Песнь дружбы

БЕРНГАРД КЕЛЛЕРМАН И ЕГО РОМАН «ПЕСНЬ ДРУЖБЫ»

Через три с лишним месяца после прихода гитлеровцев к власти, 10 мая 1933 года, в самом сердце германской столицы, на Оперн-плац, неподалеку от здания Берлинского университета, в стенах которого некогда воспитывались и работали многие выдающиеся деятели немецкой и мировой культуры, был совершен акт, знаменовавший возрождение средневекового варварства: под улюлюканье эсэсовских молодчиков и студентов-нацистов были брошены в огонь книги немецких и зарубежных писателей, которыми по праву гордилось человечество и которые оказались неугодными фашистским правителям. В стране воцарился цензурный террор. Было составлено несколько черных списков запрещенной литературы.

Но гитлеровское правительство не ограничилось методами «культурного террора»: многие писатели, являвшиеся активными антифашистами, были подвергнуты физической расправе. А те, кому удалось избежать этой участи, оказались вынужденными покинуть родную страну. Эмиграцию и лишение германского подданства они предпочли подчинению директивам министерства пропаганды «третьей империи». «Мрачная перспектива созерцания всех этих бесчинств стала просто невыносимой — отвращение к тому, что совершалось на наших глазах, заставляло забывать даже страх перед собственными невзгодами», — вспоминал об этом впоследствии в своей книге «Обзор века» Генрих Манн. По далеко не полным данным Союза охраны прав немецких писателей-эмигрантов число покинувших Германию писателей достигло внушительной цифры в двести пятьдесят человек. Для большинства из них боевым девизом стали слова поэта Эриха Мюзама, повешенного в концентрационном лагере Ораниенбург в июле 1934 года, которые он произнес в своем последнем публичном выступлении за неделю до ареста: «Мы будем продолжать борьбу против фашизма где бы то ни было: в эмиграции или в тюрьме».

Бернгард Келлерман не эмигрировал из фашистской Германии, но произведения его, созданные еще во времена вильгельмовской империи и Веймарской республики, не оставляют и тени сомнения в том, насколько чужды были этому писателю человеконенавистнические идеи нацизма. Сложен и извилист был его путь от неоромантической повести «Йестер и Ли» («Yester und Li», 1904) к острому социально-критическому роману «Город Анатоль» («Stadt Anatol», 1932), почти каждое новое произведение ни по содержанию, ни по форме не было похоже на предыдущее, но все его творчество было озарено гуманистическими идеалами, мечтой о социальной справедливости и мире на земле, верой в силу человеческого разума и человеческих рук. Недаром одной из жертв аутодафе, о котором говорилось выше, явился роман Келлермана «Девятое ноября» («Der 9. November», 1920), а имя его автора было вычеркнуто из списков Академии искусств, членом которой он являлся с 1926 года.

В годы фашизма Келлерман разделил судьбу немногочисленной группы писателей (Гергарт Гауптман, Рикарда Гух, Клара Фибих, Ганс Фаллада, Эрнст Вихерт, Ганс Лейп и др.), которые хотя и остались в Германии, но не были заражены нацистской идеологией и пытались в это трудное время идти самостоятельными путями. Хотя он и не вступил на путь активной борьбы с фашизмом, однако ни на какие идеологические уступки он не пошел, проявив в этом отношении больше непреклонности и гражданского мужества, чем, например, Гауптман или Фаллада.

Когда мы читаем то немногое, что Келлерману удалось опубликовать за годы фашистской диктатуры, и, в частности, предлагаемый вниманию читателя роман «Песнь дружбы», мы должны помнить, что перед лицом жесточайшего цензурного террора автор не мог высказывать свои мысли так, как ему этого хотелось бы. Но даже учитывая это, нельзя не заметить в его произведениях тех лет, и особенно в романе «Песнь дружбы», скрытой полемики с идеологией фашизма.

«Песнь дружбы» была опубликована в 1935 году. Роман создавался в период, когда гитлеровцы, все более активно пуская в оборот легенду о том, что немецкому народу якобы не хватает «жизненного пространства», готовили таким образом население к захватническим войнам.

Против этой-то легенды и направил свое произведение писатель-демократ, стремившийся делать все возможное, чтобы уберечь немецкий народ от пагубного влияния демагогической пропаганды.

Известно, что легенда о «жизненном пространстве» возникла задолго до прихода гитлеровцев к власти, и даже задолго до того, как в 1926 году она нашла свое наиболее яркое воплощение в печально знаменитом романе Ганса Гримма «Народ без пространства».

Однако и Келлерман не впервые выступил против нее в 1935 году. Еще в 1923 году в газете «Берлинер тагеблатт» (в номере от 25 декабря) он поместил большую статью под знаменательным заглавием «Восстановление Германии» («Der Wiederaufbau Deutschlands»). Озабоченный судьбами своей страны, переживавшей тяжелые последствия первой мировой войны, писатель указывает в этой статье на использование внутренних экономических ресурсов Германии как на единственное средство ее спасения от хозяйственной разрухи. Эти ресурсы он видит прежде всего в сельском хозяйстве, которое должно быть всячески интенсифицировано. «Германия, ныне представляющая собою хорошо обрабатываемое поле, — пишет он, — должна быть превращена в сад. Да, в сад! Такова должна быть наша цель, и, лишь видя перед собою эту цель, мы сможем разрешить наши огромные задачи. Это требует труда, пота, упорства, знаний, но каждая горсть земли, поднятая лопатой, каждый килограмм азотных удобрений, каждый опыт, поставленный в лаборатории, означают шаг вперед в борьбе с голодом и нуждой, а значит — шаг вперед к возрождению Германии».

Идеи, высказанные Келлерманом в этой статье, все больше овладевали им, перерастая в план полного социального обновления страны и даже всей Европы, и план этот послужил идейной основой его романа «Братья Шелленберг» («Die Brüder Schellenberg», 1925). Программа, предложенная Келлерманом в статье «Восстановление Германии», получила дальнейшее развитие в проектах главного героя этого романа, основателя обществ «Новая Германия» и «Новая Европа», Михаэля Шелленберга.

Как ни беспочвенны были все эти проекты в условиях капиталистической экономики, но, создавая их, писатель шел по пути, диаметрально противоположному тому, на который толкали немецкий народ Гитлер и Людендорф, организовавшие как раз в том самом году, когда была опубликована статья Келлермана, путч в Мюнхене, и литераторы типа Ганса Гримма или Ганса Фридриха Блунка. Не война была его целью, а стремление видеть свой народ мирно сосуществующим с другими народами Европы и всего земного шара. По справедливому мнению писателя, Германия нуждалась не в захвате чужой территории, а в добросовестном использовании возможностей своей собственной земли.

И вот через два года после прихода гитлеровцев к власти, когда все более грозной становится опасность превращения демагогических теорий в кровавую практику, Келлерман вновь обращается к издавна волнующей его теме.

Но, очевидно уже давно ощутив утопичность грандиозных реформаторских планов в духе Михаэля Шелленберга, он на сей раз ограничивается более скромными масштабами и главным героем своего нового романа «Песнь дружбы» делает уже не выдающегося изобретателя или ученого, а простого крестьянина, бывшего солдата-артиллериста Германа Фасбиндера.

Работа Германа, возрождающего уничтоженный страшным пожаром родной хутор Борн, преодоление им неимоверных трудностей и. последовательное выполнение всех планов составляет сюжетную основу романа.

Красочно изображая, как оживают мало-помалу руины Борна, как начинает зеленеть нива на заброшенных ранее полях, как наполняется вновь дыханием жизни опустевший скотный двор, Келлерман обнаруживает глубокое знание сельской жизни. И в то же время он нигде не сбивается на натуралистическое воспроизведение трудовых процессов; в центре внимания писателя остается отношение героев к труду и его воздействие на их внутреннюю жизнь.

Герой всемирно известного романа Келлермана «Туннель» («Der Tunnel», 1913) Мак Аллан, живой, полный энергии и творческих дерзаний, постепенно, по мере того как осуществляется его смелый проект, превращается в маньяка, в бездушный придаток построенного им туннеля. В романе «Песнь дружбы» картина резко меняется: Герман Фасбиндер, уцелевший в огне войны, но морально раздавленный фронтовыми переживаниями и катастрофой, погубившей его хозяйство, возрождается и сам под благотворным влиянием труда, приносящего жизнь замершему хутору, и чем больше трудностей приходится ему преодолевать, тем крепче становится его вера в успех своего дела.

Келлерман отлично понимает коллективную природу человеческого труда и не верит ни в какую «робинзонаду». Он знает, что одним из главных условий, в которых может нормально трудиться человек, является наличие работающего коллектива, члены которого связаны естественными человеческими отношениями, то есть прежде всего отношениями взаимопомощи. Так возникает в романе тема дружбы, подчеркнутая автором уже в самом заглавии произведения. Она переплетается с темой труда, становится просто-напросто ее другим аспектом.

Вопрос о коллективности человеческого труда давно привлекал Келлермана, и ему он уделил внимание и в «Туннеле» и в «Братьях Шелленберг». Но в первом из названных романов он не проникал в сущность вопроса, так как взаимоотношения коллективно трудящихся людей выпадали, по сути дела, из поля его зрения; руководя миллионной армией строителей туннеля, Мак Аллан оставался «сверхчеловеком», отделенным воздушной стеной от подвластных ему рабочих и инженеров. Михаэль Шелленберг — руководитель другого типа: дружба и товарищеская взаимопомощь лежат в основе того уклада, которым живет созданное им общество, но эти человеческие отношения не раскрываются, а лишь декларируются и остаются фактически такой же абстракцией, как и те утопические идеи, которые написаны на знамени этого общества.

Герман Фасбиндер не располагает ни трудовой армией Мака Аллана, ни обществом Михаэля, зато у него есть четверо друзей, таких же бывалых солдат, как и он. Они приезжают в Борн как гости Германа, мечтают отдохнуть от тягот фронтовой жизни, но остаются здесь надолго, и не потому, что война лишила их родного крова и им теперь некуда деваться, а потому, что они не могут бросить товарища в беде.

«В эти страшные времена рушилось многое: вера, надежда, планы, мечты, идеалы; но одно осталось у них — дружба… И никакая сила на свете не сможет разлучить их, потому что они ведь друзья! А дружба, пожалуй, — единственная постоянная вещь на свете, может быть даже более постоянная, чем любовь!» Во всем романе встречаются только два-три подобных патетических места, в основном же дружба показана в действии, причем сделано это настолько естественно, что изображение вызывает полное доверие у читателя и тогда, когда друзья вместе трудятся, и тогда, когда они помогают одному из них спасаться от полиции, а другому — от мысли о самоубийстве, и тогда, когда двое примиряются после недолгой ссоры, чтобы подружиться потом еще крепче.

В заглавии произведения сказывается некоторое стремление Келлермана к романтизации дружественных отношений героев. И действительно, местами роман звучит именно как песнь, как гимн дружбе и труду, и эта романтическая приподнятость, вообще характерная для реалистического метода Келлермана, только усиливает правдоподобие и убедительность повествования. Таков, например, эпизод, в котором описывается, как после первых успехов в работе друзья едят на кухне только что испеченный и совсем по-особому пахнущий хлеб.

Дружба и единство устремлений главных героев романа еще больше оттеняются тем, что все эти люди отличаются друг от друга и что каждого из них автор наделяет глубоко индивидуализированной характеристикой. Их образы он раскрывает постепенно, накладывая все новые и новые мазки, так что по мере развития сюжета перед нашими глазами возникают яркие портреты разноликих людей: волевого и упорного, скрытного, сосредоточенно молчаливого Германа; кузнеца Карла, мягкого и добродушного человека; плотника Антона Хохштеттера, огромного силача с ручищами как лопаты, «который никогда не унывал, не падал духом, никогда не жаловался», не прочь был выпить и подраться, но обладал обаянием человека широкой натуры; пароходного кока и парикмахера Генсхена, веселого и беззаботного юноши, при всем своем легкомыслии так же верно хранящего дружбу, как и все остальные; каменщика Петера Клингенбергера (он же Петер Ройтер, по прозванию Рыжий), который не может связать двух слов в разговорах с людьми, но которого отлично понимают животные. К ним присоединяется образ «неутомимой труженицы» Бабетты, единственной женщины в этом маленьком коллективе. Бабетта — едва ли не самая яркая фигура во всем романе. Это многогранный и в то же время удивительно цельный характер, органично сочетающий различные человеческие черты и черточки, и читателю надолго запоминаются ее трудолюбие, честность и бескорыстие, как запоминаются ему болтливость Бабетты, ее суеверность и та простодушная дипломатия, с которой эта добрая женщина старается устранять все конфликты, возникающие во взаимоотношениях ее друзей. Как выгодно отличается полнокровный образ Бабетты от бледного и безжизненного образа Христины Шпан, появившегося в книге, по-видимому, только потому, что автор не решился оставить своего главного героя без «любовной линии»!

Различные профессии друзей Германа позволяют каждому из них по-своему помогать восстановлению Борна, а их душевные качества, дополняя друг друга, способствуют созданию единой и дружной трудовой семьи. Из скупых намеков на их прошлое, из некоторых красноречивых деталей их детства, юности, довоенной жизни, которые Келлерман умело и незаметно вплетает в ткань основного повествования, читатель узнает, что им никогда не жилось легко, ибо принадлежали они к людям труда, или, как говорит писатель, к «большинству людей». Разными путями шли они в жизни, но сейчас о них всех можно сказать то же, что было сказано о Германе: их опустошила война, но совместная работа возродила их так же, как они сами возродили сожженный хутор.

Келлерман часто, но в то же время не навязчиво, подчеркивает чистоту помыслов своего главного героя и тех средств, к которым он прибегает, выполняя свои планы. Когда владелец торговой фирмы Шпан истолковывает визит Германа к нему как попытку получить денежную помощь, это приводит Германа в негодование. Верный своим принципам, он отказывается даже от той помощи, которую ему бескорыстно предлагает Бабетта, готовая ссудить другу свои последние трудовые сбережения. «Герман принадлежал к числу людей, умеющих только давать, но не брать», — объясняет автор поведение своего героя, и читателю не раз предоставляется возможность убедиться в справедливости подобной характеристики. Просто, без всякой аффектации дарит, например, Герман Рыжему часть своей земли.

Лишь один раз в пылу спора с Антоном в душе Германа просыпается собственнический инстинкт. «В конце концов я ведь хозяин в Борне», — заявляет он Антону, и тот, восприняв слова Германа как нарушение принципов дружбы и коллективизма, немедленно покидает дом, «где есть хозяева и батраки», и возвращается обратно лишь после того, как Герман признает свою ошибку.

То, что Герман случайно «срывается» в этом эпизоде и лишь на короткое мгновение изменяет своим правилам, подтверждается всем ходом повествования, — ведь Герман так же не похож на хозяина-кулака, как друзья его не похожи на батраков.

И в этом смысле Келлерман также идет по пути, противоположному тому, по которому шли тогда фашиствующие литераторы, авторы усиленно пускавшихся в оборот так называемых «крестьянских романов», стремившиеся идейно укрепить позиции немецкого кулачества — опоры гитлеровского режима в деревне. Напомним, что уже в 1933 году, вскоре после прихода к власти, фашистские правители издали свой «закон о наследственном дворе», согласно которому крестьянином мог называться только владелец крупного участка земли, да и то лишь, если в его жилах текла «арийская кровь». Вдохновителем этого закона, равно как и хитроумной системы жестоких мер, направленных против мелкого, а частично и среднего крестьянства, являлся один из преступных руководителей «третьей империи», министр продовольствия и сельского хозяйства, «рейхсбауэрнфюрер» Рихард Вальтер Даррé, автор фашистских книг «Кровь и земля», «В борьбе за душу немецкого крестьянина» и др. «Программа Даррé» и была положена в основу фашистских «крестьянских романов», главными героями которых обычно являлись кулаки, «наследственные крестьяне», жадно накапливающие свои богатства во славу «арийской родины».

Таким образом, в эпоху, когда гитлеровская пропаганда, пытаясь действовать на самые низменные инстинкты людей, разжигала алчность, корыстолюбие, стремление нажиться за чужой счет и сочетала эти «идеалы» с оголтелым национализмом, Келлерман противопоставлял идеи гуманизма фашистскому «воспитанию».

Особенную художественную убедительность образ главного героя «Песни дружбы» приобретает в тех случаях, когда Келлерман показывает, как преображается и оживает сдержанный Герман в знаменательные часы своей трудовой жизни, например в эпизоде с первой вспашкой или в конце романа, когда, окрыленный успехами, достигнутыми за два года, он развертывает перед Христиной свои чертежи и рассказывает ей о планах на шесть и более лет. Его пафос— это пафос творческого труда, пафос неутомимой преобразовательной работы. «Работа — единственное настоящее счастье на земле. Создавать! Герман оживился, он говорил без конца».

Эта мысль о труде как «единственном настоящем счастье на земле» — мысль, которая, кстати, проводилась Келлерманом во многих его произведениях, — лежит в основе и других образов членов борнского «товарищества», и в первую очередь образа Карла, детально разработанного Келлерманом. Шаг за шагом обнажает писатель душевную трагедию этого человека, сраженного слепотой — последствием войны. Некая Фрида, девушка, с которой он был когда-то близок, бросила его в беде. Самым трагичным, однако, является для Карла то, что парализовавшая его слепота отняла у него возможность вернуться после войны к тяжелой, но любимой профессии кузнеца, к которой он привык с детства. Изображению тоски Карла по труду посвящены едва ли не лучшие страницы романа. Разве можно забыть, хоть раз прочитав это место в книге, как Карл с черными очками на носу сидит скрючившись и трогает свои большие, потрескавшиеся как древесная кора руки и как в эту минуту все его помыслы заслоняет одна мечта — выковать бы сейчас ось для телеги! Великолепной находкой автора является «биография» рук Карла: «Указательный палец на правой руке не сгибался — его когда-то раздробила лошадь. На одном пальце не хватало сустава — его оторвало клещами. На тыльной стороне левой руки зиял глубокий шрам — след от удара топором. Эти руки, ковавшие когда-то раскаленное железо, были покрыты шрамами, но все еще таили в себе огромную силу». А вот и другая картина из жизни Карла, написать которую в состоянии только подлинный мастер реалистического изображения и знаток человеческой психологии: проходя через поле, ослепший кузнец останавливается как завороженный, услышав звуки, доносящиеся из сельской кузницы, — звуки, по которым он узнает, что сейчас там подковывают старую лошадь с твердыми копытами, — и, не помня себя от волнения, идет по направлению к кузнице, чтобы еще раз взмахнуть молотом. Убедительно звучит при этом тонкое замечание, которым сопровождает Келлерман этот порыв своего героя: «Можно было подумать, что у него здоровые глаза, так уверенно подошел он к наковальне».

Жизненной правде писатель не изменяет и тогда, когда рассказывает, как Карл старается преодолеть отчаяние, охватывающее его от сознания собственного бессилия, как берут в нем верх здоровые инстинкты, как тяжелые, заскорузлые руки кузнеца приспосабливаются к плетению корзинок, к этой «позорной», «женской» работе, как начинает он испытывать удовлетворение и от этого труда. Понимая, что такой душевный процесс не мог совершаться гладко, без конфликтов, автор подчеркивает мучительность этой «перестройки».

Трагедия Карла используется для раскрытия важнейшей темы книги — темы дружбы. Весьма возможно, что никакие здоровые инстинкты, о которых говорилось выше, не спасли бы Карла, если бы Бабетта, Герман, Антон и другие его друзья не оказывали ему помощи, не старались бы, хоть и с грубоватой простотой, но всегда тактично и не навязчиво отвлекать его от мыслей о его неполноценности, не охраняли его бдительно от покушений на самоубийство.

Борн превращается в оплот дружбы трудящихся людей, в незыблемую крепость подлинно человеческих взаимоотношений. Но крепость эта стоит как бы на островке, вокруг которого продолжает бушевать стихия капиталистического мира со свойственными ему нравами: своекорыстием и стяжательством, обманом и цинизмом, подкупом и моральным разложением. Эти нравы царят в городке Хельзее, близ которого расположен Борн и от которого до некоторой степени зависит жизнь на хуторе. Нити, связывающие жителей Борна и Хельзее, дают Келлерману возможность совершенно естественно, без всякой нарочитости строить двухплановое повествование, противопоставляя нравы, господствующие в этом городе, нравам обитателей хутора. Правда, возможно в угоду «развлекательности» романа, автор иногда увлекается изображением городских эпизодов, чересчур отклоняясь от своей основной темы.

И до создания «Песни дружбы» Келлерман уже не раз доказывал, что одинаково хорошо знает и изображает жизнь и крупнейших столиц мира и маленьких провинциальных городков. Захолустный Хельзее заставляет нас вспомнить город Анатоль из одноименного романа, по крайней мере до того момента, когда в нем происходит «нефтяной переворот». Нефть, открытая в Анатоле, является лишь мощным катализатором, дающим возможность сразу обнажить те язвы, которые давно уже были на теле этого города. В Хельзее такого катализатора нет, и социальное зло, свившее свое гнездо и здесь, как в любом капиталистическом городе, Келлерман показывает поэтому не в столь грандиозных масштабах, однако с не меньшим правдоподобием.

Не изменяя свойственной ему манере обрисовки характеров в мягких тонах, как всегда прибегая часто к добродушному юмору, автор «Туннеля», «Девятого ноября», «Братьев Шелленберг», «Города Анатоля» и в романе «Песнь дружбы» снова обнаруживает себя как большой мастер социальной критики.

Длинная галерея образов жителей Хельзее, несмотря на разницу положения и характеров героев (а может быть, именно благодаря этой разнице), способствует созданию мрачной картины упадка, которая является выгодным фоном для морально полноценной жизни на хуторе Борн. Все эти люди, в отличие от Германа и его друзей, не стремятся добывать себе средства к существованию собственным трудом. Это коммерсанты и лавочники, как Шпан, вся жизнь которого была направлена «на сохранение и приумножение его состояния» и «скупость которого была общеизвестна», или как старик Шпангенберг и его сын, толстяк Бенно, которому «война пошла на пользу», наглые гуляки, как сын владельца лесопильни Вальтер Боригребер, ханжи и воры, как Фрида Шальке, или девицы, гоняющиеся за выгодными жейихами, как Вероника и Долли. Их моральные принципы прямо противоположны тем, которые определяют норму поведения жителей Борна. И, как бы отвечая на девиз дружбы, под которым живут Герман и его друзья, старик Шпангенберг поучает своего сына Бенно: «Друзья? Ах, ты еще веришь в дружбу? Ты веришь во всякую ложь, которую люди повторяют ежедневно? Дружба, любовь, благодарность — все это ложь! А ты еще веришь тому, что говорят эти лицемеры и дураки!..И на этом ты хочешь строить свои дела в этом мире?» И когда читатель видит, как старик Шпангенберг пытается отбить с помощью своих денег, во власть которых он твердо верит, невесту у разорившегося сына, он понимает, что слова эти не являются лишь циничной фразой, а вполне отвечают моральным принципам старого коммерсанта.

В галерее этих образов особенно интересен образ вдовы Шальке, большая творческая удача автора. Логично и последовательно раскрывает писатель внутреннее содержание своей героини, показывая, как под личиной вкрадчивости и мнимо благожелательного отношения к людям в этой одинокой женщине, зарабатывающей себе на пропитание шитьем, живет зависть к богатым людям, как гложет ее страсть к наживе, как умело пользуясь оружием сплетни, она втирается в доверие к теряющему рассудок Шпану, как, все больше и больше входя во вкус, обкрадывает его. Ее перевоплощение происходит на глазах у читателя совершенно закономерно, в полном соответствии с теми чертами ее характера, которые Келлерман сначала лишь намечает, а затем все более раскрывает.

Если в Борне царит атмосфера взаимного доверия и взаимной помощи, то население Хельзее (по крайней мере его буржуазные и мелкобуржуазные слои, особенно интересующие Келлермана) живет в обстановке сплетен и мелкого злорадства по поводу больших и малых бед соседей, и в этом смысле характерны сообщения местной газетенки, которые несколько раз приводятся в романе. Быть может, следует усматривать некоторую аллегоричность в том, что Борн, живущий высокими нравственными принципами, по воле автора расположен на горе, а Хельзее находится внизу, в долине.

От затхлой атмосферы Хельзее ищет спасения в романтической мечте о счастливой жизни с режиссером, доктором Александером, Христина Шпан; она бежит из родного города, но, потерпев крушение, больная и морально опустошенная, возвращается домой. Борн и любовь Германа возвращают ей физические и моральные силы, и когда в конце романа одна из лошадей Германа несет на своей спине выздоравливающую героиню «прямо навстречу пылающему солнцу», то лучи этого солнца должны, очевидно, по мысли автора, символизировать победу Борна над Хельзее. На этой концовке романа, напоминающей, кстати, заключительную часть «Братьев Шелленберг», в которой показано «обращение» Венцеля и его приход к идеям брата, лежит налет схематизма.

Но есть в ней и другое — идилличность, связанная со всей социально-утопической концепцией романа. Противоречивость и ограниченность мировоззрения буржуазного писателя-гуманиста, находящегося в плену превратных представлений о классовой борьбе и ее результатах, заставляет его временами идти на компромиссы во имя «мира и спокойствия» в человеческом обществе, обходить острые углы и отказываться от поисков источников социального зла. Келлерман сознательно уходит от спора по некоторым принципиальным вопросам, скатываясь порою на позиции релятивизма. Характерно, что когда Бабетта употребляет в разговоре пословицу: «Нет худа без добра», автор комментирует эти слова следующим образом: «и это было верно, как верны все пословицы, — а на них всегда можно ответить пословицами, утверждающими обратное, и они тоже всегда верны».

Недаром многие из героев романа так склонны к примирению и всепрощению. «В мире много неполадок, и все потому, что люди так, непримиримы», — заявляет примирившийся с собственным несчастьем Карл. Герман перестает думать о романе Христины с Александером. Шпан перед смертью склоняется к тому, чтобы простить свою дочь, и в данном случае Келлерман отступает от художественной правды и не считается с внутренней закономерностью развития этого образа. Рыжий прощает владельца лесопильни Руппа, выдавшего его полиции, и в конце концов, после долгих мучений, перестает размышлять о том, изменяла ли ему с Руппом его жена Эльзхен. Он делает это совершенно сознательно, и автор помогает ему найти «теоретическое» обоснование: «Рыжий улыбается. Он пережил немало, но все это позади. Он доволен. О, есть вещи, которые вовсе не нужно знать до конца, не надо стремиться проникнуть во все тайны — это совсем не обязательно. Так обстоит дело или не так, — человек должен примириться. Да, у Рыжего есть все основания быть довольным; пусть всем людям будет так же хорошо, как ему».

Правда, к этому выводу он приходит только после ссоры с Эльзхен. Измученный ревностью муж, размахивая огромным ножом, требует от жены, чтобы она сказала ему наконец всю правду о ее прошлых отношениях с Руппом. Но Эльзхен, которую выводят из себя эти вечные допросы, пускает в ход веник, вышибая им нож из рук Рыжего и нещадно избивая мужа. Так трагическое внезапно оборачивается комическим, и грязный веник побеждает нож ревнивца, принося «умиротворение» измученному герою.

Тематически «Песнь дружбы» примыкает к произведениям так называемой Heinikehrerliteratur (литературы о тех, кто вернулся с фронта), нашедшей широкое распространение в Германии эпохи Веймарской республики. Лучшие книги этого жанра, например роман Эриха Марии Ремарка «Возвращение», появившийся за четыре года до выхода в свет «Песни дружбы», были книгами антивоенными: ретроспективное изображение первой мировой войны, описание ее пагубных последствий ставило своей задачей ее осуждение. В этом смысле и «Песнь дружбы» не представляет собою исключения, что служит еще одним подтверждением той скрытой полемики, которую вел Келлерман с пришедшими к власти фашистами, окружавшими все военное героическим ореолом. Но если Ремарк, как и многие другие певцы «потерянного поколения», показывая разрушительный характер войны и принесенные ею моральные опустошения, вселяет в душу читателя чувство безысходной тоски, то Келлерман, для которого всегда было характерно жизнеутверждение, ищет, как мы видели выше, выхода в таких идеалах, как труд и дружба.

Что касается дружбы, то вряд ли можно назвать такое произведение Heimkehrerliteratur, в котором бы она не воспевалась, а в первом романе Ремарка «На Западном фронте без перемен» товарищество называется «единственно хорошим, что породила война». В милитаристских, профашистских произведениях (например, у Эрнста Юнгера) также использовалось понятие «фронтовой дружбы», и здесь оно становилось одним из средств романтизации и героизации войны. Иллюзорность этого понятия разглядел Ремарк, показавший в «Возвращении», как многие из бывших фронтовых друзей после войны в поисках «дороги к новой жизни» становятся чужими друг другу людьми и даже врагами. Герои Келлермана тоже спаяны солдатской дружбой, и на фронте товарищи спасли Герману жизнь, но не это интересует писателя в первую очередь: гораздо важнее оказывается для него то, что сохраненная после войны дружба расцветает по-настоящему только в совместном труде.

Характерно, что и в заглавии и в тексте романа понятие дружеских, товарищеских взаимоотношений людей Келлерман выражает не. любимым словом Ремарка Kameradschaft, которое воспринимается в первую очередь именно как обозначение фронтовой дружбы однополчан и на котором несомненно лежит налет кастовой замкнутости, а гораздо более широким, «общечеловеческим» словом Freundschaft.

Можно с уверенностью сказать, что этот роман, прославляющий труд человека, живущего в условиях естественных взаимоотношений с другими людьми, получил особенное звучание через десятилетие после того, как он был создан, то есть уже после освобождения Германии от фашизма. Многим немцам эта книга могла и может помочь строить на развалинах гитлеровского государства свободную, миролюбивую Германию, как Герман и его друзья строили новый хутор на пепелище Борна.

Не приходится удивляться, что фашизированная пресса, усиленно раздувавшая все литературные явления, которые хоть в какой-то степени могли быть использованы нацистскими пропагандистами, постаралась попросту замолчать роман «Песнь дружбы».

Точно так же поступила она и в отношении следующего произведения Келлермана, романа «Голубая лента» («Das blaue Band»), который он опубликовал в 1938 году, ибо и в этой книге писатель не пошел ни на какие уступки фашистской идеологии. Роман представляет собою историю первого и последнего рейса огромного пассажирского судна «Космос». В «исторической справке», которой автор сопроводил книгу, он сообщил, что при работе над ней использовал в качестве «фактического фона» обстоятельства гибели в апреле 1912 года английского парохода «Титаник». «Космос», как и «Титаник», является величайшим техническим достижением века. Блеску корабля соответствует блеск его пассажиров — первых богачей Европы и Америки, знаменитых политических деятелей, артистов, ученых, многие из которых платят бешеные деньги, чтобы ради сенсации проехать первыми в самых роскошных и комфортабельных каютах судна-гиганта. Но, путешествуя на «Космосе» вместе с пассажирами, изображая их поведение и поведение экипажа до и после катастрофы, писатель умело показывает изнанку жизни, поднимаясь до больших высот социальной критики, обнажая классовые противоречия и темные силы капиталистического мира, жертвой которых оказываются не только люди, но и сам «Космос» — одно из крупнейших завоеваний человеческого разума. Погоня за сенсацией, за «голубой лентой» рекорда, являющегося средством получения баснословных барышей, сводит на нет лучшие достижения техники, разрушает их и обрекает на гибель сотни человеческих жизней.

После чтения «Голубой ленты», в отличие от пронизанной жизнеутверждающими идеями «Песни дружбы», читателя охватывает ощущение полной бесперспективности. Здесь, несомненно, сказалось состояние глубокого отчаяния, в котором находился Келлерман в те времена, — вспомним, что беспросветная ночь фашизма тянулась уже шестой год.

Еще через три года вышел в свет роман Келлермана «Обращение Георга Вендландта» («Georg Wendlandts Umkehr»). «Обращение» заглавного героя, молодого талантливого скульптора, состоит в том, что после ряда разочарований он отказывается от суетной жизни, от эгоистической погони за наслаждениями, от тщеславных устремлений, чтобы посвятить себя медицине и жить в дальнейшем «с людьми и ради людей». В художественном отношении это третье и последнее произведение Келлермана, написанное в годы фашистской диктатуры, значительно слабее двух предыдущих. Нужно, однако, отметить, что и в 1941 году, несмотря на резкое усиление в ту пору фашистского террора, писатель не изменил своей гуманистической программе.

Заговор молчания, который гитлеровцы организовали вокруг имени Келлермана (в марте 1939 года не был даже упомянут ни единым словом его шестидесятилетний юбилей), был одним из средств, с помощью которых они пытались воздействовать на него, чтобы заставить всемирно известного писателя отказаться от своего упорного, хотя и пассивного, сопротивления. Другим таким средством были попытки завербовать его с помощью высоких гонораров в число пропагандистов фашистской шовинистической политики. Он получил официальный, подписанный министром пропаганды Геббельсом, заказ на две брошюры. Одна из них должна была носить антисемитский характер, а в другой Келлерману надлежало выступить против американского народа. Геббельс и его подручные делали при этом ставку на то, что писатель, так редко получавший возможность печататься, ухватится за эти предложения, как утопающий за соломинку. Но Келлерман, для которого чистота его убеждений всегда была дороже собственного материального благополучия, ответил на оба предложения решительным отказом. Вскоре после этого один из главных вдохновителей расизма, самоуверенный невежда Альфред Розенберг публично поставил под сомнение писательский талант Келлермана и попытался зачеркнуть все его творчество.

Материальные бедствия, травля со стороны нацистской критики, постоянная слежка довели бы, вероятно, Келлермана до полного отчаяния, если бы на пороге 1943 года не забрезжил свет свободы. Разгром гитлеровских полчищ под Сталинградом принес и писателю надежду на освобождение от ненавистного врага немецкого народа.

И Келлерман вновь начал писать. Он писал о том, что волновало его тогда больше всего на свете, — о годах фашистской диктатуры в Германии. Так созрели замыслы романа «Пляска смерти» («Der Totentanz») и публицистической книги «Что нам нужно делать?» («Was sollen wir tun?»), работая над которыми Келлерман обращался уже к будущему читателю, освобожденному от ига гитлеризма. Обе книги писатель закончил и опубликовал после войны, когда он, несмотря на преклонный возраст и пошатнувшееся здоровье, принимал самое активное участие в строительстве новой, демократической Германии и стал одним из выдающихся деятелей международного движения борцов за мир.

Роман «Пляска смерти» (1948), принадлежащий к числу лучших произведений немецкой антифашистской литературы, давно уже пользуется успехом и у советского читателя. Что же касается не переводившейся на русский язык книги «Что нам нужно делать?», опубликованной еще в сентябре 1945 года, то следует сказать, что в те знаменательные дни зарождения новой, послевоенной Германии опа имела самый широкий резонанс в немецкой демократической печати и получила поистине общенародное признание. Пером превосходного мастера слова Келлерман описал здесь господство фашистских правителей и тяжелые последствия установленного ими режима. С волнением человека, глубоко заинтересованного в лучшем будущем своего народа, он наметил тот путь, которым, по его мнению, должна пойти Германия, освобожденная от цепей гитлеризма, — путь мирного, демократического развития и установления дружественных связей со всеми странами. Понимая, что одно лишь нравственно-политическое перевоспитание народа не может являться гарантией этого пути, он требовал прежде всего коренного пересмотра экономических позиций Германии, — ведь в течение долгого времени (не только с приходом Гитлера к власти) преступные правители страны в своих экономических расчетах делали ставку на грабительскую эксплуатацию чужой земли. Немцы должны понять, писал Келлерман, что Германия в этом не нуждается и что страна может добиться процветания, если ее собственная земля будет использована по-настоящему. Он вновь возвращается к выдвинутому им еще в 1923 году лозунгу интенсивного использования имеющейся земли и намечает широкую программу переустройства сельского хозяйства. Он говорит о том, что земледелие должно быть превращено в искусство, призывает ученых изыскивать дополнительные средства удобрения почвы и находить еще не известные способы улучшения обработки земли, инженеров — конструировать новые сельскохозяйственные машины, а крестьян — глубже познавать агрономию; предлагает подумать о расширении посевной площади за счет пустошей и осушенных болот. Новую землю Келлерман советует отдать в руки переселенцев и других людей, которые потеряли во время войны возможность прежнего существования и которым земля дарит надежду на возрождение; призывает оказать им всенародную поддержку и даже, хотя и в робкой форме, ставит вопрос о коллективном землепользовании.

Таким образом, в книге «Что нам нужно делать?» Келлерман еще больше развил и углубил те идеи, которые лежали в основе его статьи «Восстановление Германии» и романов «Братья Шелленберг» и «Песнь дружбы». На протяжении двух с лишним десятилетий писатель упорно возвращался к мысли о разумном использовании всех внутренних экономических, и в первую очередь сельскохозяйственных, ресурсов страны, воплощая эту идею то в художественной, то в публицистической форме. И в романах и в статье сказалась последовательная линия борьбы Келлермана за мирное развитие экономики Германии, против губительной политики завоевания «жизненного пространства» за германскими рубежами.

Познакомившись с одним из этих произведений, романом «Песнь дружбы», советский читатель, давно знающий и любящий творчество Келлермана, с удовлетворением отметит, что и в самую трудную пору своей жизни, в пору суровых испытаний, которые принес с собой фашизм, писатель не свернул со своей главной дороги, сохранил верность идеалам демократии и гуманизма и смог с чистой совестью встретить день освобождения своей родины.