняжка.

— Ну, а волчья где семья?

— Застрелили из ружья.

— А ружье куда девалось?

— Затерялось.

Куд-куда, куд-куда,

С нашей курицей беда,

Курица кудахчет, квохчет

И снести яичко хочет.

Курочке яичко снесть

Нелегко,

А ее яичко съесть

Мне легко.

— Кошка, кошка, где была?

— В Чернолесье я жила,

Ела черные бобы,

Ела белые грибы.

Тамашаевых навестила,

У Хамшаевых погостила.

Там бурьян у них растет,

Мышка зернышки грызет.

«Мышка, дай твое зерно», —

Мышке я сказала.

«А зачем тебе оно?» —

Мне мышка отвечала.

«С зерном меня котята ждут», —

Я ей объяснила.

«А как твоих котят зовут?» —

Она меня спросила.

«Их Хвостатиками звать,

Их Ушастиками звать.

Ты должна их повидать», —

Я сказала

И зубами мышку — хвать

И побежала.

Луг у берега крутого.

— Кто ты?

— Вол.

— А ты?

— Корова.

— Что вам надо?

— Травы зеленой.

— Что вам надо?

— Воды студеной.

Как-то птичка, сев на кол,

Испачкалась немножко.

Говорит она: «Козел,

Оботри мне ножки».

Тот заблеял: «Бе-бе-бе,

Разве я слуга тебе?»

Птичка, хоть мала, да зла,

Погубить грозит козла.

Прилетела к волку.

Волк сказал:

«Да что козел,

Жесток он, а я тяжел.

Право, что в нем толку?»

Птичка злится: «Погублю

Я тебя,

Весь аул я натравлю

На тебя».

Но на волка не хотят

Тратить порох.

«Нынче порох, — говорят, —

Слишком дорог».

Птица, хоть она мала,

Очень злится,

Весь аул она дотла

Сжечь грозится.

И к огню она со зла

Обратилась:

«Ты аул сожги дотла,

Сделай милость».

Поглядел огонь вокруг:

«Что ты, птица,

Жечь мне ныне недосуг,

Лень дымиться».

Птица злится: «Погублю

Я тебя,

Вот я воду натравлю

На тебя».

А вода твердит одно:

«Что за дело?

Мне шипеть уже давно

Надоело».

Птица говорит: «Я зла,

Не спущу,

На тебя, вода, вола

Напущу».

Только вол воды не пьет,

Говорит:

«Полон у меня живот:

Он болит».

Птица злится:

«Не прощу Я тебя,

Хворостину напущу

На тебя».

Хворостина: «Я мала, —

Говорит, —

Не хочу я бить вола», —

Говорит.

Птица злится: «Погублю

Я тебя,

Мышку серую нашлю

На тебя».

«Мышка, мышка, мой дружок,

Отомсти,

Хворостину в порошок

Преврати».

Мышка слышит за версту

Птичий зов.

«Я бы сгрызла, да во рту

Нет зубов».

Птица злится: «Погублю

Я тебя,

Вот кота я натравлю

На тебя».

И к коту она идет,

Говорит:

«Ты спаси меня, мой кот,

От обид.

Мышку, кот, мой Котофей,

Накажи».

— «Мышка! Где она, скорей

Покажи!»